Миры Осма. Безмятежность теней

Прогулка за стеной

Прогулка за стеной

Эшт. Агрия. День второй

Чем ближе приближались они к лагерю потерянных, тем ярче вырисовывались перед ними отталкивающие картины нищеты. Потеплело, и здесь, на юге Агрии, снег почти растаял. Оттого особенно обнажилась вся грязь жизни ютящихся в землянках и хижинах бедолаг. Она смешалась с обычной грязью, слилась с неприглядными оттенками ранней весны и заявляла о себе тошнотворной вонью далеко за пределами лагеря. Слуга явно знал куда идти и, особо не обращая внимания на греющихся у кострищ оборванцев, уверенно проследовал к низенькой хибаре в центре. В сравнении с жилищами, что её окружали, эта грубая постройка, похуже любого городского сарая, выглядела настоящим домом. Здесь имелась печь и дымок, стелившийся по велению ветра прямо навстречу Энцу, несколько приглушал раздражавшую его вонь. Он всё же постоял у грязной, слегка перекошенной двери, дожидаясь сильно отставшего наёмника. Вокруг того уже крутились маленькие воришки, однако у этого пьяницы и стащить-то было нечего. Он давно заложил тавернщику своё снаряжение, доспехи, меч и даже подаренный отцом кинжал. Родители жены настояли на расторжении их союза, а потому этот молодой и не особо умный воин запил ещё сильнее.

— Заходи, друг, погрейся, — помог попасть слегка протрезвевшему Тодо в двери слуга.

В достаточно просторной комнате, чего никак не ожидалось в этой хибаре, их ждали двое. Они сидели на табуретах у открытой дверцы небольшой, грубо сложенной печи. У ног горка поленьев и приткнутая к ней кочерга. На столике у стены слева кувшин и несколько кружек. Там же пара свободных табуретов. У стены справа большая, укрытая почти что чистым покрывалом кровать. На покрывале лежит топор.

— Ну наконец-то, Энц, — оглянулась к вошедшим женщина. — Кого ты там притащил и зачем?

Будь наёмник трезв, эта странная незнакомка заинтересовала бы его побольше грязно-бурых разводов на полу. Если бы не злой, колючий взгляд её светло-карих глаз и слегка заострившиеся, явно болезненные черты лица, эту женщину в мужском, с позолотой камзоле, можно было бы счесть весьма привлекательной. Была ли она такой раньше или же возненавидела этот мир слишком рано, превратившись в колючку, опасную и жестокую? Похоже ответ на этот вопрос, кроме неё самой, знал только Энц. В сполохах пламени вновь блеснула монета, которую странная женщина ловко вертела на пальцах то одной, то другой руки. Сидевший рядом толстяк подкинул в печь полено и лениво поковырялся в печи кочергой.

— Мне понадобится помощь, — быстро присел на один из свободных табуретов слуга. — Этот пьяница, погрязший в долгах и нужде, лучший для нашего дела. Его зовут Тодо, он наёмник. Тодо, присядь уже, хватит подпирать стены!

Покачивающийся у дверей воин вздрогнул, бросил бессмысленный взгляд на огонь и, пробурчав что-то нечленораздельное, неловко плюхнулся на единственный оставшийся свободным табурет. При этом тот жалобно скрипнул, качнулся вместе с полноватым здоровяком и едва устоял. Наличие рядом эля, к большому удивлению Энца, никак не беспокоило тут же задремавшего наёмника.

— Пьяница тот ещё помощник, — ухмыльнулся сидевший рядом с женщиной лохматый толстяк.

— Быстрый мешок в самый раз, ха-ха, — не удержался от мрачной шутки наполнивший кружку элем Энц, — тебе ли не знать Тури.

— А, если так, тогда да, ха-ха, — понимающе подмигнул женщине тот.

— Раз ты здесь, брат, жадная тварь уже готова пойти на дело, — лишь криво улыбнулась та. — Тури конечно гостеприимен, но весна кружит мне голову. Ждать больше нет мочи. Ну?!

— Так и есть, — быстро кивнул Энц, — в ночь с пятого на шестой день. Уже всё готово. Будьте у западных ворот. Мы ждали этого момента столько лет, Ката, уж наберись толику терпения.

— А стража? — обеспокоенно спросил Тури.

— Прикормлена, — ухмыльнулся слуга, — монет я не жалел и покидал город часто. Но сундук тяжёлый, а потому мне нужен этот непутёвый наёмник.

— Э-э-х! — радостно потёр руки лохматый толстяк. — Помолюсь Монку.

За дверью послышался шум, словно пёс скрёбся, пыхтя и хрипя, очень желая попасть внутрь. Тури, несмотря на свой внушительный вид, резво вскочил и, на ходу прихватив с кровати топор, ринулся к двери.

