Между небом и землей. Через Дух Андрэ Луиса

17 ВОЗВРАЩАЯСЬ ВО ВРЕМЕНИ

После усилия «самоконденсации», необходимой для нашей вибрационной коррекции, Кларенсио подошёл к двум друзьям с силой, полной любви, характеризующей его, и Марио, признав нас, ассоциировал наше присутствие со своим кошмаром накануне и стал кричать:

— Моё положение не имеет ничего общего с полицией!… Нам здесь не нужны люди закона!…

— Успокойся, друг мой! — предупредительно ответил Министр. — Мы не те, кто судит. Мы здесь для того, чтобы ты вспомнил…Необходимо, чтобы ты вспомнил.

Он возложил правую руку на лоб санитара, и мы увидели, как тот сразу же успокоился: его лицо стало проявлять странные перемены. Он представал перед нами более элегантным, более молодым.

Он широко раскрыл глаза и, после короткой паузы, ошеломлённо вскричал:

— Ах, да, теперь я вспоминаю!… Моим вчерашним противником был Леонардо Пирее… Как я мог так глупо забыть его? Как я мог не вспомнить? Мы оспаривали одну и ту же женщину… Мы жили в Люке[6], когда я познакомился с этой восхитительной певицей и балериной… Лола Ибаррури! Кто, как не она, мог предложить мне бальзам забытья? Я действительно сделал всё, чтобы разделить их… Он не был человеком, способным сделать её счастливой! Лола была сама красота, молодость и искусство, а я носил в груди лодку погибших мечтаний. Она дала мне отдых, в котором так нуждалась моя душа… Она исцелила меня. Но… какое ужасное воскресенье, воскресенье на площади, где развевалось знамя, в Пиражу!… Все силы были брошены на охоту на врага. Но я представлял себе лучший способ вновь обрести любимую женщину, и этим печально памятным я смог привлечь симпатию Брата Фиделиса до начала мессы. Милосердный капуцин поможет в суде моему делу. Лола не должна была переезжать. Тогда я мог, в свою очередь, вернуться в арьергард!… Начальники были моими друзьями!… Так я получу милости от Принца!… Я составлял планы, когда познакомился с Леонардо… Он не был в курсе отступничества его спутницы, а я старался быть ему приятным, согласившись принять его спутницу… Обильный ужин требовал нескольких глотков вина, и Пирее не колебался всыпать туда яду, который принёс мрак!… Ах!… Банди! Бандит!…

Марио поднёс руки к горлу, словно ощутил там огромную боль, и в растерянности рухнул, задыхаясь от боли.

Выказывая терпение, Министр провёл над ним смягчающие магнетические пассы, и ошеломлённый молодой человек поднялся.

Амаро, также потрясённый, следил за всей этой сценой с явной печалью.

Кларенсио помог санитару подняться на ноги и обрести равновесие и спросил, побуждая его к воспоминаниям:

— Почему ты вдруг влюбился в певицу с таким расстройством? Почему не обратил внимание на предупреждения совести, которая, очевидно, просила тебя не будить ненависти у того, кто уничтожит твоё физическое тело?

Обретя внешность безумца, Марио расхохотался и вскричал:

— Почему я любил Лолу Ибаррури? Почему у меня не хватило щепетильности вырвать её из рук спутника, державшего её в своих объятиях?

Наставник погладил его по голове, с очевидной целью оживить память.

— Ах, да!… - в тревоге продолжил Марио. — Меня не было в Ассомпсьоне, дух мой был непоправимо разочарован.

Глядя в пустоту, словно обнаружив прошлое вдалеке, в усилении ночи, он продолжал:

— В окрестностях восхитительной парагвайской столицы я выстроил себе дом и был счастлив!… Лина была сокровищем моей души. Моя подруга и супруга, надежда и цель существования… Она была родом из семей Мато Гроссо, заключённых в тюрьму врагами во время нашествия в декабре 1864 года, и я нашёл её без родителей, в одной уважаемой семье, которая удочерила её, словно любимую дочь!… Ах, когда я смотрел в её светлые и нежные глаза, я словно уносился далеко в небеса. Она была тем самым красивым, что молодость могла преподнести моему сердцу. В ней была божественная новизна каждого дня и, несмотря на пороки войны, мы витали в розовых потоках самых красивых мечтаний… Маркиз де Касиас лично познакомился с ней и одобрил наш союз… Таким образом, в январе 1869 года, когда наступило перемирие, один священник освятил наш брак. Советник Параньос пообещал помочь нам, как только мы вернёмся в Бразилию, чтобы должным образом отпраздновать наш союз. Мы жили спокойно, как две птицы в одном гнёздышке, когда я имел несчастье ввести в наш семейный храм двух своих спутников по работе и идеалам. Армандо и Хулио. Да, были они друзьями или стервятниками? Я только знаю, что Лина через короткое время стала с ними близка. Под предлогом облегчения страданий военной кампании, оба молодых человека стали проводить всё своё свободное время в нашем небольшом счастливом семейном очаге. Моя душа почивала в искреннем доверии вплоть до дня…

Лицо рассказчика вдруг изменилось. Гримасы горечи появились на нём.

