Майская Гроза

3 июня 1941 года Западнее Луцка

Рассвет только осветил верхушки деревьев, когда солдаты выкатили на поляну спрятанный до этого в кустах самолет. Пилот, молоденький лейтенант, предпринял последнюю попытку выполнить полученный приказ. Смешно вытягивая тонкую еще шею, он вытянул руку в нацистском приветствии, которое с недавних пор стало раздражать генерал-полковника Клейста, да и его подчиненных тоже.

— Господин генерал, — обратился летчик к нему, — но как же приказ? У меня приказ вывезти вас из окружения.

— Оставьте лейтенант. — Отмахнулся от него генерал. — Я еще вчера сказал вам, что никуда не полечу. Мое место вместе с моей армией. Вы заберете Гретхен, Германии пользы от нее будет намного больше, чем от десятка обанкротившихся генералов.

Клейст подтолкнул к самолету стоящую возле него радистку, последнюю из оставшихся при штабе, вернее при его остатках. Всех остальных за эти дни непрерывных боев потеряли, как потеряли и все машины с радиостанциями. Русские самолеты охотились за всем, что хотя бы немного их напоминало, расстреляли даже походный публичный дом. Гретхен уцелела только потому, что еe покойный жених, обер-лейтенант танкового батальона, все эти дни прятал еe в танке, вытолкнув невесту из него перед последним боем. Теперь танк с еe Клаусом остался в десяти километрах севернее, вместе с другими танками его батальона. Их даже похоронить не удалось, впрочем, хоронить после попадания бронебойных снарядов русских танков, чаще всего нечего.

Гретхен всхлипнула, прижалась к генералу, шептала слова благодарности, которые Клейст старался не слушать. Он еще раз отдал приказ летчику, и тот, поняв, что все решено окончательно, побежал готовить свой "Шторх" к взлету. Вскоре самолет пробежал по поляне набирая скорость, взревел мотором, резко пошел вверх, скользнул над верхушками деревьев, которых уже коснулось Солнце, и над самыми деревьями ушел на запад. Клейст проводил его взглядом — ну вот родилась еще одна легенда: о доблестном генерале, который пожертвовал собой ради спасения еще одной немецкой матери. "Геббельс даже прослезится от такого сюжета", — зло подумал генерал, — "ну да черт с ним, с этим мерзавцем, лишь бы семью не тронули". Клейст развернулся и под восхищенными взглядами солдат пошел прочь.

"Интересно, чтобы сказали они, если бы узнали, что я остался, потому что струсил", — думал Клейст, скользя взглядом по солдатам, которые вытягивались, заметив его внимание. Нет не смерти, смерти он уже не боялся. От нее никуда не деться. Он испугался позора. Гитлер, наверняка, вызывал его на роль "козла отпущения". Нужно же найти виновного за страшное поражение на востоке. И лучше всего искать его как можно дальше от главных штабов, если признать виновными Кейтеля с Йодлем, то виноватым окажется и сам фюрер, а такого быть не может. Клейст уже перегорел своей злостью и обидой, которая буквально кипела в нем первые дни. Обидой на идиота Паулюса, придумавшего этот дурацкий прорыв между механизированными корпусами русских. На бездаря Гальдера, уверявшего их, что советские танки всего лишь склад устаревшего хлама. На обжору Геринга, угробившего не только свои самолеты, но и его танки, оставив их без воздушного прикрытия под ударами русских штурмовиков и пикировщиков. Тогда, в первые дни разгрома, наблюдая как русские штурмовики безнаказанно превращают колонны с его войсками в груду покореженного металлолома, нашпигованного человеческим мясом, ему хотелось только одного — выпустить обойму в эту разжиревшую морду.

Но Гитлеру он еще верил, пытаясь прорвать русскую оборону и выйти на оперативный простор. Сомнения стали появляться где-то к пятому дню, когда удары на него посыпались со всех сторон. Он попытался получить приказ на отход в Польшу для перегруппировки, но вместо этого из Берлина пришел истерический меморандум о предназначении германской нации. И приказ, в котором Гитлер в категорической форме приказывал ему направить удар на юг и выйти к Львову для соединения с частями семнадцатой армии, которые успешно развивают наступление. Клейст выполнил приказ, развернув еще довольно многочисленные дивизии на юг, и угодил в еще один огненный мешок, в котором оставил очередную часть своих солдат. После чего ему стало окончательно ясно, что в Берлине обстановку на востоке не контролируют, и на восьмой день он предпринял самостоятельную попытку прорыва в Польшу.

Но было поздно. Его ждали на всех направлениях. Куда бы он ни направил свои дивизии, везде его войска встречали русские танки. Иногда попросту в лоб, если в советской группировке были тяжелые танки, которые, как оказалось, практически неуязвимы для немецких пушек. Иногда их пропускали вперед, для того чтобы немедленно ударить в тыл стремительными легкими танками. И пока его офицеры разворачивали свои панцеры для контратаки, советские БТ, расстреляв как можно больше автомобилей, сбегали не принимая боя. Вот тогда ему пришлось пожалеть о бессмысленном рывке на юг. Подходило к концу горючее и приходилось бросать все, без чего можно было обойтись, а на вторую неделю и то, без чего обойтись было нельзя, но бензина все равно не было.

