LitPamiatniki

— Это темное место на картах сноходцев, — сказал барон. — Туда не ведут никакие дороги. Конечно, можно было бы пройти по самой Реке. В Храме Васпархавен был вход под бассейном, но о нем больше никто не говорит. Я думаю, он запечатан.

— Прошу прощения, — сказал историк-селк, — но сам исток Реки Теней в Алифросе находится недалеко от Масалыма.

— И это наша исследовательская площадка, а не их, — проворчал перепачканный чернилами мужчина.

— Не так уж далеко, в масштабе мира, — сказал барон, кивая. — Река действительно выходит на поверхность глубоко на полуострове Эфарок. Но после этого путешествие не будет быстрым: из Адского Леса вверх по извилистой реке, через лавовые поля с их ужасными стражами, через ледниковое озеро. Затем снова вниз, по длинной тропе к городу водопадов. Такое путешествие займет много дней, даже если бы никакие бури не помешают переходу через горы.

— У нас нет времени на подобные приключения, — сказал Фелтруп. — О, почему, почему он хочет это сделать? Рамачни говорит, что Арунис — уроженец Алифроса, что ему там самое место. Где он собирается жить, когда весь мир исчезнет?

— Вы не должны впадать в истерику, — сказал Долдур.

— Не должен, — согласился Фелтруп, резко опускаясь на стол.

— Вас могут услышать в общей комнате, — сказал Гарапат.

— Хуже, — сказал Фелтруп. — Если у меня начнется истерика, я проснусь, и все будет кончено, закончено. Я уже один на «Чатранде»! Длому эвакуировали корабль, прибывает новый экипаж. Я боюсь, что скоро проснусь, как бы я себя ни вел. Нелегко спать так долго. Мой желудок пуст и урчит, как у дикой кошки.

— Съешьте немного торта, — сказал перепачканный чернилами ученый.

— Это не поможет, он сноходец, не слушайте его! — прошипели остальные.

— Вы имеете в виду, — раздался голос Пазела Долдура, теперь приглушенный и удивленный, — что Нилстоун, Глаз Дрота, бич Эритусмы, вернулся на борт «Чатранда»?

— Вернулся? — спросил Фелтруп.

— Конечно вернулся. Великая волшебница сама перевезла Камень через Алифрос на этом корабле, стремясь изгнать его из мира. У нее был потайной сейф, встроенный прямо в стену ее каюты, выложенный всеми смягчающими заклинания материалами, которые она смогла достать, и все же Нилстоун по-прежнему вызывал ужасные вещи на борту «Чатранда» — изменял его, привлекая призраков, осколки заклинаний и остатки старых чар в этот сосуд, как железные опилки в магнит. Фелтруп, сэр: вы должны рассказать мне об этом подробнее. Я очень люблю Сутинию, знаете ли. Она назвала своего сына в мою честь.

Затем все ученые, включая профессора Гарапата и пятерых его приглашенных гостей, начали говорить в большом волнении, выкрикивая имена, хватая книги, дополняя предложения друг друга. Фелтруп извивался и вертелся, его обрубок хвоста стучал по кружкам и тарелкам. Затем фликкерман поднял руки и сверкнул так ярко, что все на мгновение были ослеплены.

— Такими темпами мы сами его разбудим, — сказал он.

— Совершенно верно, — сказал Долдур. — А теперь расскажите свою историю, Фелтруп, но, прошу вас, кратко и спокойно.

Фелтрупу не удалось соблюсти ни то, ни другое условие. Его нервы были почти разрушены, и проблеск надежды в этот одиннадцатый час проник прямо в его сердце. Но с помощью Гарапата и других приглашенных гостей, которые уже слышали его однажды, он донес суть рассказа.

— Я не могу себе представить, что случится с человеческим экипажем, — сказал он в заключение. — Будут ли они убиты или увезены в качестве диковинок в Бали-Адро-Сити? Будут ли они порабощены?

— Не так уж долго будет иметь значение, что с ними станет, если вы потеряете Нилстоун, — сказал Долдур. — Нет, это действительно ужасно. Подумать только, моя книга принесла так мало пользы! И даже почти сообщила Арунису, как овладеть Нилстоуном! И эта пародия с участием Шаггата! Похоже, что Арквал еще больше разложился после моей смерти.

— У Арквала есть надежда, — сказал Фелтруп, — если императрица Маиса каким-то образом вернет себе трон. Что касается вашей книги, у нее было мало шансов принести пользу, поскольку династия Магад разыскала и уничтожила почти все экземпляры — вместе с их владельцами. Когда простое обладание книгой может привести к тому, что человека сожгут на костре или выбросят в море, естественным желанием, несомненно, является избавиться от нее.

Но, Мастер Долдур, есть кое-что, чего я совсем не понимаю. Тринадцатый Полилекс был написан за столетие до моего времени. Как это возможно, что вы знаете Сутинию Паткендл? Она древняя? Она вышла замуж за капитана Грегори и родила Пазела старой-престарой ведьмой?

— Ничего такого, — засмеялся Долдур. — Насколько я могу судить, сейчас ей едва исполнилось пятьдесят. Это долгая история, Фелтруп. Создание тринадцатого Полилекса само по себе было приключением. Но вот ответ на ваш вопрос, вкратце: я осиротел из-за Магада Второго. Его войны и завоевания унесли моего отца и старшего брата-солдат, обоих. И его кузены, льстецы и подхалимы, забрали жизнь моей матери. Не копьем, а болезнью в спальнях. Она годами отдавала себя в их грязные руки в обмен на мои деньги для обучения. Прямо там, в Этерхорде, прямо у меня под носом. Удивительно, до чего может ослепить человека любовь к книгам. Вы знаете, какой мести я добивался, верно?

— Разоблачить его преступления, — сказал Фелтруп.

— Его преступления и все преступления, ложь, продажность Арквала. В стремлении к этой цели я был одержимой душой, маньяком. Но всего лишь смертным маньяком, да к тому же обедневшим. Мне нужна была помощь, и в свое время я нашел ее у единственного существа в Алифросе, которое могло воплотить мою несбыточную мечту в реальность. Я имею в виду, конечно, волшебницу Эритусму.

— Ага! — сказали соперничающие историки. — Магическая помощь с самого начала! Это жульничество!

— Я заработал свою репутацию историка без помощи любых заклинаний, — продолжил Долдур, — но Эритусма увидела во мне семя мага. Она предупредила меня о последствиях, если оно прорастет — никакого нормального существования, ни жены, ни семьи, ни покоя, — и я принял их, мечтая только о своей книге, моей книге мести. Так что именно с ее помощью появился Полилекс. Я вложил все заклинания, которым научился, в исследования, в исследования и еще раз в исследования. Я срывал секреты Империи, как виноград с виноградной лозы, и раздавал их в корзинах своим помощникам. Книга тоже росла, как виноградная лоза: безумная, неуправляемая, отяжелевшая от запретных плодов.

Однако, Эритусма так и не предупредила меня об одном — что Магад разорвет весь Алифрос на части в своем желании найти и наказать меня. Я стал самым разыскиваемым человеком к северу от Неллурока. Волшебница могла защитить меня только одним способом: у нее были другие, более грандиозные бои, чем у меня, и она ломалась от напряжения. На Севере мне негде было спрятаться. Арквал был запечатан; Бескоронные Государства кишели войсками и шпионами Магада; Мзитрин был закрыт для неверующих. Итак, волшебница сделала то, что могла: она тайком увезла меня в далекое время и место.

— Я очутился в прекрасном городе под названием Истолым, части империи Бали Адро. Тогда это была милая и мудро управляемая земля. Со временем я узнал, что нахожусь на дальней стороне Неллурока, живя в столетии, предшествующем моему собственному. Полагаю, я никогда не узнаю, почему она выбрала это место. Но теперь я думаю, что она послала меня назад во времени на случай, если я когда-нибудь отправлюсь домой — в слабой надежде, что Красный Шторм перенесет меня вперед по времени примерно на то расстояние, на которое она отправила меня назад, и я смогу вернуться в знакомый мне Арквал.

Больше я ничего не слышал о волшебнице. Но я жил в Истолыме достаточно счастливо, развиваясь как маг, хотя тосковал по своему времени и своей стране и беспокоился о судьбе своей книги. Девять хороших лет я провел там, до того дня, когда другой маг, Рамачни Фремкен, пришел ко мне и сказал, что Эритусма исчезла и, возможно, умерла. Он также рассказал мне, что мерзкий чародей отправился на север, чтобы украсть Нилстоун, и что отправляется экспедиция, чтобы выследить его.

— Экспедиция мистера Болуту? — спросил Фелтруп.

— Да, Белесар пошел с нами, — сказал Долдур. — И то же самое сделала моя ученица, женщина-человек, по правде говоря, не подававшая больших магических надежд — но обладавшая невероятной решимостью и страстно желавшая помогать другим! Она училась у меня один год, и мы еще не знали, разовьет ли она когда-нибудь способности мага. Но она не собиралась сдаваться. Она приехала из сурового, холодного места — Твердыни Ихабан — и потеряла семью из-за схода лавины; она была готова, как никто другой, оставить мир, который она знала, позади. Ее звали Сутиния Садралин. Со временем она вышла замуж за северянина, некоего капитана Грегори Паткендла, и на долгие годы оставила магию.

— Мать Пазела! Значит, она вообще была не из Высокогорья Чересте?

— Да, Фелтруп. Она была гражданкой Бали Адро и гордилась этим. Она отправилась на север как солдат-доброволец, чтобы бороться с угрозой своей родине.

— И когда вы плыли на север, Красный Шторм настиг вас, — сказал Фелтруп, — и снова перенес вперед во времени.

— Да, — сказал Долдур, — но нам не повезло со Штормом, и он отбросил нас на два столетия вперед. У Аруниса были десятилетия в полном распоряжении на Севере — и, когда мы прибыли, он нас ждал. Засада. Нас вырезали. Выжившие рассеялись, годами жили в подполье, желая выполнить нашу миссию, но увы... Они пытались только остаться в живых. Сутиния и Болуту были единственными, кому это удалось. И, по правде говоря, защитила их только одно — неспособность стать магами. Позже мы узнали, что Арунис мог идти по запаху нашей южной магии, как гончая по следу крови.

— Но Сутиния в конце концов стала магом, так? — спросил Гарапат.

— Много лет спустя. Когда запах остыл. И когда капитан Грегори ее бросил. Видите ли, она знала, что магия и семья несовместимы. Эти два понятия просто не могут быть объединены. Я думаю, она разрывалась на части в течение многих лет. Когда он сбежал, ей, должно быть, стало легче — хотя и не обязательно ее детям.

— Кстати, Долдур, разве она сама не была довольно хороша со снами?

— Откровенно говоря, да, — сказал Долдур.

— И, если я правильно помню, любимыми объектами ее экспериментов были ее дети?

— Она избрала довольно жестокий способ выразить свою любовь, — сказал призрак. — К чему вы клоните, профессор?

— Ну, это ясно как день, — сказал Гарапат. — Фелтруп не может никого предупредить в Масалыме, потому что все забывает в тот момент, когда просыпается. Но он сказал вам, здесь и сейчас. И вы могли бы просто сказать Сутинии...

— А! — сказал Долдур. — Вы иногда пугаете меня, Жорже Луис. Да, да, я мог бы это сделать.

Фелтруп подбежал к краю стола:

— Вы можете? Вы действительно можете?

— Не понимаю, почему нет. Я уже делал это однажды, после вторжения арквали. Она прекрасно меня слышала, хотя я и не смог предложить ей особого утешения. Она только что потеряла своих детей. На этот раз, возможно, я смогу сделать больше, чем пожелать ей удачи.

— О, великолепный человек! — взвизгнул Фелтруп. — Величайший из мертвых ученых! О, блеск, сияние, радость и песня!

— Меньшее, что я могу сделать для того, кто осмелился прочитать тринадцатый Полилекс, — усмехнулся призрак. — Конечно, мы не знаем, пойдут ли наши усилия дальше этого. Было бы гораздо лучше, если бы я мог навестить молодого Паткендла напрямую — но мертвым гораздо труднее навестить того, кого они никогда не знали при жизни. Я бы потратил недели, просто пытаясь пробиться к Масалыму в темноте: ваш свет — это наша тьма, знаете ли, а Маленькая Луна в Южном Алифросе особенно враждебна к беспокойным мертвецам. Я говорю, крыса... друг, в чем дело?

Фелтруп внезапно окаменел с головы до пят.

— Шляпная коробка, — сказал он сквозь стиснутые зубы.

— Шляпная коробка! Какая шляпная коробка?

— Я сплю в шляпной коробке. И начал это осознавать. Моя голова прижата к стенке коробки; я чувствую давление. Я просыпаюсь, просыпаюсь. Я больше не могу с этим бороться.

Человек с чернильными пятнами уставился на Фелтрупа так, словно испытывал искушение ткнуть его.

— Не смейте, — сказал Пазел Долдур. — Послушай меня, Фелтруп, мой мальчик. Я думаю, мне давно пора нанести визит моей старой ученице. Так что скажи мне быстро: есть ли что-нибудь еще, что ты хотел бы ей сообщить, помимо того факта, что силы прибывают из столицы Бали Адро, чтобы захватить ваш корабль?

— И Нилстоун, Мастер Долдур, — сказал Фелтруп, не шевельнув и усом.

— Конечно, конечно.

— И скажите ей, что ее сын, ваш тезка — пожалуйста, не могли бы вы сказать ей, что он храбрый и добросердечный, и что он говорит по меньшей мере на двадцати пяти языках? О, и этот доктор Чедфеллоу тоже на борту. О! И это крайне важно — пункт назначения корабля Гуришал, остров Гуришал, не слишком ли много, чтобы запомнить, сэр?

— Мой дорогой мальчик, я историк. Что еще?

— Мудрый, сообразительный, мысленно емкий призрак! Ничего другого, если только… да, о да!

Фелтруп забылся, повернул голову и ударился ею обо что-то, чего больше никто в комнате не мог видеть. Дело было сделано: черная крыса исчезла, как мираж. Его последние слова, казалось, повисли в воздухе, когда он сам ушел:

— Скажите ей, что Пазел влюблен.

Час спустя, на немыслимом расстоянии от захламленной комнаты в оживленной таверне, Сутиния Паткендл, вздрогнув, проснулась в своей жесткой постели в арендованном коттедже в бедной части Симджалла-Сити. Голос, который зазвучал в ее сне, все еще говорил, хотя она знала, что не спит. Это был любимый голос ее старого учителя; он наполнил ее почти непреодолимым желанием протянуть руку и пожать его собственную. Но она не видела никакой руки. И сообщение, когда она полностью проснулась и поняла его, ужаснуло ее уверенностью в том, что она ждала слишком долго.

Я думаю, это еще предстоит выяснить.

— Мастер?

