Мертвые не молчат

Глава 18

Я вижу вроде как открытое окно, и будто я парю снаружи или даже летаю. А может, плыву, как какая-то гребаная подводная водоросль, медленно покачиваясь в огромном-огромном океане. Я вижу, что происходит за этим окном. Я вижу Мартина Мартина. Вон он, в натуральную, так сказать, величину. Как живой. Я вижу его приятеля Дэвлина Уильямса. Я знаю, что это они. Это, блин, именно они — они сходят, как живые, с тех самых страниц, которые мне подсунули под входную дверь. Каким-то образом я знаю, что это именно то, что я сейчас вижу, я уверен в этом. Это знание просто существует в моем гребаном мозгу. Я вижу телевизионную студию. В ней сидят зрители — в основном это все какие-то старики. Я вижу все эти здоровенные телекамеры, двигающиеся по студии вверх-вниз и ездящие по полу, будто они танцуют. Я вижу прожекторы на потолке, висящие на металлических штангах и заливающие все невыносимо ярким светом. Я слышу голоса и даже вижу, как говорит Мартин Мартин. Он стоит перед зрителями, разговаривая с ними. Его снимают эти самые камеры. А рядом с одной из камер стоит Дэвлин Уильямс. У него на голове пара наушников, а к этим наушникам прикреплен маленький микрофон, который торчит прямо у губ Дэвлина Уильямса.

И тут окно просто тает, растворяется в воздухе, и я, медленно кувыркаясь, влетаю в студию. Причем меня никто не замечает, будто я какая-то муха или пылинка. В общем, с ума, на хрен, можно сойти, да?

— Можем мы это переснять? — спрашивает Мартин Мартин, поглаживая кончиками пальцев свою переносицу, будто у него то ли болит голова, то ли вот-вот разболится, и он это знает. Несколько зрителей в студии смеются. Дэвлин Уильямс оглядывается по сторонам и улыбается. Потом он снова смотрит на Мартина Мартина и показывает ему большой палец — мол, все в порядке. Он, кажется, просто офигенно счастлив тем, как идет передача.

— Простите, простите, я просто удивился, — объясняет какой-то зритель в зале.

Я не вижу, кто это. Но я вижу микрофон на длинном шесте, который держит мужик в наушниках. Микрофон направлен на какую-то женщину, глупо улыбающуюся во весь рот. На нее также направлена телекамера.

— Не беспокойтесь об этом, — говорит Мартин Мартин этой женщине. — Можем мы переснять с того места, где прервались? О’кей? — Он прикладывает палец к уху, и я замечаю проводок, выходящий из его уха и идущий за спину. Думаю, это что-то вроде крохотного наушника, через который люди могут с ним разговаривать. Какая-то фигня из серии старинного аудиооборудования.

Мне немного дурно, пока я летаю по студии, но в то же время очень интересно.

— О’кей, — говорит Мартин Мартин голосу в своем наушнике. — Итак, снова. — И он смотрит на ту женщину, сидящую в зале. Вы в порядке? — Она энергично кивает.

Потом Дэвлин Уильямс прикладывает руку к своему маленькому микрофону у рта:

— Не связывайся с этой женщиной, Мартин. Она никому не интересна. Займись кем-нибудь другим. — А потом, уже громким голосом, явно не только для Мартина Мартина, говорит: — О’кей — мотор!

Мартин Мартин смотрит в пол, уперев руки в бока. Он стоит в такой позе несколько секунд. И все это я прекрасно слышу, будто это, на фиг, говорится только для моих ушей.

— Там что-то есть, — говорит он, потом снова замолкает.

— Вы знаете имя Эмиль? — спрашивает Мартин Мартин у этой женщины, на которую по-прежнему направлены и микрофон и камера. И в его голосе появляются какие-то новые серьезные нотки, и женщина сразу перестает глупо улыбаться.

— Я не знаю, — отвечает она, пожимая плечами. Но теперь у Мартина Мартина резко меняется настроение, будто он вот-вот обнаружит что-то важное.

— Это определенно Эмиль. Нет? — говорит он женщине, которая снова отрицательно качает головой.

И потом Мартин Мартин говорит:

— Хорошо, я понимаю. Да, буду, — как будто он разговаривает с кем-то, кто находится внутри его головы.

