Между небом и землей. Через Дух Андрэ Луиса

32 ВОЗОБНОВЛЕНИЕ

По возвращении из больницы врач не встретил своего руководителя, который отсутствовал, вызванный куда-то по срочному делу, но получил наставления из рук его бывшей помощницы.

Молодой человек внимательно прочёл учётную карточку.

Маленький мальчик, прекрасно описанный в показаниях, жертва дифтерийного воспаления гортани, нуждался в срочной помощи.

Получив адрес, снабжённый необходимым для лечения материалом, Сильва сел в автобус, чтобы доехать до дома Амаро.

Любезно принятый хозяином дома, он не мог скрыть смущения, которое его вдруг охватило.

Узнанный железнодорожником, который выражал ему любезность и удовлетворение в своих приветствиях, он пробормотал нечто невразумительное в ответ, раздосадованный и напуганный.

Чрезвычайная бледность его лица выдавала его разочарование.

Значит, в удручении сказал он себе, это тот дом, где мне предстоит действовать? Если бы он знал, он бы попросил подменить его кем-либо. Ему не хотелось сближаться с врагами, от которых от давно отстранился. Он питал отвращение к человеку, который украл у него невесту, и не мог без необычайно неприязни вспоминать Зульмиру. Очень часто, вспоминая прошлое, он задумывался над тем, как лучше всего вычеркнуть её из своей жизни. Для чего ему встречаться с ней снова? Зачем спасать её сына, если он чувствовал страстное желание поджечь её дом?

Однако что-то иное примешивалось к его размышлениям. Антонина с её детьми во время изучения Евангелия завладела всеми его мыслями. Ему казалось, что он снова слышит нежный и искренний голос этой отважной женщины, повторявшей его сердцу:

«Исцеляющие руки не могут ранить».

«Прилежный врач, бесспорно, всегда будет братом для всех».

«Жизнь не кончается этим миром».

«Мы должны прощать другим, чтобы другие прощали нас».

Заметив его замешательство и желая дать почувствовать себя свободно, Амаро умоляющим голосом попросил:

— Входи, Марио! Я рад видеть, что мы принимаем помощь из рук друга.

И, указав на ближайшую комнату, добавил:

— Здесь Зульмира с нашим малышом. Я уже говорил с врачом по телефону и знаю, что он определил у малыша дифтерийное воспаление гортани.

Врач безучастно и механически подчинился. Взволнованный, мертвенно-бледный, он прошёл в комнату.

Увидев женщину, которую он страстно любил, с ребёнком на руках, он вдруг почувствовал головокружение от возмущения.

Будучи не в состоянии контролировать себя, он почувствовал, как какая-то странная печаль сжимает ему грудь. Сладострастие мести ослепляло его.

Дорого заплатит Зульмира за своё дезертирство, думал он, а глаза его пристально рассматривали мучительное материнство, которое проявлялось здесь смертельным страданием.

Он осмотрел ребёнка, которого мучила одышка, и дал свободный ход своей необузданной враждебности. Ему казалось, он ненавидел его уже давно. С ужасом он заметил, что это застало его самого врасплох… Как он мог до такой степени, с таким пылом ненавидеть малыша? Но оправдывая это ужасное состояние духа самим фактом его присутствия здесь, и тем, ребёнок был плодом связи, невыносимой для него, он не пытался анализировать себя. Мысль, что Амаро и его супруга могут непоправимо страдать от смерти малыша, поддерживала в нём жестокое намерение реванша. Сейчас счастье этого домашнего храма зависело от его действий. А если бы он способствовал смерти, помогая больному малышу исчезнуть? Преступный вопрос пронизал его мозг, словно мрачная стрела.

Но воспоминание о молитвенном собрании у Антонины вернул ему рассудок.

Утешительные утверждения матери Лизбелы слышались в его ушах:

«Мирное соглашение для нас более ценное…

«Мы не должны питать ни малейшего отвращения…

«Помогают тому, кто сам помогает.

«Никто не может возвыситься к более высоким ступеням с духовным ожесточением.

«Воистину мы никогда не знаем, в какой степени мы обижены или являемся обидчиками.

«Прощение — это победа света…».

Отрывки поучительной беседы казались ему неосязаемой уздой, которая сдерживала развитие его мрачных желаний.

Конфликты чувств развернулись в его сознании за какие-то несколько коротких минут.