В бесконечных встречных боях и артиллерийских засадах сгорала его главная ударная сила — танки. Почти четверть группировки было выбито русскими засадами в первый же день. Передовая одиннадцатая танковая дивизия была уничтожена почти полностью, только нескольким панцерам удалось вырваться из бойни. Шестнадцатая дивизия пострадала меньше, но и в ней к концу первого дня не досчитались половины бронетехники. Пришлось срочно вводить в бой танки второго эшелона, но большого значения это уже не имело. Советские танкисты успели почувствовать вкус победы, страх перед грозным поначалу врагом прошел. Выявилось превосходство русских тяжелых и средних танков, которые немецкие противотанковые пушки не могли пробить в большинстве случаев, как и большинство танковых. И только зенитные "восемь-восемь" могли как-то справляться со шкурой этих бронированных зверей.

Не хуже советских танков прореживало ряды его бронетехники отсутствие горючего. Вначале пришлось бросить бесполезные в столкновениях с русской бронетехникой легкие пулеметные Т-1, затем Т-2, эффективность применения 20-миллимитровых пушек которых оставляла желать лучшего даже против легких русских БТ. Бросали автомобили и бронетранспортеры, пришлось его мотопехоте вспомнить как месить дорожную грязь и пыль ногами. До последнего момента тащили с собой бензовозы, но их с каждым часом становилось все меньше, те, которые не успела расстрелять советская авиация, высосали досуха моторы его панцеров. Пришлось бросить даже штабные фургоны, впрочем, желающих ехать в них, после показательного расстрела русскими самолетами пары таких машин, почти не было. И только автобус походного борделя танкисты тащили за собой на прицепе, даже когда в нем закончился бензин. Но и его вчера к вечеру пара русских истребителей превратила в груду покореженного металла.

Авиация противника стала еще одним кошмаром этой войны. Первые дни, пока ей приходилось вести бои с люфтваффе, давление с воздуха на его дивизии было терпимым. Но уже второй день в воздухе над ними не было ни одного немецкого истребителя. А это могло означать только то, что аэродромы отодвинулись от них на такое расстояние, что летать на прикрытие его войск стало бессмысленным. Или то, что немецких самолетов попросту не осталось, но второе предположение генерал старался гнать от себя, ибо это означало конец. Конец не только его солдатам, а конец Германии. И когда вчера он услышал знакомый звук заходящего на посадку штабного самолета, он обрадовался, хотя и старательно скрывал свою радость от солдат, ловивших каждый отблеск эмоций на его лице.

К великому разочарованию генерал-полковника Клейста в присланном на его имя пакете был очередной меморандум Гитлера о твердости германского духа, геройская речь Геббельса, предназначенная для поднятия духа его солдат, и приказ о награждении его рыцарским крестом. Клейст чуть было не выбросил эти бумажки в сторону, но вовремя опомнился. Нет, он уже не боялся гнева Гитлера, на пороге смерти плевать он хотел на всех фюреров. А то, что она близится, не оставалось никаких сомнений. Он не хотел расстраивать солдат, которые ждали от этого визита облегчения своей участи. Пришлось с серьезным лицом прочесть приказ о награждении, на остальную макулатуру его терпения попросту не хватило. И вот в конце этого приказа он обнаружил цель прилета самолета. Самолет прилетел за ним, вторым пунктом приказа значилось, что командир Первой танковой группы генерал-полковник Клейст отзывается в распоряжение ОКВ и должен, сдав командование своему заместителю, немедленно вылететь.

Генерал почувствовал как внутри разгорается злость. Оставить заместителя! Все его заместители, как и почти все высшие офицеры остались на той лесной дороге, где его штаб встретился с танковой колонной русских. Большинство даже хоронить не понадобилось, русские тяжелые танки вмяли в мягкую лесную землю легковые, да и грузовые тоже, машины штабной колонны. Командиры корпусов и дивизий ведут бои где-то в стороне, прорваться к ним нет никакой возможности. А вполне возможно, что и их уже нет, а может нет и этих частей. Бесконечная, поначалу, канонада еще четыре дня назад начала прерываться на отдельных направлениях, к вчерашнему вечеру стихнув почти полностью. Из всей его ГРУППЫ осталась группа отчаявшихся солдат при двух десятках танков, которые не сдались до сих пор только потому, что с ними он. И улететь сейчас, бросив солдат бессмысленно погибать, он не сможет, офицерская честь не позволит. Клейст усмехнулся, кажется он начинает придумывать оправдание своему нежеланию лететь. Стоит ли обманывать самого себя. Он не желает лететь, потому что прекрасно понимает — зачем он понадобился Гитлеру! Фюреру нужен виновник страшного поражения и лучшего кандидата, чем генерал потерявший свою армию, не найти.

На генерала навалилось безразличие, развернувшись он пошел в свою палатку, махнув летчику следовать за собой. В палатке он внимательно осмотрел посланца — совсем еще мальчишка, наверное, первые дни на фронте. Он терпеливо дождался когда лейтенант допьет кофе, спешить уже было некуда, и спросил:

— Лейтенант, а не могли бы вы пересказать мне слухи о положении дел на фронтах.

— Слухи? — Удивился лейтенант. — Господин генерал, я сегодня днем читал сводку по группе армий "Юг".

— Нет, лейтенант, меня интересуют именно слухи и, желательно, по всем фронтам.