Потом он обращается к залу:

— Есть здесь кто-нибудь, у кого имя или фамилия начинается с «Дж»? Джек, Джексон? Он ищет Джексона.

Когда он это говорит, Дэвлин что-то снова шепчет в свой микрофон, и три большие телекамеры быстро разворачиваются и будто рыщут своими тупыми рылами по залу, будто они следуют за взглядом Мартина Мартина, когда тот ищет человека по имени Джексон.

— Он ищет Джексона, — говорит Мартин Мартин. — Здесь есть человек по фамилии Джексон? Кто-нибудь связан с этой фамилией?

Я смотрю на лица зрителей в студии. Некоторые из них не отрывают взгляда от Мартина Мартина, глазея на него так, как мартин-мартинисты глазели на Рега. Так, будто у них мозги отключились и они превратились в толпу долбаных идиотов-полудурков. А другие зрители, выгибая шеи, рыщут глазами по студии, глядя туда, куда направлены камеры. Потом камеры вроде как успокоились и навелись на одно место, где они заметили какое-то движение, которое заметил и Мартин Мартин. Он направляется к этому месту и подходит к женщине средних лет. Она сидит рядом со старикашкой, который даже старше Рега. Его руки скрещены на груди, и вид у него не очень-то счастливый от того внимания, которое все вдруг на него обратили. А вот женщина, видно, этому даже рада. У нее длинные волосы, собранные в конский хвост. Она одета будто для занятий спортом и похожа на спортсменов, готовящихся к соревнованиям. Сейчас они скинут свои просторные куртки и штаны и останутся в облегающих трико, а потом рванут по беговой дорожке за рекордами.

— Вы, мадам? — спрашивает Мартин Мартин. — Здесь очень сильные вибрации. Что для вас значит фамилия Джексон?

Женщина начинает смеяться.

— Это моя фамилия, — отвечает она. — То есть наша фамилия.

И она толкает локтем мрачного старикана, сидящего рядом.

— А-а-а, а кто это? — снова спрашивает Мартин Мартин с такой улыбкой на лице, которую он, наверное, использует при разговоре с полными кретинами, какой, очевидно, и является эта женщина.

— Мой дед! — говорит она с глупой гордостью в голосе, к которой примешиваются еще и гнусавые нотки, свойственные десятилетнему ребенку с забитым носом.

Мартин Мартин смотрит на этого тупого деда, выражение лица которого совершенно не меняется, тому явно совершенно не хочется находиться перед телекамерами и разговаривать с Мартином Мартином. Но Мартин Мартин все равно к нему обращается. Его так просто не отшить.

— И вас звали Джек Джексон, так ведь? Он говорит мне, что вас звали Джек. Вы — Джек.

Старикан — этот самый Джек — убирает руки с груди и спрашивает:

— Кто? Кто вам это говорит?

— Эмиль. Это человек по имени Эмиль, — объясняет Мартин Мартин. Когда он это говорит, вид у старикана становится совсем несчастный. Почти шокированный.

— Не знаю я никакого Эмиля, приятель, извини, — говорит старик.

— Нет, нет, вы знаете. Он очень даже боится, что вы знаете, — возражает Мартин.

Некоторые зрители опять смеются. Старикан последнюю минуту ведет себя совсем не по правилам подобных телешоу — то есть не подыгрывает Мартину Мартину и вроде даже как сердится на него. И это заставляет зрителей нервничать. Но теперь Мартин Мартин демонстрирует всем, кто хозяин положения, зрители успокаиваются и тихонечко хихикают, издавая звуки типа «ха-ха» и «хи-хи» и тому подобное. Но я-то знаю, что буквально через минуту всем этим балбесам будет, на фиг, уже не до смеха.

Мартин Мартин продолжает:

— Он говорит, там были проблемы и вы вознамерились их решить, не так ли, Джек?

— Ты ошибся адресом, приятель, — отвечает Джек. Джек явно не желает во всем этом участвовать.

— Проблемы из-за грузовика? Давным-давно. Зеленого грузовика.

— Эй, послушай меня, друг, — говорит Джек, уже по-настоящему сердясь. — Не знаю я ничего ни о каком грузовике. Что-то ты совсем запутался.