Он исчез. Нормальный человек уже решил бы, что его там никогда не было, что голос принадлежал всего лишь ветру, стонущему под карнизом, вздыхающему сквозь щели, которые она так и не потрудилась заделать. Но Сутиния никогда больше не будет нормальной. Наконец-то она стала самой собой, настоящим магом, и она узнала голос призрака, когда его услышала.

После полуночи огонь всегда гас; в доме становилось невыносимо холодно. Сутиния зажгла свечу, натянула свое изодранное пальто поверх ночной рубашки. Она пересекла замерзший пол и вошла в главную комнату. Да, шторы были задернуты; ночные патрули, бродяги и проститутки ничего не увидят. Она достала флаконы с эссенцией сна из их тайника в кирпичной стене. Она изучала их, красный дым, синий дым, заветные ниточки к двум душам. Затем она поднесла их к своим щекам. Синий флакон был холодным. Как обычно. Обучение Неды в качестве сфванцкора воздвигло внутри нее стены; они спускались только в самом глубоком сне.

Но от красного флакона исходило ответное тепло. Она переместила его со щеки на шею, накинула поверх него свое пальто, а поверх пальто — руки. Когда флакон нагрелся, она почувствовала его близость, мягкий звук его дыхания, биение его сердца. В тысячный раз за последние шесть лет она поймала себя на том, что изнывает от желания прикоснуться к нему, обнять его так, как она держала этот твердый предмет из стекла. Она почувствовала сильную боль, раздирающую ее изнутри, и она знала, что это чувство было виной. Сын мой, сын мой. Как моя борьба стала твоей?

— Это была не твоя вина, — сказал Пазел женщине, которая шла рядом с ним. — Это был Чедфеллоу, верно?

Они шли через высокую траву на Высокогорье Ормаэла. Внизу простирался Нелу Перен, сверкающий в полдень, бьющийся о скалы. Кричали чайки и кроншнепы. Морской ветер колыхал траву, как животы невидимых кораблей, которые один за другим устремляясь в сливовый сад за ними. Женщина держала его за руку.

— Чем больше я узнаю о том, что произошло, — сказала она, — тем меньше я осмеливаюсь говорить о вине. Кроме моей собственной, кончено. Я достаточно хорошо знаю, что я могла бы сделать, если бы больше думала о тебе и Неде и меньше о себе.

Сливовые деревья внезапно окружили их со всех сторон. Белые цветы распустились; пчелы перелетали с ветки на ветку, осыпаемые пыльцой. Разгар весны.

— Себе? — спросил Пазел. — Да ну, мама. Ты думала о себе еще меньше, чем о нас.

Она пристально посмотрела на него.

— Я всегда знал, что у тебя что-то на уме, — продолжал Пазел, — но я ни на минуту не думал, что это что-то эгоистичное. И Неда тоже. Мы могли бы понять, знаешь ли. У тебя были ужасные задачи, ужасные секреты, которыми ты не хотела нас обременять. Но ты должна была нам сказать. Мы завидовали этим секретам. Вот почему Неда злилась все эти годы. Потому что она так сильно скучала по тебе, хотела, чтобы ты вернулась.

Они вышли из фруктового сада и направились в редкий лесок за ним, глядя на Высокогорье, землю, из которой, как он всегда думал, она родом. Теперь он знал лучше. Его мать была родом с Юга; сам он был лишь наполовину ормали; у него были двоюродные братья в Истолыме — тол-ченни, если таковые еще были живы. Она не сказала ему точно на словах; она просто решила, что пришло время ему узнать.

— Я мог бы справиться с правдой, — сказал он.

— Да, — сказала она, — ты мог бы. У тебя всегда был идролос, то особое мужество, которое позволяло тебе смотреть на вещи прямо. Неде досталось гораздо меньше, как и мне. Разве ты не понимаешь, Пазел? Я не могла сказать тебе правду, не столкнувшись с ней лицом к лицу сама. И правда заключалась в том, что я подвела всех — Долдура, Рамачни, моих убитых друзей. Я подвела Бали Адро, подвела сам Алифрос.

— Борьба еще не закончилась, мама. У Аруниса все еще нет Нилстоуна.

— Для меня закончена. Я сдалась в тот день, когда вышла замуж за Грегори. Все мои друзья из экспедиции были найдены и убиты Арунисом или людьми, которых он нанял для этой работы. Один был отравлен во время ужина, на который я опоздала. Я бы умерла в тот вечер, если бы не заблудился на задворках Ормаэла. Еще один был убит в саду Эберзама Исика. Он чудом проделал весь путь от Мзитрина до сердца Арквала и сумел лишь прохрипеть несколько слов предупреждения дочери Исика. Она та самая, так? Та, о ком, по мнению твоего друга-крысы, ты заботишься.

Пазел опустил глаза, внезапно смутившись.

— Почему он упомянул об этом? — спросил Пазел.

— Интересно, знал ли он сам, почему, — сказала его мать. — Крыса, случайно, не маг?

— Нет, — сказал Пазел, теперь уже обеспокоенный. Его мать выглядела такой серьезной. — Ты расстроена, потому что она дочь адмирала Исика, верно?

Сутиния покачала головой:

— Такого рода вещи сейчас не имеют значения. Пазел, она тоже тебя любит?

— Да. Я имею в виду, глаза Рина, что я так думаю. Она… намекала на это. Мама, почему у тебя такой бледно-болезненный вид?

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, — сказала Сутиния. — Ты знаешь, я всегда хотела.

— Что ж, — неуверенно сказал он, — спасибо.

— Мы не должны любить, — сказала она с внезапной яростью. — Длому справлялись с этим лучше — раньше, по крайней мере. Спроси их о любви, если найдешь кого-то, кто помнит старые времена. Но наша собственная, человеческая любовь: мы никогда не сможем заставить ее работать. Она похожа на молоко, за которым я посылал тебя раньше, из молочной Брикпат. Всегда скисает, иногда еще до того, как доберешься домой. Любовь тоже скисает — от страха, тупой жадности или стыда. Именно стыд заставлял меня молчать, Пазел. Я хотела жить, любить Грегори, плавать с ним, растить детей рядом с ним. Что я могла вам сказать? «Я родом из гордого, прекрасного королевства. Они послали меня сюда сражаться с монстром, но я перестала бороться с ним и сбежала». Как я могла смотреть вам в глаза? Люди всегда говорят, что наши дети хотят нашего одобрения, но как насчет обратного?

— Ты сказала капитану Грегори.

— И потеряла его. Забудь о том, что говорят в Ормаэле, Пазел. Грегори никогда не был предателем.

— Я это знаю, — сказал он. — Я всегда это знал. Он благородный человек.

Сутиния рассмеялась:

— Настолько благородный, что не смог встать у меня на пути. Клянусь, что он не делал ничего подобного, что я сделала свой выбор свободно, без сожалений. Но он был слишком умен. Он внимательно слушал те несколько раз, когда Долдур, Махал или кто-то другой из выживших оставался под нашей крышей. Он сложил все кусочки воедино. «Ты выстроила свою жизнь вокруг этого, Сути, — наконец сказал он. — Ты изучила магию, пересекла треклятое Правящее Море, отбросила свой мир. Не для того, чтобы вести хозяйство для моряка. Ты должна сражаться за свой народ. Все народы. И мы оба знаем, почему ты этого не делаешь».

Последний настоящий разговор, который у нас когда-либо был. На следующее утро он отправился в плавание, которое должно было продлиться меньше месяца. Плавание, из которого он так и не вернулся.

Они добрались до черных дубов за фруктовым садом. Пазел посмотрел на свою мать. Глубокая печаль в ее глазах. Но чего-то не хватало; она опустила самое главное. Знакомая тактика. На этот раз он этого не потерпит.

— Продолжай, — сказал он, — расскажи мне остальное.

Когда он расстраивал ее, пейзаж мерцал и дрожал. Как сейчас.

— Я скажу тебе вот что, — сказала она. — Я охраняла твою сон-сущность все эти годы и не осмеливался использовать ее, потому что знала, что это причинит тебе боль. Ты изменился, знаешь ли. У тебя развился сверхчувствительный ум.

— Я не могу себе представить, почему, — сказал он.

— Язык-заклинание сделало твою жизнь тяжелее, да, — сказала она. — Но скажи мне правду, пожалуйста? Разве, в конце концов, оно того не стоило? Стоило припадков, боли, даже опасности?

Нечего скрывать: скажет он это или нет, она все равно узнает. А это означает, что он тоже должен взглянуть в лицо вопросу, выбрать ответ, раз и навсегда.

— Да, — наконец сказал он, — стоило, но с трудом. Я не знаю, кем бы я был без Дара. Может быть, счастливее, или, с такой же вероятностью, мертв. Сейчас все в порядке. Мне нравится, кто я такой.

Сутиния коснулась его щеки.

— Ты мой сын, — сказала она, — который спорил с эгуаром и людьми-леопардами и общался с морскими муртами.

В ее улыбке был намек на триумф. Его это не очень беспокоило.

— Что еще? — требовательно спросил он, поскольку чувствовал, что многое еще предстоит сказать.

— Я использовала сон-флаконы уже два месяца, — сказала она, — и немного заглядывала в твои сны. Не потому, что я хотела шпионить за тобой. Это был просто единственный способ установить контакт.

Так вот откуда она узнала о Таше.

— Что еще? — нетерпеливо повторил он.

— Ты... реагируешь каждый раз, когда я смотрю, — сказала она ему. — Вероятно, именно поэтому твои припадки случаются чаще. И теперь, когда я наконец-то шагнула в твой сон, я ожидаю, что все будет еще хуже. У тебя может случиться еще один припадок, в любой момент.

Пазел глубоко вздохнул.

— Хорошо, — заставил он себя сказать. — Я понимаю и не сержусь. Но ты должна остановиться. Может быть, я мог бы вытерпеть еще припадки, чтобы иметь возможность разговаривать с тобой время от времени, даже таким странным образом — но не раньше, чем все это закончится. Это слишком чертовски опасно. Последний припадок, который у меня был... из-за него они нас заперли, по крайней мере, частично. Длому странно относятся к безумию; оно их до невозможности пугает. Пообещай, мама. Пообещай, что больше не будешь заглядывать в мои сны, если только это не будет вопрос жизни и смерти.

Сутиния обиженно тряхнула волосами.

— Прекрасно, — сказала она. — Я обещаю. Конечно.

Она была зла, хотя и сдерживалась. Он взял ее за руку, надеясь успокоить, и они некоторое время шли дальше. Он пытался найти выход из тишины, но каждый путь, казалось, был усеян шипами.

— Так вот почему папа оставил нас? — сказал он наконец. — Чтобы ты была меньше привязана к Ормаэлу? Чтобы помочь тебе вернуться к борьбе, ради которой ты пришла на Север?

— Да, — сказала она.

— Значит, дело было не в Чедфеллоу?

Сутиния отдернула руку. Внезапно мир стал текучим, расплывчатым. Солнечный свет пробивался сквозь ветви дуба, ослепляя; низ стал верхом, и, хотя мать оставалась рядом, он почему-то не мог смотреть на нее прямо.

— В Игнусе? — спросила она. — Игнус. Да, возможно, он имел к этому какое-то отношение.

— Ты ведь не собиралась мне говорить о нем, так?

— Я старалась уважать его желания, — сказала она.

— Чьи желания? Моего отца? Чедфеллоу? Глаза Рина, мама, почему ты все еще что-то скрываешь? Что папа вырезал на этом дереве?

Потому что они подошли к тому самому дубу, на который взобрался его отец, чтобы произвести на него впечатление, к тому самому, на котором капитан Грегори вырезал послание на высоте восьмидесяти футов. Тому, на который маленький Пазел не мог взобраться, и позже не потрудился отправиться на поиски снова.

— На каком дереве? — спросила она. — Пазел, ты витаешь в облаках. — Она схватила его за локоть и зашагала прочь. — Послушай, я ждала, чтобы сказать тебе самое важное. Ждала, пока я не узнала, что вы все здесь, чтобы вы вспомните об этом, когда проснетесь. Это предупреждение, Пазел, предупреждение от твоего друга-крысы. Но ты отвлек меня вопросами. Кредек, я слишком долго ждала, опять?

— Я уже проснулся, — сказал он.

— О, небеса! Нет, еще нет. Слушай внимательно, Пазел. Я больше не валяю дурака.

Да, не валяет, а просто избегает его вопросов, командует им, как ребенком. Внезапно он понял, чего хочет, вырвался на свободу и побежал обратно к дубу с молниеносной быстротой сон-ног. Он может залезть на это дерево сегодня, без проблем. Это так же просто, как подняться по лестнице рядом с мачтами, на которые он взбирался во время штормов в Неллуроке.

За исключением того, конечно, что мать попыталась остановить его. Кричать, выть на публику, требуя, чтобы он услышал. Она не так уж сильно изменилась.

— Уходи, я не слушаю, — крикнул он. Он был уже на полпути к дереву.

Но и Сутиния тоже. Как ласка, она вонзила ногти в кору и его штаны, умоляя, плача, угрожая, так хорошо знакомо. Он начал подниматься. Он собирался добраться до этой ветки, прочитать сообщение отца, узнать то, что она не хотела, чтобы он знал. Тем временем Сутиния бросала в него все, что могла. Фелтруп. Арунис. Исик в башне, историки в баре.

— Не слушаю! — крикнул он. — Йа, йа, йа!

Это не ради меня, говорила она (ЙА, ЙА, УХОДИ) слушай ради себя, ради Алифроса (У МЕНЯ БЫЛА СОБАКА, ЕЕ ЗВАЛИ ДЖИЛЛ) ради той клятвы, которую ты дал в Симдже (ОНА БЕГАЛА КАК ВЕТЕР Я ЕЕ ЛЮБИЛ) обвиняй меня сколько хочешь, но после того, как ты услышишь, что я (ОНА УБЕЖАЛА) они приближаются, Пазел (ВОТ ОДНАЖДЫ УБЕЖАЛА УБЕЖАЛА ВДАЛЬ) пришлет корабль, чтобы забрать «Чатранд» (СКУЧНО СТАЛО, СКУЧНО СТАЛО, ТОЖЕ УБЕЖАЛ) и проклятый богами Камень, они никогда не сдадутся, Арунис, Макадра, все эти птицы-падальщики, они слетаются к тебе, не повторяй мою ошибку, дорогой, не прячься, когда мир нуждается в тебе больше всего.

— Шшшшш.

Он попытался пнуть руку матери. Но когти втянулись или исчезли; ее прикосновение было легким, а голос — нежным шепотом:

— Полегче, полегче. Иначе ты разбудишь Нипса.

Он обнимал дерево; оно обнимало его в ответ и целовало, умоляя о тишине.

— Мама?