Лейтенант, опять удивленно посмотрел на него, кивнул каким-то своим мыслям и начал рассказ. Чем больше он говорил, тем мрачнее становился Клейст. Русские не зря охотились за штабными рациями, информация доступная ему с каждым днем становилась все ограниченнее, пока радиус связи не совпал с возможностями танковых раций. Но даже в первые, относительно благополучные, дни информация пришедшая сверху поражала его излишней бравурностью. Поначалу он предполагал, что неудачи только у него, но, захватив в своем рывке на юг пленных, узнал, что семнадцатая армия, на соединение с которой он стремился, не только не взяла Львов, но и не сумела к нему приблизиться даже на десяток километров.

Пару раз сбитые над его войсками летчики сообщали о жестоких боях по фронту на весь радиус действий их самолетов. Сознавались, что видели уводимые большевиками на восток громадные колонны пленных, что их аэродромы в Польше передислоцированы дальше на запад, так как те, с которых они летали в первые дни, захвачены русскими. Информация, сообщенная на этот раз, была еще хуже. Нигде немецким войскам не удалось прорвать оборону русских, только счастливчик Гепнер, используя помощь местных националистов, сумел выйти к Каунасу и взять его, и остался в нем, окруженный со всех сторон противником. Не лучше были дела у второй и третьей танковых групп. Их задачей было взять Минск и одновременно окружить и уничтожить группировку русских в Белостокском выступе. Сталин упрямо держал там две армии, хотя любому лейтенанту вермахта было ясно, что выступ этот — громадная мышеловка. Гитлер каждый раз, когда ему сообщали, что информация о подготовке к войне достигла Сталина, спрашивал о русских армиях в этом выступе. И узнав, что они остаются на месте, все сообщения разведки о подготовке большевиков к германскому нападению объявлял дезинформацией. И вот теперь эти армии, а на самом деле их там оказалось пять, а не две, нанесли удар по развернутым танковым клиньям немцев. Рвущийся к Барановичам Гудериан страшным фланговым ударом был сброшен в Припятские болота, где с тех пор и сидит. Русские заблокировали его дивизии, а сами прорвались в Польшу, где железным катком прошлись по тылам его группы и одновременно окружили большую часть соединений четвертой полевой армии. Готу с его панцерами почти удалось выйти к Вильно, который литовцы превратили в свою столицу, переименовав на свой манер в Вильнюс, но на его пути обнаружились заблаговременно созданные оборонительные рубежи, об которые он безуспешно бился больше недели. А за это время большевики ударом на север отрезали его, да и Гепнера тоже, от прусской границы.

Еще хуже дела обстояли в Румынии. Если германские войска держали оборону, даже окруженные и отрезанные, то румыны при первом же появлении русских танков попросту побежали! В результате русские окружили 11 полевую армию, которая и кипит теперь в котле, пытаясь пробиться на северо-запад в Словакию. Русские же захватили всю Добруджу, вышли к Болгарской границе и подходят к Бухаресту и Плоешти. О событиях в Финляндии лейтенант, к сожалению, ничего не слышал.

Клейст отпустил летчика, разложил на столе самую крупномасштабную, из имеющихся, карту и сел анализировать услышанное. Даже неполной, отрывочной и не совсем достоверной информации, полученной им, достаточно, чтобы понять — начальный этап войны проигран. Ситуацию еще можно было спасти, отозвав, хотя бы на второй-третий день, войска вторжения обратно в Польшу. Тогда был шанс организовать оборону, сил для отпора большевикам хватило бы. Но в штабе ОКВ не хватило достаточно решительного или смелого человека для того, чтобы заставить Гитлера это сделать. А может просто не хватило информации для правильного анализа. А теперь уже поздно. Танковых дивизий у Германии уже нет. Наверное, для этого им и позволили прорваться так глубоко. Теперь-то Клейсту понятно, что его могли остановить в любой момент и на любом рубеже. Наверняка, не лучше дела и у остальных.

Если бы у Гитлера хватило здравого смысла отвести оставшиеся войска на границу Германии для организации обороны. Может Сталин удовлетворился бы Польшей. А если ему мало, то отдать ему и Румынию с Финляндией, и даже Словакию. Заключить любой договор на любых условиях, лишь остановить большевистские орды на пороге Германии хотя бы на полгода. Заключить мир с Англией, вывести войска из Франции, напугать их вторжением русских. Клейст вздохнул. Он прекрасно понимал, что фюрер на это никогда не пойдет. Да и англичане с французами вряд ли пойдут на договор с ним. Не потому что они такие моралисты, об моральных качествах западных политиков он придерживался весьма низкого мнения. Просто не поверят Гитлеру после того, как он два раза — в тридцать девятом и сороковом году — обманул их. Клейст знал о переговорах, которые шли между Германией и Англией перед нападением на Польшу, но Гитлер предпочел взять в друзья Сталина. Доходили до него слухи и о переговорах 40 года о совместной войне Запада с Советами. И опять англичане, а вместе с ними французы, поверили и проиграли. Желающих поверить фюреру в третий раз не найдется.

