Мертвые не молчат

Глава 28

Голова у меня болит так, будто в мозгу камень. Как, например, когда камешек в ботинке, но теперь камень у меня в мозгу. Только это вовсе не какой-то проклятый камень, так ведь? Это гребаный электронный чип, о котором мне говорил Эмиль/Мартин. Этот чип буквально горит у меня в мозгу, посылая в него свои проклятые сигналы, путая мои мысли, так что я уже почти ничего не соображаю. Я чувствую себя как эти старые солдаты, в башке у которых стоит металлическая пластина, — те самые, которые принимают своими мозгами радиосигналы и сообщения инопланетян. Они заставляют солдат делать такие глупости, как собирать на улицах всякий мусор и складировать его у себя дома. Я стал похож на этих сумасшедших придурков, бродящих по нищим районам города, сбрендивших от своей выпивки и орущих всякую ерунду. Ну, вылитый старикан, который просил у меня монетку, а потом огрел меня по голове бутылкой.

Все события, которые со мной случаются, — все это происходит какими-то урывками. Минута — здесь, минута — там. Иногда эти самые минуты даже не связаны друг с другом. Кажется, что между этими минутами иногда тянутся целые годы, но для меня они все равно бегут одна за другой, а иногда вообще все происходит одновременно. Будто гребаное Время раскололось, как созревший арбуз, и его семечки разлетелись по всей комнате. Гребаные семечки Времени. И мой мозг, как созревший арбуз, раздавлен и превращен в какую-то безобразную кашу, а его семечки, которые должны располагаться ровными рядами, разлетелись по комнате. Семечки и гребаные электронные чипы.

И теперь я еле шагаю назад к «Небоскребу Ротерхит», как несчастный калека, переполненный различными болячками, а голова кружится так, что кажется, меня сейчас вырвет. Но Дженсен — настоящий боец. Я упорно шагаю к дому. Мне нужно подзарядиться «борисом» и как следует подумать обо всем, что со мной произошло. Неужели я действительно слетел с катушек? Или просто я не выдерживаю напряжения? Все это на самом деле или это просто заморочки чокнутого психопата? Действительно ли у меня в голове стоит этот треклятый чип? И все, что со мной происходит, идет из этого чипа? Или это все по-настоящему? Если Эмиль/Мартин говорит, что все это из чипа, откуда мне знать, что он тоже не из этого самого чипа? Или они оба у меня в голове? Эмиль/Мартин и этот чип? Полуправда-полуложь?

Черт! Мне обязательно нужно попасть домой, где я смогу расслабиться, поспать и побыть самим собой. Где я смогу не переживать из-за этого гребаного мозгового чипа и мне не нужно будет постоянно помнить, что я Норфолк. Необходимо привести свои мысли в порядок и хорошенько осмотреть свою несчастную голову. Как следует изучить все эти ссадины и шишки. Может, даже пройти обследование на рентгене или что-нибудь в этом роде.

И еще, блин, мне нужно очень даже серьезно подумать о Клэр и обо всех этих чувствах. Потому что после того, как я провожу время с Клэр, все остальное начинает мне казаться запутанным, грубым и ужасным. Это все из-за того, какая она… Из-за того, как она себя ведет, как говорит и как действительно меня понимает… Как она смотрит в мои глаза, будто там происходит то, о чем она уже знает. И все такое.

В животе у меня судороги — нервные судороги, будто мои внутренности пытаются что-то мне сказать, сжимаясь в отвратительный жесткий узел. Но я все равно бреду вперед, не обращая внимания на дрожь и схватки внутри. И с каждым шагом я все ближе к «Небоскребу Ротерхит».

Раньше, чем ближе я подходил к дому, тем лучше я себя чувствовал. Я с нетерпением ждал того момента, когда смогу сделать погромче музыку или включить телик с любимым «Порно Диско», приготовить какой-нибудь еды — в общем, расслабиться и прекрасно провести время. Но теперь, чем ближе я подхожу к своему небоскребу, тем хуже мне становится. Живот крутит так, что я хватаюсь за него руками и морщусь. Я иду по сияющим улицам, залитым неоновым светом, заполненным красивыми людьми, ищущими развлечений. Я же одет как бродяга. Как Норфолк из Норфолка. Я грязный и мокрый от пота. У меня бандитское лицо, которое мне устроили ребята из Команды по Перевоплощению. Я держусь за живот и вполголоса постанываю от боли, морщусь и кряхчу.

И опять со всех сторон на меня косо смотрят.

Попав наконец в лифт своего небоскреба и поднимаясь на свой двадцать девятый этаж, я начинаю чувствовать себя немного лучше, хотя бы только потому, что я убрался с улицы и никто не бросает мне вслед косые взгляды. Потом двери лифта открываются, и до моей квартиры остается несколько шагов.