Он оглядывается по сторонам, ища поддержки других зрителей, но не получает ее. Они хотят знать, что же сделал Джек. Они верят в Мартина Мартина, верят в то, что в данный момент он общается с кем-то по имени Эмиль. Они не верят Джеку, потому что теперь все выглядит так, будто он что-то скрывает, а Мартин Мартин не даст ему отвертеться. Они считают, что Джек — проклятый ублюдок, который что-то скрывает, и что Мартин Мартин собирается вывести его на чистую воду. Зрители прекращают хихикать и ерзать на своих сиденьях — им теперь очень интересно посмотреть, чем все это кончится. Я осматриваю лица сидящих в студии и вижу, что некоторые потихоньку разговаривают друг с другом, прикрыв рты морщинистыми старыми руками с кучей колец на пальцах. Я вижу, как меняется лицо одной старой дамы — минуту назад казалось, что все происходящее ей очень нравится, но теперь вдруг она выглядит обеспокоенной и даже испуганной. Ее брови ломаются в дугу, ее рот открывается в недоумении, и она толкает локтем своего приятеля, такого же старика, и этот приятель кивает, будто говоря: «Угу, посмотри, все становится слишком уж серьезным».

Я вновь перевожу взгляд на Мартина Мартина, и он выглядит уже чертовски ненормально. Будто он болен, и болен серьезно. А он продолжает говорить, и голос его звучит напряженно и неестественно:

— Я расскажу тебе, что, мать твою, там произошло.

Услышав это, все зрители, как по команде, охают, может быть, из-за того, что его голос вдруг изменился. Вместо голоса Мартина Мартина, который звучит довольно тихо и мягко, слышится вдруг грубый и резкий голос. Мартин Мартин говорит чьим-то чужим голосом! Из его глотки раздается голос другого человека, и этот другой говорит вроде как очень гневно и даже брызжет слюной.

А этот старикан, Джек Джексон, который до сих пор вроде как отмахивался от слов Мартина Мартина и не особо обращал на них внимание, вдруг тоже стал выглядеть очень удивленным, будто увидел привидение. Он резко бледнеет, его рот непроизвольно открывается, и он неотрывно смотрит на Мартина Мартина несколько секунд.

— Что ты сказал? Он что, ругнулся? Он действительно это сказал или мне послышалось? — говорит Джексон, оглядываясь на людей, сидящих вокруг.

А Мартин Мартин, который теперь выглядит уже совершенно ненормально — глаза закатил и побелел как полотно, — опять за свое:

— Франция, ноябрь сорок четвертого года. Ты и я, Джексон.

— Я не обязан все это выслушивать, — говорит Джексон. Вид у него такой, будто он хочет встать и уйти или даже врезать старине Мартину ногой по его причиндалам. Но он не может — просто не в состоянии. Дэвлин Уильямс стоит с раскрытым ртом, держится за свой маленький микрофон, но ничего не говорит в ухо Мартину Мартину. А потом Мартин Мартин начинает кричать, даже орать, причем орать во все горло:

— Военный грузовик, нагруженный драгоценностями, которых нам с тобой хватит, чтобы жить как короли, после того как война кончится. «Наша маленькая пенсия» — так ты это называл. Доверху забитый драгоценностями. Выкопать большую яму и закопать добычу. Расстрелять грузовик, потом сжечь его. Сделать все так, будто это фрицы устроили засаду. Нам придется слегка отмутузить друг друга, чтобы выглядело правдоподобно. У нас был пистолет — «люгер» — и один из нас должен был получить пулю в бок. Ты сказал, что мы бросим монетку, чтобы выбрать, кто именно. Я и выиграл. И мы закопали добычу, а после этого собирались разогнать грузовик, направить его в какое-нибудь дерево и поджечь. Потом я должен был из этого «люгера» устроить тебе небольшую рану.

Теперь Мартин Мартин уже по-настоящему срывается с цепи. Будто до этого он просто разогревался, а теперь он начинает буквально визжать, да так чертовски громко, что даже жуть берет:

— Я курил гребаную сигарету, а ты, гад, ублюдок, ты проломил мне башку! — визжит он. — Я вижу тебя. Я вижу, что ты сделал. Я знаю тебя, Джек Джексон. И сейчас ты свое получишь, недоносок паршивый.

