Мертвые не молчат

Глава 14

А затем я слышу вот эти слова:

— Норфолк! Норфолк!

Звучат они как песня — нежно и мягко.

Мне снился сон — страшный сон — сон о том, что я качусь с горы в огромном барабане, выложенном изнутри телевизионными экранами. Они разбиваются, и огромные, острые куски стекла сыплются на меня, врезаются в глаза, а на осколках все еще видны фрагменты разных телешоу. И эти самые куски проникают мне прямо в череп и впиваются в мозг. Фрагменты изображения с этих осколков проскальзывают в мой израненный мозг, где они перемешиваются в кучу и там и остаются. Что-то кричат актеры и ведущие, отрывки из разных шоу перепутываются, и рецепт приготовления пиццы перебивается сюжетом из «Грузовиков-монстров».

Потом я вроде как просыпаюсь и понимаю, что весь этот ужас о разбитом вдребезги стекле и о моем израненном мозге — всего лишь сон. Я начинаю думать, что, наверное, заснул в поезде и теперь проснулся, потому что машинист объявляет, что мы прибываем в Норфолк. «Следующая остановка — Норфолк», — раздается из динамиков в вагоне. Мне кажется, что я должен вскочить, схватить свои чемоданы с полки над головой, чтобы быть готовым сойти с поезда в Норфолке. И еще я должен растолкать всех остальных пассажиров в проходе, чтобы первым добраться до выхода и первым соскочить с поезда, когда появится платформа. Потом я начинаю недоумевать, почему это они называют железнодорожную станцию «Норфолк». Ведь Норфолк — это целое графство или вроде того, а не город, по названию которого обычно и называют станции. Я полностью сбит с толку, хочу вернуться в Лондон и начинаю говорить: «Нет, я хочу вернуться в Лондон. В свой «небоскреб Ротерхит». Но у меня страшно болит голова, лицо распухло и онемело, и все, что я могу, — так это просто выдувать воздух через потрескавшиеся губы: «Пфффф, ффф, пфффф».

— Проснись, Норфолк, — опять говорит этот голос.

Только тогда я начинаю понимать то, что вы уже давно поняли. Это говорит та девушка. Она думает, что меня зовут Норфолк. Я сам сказал ей, что мое имя Норфолк, поэтому она и зовет меня Норфолк. Чувствую я себя совершенно отвратительно, вернее, ужасно хреново. Мне кажется, что моя голова раздулась, как воздушный шар, а мозг катается внутри нее, как крохотная горошина. Во рту вкус того гребаного порошка, которым был посыпан этот самый болли-нейз.

— Вот вода, попей, — говорит девушка, пока я пытаюсь открыть глаза, но мне кажется, что веки склеены какой-то липкой гадостью.

— Гр, — бурчу я.

Все, что я могу сделать, — это взять стакан с водой и поднести его ко рту. Я почти ничего не вижу и не знаю, где нахожусь. Поэтому я спрашиваю.

Оказывается, меня вырвало, и я заблевал чуть ли не все кафе, а потом ударился башкой о стол, упал на пол и вырубился. Неудивительно, почему у меня так болит голова. Тот маленький итальянец помог девушке вывести меня на улицу и посадить в такси, которое и отвезло нас к ее дому. И теперь я в ее крохотной квартирке, полулежу в кресле, голова моя раздулась, как воздушный шар, и весь я в вонючей блевотине.

Вот блин!