Да и Сталин вряд ли пойдет на переговоры. Не использовать такой повод захватить Европу? К тому же морально оправданный нападением Германии! Большевики обыграли Гитлера, они прекрасно знали о нападении и сумели к нему подготовиться. Заманили танковые дивизии вермахта в ловушки, сейчас Клейст прекрасно видел, что это были специально подготовленные капканы на их танковые группы. А теперь в Европе остановить их нечем! Даже если у них остались только легкие танки, они смогут раскатать оставшиеся без поддержки бронетехники войска в Польше и Румынии. Пока ОКВ перебросит находящиеся во Франции и Бельгии бронетанковые части, русские освободят свои тяжелые танки, занятые его, и остальных танковых групп, уничтожением, и спокойно проломят любую оборону. Или же ударят с юга через Хорватию по Южной Германии, а там никаких рубежей обороны никогда не было.

Клейст нервно взял карандаш, провел по карте две стрелы: через Румынию и Венгрию на Австрию и через Польшу на Данцинг. Окинул взглядом полученную картину, вздохнул и отвернулся. Может быть в Польше большевикам и придется повозиться, а вот, что румыны и венгры будут долго сопротивляться, он не верил. Друзей много в дни побед, а стоит наступить беде и они все про тебя забывают, особенно если победитель предложит свою дружбу. Вряд ли Хорти с Антонеску захотят идти на дно вместе с Гитлером, но даже если они будут упорствовать, всегда найдется кем их заменить. Похоже проиграна не только первая кампания, а уже вся война.

Клейст посмотрел на пистолет, лежащий на столе, отвернулся. Застрелиться он всегда успеет. Тронул рукой подбородок — надо бы побриться, и переодеться в чистое, если еще есть во что. Смерть надо встречать как положено, чтобы черти в аду не кривились при виде небритого и оборванного генерала. Прощальное письмо семье уже отправлено вместе с Гретхен, завещание он составил еще в начале мая, когда последний раз был дома. Больше его ничего на этом свете не держит кроме долга перед солдатами, которые ему до сих пор верят. А значит нужно опять делать вид, что знаешь как выбраться из дерьма, в котором они сидят. Отдавать приказы, бессмысленность которых понимаешь и сам, готовить группу к прорыву, хотя ясно, что русские никого не выпустят. И даже если удастся пробиться к границе, за ней уже, как минимум неделю, противник.

Клейст вышел из палатки, велел адъютанту сворачиваться. Хотел отдать приказ сжечь карты, но передумал, скрывать их содержимое уже нет смысла. Майор Фогель — командир танкового батальона, хотя какой батальон из двадцати двух машин, даже если это лучшие танки вермахта Pz-3 и Pz-4, так, усиленная рота, отрапортовал о готовности к выступлению. Клейст кивнул, забрался в танк, выделенный ему в качестве генеральского, махнул рукой, давая команду к движению. Колонна лесной дорогой двинулась на запад. Вслед за панцерами двинулись пехотные батальоны, остатки первой танковой группы отправились в свой последний поход.

За стеной сарая оглушительно заорал петух, тихо выругался кто-то внизу, звякнули железом. Сержант Банев сел, осмотрелся вокруг, толкнул командира взвода лейтенанта Игнатова. Тот приоткрыл глаза, посмотрел в светлеющее окошко под самой крышей, потянулся и встал.

— Взвод подъем, — отдал он команду и пошел к лестнице. Начали просыпаться остальные, отряхиваться от сена, которое тонким слоем покрывало чердак сенного сарая. Вскоре скрипнула дверь, загремели ведром, заскрипел колодезный ворот — хутор начал просыпаться. Банев растолкал свой экипаж, пнул по сапогу командира экипажа 132 тридцатьчетверки сержанта Данилова.

— Да не сплю я, — проворчал тот в ответ, но поднялся, начал расталкивать своих.

Спустившись вниз по лестнице Банев попал из уютного тепла чердака, нагретого за ночь более чем десятком молодых тел, в прохладу сарая. Из-за двери отчетливо тянуло утренним сквозняком, сержант поежился и решительно выскочил во двор. У колодца толпились бойцы второго взвода, умывались из корыта, стоящего на поленьях. Фыркали обливаясь колодезной водой, от которой в утреннем воздухе шел отчетливый парок. Старшина роты Прокопюк распекал уже кого-то за неряшливый вид, отрядил бойцов натаскать хозяевам бочки воды на заднем дворе.

— А ну, бисовы дети, хватай ведра, тащи воду, це не дило, чтоб таки гарны дивчины цибарками надрывались, — мешая русские и украинские слова, командовал он бойцами, которые с веселым смехом, поглядывая на хозяйских дочек, быстро натаскали все корыта и бочки на скотном дворе.

Владимир подошел к колодцу, стянул гимнастерку и нижнюю рубаху, плеснул в лицо пригоршню воды, ополоснул торс. Подошел Колька Данилов, плеснул ему пригоршню на спину, стал умываться сам. Вскоре корыто окружили остальные бойцы взвода. Банев отошел в сторону, отряхнулся. Холодная вода студила тело, но идти к танку за полотенцами не хотелось. Поеживаясь от утренней прохлады, он начал энергично помахивать руками, но вдруг услышал:

— Пане офицеже?

Рядом с ним стояла младшая хозяйская дочь, Ванда. Она протягивала ему вышитый рушник, смотря громадными синими глазами прямо на него. Володька почувствовал как по коже побежали громадные, каждая с кулак, мурашки, плеснула в голову горячая кровь. Даже вчера в полутьме он видел, какие красивые у пана Збышека, хозяина хутора, дочери, но вблизи лицо Ванды было таким прекрасным, что Володьке с его небогатым опытом ухаживания и сравнить было не с чем. Он взял полотенце, осторожно вытерся, хотя холода уже не чувствовал, горячая молодая кровь бурлила в жилах, будоражила тело близостью красивой девушки.