Говоря все это, Мартин Мартин дергается, как кукла на веревочке, шея его извивается, а голова совершенно бесконтрольно качается из стороны в сторону. Из его рта летит пена, из носа лезут сопли, а глаза выкатываются так, что кажется, сейчас лопнут, и выглядит он как какой-то гребаный буйнопомешанный. Теперь он совсем не похож на ММ, а напоминает ужасного монстра из этих фильмов про то, как сумасшедшие сбегают из психушки и гоняют по Лондону, пожирая людей, высасывая, к черту, их мозги и все такое. Дэвлин Уильямс направляется к нему, а все эти старики-зрители в студии явно пугаются не на шутку. Им совсем не нравится то, что они видят, потому что, как я и говорил, ток-шоу превратилось в фильм ужасов, и смотреть они его больше не хотят. Они не хотят видеть всяких там чокнутых зомби, пожирающих людские мозги или то, что вот-вот, как им кажется, должно произойти. Они ведь пришли просто посмотреть приятное ток-шоу, а тут им показывают буйного пожирателя трупов с соплями, слюнями, визгами и всяким таким дерьмом. Джексон тоже явно чувствует себя совершенно отвратительно. А его тупая внучка с сопливым голосом говорит:

— Дедушка? Что… — Но ей не удается закончить свой вопрос, потому что Джексон грубо обрывает ее.

— Не слушай его. Это все чушь собачья, — говорит он.

Потом он наконец встает, а старики вокруг все причитают: «О боже!» и «Свят! Свят!» и тому подобное.

— Я на тебя в суд подам! — кричит Джексон, показывая на Мартина Мартина. Потом он замечает Дэвлина Уильямса, который наконец добрался до сцены, где стоит Мартин Мартин.

— Вы не имеете право так поступать. Это непорядочно! — продолжает кричать Джексон. Теперь он явно боится, боится до ужаса, и прикрывает свой гребаный страх рассерженным видом. Но ММ это все по большому барабану.

Потом Джексон вопит:

— Что? Что это он теперь делает?

В его голосе звучит настоящая паника, а Мартин Мартин визжит что есть мочи:

— Убийца! Убийца! Он — убийца!

Для некоторых из стариков это уже слишком. Эти визги, слюна, брызжущая фонтаном изо рта ММ, и слово «убийца» заставляют их тоже начать визжать, визжать от страха, и довольно громко.

— Ой! Ай! Ох! Ах! — визжат старики, и все совершенно выходит из-под контроля, когда они толпой вскакивают со своих мест и пытаются убраться из студии. Некоторые наклоняются, чтобы взять свои сумочки из-под сидений, но их толкают и сбивают с ног другие. Все, что я слышу, — так это охи да ахи, и хлопанье сидений, и топот ног сотни человек, которые все одновременно стараются удрать отсюда подальше.

Джексон пытается привлечь зрителей на свою сторону.

— Да он просто болен, вот в чем дело, — кричит он. — О боже, смотрите… видите? О боже, это отвратительно.

К этому времени Дэвлин Уильямс уже стоит над Мартином Мартином, который лежит на полу, и из его рта чуть ли не фонтаном бьет блевотина. Дэвлин пытается прекратить панику и взять все под контроль. Но он, блин, явно опоздал.

— Пожалуйста, сохраняйте спокойствие! — кричит он. — Есть здесь, в здании, доктор? Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Дамы и господа, не надо паниковать — все в порядке!

Но никто его не слушает. Они все рвутся наружу из студии, как стадо лошадей, толкаясь и топая.

— Пожалуйста, пройдите в бар наверху, где вам предложат напитки и закуску за счет студии, — говорит Дэвлин Уильямс, но в этом шуме и гвалте запаниковавшей толпы его голос похож на крошечную шлюпку в огромном бушующем океане.

— О боже… Мартин, какого черта ты тут устроил? — говорит Дэвлин, становясь на колени рядом с ММ. А тот лежит на полу, похожий на рычащую бешеную собаку, а изо рта у него прет блевотина, глаза остекленели и явно уже ничего не видят.