Выходя из лифта, я замечаю, что дверь-то в квартиру приоткрыта. Совсем немного. Значит, там кто-то есть. Мой желудок сворачивается в узел, глотка немеет так, что я не могу глотнуть, но именно это мне и хочется сделать.

И хотя я сам шпион, я не крадусь к двери, думая шпионские мысли, типа: «Там кто-то может быть». Нет. Я бегу к квартире и с лету открываю дверь ударом плеча. Она распахивается до отказа и с грохотом ударяется о стену, а ручка даже пробивает штукатурку.

Потом я слышу какой-то глухой шум внутри квартиры и тут же осознаю то, о чем только подумал, когда увидел дверь открытой, — какой-то ублюдок меня обворовывает, и этот ублюдок еще тут.

Он выходит из ванной. Его глаза широко открыты от удивления. Ах ты, мерзавец!

Я прекрасно знаю, где стоит моя бейсбольная бита, — у стены, недалеко от моей правой руки. А он этого не знает. Он, наверное, вообще даже не знает, что у меня в квартире есть бита.

Итак, вот как это происходит: услышав шум в ванной, я хватаю биту; когда я вижу этого паразита в черном, выходящего из ванной, бита уже у меня в руке, и я размахиваюсь изо всех сил. Пройдя по дуге, бита со свистом пролетает над моей головой и опускается на голову этого ублюдочного вора. Она бьет его точно по макушке. Раздается глухой звук, похожий на звук треснувшего колокола в старой церкви, и вор падает на пол так, будто, ну… так, будто кто-то огрел его по башке бейсбольной битой. Чертов Дженсен Перехватчик для разнообразия сам кому-то всыпал по первое число, вместо того чтобы в очередной раз получить по голове.

Вор сползает по стене, его глаза и рот полуоткрыты. Он хрипит и что-то там бормочет. Из-под его волос начинает течь кровь. Она заливает лицо и капает с кончика носа. Кровь темно-темно-красная, и ее очень много. Она растекается по полу.

А я… я стою над ним, тяжело дыша и все еще держа биту, думая о том, как она дернулась в моих руках, когда ее толстый конец ударил вора прямо по его гребаной башке.

Вор теперь полулежит на полу, спиной привалившись к стене, и похож на электрическую куклу, у которой вдруг сели батарейки. Я толкаю его ногой, и он растягивается на полу во весь рост. Он все еще стонет, но я, не обращая на это внимание, обшариваю его карманы, сам едва переводя дыхание и пытаясь успокоиться. Когда я его ударил, я был совершенно спокоен, но теперь выброс всей этой биохимической дряни из моего организма заставляет меня трястись, а сердце — колотиться как угорелое. А руки дрожат так, что я с трудом ими управляю.

Внутри его пиджака я чувствую тепло — отвратительное тепло другого человека. Мне как-то даже жутко его трогать. Я нащупываю внутренний карман и нахожу его удостоверение личности, достаю его двумя пальцами, будто боюсь его разбудить, будто я его обворовываю. Корочки удостоверения дрожат в моих пальцах, как листья на осеннем ветру. По тиснению на них я сразу вижу, что он работает на правительство. А раскрыв их, я узнаю, из какого он департамента, — из Департамента безопасности. У него такая же бирка, как и у Брока. Он — гребаный шпион. Как и я.

Он совсем затихает, а кровь, которая сначала текла так сильно, почти останавливается. Он дышит, и его нижняя губа подрагивает, с каждым выдохом разбрасывая крошечные струйки крови, будто крошечная дырочка в пожарном шланге. Кровь заливает все. Струйки изо рта пачкают белую стену коридора, поток из головы собирается лужей на полу. А его волосы слиплись и стали похожи на какой-то ужасный красный шлем.

Я не знаю, что мне делать дальше, поэтому отправляюсь в спальню и достаю свой неприкосновенный запас «бориса». Он лежит в медицинском отсеке ночного столика (последней модели от немецкой дизайнерской фирмы «Уэд»).

Я тут же заряжаю «дозу», чувствуя, что она мне необходима и что я ее заслужил после всего того, что со мной случилось. Но сейчас «приход» от «бориса» какой-то необычный. Вместо кайфа я ощущаю панику, а внутри меня будто врубилась мощная турбина, причем сразу на полную мощь. Кровь носится по жилам, как вода на водяной горке у «Звездных сучек». Такое ощущение, что я бегу, когда, на самом деле, я просто сижу на краю кровати, упершись руками в колени и пытаясь успокоить дыхание. Я все еще задыхаюсь, и горло опять свело. Я впадаю в какое-то совершенно отвратительное бредовое состояние. Может быть, все из-за этого гребаного чипа в мозгу. Мне хочется с кем-нибудь поговорить, с кем-нибудь, кто меня успокоит и скажет мне, что все в порядке, все не так уж плохо. Потому что сейчас мне кажется, что все даже не плохо, а совершенно отвратительно — хуже не бывает. Ведь я только что проломил череп правительственному шпиону, и он истекает кровью в моем коридоре. Да к тому же он был послан ко мне домой, потому что правительство за мной охотится. И еще — я их гребаный подопытный кролик в экспериментах с мозгами. И этот кролик вышел из-под контроля.