Именно эти слова и вспыхивают у меня в голове, когда до меня по-настоящему доходит вся чудовищность этой гребаной ситуации. Вздрогнув, я сажусь. Вся моя шпионская миссия провалилась к чертям собачьим. А мой живот опять крутит и стягивает узлами, будто он снова собирается взорваться. И я даже не знаю, с какого, так сказать, конца все полезет. И меня страшно трясет. А голова по-прежнему как надутый резиновый шар, и мозг — как горошина. И чувствую я себя в квартире этой девушки как какой-нибудь старый занюханный бродяга. Тупой старый бродяга, разбивший себе башку об стол и совсем одуревший от дешевого пойла и отвратительной жратвы. В точности как тот старикан, что просил у меня монетку. Мне становится жаль себя, как представлю, что скажут Мыскин и Брок, узнав обо всем этом. У меня даже вроде слезы на глаза наворачиваются — так отвратительно я себя чувствую и так мне стыдно, что, как последний раздолбай, провалил свою шпионскую миссию.

— Я тупой гребаный старый бродяга! — говорю я и начинаю стонать и хныкать, как ребенок, одновременно хватая ртом воздух, поэтому последнее слово больше похоже на «бр-аа-дя-дя-гга-а».

— Ну-ну, не надо так расстраиваться, — говорит девушка. Сев рядом со мной, она обнимает меня за плечи, несмотря на то, что я весь мокрый от красной блевотины.

И это заставляет меня заплакать еще сильнее, и слова начинают литься из меня совершенно бесконтрольно.

— Ах! Вот что это правительство со мной сделало! Они превратили меня в бродягу! Ах! Ах! Ненавижу их! Ненавижу! Они испоганили мою жизнь и все вокруг, превратив все в настоящее дерьмо! У меня не было выбора! Ах! Знаешь, раньше я был совершенно счастлив, но потом пришли они и все угробили! И мою жизнь! Ах! Почему они не оставят меня в покое! Пусть засунут свой Проект себе в зад! Ах! Ах!

И дело в том, что, плача и причитая, я на самом деле так думаю. То есть в какой-то степени именно так и считаю. Я вспоминаю, как мы с Федором оттягивались у «Звездных сучек», как Федор скатился по той лестнице на каток, а я вместе с девицами из Римского зала стоял наверху и хохотал, глядя, как он катится по льду. Я думаю о том, как беззаботно жил, каким крутым и веселым был. И вдруг начинается серьезная жизнь, я становлюсь каким-то шпионом, и у меня даже новое лицо… Я совершенно сбит с толку и просто хочу очутиться в своей квартире, лежать на своей кровати, смотреть «Порно Диско», беззаботно смеяться и разглядывать трусики девушек. А вместо этого я лежу весь в блевотине черт-те где, в какой-то занюханной квартирке, а проклятые Мыскин и Брок чуть ли не дышат мне в затылок, требуя результатов… А я все испортил… Просто ужасно!

Но, конечно, девушка-то считает, что я плачу о чем-то совершенно другом.

— Не беспокойся! Успокойся, Норфолк! — повторяет она, гладя меня по голове. — Все в порядке. Скоро мы тебя помоем. Ты просто устал, и все. Слишком много на тебя свалилось. — И каждое ее слово, кажется, гладит меня изнутри, как ее рука гладит меня по голове. Через некоторое время я успокаиваюсь, и мне даже становится немного лучше. У меня появляется ощущение, что еще не все потеряно… Я начинаю дышать ровнее и перестаю вздрагивать. Девушка кладет руку мне на голову и смотрит таким глубоким, проникновенным взглядом, будто ее глаза, как лазером, освещают мой мозг и будто она может видеть, что у меня в голове (не меня и Федора, накачивающихся «борисом» у «Звездных сучек», а всю мою грусть и печаль). А потом она говорит:

— У тебя были тяжелые времена, так ведь? Не волнуйся. Ну, ну, не плачь!

Она спрашивает, не хочу ли я принять ванну, и я лишь киваю, продолжая всхлипывать.

Она уходит, слышится шум воды, наливающейся в ванну, который напоминает шум в моей голове перед тем, как я потерял сознание. Потом она возвращается, дает мне большое красное полотенце и банный халат и показывает на дверь.

— Все готово. Иди — первая дверь направо. Оставь свою одежду в коридоре, я брошу ее в стиральную машину.

