LitPamiatniki

Сначала мгновение ошеломленной неподвижности; затем нахлынула боль, и он выругался на каскаде языков. Но он не был мертв, так что он продолжил двигаться. Он все еще мог все исправить. Он пополз сквозь черноту промокших и вонючих обломков. Мешки с испорченным зерном, концы кабелей, осколки разбитых амфор и обрезки дерева. Временами он почти купался в них. Он сомневался, что движется по прямой, но когда смог коснуться твердого корпуса, скорректировал свой путь.

И вдруг он: лунный свет. Не из какого-нибудь окна над ним, конечно, а снизу, отражаясь в луже на каменной набережной под «Чатрандом», через дыру в ее боку. Корабельные плотники еще не закрыли рану: оставалось установить на место две огромные доски, называвшиеся вельсами. Пазел продрался сквозь опилки (свежий сладковатый запах) и выглянул наружу через брюхо «Чатранда». Он находился в самом низу судна, всего в нескольких ярдах от киля и примерно в пятнадцати футах от земли.

Таша. Любовь и ярость безнадежно смешались внутри него. Он был слишком робок, защищая ее, слишком эгоистичен и медлителен. Айя Рин, позволь мне добраться туда вовремя.

Он свесился с самого нижнего вельса и отпустил. Боль пронзила его ноги в том месте, где они ударились о камень, но он сумел неуклюже перекатиться, маневр, которому так старалась научить его Таша. Наконец-то на суше, абсурдно подумал он, с трудом поднимаясь на ноги. Затем он нырнул под киль, бросился к противоположному краю помоста и начал взбираться.

Прохладный воздух принес проблески надежды. Иногда невезение было китом, который пожирал тебя. Иногда ты выползал из его брюха и продолжал сражаться.

Длому на берегу сначала не заметили Пазела, а, заметив, не смогли придумать, что с ним делать. Люди не должны были покидать корабль, но единственным желанием этого юноши, казалось, было вернуться внутрь. Они могли бы отругать его, но им было приказано не разговаривать с командой, за исключением чрезвычайных ситуаций, и поэтому они придержали языки. Решение, как это бывает, стоило многих жизней.

Пазел поднялся примерно на восемьдесят футов, когда на нижней орудийной палубе Фулбрич вышел из насосного отсека и быстро закрыл за собой дверь. В последний раз в своей жизни он надел свое старое, фальшивое лицо. Он был готов рассмеяться и рассказать самоуничижительную историю о том, как нырнул в комнату, чтобы прийти в себя после отвратительной работы в лазарете — но его никто не видел, коридор по-прежнему был пуст. Он снова открыл дверь насосной.

Арунис ворвался в проход, подняв перед собой свою огромную булаву. Фулбрич снова подумал о том, каким ужасным он стал. Когда-то маг был тучным; сегодня он был похожим на скелет существом с вытаращенными глазами, крупного телосложения, но истощенным в своем темном облегающем пальто, старый белый шарф обвивал сухую и тощую шею. И все же в этих руках, которые сжимали жестокое оружие, как игрушку, была сила, а в его глазах все еще светилась страсть.

Он быстрым шагом направился на корму.

— Камень все еще в хлеву, — сказал он, больше самому себе, чем Фулбричу, который почти бежал, чтобы не отстать. — Мне не придется к нему прикасаться. Я, конечно, его возьму. Никто не посмеет мне перечить. Турахи сбегут со своих постов, а тех, кто не убежит, я сожгу. Я заявлю права на Камень сегодня ночью, и он узнает во мне своего хозяина, создателя миров, следующего восходящего к Небесному Своду. Камень приносит смерть только более слабым душам. Все равно я не буду к нему прикасаться. Почему я должен прикасаться к нему прежде, чем узнаю, что могу?

— Вам следует пересечь корабль по нижней палубе, Мастер, — сказал Фулбрич, дотрагиваясь до его рукава.

— Мы пересечем здесь, — сказал Арунис.

— По нижней орудийной? Как пожелаете, Мастер. Возможно, вам повезет и здесь.

Чародей и его слуга поспешили дальше, мимо кают артиллеристов и оружейной. Наконец коридор закончился, и они вышли в центральный отсек. Лунный свет тускло просачивался сквозь орудийные порты и стеклянные панели над головой. Длинные ряды пушек отливали иссиня-черным в полумраке. Арунис заколебался, пристально вглядываясь в отсек.

— Пусто, — сказал он.

— Как я уже сказал, Мастер, сегодня вам повезло. Станапет и Болуту, должно быть, говорят с леди Оггоск, но в целом корабль спит.

— Не спит, — отрезал Арунис, бросив на него яростный взгляд. — Десятки мужчин бодрствуют, независимо от того, осмелятся ли они выйти из своих комнат или нет. Я чувствую их, притаившихся и напуганных. Почему они должны бояться? Что произошло за последний час, Фулбрич?

— За последний час? Ничего, Мастер. Я же говорил вам, я был с девушкой. Паткендл и его друзья рано ушли спать. Болуту поговорил с кем-то, посланным принцем Оликом, который сообщил ужасную новость.

Арунис быстро зашагал вдоль ряда пушек.

— Доставил ее ему, а не всей команде. Я начинаю сомневаться, соблюдал ли ты осторожность, Фулбрич. Сандор Отт все еще считает тебя своим агентом, или он видел тебя сквозь маску?

— Он полностью полагается на меня, сэр, — сказал Фулбрич с оттенком гордости. — Это он послал меня в погоню за Ташей с самого начала, как вы знаете.

— Тогда что тебе сказал великий шпион Аркуала?

— Мастер, он ничего не знает о плане Олика захватить Нилстоун.

— Сандор Отт не спит, дурак! Роуз не спит! Я почувствовал запах их мозгов, как только вышел из своих покоев! Почему они нервничают, Фулбрич? Чего они ждут?

— Твоей смерти, чародей. Ты прожил много лет — но сегодня пришла твоя смерть.

Это был Герцил. Воин поднялся с корточек между двумя орудийными лафетами. Скользящим шагом он двинулся, чтобы преградить им путь, Илдракин свободно болтался в его руке, в глазах горела жажда убийства.

Лицо колдуна исказилось от ярости.

— Моя смерть, — ухитрился усмехнуться он, но в злобном голосе послышался страх.

— Мне кажется, — сказал Герцил, — что ты хотел узнать побольше об этом клинке с тех пор, как мы виделись в последний раз. Даже твой шпион счел нужным расспросить о нем Ташу — самым непритязательным образом, конечно.

— Ты должен удовлетворить его любопытство, Станапет, — сказал второй голос.

Арунис и Фулбрич обернулись. Позади них появился Сандор Отт с мечом тураха в руке и со своей дикой улыбкой на лице.

Арунис повернулся и схватил Фулбрича за горло:

— Червяк! Твоя смерть будет первой из многих!

— Сверни ему шею, и ты окажешь ему услугу, — засмеялся Отт. — Мне надо несколько минут, чтобы просто описать мое наказание для предателей. Но ты все неправильно понял, Арунис. Он предал меня, а не тебя.

Арунис бросила на Отта взгляд, полный ненависти и подозрения. Тем не менее, он отпустил Фулбрича. Юноша упал на пол, хрипя в агонии. Арунис пнул его плашмя, затем удержал неподвижно своим ботинком.

Уголком подбитого глаза Фулбрич увидел, как Отт достал что-то из-за пояса: короткое цилиндрическое устройство из дерева и железа. Старый шпион приподнял бровь, глядя на него:

— Помнишь это, так, парень?

Фулбрич действительно помнил. Это был пистоль: что-то вроде ручной пушки, первой в своем роде во всем мире. Оружие, но неуклюжее, неточное, хрупкое и бесполезное без спичек. Но на Симже Отт показал ему, как устройство может выстреливать свинцовой сферой сквозь бронированную грудь. Тогда Фулбрич подумал: Империи, которая может построить такое, нельзя противостоять. Это победившая сторона, моя сторона. И он был прав, пока он не встретил Аруниса.

Отт начал кружить вокруг пары, медленно, небрежно.

— Что ж, Станапет, — сказал он, указывая на Фулбрича, — ты обещал, что это будет стоить моего времени, и я рад признать, что ты сказал правду. Предатель в Тайном Кулаке! Если бы мы были в Этерхорде, я бы подал прошение об отставке, стоя на коленях перед Магадом. Но почему ты не сказал мне раньше?

— По той же самой причине, по которой я не сказал почти никому, — ответил Герцил, тоже начиная кружить. — Потому что этот маг подслушивал наши мысли. Возможно, он не может проникнуть под поверхность, но когда наши мысли обращаются к убийствам и предательству, поверхности достаточно. Это было все, что я мог сделать, чтобы удержаться от размышлений о Фулбриче и, таким образом, не выложиться полностью. И, конечно, нужно было поддерживать видимость перед самим симджанином.

Арунис повернулся на месте. Внезапно он стал похож на загнанного в угол зверя, его изможденные губы растянулись, обнажив зубы.

— Обманывать обманщиков, — сказал Отт. — В своем классе ты всегда был лучшим.

— У нас был сильный стимул добиться успеха, — сказал Герцил.

— У нас? — удивился Отт.

— Да, — сказал другой голос из тени, — у нас.

Это был Болуту. Освещенный светом луны, он быстро подошел и встал слева от Герцила. Он посмотрел на Аруниса, и его лицо, обычно такое безмятежное, исказилось от ярости:

— Двадцать лет я отдал твоему падению. Двадцать лет — и двести. Я потерял свою семью, весь свой мир. Единственными друзьями, которые у меня остались, были мои товарищи по кораблю, те, кто плыл со мной на Север, и я видел, как ты выслеживал и убивал их. Ты воплощение всех пороков, маг. Но тебе не удалось убить нас всех.

— Тогда давай это исправим, — сказал Арунис и прыгнул на него.

— А-а-а!

Голос принадлежал леди Оггоск. Арунис внезапно начал барахтаться, как будто столкнулся с невидимым занавесом или сетью. Вдоль края грузового люка ковыляла пожилая женщина, тяжело опиравшаяся на свою трость. У ее ног скользила рыжая кошка с Красной Реки, Снирага, вся ее шерсть стояла дыбом.

— Я предупреждала тебя, чародей, — сказала она, — что, если ты поднимешься на борт «Чатранда», он станет твоей могилой. Ты помнишь тот день в проливе Симджа? Ты помнишь, как ты смеялся?

— Я все еще смеюсь, — сказал Арунис.

— Лжец, — захихикала она, — ты напуган до смерти, как и должно быть. Я мало занималась колдовством с тех пор, как мы встретились — очень мало за последние сорок лет, по правде говоря, — и я сделаю ненамного больше за оставшееся мне время. Но я приберегала свои силы для сегодняшнего вечера, и они больше, чем ты думаешь. В последнее время твоя сила была растрачена впустую, не так ли? Путешествия во сне, слежка за мыслями, заживление трещин на руке Шаггата. Больше всего ты потратил, чтобы зарываться, как хорек, в ослабленные умы, а затем бросать их на Нилстоун, чтобы посмотреть, как быстро он их убьет. Чему тебя научили эти эксперименты, а? Ты собираешься, наконец, заявить права на Камень?

Арунис выпустил булаву из рук. Он боролся: его словно окружали ватные стены, которые сжимались тем сильнее, чем больше он боролся.

— Паутина ведьм, — усмехнулся он. — Заклинание для островных проказников, чтобы поймать пьяницу, который крадет яйца из твоего курятника. Самая примитивная магия на Алифросе!

— Очень примитивная, и я сомневаюсь, что ты потрудился выучить контрзаклинание, — сказала Оггоск.

— Безмозглая ведьма. Это заклинание меня не удержит.

Оггоск не сводила своих голубых глаз с колдуна.

— Удержит, хотя и недолго, — сказала она. — Но достаточно долго. И когда я захочу...

Она сжала два пальца вместе. Арунис наклонил голову и зашипел, как будто стены только что сомкнулись плотнее.

— ...Я привяжу твои руки к бокам, может быть, всего на полминуты: достаточно времени, чтобы один из этих мужчин шагнул вперед и отрубил тебе голову. Сражайся дальше, ублюдок! Дай мне повод сделать это сейчас! Тебе действительно нужны доказательства того, что я могу?

— Старуха, — прорычал Арунис сквозь стиснутые зубы, — я собираюсь тебя поджарить — ты медленно умрешь над ямой с углями. Отпусти меня. Ты не знаешь, с кем играешь.

— Как и ты.

На этот раз голос принадлежал Таше и донесся с лестницы позади мастера-шпиона. Она вышла, вооруженная и в доспехах, и ненависть в ее глазах заставила самого Отта посмотреть на нее с уважением. Энсил ехала у нее на плече. Позади нее появился капитан Роуз.

Фулбрич поднял голову, чтобы пристально посмотреть на Ташу. Тихий звук ужаса вырвался у него из груди.

— Да, Грейсан, — сказала Таша, — я знаю, кто ты.

— Ты ошибаешься, девочка, — сказала Арунис. Впервые в его глазах появился лукавый огонек. — Видишь ли, я знаю всех вас довольно хорошо. Но вы все еще не знаете друг друга.

Он ударил ногой Фулбрича:

— Ты, например, могла с самого начала знать, что этот червь задумал для тебя. Но знаешь ли ты, что он сделал с твоим отцом?

Рука Таши крепче сжала рукоять своего меча. Она посмотрела на леди Оггоск. Теперь, казалось, говорили ее глаза.

— Ты знаешь, что твой ухажер лично доставил его Сандору Отту? И что этот больной старый шпион, эта мерзость, замучил твоего отца до безумия в подземелье под Симджалла-Сити?

— Убей его, Герцил, — тихо сказала Таша.

— И благородный толяссец! — воскликнул Арунис. — Тот, кому ты всегда доверяла, кому поклонялась, кого обожала. Первый мужчина, о чьих прикосновениях ты когда-либо мечтала, разве это не так?

— Привяжи ему язык, ведьма! — сказал Роуз. Оггоск искоса взглянула на него, как бы говоря: Как ты думаешь, сколько я смогу выдержать?

— Он рассказал тебе, что в течение многих лет служил Отту, но он когда-нибудь уточнял? Он упоминал, как души не чаял в палаче твоего отца, как и все лакеи в Тайном Кулаке, как Дасту и сам Фулбрич? Назвал ли он поступки, которые сделали его правой рукой Отта? Признался ли он, кто на самом деле убил детей императрицы Маисы?

Роуз, Болуту и даже Энсил выглядели шокированными. Герцил помрачнел. Лицо Таши, однако, не изменилось. Она просто подошла вплотную к своему старому наставнику и коснулась его руки.

— Да, — просто ответила она, — он сказал мне. И я его люблю. Ты закончишь это сейчас, Герцил?