Я хочу поговорить с Клэр. Она бы меня успокоила. Один только звук ее голоса заставил бы меня почувствовать себя лучше, поверить, что наступит время, когда все, что здесь только что произошло, окажется в прошлом. Но когда я думаю о ней и о том, что все, что происходит сейчас, будет забыто, в голову мне приходят мысли, которых у меня раньше не было. Я начинаю думать, что все, что произошло со мной с тех пор, как я связался с Мыскиным и Департаментом безопасности, с Регом и его бомбами, — все это такая вещь, которая не забывается. Это совсем не похоже, например, на время, проведенное у «Звездных сучек», когда в один вечер тебе подают тройные сосиски, в другой — двойные… И эти вечера следуют один за другим, пока ты не забываешь, в какой вечер что было. Потому что любой из этих вечеров — это лишь очередной вечер у «Звездных сучек». Ты просто убиваешь время, накачиваясь «борисом», смеясь и развлекаясь с девчонками. Все это не настоящее, так ведь? Если ты толком ничего не можешь вспомнить, то все это ненастоящее. Но вот все эти дела с Регом, Клэр и Мартином Мартином, которые привели к тому, что в моей квартире прямо сейчас истекает кровью коллега-шпион, — все эти дела никакие не глупости, о которых можно будет забыть. Все это — настоящие и очень даже большие неприятности. И вдруг мне становится страшно.

Я встаю. В глазах вспыхивают звезды и молнии, в ушах раздается гром и треск, будто рвутся праздничные петарды. Руки у меня горячие и потные. В открытое окно дует легкий ветерок, и из-за этого ветерка я вдруг чувствую, как пот течет у меня по лицу, по шее и по затылку. А внутри меня, как речная вода на горных порогах, по-прежнему бурлит кровь — сердце гонит и гонит ее по всем моим венам.

Вдруг я слышу еще какой-то шум. Он выводит меня из заторможенного состояния. Я выхожу в коридор. Там все еще лежит правительственный шпион. Лежит тихо, не шевелясь. Кровь растеклась по полу огромной блестящей лужей, похожей на какое-то омерзительное зеркало из почти черного стекла. Входная дверь открыта настежь, и на ее пороге, как картину в раме, я вижу еще одного правительственного шпиона, стоящего над распростертым телом своего товарища. Его рот открыт, как от удивления или как будто он пытается осознать то, что он видит.

И то, что он видит, заставляет его буквально остолбенеть. Потом он замечает меня и молча показывает пальцем на своего напарника. А потом его другая рука устремляется во внутренний карман его пальто. Он тянется к своей пушке. Пушке, спрятанной в кобуре под его обычным костюмом, который должен одурачить тебя, заставив думать, что перед тобой просто незначительный клерк или бизнесмен… Но на самом деле под этим костюмом у него один из тех крутых стволов, которыми правительство снабжает своих агентов, до отказа заряженный этими треклятыми самонаводящимися на человеческую плоть пулями, которые вот-вот на огромной скорости вопьются в мой мозг, как свинцовые личинки.

Поэтому я разворачиваюсь и бегу. Три шага — и я в спальне, еще четыре шага — на полную длину и на полной скорости — и я у открытого окна. Один прыжок — и я уже на карнизе.

Даже если бы я хотел, то не смог бы удержаться от падения. Карниз узкий, на нем не встанешь как следует. Как только мои каблуки касаются его, он выскальзывает из-под меня, будто само здание падает от меня в противоположную сторону, а не я вылетаю из окна своей квартиры на двадцать девятом этаже.

Боли нет. Когда начинается мое падение, я закрываю глаза и представляю себе, что это не я, тот единственный предмет во всей вселенной, который в данный момент ведет себя вопреки законами природы. Это не я падаю, а весь остальной Лондон падает прочь от меня, а я просто парю в воздухе на одном месте. Стремительный поток воздуха бьет мне в лицо, и бьет с такой силой, что врывается в рот, заставляя щеки трепетать, как какой-нибудь дурацкий плохо накачанный воздушный шар. У меня такое ощущение, что город нанизан на металлический стержень и вертится, как, например, футболисты в старой настольной игре — будто какой-то гигант крутанул огромную ручку и весь южный Лондон завертелся, как волчок.

А может быть, город поворачивается так, чтобы я при падении не разбился в лепешку? Большие события происходят ради Дженсена Перехватчика.