Губы замерли на его щеке. Затем раздался беззвучный, восхитительный смех. Это была Таша, лежавшая в темноте рядом с ним, в то время как Нипс (в пяти футах от него) храпел, как швартов, трущийся о причал. Ее смех снова перешел в поцелуи, сухие быстрые поцелуи, которые почти не требовали от нее движения.

— Глаза Рина, — сказал он, — я наполовину Бали Адро.

— Хмм.

— Интересно, есть ли у меня гражданство.

Она перестала его целовать, и он потянулся к ней. Она была полностью одета; действительно, на ней были башмаки.

— До свидания, — пробормотала она, целуя его руку. — Я пришла попрощаться.

— До свидания?

— Мы с Герцилом перелезаем через стену. Шшшш! — Таша коснулась пальцем его губ. — Мы собираемся вырваться отсюда, Пазел. Но потребуется некоторое время, чтобы сделать это правильно.

— Нет, — пробормотал он, — подожди.

— Послушай, прежде чем сказать нет. Мы же не собираемся здесь жить, верно? Но какая нам польза от того, что мы вырвемся в город, где мы — единственные люди? Мы ничего не можем сделать днем. Наш единственный шанс — узнать как можно больше о городе после захода солнца — в самые темные ночи, как эта, облачные ночи без луны, — а затем каким-то образом выбраться в горы или на корабле поменьше.

— Как вы собираетесь выбраться из здания?

— Не спрашивай меня об этом. Герцил хочет, чтобы вы могли сказать, что понятия не имеете, на случай, если что-то пойдет не так. Однако этого не произойдет. У него очень хороший план. Но может занять несколько ночей, прежде чем мы найдем безопасное место, чтобы спрятаться.

— Не уходи, — сказал он.

Она глубоко вздохнула и уткнулась носом в его щеку; он сообразил, что она неправильно поняла.

— Нет, — сказал он, — Таша, кое-что случилось. Я поговорил со своей матерью.

— Тебе приснился сон.

— Да, да, конечно, мне это приснилось. О, боги, он все еще возвращается. Фелтруп, Вороны, Питфайр! Таша, у нас нет нескольких ночей. Мы должны убираться отсюда сейчас же.

Внезапно Нипс, вздрогнув, проснулся.

— Таша! Пазел! В чем дело? — прошептал он.

— Во всем, — сказал Пазел. — Таша, мне нужно поговорить с Герцилом, прежде чем вы куда-нибудь пойдете.

Таша была не в том положении, чтобы отказываться, как бы она ни старалась не разбудить еще больше спящих. Трое юношей так тихо, как только могли, пробрались ощупью из спальни в столовую, где в тишине скорчился Герцил. Он не был рад видеть, как появляются смолбои. Но он слушал, как Пазел шепотом рассказывал фантастическую историю о своем сне.

— Это так странно, что должно быть правдой, — в конце сказал Пазел. — Фелтруп преследует Аруниса в какой-то таверне, подслушивает его планы, возвращается ночь за ночью, рассказывает свою историю треклятому призраку, который рассказывает моей матери, который рассказывает мне. Я не мог придумать такое, даже во сне.

— В этом действительно есть некая безумная доля правды, — сказал Герцил. — В конце концов, что-то заставило Фелтрупа проводить так много времени в этом шкафу. Но если это истинное послание, тогда у нас тем больше причин действовать по плану, Таша. Мы не можем оставить остальных здесь гнить в этом приюте, но мы не можем просто отпустить их на свободу в город, полный неизвестных опасностей. Пойдем, девочка, до рассвета осталось всего два часа. Пазел, Нипс, возвращайтесь в свои кровати и не смотрите, что будет дальше.

— Ха! — усмехнулся Нипс. — Ты должен взять нас с собой.

— Я не сделаю ничего подобного, — сказал Герцил, — и если вы немного подумаете, то поймете, насколько я прав, отказываясь. Если что-то случится со мной и Ташей, у кого еще есть хоть какой-то шанс найти путь вперед? Чедфеллоу? Возможно, но мы все знаем его пределы. Нет, бремя ляжет на вас двоих и Марилу.

Внезапно Таша вздрогнула.

— Я услышала крылья, хлопанье крыльев! — сказала она. — Вы слышали?

— Нет, — твердо сказал толяссец.

— Что именно ты ищешь? — спросил Пазел Герцила. — Способ выбраться из города? Только для нас или для всего экипажа?

— Если мы не пойдем сейчас, — сказал Герцил, — то не будет иметь значения, что я ищу.

— Ты лжешь, — сказал Нипс.

Пазел услышал нотки убежденности в его голосе, и что-то внутри него щелкнуло. Нипс не всегда был прав, когда ему казалось, что он чует ложь, но у него это получалось лучше, чем у кого-либо еще, кого знал Пазел.

— Камень, — сказал он, глядя на Герцила. — Вы попытаетесь проникнуть на борт и сами захватить Нилстоун сегодня ночью. Вырвать его из рук Шаггата, пока это не сделал кто-нибудь другой. Спрятать где-нибудь. Поместить его... поместить его...

— Вне досягаемости зла, — сказала Таша, глядя на своего наставника. — Он прав, верно? Вот для чего все это нужно.

Герцил пристально посмотрел на Пазела.

— Из всех надоедливых, назойливых смолбоев... — наконец прошептал он. — Да, я намерен выполнить клятву, которую я дал на волчьем шраме, и это означает забрать Нилстоун. Но я никогда не собирался делать этого сегодня вечером. Сначала я намеревался разведать Нижний Город, и особенно набережную: неудачная попытка только подала бы советнику Ваду́ сигнал, что Камень стоит беречь с мечами наголо. Конечно, он, возможно, уже делает это, но оговорка Фулбрича наводит на мысль, что Арунис солгал о Камне, убедив Ваду́, что это не более чем пустяк. В таких крошечных ошибках кроется наша надежда. Мы должны молиться, чтобы среди наших врагов было больше зависти: между Арунисом и волшебницей Макадрой; среди тех, кто называет себя Воронами; среди любого из военачальников, которые, кажется, правят этой некогда великой землей.

— И что ты собираешься делать теперь? — спросил Нипс.

— Придушить для начала тебя, Ундрабаст, если ты не можешь понизить голос! Помолчи, дай мне подумать! — Герцил закрыл глаза, сосредоточенно нахмурившись. — В свете этого... послания, — наконец сказал он, — я буду искать Камень сегодня ночью. Но ты, Таша, даже близко не подойдешь к кораблю. Ты должна поступить так, как мы обсуждали: найти самый безопасный и безошибочный выход из Масалыма. Если мы должны бежать с Камнем, чтобы выполнить нашу клятву, ты должна это сделать.

— Что это за дурацкий план? — прошипел Пазел. — Ты собираешься отправить ее в этот треклятый город одну? И попытаться штурмовать хлев безоружным, украсть Нилстоун и сбежать с ним в одиночку?

— Я недолго останусь безоружным, — сказал Герцил. — Илдракин лежит прямо внутри магической стены, ожидая меня. И никто из нас не пойдет один. Захватив «Чатранд», Ваду́ не застал врасплох совсем уж всех. Меня, например. Или тех, у кого есть моя подготовка.

— О чем ты говоришь? — спросила Таша.

Герцил резко посмотрел вверх. Пазел проследил за его взглядом: в двадцати футах над ними, на крыше главного здания, скорчилась фигура, вытянув одну руку прямо перед собой. Большая, мощная птица как раз срывалась с его руки.

— О, Пазел! — сказала Таша. — Это он! Это Ниривиэль!

Так оно и было: Ниривиэль, прекрасный, пробудившийся лунный сокол, который исчез прямо перед тем, как «Чатранд» вошел в Неллурок. Чудо, подумал Пазел, что птица выжила и что она нас нашла. На мгновение ему стало все равно, что птица была фанатиком Арквала и всегда называла их предателями.

Сокол исчез в одно мгновение. На крыше фигура с кошачьей бесшумностью переместилась в угол. Внезапно ее рука дернулась в их сторону, и Герцил, выпрямившись, поймал конец веревки.

— Время убивать, — прошептал сверху Сандор Отт.

Глава 23. УКРАСТЬ НИЛСТОУН

5 модобрина 941

Энсил, запыхавшись, прислонилась спиной к ножнам Илдракина. Пыль собиралась заставить ее чихнуть. С помощью обрывка бечевки, который Энсил нашла под кроватью Таши, она только что подняла оружие на шкаф в большой каюте. Не слишком подходящее место для укрытия, но с пола меч был не виден, и, пока корабль находится на суше, не было никакой опасности, что он сместится. В любом случае это было лучше, чем оставлять его внутри соломенного матраса в каюте Болуту, куда она спрятала его три ночи назад в отчаянной спешке, чтобы Ваду́ не смог выудить его через крошечное отверстие, которое он проделал в стене Таши.

Она наблюдала за этим поступком изнутри, видела, как он скользнул рукой к клинку Герцила. Она бросилась в атаку, готовая отрубить пальцы на этой руке, но затем сама стена атаковала Ваду́, обожгла его, и она снова скользнула в тень, все еще невидимая. Когда Ваду́ отступил, она утащила меч в комнату Болуту, а затем помчалась обратно тайными тропами икшель к наблюдательному пункту на квартердеке.

Людей согнали на берег, как скот. Далеко внизу по неосвещенной улице она могла видеть, как они бредут под холодным дождем, солдаты на сикунах расхаживают среди них, собаки по обе стороны высматривают вышедших из строя. Где смолбои, молодые женщины, Герцил? Задолго до нападения длому она не видела никого из своих друзей.

Но затем на другой стороне набережной появился Фиффенгурт, поддерживая леди Оггоск, как собственную мать. Его истинный глаз посмотрел на любимый «Чатранд», ища хоть какой-нибудь признак надежды. Энсил хотела подойти к нему, показать себя, доказать, что борьба не проиграна. Если бы только, подумала она, у меня был ласточка-костюм. Бессмысленное желание. Ей никогда больше не доверят находиться рядом с таким сокровищем клана.

Теперь, покрытая пылью, она сидела на шкафу, положив локти на колени, и смотрела вниз на комнату своих союзников. Огромная, безопасная, пустынная. Наконец-то она одна. Энсил не осмелилась рассмеяться при этой мысли; смех слишком легко мог перерасти в слезы.

Чего она только что добилась, сражаясь с его мечом? Что ей делать дальше, вымыть окна? Внезапно ее осенила мысль: они потерпели поражение, совершенно раздавлены, лишены своего судна, свободы и любой возможности определять свою собственную судьбу.

Они? Кого ты имеешь в виду под они, Энсил?

Я не имею в виду они. Я имею в виду мы.

Твой клан презирает тебя, бросил тебя...

Не клан, забудь о клане, вычеркни меня из него, этой сломанной вещи, этой лжи.

Ты просто имеешь в виду ее.

И что, если она действительно имела в виду ее? Что, если бы все это было ради Дри — ради ее прекрасной, убитой учительницы? Дри, которая понимала, что такое жить внутри ритуала, которая знала, что клан может означать, должен означать — нечто более глубокое, чем мы, источник в сердце, душевное родство, независимое от тел или связанных с этим историй.

Дри, убитая за то, что любила.

Ты ненавидишь Герцила Станапета, не так ли? Может быть, самую благородную душу на этом корабле, а ты его ненавидишь. Ты думаешь о них вместе, и можешь вонзить ему нож в сердце.

Энсил отчаянно пыталась успокоить свой разум. Нечистая совесть преувеличивает: так говорила сама Дри. Когда чувство вины овладеет тобой, будь холодна. Прими всю правду, но не более того, иначе ты будешь блуждать среди призраков в одиночестве.

Но разве это не было именно тем, что она делает? Ее госпожа умерла. Ее братья по клану бежали и не доверили ей тайну того, куда они ушли. Ее союзников-людей увели по темной дороге через Нижний Город. И ее верность, которой она так гордилась... и с чем она осталась? С ковриком из медвежьей шкуры. С черным, покрытым пятнами мечом.

Затем скрипнула дверь, и Энсил снова стала самой собой. Распростертая на верхушке шкафа, невидимая, одна рука тянется к ножу.

Легкое царапанье снизу, а затем пронзительный, взволнованный голос робко позвал:

— Таша? Герцил? Где все?

Энсил закричала от радости:

— Фелтруп, эй, Фелтруп, ты, крыса!

Через несколько секунд она спрыгнула на пол, обнимая испуганного зверя. Он тоже был рад ее видеть, но напуган, дезориентирован и очень хотел пить. Он ничего не знал ни о сражении с Арунисом, ни о захвате корабля. Он проспал, как они оба вскоре поняли, три дня.

— Три дня! Как тебе это удалось?

— Тяжелая работа, — сказал он, — но она того стоила. О, я молюсь, чтобы она того стоила. Почему-то мне кажется, что я совершил великое дело, только я ничего не могу вспомнить об этом. Но где остальные, Энсил? Почему корабль так тих?

Энсил рассказала ему о событиях, которые он проспал, и Фелтруп в приступе раскаяния стал бегать вокруг нее кругами.

— Фулбрич! Я его ненавижу! Я так его укушу, что он никогда не оправится! Я знал это, всегда знал — и все же, когда леди Таша нуждалась во мне больше всего, я лежал и спал в шкафу, менее чем в двадцати футах от этого... этого... андросуккуба, это подходящее слово?

— Я уверена, что подходящее, — сказала Энсил. — Но тогда ты не мог ей помочь. Давай теперь приступим к работе, и, возможно, мы сумеем отомстить.

Затем они оба услышали это: слабый крик из-за дверного проема. «Это голос икшеля!» — сказала Энсил и подлетела к двери. Дотянуться до ручки было легким прыжком; повернуть ее — усилие всего тела. Но она справилась, Фелтруп носом распахнул дверь, и они оба вывалились наружу.

Советник Ваду́ заставил своих людей покрасить дыру, которую он проделал в магической стене. Теперь пятно белой эмали висело в воздухе в центре пересекающихся проходов, очерчивая неровный прямоугольник. А под отверстием, баюкаю свою руку, стояла Майетт.

Они помчались к ней; она смотрела, как они приближаются.

— Края острые, как битое стекло, — сказала она, демонстрируя длинный порез на своей руке.

— Ты не должна даже пытаться пройти через дыру, — сказала Энсил. — Советник Ваду́ был заклеймен за это, как мул. Что ты здесь делаешь, Майетт? Разве ты не отправилась за Таликтрумом, как предполагал клан?

Майетт просто посмотрела на нее, настороженно и недоверчиво, и Энсил пожалела, что заговорила.

— В большой каюте есть еда? — спросила Майетт.

Энсил велела ей подождать в комнате Болуту, пока она сбегает и соберет в узелок хлебные крошки, бисквитные крошки и последний персик длому. Затем она побежала обратно туда, где ждал Фелтруп, и они вдвоем вышли через стену и направились в каюту ветеринара. Майетт ела и ела; Энсил редко видела, чтобы кто-то из ее народа был таким голодным.