— Арунис, — сказал Герцил, его голос был напряженным, но твердым, — ты побежден, и через несколько секунд будешь мертв. Однажды я уже убеждал тебя вернуться на свой истинный путь — путь, по которому ты поклялся следовать, получив свои Дары. Ты ответил тем, что снова попытался убить нас. Теперь ты можешь сделать только одно, чтобы спасти свою жизнь, и только в том случае, если ты это сделаешь без промедления или обмана. — Герцил посмотрел на Болуту. — Скажи ему.

— Ты должен произнести Заклинание Отречения, — сказал Болуту.

— Ха! — воскликнул Арунис. — Чтобы спасти мою жизнь! Это очень забавно. Я произнесу Последнее Заклинание, Последнюю Команду, заклинание, которое превращает мага в смертного, без возможности когда-либо снова использовать магию. Искалечу себя, а потом сдамся! Любезное предложение от несостоявшегося мага-длому и исправившегося убийцы. Как я могу отказаться?

— Очень хорошо, — сказал Герцил. — Мадам.

Оггоск вскинула свои костлявые руки вверх. «Сайкра!» — взвизгнула она. Слово-заклинание с треском разнеслось по палубе. Арунис отшатнулся, сделав один болезненный шаг к орудийным портам. Там он замер, прижав руки к груди, только лицо и кончики пальцев слабо дергались. Казалось, он пытался заговорить, но его губы были неуклюжими и дрожали. Оггоск, напрягшись, указала похожей на клешню рукой на Герцила.

— Давай! — рявкнула она. — Быстрый, чистый удар!

Герцил поднял Илдракин и двинулся вперед.

Глаза Аруниса повернулись и уставились на Ташу. С огромным усилием он сказал:

— Т-твоя мать жива.

Таша мгновение никак не реагировала; затем ее спокойствие разлетелось вдребезги, как ваза, брошенная в стену.

— Остановись! Пожалуйста! — закричала она, прыгая вперед, чтобы схватить Герцила за руку.

— Не останавливайся! — взревел Роза. — Герцогиня устает! Убей его!

— Клорисуэла мертва, Таша Исик, — сказал Отт. — Я могу это гарантировать. Мне жаль.

— Клорисуэла была б-бесплодна, — сказал Арунис, теперь ухмыляясь. — Спроси Ч-ч-чедфеллоу.

— Чедфеллоу? — спросила Таша.

Если Арунис и освобождался от чар Оггоск, то это происходило от головы к ногам: он уже говорил легче:

— Д-доктор н-не смог ей помочь. Исик сдался и п-пошел искать в другом месте. Ты можешь догадаться, кого он нашел?

— Таша, — сказал Герцил, — твою мать звали Клорисуэла Исик. — Но Таша все еще держала его руку с мечом.

— Твою мать зовут Сирарис, — сказал маг. — Исик начал спать с ней за много лет до того, как была убита его жена. Отт все устроил. В конце концов, ему нужно было, чтобы у Исика была дочь. Для целей Договора.

— Ложь, Таша, ложь, — сказал Герцил.

— Исик заплатил за ее комнаты в районе банков. Он бывал у нее два или три раза в неделю — так часто, как только сам Отт мог держаться подальше от ее постели.

Таша заплакала. Отт крикнул Герцилу:

— Сделай это сейчас, Станапет, или отойди в сторону. — Он вытащил из кармана куртки коробок спичек.

Герцил высвободил свою руку с мечом из хватки Таши.

— Шлюхой была твоя мать, это точно, — сказал Арунис. — Вопрос в том, кто твой отец?

Затем из-за корабля донесся крик безумца. Словно привидение, Пазел бросился внутрь через орудийный люк. Он сбил чародея с ног, приземлился ему на грудь и нанес ему удар в лицо, который мог бы сломать челюсть более слабому человеку.

— Нет! Нет! Идиот! — завопила Оггоск.

Боль промелькнула на искаженном лице мага — а затем он ахнул, и его конечности задвигались естественным образом, свободные от заклинания Оггоск.

Его первым действием было выкрикнуть собственное заклинание: ужасное заклинание. Черная булава поднялась и полетела в Ташу. В то же время две пушки повернулись на своих станинах, как дубинки. Первая блокировала смертельный удар Илдракина. Вторая замахнулась на Сандора Отта. Но старый шпион был слишком быстр: он перепрыгнул через пушку с пистолем в одной руке и горящей спичкой в другой, и когда он упал, раздался оглушительный грохот (пушка, выше на три октавы), и Арунис громко закричал.

Но выстрел не убил мага. Он подбросил Пазела вверх с такой силой, что гвозди выскочили из досок потолка в том месте, куда тот ударился. Пазел подумал, что у него, должно быть, сломана спина, но каким-то образом он не потерял сознания: его решимость убить Аруниса прежде, чем тот сможет нанести новый удар — руками, заклинаниями или ложью, — была слишком велика. Но когда Пазел рухнул на пол, Арунис снова закричал, и тьма поглотила их всех.

Это была осязаемая тьма, похожая на чернила, налитые в воду. Пазел исчез в ней и оказался в бедламе из воющих, кружащихся тел. Кулаки и ноги наносили удары наугад. Он услышал крик Роуза: «Он у меня!» и почувствовал, как несколько оглушительных ударов сотрясли палубу. Затем капитан взревел от боли, чье-то тело метнулось рядом с Пазелом, и что-то рухнуло на доски помоста снаружи. Как раз в тот момент, когда Пазел ощупью двинулся в направлении шума, раздались два похожих удара. Затем Пазел нащупал край орудийного люка и высунул голову наружу.

Магическая тьма остановилась у окна: снаружи сиял обычный лунный свет. Пазел видел, как Герцил и Сандор Отт, словно пара акробатов, бросились вниз по лесам. Тридцатью футами ниже что-то свисало с перил: похоже, тело слабо брыкалось, возможно, даже умирало. Когда Пазел снова заглянул в корабль, магическая тьма исчезла. Роуз поддерживал Оггоск; у одного из них быстро текла кровь. Но где Таша?

— Нет! — внезапно воскликнул Герцил. Пазел посмотрел и увидел, что он держит в руках пустое черное пальто Аруниса. — Обман, иллюзия! Найдите его, пока он не сбежал!

Пазел нырнул обратно в корабль. Роуз, тяжело опиравшийся на пушку, махнул окровавленной рукой в сторону центра отсека:

— Туда! Они его преследуют! Беги, беги, будь проклята твоя душа!

Пазел побежал. Через мгновение он увидел Болуту, огибающего кабестан, мчащегося с обнаженным мечом. Впереди было светлее: лунный свет лился в грузовой люк. Большой брус фок-мачты все еще стоял там, прислоненный под углом, — и, внезапно, когда его взгляд прошелся по всей длине, Пазел увидел Ташу, взбирающуюся по брусу так быстро, как только она могла. Над ней, гораздо выше, поднимался Арунис.

— Болуту, сюда!

Пазел поднажал. Он добрался до грузового люка и выбрался на строительные леса, а затем на мачту. Он поднимался вверх гораздо быстрее, чем Таша: скалолазание было, пожалуй, единственным физическим упражнением, в котором он ее превосходил.

Мимо верхней орудийной палубы, главной палубы, верхней палубы, где они все стояли и работали вместе несколько коротких часов назад. Затем с берега раздались крики. Пазел поднял глаза — и возблагодарил богов.

Пятьдесят или шестьдесят длому, в основном солдаты в униформе, только что ворвались на причал. Они спорили, некоторые довольно горячо. Некоторые готовили луки и вынимали стрелы.

С верхней палубы Болуту крикнул:

— Стреляйте в него, братья! Стреляйте в него, ради любви к Алифросу!

Секундой позже к голосу Болуту присоединился голос Фиффенгурта, настаивавшего почти на том же.

Затем раздался общий крик тревоги. Пазел поднял глаза и увидел, как Арунис спрыгнул с мачты. Он достиг такой высоты, что мачта простиралась далеко за ограждение «Чатранда» к причалу. Расстояние казалось невероятно большим: Пазел решил, что Арунис не дотянет до причала, упадет примерно на 150 футов и ударится о твердый камень, недалеко от того места, где Пазел выполз через корпус.

Но этого не произошло. Арунис с легкостью преодолел щель. Солдаты поймали его, поддержали — а затем (Пазел почувствовал внезапное, мощное желание прыгнуть самому) отступили от него и подняли оружие в приветствии.

Голос мага донесся снизу, слабый, но ясный:

— Приведите лошадь и пошлите другого всадника вперед, чтобы сообщить обо мне. У меня дела в Верхнем Городе, и я не хочу, чтобы меня останавливали и допрашивали у ворот.

Кто-то метнулся прочь сквозь толпу. Арунис, пошатываясь, подошел к одному из сломанных фонарных столбов и прислонился к нему, в то время как солдаты толпились вокруг него, предлагая ему воду, хлеб, чье-то пальто. Арунис дотронулся до ноги, изможденная рука покрылась кровью. Затем он пощупал свою челюсть и поморщился. Словно вспомнив, он повернулся и посмотрел вверх, на мачту, за которую цеплялся Пазел. Юноша и колдун на мгновение встретились взглядами. Затем Арунис улыбнулся, кивнул ему почти сердечно и повернулся спиной к «Чатранду».

— Бесстыдный, назойливый, тупоголовый трус!

Леди Оггоск треснула своей тростью по спине Пазела. Пазел, перелезавший через поручень грузового люка, воспринял боль как должное. Оказаться лицом к лицу с Герцилом и Фиффенгуртом, как он сделал, выпрямившись, было значительно больнее.

— Я извиняюсь, — сказал он.

— Ты такой же надежный, как пятинедельные рыбные котлеты, — сказал квартирмейстер. — Почему бы тебе не сделать так, как тебе было сказано, хотя бы раз?

— Это был бы не Пазел Паткендл, так? — сказал Сандор Отт, который с некоторым разочарованием изучал свой расколовшийся пистоль.

— Он не знал, что происходит, — сказала Таша, в свою очередь перелезая через поручни.

— Замолчи, нечестивая девчонка, — взвизгнула Оггоск. — Многие, кто играл свою роль, не знали, что происходит. Капитан не знал, Сандор Отт не знал, Фиффенгурт оставался невежественным, как пень.

— Это немного преувеличено, герцогиня, — сказал Фиффенгурт.

— Заткни свой рот, ты, ходячая высушенная солью туша жабы! Арунис избежал смерти только потому, что этот мальчишка не послушался тебя и прыгнул на чародея прежде, чем Станапет смог нанести удар. Это правда, мое заклинание было чарами слабака. Я держала его не железной рукой, а слабой ниткой, и мне это удалось только потому, что я наматывала и копила свою нитку в течение тринадцати лет. Несмотря на это, я знала, что заклинание разрушится в то мгновение, когда кто-нибудь прикоснется к магу. Если бы не этот помешавшийся от любви смолбой, Станапет с легкостью его бы убил! Мы бы сейчас стояли вокруг его трупа, выпивая за нашу победу! О, будь ты проклят, будь проклята твоя низкая кровь ормали...

— Оставьте его в покое, — сказала Таша, ее голос внезапно стал опасным. Оггоск, ко всеобщему изумлению, повиновалась.

Герцил повернулся к Сандору Отту.

— Я держу свои обещания, — сказал он, — даже когда из них не может получиться ничего хорошего. — С этими словами он отстегнул от пояса ножны с белым ножом Отта и протянул их мастеру-шпиону.

Глаза Отта были прикованы к глазам Герцила. Он взял клинок, не глядя вниз.

— Вы хорошо поработали, выследив эту змею, — сказал он. — Он был бо́льшей угрозой, чем я когда-либо понимал. Но мы многому научились: у него все еще есть причины бояться меча. По крайней мере, некоторых мечей.

— И все же он превзошел нас всех, — сказал Герцил. — Роуз схватил его за руку, но потерял два пальца, когда маг достал собственный нож. Леди Оггоск сама пострадала от ударов...

— Тьфу, — сплюнула старуха.

— А ты, Таша: дай мне посмотреть, чего добилась эта булава. Прямо сейчас, если не возражаешь.

Таша неохотно приподняла край своей рубашки. На ее ребрах был широкий, чернеющий синяк и две глубокие раны, оставленные зубьями булавы колдуна.

— Дура! — сказал Герцил. — И с такой раной ты полезла на перекладину? Ты могла потерять сознание и разбиться насмерть!

— Но я этого не сделала, так? — сказала Таша.

— Немедленно отправляйся в операционную. Паткендл, отведи ее туда, тащи ее. Чедфеллоу уже работает над капитаном. Пусть он осмотрит и тебя тоже, когда закончит с Ташей. У тебя, может быть, и твердая голова...

— Такой позавидовала бы горгулья! — вставила леди Оггоск.

— ...но я видел, как ты ударился об эти потолочные доски. И еще твое падение в трюм. Вперед.

— Герцил, — сказала Таша, — Арунис сказал правду? Знал ли мой отец Сирарис… годами раньше свадьбы?

— Чепуха!

— Тебя не было в Этерхорде, когда я родилась, — сказала Таша. — Ты все еще скрывался с императрицей Маисой. Ты никогда не видел Клорисуэлу беременной.

— Что с того? Иди в операционную, я говорю, пока не свалилась в обморок.

— Сирарис — моя мать?

— Таша Исик: как твой наставник по боевым искусствам, я приказываю тебе обратиться за лечением этой раны.

— Пойдем, — сказал Пазел, дотрагиваясь до ее руки.

Таша злобно отдернула руку. Она долго смотрела на Герцила, а затем медленно двинулась к люку.

Пазел шел рядом с ней. Они не разговаривали, спускаясь на нижнюю. Таша шагала на корму, сжав руки в кулаки. Впереди в операционной Роуз взвыл от боли. Внезапно Таша остановилась и повернулась лицом к Пазелу, ее глаза были полны ярости и слез. Прядь ее золотистых волос была приклеена к плечу чьей-то кровью.

— Знаешь, для меня... — запинаясь, пробормотал Пазел, — я имею в виду, мне все равно, чья ты дочь...

— Заткнись.

Он ждал. Таша оперлась о стену, чтобы не упасть. Потребовались бы часы, чтобы выплюнуть все проклятия из этого рта, а она не говорила, не произносила ни слова. Ему было интересно, сколько крови она уже потеряла.

— Я все испортил, верно? — сказал Пазел.

Таша зажала ему рот рукой. С этим жестом они оба замерли. Ее рука сжалась; она придвинулась ближе к нему. Затем, не плача, а дрожа с головы до ног и вздыхая от всего того, что она не говорила ему неделями и пока не могла найти слов, она оказалась в его объятиях.