Пошатываясь от нерешительности, он подошёл к своей измученной бывшей невесте, которая тотчас же узнала его и старалась поздороваться с ним.

Он церемонно ответил на приветствие, готовясь к своей работе.

— Марио! — в тревоге взмолилась бедная женщина. — Сжалься над нами! Помоги нам! Я стольким пожертвовала, ожидая своего малыша… Неужели мне придётся увидеть, как он умирает?

Обильные слёзы и рыдания перехватили ей горло.

В другие времена любая просьба, исходившая из этих уст, могла бы навязать ему беспокойство, но в этот момент высшее равнодушие ожесточало ему рассудок. Что для него боль женщины, которая бросила его? Несколько лет назад Зульмира смеялась над ним. Разве не надлежит ему смеяться сейчас?

С каменным лицом он посоветовал положить ребёнка в постель, затем ощупал его больное горло.

Он постарался прийти в себя, хоть в его сознании стучали мысли, полученные при изучении Евангелия тем вечером, и возникало нежное воспоминание об Антонине.

Но даже сейчас, словно неся в своём духе адского демона, он размышлял над преступными предложениями, которые пронизывали его воспламенённый мозг.

Если дать неподходящее лекарство, это, конечно же, позволило бы быстрое угасание больного. Хулио находился на краю могилы. Лишь действуя без промедления, можно было бы помешать ему броситься туда.

Лицо Антонины управляло его памятью, восхваляя прощение.

Если бы он пришёл сюда накануне, думал он, он бы уничтожил малыша без всякой жалости… Он прибег бы к эвтаназии, чтобы внутренне оправдать себя.

Но в этот миг его сознание мучили евангельские принципы братства, словно чужеродные мысли.

В молчании он дождался реакции задыхающегося малыша и, хоть тот проявлял серьёзные осложнения, которые, без сомнения, должны были бы привести его к контакту с ответственным врачом, он ввёл анти-дифтерийную сыворотку, вдохновлённый желанием видеть, как она превращается в разрушительный яд.

Мы заметили, как из рук Марио стала выходить тёмное вещество, но Кларенсио, приложив правую руку к малышу, удержал его от проникновения подобных сил.

Видя оцепенение, с которым мы наблюдали проявление этой черноватой смолы, наш наставник, выдавая свою добрую волю, объяснил нам:

— Это токсичные флюиды ненависти, которыми Сильва подсознательно старается окутать бедного ребёнка. Но наша защита действует.

Одила, позвавшая Бландину и Мариану к нам, с тревогой следила за стилем лечения.

— Друг мой, — с волнением спросила она у наставника, — как вы считаете, Хулио выздоровеет?

Кларенсио, протянувший широкую магнитную ленту вокруг больного малыша, которая охраняла его от влияния посетителя, покачал головой и сказал:

— Одила, настало время тебе узнать правду. Малыш оставит своё тельце через несколько часов. Его будущее требует обмана настоящего. Наберись сил… Божественная Воля, выраженная в Законе, управляющем нами, всегда вершит лучшее.

И, наверное, потому что наша разочарованная сестра уже готовила новый вопрос, руководитель попросил её со всем своим спокойствием:

— Не пытайся сейчас всё узнать. Позже тебя проинформируют. Хулио нуждается в помощи, присмотре и нежности.

Его собеседница изменилась в лице, проявляя смирение и дисциплину. Пока он наблюдал за сокращениями лица малыша, врач смотрел на него, словно пытаясь загипнотизировать его, чтобы малыш умер.

Родители также смотрели на малыша, погружённые в тягостное ожидание. И в определённый момент Хулио резко вздрогнул и побледнел. Сердце его стало неконтролируемым.

Сражённый Сильва, проверяя пульс, печально искал взгляда Амаро, затем смягчившимся голосом попросил:

— Необходимо немедленное присутствие нашего врача. Я опасаюсь анафилактического шока с фатальными последствиями.

Зульмира хрипло вскрикнула. Кроткая Эвелина пришла ей на помощь, а железнодорожник бросился на поиски педиатра.

В маленькой комнатке потекли долгие минуты ожидания. Прошёл час, медленный и ужасный…

Озабоченный врач послушал ребёнка и немногим позже пригласил опечаленного отца на более приватный разговор. Он сказал:

— Произошёл необратимый коллапс. К сожалению, это конец. Если вы верующий, доверьте ситуацию Богу. Сейчас может помочь только божественное вмешательство…

Потрясённый Амаро опустил голову и ничего не ответил.