— Тьфу ты, исчадие Аскаша! — опустил он оружие, едва в комнату вбежало нечто лохматое и жалобно подвывающее.

— Она всё ещё жива?! — крайне удивился Энц.

— Как видишь, — ещё сильнее исказилось злобной лицо одетой по-мужски женщины. — Я и сама не ожидала застать её здесь.

— Все знают кто она и не посмели сожрать даже в голодную зиму, — пояснил Тури. — Даже подкармливали и обогревали эту мразь. Но только скажи, Ката, и…

Между тем лохматое нечто ткнулось в ладони задремавшего у разморившего его очага наёмника. Тот вздрогнул и отшатнулся спросонья, грохнувшись с табурета на пол. Троица загоготала, а всё ещё стоявший посреди комнаты толстяк аж согнулся пополам от смеха. Тодо отполз в угол, с омерзением поглядывая на испугавшееся нечто. Лохматое создание прижалось к полу и сильно дрожало.

— Ч… что… что это? — промямлил слегка протрезвевший здоровяк. — Че… че… человек?

Яркое пламя в печи позволяло хорошо разглядеть покрытые шрамами, грязные культи и спутавшиеся с лохмотьями, пепельно-грязного оттенка волосы на прижавшейся к полу, безухой голове. Но самым неприятным и даже ужасным было лицо. Несмотря на слипшиеся, свисавшие до самого пола пряди, оно, безглазое, безносое, с провалившимися в рот губами, было обращено прямо к наёмнику.

— Человек? Ха-ха-ха! Человек?! Ха-ха-ха! Человек! Ха-ха-ха! — зашлась в новом приступе смеха троица.

Тодо неуклюже поднялся и, прислоняясь к сене, с выпученными не то от ужаса, не то от удивления глазами, попятился к двери.

— Не бойся её, воин, она сама всего боится! Ха-ха-ха! — надрывалась от смеха Ката.

Она поднялась и с силой поставила свой сапог на спину лохматой калеке. Та вжалась в пол и жалобно застонала. От лохмотьев растекалась по полу зловонная лужа. Ката, поморщившись, отшатнулась и, растеряв весь свой весёлый настрой, застыла с сверкнувшими злобой глазами.

— Гадить нам вздумала!? — в следующее мгновенье пришла в ярость она, бросив монету Тури.

Злобно молотя по лохматому обрубку носками своих добротных сапог, так что мелькали лишь культи, да лохмотья, Ката вытолкала хрипло визжащую калеку за двери. Ещё долго колотила бы ту ногами, возможно и до смерти, но жертва неожиданно резво, пусть и припадая в застывшую к ночи грязь, рванула прочь. Догонять её Ката не стала и лишь осыпала вдогонку самыми страшными проклятьями.

— Пусть кто-нибудь приберётся после этой заразы, — всё ещё зло заявила она вышедшему с остальными Тури.

— Конечно, — кивнул тот, возвращая её монету. — Я распоряжусь.

— Мне пора, сестра, — тронул её за плечо Энц. — Ждите меня у западных ворот.

— Да, я запомнила, — уже мягче ответила та. — Удачи тебя, брат, и пусть боги будут на нашей стороне.

— По крайней мере, пусть Монк позаботится о наших кошелях, — лишь губами улыбнулся слуга.

— Всё получится, — словно зеркало отразила она его странную улыбку. — Но помни, брат, не убивай ублюдка. Смерть слишком простая расплата для этого вируна. Мы должны выманить его из города.

— Да, да, да, — раздражённо махнул ей на прощанье Энц.

Тодо, уже почти трезвой походкой, поплёлся за ним. Ветер продолжал гнать по ночному небу серые облака. Холод слегка добавил сознанию наёмника ясности. При отсветах костров он смог лицезреть всю жутковатую картину странной жизни в селении потерянных. А ведь до этой ночи не бывал он здесь ни разу и оттого так впечатлило воина представшее его протрезвевшему взору подобие жизни. Теперь, бредя за своим спутником, он растерянно посматривал в выпученные, с безнадёжной тоской уставившиеся в никуда глаза, обтянутых кожей и лохмотьями живых скелетов. Иные из отчаявшихся слабаков поглаживали свои вздувшиеся от голода животы и каждый мог уже этой ночью превратиться в ужин для живых. Замечал он и снующих под ногами, в тщетных попытках обокрасть гостей из города, сорванцов. Дети нагло хватали ночных гостей за накидки, ощупывали, пытаясь выяснить чем можно поживиться. Энц резко ударил одного из них, того, который пытался уже сорвать кошель с его пояса. Малолетняя свора разбежалась, но к ним начали приставать их матери. Теперь наёмник нервно шарахался от настойчиво предлагавших им развлечься, отвратных на вид, быстро демонстрирующих на холоде свои «прелести» потаскух. Стало заметно холоднее, а в голове наёмника к удивлению добавилось отвращение. На выходе из селения их облепила толпа попрошаек. Слуге пришлось припугнуть их обнажённым клинком и только так они смогли отделаться от нежеланной компании.