9. То, что мельком увидел Фулбрич, было не Фелтрупом, который к тому времени спал в своем шкафу. По всей вероятности, это была ветеринарная сумка Болуту. Если бы юноша ее взял, он был бы поражен, обнаружив внутри блокнот с теми самыми словами, которые только что произнесли длому и Герцил — «светлый день для Алифроса» и т.д. — написанными рукой Болуту, как сценарий к пьесе. РЕДАКТОР.

Глава 19. РЕДАКТОР РАЗМЫШЛЯЕТ О ПОВЕДЕНИИ СВОИХ ГЕРОЕВ

Они, конечно, слишком молоды.

Вы знаете, о чем я говорю. С разоблачением Грейсана Фулбрича не осталось никаких (логических) препятствий для плотской встречи между леди Ташей и Пазелом Паткендлом. В драматическом плане такая встреча почти обязательна. Ни один из молодых людей не является гормонально неполноценным. Оба рассматривали такую возможность в течение нескольких месяцев — и с неподобающей конкретностью, в случае мистера Паткендла. У них нет никаких признаков болезни или заражения. И им предоставлен невероятный набор возможностей: магическая стена, которая ни много ни мало, не дает всем соперничающим поклонникам вторгнуться в их предположительно надвигающееся блаженство.

Но я повторяю: этого не может случиться. Упомянутое блаженство не может произойти и, следовательно, не надвигается. Они слишком молоды.

Мой собственный статус философа и образца морали не имеет значения. Любой, от самой скромной торговки рыбой до самого почитаемого святого, может понять фундаментальную неправильность такой связи. Нам не нужно вдаваться в подробности. Великий Дизайнер, несомненно, постановил, что человеческие существа должны достигать физической зрелости в определенном возрасте именно для того, чтобы они могли воздерживаться от проявления этой зрелости еще пять-десять лет. В древней Сенадрии законный возраст составлял тридцать три года (хотя теперь мы знаем, что на склоне лет республика получала треть своего дохода от продажи специальных разрешений более молодым гражданам); в прекрасном Элиноне тридцать (вдвое больше возраста, в котором мальчиков заставляли идти на поле боя, а девочек на фабрики, чтобы подшивать им сапоги). По-настоящему просвещенные культуры, такие как элари в их холодных рыбацких поселках, стремятся полностью искоренить такое поведение. Некоторым, без сомнения, это удалось.

Томитесь тогда, Пазел и Таша, но томитесь в одиночестве. Не то, что мы не желаем вам радости — это далеко не так. Этот вопрос не подлежит обсуждению.

За исключением, конечно, ускользающих территорий их разумов. Каким бы тривиальным ни было последнее (в конце концов, нас беспокоит не их склонность), мы должны мимоходом отметить, что ни мистер П., ни леди Т. не рассматривают этот вопрос с нашей собственной точной и совершенной ясностью. Вот в чем заключается моральный урок.

Вы можете столкнуться с людьми, которым не следует вступать в половую связь. Будьте готовы все объяснить. Если, как в случае с Пазелом, они чувствуют, что это не более чем естественное выражение любви, которая не подлежит сомнению и хорошо доказана, убедите их усомниться в самом понятии «естественное». Если, как в случае с леди Ташей, они почувствуют желание отдать то, что им больше всего принадлежит, тому, кого они выберут, напомните им, что в этом выборе нет ничего святого. Магия может окружать их (один может сказать «Я тебя люблю» на двадцати пяти языках, другая достаточно сильна, чтобы держать в руке шар смерти), но магия не присутствует в отвратительном акте любви.

Если они протестуют против того, что их сближает непреодолимая взаимная нежность, обратите внимание, что практически все случаи первой любви заканчиваются разлукой и слезами, и что, следовательно, им лучше пропустить этот опыт. Если они ответят, что любовь должна быть у человека на первом месте, если только он не собирается всю жизнь играть в не-срывай-судьбы-покров, скажите им не занудствовать.

Если, наконец, они живут в страхе, что в любой день может быть слишком поздно: несущие смерть флоты, города, империи обязательно настигнут их; или однажды утром они проснутся и обнаружат, что спят — то есть стали безмозглыми и бесчувственными тол-ченни, которые не испытывают никакой любви — что ж, это ничего не меняет. Добродетель есть добродетель, и никто не должен встречать смерть без ее утешений. Скажите им это, если когда-нибудь у вас будет такая возможность.

Глава 20. ОБЛОМАННЫЙ КЛИНОК

2 модобрина 941

231-й день из Этерхорда

Она покачнулась, и он поддержал их обоих. Когда он поцеловал ее, Пазел понял, как тяжело ей было просто дышать. Ее объятия начались как нечто голодное и печальное, и через несколько секунд превратились в усилие не рухнуть на палубу.

— Пойдем, Таша, — сказал он.

Она покачала головой. Слезы вытесняли ярость. Он сказал ей, что понимает: она использовала Фулбрича, чтобы добраться до Аруниса, экранируя свои мысли, чтобы все были в безопасности. Он сказал, что любит ее за это, что она не сделала ему ничего такого, чего могла бы избежать. Эти слова просто заставили ее расплакаться. Поэтому в отчаянии он приподнял ее подбородок и поцеловал еще раз, неистово.

— Тебя волнует, что я думаю?

Таша кивнула сквозь слезы.

— Тогда не сопротивляйся мне, ради Рина. У тебя кровь заливает ботинки.

В операционной они обнаружили капитана Роуза, стоящего на коленях перед одним из тяжелых шиферных столов, запрокинув голову, и жадно пьющего из фляжки. Его левая рука была крепко привязана к поверхности стола, кисть туго обмотана бинтами. Чедфеллоу раскладывал позади него инструменты.

— Дьявол вернулся, — сказал Роуз, глядя на Пазела.

— Прошу прощения, капитан, — сказал Пазел. — Я пытался помочь. Я не знал о заклинании Оггоск.

— Иди гнить в Ямы, — сказал Роуз и снова глотнул. Причмокнув губами, он добавил: — Я найду способ вернуть то, что ты мне должен, Паткендл. В то время и в том месте, которые я выберу. Лучше держи ухо востро, парень. Семья Роуз всегда сводит счеты.

Чедфеллоу приказал Пазелу промыть рану Таши и наложить чистую хлопчатобумажную марлю на разрез. Пазел сделал, как ему было сказано, вспоминая свой сон про ее деревянное сердце. Таша ничего не сказала и даже не посмотрела на него.

Дверь открылась, и в комнату ворвался Свифт с маленьким дымящимся котелком.

— Горячие угли с камбуза, сэр, — пропищал он, — как вы и хотели.

— Наш новый помощник хирурга, — сказал Чедфеллоу, засовывая в котел странный инструмент, похожий на тупой железный шип. — Пустая трата моих усилий, тренировка Фулбрича. Значит, он под стражей?

— Под отличной стражей, — сказал Роуз и рассмеялся. Пазел невольно вздрогнул. Он мог догадаться, кто взял на себя ответственность за юношу-симджанина.

— Рад это слышать, — сказал Чедфеллоу, в свою очередь подбегая к Таше. — У меня самого найдется несколько слов для этого мальчика. Он едва не лишил Тарсела большого пальца.

Он отодвинул Пазела в сторону и начал отрезать ножницами часть окровавленной рубашки Таши.

— Была ли моя мать бесплодна? — внезапно спросила Таша.

Рука Чедфеллоу перестала резать, но лишь на мгновение.

— Бессмысленный вопрос, — ответил он. — Иначе она вряд ли могла бы быть твоей матерью, так?

— Вы собираетесь сказать мне, доктор?

Чедфеллоу нахмурился и уставился на рану, как будто голова Таши была нежеланным гостем на сцене. Наблюдая, как он зашивает кожу Таши ловкими, быстрыми движениями иглы, Пазел почти мог простить ему уклончивость. Но, накладывая швы, Чедфеллоу сказал:

— Это совершенно неуместно, Таша Исик. Мне предстоит провести капитану сложную операцию. И даже ради Магада Пятого я не стал бы проявлять неуважение к частной жизни своих пациентов.

— Она была моей матерью, — сказала Таша.

— Ну, разве не в этом вопрос? — вставил Роуз и захихикал.

Чедфеллоу посмотрел на него с отвращением. Он подошел к котлу, надел мягкую перчатку и поднял шип. Последний дюйм светился вишнево-красным.

— Чистый бинт на рану, Пазел, — сказал он, — затем широкая повязка вокруг туловища, чтобы его закрепить. Иди сюда, Свифт, и придержи его вторую руку.

Пазел сделал, как ему было сказано. Он пытался устоять перед странным искушением украдкой посмотреть на Роуза и Чедфеллоу, но в конце концов поддался: как раз в тот момент, когда доктор прикладывал кончик раскаленного шипа к изуродованной руке капитана. Крики Роуза не были похожи ни на что, что Пазел когда-либо слышал. Он отвел взгляд, надеясь, что Таша проявит больше здравого смысла, чем он сам. Запах прижженной плоти заставил его вспомнить о жареном поросенке, которого он когда-то ел, еще мальчиком.

Роуз впал в истерику:

— Собака! Палач! Потрошитель! Я вспорю тебе живот! Слышишь меня, ты, рогатый демон, колючий дьявол? Я заберу твой желудок, твой желудок и твою лицензию тоже!

— Держите его неподвижно, мистер Свифт!

— Он слишком силен, сэр! Он вытащил из пола треклятые шурупы!

— Пазел, — сказала Таша, — ты выглядишь ужасно. Тебе лучше прилечь.

— Я в порядке, — сказал он.

— Перестань смотреть на Роуза. Твоя голова ударилась о потолок или его?

Мгновение спустя они поменялись местами: Таша была на ногах, заставляя его сесть на стол, приподнимая его ноги. Когда он лег плашмя на спину, Пазель почувствовал, что комната начала вращаться. Роуз начал бредить о его отце, леди Оггоск и кошке. Таша велела Пазелу закрыть глаза, а когда он заколебался, наклонилась, чтобы поцеловать их.

— Ты должен был сделать так, как хотел Игнус, — сказала она.

— С твоими бинтами?

— Спрыгнуть с корабля в Этерхорде. Ты бедный дорогой дурачок.

Он действительно получил несколько ударов. Таша прижала прохладную влажную ткань к его лбу и глазам. Шумы в операционной начали стихать.

Когда ее рука снова коснулась его, он поймал ее и поднес к губам. Раздался возглас удивления. Из-под ткани Пазел увидел, что рука была черной и покрыта перепонками до первого сустава. Он убрал ткань и посмотрел в испуганные глаза советника Ваду́. Голова бледного длому закачалась вверх-вниз.

— Джатод, я думал, он труп! Что ты делал, мальчик, пытался поцеловать мое кольцо?

В операционной было полно вооруженных длому. Таша, Свифт и Чедфеллоу были окружены; капитан Роуз стоял с кляпом во рту из хирургической марли, копья были направлены ему в шею. Рука с отсутствующими пальцами была в ведре с водой; другая все еще держала его открытую флягу. Пазел попытался вскочить на ноги, но рука Ваду́ грубо сжала его плечо.

— Успокойся. Никто не собирается причинять тебе вреда. Мы услышали крики с этой палубы, но это была всего лишь ветеринарная... То есть медицинская процедура. Ты Ундрабаст?

— Паткендл, — ответил Пазел. — Что происходит, почему вы здесь?

Ваду́ повернул свое вечно изумленное лицо в сторону Таши.

— А это девушка по имени Ташисик. Очень хорошо, очень хорошо.

— Послушайте, советник, — сказал Чедфеллоу, — у вас могут быть благие намерения, хотя затыкать рот капитану — это возмутительно. Но чем бы вы ни руководствовались, это операция, и это мои пациенты.

— Я надеялся, что вы это признаете, — сказал Ваду́, его голова запрыгала быстрее. — Считаете ли вы себя достаточно квалифицированным, чтобы описать их состояние? И готовы ли вы сделать это в присутствии свидетелей?

— Конечно, я достаточно квалифицирован, — сказал Чедфеллоу, — но медицинские знания являются частными, сэр, по крайней мере, в нашей культуре...

— Его культура, вы слышали? — засмеялся один из солдат-длому.

— ...и вы все должны немедленно покинуть операционную, советник. Вы расстраиваете раненых.

— Их умы уже расстроены, — сказал Ваду́. — И ваш тоже… Доктор. Таков вердикт лучших умов Масалыма, которые наблюдали за вами с берега много дней.

Чедфеллоу был взбешен. Он протискивался вперед сквозь толпу, пока его не остановили охранники Ваду́:

— Советник Ваду́, я имперский хирург Его превосходительства Магада Пятого, повелителя Арквала. Не вам учить меня симптомам психического расстройства.

— Да, — сказал Ваду́ почти с сожалением, — мне и в голову не приходило, что вас можно научить. — Он сделал резкий взмах рукой. — Все они, кроме капитана. Вы знаете, что с ним делать.

— Мы не сумасшедшие, — сказала Таша. — Ваши люди просто ошибаются.

Ваду́ повернулся к ней, в его вытаращенных глазах читалось нетерпение:

— Когда я вошел в эту комнату, ваш капитан посмотрел на меня снизу вверх и закричал: «Моя мать — кошка».

Роуз зарычал.

— Черт возьми, мужик, я только что прижег обрубки его пальцев! — воскликнул Чедфеллоу. — Осмелюсь сказать, ты и сам мог бы немного взбеситься, если бы я поднес раскаленное железо к твоим открытым ранам.

— В любом случае, у вас нет права судить о нашем здравомыслии, — сказал Пазел. — Этот корабль — суверенная территория, и мы все граждане Арквала. — Это было не совсем правдой, но в тот момент тонкости вряд ли казались необходимыми.

— Ты бредишь, — сказал Ваду́. — Ты говоришь о местах, которых не существует. Это печальное зрелище, и я сомневаюсь, что вас можно вылечить. И все же, поскольку ведущее учреждение Империи находится прямо здесь, в Масалыме, почему бы не попробовать?

Чедфеллоу прищурил глаза:

— Что ты имеешь в виду? Какое учреждение?

— Всему свое время, — сказал Ваду́.

— Куда подевался принц Олик? — требовательно спросила Таша. — Он сказал, что мы должны встретиться с Иссаром.

— Принц Олик... отозван, — сказал Ваду. Затем, повысив голос, он сказал: — Хватит! Вы можете пойти тихо, вы пятеро? Да или нет?

— Нет! — закричал Свифт, цепляясь за ножку стола.

— Нет, — сказала Таша, полнимая руки для борьбы.

— Почему, — сказал Пазел, с огромным усилием сдерживая свою ярость, — вы даже не допускаете мысли, что мы можем быть в здравом уме? Разве это не немного безумно само по себе?

Ваду́ внезапно разозлился. Его глаза забегали, как будто Пазел сказал что-то, что поставило его в неловкое положение перед его солдатами.