— Люди ушли, — сказала она между набитыми ртами. — Однако с ними обращаются как с королями — пленными королями. Они в большом павильоне на другом конце города, их хорошо кормят. Дали новую одежду, ванны и медсестер, чтобы те их мыли и убивали блох.

— Ты туда ходила?

— Я туда ездила в фургоне с инвалидами, которые не могли ходить. И обратно в карете, запряженной собаками. Я могла видеть, как они едят через окно в павильоне, но мне не удалось откусить ни кусочка. Гиганты-длому не тратят пищу впустую, как люди; они не роняют ее и не разбрасывают повсюду. Они дают кучу еды своим заключенным, но все равно... — Она озадаченно посмотрела на Энсил и крысу. — Я не думаю, что у них ее много.

— Тогда мы в ловушке, — сказал Фелтруп, ужинавший вместе с Майетт. — Если только они не вернут экипаж обратно и не отпустят нас в залив.

— Мы в ловушке, — согласилась Энсил. — На верхней палубе сотня длому, по крайней мере, и вокруг порта в пять раз больше. А днем корабельные мастера, портовые рабочие, инспекторы осматривают каждый отсек и каюту. Нам не вырваться с боем из Пасти Масалыма, даже если бы все люди сражались на нашей стороне. Я сомневаюсь, что мы смогли бы справиться с речными машинами, воротами, шахтами и водосбросами, не разрушив корабль в результате проб и ошибок. Нет, по морю никуда не деться. Если мы и покинем этот город, то сделаем это без «Чатранда».

Майетт не смотрела на нее.

— Что говорит лорд Талаг? — угрюмо спросила она.

Энсил заколебалась, и тогда Майетт действительно посмотрела на нее с определенным проблеском понимания.

— Ты пропустила встречу на нижней палубе, — сказала она. — Ты была в большой каюте со своими настоящими друзьями. Конечно.

— Я сражалась с чародеем, — сказала Энсил. — Ты знаешь, куда они пошли?

Майетт кивнула.

— Да, в безопасное место. Даже собаки не смогут их там унюхать. Но Энсил: я не пойду туда с тобой и не скажу тебе, как его найти.

Энсил опешила.

— Сестра, — сказала она, — все изменилось. Возможно, ты этого не поняла? Арунис в союзе с правителями города. Они выполняют его приказы, или бо́льшую их часть. Мы не можем ссориться между собой. Твой любовник обвинил меня в измене, и это правда, что я его ослушалась. Но сейчас все это неважно. Гибель надвигается на нас, как огромная волна, Майетт. Мы должны помогать друг другу подняться повыше, иначе нас смоет в океан.

— Все изменилось, — кивнула Майетт, — и я изменилась вместе со всем. Твоя измена для меня ничего не значит, как и твое положение, или мое, или все старые устаревшие понятия о чести. Пусть наши собратья-ползуны помогут друг другу спастись от волны, если они смогут найти в себе желание это сделать. Я не хочу участвовать в этой борьбе. Я одна.

Для икшеля последнее утверждение было близко к ереси. Энсил изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал ровно и тихо.

— Убежище ждет нас, сестра, — сказала она.

— Мы никогда его не достигнем, — сказала Майетт, — и они... они этого не заслужили.

Ее взгляд был непреклонен, и сердце Энсил упало. Майетт боготворящая стала Майетт безразличной. Она не сбежала, как Таликтрум, но все равно изгнала себя. Клан распадается; глупость и самообман будут их эпитафией.

— Но, сестра...

— Я больше никому не сестра.

Энсил не могла собраться с силами, чтобы возразить. Но Фелтруп, который таращился на Майетт, разинув рот, встряхнулся и оторвался от своей еды.

— Теперь смотри сюда, — пропищал он. — Ты обязана своей жизнью Дому Иксфир.

— Не читай мне нотаций, грызун, — сказала Майетт с едким смехом. — Я знаю свои долги, все в порядке.

— Помолчи, ты очень мало знаешь, — сказал Фелтруп, его рот так сильно скривился, что с его усов полетели крошки. — У тебя есть претензии к Таликтруму. Это ясно, как синяк на твоем лице. Тише, тише! У тебя нет претензий к Энсил, которая проявила к тебе только доброту. И ты не имеешь права уничтожать клан, который тебя вырастил. Не имеешь права ни по законам вашего народа, ни по морали, которая объединяет все пробудившиеся души.

— Ты слишком много читаешь, — сказала Майетт.

— Клан, экипаж, колония крыс: они ни благословлены и ни прокляты, ни избраны и ни изгнаны. Но они — твоя семья. Некоторые их них плохо с тобой обращались. Что с того? Остальным нужна твоя сила и больше мудрости, чем ты показала.

Что случилось с Фелтрупом во сне? спросила себя Энсил. Он дрожал и нервничал, как всегда, но в то же время говорил с восторженной уверенностью, не прерывая зрительного контакта с Майетт.

— Ты им нужна, — сказал он, — и это важнее, чем твои раны и боль. Только это имеет значение.

— Они меня презирают, — сказала Майетт. — Они отняли десятилетия моей жизни и вернули только презрение.

— А у меня они ничего не забрали? — Фелтруп продемонстрировал свою искалеченную переднюю лапу. — Они заперли меня в трюмной трубе, чтобы я задохнулся. Но они и спасли меня — от моей семьи, от моих больных родственников-мутантов, от тех, кто откусил мне три дюйма от хвоста. Я грыз этот обрубок, Майетт — снова грыз его до крови, каждый раз, когда он начинал заживать. О, как я жалел себя! Я мечтал утонуть, и мне было все равно, кто утонет вместе со мной.

При слове утонуть лицо Майетт изменилось.

— Так это ты скребся в темноте! — воскликнула она. — Ах ты, маленький паразит. Ты следил за мной, шпионил. Ты наблюдал за мной и ничего не сказал!

— Я наблюдал, как ты бросилась в трюм, когда поднялась вода, — сказал Фелтруп, — и спросил себя, что ты там искала. Мне и не снилось, что это была смерть.

Энсил повернулась спиной, чтобы не позорить молодую женщину, стоявшую перед ней. Айя Рин, Майетт. Неужели любовь к Таликтруму подтолкнула тебя к такому?

— Я не буду повторять, — сказал Майетт, тяжело дыша, — Фелтруп, оставь меня в покое.

— Именно это я и собираюсь сделать, — сказал Фелтруп. — Я пойду в хлев, чтобы взглянуть на Нилстоун. И ты, друг Майетт: ты поступишь правильно и будешь сильным. Возьми Энсил, чтобы предупредить свой народ. Вода пощадила тебя не просто так, как эта труба пощадила меня. Я думаю, мы должны обнаружить эти причины — и, если мы не можем, то создать их, если это необходимо. Да, я серьезно. Иногда мы должны выдумывать причины, чтобы жить.

Энсил еще раз посмотрела на Майетт и увидела на ее лице невыразимую муку и отчаяние. Майетт подняла руку к своему ножу, и Энсил замерла. Не заставляй меня бороться с тобой, Майетт. Не заставляй одну из нас умирать. Мы обе жертвы нашей любви к этой семье.

Рука Майетт зависла над ножом. Затем она медленно поднялась, как будто хотела дотронуться до морды Фелтрупа. Она не завершила жест, но что-то в ее собственном лице изменилось, и она быстро отвернулась к стене. Возможно, она не могла смотреть им в лицо, но Энсил показалось, что она держится немного прямее, чем раньше.

— Будь ты проклят, Станапет! Мы не готовы атаковать корабль!

Альяш кипел от злости. Ни Сандор Отт, ни Герцил не отреагировали на его вспышку гнева, произнесенную шепотом. Они двигались так, как могли только обученные убийцы, перебегая от тени к тени, от укрытия к укрытию. Внимательные к малейшим шорохам, одетые в темную одежду, которой поменялись с другими членами экипажа или сняли с них, с лицами, руками и босыми ногами, вычерненными сажей. Ботинки были бы безопаснее: улицы были усеяны стеклом, осколками и ржавыми гвоздями. Но у них не было подходящей обуви на мягкой подошве, и один раз случайно топнув можно было пересечь грань между жизнью и смертью.

— Вы меня слышите? Захватить треклятый Камень сегодня ночью невозможно! Нам повезет, если мы вообще попадем на борт.

Отт любил внезапные изменения в тщательно продуманных планах не больше, чем Альяш. Но рассуждения Герцила были здравыми. Возьмите Нилстоун сегодня ночью или отдайте его врагам завтра. Отдайте его врагам, и вы никогда их не победите.

Но и в словах Альяша тоже был смысл. Корабль находился под усиленной охраной, и они еще не изучили город полностью. Слепая местность! Как он это ненавидел! Сам Отт уже подвергся нападению: дюжина существ, похожих на маленьких обезьян, но безволосые и с клыками, выпрыгнули из окна разрушенного дома. Все на него, скоординированные, как волчья стая, и Отт задался вопросом, не решили ли они каким-то образом, что он самый слабый из троих. Он ответил неистовым убийством и отправил немногих выживших с визгом в ночь.

На самом деле разрушенное состояние Нижнего Города было в основном им на руку. Только возле утеса, где начинался Средний Город, улицы оживали. Спуск с этого утеса был испытанием, хотя и не самым сложным. Гораздо труднее оказалось убедить Ташу Исик пойти с Дасту в поисках выхода в горы, места, куда они могли бы убежать, убежища.

Они были уже на полпути к порту.

Прямо сейчас самой большой опасностью были собаки. Убивать собак было слишком опасно: у них было только шесть стрел и один лук странной конструкции, снятый с длому, которого убил Дасту — Отт лично ему приказал. Пехотинец, отправленный обратно в казарму из-за кашля и совершенно не подозревающий о соколе, беззвучно парящем над его головой, провел Дасту по погруженному в темноту городу. Кашель, по крайней мере, больше не будет его беспокоить.

Но они не могли тратить эти драгоценные стрелы на собак. И раненая собака может завыть. Так не пойдет. Им приходилось взбираться на крыши всякий раз, когда существа шевелились. К счастью, дома были низкими, ветхими и часто заброшенными. Четыре или пять пустых улиц приходились на каждую живую, где горожане жались друг к другу, напуганные и бедные, ночные сторожа были вооружены не более чем палками, чтобы держать на расстоянии одичавших собак и других, более странных животных. Если бы у Отта был месяц, он мог бы научиться имитировать звуки этих животных и, таким образом, передвигаться по Масалыму с гораздо бо́льшей легкостью. Но у них была только сегодняшняя ночь. Были ли они уже замечены? Приняли ли за преступников-длому? Наверняка было много таких паразитов, пировавших на этом скелете города.

Большинство домов были покрыты шифером — взбираться легко, пересекать опасно, — но в конце концов Герцил поманил их пальцем и побежал к зданию с плоской крышей. Он заметил водосточную трубу — прочную железную штука. Она выдержала его вес, когда он подтянулся, перебирая руками. Отт невольно улыбнулся, наблюдая за плавными движениями Герцила. Альяш обладал силой и абсолютным бесстрашием, а его разум был подобен стальному капкану. Но у Герцила было нечто большее: сверкающая интуиция, слияние мыслей и поступков, которое было быстрее даже, чем у самого Отта. Инструмент мастера. И все же Герцил не принадлежал ему, он не мог когда-либо снова использовать его ради Арквала или для какой-либо другой цели. Он использует тебя, если уж на то пошло, старина. Твои охотничьи дни сочтены.

Отт подполз к краю крыши и понял, почему Герцил выбрал именно эту. Перед ними простиралась широкая темная дорога: проспект, по которому вели пленников. В полумиле к югу над набережной возвышался «Чатранд». На его верхней палубе горели лампы охраны.

— Они установили новую фок-мачту, — сказал Альяш. — И поставили на нее такелаж, клянусь волосатым дьяволом. Они работают быстро.

— Пробоина в корпусе, несомненно, тоже заделана, — сказал Герцил. — Так что проникнуть внутрь через нее невозможно. И если мы поднимемся на леса, они наверняка нас заметят. Нам придется войти через один из клюзов правого борта.

— Как крысы, — сказал Отт и улыбнулся.

— Я просто надеюсь, что у тебя хороший и острый нож, — пробормотал Альяш. — Брызговик на внутренней стороне этих дыр сделан из моржовой шкуры. Тебе предстоит как следует поработать, чтобы разрезать его, болтаясь на кабеле.

— Мой нож остер, — сказал Герцил, — и ваш план, конечно, звучит разумно, Мастер Отт. Прямой подход был бы самоубийством. А так у нас есть шанс.

Он назвал меня мастером! Клянусь ночными богами, я научил его уважению! Конечно, он не обманулся: Герцил произнес это слово со злобной иронией, даже если он так и не нашел другого, чтобы его заменить.

Внезапные крылья над головой. Отт перекатился на спину: Ниривиэль пронесся над ними, срезая поворот, который означал: Враги не двигаются.

— Чисто, — сказал Отт. — Давайте продолжим, джентльмены.

Они спустились вниз, обогнули здание и перебежали дорогу. Сразу же справа от них хлопнула дверь. Что ж, Питфайр, их видели. Но распознали? Маловероятно. Вы открываете дверь, вы видите фигуры, бегущие со смертельной серьезностью, вы хлопаете ею. Девять человек из десяти затаят дыхание и будут надеяться, что опасность минует. Конечно, это были не совсем люди.

Продолжай бежать, сохраняй хладнокровие. Бежавший впереди Герцил добрался до дальней стороны проспекта, нырнул в боковую улочку и повернул налево в первом переулке, затем направо в следующем. Этот был прямым, длинным и удивительно узким, дома в три-четыре этажа стояли рядами так близко друг к другу, что временами можно было дотронуться до обеих стен сразу. Горы выброшенных вещей, запах только что сгоревшего мусора, грызуны, пищащие и шарахающиеся в разные стороны, прерывистый свет свечей в разбросанных окнах. Они побежали дальше.

Один квартал, второй. Никаких инцидентов. Затем катастрофа — пронзительный женский крик, полдюжины отвечающих голосов, ярость, страх и выкрикиваемые имена. Какофония собачьего воя, предметы, разбивающиеся рядом с их головами. Они припустили еще быстрее, увидели злобных обезьяно-белок, прыгающих через переулок через открытые окна впереди них, затем вокруг них, как перекрестный огонь, и вот они уже в конце переулка, мчатся по кольцевой дороге, вымощенной старым булыжником и проходящей по восьмифутовой стене на краю бассейна.

— Пол внизу изогнутый, — крикнул Герцил. — Прыгаем! Прыгаем и бежим!