— Нет, он на самом деле болен, — говорит Дэвлин, ни к кому не обращаясь. — Он весь побелел. Он дышит? Скажите мне, что он дышит. Это кровь? Он что, блюет кровью? О, твою мать… Вызовите «скорую».

Тут Мартин Мартин приподнимается на локте. Его глаза по-прежнему похожи на два стеклянных шарика, а с губ его капает рвота.

— Ты, гребаный убийца! Убийца! — стонет он. И эти слова окончательно выводят Дэвлина Уильямса из себя.

— Мартин, заткнись, бога ради! — кричит он.

Но Мартин Мартин не собирается затыкаться.

— Убийца! Убийца! — продолжает причитать он, пытаясь подняться на ноги, но поскальзывается в лужах своей блевотины, а его голова болтается, будто у него в шее нет никаких мускулов. — Убил меня гребаной лопатой! Когда я отвернулся!

Дэвлин Уильямс выглядит так, будто сейчас разрыдается. Зрители удирают из студии. Джексон и его глупая внучка — вместе с ними. Она плачет, а ему явно не терпится сорвать на ком-нибудь зло. Он хватает старушек, оказывающихся у него на пути, и отшвыривает их в сторону, те спотыкаются и падают на пол.

Мартин Мартин снова падает на пол, громко хрипя. Теперь у него изо рта и из носа идет кровь.

— Как он это делает? — говорит Дэвлин Уильямс. Вид у него грустный, испуганный и рассерженный одновременно, а голос дрожит. — Кто-нибудь, остановите кровотечение. Откуда берется вся эта кровь? О боже мой. Твою мать! Почему бы ему не заткнуться?

Я оглядываю толпу распаниковавшихся стариков. Я вижу Клэр. Черт меня возьми! Клэр! Она сидит на одном из сидений, прижав колени к груди, и я вижу ее трусики. Она смотрит на Мартина Мартина широко открытыми глазами, абсолютно не реагируя на всю эту свалку вокруг нее, не замечая, как ее толкают старики, пытающиеся выбраться из студии. Когда студия наконец пустеет, я вижу других людей, которые тоже не двигаются. Вон сидят вместе курильщики-альфонсы, а вон — старые ящерицы в своих очках. Вижу я и Рега — он стоит у задней стены с распростертыми руками и закрытыми глазами.

А затем становится слышно, как позади сцены происходит еще что-то. Оказывается, это Федор. Он убегает. Бежит сломя голову, налетает на какие-то предметы, чуть не падает, но продолжает бежать, будто не чувствует никакой боли. Чертовы Федор и Клэр! А гонятся за ним Брок и Мыскин. Брок и гребаный Мыскин! И кажется, кроме меня их никто больше не видит. Дэвлин по-прежнему стоит, склонившись над ММ, и пытается остановить кровотечение у него из горла.

Я оглядываюсь и снова ищу глазами Клэр. Но ее больше нет в зале. Пропал и Рег. Исчезли курильщики и старые ящерицы в очках. Тогда я решаю посмотреть, как дела у Федора. А он подбрасывает головой футбольный мяч, и делает это очень даже мастерски. Брок и Мыскин за ним наблюдают. Потом Федор отдает пас Мыскину — прямо на его правую ногу. Мыскин подхватывает мяч и удерживает его на самом кончике ботинка. Затем он подкидывает мяч себе на колено, на грудь, опять на ногу и уже ногой подбрасывает его вверх. Потом Мыскин подбегает под мяч, и тот опускается ему на голову. Мыскин держит мяч на голове пару секунд и роняет его на пол. Подпрыгивая, мяч улетает в сторону. Они все трое смеются и хлопают друг друга по спине.

В общем, совершенно непонятно, что это, черт возьми, значит.

Через какое-то время я чувствую, как поднимаюсь в воздух и медленно вылетаю из дверей студии над головами стариков, которые, расталкивая друг друга, пытаются пробраться к лестнице. Пролетая над их головами, я ощущаю запах мочи и старой, поношенной одежды. Еще я вижу их старые лица, будто измятые паникой и страхом. Но я просто пролетаю над ними, и делаю это без каких-либо усилий. Я лечу вверх по лестнице, и мне кажется, что у меня в мозгу горит какой-то мощный фонарь и свет его выходит прямо из моих глаз. Я лечу все дальше и чувствую себя совершенно спокойно, причем кажусь себе каким-то огромным маяком, посылающим лучи света во все стороны.