— Не думал, что они окажутся такими вульгарными, — сказал он. — Мне они больше нравятся без речи.

— Вы можете ясно слышать, что я веду себя разумно, — сказал Пазел. — Я даже не повышаю голос. Я не хотел оскорбить вас, советник Ваду́. Я просто указываю на то, как вы ошибаетесь ааррг-ваа о Рин, пожалуйста, не нолуфнарррррр…

Он заткнул уши. Ум-припадок, атака невыносимых звуков, заставили его, дрожа, упасть на колени. Солдаты попятились к стенам; большинство, казалось, были готовы бежать. Ваду́ выкрикивал приказы, размахивая своими украшенными множеством колец руками в сторону людей. И прежде чем приступ полностью затмил его мысли, Пазелу пришло в голову, что спор только что был решен.

Сходни были тихо опущены: вооруженные алебардами солдаты-длому толпой ворвались на «Чатранд».

Ошеломляющая демонстрация силы! Быстро подтянули фургоны вдоль обеих сторон набережной, и, когда опустили их навесы, стали видны десятки жестоких пушек. Лучники с огромными арбалетами на треногах, каждый из которых представлял собой набор болтов со стальными наконечниками, заняли позицию между фургонами. Пешие солдаты хлынули по трапу, а вместе с ними появились всадники на зверях, которые повергли людей в ужас. Они больше походили на кошек, чем на что-либо другое, но их спины под седлами были широкими и плоскими, и они были такими же высокими, как лошади. Звери зарычали при виде людей, и длому пришлось выкрикивать заверения, утверждая, что сикуны не причинят вреда ни одной живой душе без разрешения своих всадников.

Сержант Хаддисмал с первого взгляда увидел стоящий перед ним выбор: сдача или смерть. Он выругался, но, по правде говоря, он ожидал этого момента с того момента, как первая каменная стена с грохотом встала на место, запечатывая корабль. Он оскалил зубы на победителей, но на этом его неповиновение закончилось: мученичество (по крайней мере такое мученичество) не было способом служить империи. Он приказал своим людям сложить оружие. В считанные минуты Великий Корабль был захвачен.

Длому были вежливы, но непреклонны. Запрет на общение с людьми был, по крайней мере, немного смягчен, они потребовали все оружие «больше складных ножей и меньше пушки». Они также конфисковали все источники пламени или возгорания, от спичек мистера Теггаца для разжигания печи до взрывчатки в крюйт-камере. Самих людей они разделили на группы: офицеры и солдаты на верхней палубе, матросы, смолбои и пассажиры третьего класса — внизу.

Советник Ваду́, довольный тем, что не встретил сопротивления, поднялся обратно на верхнюю палубу и обратился к офицерам:

— Вашего капитана пригласили помочь Плаз-Батальону в проведении определенных расследований. Он будет возвращен вам в ближайшее время, если все пойдет хорошо. Тем временем я поручаю вам поддерживать дисциплину среди ваших людей. Им не причинят вреда; действительно, мы тщательно подготовились к их комфорту и отдыху в павильоне на Турнирном Плацу Масалыма. Там у вас, я думаю, будет мало жалоб. Вы будете сами готовить себе еду. У женщин и детей будут отдельные помещения с кроватями. Вам, офицерам, будет предоставлено то же самое, но остальные члены экипажа должны принести гамаки. Возьмите любую одежду и любимые вещи, какие только пожелаете. Пройдет некоторое время, прежде чем мы вернем вас на этот корабль.

Офицеры громко запротестовали.

— Что вы задумали с ним сделать? — спросил Фиффенгурт. — Вы чините трещину в корпусе, и мы благодарим вас за это. Но теперь, когда мы пересекли Правящее Море, этот корабль наш дом — наш единственный дом. Вы не имеете права копаться в нем, как в чем-то выброшенном на берег.

Ваду́ ответил, что Масалым оставляет за собой право досматривать любое судно, вошедшее в его воды, не говоря уже о его стенах. Но он явно пришел не для того, чтобы дискутировать.

— Это время войны. Я требую, чтобы вы имели это в виду. Хаос и беспорядок недопустимы во время войны. Ваше удаление начнется через десять минут. — С этими словами он повернулся спиной к возмущенным офицерам, прошел по трапу и спустился в город.

Высадка прошла организованно. Людей гуськом проводили по сходням, во второй раз проверяли на наличие оружия на причале, затем уводили группами по сорок и пятьдесят человек, каждая партия была окружена вдвое большим количеством солдат-длому. Их путь вел вниз к широкой, продуваемой ветром, неосвещенной улице. С помостов моряки, все еще сходившие на берег, могли видеть, как их товарищи по кораблю удаляются темными массами, окруженные длому с факелами. Больше похожи на паломников, отправляющихся в глухомань, подумал мистер Фиффенгурт, чем на людей в начале отпуска на берег.

Пассажирам третьего класса была предложена помощь; женщины получили шерстяные шали от ветра, самых старых длому уложили в носилки, как членов королевской семьи, и вынесли на плечах. Из всех людей Неда была ближе всего к тому, чтобы спровоцировать стычку. Она вышла на верхнюю палубу, борясь и крича сначала на мзитрини, затем на арквали:

— Куда забирают моего брата? Он должен быть здесь, видеть меня! Вы держите его в плену отдельно, да? Где мой брат, монстры?

Было еще несколько инцидентов. Один из членов племени кесан с китобоя еще не видел длому и запаниковал при виде того, кого он принял за демонов Подземного Мира. Он держался на расстоянии среди офицеров, пока он не увидел по их лицам, что демоны наскучили и им; тогда он ухмыльнулся, пожал плечами и присоединился к исходу. Мичман пытался тайком пронести кинжал на берег в своем спальном мешке. Его отвели в сторону, поставили на колени, трижды избили тростью и помогли подняться на ноги.

В коридоре за большой каютой выражение лица советника Ваду́ достигло новой степени потрясения, когда он оперся руками о магическую стену. Он невероятно удивился от встречи с такой магией, хотя прекрасно знал, что в эти дни чары и колдовство просачиваются повсюду и кровоточат из открытых ран Юга. И самой большой раной из всех был Бали-Адро-Сити, столица, которой он служил (еретические мысли, мысли, за которые его могли повесить; как удачно, что разум недоступен для сыщиков и шпионов).

В конце коридора за магической стеной была открыта дверь. Он мог видеть угол элегантной каюты или кают-компании. Но гораздо больше его привлекал меч. Огромное черное оружие, потрепанное и в пятнах, но излучающее (как ему показалось) неуловимую силу, власть. Меч лежал прямо внутри стены, как будто брошенный в большой спешке — или перенесенный туда кем-то, обладающим способностью проходить сквозь стену.

Он приказал атаковать стену молотками, зубилами, огнем. Он приказал своим солдатам спуститься к окнам большой каюты и попытался их разбить; но стекло, когда они ударили по нему, оказалось тверже любого камня. Некогда роскошную комнату мог пронизать только свет лампы: внутри длому видели медвежью шкуру, самовар, стол с остатками трапезы.

Несколько часов спустя Ваду́ вернулся в коридор за большой каютой. Полдюжины длому все еще атаковали стену:

— Сэр, дело плохо, мы не можем даже поцарапать это, — признался капитан его стражи.

Ваду́ кивнул.

— Я попробую сам, — сказал он. И затем, заметив состояние своих стражей: — Да, да, вы все можете покинуть отсек. И закройте за собой дверь.

Его солдаты бежали с неподобающей поспешностью. Ваду́ набрал воздуха в легкие, расправил плечи и положил руку на рукоять своего ножа.

Чтобы вытащить оружие, потребовалась вся его сила. В затемненном проходе его окружило слабое свечение, и воздух начал мерцать. Но в руке Ваду было немногим больше, чем рукоять ножа: эфес и изъеденный коррозией обрубок лезвия длиной в дюйм. И все же все возмущение в воздухе исходило от этого крошечного осколка.

Ваду́ почувствовал себя так же, как всегда, когда обнажал Плаз-Клинок: неуязвимый и разрушенный, титан из стали, разорванный челюстями драконов. Над эфесом сформировался призрачный контур ножа, похожий на бледное пламя свечи. Ваду́, пошатываясь, шагнул вперед и вонзил нож в стену.

(В двух милях отсюда, в фургоне, грохочущем по Среднему Городу, Таша Исик закричала от боли. Она вскочила на ноги, широко раскрыв глаза, разъяренная внезапным нарушением.)

Советник почувствовал, как нож начал резать. Но заклинание, с которым он боролся, было непростым. Через мгновение стало ясно, что это была работа невероятно могущественного мага — с таким он никогда сталкивался. Кряхтя от усилий, ему удалось прорубить четыре дюйма стены. Затем он повернул нож влево.

(Таша забилась в истерике. Стражники, маршировавшие по обе стороны фургона, в ужасе смотрели на одержимую девушку. Лежа на полу фургона, связанный и рыдающий в муках собственного припадка, Пазел услышал ее крики и подумал, что его голова лопнет.)

Ваду́ вырезал квадрат из магической стены. Он вытащил нож, чуть не выронив его из-за страшной боли — по руке заплясала молния. Затем он вложил его в ножны и просунул руку в щель. Его пальцы нащупали Илдракин.

(Швы на Таше разорвались; ее бок снова начал кровоточить. Герцил, Нипс и Марила умоляли ее сказать, что происходит, но она их не слышала. «Нет, — сказала она, прижимая кулаки к вискам, — нет, я тебе не позволю. Не отдам».)

Ваду́ внезапно закричал и выдернул руку из дыры. Его туника дымилась, рукав прогорел насквозь. Он сорвал ткань и увидел полосу красной кожи вокруг предплечья, уже покрывшуюся волдырями. Хмм! Какая жалость, подумал он. И все же могло быть гораздо хуже.

(Таша закружилась, замахала руками. Когда Герцил попытался схватить ее, она отбросила его в сторону, как куклу. Затем из ее горла вырвался голос: женский голос, но не ее собственный: «Бихидра Маукслар! Желчь Дрота! Он собирается украсть это, украсть это и освободить Рой! Чего ты ждешь? Когда ты позволишь мне нанести удар?»)

Ваду́, спотыкаясь, вышел из отсека.

— Не имеет значения, — сказал он своим людям. — Меч может остаться там, где он есть; завтра мы попытаем счастья с удочкой и катушкой или чем-то в этом роде. А теперь проводите меня к хлеву.

Они спустились, пройдя среди немногих оставшихся людей, помощник Ваду́ поддерживал его под руку. К тому времени, как они добрались до хлева, советник уже пришел в себя.

— К Камню нельзя прикасаться, — сказал он своему командиру стражи, указывая на Нилстоун. — Завтра ты укрепишь эту дверь железными полосами, установишь новый замок и передашь ключ мне лично. На сегодняшнюю ночь ты должен запереть дверь на висячие замки и цепь весом в тридцать фунтов.

Было три часа ночи, когда последняя группа людей отправилась на Турнирный Плац. Солдаты двигались через «Чатранд» гуськом, с горящими фонарями. Они обнаружили двух кобальтово-синих собак огромного размера на нижней орудийной палубе, которые отчаянно искали свою хозяйку. Они поймали кошку леди Оггоск и заперли зверя в ящик («Отнесите это ей, пока она не оглушила весь павильон», — сказал Ваду́). После ужасной борьбы и гибели шести солдат они захватили авгронгов и увели зверей вместе, обмотав якорными цепями. Они слышали мычание крупного рогатого скота, но не могли определить местонахождение ни одного животного, ни источника шума. Они увидели двух икшелей, метнувшихся по проходу на спасательной палубе, погнались за ними, но не нашли никаких следов.

Поднялся ветер, в горах загрохотал гром. Ваду́ выругался и приказал своим людям покинуть корабль до утра, когда начнется полная инвентаризация. Большие отряды были оставлены на обоих сходнях, еще больше по периметру причала. Прежде чем советник добрался до своей кареты, начался проливной дождь.

Он захлопнул дверь и зачесал назад волосы.

— Они в безопасности, — сказал он, — и завтра вы можете осмотреть их. Они действительно так дороги вам?

Сидевший рядом с ним Арунис пожал плечами:

— Это всего лишь символы. Не важны сами по себе и совершенно бесполезны для кого бы то ни было по эту сторону Неллурока.

— Я бы тоже так сказал. Отвратительная статуя и магическая безделушка, на которую нельзя даже смотреть прямо.

— Думайте о них как о безинге, покровителе города. Посторонние видят гротескное маленькое существо с бивнями. Но когда в Масалым приходят незнакомцы, от безинга зависит честь города, так? Так и с этой безделушкой, советник. Люди жаждут ее, поскольку она делает так много всего, но на самом деле они вообще ничего не могут с ней сделать. Они могут даже навредить себе.

— Вы хотите сказать, что она опасна?

— Не очень. Давайте скажем, что это лучше оставить магам. — Арунис рассмеялся. — Вы знаете, люди сыграли со мной шутку сегодня вечером? Они сказали, что принц Олик придет, чтобы захватить Камень и статую. Под этим предлогом они пробудили меня от приятного сна.

— Как раздражающе, — сказал Ваду́. — Так вот почему вы убедили Иссара отправить нас сегодня вечером? Чтобы обратить их шутку против них самих?

— В некотором смысле. Они… усложняли мою работу. И они только помешают, когда моя сменная команда прибудет из столицы. Так же поступит и принц Олик, если им не будут умело управлять. Кажется, он довольно тепло относится к людям, даже после того, как они приставили ножи к его плоти. Вы понимаете, что он ничего не должен узнать о наших намерениях, пока сменный экипаж действительно не окажется на борту «Чатранда»?

— Вы совершенно ясно дали это понять, чародей. Вы говорите, что ожидаете их через неделю?

— Возможно, раньше, если ветер будет благоприятным. Кстати, где Олик?

— Не обращайте на него внимания, — сказал Ваду́. — Он дилетант, младший сын благородных родителей. Вы найдете его в храме в самом скромном уголке Нижнего Города — он медитирует со своими Пауками-Предсказателями.

— Олик стал Пауком-Предсказателем? — сказал Арунис, его глаза расширились от недоверия. — Принц из правящей семьи, и это предел его амбиций?

— Его кровь — его лицензия на эксцентричность, — сказал советник. — Но да, он настоящий философ, то есть шут. Вы думаете, ему нравятся эти… уроды? Я считал его в высшей степени равнодушным. Да, Роуз, похоже, виновен в том, что пролил кровь Бали Адро, и поэтому должен умереть, если только сам император Нахундра не объявит о помиловании. Но люди также спасли принца от карисканцев. Они чуть не потеряли корабль, защищая его. И все же ему не терпелось бросить их — он буквально забрался в туннели грузчиков, когда поднимали корабль. Я бы не удивился, если бы к настоящему времени он бы совсем о них забыл.