— Только я не офицер, сержант, — наконец нашелся он с ответом.

— Хорунжий? — спросила Ванда, теребя перекинутую через плечо толстую пшеничного оттенка косу.

Володька посмотрел на еe маленькие, но крепкие от крестьянской работы руки, скользнул взглядом по косе, остановил его на высокой груди и почувствовал, что краснеет. Весь его опыт общения с девушками состоял из двух посещений кинотеатра, одной вечерней прогулки и пары неумелых поцелуев, да и тот быстро закончился. Лена даже на вокзал не пришла, когда его провожали в армию. Володька тогда обиделся настолько, что писать ей не стал, хотя она прислала ему одно письмо, но настолько нейтрально-дружеское, не оставляющее никаких сомнений и недомолвок в их дальнейших отношениях. И теперь, стоя истуканом рядом с красивой девушкой, он не знал, что делать. Он умел командовать танком, не терялся в бою, как показали прошедшие дни, сумел со своим экипажем подбить шесть немецких танков. Но что сказать Ванде, он не знал, молча теребил полотенце, как она косу. Только и сумел кивнуть в ответ.

Командир второй машины их взвода сержант Данилов, который был самым старшим среди них, даже старше лейтенанта, с понимающей улыбкой наблюдал эту картину. Сам он был старше "этой пацанвы" на долгих пять лет, имел жену и сына, которые ждали его на далеком Урале. Осенью, после трех лет службы, должен был отправиться домой, но пришел приказ задержать всех. Уже тогда у него появилось предчувствие войны, но жене он написал, что их оставили для обучения нового пополнения на полгода, и летом он должен вернуться. И теперь он тоже не знал, что написать домой.

Володька мучительно пытался найти способ продолжить разговор, но язык прилип к небу, ничего вразумительного в голову не приходило. Но тут его стукнули по плечу, он оглянулся — рядом стоял Колька Данилов. Тот улыбнулся Ванде и сказал:

— Пани Ванда, этот, ужасно смелый с фашистскими танками, но не с девушками, доблестный сержант Красной Армии очень хочет с вами познакомиться. Его зовут Владимир.

Ванда улыбнулась Николаю, но глаза еe по-прежнему смотрели на Володьку. Николай тихонько подтолкнул его к девушке, Володька сделал шаг вперед. Шагнула и Ванда, их руки встретились и сержанту показалась, что промелькнула молния. Пальцы их случайно переплелись на полотенце, которое он так и держал в руках. Ванда улыбнулась, сказала что-то по-польски, Володька ответил по-русски. С трудом понимая одно слово из трех-четырех они недопонятое пытались объяснить глазами, движением головы, так как руки так и не смогли разорвать.

Лейтенант Игнатов подошел к Данилову, посмотрел на Банева, покачал головой:

— Кажется, приплыл наш герой, от таких болезней в медсанбате не лечат.

— У меня также в первый раз было, — ответил ему сержант Данилов.

— Пора машины готовить, — лейтенант посмотрел на восток, где над горизонтом начал появляться краешек солнечного диска, — да и позавтракать надо, желательно горячего, а то всухомятку нажеваться еще днем успеем.

— Я займусь завтраком, — ответил ему сержант, посмотрел на Банева, добавил, — не трогайте их, товарищ лейтенант, пусть еще поворкуют, он все равно сейчас ни о чем другом думать не сможет.

Лейтенант кивнул, пошел к танкам. Вскоре оттуда стало раздаваться лязганье люков, механики-водители начали проверять двигатели перед запуском. Данилов отправил двоих человек к подъехавшей кухне, старшина свои обязанности знал хорошо. Застучал черпак повара, бойцы разобрали горячую кашу, устроились завтракать. Николай взял Володькину порцию, подошел к нему, тронул за локоть. Володька оторвался от рук Ванды. От дома раздался крик матери, Ванда оглянулась и убежала к дому.

— Бери Ромео, завтракай, — протянул Николай котелок, — а то в бою руки дрожать будут.

Сержант взял кашу, начал торопливо жевать, поминутно оглядываясь на крыльцо дома выискивая взглядом Ванду. Но та не показывалась, зато по двору ходила сердитая пани Ядвига, мать Ванды. Пару раз она наградила сержантов таким взглядом, что Володьке захотелось провалиться сквозь землю. Данилов с улыбкой наблюдал за ним, приканчивая свою порцию.

С дороги к хутору раздался тарахтение двигателя, во двор влетел мотоцикл батальонной разведки. Соскочивший разведчик кинулся к крыльцу, вскоре из дома выскочил командир роты, на ходу застегивая комбинезон.

— По машинам. — Прозвучала команда, которая за эти дни стала настолько привычной, что уже не вызывала трепета, возникавшего поначалу. Сержанты торопливо проглотили последние ложки каши и побежали к своим танкам. Механики уже прогревали двигатели, башнеры и радисты торопливо заскакивали наверх, прошло две минуты и первый танк, ревя дизелем, двинулся по дороге к темнеющему вдали лесу.

На опушке леса собиралась штурмовая группа. Здесь уже находились танки первой и второй рот их батальона, приданная им батарея СУ-85, накапливалась пехота приданной мотострелковой роты. Сержанты выбрались из своих танков, подошли к взводному, лейтенанту Игнатову.