По-прежнему хлюпая носом, я направляюсь в ванную. Там уже полно пара и, между прочим, очень приятно пахнет. Я раздеваюсь, чуть открываю дверь, кладу свою вонючую одежду маленькой горкой в коридоре и забираюсь в ванну. Так приятно расслабиться в теплой воде, вся грязь постепенно отмокает. Мне сразу становится намного лучше, желудок успокаивается. Я просто лежу, позволяя воде поддерживать себя. Мое лицо становится влажным от пара, поднимающегося от воды и уносящего все мои волнения прошедшего дня.

Я начинаю думать, что, может быть, в конце концов все еще не так плохо и что, когда я увижу Мыскина и/или Брока, они будут довольны, потому что я действовал так храбро и находчиво. Законспирировавшись так глубоко, я смогу добыть по-настоящему ценную информацию. Но на это нужно время, не так ли? Нельзя просто пару минут прятаться за мусорными баками или влезть на водосточную трубу, а потом сразу возвращаться и докладывать что-то типа: «Мистер Мыскин, сэр, я тут сидел за гребаным мусорным баком и лазал по водосточным трубам и кое-что видел. Но я толком не знаю, что там происходит и кто этим занимается».

Какой от этого толк? Это не работа настоящего шпиона. Это совсем не эффективно. И Проекту это ничем не поможет. Короче, это, на фиг, совершенно бесполезно, так ведь? Это просто детская игра в шпионов. А игрой в шпионов нельзя остановить бомбистов и кровопийц. Даже я это понял, а ведь я совсем не разбираюсь во всех этих шпионских делах. Нет, что мне нужно делать, так именно внедряться в их круг, и внедряться глубоко. Ты должен завоевать доверие людей, за которыми шпионишь. Или которых защищаешь. И потом они расскажут тебе намного больше. Например, вот эта девушка. Сейчас она стирает мою одежду, абсолютно уверенная в том, что меня зовут Норфолк. Она заботится обо мне, и я у нее дома. А ведь она бы ни за что не пустила полицейских в свою квартиру, так ведь? Она бы не стала рассказывать им, что замышляют Рег и его мартин-мартинисты, так? Но может рассказать бедному Норфолку, бродяге Норфолку, который настолько несчастен, измучен и угнетен, что его даже стошнило, и он заблевал все кафе своим болли-нейз и вином.

«Точно, Дженсен! — говорю я себе. — Все в порядке. И все будет отлично». И когда я наконец увижу Мыскина и Брока, то смогу рассказать им, через что мне пришлось пройти и как я, на фиг, предан своему Специальному Проекту. И вот я уже представляю себе, как приятно для меня будет проходить эта наша следующая встреча. Я напоминаю себе, что должен держаться совершенно спокойно и даже холодновато, как настоящий профессионал, и не увлекаться, как мальчишка, когда буду рассказывать им, что разузнал.

«Да, — представляю я себе, как лениво говорю, сидя в дрянном старом офисе Мыскина в здании Департамента безопасности, и бирка агента болтается у меня на лацкане моего новенького, с иголочки, костюма (когда это все кончится, я куплю себе совершенно крутой и обалденный костюм от «Спинозы» или «Винчелли»), — в общем, этот самый Рег — последний козел, и замышляет он страшные вещи, а вот и доказательства!» Или даже: «Ну да, вообще-то я внедрился очень уж глубоко, и, знаете, этот Рег — полное, на фиг, ничтожество. Это просто старый балбес, который носится со своими бредовыми и никому не интересными идеями. В общем, нам совершенно не о чем беспокоиться». Мне нравится, как я говорю это слово «нам». Будто мы — настоящая команда. И работаем вместе: я, Мыскин и Брок. Я и правительство — «Мы».

