Мир Мрака 2027

Мерный стук колёс медленно катящейся дрезины почти тонул в звуковом фоне копошения, распластавшемся вокруг.

В унисон раскачивая ручной мускульный привод, я с Гошей сидел напротив дремлющего Антона, с улыбкой на лице слушающего музыку (вот почему он так кипешевал), и расслабленно курящего грубую самокрутку старика с живыми глазами. Его, кстати, звали Герасим: услышав имя, Гоша недобро ухмыльнулся и с неким призрением посмотрел на его хозяина – единственная странность, которая не нравилась мне в нём (в Гоше то есть).

Сидел он, старик, в пол-оборота к нам. Блаженно смолил бумагу с табаком, глядя прищуренными глазами прямо напротив себя: на тюбинги тоннеля. Вокруг сновали люди. Их жилища располагались по бокам от нас – как и говорил нам Павел. Их было не много, отнюдь. Однако в этом мраке, что воцарился здесь, внутри туннеля, и который, конечно же, не мог разогнать слабый свет редких сорокаваттных лампочек, человеческие фигуры виднелись крайне плохо, так что следовало быть как можно более осторожным и внимательным. Потому и ехали мы довольно медленно: старик сказал, что такими темпами мы доберёмся до Автозаводской только через минут 10-15, кстати, только услышал данные цифры, Антон достал наконец свои наушники с плеером и отдался своему любимому занятию.

– Ну что, мужики, как оно? Держитесь? – вдруг спросил Герасим, продолжая смотреть строго вперёд. Но спустя секунды две после фразы он всё-таки оглянулся на нас.

– Как сам видишь, – слабо, растрескавшиеся щеки не позволяли большего, ухмыльнулся Гоша.

– Ха, я слеповат стал, поэтому может чего и не замечаю… Никого сменять не надо, я подмогу? – развернувшись к нам полным корпусом, поинтересовался старик.

Огонёк в его глазах чуть поутих, однако он всё равно чувствовался, что не могло не радовать.

– А чего это ты? Староват ты, по-моему, для такого, – сказал неожиданно прямо Георгий. – Вон лучше Антоху разбуди, вот он поможет.

– Аха. Да что я буду, молодняк от сна отрывать? Пусть спит себе.

– Ого, “молодняк”… Вон, Санёк у нас тоже, тогда, “молодняк”. Но почему-то его ты за привод посадил. А? – начал приколупливаться к словам мой напарник.

Всё, теперь его было не остановить.

– А он сам этого хотел, – всё с той же улыбкой, пропуская нахальный тон сквозь уши, проговорил Герасим.

– О как. И с чего же ты это взял?… – Гоша говорил всё это, чуть наклонив голову и смотря больше на рельсы, чем на собеседника. Однако изредка бросать на него подспудный, недобрый взгляд, припорошенный борзой, из-за обморожения слабой, ухмылкой, он тоже не забывал.

– По глазам вижу. Как?... Поживешь с моё – поймёшь. Но одно скажу точно: отвлечься ему надо, другим чем-нибудь заняться, а то мыслями важными загоняется. Но оно и понятно, если подумать, куда он едет, – старец сказал это медленно, вкладывая некий смысл в каждое слово.

Затем, как только мы выехали из тьмы и вступили в кратковременное владение света, он поглядел на меня и с доброй улыбкой подмигнул. Я тоже заулыбался.

– А чего это вы оба своими полугнилыми отростками отсвечивать стали? – приподняв голову, недобро поинтересовался Гоша: голос Герасима, остающийся бодрым даже после его слов, Георгия явно бесил и выводил из себя.

– А что, нельзя разве? Улыбаться – это главное действие, которое выражает свободу человека в проявлении его чувств. А так же оно самое явное. Раньше улыбались все, правда, далеко не все делали это искренне, но всё же. А теперь, даже ложные маски никто не надевает. Но сегодня я встретил вас: людей, которые ещё способны улыбаться. Правда, как я заметил, никто, кроме Саши, такой дара Божьего использовать не хочет. Ну ладно, ничего не поделаешь. Хотя бы один, мне и одной улыбки хватит, если она искренняя. А здесь она как раз такая, – всё это он говорил, глядя то на меня, то на моего соседа, то, совсем редко, на Антона. Говорил медленно и красиво. Будто рассказывал некую волшебную, поучительную сказку. И это завораживало. – Так что именно поэтому я хочу насладиться ей как можно дольше. Ведь нет ничего более бодрящего и доброго, чем человек, душевно улыбающийся тебе в ответ.

Гоша притих. Я даже на секунду подумал, что конфликт, ощутимый только с его стороны, исчерпан. Но не тут-то было. Однако в этот раз он не пригрожал, а с действительным (слабым, правда) интересом, тихо, как он делает это после промозглой ямы, спросил:

– А… Что ты понял, прожив столько лет? – такого я действительно не ожидал.