— Вы тоже должны забыть о них, советник, — сказала Арунис. — Я знаю, вы не любите убивать — кто любит? Но поверьте тому, что я вам говорю: они неизлечимы. В скором времени все они станут тол-ченни. Как и каждый человек к северу от Правящего Моря. Их время в Алифросе закончилось; скоро они займут свое место рядом с фантастическими существами, чьи кости украшают ваши музеи.

— Доктор настаивал на том, что ни один из них еще не пострадал, — сказал Ваду́.

— Отрицание всегда было частью чумы, — сказал Арунис. — Целые города утверждали, что они чисты, лишь бы император не поместил их в карантин. Домовладельцы давали обе руки на отсечение, что в их доме все хорошо, хотя держали взаперти в подвале несколько бормочущих обезьян. Почитайте вашу историю, советник.

— Но на «Чатранде» не было найдено никаких бормочущих обезьян.

— Роуз не дурак, — сказал Арунис. — Он выбросил их в залив до того, как мы оказались в пределах видимости Масалыма. Пожалейте их, если хотите. Я, определенно, жалею. Но не будьте в плену иллюзий.

Ваду́ на мгновение замолчал.

— Если так обстоят дела на самом деле, — вздохнул он, — тогда я начинаю понимать ужасный приказ, который поступил сегодня вечером от Императора. Вы тоже должны о нем узнать. Мы должны отобрать пятьдесят экземпляров, в дополнение к тем немногим, что находятся в Оранжерее, и поместить их в трюм для транспортировки в Бали Адро. Для изучения, я полагаю. Остальное будет отправлено в опорожненный резервуар, запечатанный внутри. Шлюзовая дверь поднимается, бассейн быстро наполняется. Это было сделано раньше с тол-ченни. Я действительно читаю историю, сэр — по крайней мере, когда это касается моей работы.

— Рад это слышать, — сказал чародей.

— Все говорят, что это милосердная система, — сказал Ваду́. — Когда они тонут, мы просто открываем нижние ворота, и их тела уносятся через водопад в залив. — Советник взглянул вверх. — А как насчет вашего слуги?

— Фулбрича? — спросил Арунис. — Я оставлю его у себя, пока его разум цел.

— Пожалуйста. Я только спрашиваю, не хотите ли вы посадить его внутрь кареты, раз уж дождь стал таким жестоким.

— Ни в коем случае, — сказал Арунис. — Пусть немного промокнет — у него впереди кое-что похуже. И рана, которую он получил в сегодняшней битве, — ничто. Я осмотрел его, потому что рана была сделана с помощью Илдракина, меча, который вам не удалось заполучить.

— Так это особенный клинок?

Арунис кивнул.

— Но не такой особенный, как мой собственный.

— Разница, Ваду́, — сказал Арунис, — в том, что у Илдракина есть владелец, в то время как у Плаз-Арсенала есть только рабы — и это несмотря на силу завоевания, которой он наделил Бали Адро.

Ваду́ рассмеялся, но, когда Арунис даже не улыбнулся, он сдержал себя.

— Я гордый слуга Дома Леопарда и всегда им буду, — сказал он. — Император знает о моей преданности, и я знаю, как он доверяет Обществу Ворона. И все же я сам часто бываю сбит с толку действиями вашего совета.

Арунис предупреждающе поднял бровь.

— Макадра, — сказал Ваду́, — никогда не выходит за пределы дворца, хотя, как говорят, ее слово закон. Стоман-строитель одержим расширением военно-морского флота, хотя мы уже являемся неоспоримыми хозяевами моря. Ивреа отправила бы на виселицу собственную мать, если бы заподозрила ее в нелояльных мыслях.

— В мгновение ока, — сказал маг.

Голова Ваду подпрыгнула:

— И теперь вы, Арунис Виттерскорм, легенда, возвращаетесь на борту корабля тол-ченни.

— Они люди, Ваду́, — сказал Арунис. — Не заставляйте меня это повторять. Север ими кишит.

Ваду́ выглядел задумчивым:

— Сколько их там, на самом деле?

— Больше, чем сверчков в чуун-траве, — сказал Арунис. Затем он поднял голову и посмотрел Ваду́ в глаза. — Перед сезоном сжигания, конечно.

Кучер щелкнул вожжами, и лошади тронулись рысью. Сверкнула молния; горы вырисовались неясным силуэтом и снова исчезли. Сидевший на скамейке рядом с кучером Грейсан Фулбрич вздрогнул. Не от холода, но от какого-то пьянящего изумления. В эту ночь удача швыряла его вверх и вниз. Его обманула девушка Исик, он попробовал ее тело, и еще столкнулся с отвратительным студенистым дьяволом, охраняющим дверь своего хозяина. Потом его чуть не задушил Арунис, и он остался в живых только благодаря желанию Отта помучить его на досуге. И тут быстрый налет его истинного хозяина спас его от Отта. Да, ночь опасных азартных игр. Но, как всегда, его карты стали немного сильнее, чем накануне. Корабль обречен; он не хотел оставаться на нем. И было ясно, что во всем мире нет хозяина сильнее, чем Арунис.

Если только его хозяином не была эта Макадра. Фулбрич еще не понимал этот пункт, но это было неважно. Время подскажет, что делать. В мире поднимался потоп, и он поступал так, как поступал всегда, карабкаясь со скалы на скалу повыше, и кто может осудить его стратегию? В конце концов, какой вред причинили ему эти месяцы насилия и смертей? Синяк под глазом от Паткендла, небольшая царапина на подбородке сегодня вечером. Он осторожно дотронулся до нее: кровотечение уже прекратилось, но по какой-то причине ему было трудно не обращать внимания на эту маленькую рану.

Карета уехала. Великий Корабль погрузился во тьму. Дождь лился через грузовой люк; ветер разгуливал по «Чатранду» так же безразлично, как и по корпусам и обломкам кораблей, усеявшим берега от одного конца Алифроса до другого. То тут, то там в темных коридорах раздавался звук: мышь, сверчок, призрак смеха. А в большой каюте, в бывшей каюте адмирала Исика, в глубине шкафа, в ящике, повернутом к стене, Фелтруп Старгрейвен лежал, дергаясь, без сознания, в управляемом сне.

Глава 21. ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ

4 модобрина 941

233-й день из Этерхорда

— Заключенные, — сказал Нипс. — Мы пересекли весь мир, чтобы стать заключенными, пялятся на стены.

— Это, безусловно, лучше, чем средняя рубка, — сказал доктор Чедфеллоу, откусывая от серебристой груши.

— Здесь больше места, чем у меня когда-либо было в моей жизни, — сказал доктор Рейн. — Не у всех из нас были особняки в Этерхорде и не все их нас пересекли Неллурок в Имперской Большой Каюте.

— Нас постоянно изучают, — сказал Ускинс, скорчившийся на матрасе из водорослей и не сводивший глаз с большого рогатого жука у своей ноги. — Они шпионят за нами. Я чувствую их рыбьи взгляды.

— Для них мы просто обезьяны, — сказал мистер Драффл, поддавшись на мрачную уловку Ускинса (он сильно страдал от нехватки рома). — Эксперименты будут позже: инъекции, зонды.

— А потом они превратят нас в лягушек и съедят наши ноги, — сказала Марила, чье мнение о Драффле было еще ниже, чем у доктора Чедфеллоу.

Пазел поднял лицо к небу.

— По крайней мере, выглянуло солнце, — сказал он.

Он сидел на ступеньках у стеклянной стены, закрыв глаза, и нежился. Таша прислонилась к его плечу. Они тихо держались друг за друга после его ум-припадка и ее собственного краткого периода странности. Это была Таша, которая поддерживала его в течение последнего часа бреда, Таша, которая умывала его окровавленное лицо, баюкала его дрожащее тело, пока он спал. Таша, которая объяснила, когда он проснулся в предрассветном холоде, что они находятся в месте, называемом Императорской Человеческой Оранжереей, и что уханье, визг и хрюканье, которые разбудили его, издавали тол-ченни в какой-то другой части комплекса — они кричали о своей утренней еде.

Теперь она встала и снова посмотрела на их тюрьму.

Вы могли бы назвать ее садом или остатками одного из них. Она была около пятидесяти футов в длину и вдвое меньше в ширину. Неухоженные кусты и цветы, не подстриженные деревья, фонтан, из которого много лет не текла вода. Скамейки и столы из камня, маленький дровяной гриль и приземистый дымоход, и еще огороженный участок, который, возможно, когда-то использовался для выращивания овощей (здесь сидел Ускинс). Пять крошечных спален без дверей в рамах.

Главный двор был без крыши, но стены достигали почти сорока футов в высоту. Стеной напротив спален служила огромная стеклянная панель, тридцать футов в длину, шесть дюймов в толщину, и на ее гигантской поверхности не было ни царапины. Герцил думал, что это может быть тот же самый кристалл, который использовался в собственных стеклянных досках «Чатранда», вещество, знание о котором было утеряно в Северном мире. В стекле были небольшие отверстия, возможно, для того, чтобы через них говорить. Сбоку, в углу, находилась массивная стальная дверь.

Именно через эту стеклянную стену смотрели на них наблюдатели-за-птицами, делавшие заметки и шептавшиеся друг с другом. Из коридора наблюдатели-за-птицами могли видеть все пространство внутри и даже бо́льшую часть спален. Ты мог спать невидимым, но в тот момент, когда ты поднимался на ноги, ты оказывался на виду. Как, конечно, и сами наблюдатели-за-птицами. Вблизи они оказались довольно измученными, пожилыми людьми, которые постоянно рылись в поисках носовых платков в карманах своей серой униформы, косясь в свои блокноты. Но заключенных они изучали крайне серьезно. На второй день они привели художника, который установил свой мольберт в коридоре и работал часами, заполнив много холстов.

На Марилу и Нипса наблюдатели-за-птицами обращали особое внимание. Однажды, когда Нипс стоял близко к стеклу, женщина-длому опустила нос к отверстию и принюхалась. Затем она попятилась, расширив глаза, и выбежала из коридора, зовя своих товарищей.

Однако, постепенно, пристальное внимание ослабло. В этот третий день надсмотрщики появились только во время еды. Но они не совсем отказались от вахты: на дежурстве была оставлена собака. Грязно-коричневое существо сидело на деревянном ящике, принесенном специально для этой цели, и наблюдало за ними печальными глазами. Таша попыталась поговорить с собакой, как она разговаривала бы с Джорлом или Сьюзит. Животное повернуло свои глаза в ее сторону, но не издало ни звука.

Наблюдатели-за-птицами тоже никогда с ними не разговаривали, но они были так же щедры на еду, как и все остальные в Масалыме. Дважды в день, под усиленной охраной, стальная дверь отпиралась, и внутрь вкатывалась тележка, нагруженная фруктами, овощами в вареном и сыром виде, змей-бобами, сыром и, конечно же, маленькими жевательными пирамидками мула. У них никогда не заканчивался мул. Сейчас Драффл болезненно пережевывал тот, что остался от завтрака.

— Знаете, чо мы должны сделать, братва, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Мы должны показать им, чо мы в своем уме.

— Гениально, — сказал Чедфеллоу.

— Оставь его в покое, — посоветовал Нипс. — Если вы двое начнете ссориться, они выбросят ключ. В любом случае, он может быть прав. Возможно, это единственный способ выбраться отсюда. В конце концов, мы в здравом уме.

— Вы слышали эту птицу? — сказал Ускинс, просияв. — Это звучало как крик сокола. Или гуся.

Вдоль южной стены тянулись шкафы и полки. Там было несколько книг, почерневших от плесени, обглоданных мышами, и шкафчики с чашками, тарелками и старыми погнутыми ложками, жестяная хлебница. Северная стена представляла собой решетку из железных прутьев, в центре которой висела ржавая табличка: ОТНОСИТЕСЬ К СВОИМ БРАТЬЯМ С СОСТРАДАНИЕМ ПОМНИТЕ ЧТО ОНИ КУСАЮТСЯ

За железными прутьями стояли другие загоны, бо́льшие и более дикие, с прудами, сараями и рощицами деревьев, все запущенные, все отгороженные от города. Время от времени между деревьями и хозяйственными постройками Таша видела голых тол-ченни, которые сидели на корточках, сгребали сено в кучи и снова разбрасывали его, подбирали что-то из грязи и ели, или пытались это сделать. Казалось, они очень боялись новоприбывших. Нипс перебросил через ворота твердую булочку: она пролежала там на солнце весь день, нетронутая. Но к сегодняшнему утру она исчезла.

Это, несомненно, было то самое место, о котором говорил отец Ибьена, где врачи Бали Адро безуспешно пытались вылечить вырождающихся людей. Но какова была его цель сегодня? Были ли они заперты в тюрьме, больнице, зоопарке?

— Длому движется в соседнее крыло, — сказал Герцил со своего поста у стеклянной стены. — Будьте готовы — наш шанс может представиться в любой момент.

Таша вздохнула. Он говорил таким образом с тех пор, как началось их заточение. Она ушла в комнату, которую делила с Марилой, и посмотрела вниз из зарешеченного окна на мир за пределами их тюрьмы. Она провела здесь много часов, очарованная.

Оранжерея была построена на утесе над рекой, которая отделяла одну часть Масалыма от другой. Они находились в Среднем Городе, но сразу за рекой находился Нижний Масалым, обширный и, в значительной степени, заброшенный. О, там были люди — тысячи две, как она прикинула, или, может быть, три. Но дома! Их было, должно быть, тысяч пятьдесят или больше. Нижний Город сам по себе был размером с Этерхорд, и все же это был почти город-призрак. Бесчисленные улицы были пусты. Вчера вдалеке поднимался дым: пламя поглотило три дома, и ни одна пожарная команда не появилась. Руины все еще тлели.

Там были и более странные вещи: громадные здания из железа и стекла и чудовищные каменные храмы, выглядевшие такими же старыми, как и окружающие город вершины. Но, как и башня Нарыбир, эти гигантские сооружения были закрыты и темны.

При дневном свете она видела, как длому суетятся по своим делам: возят овощи, чинят окна и заборы, собирают обрезки дерева в связки. Они встречались на углах улиц, коротко, взволнованно переговаривались, оглядывая пустые улицы. Мать вела своего ребенка по залитой солнцем аллее, явно напуганная. В окне верхнего этажа, сквозь заплесневелые занавески, появлялось лицо и снова исчезало. Четыре раза в день длому в белом халате поднимался по ступеням полуразрушенной башни, чтобы ударить в медный гонг, и одинокий звук витал в воздухе. Его угольно-черное лицо, обрамленное белым капюшоном, иногда задумчиво поворачивалось в ее сторону. В сумерках из заброшенных домов выползали животные: лисы, одичавшие собаки, неуклюжее существо размером с маленького медведя, но с иглами, как у дикобраза.

