LitPamiatniki

Они добрались до верхней орудийной палубы, лестничной площадки, Денежных Ворот. Они прошли мимо Герцила, все еще сражающегося в боковом проходе: «Вперед, вперед!» — взревел он. Таша свистнула, показала пальцем: собаки бросились на помощь Герцилу, другу, которого они знали так же долго, как и саму Ташу. Но как только собаки ушли, полдюжины турахов завернули за угол, и погоня возобновилась. Они помчались по длинному коридору к каюте, морские пехотинцы швыряли оружие и сыпали проклятиями, а затем они достигли пересечения с нарисованной красной линией на полу и оказались в безопасности. Один из турахов крикнул своим товарищам:

— Берегитесь — это чертова магия...

Глухие звуки столкновений, стоны. Пазел и Таша побежали дальше, унося своих немногих выживших. Они распахнули элегантную резную дверь и ввалились в большую каюту.

Фулбрич уже был здесь, вместе с Марилой, Нипсом и Фиффенгуртом. Все четверо прибежали на помощь. Квартирмейстер снял Фелтрупа и раненую женщину-икшель с окровавленной рубашки Пазела; Нипс поймал его за руку, сказав: «Спокойно, приятель, ты проделал треклято хорошую работу». Марила разжала руку Таши, и избитые икшели позволили поднять себя на обеденный стол. Фулбрич подбежал к Таше и схватил ее за руки.

— Дорогая! — сказал он.

Таша подняла глаза на Фулбрича. Красное лицо, тяжелое дыхание — на нее было страшно смотреть. Она знает, подумал Пазел, она, должно быть, видела, что он сделал, видела, как он ухмыльнулся мне, видела, как он подсунул противоядие под ту дверь. Она убьет тебя, Фулбрич. Здесь и сейчас.

Таша опустила лицо ему на грудь.

В общем, одиннадцать икшелей прошли сквозь магическую стену — и сами стали заложниками, хотя и в лучшем помещении, чем средняя рубка. Как часто бывало раньше, Пазел с изумлением наблюдал за скоростью, с которой они начали действовать как единое целое: самый сильный ухаживал за ранеными, назначенный охранник зорко следил за людьми и собаками (потому что кто знает, кто на самом деле знает?) и еще один разносил их мех с водой от одного рта к другому жаждущему рту.

Если бы Пазел был бы среди людей, которым было приказано (и в основном страстно желавших) убивать «маленьких тварей», он, возможно, был бы впечатлен еще больше. Ибо бойня на верхней палубе — двадцать девять икшелей и четверо убитых людей — была, безусловно, худшим из того, что произошло. Правда, Сандор Отт убил еще пятерых икшелей за столько же минут, а Лудунте в приступе безумия прыгнул на голову капитана китобоя Магритта и вонзил ему в глаза два кинжала. Правда, восемь мужчин маленького народа были забиты до смерти ногами и дубинками на Серебряной Лестнице, и еще трое — на жилой палубе, а марсового из Утурфана нашли в коровьем стойле с перерезанными жилами на лодыжках. Но на этом жертвы закончились. Когда Отт мчался впереди всех вниз по лестнице № 1, он выполнял план. Небольшие подсказки, случайные замечания икшелей своим пленникам, наблюдения, переданные ему Альяшем, Хаддисмалом и другими — но, прежде всего, бесконечные часы маниакально сосредоточенных размышлений — привели его к уверенности. Спасательная палуба. Их цитадель там. Вероятно, перед лестницей, в той массивной баррикаде из коробок и ящичков, которых так и не разгрузили в Симдже, все еще запертых на засовы, стиснутых тугими, как железо, ремнями: мебель для дома Исика, которому не суждено появиться (он, Отт, позаботился о том, чтобы его никогда не было).

Отт был совершенно прав; и со своей обычной безжалостностью он перерезал ремни, перелез через ящики и прорубил себе путь в сердце баррикады. Но когда, наконец, он вскрыл похожую на улей крепость икшелей, он не обнаружил там тех, кого можно было бы допросить или убить. Они ушли. Осталась кое-какая запасная одежда. Чайная чашка размером с наперсток была еще слегка теплой.