Мы вновь выехали из темноты, и быстро преодолели светлую область, опять нырнув в черноту туннеля. На сетчатке глаза остались быстро пролетевшие образы нескольких детей. Они не скакали и не веселились, как делало такое же поколение до войны. Они даже почти не шумели. Они только на короткое время вылезли из маленьких домишек, чтобы поглазеть на медленно проплывающую мимо дрезину.

В такие моменты вера в реальность происходящего и существование людей вокруг вновь ненадолго возникала. Нет, конечно же, тихие голоса и хлюпанье небольшого множества ног по мокрой и стылой земле слышны были и здесь, во тьме, так же как и редкие появления в слабом свете карбидной лампы людей, ходящих вокруг да около. Но всё равно, такие моменты не могли заменить те, что мы видели на свету. Иногда даже голоса людей внутри тоннеля пугали, сливались в один монотонный гул, вместе с хлюпаньем, и превращались в непонятное подобие звериного рыка, от которого по телу пробегали мурашки…

– То, что люди не умеют ценить счастья жизни, – неожиданно откликнулся из мрака Герасим. – Они всегда хмуры, если не на лицо, то в душе. Им всегда плохо, если не физически, то, опять же, в душе. И, самое главное, они всегда это сбрасывают на то Время, в которое живут. Им всегда чего-то не хватает, всегда что-то не так. Даже в мирные годы: для них было слишком много работы и учёбы, и слишком мало сна и отдыха. Они не умеют радоваться. И в этом для них виновато то, опять же, Время, которое на них выпало, – он приостановился. Наверное, затянулся и выпустил дым, после чего продолжил: – За мою жизнь народ всегда боролся за своё счастье в глобальном смысле, и даже не один не подумал о том, чтобы изменить хотя бы самого себя, для начала. Сейчас же и вовсе худо: теперь счастье для развалившегося общества пропало навеки. Но это тоже заблуждение. Ведь, если верить сознанию большинства, Время делает для себя своих же людей: тех, кто к нему приспособлен. Но это не так: мы делаем таких людей. Мы с самого рождения вдалбливаем ребёнку о том, как всё плохо. На протяжении своего взросления он не видит вокруг ни единой частицы счастья, поэтому деградирует сам. Мир вокруг становится для него обычным, отсутствие добра – обыденным. Он ничего не видит, кроме автомата и патронов. Он забывает о человечности и о своей душе. И делает их таковыми не Время, а мы. Но мы же могли бы всё делать и по-другому: могли продолжать улыбаться друг другу, пытаться изменить себя, а после уже и ближнего. Находить некую, особую красоту даже в этом, новом мире… А после и передавать это новорожденным детям. Тогда бы общество вновь крепло и крепло, пока снова бы не достигло своей былой мощи, если бы не стало и вовсе сильней. Так что на протяжении своего ещё не до конца прожитого века, я понял одно: не Время делает людей – человек делает Время. И в этом моя горечь.

Всё вокруг вдруг остановилось. Я, собственно, как и Гоша, перестал качать Мускульный привод. Я сидел и с раскрытыми глазами впитывал всё то, что услышал. В голове перемешались мысли, сосредоточенные вокруг именно этого монолога; о том, что это гениально, о том, что это всё ложь, о том, что это так просто и так далее. Я никак не мог определиться с определением всего этого… Господи, у меня даже не находилось слов, чтобы описать те чувства, которые я пережил в тот момент.

Краем глаза я уловил движение Гоши: он сидел смирно, направив наполненные стеснения и стыда взгляд вниз, при этом мерно с боку на бок “перекидывая” голову, будто рассуждая над чем-то про себя, и в то же время с чем-то, опять же про себя, соглашаясь…

Да, даже он понял…

Скорее всего, именно в этот момент снял наушники Антон – в слабом свете лампы я не мог его видеть, – и, не услышав еле заметного характерного перестука, спросил:

– А мы что, не едем, что ли?

Секунду была тишина, после чего голос Герасима ответил:

– Подожди, дай им в себя прийти, и мы продолжим.

– То есть, “в себя прийти”? Что уже случилось? – насторожился молодой напарник.

– Да ты не волнуйся, ничего, сейчас дальше поедем, – заверил старик.

– Вот именно Антоха, не боись, всё нормально, – сказал Гоша, навалившись на рычаг. В глазах его ещё читалось неясность, однако он уже готов был работать дальше. – Санёк, чего смотришь? Помогай давай.

Я не сразу понял смысл этих слов: в голове всё место всё ещё занимала та речь. Но как только я осознал, что относится это ко мне, то, встрепенувшись и замямлив что-то вроде “да-да-да-да”, резко схватился за привод и постарался подражать движениям Георгия. Конечно же, получилось не сразу, однако уже спустя полминуты всё было улажено.