Но потом я начинаю думать, что если скажу, что Рег — полное ничтожество, то тогда и сам буду выглядеть не очень-то здорово. Поэтому я стираю этот фрагмент из памяти, делаю вид, что не думал о нем, и возвращаюсь к тому фрагменту, где предоставляю Мыскину кучу самых разнообразных доказательств — доказательств, которые я добуду, как только выйду из этой ванны и вернусь в норму. Доказательства о причастности Рега к взрывам автомобилей и доказательства серьезной опасности его убеждений мартин-мартиниста. Доказательства того, что его банда планирует что-то совершенно ужасное и как я срываю их гребаные планы.

А потом меня представляют самому премьер-министру, и он настроен очень серьезно, а не отделывается шуточками, как обычно. Он жмет мне руку, награждает медалью и говорит: «Чертов Дженсен Перехватчик! Да ты действительно крут!» Или что-то в этом роде. А потом мы вместе с ним отправляемся к «Звездным сучкам», чтобы как следует покутить. И мы становимся настоящими приятелями и все время проводим вместе и все такое. И Баммер Раймз тоже с нами.

Ага. Просто охренеть!

И к тому времени, как я все это передумал, меня вдруг возвращают к реальности. Возвращают к тому, что происходит, так сказать, прямо здесь и сейчас, то есть в ванной этой девушки. Я слышу, как она неуверенно стучит в дверь и спрашивает: «С тобой все в порядке?» И я тут же отвечаю: «О да, я уже выхожу!» И я встаю с тем хлюпающим звуком, который получается, когда резко встаешь в ванной, полной воды.

— Иду! — кричу я. — Мне намного лучше! Спасибо! — И голос мой такой же бодрый, как у нее.

Я вытираюсь полотенцем, надеваю халат и выхожу в комнату, где совсем недавно хныкал, как ребенок, и чувствовал себя совершенно погано. А теперь — все по-другому. Я чистый и отдохнувший. Меня больше не мутит, в моей голове утряслись все дела с Мыскиным и Броком.

Теперь мне кажется, что крошечная квартирка этой девушки выглядит очень даже мило. Не поймите меня неправильно. Я хочу сказать, что квартира эта — страшная дыра, будто перенесенная из девятнадцатого века. Все здесь забито старой рухлядью и сделано из дерева, и она совсем не похожа на мою шикарную берлогу с ее строгими линиями и новейшей видеосистемой с объемным звуком и подобными классными вещами. Но все-таки сразу видно, что девушка старалась, как могла, чтобы привести ее в божеский вид. Здесь тепло и уютно, и мне это нравится. Несколько свечей освещают комнату мягким желтым светом. На столике перед креслом, на котором я буквально помирал до того, как принял ванну, стоит пара дымящихся кружек.

— Я подумала, что тебе захочется выпить чаю, — говорит она, кивая на столик. А потом она кивает на все мои вещи, которые были у меня в карманах. Она достала их перед тем, как положить мою одежду в стиральную машину. У меня даже во рту пересохло, когда я увидел их, потому что там есть доказательства того, кем я являюсь на самом деле. Например, мое удостоверение агента Департамента безопасности, которое я так самоуверенно пихал под нос тому старикашке, после того как надавал ему по мозгам. Но все мои кредитки и удостоверения, по которым бы она поняла, что я никакой не Норфолк, а Дженсен Перехватчик и что я занимаюсь СП для правительства, — короче, все это лежит в моем бумажнике, застегнутом на «молнию».

Я смотрю на девушку, и она смотрит на меня, и взгляд у нее очень серьезный. И я думаю: «Ой, ой…»

Но потом я думаю, что, судя по ее виду, она совсем не знает, кто я такой на самом деле. Она не доставала содержимое моего бумажника, потому что такую вещь мог бы сделать я, но не она, потому что сразу видно, что она, как говорится, славная. Она наивна и доверчива. Она не стала бы смотреть содержимое бумажника бедняги Норфолка. Она, скорее всего, даже ничего не заподозрила, когда обнаружила, что у нищего бродяги Норфолка суперкрутой и супердорогой бумажник в ретростиле фирмы «Хо Ши Мин». Да и вряд ли она вообще когда-либо видела подобные вещи и знает, сколько они могут стоить. Но сверху моего бумажника лежит пакетик «бориса».