Вот я оказываюсь в просторном баре, где испуганного вида официанты и бармены в белых сорочках и черных жилетках с недоумением смотрят на невнятно лепечущую, охваченную паникой толпу, которая вваливается в двери, будто куча мусора, выброшенная на свалке мусороуборочным грузовиком.

А я тем временем уже вылетаю из здания. И по мере того, как я поднимаюсь все выше и выше, гул этой толпы в баре отдаляется. Скоро я уже вижу под собой все здание целиком, и до меня доносится только шум ветра. Я вижу, как из дверей выходит, покачиваясь, Дэвлин Уильямс. Он держит Мартина Мартина за ноги, а кто-то еще, я не знаю кто, держит ММ под мышками. Они кажутся суетящимися маленькими муравьями. Вдвоем они затаскивают Мартина Мартина в задние двери какого-то фургона или микроавтобуса, крыша которого утыкана разными антеннами. Дэвлин прыгает на водительское сиденье, и фургон с визгом выезжает с автостоянки.

Я лечу за фургоном по воздуху так высоко, как какой-нибудь гребаный самолет. А Дэвлин, должно быть, гонит свою машину очень быстро, сигналя клаксоном и крича на других водителей. Но, кроме шума ветра да чириканий изредка пролетающих мимо птиц, ничего не слышу — уж очень я высоко забрался. У меня такое ощущение, что если я закрою глаза, то усну, к черту, на веки вечные, поэтому я стараюсь держать их открытыми. Я стараюсь запоминать всякие разные подробности и не забывать, что я все-таки шпион. Ведь мне нужно замечать все вокруг, чтобы потом рассказать об этом Мыскину и Броку. Но когда я смотрю на машины внизу, которые кажутся детскими игрушками, и на здания, которые выглядят старыми и грязными, потому что люди ни разу не поднимались на крышу, чтобы счистить оттуда все дерьмо, накопившееся там за годы, начинаю думать, что вряд ли смогу рассказать о произошедшем. Есть что-то такое в моем мозгу что дает мне понять, что то, что я вижу сейчас, — не для Мыскина и Брока и Департамента безопасности. Такое ощущение, что мне кто-то позволил подглядеть за чем-то очень важным. И все это предназначается только для меня. Вроде этакого персонального шоу.

Я наблюдаю за фургоном Дэвлина Уильямса, который мчится по загруженным улицам Лондона, а потом останавливается у какого-то здоровенного здания. Это больница. Он въезжает прямо на тротуар, выпрыгивает из машины, а из дверей больницы выскакивают какие-то люди, чтобы ему помочь. Я ныряю вниз и, подлетая, вижу, что откидная задняя дверца фургона чуть ли не упирается в двери больницы, которые так и остались открытыми. Когда я наконец спускаюсь на тротуар, то вижу, что фургон пуст, и слышу, как его двигатель продолжает постукивать и пощелкивать, остывая после сумасшедшей гонки. Задняя часть фургона похожа на маленькую телестудию, там полно всяких экранов, проводов и тому подобной технической ерунды. А внутри больницы медсестры уже положили Мартина Мартина на кровать с колесиками и везут его по коридорам к врачам.

Следующее, что я вижу, — это больничная палата. Мартин Мартин лежит в кровати, а Дэвлин Уильямс сидит рядом с ним на стуле и ест виноград. Я вплываю в эту комнату и сажусь напротив Дэвлина Уильямса. Мартин Мартин, теперь уже вымытый и в чистой больничной одежде, все равно выглядит очень больным. Он дергает головой в мою сторону.

— Кхх! Дженсен Перехватчик! — восклицает Мартин Мартин. Он похож на покойника — лицо белое, глаза провалились.

— Мартин Мартин, — сообщаю я.

— Кто. Черт возьми. Ты. Такой? — говорит Дэвлин Уильямс, глядя на меня. От неожиданности он раздавил виноградину, и ее сок течет по его пальцам.