– Хм, странное что-то с вами, – вынес вердикт Антон через минуту, после чего вновь затих.

Спустя пару секунд в тишине, со стороны листомана, послышался некий шорох и раздалось пару лёгких ругательств.

– Всё нормально, парень? – расслабленным голосом спросил Герасим.

– Да нормально, нормально… Блин, – как-то резко ответил Антон. Затем от его бока раздался тяжёлый вздох.

– А хамить-то зачем? Если у тебя скверное настроение, из-за проблем, которые никак не связаны с окружающими, то зачем делиться им со всеми? Лучше затмить его чем-то хорошим, нежели поступать так, как поступил ты, – изрёк мудрую мысль старик.

– Ага, для начала покажи мне хоть что-то хорошее, – вновь грубо отреагировал наш с Гошей напарник.

– Ну-у, хотя бы то, что в этом туннеле тебя вряд ли что угрожает.

– И с чего ты это взял?

– Я далеко не первый раз еду по нему, и, как ты видишь, до сих пор жив.

– Но ситуация может поменяться в любой момент.

– Согласен. Но даже если так случится, то мы сразу поймём это: громкие звуки здесь отдаются прекрасным эхом.

На пару секунд повисла тишина, после чего из тьмы раздалось краткое хмыканье – явно не стариковское.

Мы въехали в очередной промежуток света. Я увидел уже привычную картину: дети в полуоборванных, но ещё более-менее целых, одеждах повылезали из небольших палаток и с интересом наблюдали за проезжавшей дрезиной. Я с таким же интересом смотрел на них.

Когда вновь оказались во власти мрака, а вокруг всё ещё слышалось шебуршание людских ног, я спросил:

– А тут что, вообще мутантов нет?

Я толком ни к кому не обращался, однако с ответом не замедлил именно Герасим: а кто, кроме него, из нас мог ещё знать эти тоннели.

– Ну почему же нет? Вот они, вокруг тебя, шумят немного, перешёптываются, бродят в темноте, – я не видел всех, но чувствовал, что они, так же, как и я, направили глаза полные удивления именно в сторону, откуда доносился голос пожилого человека.

– То есть?... – начал я, как Антон меня перебил.

– Что за бред ты несёшь?

Грубо, ничего не скажешь. Хотя, его можно понять, ведь он не слышал то, что нам говорили пару минут назад.

– Ха. Бред? Я бы так не сказал. Ведь, кто такие мутанты – это те, кто отличается от нас, от людей. Так сказать, существа, ненормальные по своей физиологии. Кого отвергало общество до войны? Ненормальных, не похожих на остальных. Что такое общество – это те, кого больше. Тогда – это были нормальные. Но сейчас всё поменялось. Сейчас тех, кто ненормален по своему строению и внешнему виду для нас, стало больше. Следовательно, теперь они – общество. Следовательно – это они нормальные. Следовательно, теперь мы – ненормальные. Следовательно, теперь мы – мутанты.

И снова, гнетущая тишина. Хотя нет, не тишина: еле слышимые звуки вокруг, сплетаясь в один протяжный гул, не позволяли ей войти в свои права.

– Ого, как загнул, – сказал вдруг Антон. – Кто же тебе уже так по ушам прокатился, дядя?

Не свойственно слышать подобную речь с его стороны. Обычно он безразличен ко всему, а тут… Что-то у него явно не так.

Пауза в разговоре длилась недолго. Разорвал её голос Герасима:

– Жизнь, – одно слово, отдававшее такой сталью и жёсткостью, что даже у меня по спине пробежали мурашки, хотя относилось обращение совсем не ко мне.

Я думал, что Антон продолжит пререкаться, потому что знал, что он подобной твёрдостью слов тоже не ограничен. Однако он затих. Видать, даже его проняло. Опять же: подобного, я не ожидал.

– Ха, и сколько же вас, мутантов, на всех ваших трёх станциях проживает? – это уже спросил Гоша.

На этот раз в его голосе не было слышно и намёка на шутку. Он говорил тихо и медленно, нет, не из-за обморожения, он говорил ещё медленней, как бы, немного стесняясь и понимая свою вину за прошлые высказывания. Да и смешок был больше похож на тот, которым начинают разговор замкнутые в себе люди.

– На трёх? На каких трёх? – раздался, сделанный непонимающим тоном, вопрос со стороны старика.

– Ну, нам ещё про Шабаны сказали, – уточнил тихо Георгий.

Теперь он говорил нормально, но без излишнего задора: медленно и вполголоса, ввиду обморожения.