Педиатр обменялся несколькими словами с Сильвой, который вдруг сильно побледнел, затем дал ему некоторые наставления, посоветовав ему уже при уходе остаться с малышом ещё на несколько часов.

Успокоительное лекарство, данное Зульмире, вынудило её к отдыху. Хулио, находившийся в коме, дышал с трудом.

Наступила ночь. Первые часы после полуночи, омытые лёгким ветерком, позволяли видеть небо, населённое сияющими созвездиями.

Видя, что его жена и дочь отдыхают, Амаро подошёл к окну, как человек, ищущий утешения на нежной груди ночи, и молча заплакал.

Будучи возле умирающего ребёнка, санитар наблюдал за его отношением, отмеченным страданием и смирением, и понял, что сам растроган до глубины души.

Почему он боролся против такого врага? размышлял он. Амаро походил на статую молчаливого мученика. Потрясённый, побеждённый, он находился в скромном доме, где был добрым и честным человеком. Да, он уже дорого заплатил. Лицо, изборождённое ранними морщинами, которое сейчас омывали слёзы, говорило о кресте трудных испытаний, возложенных на его плечи. Скольким тревожным проблемам мог противостоять этот человек в мире из-за суровости своего удела? Как он, Марио Сильва, мог быть здесь таким жестоким? Он снова вспомнил сцены учения и молитвы, понимая, наконец, что Евангелие опирается на лучшие причины. Лучше помириться как можно раньше с противником, чем хоронить шипы угрызений совести в своей собственной груди. И он грустно отметил, что угрызения, как отточенное лезвие, кромсало ему сердце… Конечно, Амаро и его супруга могли бы проявить своё недоверие, как только увидели его, отказавшись от его помощи. Вместо этого они приняли его по-братски, с распростёртыми объятиями. Если в прошлом они ранили его, не оказались ли они сейчас под тяжёлой латной рукавицей ужасного бичевания? Он благодарил Бога, что не ввёл токсичные вещества малышу, теперь уже умирающему, но не стал ли он, несмотря ни на что, участником укорачивания его жизни? Он ощущал в себе желание сблизиться с несчастным отцом, чтобы попытаться утешить его, но ему было очень стыдно за самого себя.

В течение практически двух часов они оба оставались в молчании и бесстрастии.

Заря уже занималась на небосводе широкими кроваво-красными полосами, когда служащий железных дорог оставил свои размышления и подошёл к малышу, ожидающему смерти.

Трогательным жестом веры он снял со стены старый деревянный крест и положил его у изголовья маленького умирающего. Затем присел на кровать и с чрезвычайной нежностью взял его на руки. Поддерживаемый духовно Одилой, обвившейся вокруг него, он устремил свой взгляд на образ Распятого Христа и стал вслух молиться:

— Божественный Иисус, смилуйся над нашими слабостями!… Мой дух слишком хрупок, чтобы противостоять смерти! Дай нам силы понимания… Тебе принадлежат наши дети, но мы так страдаем, когда приходится отдавать их Тебе, когда Твоя воля требует от нас вернуть их!…

Слёзы перехватили ему голос, но страдающий отец, выказывая настоятельную нужду в молитве, продолжал:

— Если таковы Твои намерения, чтобы наш сын ушёл, Господи, прими его в свои объятия любви и света! Но дай нам силы мужественно вынести наш крест печали и боли!… Дай нам смирение, веру и надежду!… Помоги нам понять Твои намерения, и да исполнится воля Твоя, отныне и вовеки!…

Фонтан сапфирного света вылетал из его груди, окутывая ребёнка, который постепенно стал засыпать.

Хулио удалился из своего тела плоти, чтобы прийти в объятия Одилы, словно сирота, ищущий тёплое гнездо ласки.

Растроганный до глубины души, и чувствуя, как смерть уже распростёрла свои крылья, Сильва испытал сильный эмоциональный шок, охвативший его душу. Конвульсии плача вздымали его грудь, тогда как неясный голос, который, казалось, рождался в закоулках его существа, кричал ему в его сознании:

— Убийца! Убийца!…

Растерявшийся и нерешительный, молодой человек бросился прочь из дома к дороге, оказавшись посреди мрачного холода, в тревоге и в рыданиях.