Упс!

— Послушай, Норфолк, — говорит она, — не хочу, чтобы ты меня неправильно понял, но я не одобряю наркотики.

— Ну да… Я, в общем, тоже, — бормочу я, кивая. Но я прикусываю верхнюю губу нижними зубами, что показывает, что я вру.

— Знаешь ли, они вообще-то не помогают, — продолжает она.

— Да, ты права, — отвечаю я, особенно не думая, просто стараясь ей не перечить.

А потом я говорю:

— Разве не помогают? Потому что, ну, знаешь…

— Это просто как костыли, — говорит она.

— Правда?

— Я ничего не имею против стаканчика красного вина, но эти вещи… — Она аккуратно берет мой пакетик и легонько им помахивает. — Это, Норфолк, просто химическая дубинка. Ты сам говорил, что тебя угнетали, так?

— Ну да… Еще как, — соглашаюсь я, вспоминая, что именно из-за того, что я притворился угнетенным крестьянином из Норфолка, которого зовут Норфолк, я и попал в эту ситуацию.

— Ну вот. А эти наркотики — просто еще одни способ тебя угнетать, Норфолк. Ты же видел, какие здесь, в этом районе, люди. И ты видел тех, которые превратились в законченных наркоманов, так? Наркотики способны вызвать психическое расстройство даже у самого уравновешенного человека. И не говори мне, что ты и раньше такого не видел там, откуда ты родом. Ты же прекрасно понимаешь, о чем я.

Я не собираюсь рассказывать о том, что видел в Норфолке, потому что никогда там не был и понятия не имею о том, что там на самом деле творится. Хотя я знал, о чем она говорит: все эти крикливые сумасшедшие, слоняющиеся по этому району с обделанными штанами, типа того старикашки, который клянчил у меня монетку. Но я думал, что это все из-за выпивки, а не из-за наркотиков. Я уже собирался ей это сказать… сказать что-то типа: «Да, конечно, видел. Но дело вовсе не в наркотиках — не они сводят людей с ума, а выпивка. Я читал об этом в отчетах, и об этом говорилось по телевизору. Даже премьер-министр так говорит».

Но это будет вроде как не особо мудро с моей стороны, учитывая, что я шпион. И не мне защищать наркотики или современный образ жизни и восхвалять Проект. Когда ты шпион, всегда так — тебе приходится помалкивать по поводу того, что ты считаешь правдой, и как бы вживаться в роль того, кто думает совершенно наоборот.

— Ты права, — отвечаю я. А потом говорю очень хитрую вещь: — Думаю, мне еще многому нужно научиться.

Девушка улыбается.

— Тогда, может быть, ты попал как раз по адресу, — говорит она, сменив строгий учительский тон на свой обычный — приятный и мягкий.

Значит, блин, я попал в самую точку, сказав про то, что мне еще многому нужно научиться!

А потом мы просто молча сидим за столиком и пьем чай. И пока мы так сидим, атмосфера как-то меняется и вроде накаляется. Я слышу, как она дышит. Посмотрев на нее, я вижу, как вздымается ее грудь. Она сдвигается на стуле, и ее нога касается моей. И теперь уже моя очередь тяжело дышать, будто мне что-то мешает там, под ребрами. Это чувство немного похоже на то, когда я лез по водосточной трубе. Вроде как я одновременно нервничаю и волнуюсь. А во рту у меня становится липко — будто я проглотил целый пакетик сладких арахисовых орешков, а запить их нечем.