— Что-то серьезное обнаружили? — спросил Банев.

— Точно не знаю, но, вроде бы, разведка обнаружила сильную танковую группу. — Ответил взводный. — Лучше, конечно, их в поле встретить, но вряд ли они нам такой подарок сделают. Ученые уже. Так, что придется лес прочесывать.

Данилов только плюнул. В лесу не долго и на засаду напороться. Хотя их взвод не потерял еще ни одной машины, но в роте потери уже были. Сгорели две тридцатьчетверки, нарвавшись на стоящие в засаде зенитные пушки. Пока поняли откуда огонь, пока развернулись лобовой броней, две машины уже дымят — получили в борт по бронебойной болванке. Пушки, конечно, в блин раскатали, но экипажи спасти не удалось, сгорели ребята. Не успокаивало даже то, что немецких танков за эти две недели боев только их взвод сжег двенадцать штук, а рота — двадцать девять. Только экипаж Банева успокоил шесть панцеров, рекорд роты! Быть Володьке с орденом, если не нарвется за оставшиеся дни. То, что возиться с окруженными немцами осталось недолго, не сомневался никто. Некуда им деться из котла, в который они так основательно залезли. И прорываться им тоже некуда, наши войска в Польше уже Люблин взяли, к Висле подошли. Западный фронт вообще в предместьях Варшавы бои ведет.

Командиров взводов и рот собрали на совещание. Сержант Данилов улегся на моторное жалюзи своего танка, подложив под голову шлемофон. Сквозь прищуренные ресницы рассматривал плывущие по небу облака, разведывательный самолет, кружащий над лесом в нескольких километрах южнее. Тот добросовестно, зигзагами, утюжил пространство над лесом, высматривая под пологом деревьев солдат и технику противника. Пройдя очередной участок, летчики вдруг снизились и сбросили вниз дымовую шашку, а затем отчаянно виляя бросились в сторону, очевидно, спасаясь от пулеметного обстрела. "Ну вот и нашлись", — подумал Николай и сел. От штабного броневика разбегались командиры взводов, спеша к своим подразделениям. Вслед за ними побежала пехота, прибывшая к месту сбора на машинах. Один из взводов мотострелковой роты начал посадку в три бронетранспортера, новинку появившуюся в их бригаде совсем недавно.

Подбежавший взводный махнул командирам машин, те подошли к нему.

— В общем так, сержанты. Мы на левом фланге, обходим этот лесок и выходим к дороге по которой немцы идут. По данным разведки у них штук двадцать Т-3, для нашего батальона раз плюнуть, но еще есть и пушки, в том числе и зенитки. Так что смотреть по сторонам на все 360 градусов. Я в центре, Банев слева, Данилов справа. Нам десант дают, объясните им как на броне держаться, если еще не знают.

Наскоро объяснив пехотинцам, как держаться на броне, чтобы под гусеницы не улететь, если танк резко дернет, экипажи заняли свои места и вслед за остальными машинами батальона тронулись в путь. На ходу перестраиваясь из походного строя в боевой, танки батальона обтекали опушку леса, за которой начинался довольно обширный луг. Позади танков развернулась батарея СУ-85, в промежутках между самоходками шли три бронетранспортера мотострелковой роты, остальные пехотинцы распределились десантом на танковой броне.

Сержант Банев, высунувшись из башенного люка, обозревал окрестности. Танки широкой цепью, сминая сочную молодую траву и ярко-желтые одуванчики, приближались к лесу, в котором по данным разведки были немцы. Его танк шел крайним левофланговым и вероятность попасть под удар немецких панцеров была настолько мала, что Володька не принимал еe в расчет, решив, что этот бой его обойдет. В десяти метрах правее и впереди двигался танк взводного. Танк был последней модификации, довольно сильно отличался от их машин. Увеличенная башня шестигранной формы, вмещавшая уже трех человек, венчалась командирской башенкой, которая была намного удобнее их перископов. Пушка была подлиней на несколько калибров, заканчивалась дульным тормозом. Отличалась она и бронепробиваемостью, если их пушки легко пробивали броневые листы немецких панцеров, то командирская даже Т-4 прошибала насквозь. Они всем взводом осматривали немца, которого командир подбил на пятый день войны. И хотя у всех танков их взвода уже были бронированные трофеи, то что сотворила с Т-4 пушка командирской машины вызывало восхищение и оторопь. Пробив передний броневой лист, снаряд прошел через боевое отделение, разворотил двигатель и сорвал задний лист брони, отбросив его на несколько метров. Банев тогда почувствовал легкую зависть, захотелось такую же машину, но модернизированные тридцатьчетверки пока шли только в качестве командирских. Впрочем, пройдя со своей боевой лошадкой две долгих недели войны, он проникся к ней любовью и уважением, и вряд ли сейчас согласился бы менять еe на другую. Ходили слухи, что на уральских заводах начали делать еще одну модель Т-34, настолько отличающуюся от базовой машины, что, по тем же слухам, товарищ Сталин лично приказал считать еe другим танком, а не модернизацией. Что он из себя представляет не знали даже офицеры штаба. Хотя, если этот танк действительно есть, то фронта ему не миновать, следовательно дойдет и до их бригады, вот тогда и видно будет, правдивы слухи или нет.