– Вам сказали, что мы на ней живём?... Я думаю, нет. Да, в туннелях, направленных к ней, расположено много жилищ. Но мы никак там не живём. Более того, у самой станции входы в тоннеле завалены мешками с песком и всевозможным мусором снизу доверху. Почему?... Да потому что чёрт его знает, что на ней происходит. Когда мы послали туда разведывательную группу впервые, мы не получили никаких результатов по одной простой причине: ни один из пятнадцати мужчин не вернулся. Мы попытались во второй раз. Набирали добровольно, за хорошую плату, однако энтузиастов всё равно оказалось немного: всего восемь человек, двое из которых были женщины, которым, из-за потери мужа или не имения денег, просто не было за что кормить детей. И вновь никто не вернулся. Вообще. Тогда и было решено возвести перегорождавшую железобетонную кишку стену из всего, что только можно было найти. Так и поступили, – мы опять въехали в светлый участок и я увидел, что Герасим поведывал нам всё это, будучи всё также повёрнутым к стенкам туннеля. На этот раз в его глазах я не нашёл ничего, кроме некого безразличия, отчего мне стало не по себе. Его самокрутка, кстати, была давно докурена и выброшена, так что теперь ничто не отвлекало его от рассказа, который он повествовал строгим, монотонным, приглушённым голосом. – Сначала её сделали прям у Могилёвской. Только через полгода, когда все более-менее обустроились и поняли, конечно, не в полной мере, но всё же частично, что отсюда им уже никуда не сбежать и Апокалипсис уже произошёл, Верхи решили исследовать хотя бы первую четверть туннеля. Завал разгребли и послали туда небольшую группу и пяти человек. За ними ещё одну, с прожектором на дрезине, который должен был освещать путь первой бригаде. Саму же дрезину тросом присоединили к буксировочной катушке, чтобы, если что, вернуть её с людьми, или без них, назад. В конце концов они добрались до запланированной точки. И тогда сыграла людская алчность и жажда большего, чем нужно: они решили продолжить путь. И вот когда трос раскрутился примерно на километр, он резко натянулся до предела, а из туннеля послышались душераздирающие крики. Катушка была с электроприводом, поэтому трос намотала довольно быстро. К великому счастью дрезина тоже прибыла на место, но ни единого человека на ней не оказалось. Благодаря полученной информации, было решено построить ещё одну изгородь: на пятисотом метре, середине пройденного пути. Так и поступили. Теперь там стоит немалая забоина, перекрывающая тоннель, а рядом с ней всегда дежурит патруль… – он сделал короткую паузу. На секунду я подумал, что он закончил, однако не тут-то было. Как оказалось, у Герасима осталось ещё много историй: – Но… в последнее время и это не помогает. Не так давно там изредка стали пропадать люди. Вот вышел человек, скажем, до Могилёвской пройтись, и назад не вернулся, ни через час, ни через день, ни через неделю. Пока таких случаев было не слишком много, где-то раз десять такое было зафиксировано, причём преимущественно жертвами были дети. Вот у моего знакомого дочь пошла на Могилёвскую еды купить. Ей пять всего исполнилось, поэтому это было для неё, так сказать, крещением. И вот она ушла, а обратно не вернулось. А ушла она три дня назад. Вот такое вот получилось, ха, крещение. В общем, что-то там непонятное творится, поэтому и съезжают оттуда все. Трупов, кстати, найдено тоже не было. Так что никак, как только сверхъестественными, подобные случаи не назовёшь. Многие предполагают, что в этом людоеды виноваты, мол, проникают как-то, да детей воруют, – я невольно вспомнил Петра. – Да вот только толку-то, от этих предположений, люди-то всё равно пропадают… – Тут рассказчик вдруг вновь остановился, после чего, уже своим старым, воодушевлённым, бодрым голосом сказал: – О, а вот и станция!

Впереди показался свет. Яркий. И чем ближе мы к нему приближались, тем больше он нарастал, поглощал тьму туннеля, открывал лежащий перед нами простор.

– Стой! – послышалось впереди.

Мы находились примерно в метрах ста от станции, поэтому теперь видели гораздо больше, чем раньше: прям у самого перрона, по краям от рельс, были навалены мешки с песком, между ними на рельсах лежал металлический настил примерно метр в длину. Большой состав такой точно не остановит, а вот какую дрезину сможет. На самом же настиле стоял человек. Я толком не мог разобрать, но вроде бы он деловито сомкнул руки за спиной и, широко расставив ноги, с поднятой головой смотрел на нас. По бокам от него, за мешками, расположились два пулемётчика.

Это и был охранный пост Автозаводской.

– Идентифицировать себя! – раздалось оттуда.