Конечно, там были и солдаты, слуги Иссара. Она могла видеть их повсюду. В порту они окружили «Чатранд»: Великий Корабль был хорошо виден из ее окна. По дороге, по которой они шли две ночи назад, пришло и ушло несколько отрядов. И на внешней стене были солдаты, они толпились, маршировали, ухаживая за огромной пушкой, которая была направлена вниз, в Пасть Масалыма.

Но, несмотря на все оживленное движение вдоль стены, людей там было совсем немного. Во всяком случае, оружия было гораздо больше, чем людей, способных им пользоваться. Ночью они зажигали лампы на сторожевых постах, где на самом деле не было часовых. Днем они, казалось, изо всех сил старались, чтобы каждый часовой не выходил из башенки и не ходил по зубчатым стенам на виду у всех. Это видимость, подумала она. Они прячутся за этими пушками, за этими утесами. Они охраняют пустую оболочку.

Все это было достаточно странно. Но еще более странным было то, что рядом с продуваемой всеми ветрами пустотой внизу была суета и шум этой более высокой части Масалыма, Среднего Города. Таша могла видеть только несколько кварталов этого города, но изгиб утеса подсказывал ей, что Средний Город был в несколько раз меньше Нижнего. И все же Средний Город был жив. Его улицы были переполнены, магазины гудели ранним утром и светились даже после полуночи. Где-то играли музыканты; на ковриках у дверей сидели мужчины-длому и курили кальян; там был фруктовый рынок, который появлялся как по мановению волшебной палочки на рассвете и исчезал к полудню; там было много детей, идущих в школу в венках из ромашек.

— Это два города, так?

Пазел шагнул в комнату. Она взяла его за руку и притянула к себе.

— Наверное, три, — сказала она. — Где-то здесь есть Верхний Город. Но я не знаю, поедем ли мы туда, в конце концов.

— Нет, если Иссар так же боится безумия, как и все остальные.

— И нет, если Арунис так близок с ним, как кажется, — сказала она.

Мгновение они стояли молча. Пронзительно закричала птица. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Ускинсу это не приснилось, — сказала она. — Это орел или какая-то другая хищная птица.

— Смотри, — сказал он, — экипаж снова вышел наружу.

Он указал на Турнирный Плац, расположенный в трех милях отсюда, в Нижнем Городе, в конце широкой улицы, ведущей в порт. Таша могла только видеть бледных людей во дворе павильона, огромного и разрушающегося особняка, который, возможно, когда-то был довольно великолепным.

— Интересно, — сказала она, — собирается ли кто-нибудь из этих людей домой.

— Ну, мы, черт нас побери, собираемся, — сказал Нипс. Он и Марила вошли в комнату.

Марила бросилась на набитую соломой кровать:

— Я хочу вздремнуть. Скажите мне, что вы не собираетесь снова начинать болтать о планах.

— Не совсем, — сказал Нипс. Он как-то странно посмотрел на Ташу. — Я хочу поговорить с тобой, — сказал он. — Наедине. Если ты не возражаешь.

Его просьба повернула головы.

— Наедине? — спросил Пазел, нахмурив брови. — Что ты можешь сказать ей такого, чего не можешь сказать нам?

— Ты не так понял, приятель, — сказал Нипс, — мне просто нужно кое-что... обсудить.

— То, что случилось с ней в фургоне? — требовательно спросил Пазел.

— Что ты об этом знаешь? — спросил Нипс, вздрогнув. — Ты не мог понять ее слов; ты был в самом разгаре своего собственного припадка. Ты кричал и закрывал уши.

— Я не забыл, веришь ты или нет, — сказал Пазел. — И я все еще мог видеть. Я знаю, что она была в беде. Что она сказала?

— Это было что-то ужасное, Нипс? — спросила Таша, изучая его. — Ты это хочешь мне сказать?

Нипс взглянул на Марилу.

— Что на самом деле означает ужасное? Ты слышала ее. Ты бы назвала это ужасным? — Когда Марила только перевернулась на живот и вздохнула, он беспомощно повернулся к Таше. — Может быть, — сказал он, — мы могли бы забыть обо всем этом?

Таша закрыла глаза:

— Ты говоришь как совершенный дурак.

— Наполовину верно, — сказала Марила. — Он далек от совершенства. И он не уйдет, пока не добьется своего. Иди и послушай его. Потом ты можешь рассказать нам сама, если захочешь.

Но Таша твердо покачала головой.

— Больше никаких секретов, — сказала она. — Не от вас троих. Никогда.

Она посмотрела на Пазела, надеясь, что он понял. То, что ей пришлось сделать с Фулбричем, то, что ей пришлось сделать с ним: это было последней соломинкой. Она повернулась к Нипсу и схватила его за руку:

— Ты иди сюда и послушай. Я была там в ту ночь, когда ты говорил о своем брате. В ту ночь, когда ты чуть не убил меня. Я была с вами двумя на одном грязном диване.

Марила вспыхнула; Нипс выглядел униженным. Пазел почувствовал себя так, словно его заманили в ловушку.

— Вы видели, как Пазел стал безумным из-за припадка, — продолжала Таша. — Вы видели, как я притворялась… шлюхой малыша Фулбрича. И вы слышали, что сказал Арунис. Это может быть правдой, даже если он сказал это, чтобы причинить мне боль. Сирарис действительно могла бы быть моей матерью, а… Сандор Отт...

Она не смогла произнести слово. Пазел встал позади нее и обнял за плечи, и Таша почувствовала, как к ней возвращается некоторая доля спокойствия.

— Мы поделились всем этим, — сказала она, — как и многим другим. Так что не говорите мне, чтобы я сейчас начала хранить от вас секреты. Я не хочу ничего скрывать. Мне нужны друзья, которые знают, кто я такая.

Все четверо молодых людей вели себя тихо. Внезапно Марила наклонилась вперед и обняла Ташу за талию, крепко прижав ее к себе. Таша потеряла дар речи, но мгновение спустя Марила отпустила ее, пробормотав извинения, и быстро вытерла глаза.

Все в ожидании посмотрели на Нипса. Маленький мальчик сел, провел руками по своим пыльным волосам, надул щеки.

— Хорошо. Только не кричите, никто, если только вам не хочется поделиться секретами с остальными там, снаружи. Я не думаю, что твоей матерью была Сирарис или Клорисуэла. Я думаю, ей была Эритусма, Таша. Я думаю, они скрывают то, что ты дочь мага.

Даже несмотря на его предупреждение, остальные трое изо всех сил пытались сдержаться.

— От кого, ради тени сладкого Древа, ты подцепил эту дурацкую мысль? — спросил Пазел.

— От Фелтрупа, вот от кого. Он помогал тебе читать Полилекс, Таша — неделями, когда от прикосновения к книге тебе становилось так плохо.

— Он избавил меня от большой боли, — сказала Таша.

— Он тоже был в бреду, — сказала Марила.

— Только потому, что боялся закрыть глаза, — сказал Пазел. — Во сне на него нападал Арунис.

— Я все это знаю. — Нипс небрежно махнул рукой. — Дело в том, что он много говорил. Нам, собакам, треклятым занавескам. И вы двое, должно быть, много читали об Эритусме.

— Читали, когда находили что-нибудь о ней в Полилексе.

— Однажды поздно ночью, — продолжал Нипс, — я проснулся и услышал, как он разговаривает с тобой, Таша. Я думаю, ты, должно быть, спала, потому что ты не отвечала. «Если ты унаследуешь ее силу, будешь ли ты другой, дорогая? — сказал он. — Ее бремя тоже ляжет на тебя? Вечно бегать с Камнем из страны в страну, преследуемая злом, в поисках места упокоения, которого не существует? Или ты вырастешь во что-то более могущественное, чем семя, из которого вышла?»

Таша побледнела.

— Какое-то время он болтал о «плане» для тебя и о том, что Рамачни был его сущностью, как и школа Лорг.

— Лорг! — прошипела Таша.

— Но, Таша, — сказал Нипс, — Фелтруп не говорил так, будто этот план разработал Рамачни. Судя по словам Фелтрупа, маг только помогал план осуществлять. Сам план был ее.

— Эритусмы?

Нипс кивнул:

— Да, я думаю, что да.

— Ну, а я думаю, что ты чокнутый, — сказал Пазел. — Все это из-за того, что Фелтруп однажды ночью пробормотал что-то себе под нос? Знаешь, тогда на него нападал не просто Арунис. Он страдал от блох, которых проклял Нилстоун. Ты слишком доверяешь одной истеричной крысе.

— Но это подходит, разве вы не понимаете? — сказал Нипс. — Почему еще она — единственная в этом мрачном мире — может положить руку на Нилстоун и остаться в живых? И как насчет той ночи в фургоне?

Таша моргнула, глядя на него, теперь уже испуганно:

— Вы все еще не сказали мне, что я говорила.

— Это был не твой голос, — сказал Нипс.

— Скажите мне, — настойчиво сказала Таша. — Я готова.

Нипс и Марила посмотрели друг на друга.

— Ты выкрикнула несколько проклятий, — сказала Марила, — с такими словами, как Маукслар и Дрот, словами, которые я никогда раньше не слышала. Но потом ты сказала Он собирается украсть это и выпустить Рой. Чего ты ждешь? Когда ты позволишь мне нанести удар? Это все. После этого ты немного повыла, а потом упала обратно на свое сидение и проспала, пока мы не приехали сюда, промокшие под дождем. Ты сломала крышу фургона.

— И отбросила Герцила в сторону одной рукой, — вставил Нипс. — Знаешь, что я думаю, Таша? Я думаю, что в то мгновение через тебя говорила Эритусма. Я думаю, что твоя мать все еще жива.

— Конечно жива.

Все обернулись. Прямо за оградой, заглядывая внутрь сквозь хрустальную стену, стоял Арунис, смеясь. Советник Ваду́ стоял рядом с ним вместе с полудюжиной наблюдателей-за-птицами — и Грейсаном Фулбричем. Как Арунису удалось услышать их с такого расстояния, было неясно, но, отвечая, он кричал во всю мощь своих легких.

Четверо молодых людей выбежали из спальни. Остальные уже были на ногах, лицом к стеклу: все, кроме мистера Ускинса, который съежился в кустах и обхватил голову руками.

— Да, Таша, твоя мать Сирарис очень даже жива, — сказал маг. — Даже сейчас она находится в доме короля Оширама — в его доме и в его постели — и следит за тем, чтобы этот выскочка не причинил никаких неприятностей в Бескоронных Государствах до нашего славного возвращения. Еще одна мера предосторожности со стороны Сандора Отта. А сама Сирарис? Она еще один инструмент, которым, по мнению мастера-шпиона, он владеет, как и Фулбрич здесь. На самом деле я всего лишь одолжил их ему, до тех пор, пока мне это было выгодно. Послушай, Таша: жена Исика была бесплодна. Она могла иметь детей не больше, чем могла проходить сквозь стены. Сирарис родила тебя и с большими усилиями терпела в течение долгих десяти лет. Она много рассказывала мне об этих усилиях. Она мечтала о том дне, когда все закончится: адмирал Исик будет передан Отту для пыток, а ты окажешься в руках мзитрини и будешь ждать смерти.

— С каждым твоим словом твоя собственная смерть становится все более неизбежной, — сказал Герцил.

Арунис повернулся к Ваду́ и поднял руки, как будто представляя доказательства чего-то, что они уже обсуждали. Ваду́ нахмурился, глядя на Герцила, и его голова запрыгала вверх и вниз.

— Это было неразумное замечание, — сказал он. — Я не могу освободить никого, чье заявленное намерение состоит в совершении убийства. Особенно когда объявленная жертва — гость города.

— Я думал, мы гости города, — сказал Чедфеллоу.

— Вы здесь, потому что вы больны, доктор, — сказал Фулбрич, улыбаясь своей красивой улыбкой.

— Правильно, — сказал Ваду́. — Я предлагаю всем вам добросовестно сотрудничать с нашими специалистами. Если кто-то и может вам помочь, так это они. Радуйтесь, что вас привезли сюда. Ваши товарищи по кораблю, — он запнулся, выглядя встревоженным, — вполне могут вам позавидовать.

— Советник, — сказал Герцил, — вас обманули. Этот колдун — враг не только всех людей на «Чатранде», но и вообще всех людей, всех народов Алифроса. Не помогайте ему больше — ибо, как бы вам не казалось, он вам не помогает. Очень скоро он попытается украсть Нилстоун. Вы должны предотвратить это любой ценой.

— Украсть Нилстоун! — рассмеялся Фулбрич. — Вы знаете, почему он так говорит, советник Ваду́? Потому что та девушка сошла с ума и кричала это по дороге в эту психиатрическую лечебницу. Украсть эту маленькую безделушку, игрушку Шаггата...

Арунис бросил сердитый взгляд на Фулбрича. Юноша отступил на шаг, явно испуганный.

— Ему нет необходимости прибегать к воровству, — сказал Ваду́. — Мы хорошо понимаем друг друга, Арунис и я. Пойдемте, чародей, вы можете видеть, что о них хорошо заботятся. Пошли.

— Только с моим идиотом, — сказал маг.

Пока он говорил, дверь в конце коридора открылась, и появилось еще несколько наблюдателей-за-птицами, ведущих послушную фигуру в цепях. Таша ахнула: фигура была человеком. Одетый, грубый, крепко сложенный, он походил на батрака с фермы. И был совершенно явно невменяем. Его глаза были устремлены в никуда; губы бесцельно изгибались. Обе руки болтались по бокам, но его левая рука несколько раз дернулась — резкое движение, похожее на прыжок лягушки.

— Вы уверены, что хотите это? — спросил Ваду. — Посмотрите на это, маг. Оно совершенно бесполезно.

— О, я хочу его... это, — сказал Арунис. — Если оно действительно такое, как они описывают.

— Мы сказали вам правду, — сказал один из наблюдателей-за-птицами, испуганный и сердитый одновременно. — Это особый случай, и с ним нужно обращаться особым образом, чтобы уберечь его от вреда. Оно ходит прямо и позволяет себя одеть. Но оно слепо к опасности. Вам оно покажется обузой, сэр, вам следует оставить это нам. Оно может проглотить камни, даже гвозди. И оно не видит того, что находится у него под носом. Оно видит что-то еще. Оно может упасть со скалы или в камин. Оно живет в тумане, во мраке... и мы привязаны к нему, понимаете. Оно здесь так давно.

— Идеально, — сказал Арунис.

— Двадцать восемь лет, — сказал другой из наблюдатель-за-птицами, кислым и взволнованным голосом. Он был единственным из длому, кто зло глядел на мага: его взгляд каким-то образом подчеркивался блестящим золотым зубом в верхней челюсти. Он указал на смолбоев: — Оно было моложе их, когда мы его поймали. Мы это вырастили.