— Как мы здесь очутились? — наконец спросил он спутника, нервно оглядываясь по сторонам.

— Ты решил прогуляться со мной за стену, — явно насмехался над пьяницей Энц. — Мы договорились, что ты поможешь мне в одном деле за выплату всех твоих долгов. Потом выпили за удачу в этом самом деле. Было весело и пошли прогуляться.

— Да? — тщетно пытался восстановить события этого вечера Тодо. — А что за дело? Выплата долгов? У меня-то и ножа сейчас нет, если что по охра…

— Да нет, нужно вывезти кое-что из города, — перебил его криво ухмыльнувшийся слуга. — Там делов то на одну ночь.

— Вывезти и такая плата? — с трудом соображал наёмник. — Не краденное ли…

— За кого ты меня принимаешь, друг?! — деланно возмутился Энц. — Я по-дружески хочу тебе помочь, но ты отказался принимать мои монеты без работы. Вот я и придумал тебе занятие. Хотя, чем больше я с тобой общаюсь, тем меньше уже хочется помогать.

— Ладно, ладно, извини, — постарался отбросить все сомнения не особо умный Тодо. — А почему твоя сестра там и так странно оде…

— Так вымокла видно, вот и одела то, что Тури предложил, пока своё сохнет, — предположил Энц. — А может поизносилась и другой одежды не нашлось.

— Ну да, ну да, — вроде бы охотно поверил наёмник. — А что за калека и как такое с ней случилось? Кто её так изуродовал? Болезнь, холод? А может… пожирали её частями те, что по рассказам не брезгуют и мертвецами? И если так, то почему не съели полностью и оставили…

— Ката сначала отрезала ей язык, потом нос и уши, — походя, словно о пустяках, поведал ему слуга. — Затем, спустя ночь, отрубила руку. Ещё через пару дней другую, а позже принялась за ноги. Она отпустила её, и мы были уверены, что эта тварь сдохнет, причём очень скоро. Однако такие ведьмы крайне живучи. Очень, очень живучи. Но поверь мне, друг, она молится каждый день и ночь о смерти.

— Так почему же не убьёт себя? — едва поспевал за ускорившим шаг Энцем наёмник. — Сиганула бы в реку и избавилась бы от всех страданий, раз и навсегда.

— Хах! — вскинул руки слуга. — Она пыталась, я уверен в этом, и не раз. Только вот такие мрази крайне трусливы, а смерть — это поступок.

— Но кто она и почему вы так с ней? — продолжил допытываться Тодо.

— Наша мать, для которой и этого мало, — преисполненным ненавистью голосом ответил спешащий в город слуга.

Наёмник умолк, поражённый таким ответом. Он молчал до самых ворот, лишь с опаской поглядывая на спутника. Его голова пусть и не прояснилась полностью, но от беззаботности пьяного человека не осталось и следа. От его нового «друга» веяло опасностью. Тодо чувствовал это настолько сильно, что предпочёл бы сбежать и забыть. Однако тот же страх не позволял ему даже раскрыть рот и отказаться. Молчал и Энц, обдумывавший подробности предстоящего дела. Обрадованные скорым возвращением ночных ходоков стражи подивились конечно так скоро протрезвевшему наёмнику.

— Жди меня ближе к полуночи пятого дня у твоей любимой питейной, друг. Долго жди, ещё и за полночь, — бросил наёмнику Энц, расставшись с ним в городе. — И не вздумай напиться раньше, чем покончим с нашим делом!

Сам Тодо ещё долго не мог успокоиться и неуверенно топтался на безлюдной мостовой. Хотелось вновь забыться в, казалось, так призывно шумевшей таверне весельчака Лито. И всё же он нехотя зашагал прочь, ведь тот вряд ли поверит очередным обещаниям пьяницы. Заложено было всё и даже ремень, а сам наёмник подпоясан был обычным куском верёвки. Занимать теперь не у кого, и так должен всем и каждому. Оттого, как ни удивительно, дурно пахнущее дело с опасным «другом» представлялось всё более приемлемым. Когда же наёмник добрался до своей комнатушки, то вспомнил, что платить за неё нечем. Усталый и сонный бухнулся на койку, уже в полном согласии с успокоенным весомыми доводами о щедрости нового «друга» разумом.