Голова Мартина Мартина с трудом поворачивается к Дэвлину Уильямсу. Он снова рыгает, и похожая на сироп жидкая гадость начинает стекать с его нижней губы. Дэвлин Уильямс смотрит на меня. Я смотрю на него. Мартин Мартин смотрит на Дэвлина Уильямса и снова рыгает.

— Кхх! — издает он этот противный звук, а потом тяжело дышит носом. — Это… кхх… Дженсен Перехватчик, — наконец выговаривает он.

Дэвлин поворачивает лицо к Мартину Мартину.

— Можно подумать, это все, на хрен, объясняет, — говорит он с сарказмом в голосе.

— Да, — говорит Мартин Мартин. А потом его голова бессильно падает на грудь. Он начинает храпеть.

Дэвлин Уильямс некоторое время смотрит на него в упор, потом переводит взгляд на меня и снова на Мартина Мартина. Он замечает раздавленную виноградину в своих пальцах, швыряет ее в мусорную корзину, стоящую рядом с кроватью, и трясет пальцами, будто обжег их горящей спичкой. Такое ощущение, что у Дэвлина Уильямса не самый лучший его день. И если подумать хорошенько, то и у меня все тоже очень даже хреново. Я чувствую ужасную усталость. Пытаюсь заговорить с Дэвлином Уильямсом, но мой рот еле двигается, будто полон какой-то отвратительной липкой грязи. Когда я вдыхаю, воздух кажется тяжелым, как вода, и от него у меня, блин, режет в груди, будто ее топчет толпа ублюдков в тяжеленных сапогах. Вот мерзавцы!

— Как он? — пытаюсь я спросить, но вместо слов у меня выходит какое-то невнятное бормотание, больше похожее на долгий стон.

Дэвлин Уильямс не отрывает от меня взгляда. Он замер, как памятник. Из уголка его рта выходит тоненькая струйка пузырьков, какие можно видеть в аквариуме. Мне кажется, что я нахожусь под водой, но я могу дышать. Я вижу, как вокруг шустро плавают маленькие разноцветные рыбки. А Дэвлин Уильямс выглядит как старая потрескавшаяся статуя, которая лежит тут, на дне моря, уже много веков, обросшая ракушками, будто огромный кусок коралла. В ушах я чувствую уютное такое давление всей этой воды, что надо мной, и, самое главное, я опять медленно поднимаюсь над своим стулом. Внизу я вижу Дэвлина Уильямса, с ног до головы обросшего маленькими ракушками. Крошечные рыбки стремительно проносятся мимо, пощипывая его своими мягкими губами. Я выполняю подводные сальто, двигаясь как в замедленном кино, и это похоже на какие-то обалденные спецэффекты, только реальнее, чем сама гребаная реальность. Я чувствую себя как совершенно крутой атлет с огромными мускулами — сильный как бык, но сейчас расслабленный и спокойный. Чертов Дженсен Перехватчик, чертов подводный маяк с огромной сияющей лампой вместо мозга и дышащий как какая-нибудь чертова рыба или акула, или кит, или скат.

Потом я вижу, что окно открыто, и какие-то листки бумаги вылетают из него и попадают в сильное течение, похожее на подводную реку. Кувыркаясь, я вылетаю из окна, оставляя позади себя Дэвлина Уильямса и Мартина Мартина. Я чувствую, как это течение затягивает меня. И когда я присоединяюсь к потоку подводной реки, вместе со мной в нем плывет всякий мусор. Под собой я вижу улицы — они пустынны, а двери домов судорожно открываются и закрываются, будто рты рыб, выброшенных на берег. И вода, в которой меня несет течение, кажется чертовски глубокой, я даже не вижу поверхность. И еще эта вода промыла все улицы города. Весь этот старый мусор — пивные бутылки, газеты и тому подобная ерунда, которая обычно валяется под ногами, — исчез. Его подхватило и несет течение, которое несет и меня. И выглядит это даже красиво, будто мусор танцует со мной, кружась вокруг меня, как в невесомости.