Крики позади них; камни просвистели мимо их ушей. Они прыгнули, ударились о землю, перекатились на ноги. Они находились в бассейне шириной в милю, в который подняли «Чатранд», когда он вошел в Масалым. Большая каменная чаша, наполовину пустая, с диском воды в центре. Они направились к этому диску, мчась вниз по краю чаши, затем приседая и скользя, клоуны, а не машины для убийства, когда врезались в скользкий слой слизи у кромки воды. Оказавшись под водой, они ныряли так глубоко, что никакая рябь их не выдавала. Они поднимались вместе, дышали вместе, ныряли одновременно. Как мои парни, пересекающие границу у реки Нарт, чтобы убить сиззи во сне, подумал мастер-шпион. Мы хорошие пловцы и знаем, на что способны. Но рядом с длому мы медлительны, как коровы. Если они поймают нас в воде, мы покойники. Держитесь глубже, мои мальчики, оставайтесь со мной.

Вокруг них сыпались камни и стрелы. Но они действительно заплыли глубоко, и ни одна из стрел не попала в цель, и Отт не слышал звуков погони. Длинными, быстрыми гребками они пересекали бассейн, пока, наконец, изогнутый пол снова не встретился с их ногами. Они выползли в ил, три крокодила, скользя брюхами прямо к подножию каменных ворот напротив причала «Чатранда».

— Не здесь, — сказал Отт. — Слишком много глаз. Мы должны вылезти на третьем причале, заброшенном. Там хорошее укрытие: полно мусора и водорослей.

Герцил кивнул. Трое мужчин, низко пригнувшись, пробежали вдоль стены около пятисот ярдов. Нет охраны, нет света. И самодельный крюк с третьего раза вонзился в причал, вонзился и крепко зацепился: великолепная удача. Герцил взобрался прямо по стене, сорок футов, захват за захватом. Альяш последовал за ним. Когда подошла очередь Отта, он обнаружил, что двое мужчин поднимают его наверх.

Красная ярость охватила его. Он сердито посмотрел на них, перекидывая ногу через бортик.

— Мне не нужна ничья помощь, чтобы взобраться на стену, — сказал он. — Вы думаете, я был бы здесь сегодня вечером, если бы сомневался в своей готовности... Эй?

Остальные смотрели, как завороженные. Отт вскочил на ноги и посмотрел в том же направлении.

Они находились на краю заброшенного причала, примерно в пятистах ярдах от «Чатранда». У их ног в сухом доке стояли три корабля на разных стадиях разложения. На самом большом, который был завешен заплесневелыми остатками парусов, как какая-то жуткая погребальная камера, темные фигуры двигались к носу.

Отт потащил остальных вниз, в водоросли. Фигур было десять. Восемь из них были одеты в черную одежду, очень похожую на форму солдат, наблюдавших за происходящим на берегу. Они, конечно, были длому: это доказывал легкий серебристый отблеск вокруг глаз. У всех были легкие тонкие мечи, а у троих также луки со стрелами, уже наложенными на тетиву.

Последние две фигуры были связаны за запястья. Один был юноша в рваной рубашке и штанах; на другом была солдатская кольчуга. На головах у обоих были натянуты темные кожаные мешки.

Лучники заняли позиции по периметру корабля, вглядываясь в темноту. Остальные подвели заключенных к одному из немногих оставшихся участков поручней и заставили встать на колени.

— Бандиты, — сказал Альяш, — сводят счеты. Пошли, они — последние, о ком нам нужно беспокоиться.

— Посмотри еще раз, — сказал Отт.

Лучник на корме судна, поднесший руку к шее, держался странно неподвижно. Рот Герцила приоткрылся от удивления. «Мертв», — заявил он с уверенностью, и как только он произнес эти слова, мужчина качнулся вперед и без крика рухнул на камень внизу.

— Клянусь бездонными черными Ямами! — прошипел Альяш.

Рулевая рубка загораживала обзор остальным; они еще не хватились своего товарища.

— Ты видел стрелу? — требовательно спросил Отт.

— Нет, Мастер, — сказал Герцил. — Но посмотрите на заключенных сейчас.

Юношу прижимали лбом к палубе, но мешок с головы другого был снят. Отт не мог разглядеть ни одной черты его лица, но каким-то образом, даже стоя на коленях, в его осанке чувствовалась гордость. Он повернулся, чтобы посмотреть на своих похитителей. Внезапно он громко закричал:

— Разве вы не знаете закон? Прикоснуться ко мне — смерть.

— Это не солдат! — прошипел Герцил, когда один из похитителей пнул коленопреклоненную фигуру в живот. — Это принц Олик!

— Черт меня побери, так оно и есть! — сказал Альяш. — Ну, ну... он действительно сказал, что не слишком популярен. Но это не наша проблема, Станапет. Сегодня вечером ты хотел забрать Нилстоун. Ты не можешь одновременно играть в героя-с-рыбьими-глазами.

— Альяш! Мы имеем дело с цареубийством!

— Ты... Посмотри, на востоке уже светает. Подумай минутку, ты, мягкосердечный дурак. Дасту и твоя маленькая девчушка скоро будут ждать снаружи этого треклятого сумасшедшего дома. Ты собираешься просто оставить их там? О, задница дьявола!

Второй лучник был уже мертв. Этот рухнул вперед на колени и остался в таком положении, прижав подбородок к груди. Палачи на носу по-прежнему ничего не видели — они перегибали сопротивляющегося принца через перила, держа его за руки и волосы, а один проверял остроту ножа, — но на этот раз Отт мельком увидел, как что-то крошечное поднялось в воздух от упавшего лучника.

Альяш был готов взорваться:

— Ты знаешь, что это было? Ползун в одном из их крылья-костюмов! На этого принца работают ползуны! Но все равно уже немного поздно.

Длому приставил свой нож к горлу Олика.

— Хорошая, быстрая смерть, — сказал Альяш. — Этот принц вряд ли почувствует...

Лук Отта запел. Длому с ножом отшатнулся назад с удивительно тихим криком боли, учитывая, что стрела прошла через его ногу выше колена.

Герцил уже бежал к кораблю. Отт вскочил и последовал за ним. «Вы, грязные ублюдки!» — взревел Альяш позади них, но тоже побежал вперед. Отт был его командиром, и он знал, как далеко может зайти неподчинение.

Длому увидели их и разбежались, вытаскивая оружие. Палуба находилась примерно в десяти футах вперед и в тридцати футах ниже края причала. Герцил бросился в пустоту, и Отт последовал за ним, ему хотелось кричать от радости этого свободного падения, самого долгого со времен его прыжка через окно дворца в Ормаэле, и резни в конце, рядом с лучшим человеком, которого он когда-либо тренировал. Он добрался до такелажа — конечно, он добрался, само собой разумеется — сбил бушели прогнившего брезента, повернулся при падении, в его руках был туго натянутый ярд прочной веревки, чтобы отразить первый удар, направленный в него. Длому был раздавлен коленями; меч исчез; Отт размытым движением обмотал веревку вокруг его шеи и дернул, и это был один из них, все еще брыкающийся, но мертвый, а затем, почти удивляясь, зачем он это сделал, Отт перекатился и забрал тело с собой, крепко удерживаемое скрученной веревкой, и почувствовал, как лезвие его следующего врага прошло сквозь повешенного длому и на полдюйма, не больше, вошло в его собственную грудь. Он ударил ногой. Длому рухнул. Они были обучены, но недостаточно; Герцил уже убил по меньшей мере двоих. Следующий удар Отта обезоружил его противника. Он почувствовал, как перепончатая рука вцепилась в его лицо, схватил ее и прыгнул на длому. Когда его локоть раздавил сердце противника, Отт почувствовал, что ему грустно при мысли о том, что эта империя вынуждена полагаться на таких посредственных убийц. Дайте мне год побыть с ними. Они никогда не будут прежними.

Однако его печаль длилась недолго. Их последний противник убегал. Отт предположил, что он попытается перелезть перебежать по доске на твердую почву, и длому поначалу, казалось, намеревался сделать именно это. Но что-то одолело его, когда он бежал, и, как ни странно, он отклонился от доски, перекинутой с правого борта, и обогнул рулевую рубку. И, когда он появился по левому борту, мастер-шпион на мгновение подумал, что его заменил кто-то другой. Длому запел — странный, бессловесный звук — и то, что было неуклюжим бойцом, внезапно стало…. Великие Боги!

Они столкнулись. Этот боец был ему равен; Отт был вынужден отступить, его движения были оборонительными; улучшившийся длому внезапно обрел скорость и грацию, которым позавидовал бы любой из ныне живущих бойцов. Он не думал; он был одержим. Когда Альяш бросился на него со своей абордажной саблей, длому увернулся от Отта, его тонкий меч просвистел, не дотянувшись до яремной вены боцмана на четверть дюйма. Теперь Герцил тоже был в бою, но они втроем, ради Рина, едва удерживали мужчину на расстоянии. Отт отпрыгнул назад и наложил стрелу на тетиву. Длому каким-то образом почувствовал это и устремился за ним; Отту пришлось защищаться луком, чтобы спасти свою шею от этого проклятого, хлипкого на вид меча. Еще одно вращение; Герцил отскочил назад, втягивая воздух в грудь; Отт изогнулся и почувствовал, как острие меча задело его челюсть.

Ярость и уверенность в том, что время на исходе, пробудили что-то долго дремавшее в Отте. Он подпрыгнул прямо вверх, одними губами произнося отборное ругательство из давних кампаний. Он ударил ногой; пение прекратилось. Длому упал со сломанной шеей на доски.

— Великое пламя, какой боец! — сказал Альяш, задыхаясь.

— Что с ним случилось? — спросил Герцил. — Он был самым слабым из них всех. Он в ужасе пятился назад, нелепо размахивая своим мечом.

— Разве вы не знаете? — произнес голос позади них. — Это был нухзат, джентльмены. Это было видно по его глазам. А теперь, не поможете ли вы этому мальчику, пока он не упал?

Юноша с мешком на голове наклонился, пытаясь стянуть мешок с головы, зажав его между коленями. Герцил поддержал его, затем сорвал мешок. Это был деревенский парень, Ибьен. Он был почти в истерике от страха и отскочил от тел на палубе.

— Нухзат! — закричал он.

— Тебе не нужно произносить это слово так, как будто оно означает «чума», — сказал Олик. Затем, повернувшись к остальным, он продолжил: — Вы спасли наши жизни. Пусть Наблюдатели осыплют вас благосклонностью.

— Нухзат! — снова закричал мальчик.

— Замолчи, дурак! — прошипел Альяш. Но, конечно, было уже поздно: пение погибшего бойца было громким, как крик. Отт поднял глаза на «Чатранд» и увидел ряд фонарей, толпу солдат-длому, пристально смотревших на них поверх пустого причала. Они повторяли одно и то же странное слово, нухзат, нухзат, бормоча его в страхе и сомнении.

— Но Ибьен, это совершенно естественно, — говорил принц, пока Герцил разрезал веревки на их запястьях. — У длому был нухзаты с самого зарождения нашей расы.

— Естественно, мой принц? Естественно, как смерть, возможно. Мы должны уйти от этих тел, почиститься, умыться и помолиться.

Солдаты на «Чатранде» кричали все громче, все неистовее.

— Вы понимаете, — сказал Альяш, — что мы не сделаем ни одного шага к Великому Кораблю? Нам повезет, если мы выберемся отсюда целыми и невредимыми.

Герцил повернулся к Олику.

— Что это за нухзат, о котором вы говорите? — спросил он.

— Ну, состояние души, — сказал принц (при этом Ибьен разразился чем-то вроде рыдающего смеха). — Это место, куда мы заходим внутрь самих себя, во времена самых сильных чувств. Или раньше заходили: сегодня это почти исчезло. Жаль, потому что это многое предлагает. Это дверь к поэзии, гениальности и многим другим вещам. Очень редко это проявляется как боевая доблесть. Но есть старая поговорка: в нухзате вы можете встретиться с чем угодно, кроме того, чего вы ожидаете. Обычно только длому может испытать это состояние, но в старые времена небольшое количество людей также было способно научиться этому.

— Выучить это? Выучить это! — Ибьен всплеснул руками.

— Если у них были родственники-длому, — добавил принц. — И, как ни странно, эти люди были последними, кто стал тол-ченни.

Еще один голос начал петь. На этот раз был солдат на квартердеке «Чатранда». Его песня была медленнее, глубже, но все равно жутковатой, как голос, который доносится эхом откуда-то очень издалека. Не неприятно, подумал Отт, и все же это вызвало ужас на Великом Корабле. Большая часть длому побежала, прыгая с квартердека, роняя фонари, толкаясь. Ближайший товарищ певца потряс его за руки, а затем дал пощечину. Мужчина сделал короткую паузу, затем воздел руки к небу и возобновил песню. Его товарищ метнулся в рулевую рубку и вернулся с такелажным топором. Он сбил своего друга с ног плоской стороной топорища. Только тогда пение прекратилось.

— Теперь вы, наконец, понимаете? — воскликнул Ибьен. — Теперь вы понимаете, почему безумие — это не то, над чем мы шутим?

Офицеры-длому кричали: «Оставайтесь на своих местах! Оставайтесь на своих постах!» Несколько солдат подчинились, но основная масса просто сбежала по сходням, вниз по лесам, подальше от упавшего человека и сцены на заброшенном судне. По всему порту появлялись фонари, дико раскачиваясь, когда их носильщики бегали туда-сюда. Крики паники эхом разносились по улицам.

— Джентльмены, — сказал Олик, — Нилстоун исчез.

— Что? — крикнул Герцил. — Откуда вы это знаете? Скажите мне скорее, сир, умоляю вас!

— Я был на борту «Чатранда» менее тридцати минут назад, — сказал принц. — Меня поймал Ваду́ и потребовал рассказать, что я сделал с Камнем, косвенно упомянув о моей смерти. Он вытащил крошечный осколок Плаз-Клинка, который носит с собой, и показал его мне. «Это, — сказал он, — кость эгуара. Я мог бы использовать его, чтобы высушить кровь в ваших венах или остановить ваше сердце — не прикасаясь к вам, не нарушая закон». Затем он сказал мне, что Иссар только что получил сообщение из Бали-Адро-Сити с почтовой скопой. Абсолютно никто не должен трогать «маленькую сферу тьмы» в руке статуи до дальнейшего уведомления. Под страхом смерти. Ваду́ сказал, что он бросился на корабль, чтобы удвоить охрану, но обнаружил своих людей убитыми в дверях хлева, дверь была незаперта, а статуя с пустыми руками и двумя сломанными пальцами лежала на сене.

Затем Ваду́ поднял свой клинок, и я почувствовал, как внезапный холод сжал мое сердце. Мне нужно было разыграть последнюю, отчаянную карту, и я это сделал. «Императорская семья защищена не только законами, советник, — сказал я. — Наша судьба так же стара и несомненна, как звезды. Тот, кто прольет мою кровь, не избежит гнева Невидимых». Я видел, что он не был полностью убежден. «Нилстоун исчез, — сказал он, — и вы один находились здесь в момент его исчезновения. Вам было бы лучше рассказать то, что вы знаете, чем угрожать мне суевериями». Я заверил его, что Камень был смертельным оружием — намного более смертоносным, чем его Плаз-Клинок, — и что только Арунис мог его украсть. Ваду́ ответил, что он окружил Великий Корабль и что никто не был ни внутри, ни снаружи корабля, кроме его охраны — и меня.