— Твоя одежда высохнет только к утру, — говорит она, и ее голос звучит совсем по-другому. Он становится глубже, и в нем вроде даже как появляются угрожающие нотки. — Ты можешь остаться здесь.

Вот ситуация, которую я уж никак не планировал: совсем голый под халатом, моя одежда в стиральной машине, уже поздно… И я — бывший мистер Блевотина. Хотя мне уже лучше, я все равно не уверен, что все совсем прошло, и, кроме того, я ужасно, просто смертельно устал. И даже не знаю, где именно нахожусь. Я ведь терял сознание. Если я сейчас уйду, то смогу ли найти в такой час такси в этом дерьмовом районе? Кроме того, я помню, как видел трусики этой девушки, и чувствую, как ее нога прижимается к моей вроде как нечаянно, а может, и нет… На самом деле я бы с удовольствием скользнул к ней в постель и, может быть, поспал немного или помиловался бы с ней. Я, конечно, и не помышляю о полномасштабном трахе в стиле «Звездных сучек». Ничего подобного. Нет, мне просто хочется немного отдохнуть и немного ласки. У меня ведь, между прочим, был офигенно тяжелый день, так ведь?

Молчание после ее слов о том, что я могу остаться, затягивается. Все это время я думаю: «Должен ли я остаться? Будет ли это не по-шпионски? Непрофессионально? Да нет, все будет нормально…» Потом я говорю:

— Ну, я бы правда с удовольствием остался.

— Хорошо, — соглашается она. — У меня где-то есть матрас. Но если ты не против, мы можем лечь вместе. Ты можешь спать в моей кровати. Со мной. Я обычно… В общем, у меня нет такой привычки…

— Да, с тобой, — говорю я, теперь решительно, перебивая ее. — Я хочу спать с тобой.

И она хихикает.

И мы идем спать. И ее кровать пахнет очень приятно, пахнет ею. Постель свежая, а подушка мягкая. Я голый, она голая (она ложится и снимает одежду под одеялом).

Она гасит свет, и я некоторое время лежу на спине, чувствуя приятную сонливость. Потом я чувствую ее маленькую ладонь у себя на груди, потом ее голова опускается мне на плечо. Я почти автоматически обнимаю ее и кладу руку на ее бок. Ее кожа очень нежная. Она глубоко вздыхает и еще ближе придвигается ко мне. Потом я чувствую, как все ее тело крепко прижимается к моему — одна ее грудь ложится чуть выше моего живота, а мягкие волосики у нее между ног трутся о мое бедро. Моя голова как-то пустеет, и я начинаю засыпать.

Знаю, о чем вы сейчас думаете.

Вы думаете: «Брось, Дженсен! Так ты сделал это или нет?!» И я вас прекрасно понимаю, правда. Учитывая, как я подглядывал ей под юбку, все должно было этим и кончиться. Но я на самом деле так устал, что у меня на все это просто не было сил… И в любом случае тогда все было совсем по-другому, понимаете? Если вам нужен крутой трах, тогда вам дорога к «Звездным сучкам», понятно? И не поймите меня неправильно, я также хочу этого, как и любой другой мужик. Но прямо там, в постели этой девушки, после такого тяжелого дня… В общем, тогда мне казалось, что моя жизнь вдруг изменилась, и все, что было раньше, было как-то по-другому. И в тот момент единственное, чего мне хотелось, — так это спать, ощущать тепло и уют и еще — чувствовать себя в безопасности. И каким-то образом эта девушка давала мне это чувство покоя и… безмятежности, что ли.

У меня было такое ощущение, что раньше обо мне никто никогда не заботился. Даже я сам. А теперь вот эта девушка заботится. Поэтому, если вы не против, здесь не будет никакого супертраха. Вам придется довольствоваться тем, что я только что уже сказал по этому поводу.

В любом случае это даже приятно, так ведь? И, может, даже лучше, чем «Порно Диско». Хотя «Порно Диско» — офигенная штука.