Откуда же взялась вся эта вода? Наверное, Темза вышла из берегов и залила все кругом, создав какой-то новый Лондон. И для этого нового города теперь понадобится новая карта — трехмерная — с отмеченной на ней глубиной и нанесенными течениями, а не только улицами. А саму Темзу придется наносить вплоть до самого ее вонючего дна, потому что теперь нет никакой разницы между сушей и водой.

Я несусь в подводном течении, стараясь подняться повыше, чтобы выяснить, где поверхность. Но мне не удается выбраться из этого чертового потока. И двигается он очень быстро, будто скоростной эскалатор. Держит он меня, как тиски, и я двигаюсь все быстрее и быстрее. Но чувствую я себя совершенно спокойно, проносясь, как этакая подлодка-маяк, прямо над Старым городом с его узкими улочками, над Сити с его старыми небоскребами, в которых раньше люди заколачивали деньги, перемещая их с места на место и продавая их другим людям, которые сами перемещали их с места на место и продавали дальше. И все здесь выглядит так чертовски чисто и красиво, потому что не стало здесь людей — этих сумасшедших и алкашей, которые только загаживают все кругом. Такое ощущение, что вода смыла все дерьмо и всех этих придурков, как в унитазе.

Потом меня резко сносит течением влево. Хотя сама река подо мной превратилась в слабый поток внутри всей этой массы воды, затопившей город, ее течение по-прежнему достаточно сильное и быстрое, чтобы швырнуть меня в сторону Тауэр-Бридж. А впереди я уже вижу свой «небоскреб Ротерхит», гордо возвышающийся над окрестностями. Меня переполняет радость от вида своего дома, потому что я вдруг чувствую страшную усталость и мне хочется завалиться в кровать и уснуть. И самое главное — мне надоело быть мокрым и плавать под водой. Мне надоело быть этим гребаным светящимся маяком-подлодкой или маяком-скатом, называйте, как хотите. Я проплываю прямо над крышей «Ротерхита», и, когда я смотрю вниз, мне кажется, что мой небоскреб принимает форму огромной женской груди. Я представляю себе, как я сосу из него молоко — теплое материнское молоко, меня разбирает смех, и из моего рта вырывается струйка пузырьков.

Вдруг я получаю сильнейший шлепок и оказываюсь буквально пригвожденным к окну какого-то очень высокого дома. Это мой дом! И вода прижимает меня к огромному — от пола до потолка — окну моей собственной гостиной. Я даже вижу весь тот мусор, который я распихал по углам и за спинки кресел, когда Федор сказал, что Мыскин может видеть меня через телевизионные экраны. И мне так приятно на все это смотреть! Обалденно приятно! Это напоминает мне, что я не был дома всего одну ночь с тех пор, как получил свое шпионское задание. Кажется очень странным, что все это было лишь вчера. Хотя я тут же начинаю сомневаться, действительно ли это было только вчера. Но когда я начинаю об этом задумываться, мои веки становятся тяжелыми-тяжелыми, поэтому я отбрасываю эти мысли.

Сила напора, прижимающего меня к стеклу, ослабевает, и мне удается немного поднять окно. Все это, конечно, чертовски странно! Я плаваю у окна своей гостиной на двадцать девятом этаже, на высоте восьмидесяти метров над землей. Но сейчас подобные мерки не подходят. Так ведь? В общем, я нахожусь там, где нахожусь, а ниже меня только глубина. Я нахожусь не высоко над землей, а лишь на определенной глубине. Но на какой именно глубине, я понятия не имею, потому что совершенно не представляю себе, где, черт возьми, поверхность.

Я просовываю пальцы в щель и открываю окно еще шире. Вместе с мощным потоком воды я влетаю в свою гостиную и с противным хлюпающим звуком шлепаюсь на пол. Я больше не под водой, но теперь эта новая взбесившаяся Темза водопадом вливается в квартиру. Вода с грохотом разбивается о новенький пол, и все мое крутое барахло быстро намокает. Но я захлопываю окно, и потоп прекращается.

Я смотрюсь в зеркало. Лицо у меня будто обгорело на солнце, а вместо глаз — два упругих мешочка с черными чернилами. Я ужасно устал, но, в принципе, чувствую себя неплохо. Уборкой решаю заняться утром, падаю на свой диван и тут же проваливаюсь в глубокий черный сон.