– Ах, ну да, совсем я с вами забылся. Хотя, эээх, – он полез под свою лавку, – последнее время это и не нужно было вовсе. Так где тут, – достав фонарь, больше напоминавший длинную трубу, попытался найти включатель Герасим, – а вот… Так, рассядьтесь чуть в стороны парни…

Это он сказал нам. Как только мы выполнили эту просьбу, он включил фонарь, предварительно нацелив его вперёд. Яркий свет прорезал тоннельную мглу и добрался до охранного пункта: не мог не добраться. Затем старик ненадолго прервал поток света, вновь включил, вновь прервал, вновь включил и тут же выключил, подержав его на этот раз меньше времени, чем все остальные.

– Герасим? Ты что ли? – раздалось со стороны станции.

– Да я, я, – устало, но громко, сказал перевозчик.

– Ого, а что ж ты сегодня так, без детей в эскорте? – вновь послышалось спереди, но только когда мы двинулись.

Краем глаза я успел заметить, как мужик, стоявший посередине, сошёл с пути. А два стрелка быстро принялись сдвигать с рельс настил.

– А у меня сегодня в грузе не только батареи просто. – Герасим уже почти не кричал: мы подъехали ещё ближе.

– А, ну я уже вижу, – сказал мужчина лет сорока. Ничем особо примечательным его лицо не отличалось, одет он был так же, как и ранее виденные мною здешние охранники. Запомнилась мне в нём только его вязаная шапочка на голове и большая горбинка на носу, и всё. – А им-то здесь что надо?

– Ну, скажем так, у них тут есть свои дела, – ответил старик, когда мы проехали местный КПП.

Глава охраны, а так же его подопечные, с неподдельным интересом наблюдали за нами, мол, что может быть такого важного у этих парней на Автозаводской? Однако у нас, а именно у меня, было действительно нечто очень важное. И это было здесь, если я вновь не опоздал…

Станцию полностью покрывал свет, хотя, если быть более точным, не полностью… Местами: станция была уставлена теплицами. Она была чуть больше Могилёвской, так что здесь можно было бы разместить побольше всяческих прилавков и жилищ, однако она была выделена под, так сказать, сельскохозяйственные нужды.

Мы катили дрезину вдоль перрона. И пока мы это делали, я не увидел ни единого человека. Только, разве что, двух мужчин, стоявших у лестниц, ведущих к выходу – это были грузчики, те, к которым мы и направлялись для разгрузки батарей, которые, как я теперь понял, были предназначены для поддержки освещения внутри теплиц. Кстати сам внешний вид Автозаводской несильно отличался от убранства Могилёвской: лестница с одной стороны, лестница с другой стороны, и мраморные колонны между ними.

– Что в них выращивается? – задал насущный вопрос Гоша.

– Разное, в некоторых помидоры, это вон в тех четырёх, что у самого туннеля, откуда мы выехали, после них огурцы, огурцы, кстати, в восьми теплицах растут, за ними перец, а вот сейчас мы мимо капусты проезжаем, – действительно, в четырёх, стоявших поперёк станции, парниках, в горшках росла капуста. – Дальше уже картошка идёт, она до конца станции растёт.

– Где вы взяли столько стекла и горшков? – непонятно зачем спросил я.

– Аха, какой странный вопрос. Стекло снаружи, там его немало, горшки – да тут поблизости отнюдь не один цветочный магазин был, там и пластмассовые были, и глиняные, вот оттуда и понабирали. Дальше вы увидите, где мы вместо таких вещей и вовсе, ха, мусорные быки используем. Но это уже для картошки: у неё корневище сильное. Думаю, где мы мусорницы взяли, объяснять не надо… – он взглянул вопросительным взглядом на нас, однако как только его глаза чуть приподнялись, он тут же вскочил со скамейки, дружелюбно поздоровавшись: – О-о, ну что ж, здарова мужики!

Приветствие Герасима, явно не относящееся ко мне, я услышал лишь краем уха, так как был занят подсчётом всех имеющихся на станции теплиц – знаю, глупое занятие. Я досчитал до двадцати, как меня сбили, однако должен сказать, что до конца там осталось совсем немного.

Повернувшись на звук хлопка ладоней, соединившихся в крепком рукопожатии, я пронаблюдал возвышающуюся надо мной грузную фигуру небольшого, по росту, человека. Поднявшись, я удостоверился в своей правоте: мужик был ростом с полтора метра, однако широким в плечах и огромной грудной клеткой. Он подал мне руку, на губах играла еле заметная улыбка, но глаза были, как и у остальных, пусты. Рукопожатие было слишком крепким для меня, поэтому примерно на пятой секунде я чуть не завыл от боли. Но на этом приветствие не закончилось, рядом с ним стоял похожий на него парень, только этот был чуть повыше и менее плечистый. Его хватку слабой также назвать было нельзя. Кроме комплекции от своего напарника его отличала ещё одна вещь: лицо его было без намёка хоть на какую радость.