Придав голосу мрачности, он мучительно продолжал:

— До дня, когда я нахожу Айну и Хулио в объятиях друг друга, словно брачное ложе принадлежало им.

Он посмотрел на нас своим сверкающим и ужасным взглядом и добавил:

— Сможете ли вы понять боль человека, осознающего себя непоправимо преданным женой, которая была опорой его жизни? Поймёте ли вы тот пожар, который опустошает разум того, кто в одну минуту увидел рухнувшими все надежды своей жизни?… Всё было лишь мраком для того, кто носил в себе уголь погибших мечтаний! Я не хотел верить этому и позвал любимую жену… Но Лина бросила мне в лицо лишь холодное презрение. Она жёстко заявила, что любила меня лишь как брата, нуждающегося в жалости ближнего, что вышла за меня замуж лишь для того, чтобы бежать от унижений, которые она испытывала на чуждой ей земле, и что мне надо исчезнуть из её жизни… Пристыженный, я призвал на помощь своих высоких друзей и упустил Ассомпсьон. Но я был, несмотря на всё это, другим. Уверенность достойного характера, которую я воспитывал в себе, в основе своей оказалась воздушным шариком. И тогда я впал в порок, стал пить и играть в азартные игры. От ответственного военного, каким я был, я скатился до уровня несчастного авантюриста… Именно в таком состоянии я встретил Лолу и Леонардо и уже не колебался положить конец их счастью… Очень трудно выказывать уважение другим, когда эти другие сами себя не уважают.

Воспользовавшись паузой в разговоре, Кларенсио спросил:

— И ты никогда не получал никаких новостей от своей супруги? Приведённый к личности Эстевеса магнетическим воздействием, Марио Сильва саркастично улыбнулся и сказал:

— Лина, которую я стал ненавидеть, была слишком жестокой. Спустя три месяца после этой ужасной сцены я находился в окрестностях Ассомпсьона, когда узнал, что она и Хулио выставила в смешном свете. Однажды по возвращении домой он застал её в объятиях Армандо, другого друга, который, казалось, выказывал нам братское уважение. Менее сильный, чем я, Хулио забыл о несчастьях, в которые вверг меня несколькими неделями раньше, и, ослеплённый пожирающей его страстью, выпил большую порцию яда. Вовремя спасённый в казарме, он смог жить, но, не способный выносить физическую боль из-за интоксикации, он намеренно напился несколькими днями позже и бросился в воды Парагвая, наконец покончив с собой. После этого я больше ничего не знал. Смерть ждала меня в Пиражу. Безжалостная судьба меня отметила.

Марио скорчил гримасу и сказал:

— Я — колодец желчи. Я не могу измениться. Существует ли покой без справедливости и справедливость без мести?

Ориентер спокойно возвысил голос и великодушно заметил:

— Необходимо забыть зло, друг мой. Без подобного отношения прощения, которое советовал Христос, мы останемся путниками. Потерянными в джунглях внутреннего мрака. Без любви в сердце наши глаза не смогут видеть свет.

Сильва хотел было ответить, но Амаро сделал лёгкое движение и явился нам странным образом преображённым. Его духовное тело, казалось, вознеслось во времени. Он казался более лёгким и проворным, а его лицо впечатляло своими юношескими чертами. Он попытался приблизиться к санитару в естественном порыве сердечности, но его противник принялся кричать, находясь между ненавистью и тревогой, увидев его преображённое лицо:

— Армандо! Армандо!… Значит, это ты? Амаро, которого я ненавижу сегодня — это тот же Армандо вчера? Где я? Я что, обезумел?!…

С деликатностью наставляя нас, Кларенсио быстро сказал:

— Мне не надо было делать больших усилий, чтобы память Амаро вернулась в перисприт. Восстановительное страдание оказало его духу и чувственности новую помощь. Мне достаточно было слегка коснуться его, чтобы он смог воспользоваться отклонением бывшего своего спутника, таким образом обретя воспоминания исследуемого времени.

Супруг Зульмиры пытался протянуть руку друга своему противнику, который глядел на него, застывший в изумлении, противнику, который, несмотря ни на что, отступил вдруг словно раненый зверь. В полном отчаянии Марио стал кричать:

— Нет, нет! Не приближайся ко мне! Не провоцируй меня, не провоцируй!…

Но Министр, который находился между ними обоими, трогательно попросил:

— Давайте хранить спокойствие. Будем уважать друг друга.

И обращаясь в особенности к санитару, он просто решил:

— А теперь настал момент нашего друга. Ты комментировал прошлое, как тебе хотелось. Поэтому необходимо, чтобы Амаро также заговорил о нём. Справедливость в любом решении должна оценить все заинтересованные стороны.

Сдерживаемый нравственной силой замечания, Марио умолк, а мы, повернувшись к железнодорожнику, который стал более симпатичным по причине пропитавшего его спокойствия, продолжили слушания.