— С любовью и заботой, без сомнения, — хихикнул Фулбрич.

— Это нечестно — врываться сюда и выхватывать это, — продолжал длому. — Мы написали книги об этом тол-ченни, советник. Почему бы ему не взять что-нибудь поновее, они такие же здоровые, и...

— Я возьму это, Ваду́, — сказал Арунис. — Избавьте меня от его... опекунов. Быстро.

Когда Ваду́ отослал несчастных техников из коридора, Арунис подошел вплотную к стеклу. Он мельком взглянул на Драффла, своего бывшего раба; и на Ускинса, который еще глубже забился в кусты, когда маг поймал его взгляд. Его пристальный взгляд дольше задерживался на Герциле, а еще дольше — на Пазеле и Таше. В его глазах не было злорадства. Несмотря на голод, который всегда был частью его, он казался почти безмятежным.

— Мы по-настоящему не разговаривали, — сказал он, — уже несколько месяцев. С того дня на бушприте, Паткендл — ты помнишь? После этого было так мало возможностей. Я признаюсь, что хотел поговорить. Конечно, у меня был Фелтруп — и ты, Ускинс, после того, как капитан поручил тебе прислуживать мне и держать меня под наблюдением. Ты же вряд ли забудешь эти разговоры, не так ли, Стьюки?

— Я не сделал ничего плохого, — всхлипывая, сказал Ускинс. — Я был хорошим.

— Вы можете пробыть здесь долго, — сказал Арунис остальным. — До тех пор, пока Бали Адро продолжает платить за это учреждение, за этот пережиток его былой славы. Я не думаю, что мы встретимся снова; ни в какой форме, которую вы бы узнали. Поэтому я хочу поблагодарить вас. Конечно, вы не поймете этого, но вы были... необходимы. Эта долгая, очень долгая борьба была необходима.

— Ты так говоришь, — сказал Чедфеллоу, — словно имеешь в виду, что эта борьба была необходима для какой-то цели, о которой ты долго мечтал. Для чего-то жестокого и фантастически эгоистичного.

— Да, — сказал Арунис, явно довольный. — Значит, ты все-таки немного понимаешь. Вы все думаете, что сражаетесь со мной, но это не так. Вы сражаетесь за меня, как рабы-гладиаторы сражаются на ринге во славу императора. И так было всегда. Эти столетия битв, поисков способа, которым можно было бы выполнить задачу, гонки за другими к финишной черте. Современные сражения и сражения ваших предков, Дунарад и Сурик Роквин, Янтарные Короли, бектурианцы, селки. Рамачни и Эритусма Великая. Все для моей пользы, моей славы. И теперь наступил последний шаг, и я благодарен.

Девять человек могли только пялиться. Таша знала, что безумие существа перед ней достигло какого-то нового и отвратительного порога. Он не лгал, не подшучивал. Он действительно прощался с чем-то — с ними и с тем, за что, как он решил, они боролись.

— Этого не случится, — сказала Таша. — Ты меня слышишь? То, что, по-твоему, должно произойти — этого не произойдет. С тобой никого нет, кроме рабов, служащих тебе из-за страха. Ты не можешь повернуться спиной из-за опасения, что кто-нибудь вонзит в нее нож. Но мы сильнее. Мы есть друг у друга. Ты один.

Если Арунис и услышал ее, то не подал виду. Он поднял руки перед лицом, как будто обрамляя картину.

— Я вознагражу вас, — сказал он. — Когда все остальное исчезнет, сгорит дотла, превратится в тепло и свет, я сохраню образ ваших лиц такими, какими вижу их сейчас. Мои враги, которые чуть не убили меня. Мои последние коллаборанты. Я буду помнить вас в грядущей жизни.

— И я помогу вам вспомнить, Мастер, если вы пожелаете, — внезапно сказал Фулбрич. Его голос был мягким, но, тем не менее, встревоженным. — Я буду там с вами, как вы мне и сказали. Я буду продолжать помогать вам своим умом, своими навыками. Да, Мастер? Я помогу вам на всем пути туда и за его пределами. Не так ли?

Арунис скользнул взглядом по Фулбричу и не сказал ни слова. Взяв цепочку у Ваду́, он повел тол-ченни по коридору и скрылся из виду. Фулбрич поспешил за ним. Открылась и закрылась дверь.

Ваду́ посмотрел на пленников-людей. Его голова взволнованно подпрыгнула.

— Хотел бы я знать, почему он настаивает на компании сумасшедших, — сказал он.

Визит чародея заставил их замолчать. Для Таши слово коллаборанты пробудило какое-то скрытое чувство, смесь вины и ужаса, которую ее сознание не могло объяснить. Она предполагала, что маг и Сирарис были в сговоре с того дня, когда ожерелье ее матери, так долго находившееся в руках Сирарис, ожило и чуть не задушило ее. Но ее тошнило и приводило в ужас то, что оба, возможно, были связаны с ее семьей еще до ее рождения.

В ее голове все еще бродили эти мрачные мысли, когда собака села с испуганным тявканьем: первый звук, который она издала с момента своего появления. Последовали другие голоса: громкие, сердитые голоса длому, приближающиеся. Мистер Ускинс взвизгнул и метнулся в кусты.

Внутри Института происходил какой-то спор или противостояние. Затем внезапно толпа, почти орава, ворвалась в коридор. Старых наблюдателей-за-птицами оттеснили в сторону, когда тридцать или сорок новоприбывших прижалось к стеклу.

Длому, грубые на вид. У некоторых были дубинки или посохи; у нескольких на поясах висели мечи, а один нес горящий факел. Они смотрели на людей, и люди смотрели на них в ответ.

— Очень хорошо, вы их увидели, — сказал лидер наблюдателей-за-птицами, пытаясь утвердить свой авторитет. — Совершенно безвредны и находятся под нашей опекой. Это учреждение существует согласно воле императора. Вы знаете это, граждане.

— Император, — сказал один из вновь прибывших, — понятия не имеет, что они здесь.

— И лучше, чтобы он никогда этого не узнал, — сказал другой. — Мы стали бы изгоями, и вы это знаете. Они бы ввели в городе карантин.

— Почему кто-то должен этого желать? — громко спросил Герцил.

Длому явственно вздрогнули при звуке его слов. Они отодвинулись от стекла и потрогали свое оружие.

— Жители Масалыма, — сказал Чедфеллоу, — в моей собственной стране я был своего рода послом. Я знаю, какими странными мы кажемся вам, но вам не нужно нас бояться. Мы не тол-ченни. Там, откуда мы пришли, нет тол-ченни — как и длому. — На это толпа заворчала от удивления и сомнения. Чедфеллоу продолжал, настойчивым голосом: — Мы просто мыслящие существа, такие же, как вы. Мы пришли из-за Правящего Моря, но мы не причиним вам вреда. Мы хотим только одного — снова отправиться в путь.

Как и почти во всех случаях с ночи их прибытия, его слова были встречены каменным молчанием. Но хмурые брови стали еще глубже. Некоторые из длому смотрели на железную дверь, как бы желая убедиться, насколько хорошо она заперта.

— Создания! — внезапно крикнул один из них, как будто обращаясь к очень далеким или очень глупым слушателям. — Мы знаем, что вы не из Двора Сирени. Мы читаем историю, и мы читаем знамения в землетрясениях. Скажите нам сейчас: какова цена прощения? Назовите это, и покончим с этим.

— Прощения? — переспросил Пазел. — За что?

— Назовите это, я говорю, — продолжал длому. — Мы заплатим, если сможем. Мы не эгоистичный народ, и мы не отрицаем Старые Грехи, как некоторые. Вы приходите, когда мир умирает — мы знали, что вы придете. Но вы не можете просто насмехаться над нами — мы этого не потерпим; мы отправим вас обратно в темное место; мы сожжем вас и развеем по ветру. Назовите цену искупления. Назовите ее, или берегитесь.

Чедфеллоу облизнул губы:

— Добрые жители...

— Повышение зарплаты! — внезапно крикнул Рейн. — Четырнадцать процентов — это то, что мне причитается, я могу это доказать, у меня есть записи на корабле! — Драффл оттащил доктора в сторону, шепча проклятия.

Толпе не понравилась вспышка гнева Рейна. Тот, кто говорил раньше, указал пальцем сквозь стекло.

— Создания! — снова крикнул он. — Мы будем защищать Масалым от всех, кто приходит с проклятиями. Подумайте об этом, прежде чем снова с нами шутить.

Ускинс внезапно выскочил из кустов, указывая на доктора Рейна.

— Не обращайте на него внимания! Не обращайте на него внимания! Он сумасшедший! — Затем он прикусил губу и снова присел на корточки.

— Мы вернемся и убьем вас, — тихо сказал длому.

Однако тогда они никого не убили: на самом деле дюжина масалымских солдат появилась мгновением позже и выгнала их, скорее уговаривая, чем угрожая. Наблюдатели-за-птицами стояли нервной группой, сравнивая записи и качая головами; затем они тоже вышли, заперев за собой наружную дверь. Осталась только собака.

Таша была ужасно расстроена. Если бы только они поговорили — по-настоящему поговорили, а не просто угрожали и кричали. Старые грехи? Чьи грехи и почему они должны просить прощения у первых пробужденных людей, которые появятся через несколько поколений? Загадок было слишком много, ответов — слишком мало.

Но была одна тайна, которую она была в силах исследовать. Она позвала своих друзей обратно в спальню и на этот раз привела Герцила. Как бы в спальне ни было тесно, она заставила их всех сесть на кровати. И снова пожалела, что у нее нет двери, которую можно было бы закрыть.

— Я сказала вам, что не хочу больше никаких секретов, и я говорила серьезно, — сказала она. — Герцил, ты так долго дружил с моим отцом. С адмиралом, я имею в виду.

— Адмирал Исик — твой отец, Таша, — сказал Герцил, — а Клорисуэла была твоей матерью. Зачем нам об этом лгать?

Какое-то мгновение Таша рассматривала его.

— Я не ожидаю, что Чедфеллоу будет со мной откровенен, — наконец сказала она, — но я ожидаю этого от тебя, Герцил. Я родился до того, как ты приехал в Этерхорд. Я это знаю. Но позже, когда вы с папой стали друзьями, он когда-нибудь говорил что-нибудь о Клорисуэле, что она... не могла иметь детей?

Герцил впился взглядом в Ташу. Казалось, его так и подмывало встать и выйти из комнаты. Но постепенно его взгляд смягчился, и, наконец, он тяжело вздохнул.

— Да, говорил, — сказал он. — В течение нескольких лет они тщетно пытались завести ребенка. Клорисуэла теряла их довольно рано, вместе с большим количеством крови. Твой отец сказал, что это случилось четыре раза.

Таша закрыла глаза:

— И что случилось потом?

— Они перестали пытаться, перестали осмеливаться жить как муж и жена. — Герцил глубоко вздохнул. — И да, это было тогда, когда он… получил Сирарис.

— Купил ее, — сказала Таша.

Герцил покачал головой:

— Она была, как тебе правильно сказали, подарком императора. Но это еще не конец истории, Таша. Твоя мать ничего не знала о Сирарис. Но Клорисуэла действительно еще раз пришла к Исику со странной надеждой. И хотя акушерки сказали ей, что это будет опасно, они попробовали еще раз. Ты стала результатом.

— После четырех неудач? — сказала Таша, ее глаза увлажнились. — Ты поверил ему, когда он сказал тебе это?

— Я верю в это по сей день, — сказал Герцил.

Все были неподвижны. И снова по круглым щекам Марилы потекли слезы. Таша сглотнула. Покончи с этим, подумала она. Заставь его сказать это, пока можешь.

— Вы рассказали мне, что произошло в фургоне. Но есть еще один момент, которого я не помню. Что я сказала, когда мы впервые вошли в ту деревню? Когда мы увидели тол-ченни и узнали, что случилось с человеческими существами?

— Мы все были потрясены, — быстро сказал Герцил, — и мы все говорили глупости. Я ожидаю, что никто из нас не помнит точно, что слетело с твоих губ.

— Что твой нос говорит тебе об этих словах, Нипс? — сказала Таша, печально улыбаясь.

Нипс заерзал:

— Иногда я не могу сказать.

— Ну, а я могу, — сказала Таша. — Ты лжешь, Герцил. Я думаю, ты точно помнишь, что я сказала. — Она повернулась к Пазелу. — И ты, я уверена. Последнее ясное воспоминание: ты смотришь на меня. Как будто я только что сказала тебе, что убила ребенка. Я не могла требовать честности, когда мы все играли в шарады с Арунисом и Фулбричем. Но с этим покончено, и я хочу услышать правду.

— Таша...

— Сейчас.

Остальные обменялись взглядами. Они все обсуждали это; она могла видеть понимание в их глазах. Наконец Герцил прочистил горло.

— Позволь мне, — внезапно сказал Пазел. Он встал с кровати и потер лицо рукой. Она вдруг подумала, каким старым он выглядит, как потери и опасность высосали из него кровь ребенка, из них всех. Он был молод и стар одновременно. Он взял ее за руки.

— Ты сказала: Я не хотела. Этого никогда не должно было случиться. А потом ты спросила, верю ли я тебе. Это все.

Таша почувствовала, как ее окутал холод, подобный внезапному наступлению ночи. Она почувствовала, как хватка Пазела усилилась, но это ощущение было где-то далеко. Воздух, говорили они, дайте ей воздуха, отведите ее к окну. Она, спотыкаясь, шагнула вперед и оперлась на подоконник.

На мгновение она почувствовала себя лучше — достаточно хорошо, чтобы произнести одно из соленых морских ругательств своего отца и с облегчением услышать их смех. Затем она подняла глаза и посмотрела в окно.

Масалым мерцал перед ней в полуденном зное. Но это было не то же самое место. Нижний Город бурлил жизнью — люди, длому, меньшее количество других существ, которых она не могла идентифицировать. Тысячи людей занимались своими делами, дома были добротными и жизнерадостными, на окнах стояли цветочные ящики, во дворах росли фруктовые деревья, по улицам грохотали тележки, запряженные собаками или ослами. Дети-люди и дети-длому играли, сбившиеся в кучу на школьном дворе. Старый длому сидел рядом со своей старой женой-человеком и кормил птиц на площади.

Таша моргнула, и тени стали длиннее. Теперь повозки тянули люди, прикованные цепями к повозкам, другие люди были скованы в рабочие бригады или прикованы к деревянным столбам на площади, где минуту назад сидела пара. Лица длому были такими же жесткими, как кожаные плети, которыми они размахивали. Несколько людей все еще были хорошо одеты: те, что несли младенцев-длому или держали зонтики над головами длому.