– Вот, разбирайте парни, – сказал старик, указывая на коробки, стоявшие в поездке позади нас с Гошей.

– Обычно так наедине с грузом, а тут вон ещё кого-то из людей прикатил, – сказал, взявшись за первый ящик, низкий богатырь со смешным, чуть сплюснутым лицом, большим лбом и небольшой залысиной на темени.

– Во-во, на тебя не похоже, – отозвался его напарник: парень с узкими глазами и приплюснутым носом, но с нормальными, средними по размеру губами. В общем, некая помесь монголоидной расы с европеоидной.

– У них тут дело есть немаловажное, так что пришлось. Кстати дело к Аркадию, так что мы войдём? – ответил Герасим, когда мы чуть отошли от дрезины и подошли к двери, ведущей в комнату под лестницей, в общем, такой же, как и на Могилёвской.

Один из грузчиков, а, видимо, по совместительству, охранников главы станции, присвистнул.

– Прямо так к нему… Ну что ж, если их уже с тобой сюда послали, значит дело действительно есть… Но только чтоб долго там не задерживались… – сгружая ящики отозвался старший.

Старик повернулся к нам и сказал:

– Повезло вам парни, сейчас они грузом заняты, так бы устроили тут проверку, однако вы попали в нужное время, в нужное место… В общем, просто открывайте и заходите, дальше уже сами будете знать, что делать. И да, Саша, желаю удачи…

Сказав это, он развернулся и пошёл к грузчикам, одарив меня напоследок своим наполненным радостью взглядом.

Мы сделали нечто подобное, но только не сдвинулись с места: развернулись, и я сразу же взялся за ручку двери. Металл холодил кожу, руки дрожали, однако я не должен трусить. По ту сторону этой преграды, вполне возможно то, ради чего я проделал весь этот путь, то, ради чего склонили свои головы двое наших товарищей… моя отрада.

Не думая больше ни секунды, я надавил и дернул рукоять. Дверь распахнулась, совсем бесшумно, я увидел небольшую комнатушку. У стены справа стояла кровать, слева – шкаф. Посреди устроился стол, добротный такой, он весь был завален всяческими письмами и бумагами – наверное, документами. И вот над одним из этих документов сейчас склонился человек, он внимательно читал его и что-то подчёркивал. Лица его было не видно. Виден был только ровный, недлинный нос, быстро бегающие карие глаза, и очки. Волосы его были чёрные, смолянистые, и довольно длинные. По плечам он был чуть шире меня. И только пальцы его рук мне показались очень знакомыми: прямые, длинные, музыкальные…

Их прикосновения я не мог не помнить. Поэтому. Повинуясь мимолётному порыву, я, сделав шаг в комнату, тихо спросил:

– Папа?...

Взгляд мужчины остановился. Прошла секунда, прежде чем его голова начала медленно пониматься, показывая лицо…

– Ахахаха! Чёрт, Санька, Сашка, Саша, это ты! Действительно ты! Чёрт, до сих пор поверить не могу, нет.. но… чёрт, я даже не знаю какие слова подобрать… что-то в голову лезет, но… Саша-а-а, это правда! Нет, нет! Но… А-а-а-а-а, – отец никак не мог успокоиться.

Как только он посмотрел на меня, он сначала недопонял, почему этот незнакомец его так назвал, однако уже через секунду пришло медленное восприятие происходящего, потом принятие информации, а потом и радостное понимание, а вместе с ним безграничное счастье.

Он сначала долго теребил меня за плечи, хватал за лицо, проверял, не мерещится ли ему всё это. А затем быстро начал бегать по комнате, не зная, как быть. После этого он резко остановился, скинул все документы со стола, достал из шкафа газетный свёрток и положил его на место бумаг. Потом из шуфлядки вынул ещё один и пристроил рядом. Расстелил: там оказался хлеб, колбаса, и пакетики с чаем. Пригласив всех за стол, он только понял что нет кружек, вновь чуть заметался, параллельно выкрикивая, что это действительно я. В общем, только через минуту он наполнил небольшой чан водой, сунул туда кипятильник, и достал все кружки, расположив их рядом с нами.

Сейчас же все сидели за столом. Как ни странно отец сел рядом со мной. Однако я до сих пор не мог сказать не слова… я лишь улыбался в полный рот, не давая своему сознанию воли поверить, что это всё действительно правда…

– Чёрт, не может быть… Нет, но… но… как… как ты здесь оказался… и-и-и вообще… Что тут… А-а-ах! Я не могу, просто, не могу, – и тут он вдруг заплакал. – Не могу повер…

– Па-а-ап! – разум всё же взял верх, а сердце поддалось чувствам.