Шесть бойцов десанта, доставшегося их танку, вольготно расположились под прикрытием башни. Когда мотострелки начали посадку с первого взгляда было ясно, что в этом деле они не новички. Вот и сейчас, выставив стволы автоматов и винтовок в стороны, они перебрасывались фразами, спокойными взглядами обстрелянных бойцов скользили по сторонам. Командир отделения, младший сержант Даценко, как он представился, положил свой ППШ на крышу башни и спокойно сворачивал самокрутку. Медаль "За отвагу" на груди сержанта говорила что он, вероятно, прошел Финскую, вряд ли успел получить награду за эти дни.

"Расхолодились мы", — подумал Банев, — "почуяли превосходство, врага бояться перестали, как бы плохо все это не закончилось". Он посмотрел на приближающийся лес, небольшую рощицу остающуюся слева. Ничто не вызывало беспокойства. Он уже начал поворачивать голову вправо, когда боковым зрением уловил вспышку пламени в рощице. "К бою!" — закричал он, соскальзывая в башню и захлопывая люк. — "Вася, влево. Орудие в роще. Осколочным заряжай." Прильнул к прицелу, закрутил маховики наводки, выискивая немецкую пушку. Поймал что-то в прицеле, дернул за спуск. Заряжающий торопливо затолкнул в казенник следующий снаряд. Танк тряхнуло и качнуло в сторону, загудела броня башни от снаряда явно большого калибра. "Попадание", — отметил Володька, — "хорошо, что вскользь, а то бы хана". Механик-водитель на небольшой скорости вел танк прямо на рощу, давая командиру возможность стрелять на ходу. Сержант, слегка подворачивая пушку по сторонам, искал цель, второй раз стрелять надо было наверняка. Расстояние до немецкой зенитки уменьшалось, а с близкого расстояния снаряд их броню пробьет обязательно. Вспышку он увидел, когда наконец-то обнаружил немецкую позицию, дернул за спуск, понимая что опоздал. От удара танк остановился, его повело влево, но вскоре он стал. "Значит механик жив", — отметил про себя Володька, — "скорее всего гусеницу перебило". Он подвернул маховики, пока опять не поймал в прицеле позицию немецкой зенитки, сделал еще один выстрел. Немцы молчали. Вскоре справа в рощицу влетел танк с номером 132 на башне. "Данилов, цел", — появилась в голове успокоительная мысль, но тут же сменилась беспокойной, — "а командир?"

— Сержант, взводный горит, — услышал он в ТПУ голос радиста Михеева.

Банев открыл люк и высунул голову, осматривая окрестности. В остатках рощи утюжил немецкие позиции танк Данилова. Раздавались там короткие очереди ППШ, стрелял танковый пулемет. Из переломанных стволов деревьев нелепо торчал ствол 88-милимитровой зенитки, больше орудий не было. Сзади горела командирская машина, получившая бронебойную болванку в борт. От подбитого танка пехотинцы оттаскивали три тела в черных танкистских комбинезонах, еще двоих членов экипажа видно не было.

Из леса навстречу остальным танкам роты стреляли немецкие 37-миллимитровые противотанковые пушки, не представлявшие для Т-34 никакой опасности, разве что в гусеницу попадут. Исход боя на этом участке предрешен был заранее. В центре построения столкнулись линия тридцатьчетверок их батальона и немецкий танковый ромб. Часть панцеров уже горела. С недосягаемой для танковых пушек Т-3 и Т-4 дистанции их прореживали самоходки приданной батальону батареи Су-85. Вскоре заработали и орудия Т-34, голова танкового ромба немцев вспыхнула пламенем горящих панцеров, следующие во втором ряду Т-4 остановились и открыли огонь. Остановилась пара тридцатьчетверок, получив попадание в ходовую часть, открыла огонь с места. Оставшиеся машины батальона стремительно сближались с немецкими танками. Вслед танкам разворачивалась цепь спешившейся пехоты, заработали по немецкой пехоте крупнокалиберные ДШК, установленные на бронетранспортерах.

Разобравшись с немецкой позицией в роще к их, потерявшему ход, танку подошла тридцатьчетверка Данилова. Данилов выбрался из танка, подошел к Баневу, который вместе со своим механиком осматривал полученные повреждения. Припечатала их зенитка основательно. Первый снаряд всего лишь скользнул по башне, оставив на ней глубокую царапину. А вот второй повредил сильнее. Снаряд попал в левый ленивец, сорвал его вместе с гусеницей и, разворотив первый каток, ушел в землю. Самостоятельно танк двигаться уже не мог.

— Хорошо тебя приложили, — подвел итог Данилов, — снимай пока гусеницу, после боя оттащу на хутор.

— Может сюда летучку пригнать? — попробовал возразить Банев.

— Тут работы не на один час, — решительно отмел его предложение Данилов.

Банев согласно кивнул, он и сам понимал, что танк надо оттащить для ремонта. Да и другие потерявшие ход машины были далеко от него, не метаться же ремонтникам по полю. Хотя не хотелось предстать ему перед Вандой пострадавшим, но Колька был прав. К тому же он был заместителем командира, и после ранения взводного, о возможной гибели лейтенанта Володька старался не думать, должен был исполнять его обязанности. Тем временем Данилов связался с командиром роты, доложив обстановку в первом взводе. Получив указания, он устремился вслед остальным машинам роты, охватывающим немецкие позиции с левого фланга.