Таша моргнула еще раз, и наступила полночь. Город был в огне. Длому бродили по улицам соперничающими бандами, нападая друг на друга, нанося удары ножом, перерезая глотки. Толпы выбегали из разбитых дверных проемов с охапками награбленного, вели пленников, подгоняя их кончиками мечей — плачущих девушек-длому в ночных рубашках. Люди ужасе метались, низко пригнувшись к земле. Они носили лохмотья, если вообще что-нибудь носили.

И снова сцена изменилась. Стоял унылый, пепельный рассвет. Масалым стал почти заброшенным городом. Те немногие длому, которых можно было увидеть, приспосабливались, как могли. Человеческие лица полностью исчезли.

— Никогда не возвращайся, — сказала Таша вслух.

— Мы еще можем, — сказал Пазел, обнимая ее. — Корабль почти отремонтирован. Мы можем найти способ.

— Никогда, — повторила Таша. — Я ей не позволю. У нее был шанс, и посмотрите, что она с ним сделала. Посмотрите на этот город, клянусь Благословенным Древом. Вы видите?

— Да, видим, — сказал Герцил. — Мы смотрим на это уже несколько дней.

— Я не позволю ей, Пазел, — сказала Таша, изо всех сил пытаясь почувствовать, как его руки обнимают ее. — Я хочу, чтобы ты остался со мной. Она может пробовать все, что захочет, но это я, это моя жизнь, и я никогда, никогда не позволю ей вернуться.

Глава 22. СТРАННЫЕ ПОСЛАННИКИ

5 модобрина 941

234-й день из Этерхорда

ПРОФЕССОР Ж. Л. ГАРАПАТ

Одеш Хенед Хулаи

Просит Вас Принять Участие в Собрании

Имеющем Чрезвычайное Значение для Нескольких Миров

Почетный Гость:

ФЕЛТРУП СТАРГРЕЙВЕН из Пил-Уоррена, Нунфирт, Северо-Западный Алифрос

Завтра с наступлением темноты

Старая пивная • Орфуин-Клуб

Вход только по этому Приглашению

Предполагается ваша Абсолютная Конфиденциальность

Историки передавали карточку из рук в руки. Они были наблюдательны, серьезны и готовы к стычке. Это было неправильно, что их остановили у двери.

— К черту экстраординарные последствия, — пробормотал первый из них. — Насколько это может быть важно, Гарапат, если ваш почетный гость так и не удосужился показаться?

— Но, конечно, мистер Старгрейвен здесь! — сказал Гарапат, высокий, хрупкий человек с серьезным голосом и колоссально толстыми очками в костяной оправе, свисающими с его носа. Он махнул в сторону большого круглого стола, на котором поместились подставки для трубок, пирожные, пряники, кружки с сидром и элем, чья-то скрипка, бесчисленные книги и одна черная крыса. Старых кожаных стульев было больше, чем их обитателей, но полдюжины сидящих гостей выглядели решительными и готовыми сопротивляться своему выселению.

— Где? — толкаясь, спросили историки. — Это животное, эта крыса? Фелтруп Старгрейвен — это крыса?

— Привет, — с несчастным видом сказал Фелтруп.

Историки хотели протиснуться в комнату, но не смогли этого сделать, не оттолкнув с порога старого профессора. Большинство новоприбывших были людьми или длому, но был также полупрозрачный фликкерман; а у первого историка, их лидера, была смугло-оливковая кожа и оперенные глаза селка. Именно к последнему Гарапат и обратился сам.

— Он пришел с ужасной дилеммой, — прошептал профессор, указывая на Фелтрупа. — Ночь за ночью он преодолевал Реку Теней. Он не маг, и у него нет разрешения на путешествие. Он просто прыгает в нее и погружается в сон, чтобы пробиться сюда, благодаря выдержке и мужеству. И он противостоит... — Профессор наклонился ближе и прошептал на ухо первому историку. Слушатель вздрогнул, откинув голову назад, чтобы посмотреть профессору в глаза.

— Маленькая крыса, — сказал он, — противостоит им?

— На карту поставлены целые миры, — сказал Гарапат. — Кто-то должен ему помочь.

— И, естественно, этот кто-то — вы, — сказал другой историк, у которого на руке, сжимавшей дверной косяк, были синие чернильные пятна. — Что с вами такое, Гарапат? Почему вы проводите так много времени в этом клубе, подбирая бездомных животных?

— Гарапат — дурак, — сказал кто-то в задней части толпы.

— Он с ад-планеты, — сказал другой, — которая называется Аргентина. Он использует все возможности там не бывать, которые получает.

— Послушайте, — сказал Гарапат, не обращая внимания на их оскорбления, — мне было ужасно трудно все это организовать, мы пока не сумели ничего придумать, а настроение бедной крысы так подавлено. Сибранат не смог приехать, Рамачни нигде не найти. И Фелтруп не может находиться здесь долго — на самом деле он сомневается, что когда-нибудь сможет приехать сюда снова. Оставьте нас еще ненадолго, хорошо?

— Вы должны были освободить это помещение час назад, — сказал первый историк. Ему удалось втиснуть свою ногу в помещение для совещаний. — И вы прекрасно знаете, что мы не можем работать в общей комнате. Столики слишком маленькие. Кроме того, это единственная комната призыва в Орфуин-Клубе. Мы не можем закончить нашу работу без Зиада, а вызвать его мы можем только сюда. А теперь, если вы, пожалуйста...

Гарапат предпринял еще одну попытку, напомнив им, что Алифрос был великолепным миром, что ряд их общих друзей называли его домом, и спросив, действительно ли они готовы внести свой вклад в его разрушение только ради заранее запланированной встречи, чтобы обсудить редактирование исторического текста? Но последний вопрос обрек дело на провал. Было ли изучение истории каким-то эзотерическим времяпрепровождением, а не жизненно важным инструментом для понимания настоящего? Историки ощетинились от этой идеи.

— Я схожу за трактирщиком, — сказал кто-то. — Правила есть правила.

Гарапат вздохнул и снова посмотрел на стол. Фелтруп слушал спор.

— Впустите их! — пропищал он, размахивая лапами. — Вы сделали все, на что я мог надеяться, дорогой профессор. Это моя неудача. Входите, господа, комната, конечно, ваша. Не беспокойте мастера Орфуина. Сейчас мы уйдем, и я с позором вернусь на корабль.

Покачав головой, Гарапат отошел в сторону, и в без того переполненной комнате быстро стало не повернуться. Приглашенные гости профессора — гипнотизер из Чбалу, верховная жрица Раппополни, барон, скитающийся по миру, который десятилетия назад потерял свое физическое тело только для того, чтобы стать гораздо более довольным в качестве тени, радикальный философ Мзитрина — ругались, ворчали и пристыженно смотрели на Фелтрупа.

— Мы не оказали вам никакой услуги, — сказала жрица. — Мы зря потратили ваше время.

— И наше, — сказал историк с чернильными пятнами, бросая свою стопку книг на стол.

— Все хуже, чем раньше, — печально согласился барон. — Я был уверен, что сегодня вечером придет больше людей, Гарапат. Дело мистера Старгрейвена — лучшее, что вы когда-либо отстаивали.

— Возможно, они все еще пытаются добраться сюда, — сказал мзитрини. — Сегодня ночью астральные пути темны, Река бурлит.

— Мы-то добрались, — сказал первый историк.

— Никаких ссор! — Фелтруп описал круги на столе. — Ученые, друзья. Если бы я довел вас, благородные души, до раскола, я бы никогда себе этого не простил. Я пойду. Я побежден. Я должен служить своим друзьям в теле этой маленькой крысы, поскольку мой разум не принес им ничего хорошего.

— Теперь он пытается вызывать сочувствие, — сказал человек, испачканный чернилами. — Очень хорошо: мы вам сочувствуем, как Группе Похищенных Душ, которая была здесь в прошлом месяце. Трагично, но комната все еще наша. Попросите Орфуина прислать мальчика убрать со стола, хорошо?

— Хватит, Русар, — сказал селк. — Мистер Старгрейвен, если для вас небезопасно задерживаться в общем зале...

— Да, небезопасно, — вмешался Гарапат. — Общество Ворона присылает сюда своих членов почти каждую ночь.

— ...тогда вы должны доверять вашим новым друзьям, чтобы они безопасно унесли вас отсюда.

— Именно так, мой добрый незнакомец. — Фелтруп фыркнул, когда Гарапат приготовился поднять его со стола. — И позвольте мне мимоходом сказать, что для меня большая честь встретиться с членами Племени Одеш, пусть и ненадолго.

— Вы что-то знаете об Одеше, верно? — с сомнением спросил фликкерман, усаживаясь на свой стул.

— Я знаю, что вы поклялись защищать знания превыше всего, — сказал Фелтруп, — и что вы платили высокую цену за эту преданность на протяжении веков — и не в последнюю очередь, когда Изумрудный Король сжег архив в Валкенриде и бросил библиотекарей в огонь. Я знаю, как героически вы трудились с тех пор — боролись с забвением, как гласит ваш девиз. Это и есть та миссия, к которой я стремлюсь в своих мечтах, хотя прекрасно знаю, что не подхожу. Ведь я даже не могу взять ручку.

Суетящиеся ученые притихли, пока Фелтруп говорил. Теперь все взгляды были устремлены на него.

— Значит, вы рассказывали ему о нас, Гарапат? — спросил селк.

— Ни единого слова, — ответил профессор.

— Тогда откуда, мистер Старгрейвен, вы узнали о Племени Одеш?

— Читая, сэр, — сказал Фелтруп. — У меня нет собственной библиотеки, но во время моего путешествия я прочитал несколько небольших отрывков из книги Пазела Долдура.

— Пазел Долдур! — закричали все ученые одновременно.

Внезапно свет лампы замерцал. Картины на стенах задребезжали в своих рамах, а некоторые предметы на столе какое-то мгновение плясали на своих местах.

— Ну вот, теперь мы вызвали его, случайно! — сказал первый историк. — Добро пожаловать на все более хаотичную вечеринку, Долдур. Нет, мы не хотели приводить вас сюда. Мы с Зиадом, если вам интересно знать. Мы ваши конкуренты.

— Фелтруп, — сказал профессор Гарапат, — следует ли нам понимать, что, говоря о Полилексе Торговца, вы имели в виду тринадцатое издание? У вас действительно есть экземпляр?

— Конечно, — сказал Фелтруп. — Но с кем вы разговаривали?

Внезапно он взвизгнул и подпрыгнул на три фута прямо от стола. Что-то погладило его по спине, хотя никто в комнате не пошевелился.

— Фелтруп, они разговаривали с главным редактором вашего Полилекса, — сказал Гарапат, — человеком, чья вторая великая работа «Дафвни: Критическая История», осмелюсь сказать, близится к завершению. Верно, Долдур?

— Всему свое время, Жорже Луис, — произнес скрипучий голос старика. Шерсть у крысы встала дыбом: голос доносся с пустого стула. Фелтруп попятился в инстинктивном ужасе, пока не наступил на вилку и снова не испугался.

Гарапат кивнул на стул:

— Мистер Долдур не отправился на свой последний покой. Он обитает в Агароте, сумеречной пограничной области смерти, ожидая, пока его собственные под-редакторы закончат свою работу.

— Я хочу взглянуть на последнюю книгу, которая когда-либо будет носить мое имя, — сказал голос. — Разве это так уж странно?

— Я бы сказал, что это вполне понятно, — продолжил Гарапат, — особенно учитывая, что «Критическая История» будет служить краеугольным камнем исследований Дафвни на десятилетия вперед.

— Неправда! — зашипели другие ученые. — Это сделает наша книга. Наша будет закончена первой.

— Эти джентльмены пишут похожую книгу, — объяснил Гарапат Фелтрупу, — но обе команды трагически пострадали из-за ранней смерти своих редакторов. Разница в том, что Зияд с радостью сошел бы в могилу и оставил бы этих достойных людей заканчивать книгу в одиночестве. Но они все еще жаждут, более того, требуют его помощи. Следовательно, они… задержали естественный ход вещей.

— Что такое «естественный»? — усмехнулся один историк. — «Естественный» — это абстракция, блуждающий огонек. Кроме того, он подписал контракт.

— Я ухожу, — сказал голос со стула. — Мои комплименты Зиаду. И я буду благодарен вам за то, что впредь вы будете более осторожны с тем, что произносите в комнате призыва Орфуина. В следующий раз, когда вы приведете меня сюда по ошибке, я разбросаю ваши документы... и ваш эль.

— Но Долдур! — сказал скачущий во времени барон, который, казалось, был единственным, кто мог его видеть, — вы просто должны поговорить со Старгрейвеном, прежде чем уйдете.

— Я мертв, сэр. И к тому же полноправный профессор. Я очень мало чего должен.

— Он знает сына вашего протеже, вашего тезку.

Стул заскрипел, и стопка книг съехала набок. У Фелтрупа создалось впечатление, что кто-то наклонился к нему через стол:

— Вы знаете Паткендла? Пазела Паткендла, сына Сутинии?

— Конечно, — сказал Фелтруп. — Мы союзники и добрые друзья. И еще товарищи по кораблю — были, по крайней мере. — Щека Фелтрупа начала подергиваться. — Но Арунис и Макадра собираются украсть наш корабль, украсть его и уплыть прочь. Что они сделают с человеческими существами, я не могу себе представить. Но Нилстоун! Камень перейдет в их руки, и это навлечет беду на всех нас. Вороны Макадры уже являются силой, стоящей за троном Бали Адро; я услышал об этом в клубе раньше, чем рассказал принц Олик. Она мечтает объединить весь Алифрос в рамках этой Империи, с собой в уродливом центре. И этот план милый — нежный, скромный, благожелательно сдержанный — по сравнению с собственным планом Аруниса. Он хочет использовать Камень не для того, чтобы править Алифросом, а для того, чтобы его уничтожить. Он рассказал Макадре, как это должно быть сделано, и даже ее это потрясло. Орфуин их услышал и закрыл клуб!

— Он этого не сделал, — возразил Долдур.

— Сделал, на самом деле, — сказал Гарапат, и головы за столом закивали.

— Сделал! О, он это сделал! — Фелтруп потирал лапы перед своим лицом. — Я прятался под табуреткой в виде маленького извивающегося существа, иддека, и Орфуин назвал их дьяволами и объявил, что бар закрывается, что они не могут планировать холокосты здесь, а слуги Макадры были так злы, что один из них затоптал маленького подметальщика до смерти, и со мной произошло бы то же самое, если бы я вышел из укрытия, а потом виноградные лозы сомкнулись над дверями, терраса исчезла, и Река Теней поглотила нас всех. Но, Мастер Долдур! Я не могу предупредить своих друзей! Арунис наложил запрет на мои воспоминания о снах! Я думал, что кто-нибудь здесь мог бы донести это послание до меня, бодрствующего, но все эти ночи просьб и мольбы были напрасны. Никто не ездит в Масалым и не приезжает оттуда.