Отт понюхал чашку. Он убил слишком быстро, ему не у кого было спросить. Он снова принюхался, не имея ни малейшего представления, почему он это сделал, и восемьдесят лет погружения в схемы убийств спасли ему жизнь.

Он спрыгнул с груды ящиков, кубарем пронесся через отсек, бросился вниз по открытой шахте трапа — и взрыв разорвал пространство, где он только что стоял.

Ловушка с черным порохом. Отсек озарился пламенем. Осколки старинного фарфора Исика разлетелись, как смертоносные копья, серебряные столовые приборы вонзились в стены, труба наполовину пробила половицы нижней палубы.

Пожарная команда «Чатранда» немедленно бросилась за шлангами, и еще одна команда помчалась, чтобы снова включить трюмные насосы, но не было ни трюмной воды, которую можно было бы откачивать, ни, конечно, морской воды. Мужчины боролись с огнем с помощью пресной воды и песка. Но даже с сотней человек, сражавшихся с огнем, Роуз продолжал охоту за икшелями.

Он не нашел ни одного, ни тогда, ни когда-либо еще.

Их не было в трюме. Они не поднялись на такелаж. Многих видели перебирающимися через борта, но куда потом? С причальной палубы в город вел только один трап, и за весь день на ней не было видно ни одного икшеля. Пятьдесят, самое большее шестьдесят из них могли бы проникнуть в чертовски защищенную большую каюту — но не шестьсот. Они не заползали ни между внутренним и внешним корпусами, ни в форпик, ни в световые шахты, ни в ветроуловители, ни в нижнюю часть кабельных ярусов. Они не зарылись в гниющее сено в хлеву и не скопились между половицами (Роуза отравлял серой эти потайные места, одно за другим, по мере того как день сменялся ночью, а вахта длому менялась снова и снова).

Колдовство, сказал кто-то после четвертого бесплодного часа поисков. Они с Арунисом, сказал другой. Но и логово чародея от них ускользало. Только его смех снова раздался в темноте трюма, как раз в тот момент, когда нервничающий мистер Ускинс наблюдал, как гаснет его лампа. Он хотел закричать, но не мог. Маг здесь, я чувствую это, это его рука на моем плече. Ускинс присел на корточки, дрожа, и взмолился тьме пощадить его.

Для тех, кто всегда ненавидел и боялся «ползучих тварей», возвращение судна должно было вызвать чувство триумфа. Этого не произошло. В ту ночь они ложились в свои гамаки, больше чем когда-либо боясь быть убитыми во сне.

Мужчины скандировали Смерть, смерть. Однако в тот день только около сорока трех икшелей изъявили желание умереть — хотя можно предположить, подумала леди Оггоск, медленно пробираясь между телами на верхней палубе, что все они запомнят это чувство.

Глава 17. ВРЕМЯ ВОССТАНОВЛЕНО

1 модобрина 941

230-й день из Этерхорда

Военачальник останавливается на поле боя

Недавно замолчавшего, недавно захваченного его людьми

Там, среди множества трупов, сияет знакомое ему лицо: они были друзьями в детстве

Время похожее на сон

Сердце, однажды разбитое вдребезги, наконец-то открыто.

СУЛИДАРАМ БЕКТУР, около 2147 года

Прошло три дня. Каменная печь была разобрана, камни — унесены. Длому доставили много сырых продуктов питания и несколько огромных ящиков с мулом. Но они больше не приносили горячих блюд и черного пива, о котором так мечтал мистер Болуту. Масалым, очевидно, решил, что корабль и так достаточно пьян.

Пазел никогда не чувствовал себя более подавленным. Подумать только, какие надежды они возлагали на Бали Адро! Просвещенная империя, сказал Болуту, место справедливых законов, мира между многими расами, мудрого и достойного монарха на троне. Место, где добрые маги вроде Рамачни ждали, чтобы разобраться с Арунисом и забрать Камень. Болуту не лгал им: он просто описывал Бали Адро двухвековой давности.