Выбравшись из машины, танкисты его экипажа начали стягивать остатки гусеницы, негромкими матами поминая немецких зенитчиков. Володька, оставшись без дела, решил проверить позиции немцев. Взяв автомат он вместе с пехотинцами отправился в рощу. Преодолел отделявшее их от деревьев расстояние. Метров четыреста, прикинул сержант и поежился. Им повезло, что второй снаряд попал в гусеницу, а то пробил бы лобовую броню. Вблизи нелепо вывернутой стволом в небо зенитки лежал расчет орудия. Большинство было накрыто его снарядом, оставшись лежать вблизи пушки. И только двое находились в стороне, где их настигли пулеметные очереди. Находившиеся вблизи орудия позиции пехотинцев проутюжил своим танком Данилов и расстреляла пехота десанта. Володька попинал пустые гильзы, тех было четыре штуки, все выстрелы которые успели сделать немецкие артиллеристы. Здесь же лежали оставшиеся шесть снарядов. "Негусто у Гансов со снарядами", — сказал сержант-пехотинец, заметив удивленный взгляд танкиста, пояснил, — "кличку немцам дали, сколько пленных брали — чуть ли не у половины имя Ганс".

Красноармейцы деловито проверяли карманы убитых немецких солдат, сваливая в кучу на расстеленную плащ-палатку найденные документы и другие бумаги, бросили туда же несколько "железных крестов". Отправились в общую кучу и пару часов похуже, ну а хорошие как-то незаметно исчезали, чтобы очутиться в бездонных карманах. Протянули одни и танкисту, но Володька от трофея отказался, а вот найденный у офицера Вальтер с согласия пехотинцев оставил себе. Собрали бойцы и оружие немцев, свалив у разбитого орудия, забрать его должна была трофейная команда.

Баневу быстро наскучил осмотр немецкой зенитки, самое главное, он уяснил принципы маскировки орудия, появилась надежда, что в следующий раз обнаружит такую позицию намного быстрее. Оставив пехоту хозяйничать дальше, он вернулся к танку. Экипаж закончил работу и отдыхал, греясь на нежарком пока утреннем Солнце. Поглядывали в сторону уже завершившегося боя, негромко переговаривались.

— О чем разговор? — поинтересовался сержант.

— Да вот прикидываем, что если бы мы на несколько метров впереди шли, то сейчас горели бы мы, а не взводный, — ответил ему радист Михеев.

Банев согласно кивнул, немецкие зенитчики спешили подбить первый танк, пока ближняя к ним тридцатьчетверка не закрыла его собой. Это их танк и спасло, хотя если бы он не заметил вспышку, немцы успели бы и их сжечь, да и Данилова тоже.

Володька забрался в танк, развернул башню, осмотрел в прицел место завершившегося боя. Уничтожение немецкой группировки обошлось им в пять подбитых машин кроме двух Т-34 их взвода, но только один танк горел, остальные просто потеряли ход. Немецких панцеров на поле осталось по крайней мере в три раза больше. Несколько, по-видимому, успели отойти в лес, но и там укрыться им вряд ли удастся. Кажется это был последний бой с танками, даже если где-то они еще и остались, вряд ли немцы решаться на открытое столкновение.

В лесу еще раздавались орудийные выстрелы, но все реже и реже. Вскоре канонада затихла совсем, а вслед за наступившей тишиной, пришло понятие того, что очередной бой закончился, и ему опять повезло остаться в живых. Танковый счет увеличить сегодня ему не удалось, но и уничтоженная пушка многого стоит. Володька выбрался из башни, присел на еe крыше. Вернулись пехотинцы, присели к танкистам, не спеша закурили. Володька прислушался, разговор шел о разном. Кто-то травил анекдоты и ближайшие к нему тихо смеялись. Сержант-пехотинец негромко рассказывал танкистам о Финской, Володька тоже бы с удовольствием послушал, но не хотелось спускаться вниз.

Из леса стали выезжать танки их батальона, Володька пересчитывал машины, не досчитался еще двух. Сегодняшний бой обошелся им дороже, чем предыдущие столкновения. Немцы за эти дни научились бороться даже с таким серьезным противником, как Т-34. Хорошо, что опытом своим поделиться они ни с кем не смогут. Вслед танкам из просвета между деревьями, той лесной дороги, по которой и двигалась на прорыв немецкая танковая колонна, показалась первая колонна пленных. Пленных с каждым днем становилось все больше. Если в первое время немцы всячески старались избежать пленения, то последние дни сдавались целыми взводами. Но эта колонна была уже никак не меньше батальона, а пленные из леса все шли и шли.

Заметили пленных немцев и его бойцы. После минутного молчания сержант Даценко сплюнул и сказал:

— Все, мужики, наша работа закончилась. Теперь на пополнение и дальше на Запад.

— Ты думаешь все сдались? — возразил ему механик-водитель Костин.

— Да нет конечно. Но держать танковую бригаду для их вылавливания не будут. НКВД и без нас справится. А танки в Европе нужнее.

А пленные все шли и шли. Глядя на длинную ленту, змеей вытянувшуюся вдоль дороги, Володька прикинул, что вышло уже не меньше полка. А это могло значить только организованную капитуляцию.

Первая танковая группа немцев прекратила свое существование.