Крики теперь были похожи на хаос в городе, осажденном пиратами: дети и родители кричат, собаки воют, обезумев; все убегают. Исход с «Чатранда» был почти завершен: на верхней палубе осталось всего два десятка стражников.

— Что вы делали на борту? — спросил Отт.

— Искал золото, — сказал принц, — чтобы подкупить Иссара, от вашего имени. Я не знаю, что он намерен с вами сделать, джентльмены, но, несмотря на ремонт вашего судна, я сильно сомневаюсь, что он собирается отпустить вас восвояси. Ибьен и я часто говорили о вашем бедственном положении с тех пор, как мы сошли с корабля. Вы произвели глубокое впечатление на мальчика, мистер Станапет — вы, Фиффенгурт и трое ваших более младших союзников. У Ибьена есть идея, что на борту находятся богатства, и мистер Болуту, которого я навестил сегодня утром (кстати, он остается взаперти с вашими товарищами по кораблю), подтвердил это, хотя он понятия не имеет, где они могут быть спрятаны. Мне пришло в голову, что они могут быть в большой каюте, потому что где еще они могли быть в большей безопасности, чем за магической стеной? Но я ничего не нашел: только вашего друга-крысу, Фелтрупа. Он сам находится в странном состоянии духа.

— Вы серьезно рисковали ради нас, — сказал Герцил, но в его голосе все еще звучала неуверенность.

— И он чуть не умер из-за этого, — сказал Ибьен. — Советник Ваду́ — предатель! Он поднял руку на королевскую семью!

— Странно, не правда ли? — сказал Отт. — Человек в его положении должен был бы хорошенько подумать об этом законе, и особенно о словах о неминуемом гневе Невидимых. И все равно он решил, что пришло время вас убить. Хотя и побоялся сам взяться за нож.

— И поэтому он нанял убийц, — сказал Олик, кивая, — и, предположительно, намеревался убить их по очереди. Но все равно это был удивительный ход. Интересно, что еще было в том сообщении? Неужели сам император желает моей смерти? И, если моей судьбой должна стать смерть, что они могут сделать с вами?

— Я знаю, что Бали Адро собирается сделать с нами, — сказал Герцил. — Я узнал это сегодняшней ночью.

— Ты узнал? — огрызнулся Сандор Отт. — От кого? И когда ты собирался рассказать нам, будь прокляты твои глаза?

— Как только мы бы нашли минутку безопасности, — сказал Герцил. — Но я не скажу вам, принц. Я рад, что мы вас спасли, но я не могу вам доверять: не после ваших слов в дверях большой каюты.

— Герцил Станапет, — сказал принц, — именно поэтому я их и произнес. Я не осмеливался оставить вас думать обо мне хорошо. Арунис шпионил за вашими мыслями — грубо, но настойчиво. Если бы доверие и теплота были превыше всего в ваших умах, он бы сразу понял, что я его враг, и настроил бы Ваду́ против меня гораздо раньше. Но сейчас он сбежал. Он предал Ваду́ и Иссара, украл Нилстоун и исчез. И теперь я могу предстать перед вами и сказать простую правду. Я один из вас, воин: враг Аруниса и Общества Ворона — и друг Рамачни. И я бы хотел стать вашим другом.

— Что ж, это треклято потрясающе, — сказал Альяш, — но что нам делать с Нилстоуном?

Герцил повернулся к Олику:

— Ваду́ сказал вам, что обыскал корабль?

— Палуба за палубой, — сказал принц. — Не было никаких признаков Аруниса. Ваду́ был убежден, что маг укрылся за магической стеной. Я пытался объяснить невозможность этого, но не уверен, что он мне поверил.

Герцил перевел взгляд с принца на Отта и обратно.

— Возможно, я еще пожалею о своем выборе, — сказал он, — но мне кажется, что вы именно тот, за кого себя выдаете. Принц Олик Бали Адро, вот что я знаю: Арунис вступил в магический контакт с волшебницей, почти такой же могущественной, как он сам. Она близка к вашему императору и ее зовут Макадра.

— Макадра! — Принц в ужасе подался вперед. — Белая Ворона! Вы уверены?

— Дайте мне закончить, — сказал Герцил. — Она отправила корабль в Масалым; он должен прибыть со дня на день. И когда это произойдет, команда этого корабля должна завладеть «Чатрандом» и отплыть с ним и Нилстоуном туда, куда ожидают в вашей столице.

— Пламя огненных Ям! — крикнул Отт в ярости. — Как давно ты знаешь это, Станапет?

— Меньше двух часов, — сказал Герцил. — Но есть еще кое-что. Соперничество между Арунисом и Макадрой вполне может существовать, но они оба намерены использовать Нилстоун для покорения или уничтожения земель, откуда мы родом. Не только Арквала, Мастер Отт. Я имею в виду все земли к северу от Правящего Моря. И Арунис, возможно, не хочет, чтобы это закончилось даже на этом.

— Клянусь небесами, — сказал принц, — вы действительно пришли во время конца света! Вы привезли к нам и дьявола, и его орудие, и теперь к игре присоединяются наши собственные дьяволы.

Он со вздохом осекся.

— Нет, это несправедливо. Арунис — такой же наш дьявол, как и любой другой, и Нилстоун поразил обе стороны Правящего Моря, а «Чатранд» был построен в самом Бали Адро. Каким маленьким становится мир, когда мы размышляем о его гибели.

— Я не понимаю, — сказал Ибьен. — Зачем Арунису красть Нилстоун, если он друг тех, кто приезжает из Бали-Адро-Сити?

— Прекрасный вопрос, — сказал Олик. — Арунис и Макадра вместе основали Общество Ворона и долгое время работали бок о бок. Но, если это правда, что между ними возникла ревность... что ж, это, по крайней мере, можно назвать удачей.

— Было бы лучше, — сказал Альяш, пристально глядя на «Чатранд», — если бы этот псих на квартердеке начал кукарекать немного раньше. А теперь взгляните на Серую Леди. — Он указал на «Чатранд». — Девять охранников, может быть, десять. Мы могли бы беспрепятственно подняться на треклятый борт.

Герцил внезапно замер.

— Или... уйти, — сказал он.

Он резко взглянул на Отта, и мастер-шпион почувствовал, как его сердце снова учащенно забилось.

— Насосная, — сказал он. — Потайная комната. Если Арунис проскользнул обратно туда, сразу после похищения Камня...

— Альяш, — сказал Герцил, — останься с принцем.

— Пусть меня замаринуют в Ямах, если я останусь, ты, ублюдочный...

— Сделай это, — сказал Отт, и затем они помчались наперегонки, летя к доске, которая вела на берег, оставив позади двух длому и ругающегося боцмана. Странный чужой порт промелькнул мимо, как во сне, длому на палубе увидели, что они приближаются, и закричали, и выпустили стрелы, которые разбилось о камни у их ног, и радость от этого, радость от ужаса, вернулась к Отту, когда его старое-престарое тело напряглось, чтобы не отстать от своего протеже, и едва справилось, хотя ценой был огонь в груди и горло, такое саднящее, что казалось, оно разорвано с помощью клыков.

Но когда они поднялись на верхнюю палубу, готовые сразиться с любым длому, который выдержит их натиск, над общим хаосом поднялся предсмертный крик. Он донесся с дальней стороны причала «Чатранда». Отт увидел, как в глазах Герцила загорелось ужасное подозрение. Они пробежали сотню ярдов от левого до правого борта и посмотрели вниз.

Арунис был там, на набережной, верхом на лошади только что убитом солдата, валявшегося под копытами. Их бег к «Чатранду» отвлек единственных охранников, достаточно храбрых, чтобы остаться на борту. Они позволили Арунис сбежать.

Герцил развернулся в поисках лука, но чародей уже ускакал прочь, галопом направляясь в темные джунгли Нижнего Города и крепко прижимая к груди маленький круглый сверток.

Глава 24. ГОСПОДА И РАБЫ

5 модобрина 941

— Ушли? — спросил Игнус Чедфеллоу. — Что, во имя Небесного Древа, ты имеешь в виду?

— Тише, — сказал Пазел, — ты разбудишь остальных.

Было все еще очень темно, хотя бледная пелена утреннего света окутала небо на востоке.

— Ушли, — повторил доктор. — На прогулку, да? Наблюдатели-за-птицами одолжили им ключ?

— Они перелезли через стену. Отт сбежал из павильона некоторое время назад, или, может быть, прятался и его вообще не поймали.

— Герцил и Таша тоже ушли с этим монстром? Просто взяли и ушли?

— Они не хотели этого, Игнус, — сказал Пазел. — Но, Питфайр, как еще мы собираемся выбраться отсюда? И они заставили Отта оставить веревку. — Он указал на угол стены, затем отчаянно замахал доктору. — Тихо! Треклятые наблюдатели-за-птицами узнают об этом, если ты не сможешь говорить потише.

Чедфеллоу больше ничего не сказал, но он не мог перестать расхаживать взад-вперед, и его шаги отчетливо отдавались на камнях вокруг разрушенного фонтана. Марила теперь тоже проснулась; она стояла, молчаливая и испуганная, обхватив себя руками от холода.

Нипс посмотрел на Пазела и прошептал:

— Солнце встает. Двадцать минут, самое большее тридцать, и не останется никакой темноты, в которой можно было бы спрятаться.

— Ты думаешь, нам следует перелезть через стену? — Пазел в отчаянии уставился на нее. — Просто вылезти и убежать, всем нам?

— Я думаю, это лучше, чем ждать, пока они заметят, что двое из нас исчезли ночью. Но я беспокоюсь о собаке.

Сторожевое животное лежало, свернувшись калачиком, на своей платформе и выглядело довольно холодным. Пазел не мог сказать, бодрствовало оно или спало.

Сверху донесся тихий шум.

Слава богам, подумал Пазел. Это была Таша, скользившая вниз по веревке. А вслед за ней, куда менее желанное зрелище, появился Дасту. Они бросились через двор, и Таша сжала руку Пазела.

— Никаких признаков Герцила? — спросила она.

— Разве ты его не видела?

— Они пропустили рандеву, — сказал Дасту. — Проклятье! Рядом с верфью разразилась какая-то суматоха — и она распространяется быстрее пожара. Даже здесь, в Среднем Городе, улицы просыпаются. Что-то очень не так. И я бы поклялся, что за этим стоит Арунис.

— Другой маленький помощник Отта, как оказалось, работал на чародея, — холодно сказал Пазел. — Откуда нам знать, что ты не работаешь на Аруниса?

— Суди об этом сам, Мукетч, — сказал Дасту с таким же ядом. — Что касается меня, я бы с радостью оставил тебя здесь. Но, увы, Сандор Отт — мой хозяин, и он приказывает иначе.

— Сейчас нам надо думать только об одном, — сказала Таша, — как выбраться отсюда. Мы не нашли выхода из Масалыма, но одно мы поняли: если мы не хотим немедленно снова попасть в плен, мы должны направиться в Нижний Город. Это опасно, но, по крайней мере, там есть укромные места. Здесь, в Среднем Городе, повсюду длому. — Она напряглась. — Айя Рин, он нас увидел.

Пес сидел и наблюдал за ними. Его глаза были устремлены на Дасту, как будто он прекрасно понимал, что тому здесь не место. Но он не издал ни звука.

Внезапно Пазел заметил, как хорошо он может видеть морду пса. Ночь закончилась, и с каждой минутой становилось все светлее.

— Хорошо, — сказал он, — если мы уходим, то должны идти сейчас. Но давайте не будем будить Ускинса с Рейном, пока кто-нибудь из нас не заберется на эту стену. Они слишком непредсказуемы. Они могут поднять какой угодно переполох.

— Крыша достаточно большая и плоская, — сказала Таша. — Мы можем поднять на нее всех, а затем выбрать момент, выскользнуть на улицу и убежать.

— Что бы вы ни делали, делайте это быстро, — сказал Дасту. Он подошел к свисающей веревке, уперся ногами в стену и быстро подтянулся на крышу. Остальные с опаской посмотрели на пса, но животное молча сидело на своей платформе, настороженное, но неподвижное.

— В этом животном есть что-то странное, — пробормотал Чедфеллоу.

Таша забралась следующей. Присев на корточки рядом с Дасту на крыше, она поманила Марилу:

— Давай, ты легкая, ты поможешь тащить нам отсюда.

Марила ухватилась за веревку, и Таша с Дасту вытащили ее наверх. Таша снова бросила вниз веревку. Пазел поймал его и передал Нипсу.

— Та же причина, приятель, — сказал он. — Ради Рина, не спорь со мной.

— Не буду, — сказал Нипс, — но тебе лучше начать будить остальных прямо сейчас.

Пока Нипс карабкался наверх, а Чедфеллоу держал веревку, Пазел пошел будить трех оставшихся. Ускинс лежал на своем участке среди травы; он озадаченно фыркнул, когда Пазел встряхнул его, и его глаза, казалось, открылись неохотно. Драффл мгновенно проснулся и вскочил на ноги, как будто всю ночь ждал сигнала. Настоящий контрабандист, подумал Пазел. Доктор Рейн бормотал что-то себе под нос, хрупкий и дезориентированный.

— Я потороплю доктора, — сказал Драффл. — Затащи старика Чедфеллоу на стену, если сможешь с этим справиться.

Но «старик Чедфеллоу», как знал Пазел, был крепок для своего возраста и взобрался с легкостью. Неприятности пришли от Ускинса, который выглядел напуганным всей этой процедурой. Пока Пазел держал канат для Чедфеллоу, первый помощник глядел на него не отрываясь, его губы дрожали.

— Мукетч, — сказал он наконец, — я не хочу возвращаться на корабль.

Пазел удивленно повернул голову.

— Мистер Ускинс, — сказал он, — мы еще не знаем, куда направляемся. Главное — убраться отсюда, пока мы можем.

Пес тихонько заскулил.

— Не имеет значения, куда, — сказал Ускинс. — Я буду следовать приказам, большое спасибо.

— Приказам? Кто вам приказал сидеть в этом треклятом сумасшедшем доме?

— Сэр, — поправил его Ускинс.

— Сэр, — в замешательстве повторил Пазел. — Послушайте, вы не можете хотеть остаться здесь. Они могут запереть вас навсегда, или ставить над вами эксперименты, похоронить вас заживо — все, что угодно. Разве вы не понимаете, кто главный в этом городе? Арунис и его банда, вот кто.

При упоминании о колдуне Ускинс отшатнулся, словно Пазел ударил его по лицу.