Что они сделают со своими посетителями? Знаки было трудно прочесть. Из-под корпуса доносился шум пил и молотков: ремонт, по крайней мере, продвигался. Вдоль края причала было по-прежнему много солдат, но обычные горожане исчезли. Команды докеров, используя два больших грузовых крана, подняли то, что безошибочно можно было принять за сходни, и установили деревянные конструкции между поручнями судна и краем причала: опущенные, они образовали бы широкие мосты с перилами между судном и берегом. Но они не были опущены. Рабочие оставили их болтаться в тридцати футах над верхней палубой, как отложенное обещание.

«Наблюдатели за птицами» — так кто-то назвал длому в пепельно-серых комбинезонах, с блокнотами и полевыми биноклями — приходили каждое утро и уходили только на закате. Они изучали «Чатранд» по очереди, некоторое время перешептываясь, когда один сменял другого. Ваду́ присоединялся к ним в конце каждого дня. Он читал отчеты наблюдателей, и его обычное изумленное выражение часто сменялось хмурым. Когда он смотрел на корабль, его голова подпрыгивала быстрее.

Какие выводы на самом деле сделали длому из резни, произошедшей четыре дня назад? Были ли они шокированы, или внезапное, бессмысленное убийство было им слишком знакомо? В каком-то смысле это едва ли имело значение. Они видели людей в их худшем проявлении. Любой шанс завоевать доверие города, несомненно, исчез.

Как и, конечно, около пятисот икшелей.

Раннее утро, первый день последнего месяца года: на Севере зима началась бы всерьез; здесь каждый день казался теплее предыдущего. Пазел проснулся, когда солнечный свет уже обжигал его лицо сквозь единственный иллюминатор каюты, которую он теперь делил с Нипсом. Он застонал. Нипс храпел. Пазел вылез из гамака и пошарил на полу в поисках своей одежды.

— Какой шум, — пробормотал Нипс в подушку. — Я решил, что ты — старина Юп, шумишь за окном моего дома.

Пазел натянул бриджи:

— Ваш сосед?

— Наша свинья.

Пазел потянул за одну из веревок гамака Нипса, развязал ее и опустил голову своего друга на пол. Не открывая глаз, Нипс стек, как размякшее масло, с парусиновой кровати. Он остановился среди ботинок.

— Спасибо, — сказал он, судя по всему, искренне.

— Вставай, — сказал Пазел, потирая глаза. — Боевая практика, помнишь? Если ты хочешь поесть до того, как Таша и Герцил начнут нас избивать, сейчас самое время.

Тактика запугивания сработала. Вскоре Нипс тоже был одет, и мальчики, спотыкаясь, вышли в коридор.

— Мне снилась моя мать, — сказал Пазел.

Нипс ответил зевком.

— Она была свободна. Не рабыня и не жена какого-нибудь мзитрини, как боится Чедфеллоу. Она что-то делала на столе с баночками цветного песка — или, может быть, дыма — в маленьком домике в бедном квартале какого-то города. Когда мне это приснилось, мне казалось, что я знаю, какой это город, но сейчас не помню. И там была собака, заглядывающая в окно. Это любопытно, так?

Нипс шел как во сне.

— Мне снилось, что ты свинья, — сказал он.

В большой каюте Таша и Марила доедали завтрак из овсяных хлопьев Масалыма, сваренных с патокой. Фелтруп сидел на столе и ел хлеб с маслом, повязав на шею матерчатую салфетку. Мальчики внимательно огляделись в поисках Герцила. Толяссец часто начинал боевые занятия с того, что появлялся из ниоткуда и сильно замахивался на них тренировочным мечом.

— Не волнуйтесь, — сказала Таша, — он нигде не прячется.

— Неужели мы одни? — угрюмо сказал Пазел.

Таша уставилась на него:

— Разве я только что это не сказала? Никто не прячется ни в одной из кают, если ты это имеешь в виду.