Улыбка мигом слетела с моего лица. Её заменила гримаса боли, а на глазах появились слёзы. Я кинулся к нему на плечи, как делал это в детстве. Пусть мы сидели, это никак не сковывало мои движения. Я привстал и обнял его за плечи, притом сделал это так быстро и резко, что сам не ожидал. Стол чуть пошатнулся, краем глаза я видел своих напарников, которые молча сидели и с небольшой улыбкой наблюдали за всем происходящим. Я же висел на плечах у отца и просто плакал. В комнате вдруг стало ничего не слышно, кроме моего прерывистого дыхания и сморкающегося носа.

– Ха, да… да… не волнуйся, это правда я, – вдруг сказал он и, положив руку мне на спину, прижался ко мне. Потом я почувствовал, как его тело подрагивает, и понял: он тоже плачет…

Так мы просидели где-то с секунды две, при том от Гоши с Антон не доносилось ни единого звука, до того, как папа, радостно прокричав, неожиданно резко отпрянул от меня, схватил за голову и молниеносно прислонил к моему лбу своим. Наши глаза оказались на одном уровне. Он улыбался, а я не мог сдержать прерывистый смех.

– А-а-а-ахаха, это действительно ты! Сашка, сынок мой, правда, ты! – всё говорил он, теребя меня за волосы. – Да, эти глаза я не мог забыть, а о твой смех… хаха, такой редкий и такой чистый, ну разве его не запомнишь?...

Я закрыл глаза и просто улыбнулся. Широко-широко, как давно не улыбался. Наши лбы были ещё прислонены друг к другу, и поэтому близость ощущалась ещё сильнее… Мне так хотелось, чтобы этот миг не кончался… никогда…

– Да-а, вы действительно похожи, – с искренней улыбкой, хоть ему она далась и нелегко, тихо сказал Гоша.

Мы обернулись на его голос. Отец, отстранив правую руку от моей головы, продолжая улыбаться, посмотрел на Георгия, потом вновь на меня, левой потеребил волосы, при этом пошире открыв глаза, как бы в ожидании чего-то прекрасного, полностью обернулся к моим товарищам и спросил, скорее констатируя факт:

– Это вы его привезли? – Гоша коротко кивнул, Антон, роящийся в своём МР3 плеере, с небольшой улыбкой взглянул на моего отца. – Спасибо, спасибо вам огромное, – папа вдруг с остервенением, чуть не перекульнувшись через стол, начал жать им руки. – Я… я уже не верил, – он вновь заплакал. Я тоже не смог сдержать слёз, только теперь они лились куда меньшим потоком. Стесняясь своего счастья, я прикрылся рукой и начал быстро вытирать их рукавом мастерки. Мои напарники глядели на всё происходящее с не сползающей, понимающей, мелкой улыбкой. – А вы… вы вернули мне то, что, как я думал, у меня уже забрали… Спасибо вам, спасибо…

– Это вам спасибо, за вашего сына, – сказал тихо Гоша и отец, в это время жавший руку Антону, чуть приостановился, посмотрев на него. Я тоже приподнял взгляд, а Георгий тем временем простодушно продолжил: – Он великолепный охотник. Всегда относился к поставленной задаче с полной серьёзностью, и никогда не давал повода усомниться в себе…

Гоша взглянул на меня и коротко подмигнул. Отец тоже посмотрел на меня, глаза были наполнены гордостью, а лицо украсила гримаса радости. Почему гримаса? Потому что он вновь чуть не заплакал. Но на сей раз он стерпел: громко выдохнув, он уселся обратно, посмотрел на меня с улыбкой, посмотрел на моих напарников и, как будто только очнувшись, чуть привстал со стула, сказав:

– А что ж это вы так сидите, вы… вы ешьте… Я понимаю, конечно, не густо, но… но я обещаю вам, при приезде на Могилёвскую вам будет преподнесён такой ужин: пальчики оближите!... И… и я настоятельно рекомендую вам остаться у нас. Вам будут выданы великолепные места в охранном блоке, я гарантирую. С жильём тоже не проблема, всё будет по лучшему разряду…ради таких людей, нам не жалко… – папа говорил всё это так быстро, при этом так энергично жестикулируя, что я еле смог понять половину из его слов.

Однако Гоша с Антоном, видать, поняли всё: наверное, я был слишком рад видеть его, что несильно прислушивался к тому, что он говорил.

– Спасибо вам огромное, я буду вам очень благодарен, – сказал, приложив руку к сердцу и, как бы, чуть поклонившись, Гоша. – И мой напарник, я думаю, тоже.

Он посмотрел на Антона. Тот сидел, глядя в свой плеер, и не понимал, что вышесказанное относится именно к нему. Осознание этого пришло в его голову только тогда, когда он понял, что вокруг стало слишком тихо. Тогда он резко поднял голову, спросив при этом:

– А?... А, да-да, конечно. Я тоже рад… – он ещё раз опустил взгляд в экран плеера и вдруг сказал, неожиданно переведя тему: – Извиняюсь, нет ли у вас здесь розетки?