— Ты, негодяй! — взорвался он. — Ты с самого начала имел на меня зуб! Я сказал Роузу высадить тебя с корабля еще в Этерхорде, в тот день, когда ты мучил авгронгов. А теперь ты спровоцировал чародея!

— Мистер Ускинс...

— Ты наглый и умный, и ты не остановишься, пока мы не умрем. Вот к чему пришел Арквал — к тебе, треклятому лицу будущего. Я не могу этого вынести. Подумать только, что ты служил на самом «Чатранде». Во времена моего дедушки тебе не разрешили бы разговаривать с джентльменом-моряком, не говоря уже о том, чтобы служить под его началом.

Пес заскулил громче и даже начал царапать лапой стекло.

— Джентльмен-моряк, — сказал Пазел, уже кипя от злости. — Мистер Ускинс... Питфайр, это даже не ваше настоящее имя. Вы Стьюки Кто-то, или Кто-то Стьюки, из деревни, где собирают гуано, к западу от Этерхорда, и я пытаюсь спасти вашу чертову невежественную свинячью шкуру только потому, что вы больны, на самом деле больны, и я чувствую себя немного... О, кредек, неважно, просто взбирайтесь на треклятую стену, ради любви к Рину. Сейчас, сэр.

Ускинс замер, явно шокированный горячностью смолбоя. Пазел сунул ему в руку веревку. Медленно в глазах Ускинса появилось понимание, а вместе с ним появился новый, более острый страх. Он уперся ногами в стену и начал карабкаться.

Пес тревожно тявкнул. Пазел посмотрел на него: существо танцевало на своем пьедестале, описывая круги. Повинуясь внезапному порыву, Пазел бросился через двор, чтобы встать перед ним. «Тише!» — прошептал он. Пес посмотрел в конец коридора и склонил голову набок. Затем он посмотрел Пазелу в глаза и жалобно заскулил. Его дыхание затуманило стекло.

— Ш-ш-ш, — сказал Пазел, — хороший пес, хороший пес.

Внезапно пес прижался носом к запотевшему стеклу между ними. Он двигался боком, волоча нос, борясь за равновесие.

— Мистер Драффл, — громко сказал Пазел, — я думаю, этот пес проснулся. Я имею в виду, что это разбуженное животное. Потому что, Боги внизу, оно… пишет.

Пес писал. Носом. Одно нацарапанное и отчаянное слово.

БЕГИ.

Пазел подпрыгнул. И тогда он услышал это, тихое, но уверенное: гул сердитых голосов. Множество голосов, кричащих и приближающихся с каждой секундой.

Он попятился. Пес стер слово своим лбом. Озадаченный Пазел поднял руку в знак благодарности.

— Дезертиры! Вероломные дезертиры!

Пазел снова развернулся. Это был доктор Рейн, стоявший в дверях спальни. Он уставился на фигуры на крыше, его крики были похожи на звон посуды, брошенной в стену.

— Оставить своих товарищей по кораблю, оставить старика в этом человеческом зоопарке! Злодеи! Предатели! Холодные, подлые, чудовищные...

Пазелу пришлось отдать должное мистеру Драффлу: флибустьер сделал именно то, что от него требовалось. Он заставил доктора замолчать одним гуманным, быстрым ударом в живот, затем поднял его и побежал туда, где, сжимая веревку, стоял Пазел.

— Связывай под мышками, парень! Быстро!

Откуда-то из глубины коридора донеслись крики — множество голосов, громких и даже угрожающих. Они в северном крыле! Откройте эту дверь! У кого из вас есть ключ?

Пес метался взад-вперед.

— Поднимайте его! — взмолился Пазел, и остальные подчинились. Рейн брыкался и вырывался; бедняга просто понятия не имел, что с ним делают.

Следующие две минуты были мучительными: Таша рвала узел на груди Рейн, а доктор в замешательстве ее бил. Наконец она сдалась, схватила нож Дасту, перерезала веревку выше узла и швырнула укороченную веревку Пазелу и Драффлу. Было несколько ужасных мгновений паралича, когда каждый умолял другого подняться первым, и голоса становились громче, ближе. Наконец Драффл сдался и взобрался по стене, как обезьяна.

— Скажите им, чтобы они легли! — сказал Пазел. — Ровно и тихо, и подальше от края. Поторопитесь, мистер Драффл, пожалуйста! — Он с тревогой оглянулся на стеклянную стену и дверной проем. Пес исчез; откуда-то издалека он слышал лай. Он услышал, как Драффл крякнул, переваливаясь через край. Таша бросила вниз конец веревки. Как раз в тот момент, когда он схватился за нее, дверь распахнулась. Пазел карабкался, жалея, что у него нет силы Таши, пока остальные тащили его наверх. «Быстрее!» — прошипела Таша сквозь зубы. Пазел глубоко вздохнул и потянулся, раскачиваясь, а по коридору уже стучали шаги. Он перекинул ногу через крышу, Чедфеллоу схватил его за рубашку и одним могучим усилием выдернул вверх. Пазел уловил отблеск света факела сквозь стекло. Он откатился от края, и те, кто еще стоял, бросились вниз. Все замерли.

Прямо из-за стеклянной стены донеслись злые голоса, как мужские, так и женские. «Они в спальнях! Откройте дверь, откройте дверь!» Зазвенели ключи, заскрипели ржавые петли, и толпа ворвалась внутрь, крича, неистовствуя. «Не позволяйте им укусить себя, — закричал мужчина-длому. — И не пачкайте себя их кровью. Отверните свои лица, и только потом их режьте».

Пазел почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Это был голос того длому, который накануне возглавлял толпу. Того, кто пообещал вернуться и их убить.

Внезапно крики изменились:

— Не здесь, Кудан! Это место пусто! Этот безмозглый пес охраняет пустую клетку!

— Но я кое-что слышал.

— Они были здесь, жили здесь. Может быть, их перевели в южное крыло.

— Ложки, чашки, тарелки. Кровь Земли, с ними обращались точно так же, как с длому. И так много еды!

— Некоторая еда моя, — сказал Рейн вслух. Нипс бросился на него, затыкая ему рот. К счастью, старый доктор все еще пытался отдышаться, и его голос не долетел до длому.

— Нам придется сжечь всю еду, — зло сказал один из них, — и матрасы. Как и их тела. Огонь для проклятых, как говорится.

— Лучше всего сделать это подальше от города. Где-нибудь очень далеко, чтобы проклятие не вернулось. Черный Язык, может быть.

— Черный Язык! Нам не нужно заходить так далеко, Кудан.

— Нам все еще нужно поймать людей, — сказал их предводитель. — Пойдем, пришло время снова поговорить с этими врачами. — Несколько нервных смешков, затем: — Держись подальше, чертов пес! Это развлечение не для таких, как ты.

Голоса стихли. Несколько минут никто не двигался. Пазел обнаружил, что дрожит с головы до ног.

— Не двигайтесь, все, — прошептал он. — Они все еще ищут нас, не забывайте.

Почти десять минут они лежали молча; даже доктор Рейн, казалось, наконец осознал ситуацию. Пазел посмотрел вдаль за собственными ногами: там возвышалось еще больше гор, простирался еще бо́льший город, текло еще больше водопадов. У него возникло странное ощущение, будто он смотрит на ту же картину через меньшее окно: Масалым по-прежнему нависал над ними, как и с палубы «Чатранда», но теперь Пазел находился внутри Среднего Города, вглядываясь между его куполами, башнями и одинокими деревьями в то, что, несомненно, было Верхним Городом — самым высоким уровнем, где горы вплотную подходили друг к другу, и река протискивалась сквозь них, чтобы обрушиться еще на один утес, в еще одной белой массе пены.

Потом они осторожно сели.

— Что теперь? — прошептала Таша.

Похоже, ни у кого не было ответа. Пазел перевел взгляд влево и вправо. Оранжерея оказалась намного бо́льшим комплексом, чем он предполагал: восемь или девять побеленных зданий, соединенных арками и крытыми переходами. Было еще три просторных двора, похожих на тот, из которого они только что сбежали, и парадный подъезд с беломраморными лестницами и цветами, сверкающими красным и желтым. Все это место можно было бы принять за особняк какого-нибудь эксцентричного лорда, если бы не обнесенные стеной вольеры с восточной стороны, где тол-ченни сбивались в испуганные стаи.

— Мы знаем, что должны сделать, — сказал Нипс. Он указал на север, на утес. — Прокрасться туда, перелезть через забор, отвязать веревку и проскользнуть вниз, в Нижний Город. Верно?

— Невозможно, — сказал Дасту. Он указал на приземистое каменное здание в полумиле от них, построенное прямо на утесе. — Это казарма. Там полно людей, которые следят за Нижним Городом. Видите, за этим есть еще одна. Они повсюду вдоль утеса.

— Средний Город на страже против Нижнего? — спросил Нипс.

— Разве ты не понимаешь? — сказал Дасту. — Средний Город предназначен для более богатых длому. Те, кто там, внизу, почти умирают с голоду. Эти длому не хотят, чтобы жители Нижнего толпились здесь, усложняя жизнь, выпрашивая работу или еду. В любом случае, у нас нет ни малейшего шанса соскользнуть со скалы при дневном свете. Кроме того, веревка слишком короткая. Даже если мы повиснем на ее конце, нам придется прыгать с высоты в сорок футов.

— Как вы с Ташей спустились вниз? — спросил Пазел.

— Мы пробежали милю ближе к горе, где утес не такой высокий, — ответила Таша. — Но Дасту прав, нам бы это никогда не удалось при дневном свете.

Мистер Драффл, который перебрался поближе к улице, подполз обратно к ним, хмурясь.

— Все даже хуже, чем вы думаете, — сказал он. — Эти негодяи рыщут по всем улицам, разыскивая нас. И их стало больше, чем раньше. Несколько сотен, я бы сказал.

— Что ж, это все решает, — сказал Пазел. — Мы никуда не пойдем в ближайшее время. Может быть, вечером они сдадутся и разойдутся.

— Вечером, — усмехнулся Ускинс. — До вечера мы не доживем! Все эти башни. Кто-нибудь нас заметит, и тогда мы умрем. Ты был дураком, что привел нас сюда, Мукетч.

— Назови его дураком, если хочешь, — сказала Марила, — но мы были бы уже мертвы, если бы остались там, внизу, как ты хотел. И единственная башня рядом с нами — это та гигантская штуковина прямо впереди, и она, кажется, заброшена.

Первый помощник шмыгнул носом:

— Двадцать минут, самое большее. Вот сколько времени я нам даю. При условии, что этот шарлатан сможет удержаться от того, чтобы снова не завыть.

Они снова, улеглись как можно дальше от краев крыши, пока Средний Город занимался своей шумной и ворчливой утренней рутиной. Время от времени они слышали на улице странных мужчин, которые спрашивали о них, иногда с нескрываемым подозрением. Однажды чей-то голос поблизости взорвался яростью:

— Безвредны? Безвредны? Сестра, они дьяволы! Разве вы не слышали, что произошло в порту? Они вернули к нам нухзат! Они возрождают старые проклятия, изобретают новые. Мы смиренно подошли к ним, мы спросили, как мы можем загладить свою вину. Они не ответили.

— Может быть, они не смогли, — ответила женщина-длому, — потому что не знали, о чем вы просите.

— Знали! — крикнул мужчина. — Они хотят не справедливости, сестра, это месть! Этот день был предвиден!

После того, как два длому двинулись дальше, сердитые голоса стали звучать реже и с бо́льшим разочарованием. Но когда люди выглянули с крыши, они увидели, что улицы все еще переполнены. Не было никакого способа спастись.

Прошло двадцать минут, потом еще двадцать. Пазел, Таша, Нипс и Марила лежали на спине, немного в стороне от остальных, их головы были близко друг к другу, а ноги торчали, как спицы колеса. Пазел почти с шоком осознал, что ему комфортно. Солнце светило ярко, крыша грела спину. Он посмотрел на Ташу и подумал, что никогда не видел более красивого лица, но сказал совсем другое:

— Тебе не помешало бы хорошо вымыться.

Таша одарила его какой-то болезненной усмешкой. Ей нужно было бы просто рассмеяться, подумал он, но как она могла, после тех ужасных намеков и догадок о том, откуда она взялась? Герцил мог поверить в то, что утверждал адмирал Исик: что его жене Клорисуэле наконец удалось выносить ребенка после четырех выкидышей. Но Таша не могла. И Пазел не мог найти особых причин, почему она должна в это верить.

Не то чтобы он поверил хотя бы одному слову, сказанному Арунисом. Но идеи Нипса — совсем другое дело. Таша совершила несколько экстраординарных поступков во время Красного Шторма и в битве с крысами. Она управляла невидимой стеной. Рамачни наблюдал за ней всю ее жизнь. И кого еще могла иметь в виду Таша, когда сказала: Я никогда не позволю ей вернуться?

Но старый Исик, занимающийся тайной любовью? Немыслимо! Пазел был свидетелем шока адмирала от всего, что случилось с Ташей. Нет, Исик не приложил руку к этим интригам. Он был просто еще одним инструментом.

Пазел улыбнулся ей в ответ, чтобы скрыть мрачность своих мыслей. Даже инструмент мог зачать девочку от своей наложницы, а потом устыдиться и выдумать ложь о чудесной беременности своей жены. Она действительно могла бы быть дочерью Сирарис. Айя Рин, не позволяй этому быть правдой.

Таша снова перевела взгляд на небо.

— Что вы трое хотите сделать, когда это закончится? — прошептала она. — Я имею в виду, когда все закончится, и мы вернемся на Север, целые и невредимые?

Она не обманывала себя; Пазел мог сказать, что она знала, насколько маловероятно, что им когда-либо придется делать такой выбор. Сначала никто не ответил. Потом заговорила Марила:

— Я хочу пойти в школу. А потом, когда что-то узнаю, хочу начать преподавать. Школа для глухих людей. Половина ныряльщиков за губками в Толяссе рано или поздно теряет слух.

Нипс повернулся и неловко поцеловал ее в щеку.

— Ты можешь не приходить, — сказала ему Марила.

— Что ты хочешь сделать, Нипс? — быстро спросил Пазел, прежде чем они успели начать спорить.

Нипс покачал головой:

— Убраться подальше от треклятого океана, вот что. Я знаю, что нам, островитянам, полагается его любить, и иногда он мне действительно нравится. Но, кредек, с меня хватит. Я в море с девяти лет. Я устал представлять все способы, которыми мог бы утонуть.

Немного помолчав, он добавил:

— Я никогда в жизни не был на вершине горы. Ни одной. И никогда не прикасался к снегу. Я хочу набрать пригоршню и узнать, на что он похож. Может быть, это глупо, но я мечтаю о всяком таком.

Таша дотронулась до ноги Пазела:

— Твоя очередь.