— Что ж, это чертовски хорошо, — сказал Нипс, снова зевая. — Потому что никогда не знаешь наверняка.

— Идите сюда, вы двое, — быстро сказала Марила. — Помолчите. Ешьте овсянку.

По крайней мере, Фулбрич не въехал, язвительно подумал Пазел. Пока.

Затем, окончательно проснувшись, он покачал головой:

— Подожди. Икшель. Где икшели?

— Один позади тебя, — сказала Энсил и прыгнула на спинку кресла, напугав обоих мальчиков. Но, к шоку Пазела, молодая женщина-икшель объяснила, что она — последняя. Остальные десять, которые искали убежища в большой каюте, ушли на рассвете и не собираются возвращаться.

— Они попросили меня поблагодарить вас, — сказала она, — и сказать, что вы всегда можете рассчитывать на их помощь, если ваши пути снова пересекутся с их. Это не пустые слова: икшели не дают обещаний помощи, если не намерены их сдержать.

— Но куда, во имя всех чертей, они отправились? — требовательно спросил Нипс. — В то же место, что и все остальные?

— Насколько я могу судить, — подтвердила Энсил. — Они спросили, не буду ли я препятствовать их уходу, и я сказала, что они гости, а не заключенные. Тогда они предложили взять меня с собой. «Твой последний шанс остаться со своим народом», — величественно заявили они. «Я могла бы это сделать, если бы мой народ за что-нибудь боролся», — ответила я. Тогда они плюнули на тыльную сторону ладоней, назвали меня предательницей и ушли.

— Все они с самого первого дня знали, куда бежать, — сказал Пазел, падая в кресло.

Энсил кивнула:

— У каждого клана есть свой протокол бедствия. Они часто меняются, но о них всегда помнят. Если поступит сигнал, мы все должны были разлететься в разные точки встречи в глубине корабля. Старейшины должны были встретить нас там и отвести в безопасное место.

— В безопасное от Роуза? — недоверчиво спросила Таша.

— Мы сами в этом сомневались, — сказала Энсил. — Но этот план исходил от лорда Талага, и ему следовали беспрекословно. Я слышала, как десять человек, укрывавшихся здесь, обсуждали это, хотя при моем приближении они замолчали. Все места встречи находятся на нижней палубе, между каютой третьего класса и логовом авгронгов. Если бы они не оказались в ловушке на верхних палубах, именно туда они бы и отправились.

— Нижняя, левый борт, середина корабля, — сказал Нипс. — Это уединенное место, все верно. Особенно сейчас, когда животные... — Он замолчал, переводя взгляд с одного лица на другое. — Животные. Отсек для живых животных. Это прямо перед авгронгами, так?

— Да, — сказала Таша, взглянув на Марилу. — И именно там... с некоторыми из нас случались самые странные происшествия.

Круглое лицо Марилы выглядело встревоженным, и Пазел знал почему: несколько месяцев назад Таша и Марила однажды оказались в совершенно другом «Чатранде». Тот «Чатранд» плыл по холодному зимнему морю с командой из пиратов. Они едва спаслись.

Конечно, люди проходили через эти помещения каждый день и не встречали ничего странного. Сам Пазел потратил больше часов, чем хотел бы припомнить, наполняя ведра навозом и испорченным сеном. И все же это было странное совпадение. Если бы икшели отправились туда, куда отправились Таша и Марила, им было бы ненамного лучше. Но, возможно, магия работала не таким образом. Возможно, никто никогда не ходил в одно и то же место дважды.

Внезапно Таша ахнула. Она положила руку на грудь, затем начала подниматься на ноги:

— Кто-то только что прошел сквозь стену! Не Герцил, не Фиффенгурт, не Болуту и не Грейсан. Я не позволяла им пройти; они просто пришли. Берите свое оружие! Быстро!