– А-а-а, э-эм, нет, то есть да. Конечно есть, – чуть замялся отец. – Вон она, рядом со шкафом, слева, – указывая направление, ответил он.

– А, ага, спасибо, – всё это Антон произнёс уже вставая.

Подойдя к стене, он снял рюкзак, чуть порылся в нём, достал оттуда переходник, присоединил к нему МР3 и вставил вилку в источник питания… Экран плеера засветился, и на нём показалась постепенно заряжающаяся батарея.

– Ого, теперь нечасто такое увидишь, – произнёс папа, с неким непониманием посмотрев на Антона, а ведь совсем недавно подобное бы показалось обыденной вещью.

– Привычка. Я музыку, больше чем людей люблю, так ещё до войны было, до сих пор осталось, а всё потому, что она единственная, кто меня понимает, – медленно вставая, произнёс молодой охотник.

– Хм, что ж, такое бывает, – с пониманием сказал отец и повалился в кресле. Он вновь с любовью посмотрел на меня, и, вздохнув, произнёс: – Ха, чёрт, я даже не верю, блин… Вот бы твоя мать это увидела…

Мама? Точно!

–Пап?! Где моя мама? – неожиданно, даже для самого себя, подскочил я из-за стола, чуть всё не перевернув.

– Ой-ой, Сашка, остынь… Надя жива, не волнуйся. Она… Она просто чуть-чуть приболела… – мой отец плохо умел врать, и сейчас я видел по его глазам, что он что-то не договаривает…

– Па, даже не пытайся меня обмануть, – я чуть нагнулся над ним, чтобы казаться больше, чем есть, раньше это работало.

Он посидел недолго, посмотрел мне в глаза, потом, отведя свой взгляд, чуть улыбнулся и проговорил:

– Ну да, лгать своему сыну бесполезно… Давайте-ка я сделаю чайку и всё объясню, – он привстал, взял кувшин с кипятком, повыливал его в четыре кружки, бросил в каждую по пакетику и два кусочка сахара, выдохнул, и, не садясь обратно, медленно помешивая ложкой, стоя начал рассказывать: – Твоя мама правда жива, и она действительно больна. Но совсем не “чуть-чуть”. Это болезнь совсем новая, первые её очаги были зафиксированы месяца три назад. Ей уже успели дать название, но оно такое замудренное, что я, конечно же, не запомнил. Зато я запомнил главное: все, кто был поражён ею, погибали… – он обвёл нас взглядом. – Ни единого выжившего. Заразившийся человек первую неделю может даже не понять, что с ним что-то не так, для распространения по организму вирусу нужно время. Да, это именно вирус. Передаётся он во время Песочных Штормов, – насколько я понял, так здесь назывались Бури, – любой, на кого попадало хотя бы небольшое количество песка, становился заражённым. И вот Наде не повезло. Конечно, что бы болезнь начала действовать, песок должен был попасть на оголённый участок кожи, однако тогда твоя мама была в полной экипировке, и как эта малая частица смогла залезть под неё – непонятно. Однако факт остаётся фактом. Видишь ли, Надежда является у нас одним из отряда “Искателей”, который она сама и образовала, в нём она главная и не один рейд поэтому не пропускает. Со своими людьми она ищет то, что можно использовать на нужды “Станция Заводского района”, и в этот рейд они отправились как раз после Шторма. Я отговаривал, но нет, она была как обычно непреклонна… И вот теперь она лежит в доме на Охотской, в котором, как мне доложили, есть также немало заболевших. Там же их и пытаются вылечить: говорят, что они, мол, получили некие препараты из Цирка… Да вот только я несильно в это верю. Твоя мать заразилась всего две недели назад, жертва погибает в жутких муках за два месяца. Поэтому у неё пока есть время, но в её спасение я уже, хм, несильно верю… Хотя, ха, раньше я не верил, что вновь увижу тебя, так что.. всё возможно…

Отец поднял кружку, отхлебнул немного чая, и усталым, но радостным, взглядом посмотрел на меня. Я посидел неподвижно пару секунд, наблюдая за реакцией Гоши и Антона, в их глазах я видел то же самое, что происходило у меня в голове. Они были со мной полностью согласны.

– Пап, – встав со стола, жёстко сказал я, – если не трудно, дай нам всё необходимое обмундирование, а также карту местности с обозначением этого дома на Охотской. Завтра днём я собираюсь встретиться с мамой.

Я повернулся к отцу. Сначала в его глазах я не нашёл ничего, кроме растерянности, однако уже через секунду оно сменилось решительность. На губах показалась лёгкая улыбка, зрачки сузились, веки припустились, а сам он коротко кивнул.