Пазел заколебался. Почему этот вопрос так его тревожит? Таша даже не смотрела на него, и все же он чувствовал себя так, словно она загнала его в угол. Он попытался представить себе их двоих, поженившихся, поселившихся в Орч'дьюри или ее особняке в Этерхорде. Через тридцать лет. Пятьдесят. Он вспомнил видение, которое было у него в Брамиане: он и Таша присоединяются к какому-то лесному племени, удаляясь от мира в сердце этого гигантского острова. О чем он думал? Какое отношение фантазии или любовь, если уж на то пошло, имели к спасению этого мира от такого чудовища, как Арунис? Он прикоснулся к ракушке, которую Клист поместила ему под кожу на ключице. Раньше она его обжигала, когда Клист ревновала; теперь это была просто обычная ракушка. Эта мысль на мгновение повергла его в уныние.

— Ну? — спросил Нипс.

Пазел все подыскивал правдивый ответ. Я не хочу ничего хотеть, подумал он. Я не вынесу, если Ормаэл будет мертв или на двести лет старше. Отправиться туда, мечтая о чем-то, что никогда не вернется…

— Кажется, я не могу решить, — нашел в себе силы сказать он.

Внезапно среди остальных поднялся большой переполох. Пазел на мгновение подумал, что они подслушивали, и вскочили, чтобы выразить свое отвращение к его нерешительности. Но затем он увидел нечто, что заставило его забыть обо всем этом: Ибьен и принц Олик, идущие к ним по крыше, оба широко улыбающиеся. И последним из люка, который никто из них не увидел под подстилкой из листьев, появился Герцил. Он широко улыбался.

— Восемь ящериц греются на солнышке, — сказал он. — Спускайтесь, пока не сгорели.

— Так вот как обстоят дела, — сказал принц, почти бегом направляясь по коридору. — У него есть Камень, который мы должны вернуть до прибытия корабля — и, что более важно, до того, как ему удастся сделать что-то отвратительное, непоправимое.

Люди роились вокруг него, не отставая.

— Откуда мы знаем, что он еще ничего не сделал при помощи Камня, сир? — спросил Нипс.

— Мы все еще дышим, мистер Ундрабаст, — сказал принц.

Он дошел до конца коридора. Не останавливаясь, он наклонился к паре больших двойных дверей, широко распахнул их и ворвался в главный вестибюль Оранжереи. Там ждали его личные слуги и охранники, а также большинство наблюдателей-за-птицами, которые, казалось, разрывались между облегчением и разочарованием при виде удаляющихся людей. Один попытался вручить лист пергамента мистеру Драффлу.

— Простая анкета, это займет всего минуту...

— Меньше, — прорычал Драффл, сминая лист в кулаке.

Они прошли через наружные двери и оказались под ослепительным солнечным светом. Они находились в портике, выходящем на мраморную лестницу и широкие сады, раскинувшиеся перед Оранжереей. Таша вскрикнула от радости: Джорл и Сьюзит ждали там, непривязанные. Они набросились на нее, восторженно визжа.

— Умные собаки, — сказал принц. — Вы обучили их почти по стандартам длому, и это высокая похвала.

— Как вам удалось заставить их повиноваться? — спросила Таша, обнимая сразу обоих мастифов.

— Они не сделали ничего подобного, — засмеялся принц. — Но они слушают слова Фелтрупа, а тот убедил их, что я — друг. Поторопитесь, пришло время уйти отсюда.

— Да! — крикнул доктор Рейн, быстро спускаясь по лестнице. — Вон, вон, вон!

— Доктор не одобряет наше учреждение, — сказал Олик, — но на самом деле вам повезло, что вас заперли именно здесь. В Среднем Городе не так много зданий с плоскими крышами, хотя здесь предостаточно плоских голов. То или другое удержало ваших потенциальных палачей от поисков вас в самых очевидных укрытиях.

— Как вы от них избавились? — спросил Ускинс, у которого наступил момент просветления.

— Я оставил это Ваду́, — сказал принц. — Он был совершенно поражен, обнаружив меня живым, и весьма напуган, представив, сколько людей, возможно, уже узнали, через что он заставил меня пройти прошлой ночью. Достаточно сказать, что наши отношения начались с чистого листа.

За садами, которые выходили к Оранжерее, ждали три прекрасные позолоченные кареты. Их упряжки состояли не из лошадей, а из собак: по двенадцать массивных, широкоплечих псов на каждого, ждущих молча, но с нетерпеливыми глазами. Не было никаких кучеров, которых Пазел мог бы видеть. Но появилась толпа зевак, которую держали на расстоянии хорошо вооруженные масалымские солдаты.

— Принц Олик! Принц Олик! — закричали зеваки. — Что произошло на верфи? Это действительно был нухзат?

— Да, — сказал принц. — Я видел потемневшие глаза этого человека. Но вы должны доверять своим дедушкам, когда они говорят вам, что нухзат — это не безумие. В худшем случае это транс, в лучшем — трансцендентность. Если он вернется к нам как к народу, мы должны называть себя благословенными. [10]

— Ваш кузен-император... сочтет ли он нас благословенными? — крикнула какая-то старуха.

Принц печально улыбнулся:

— Нет, не сочтет.

Толпа заворчала, когда Олик усадил людей в кареты:

— Я могу быть честен с вами, мой народ, как делал всегда... или могу сказать вам то, что заставит вас улыбнуться. Иногда даже принц не может сделать и то, и другое. Шагайте живее, доктор Чедфеллоу, заходите. Джорл и Сьюзит могут бежать бок о бок со стаей.

— У них есть имена, — сказал кто-то.

— Конечно, есть, — сказал Пазел. — Разве вы не даете имена своим собакам?

Его ответ вызвал неловкое волнение — и Пазел внезапно понял, что говоривший имел в виду не собак. Какой-то высокий мужчина-длому указал на них.

— Кто они на самом деле, принц? — Он почти плакал. — Демоны, посланные, чтобы наказать нас? Тол-ченни, вылеченные магией?

— Разве вы не знаете? — ответил Олик, запрыгивая в карету. — Они, конечно, наши братья-альбиносы. Из Великолепного Двора Сирени. — Он с грохотом захлопнул дверь.

В каждой карете было по шесть мест. Пазел был зажат между Ташей и принцем, лицом к лицу с Ибьеном, Герцилом и Чедфеллоу. «Домой!» — крикнул один из помощников принца. Собаки тявкали и скулили; карета дернулась один раз, затем начала катиться. Таша позвала Джорла и Сьюзит, которые с лаем пристроились рядом с ними. Открытое пространство вокруг Оранжереи уступило место узким улочкам. Вокруг них сомкнулись ярко раскрашенные дома, магазины и таверны.

— Вы удивлены собачьими упряжками, — сказал Олик. — Им всегда отдавали предпочтение в Среднем Городе. Расстояния здесь невелики, а звери универсальны. Полную стаю, вроде этой, можно разбить на небольшие упряжки для карет поменьше или даже отправить по поручениям одних, следуя маршрутам, которые они выучили наизусть. Уверяю вас, без своих собак город осиротеет.

— Мы возвращаемся на «Чатранд», сир? — спросила его Таша.

— Я, конечно, надеюсь, что некоторые из вас вернутся, — сказал принц. — Но сначала поедем со мной в Верхний Город. На данный момент нет более безопасного места.

Они с грохотом проехали по мосту через пенящийся Мей, затем поднялись по извилистой дороге на холм. Длому поворачивались в их сторону и долго не отводили взгляда. Продавцы цветов, протягивающие букеты и называющие цены, опускали руки и изумленно глазели на человеческие лица.

В Среднем Городе жизнь явно была лучше. Дороги были менее изрыты колдобинами, сады менее заросли сорняками. Пазелу не попалось на глаза ни одного заброшенного дома, хотя кое-где разбитое окно сиротливо смотрело на улицу, или осыпающаяся стена выглядела скорее залатанной, чем отремонтированной. Но такие недостатки были ничем по сравнению с разрушенным Нижним Городом.

— Это действительно другой мир, — сказал Чедфеллоу, наклоняясь, чтобы заглянуть в окно. — Я почти не вижу голодающих — но, интересно, узнаю ли я об этом по лицу длому?

Принц с тоской посмотрел на Чедфеллоу.

— Голодный ребенок выглядит совершенно одинаково, будь то человек или длому, — сказал он. — Что касается Среднего Города: да, это другой мир. Это ядро, до которого сократился Масалым, но, боюсь, скоро он сократится еще больше. Здесь есть еда, как раз достаточно. И есть безопасность от нападения извне, пока течет река, а стражники поддерживают на стене видимость охраны. Но нигде в Масалыме нет ни довольства, ни покоя. У большинства жителей Среднего Города есть только одна цель: закрепиться в Верхнем, пополнить его маленькие, богатые ряды. Такие события, как внезапная вспышка нухзата, только заставляют их желать этого еще отчаяннее. И амбиции тех, кто уже живет в Верхнем Городе, состоят в том, чтобы забыть о нижних уровнях.

— Забыть о них, сир? — спросил Герцил.

— Они помнят Средний Город только как место, куда по́вара посылают за капустой, а дворецкого — за кормилицей, — сказал Олик. — Нижний город они вообще забыли. Считается не совсем уместным даже упоминать о нем, особенно в присутствии детей или во время еды.

— Я не понимаю, — сказала Таша. — Они не могут не думать об этом. Он сидит у них на коленях.

— Их колени спрятаны под столом изобилия, — сказал Олик.

Ибьен смущенно отвел взгляд.

Доктор Чедфеллоу нахмурился.

— Как такой порядок дел может продолжаться? — спросил он.

— В самом деле, как, — сказал принц. Он задернул занавески на окне кареты. — Фелтруп совершил великое дело, предупредив нас об этом корабле, — сказал он. — Если мы переживем следующие несколько дней, нам есть за что его поблагодарить. — Он улыбнулся Пазелу. — Вместе со всеми остальными в этой ночной цепочке.

— Ваше Высочество, — сказал Пазел, — как получилось, что теперь все вам повинуются? Это не может быть просто страхом Ваду́ перед законом, который защищает вашу семью.

— Совершенно верно, — сказал Олик. — Закон о семье должен держать Ваду́ в повиновении — в конце концов, у меня есть свидетель его покушения на мою жизнь, — но есть и более глубокая причина. Все очень просто: когда Во́роны прибудут в Масалым, у них будет либо Нилстоун, либо головы всех, кто его охранял. У Ваду́ нет выбора: он должен поймать Аруниса или провести остаток своих дней в бегстве от Макадры.

Существует также опасность паники. Город боится вас и нухзата, и за обоими этими страхами скрывается страх безумия, главный страх нашего народа. Этим утром я столкнулся с Иссаром, и ему понадобилась вся моя помощь, чтобы преодолеть свой собственный ужас настолько, чтобы посмотреть фактам в лицо. Когда, наконец, он это сделал, он назвал меня Защитником Стен, а это означает, что теперь я командир Ваду́. Я незамедлительно отстранил его и его старших офицеров от управления верфью. Я также потребовал, чтобы мне принесли приказы из столицы. Они прибыли прошлой ночью с почтовой скопой и подтверждают предупреждение Фелтрупа: «Кирисанг» находится на пути в Масалым.

— «Кирисанг», — сказала Таша, в ее глазах загорелось узнавание. — Я читала о нем. Это сеграл, такой же, как «Чатранд». Один из Великих Кораблей, которые пересекли Неллурок и не вернулись.

— Он вдвое старше «Чатранда», — сказал Олик, — но не заблуждайтесь: он совершенно цел и чудовищен. И он был частью Платазкры, великой оргии завоеваний, охватившей Бали Адро, и будет экипирован для войны самым ужасным образом. Но есть кое-что похуже: на борту этого корабля находится сама Макадра. Макадра, которая тридцать лет не покидал Бали-Адро-Сити, разве что в астральных путешествиях — Макадра, который ненавидит море. Для такого путешествия может быть только одна причина: она намерена забрать Нилстоун себе. Это также объясняет, почему Арунис украл Камень. Лучше отказаться от «Чатранда» и Шаггата, чем навсегда потерять Нилстоун.

Я обрадовался только одной части сообщения: птица была выпущена, по-видимому, из Фандуэрель Эдж, а это означает, что «Кирисанг» находится в шести днях пути отсюда.

— Спасибо Наблюдателям наверху, — сказал Ибьен.

Но Олик предупреждающе поднял руку:

— Волшебница вполне могла солгать — особенно, если она надеется застать Аруниса врасплох. Более того, зачарованный поток все еще может течь, и он разгонит их быстрее любого ветра. А что, если и то, и другое верно? Боюсь, чтобы быть уверенным в побеге, вы должны уехать завтра до наступления сумерек.

— Завтра! — закричали остальные.

— Но это потрясающе! — сказал Чедфеллоу. — Как вам удалось убедить Иссара вообще согласиться на наш отъезд? Зачем ему соединять потерю Нилстоуна с потерей Великого Корабля?

— Потому что он загнан в угол, — сказал Олик. — Вызвать неудовольствие Макадры даже в незначительном вопросе вполне достаточно, чтобы решить его судьбу. Я предложил ему надежду на выживание, и он ухватился за нее обеими руками. Что касается корабля, то его ремонт, по существу, завершен. Более серьезная проблема — припасы. Люди Ваду́ еще не начали запасаться едой, водой, веревками или тканью. За исключением бочек из Нарыбира, трюм, в основном, пуст. У нас также не будет времени должным образом загрузить свежую еду или собрать достаточно консервированных продуктов для месяцев в море. Будет достаточно сложно заставить ваш экипаж вернуться с Турнирного Плаца на корабль и поработать над такелажем. Боюсь, вам придется балансировать груз в пути.

— Но мы не можем просто уплыть и оставить Нилстоун Арунису! — сказала Таша.

— Я очень надеюсь, что вам не придется этого делать, — сказал Олик. — Мы уже начали обыск Нижнего Города, дом за домом. Непростая задача: армия Масалыма невелика, а паника, вызванная нухзатом, уже привела к дезертирству. Тем не менее, если Арунис в Нижнем Городе, мы его найдем.

— Мы поможем вам, сир, — сказал Пазел.

— Не будь дураком, — сказал Чедфеллоу. — Ты слышал, что Герцил сказал об ужасе в порту. Наши лица только усилят хаос, и Арунису будет намного легче узнать о нашем приезде.

— Доктор совершенно прав, — сказал Олик. — Но, как только мы загоним Аруниса в угол, это будет другое дело. Я буду рад вашей помощи, если дело дойдет до битвы.

— Дело дойдет до битвы, — сказал Герцил — сейчас или позже. Но, сир: и поиск, и битва были бы легче, если бы у меня был Илдракин. Вы должны снова допросить Ваду́. Я рассказывал вам, как опередил его солдат перед тем, как нас посадили в тюрьму, и поместил меч прямо внутри магической стены. Но сегодня утром он исчез, и, как вы знаете, в стене зияет неровная дыра.