Она и двое мальчиков бросились за своими мечами. Марила схватила Фелтрупа и попятилась. Джорл и Сьюзит низко пригнулись, заставленные замолчать предупреждающим пальцем своей хозяйки, каждый мускул напрягся, готовый к прыжку. Пазел сжал меч, принадлежавший Эберзаму Исику, жалея, что не может пользоваться им хотя бы вполовину так же хорошо, как Таша своим. Герцил был прав. Он всегда говорил: Худшее, что мы могли бы сделать, — зависеть от магической стены.

Таша прижалась к стене рядом с дверью, подняв меч, чтобы поразить того, кто войдет. Затем они услышали шаги: одинокая тяжелая фигура широкими шагами направлялась к двери. Когда мальчики встали на пороге, кто-то постучал.

Таша бросила на Пазела нежный взгляд, исчезнувший в мгновение ока. Затем она стиснула зубы и прорычала:

— Если это ты, Арунис, приходи. Илдракин ждет тебя. Он здесь, в моей руке.

Она лгала; у нее был только ее собственный прекрасный меч, а не Разрушитель Проклятий. Затем из-за прохода донесся голос:

— Прошу прощения, леди Таша. Это всего лишь я.

Они уставились друг на друга. Голос принадлежал принцу Олику. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, в щели показались ярко-серебристые глаза мужчины и похожий на клюв нос.

— Всем вам великолепного утра, — сказал он.

Таша широко распахнула дверь. Она опустила меч, но не вложила его в ножны.

— Ваше высочество, — сказала она. — Как вы сюда попали? Никто никогда не мог пройти сквозь стену без моего разрешения.

— Значит вы, должно быть, дали его мне, миледи, — сказал Олик.

— Ничего подобного не делала, — сказала Таша.

Внезапно она снова приняла боевую стойку и направила свой меч в грудь Олика.

— Оставайтесь на месте! — крикнула она. — Мы не видели принца Олика четыре дня — и вдруг вы появляетесь здесь из ниоткуда, в одиночестве? Откуда мне знать, что вы — не переодетый Арунис? Докажите, что вы — это вы!

Олик улыбнулся:

— Это именно то, что сказали карисканцы. Похоже, моя судьба — ошибочная идентификация. Увы, я не знаю, как доказать, что я — это я, но так получилось, что я пришел не один.

— Таша Исик!

По коридору разнесся рев капитана Роуза. Олик отступил в сторону, и они все могли видеть его, прижимающего пальцы ног к нарисованной линии, колотящего кулаками по пустому воздуху. Позади него, прижимаясь так близко, как только осмеливались, стояли четверо хорошо вооруженных воинов-длому.

— Дай мне пройти! — взревел Роуз. — Это королевский визит, я сопровождаю Его величество на экскурсию по моему кораблю!

— Ваших охранников я не допущу, — сказала Таша принцу.

— Рад это слышать, — сказал Олик. — Их навязал мне Советник Ваду́.

— А вы сами, сир? Вы вооружены? — спросила она.

— Конечно, — сказал он. — Нож у меня в сапоге. Я ношу его таким образом с тех пор, как был мальчиком. Вам было бы легче, если бы я его отдал?

— Да, — сказала Таша, — и я рада, что вы сказали мне правду. Я сразу заметила этот нож.

Олик передал ей широкий нож. Было видно, что им много пользовались —рисунок в виде леопарда и солнца на ножнах почти стерся. Не поворачиваясь к коридору, Таша сказала:

— Входите, капитан Роуз.

Шаги Роуза, быстрые и прихрамывающая, эхом разнеслись по коридору, а затем он ворвался в комнату и раскинул руки.

— Большая каюта, — сказал он несколько громче, чем было необходимо. — Пятьдесят четыре главы государств путешествовали в ней только за время публичной истории корабля — как вы понимаете, ранние годы засекречены. Обратите внимание на ароматическое дерево и хрусталь из Вирабалма в люстре. Слева от вас есть панель, которая когда-то скрывала кухонный лифт. И стены с тройной изоляцией для обеспечения тепла и уединения наших гостей.

Он захлопнул дверь и замолчал, прислонившись к косяку и дыша, как какое-нибудь запыхавшееся животное. Затем, медленно, почти со страхом, он повернул голову так, чтобы одним глазом посмотреть на них. Рука Пазела крепче сжала его меч. Взгляд Роуза прошелся по комнате слева направо, от пола до потолка.

— Милый Рин на небесах, — прошептал он. — В этой комнате нет призраков.

После долгого молчания принц дружелюбно спросил:

— Это необычно?

— Они не могут войти, — сказал Роуз. — За стеной их полно, как мух в конюшне, но здесь... — Он повернулся, выпрямился и посмотрел прямо на них. — Здесь человек может дышать.

На его лице появилось выражение, которого Пазел никогда раньше не видел. Это было не удовлетворение, или не только оно (он видел этого человека удовлетворенным, часто по наихудшим причинам). Но этот взгляд был ближе к удовлетворенному. На лице Роуза он казался более странным, чем третий глаз.

Не обращая внимания на принца, он прошел вперед, пока не встал прямо перед молодыми людьми.

— Все так, как я и думал с самого начала, — сказал он. — Призраки избегают тебя, и это делает тебя треклято полезным. Не выбрасывай — пригодится; это железный закон моего отца. Я сказал ему, что не должен тебя убивать.

Пазел вздохнул. Это был тот Роуз, которого он знал.

— Это не экскурсия по кораблю, — сказала Таша. — Зачем вы пришли сюда, капитан?

Роуза махнула рукой на принца:

— Его величество...

— Желал аудиенции, — прервал его Олик. — Со всеми вами, кто так яростно сражался, чтобы защитить маленький народ. Капитан Роуз не согласился бы на это, если бы я не дал слово, что он тоже сможет присутствовать. Я так и сделал, неохотно. Но теперь, когда он здесь, я думаю, это к лучшему.

Таша снова открыла дверь, и мгновение спустя Герцил, Болуту и Фиффенгурт вошли в комнату. При виде Роуза Герцил напрягся.

— Отлично, — сказал Олик. — Теперь здесь все, с кем я хотел поговорить.

— Я не понимаю вашего интереса к этим мятежникам, — сказал Роуз. — Вы еще не встретились с нашим мастером-шпионом или леди Оггоск, моей ведьмой-прорицательницей.

— Я достаточно насмотрелся на мистера Отта четыре дня назад, — со вздохом сказал принц. — Что касается этих людей, я хотел их увидеть, потому что их поведение в тех ужасных обстоятельствах было противоположным его — и вашему. Но у меня есть другая причина, и эта причина касается и вас, Роуз: вы тоже носите метку Эритусмы.

Таша с удивлением посмотрела на принца:

— Вы имеете в виду наши шрамы? Что вы знаете о них, сир? Какое они имеют отношение к Эритусме?

— Закройте дверь, леди Таша, — сказал принц, — и давайте будем держаться подальше от окон. Советник Ваду́ и его легионеры и так знают обо мне слишком много.

— Мы, однако, знаем очень мало, — сказал Герцил. — Я бы попросил вас изменить это, Ваше величество, прежде чем просить нашего доверия.

— Ничто не может быть более справедливым, — сказал принц, — или, увы, более трудным. Я не могу сказать всего, что вы могли бы пожелать, потому что я не знаю, как далеко зайдут мои слова. О, я не ставлю под сомнение вашу добросовестность, друзья мои. Вы никому не скажете ни слова, если я вас попрошу — я уверен в этом. Даже в вашем случае, капитан Роуз.

— Я не давал такого обещания, — проворчал Роуз.

— Но вы все равно сохраните мои секреты, — сказал Олик с огоньком в глазах, — за исключением, возможно, вашей леди Оггоск, а она уж точно не скажет никому ни слова. Но можно шпионить не только за словами; это знают все, кто сражается с Арунисом.

— Вы знаете об Арунисе? — спросил Пазел.

— А кто на Юге не знает? Вы в безопасности в этой великолепной комнате, но вы не можете быть здесь всегда. И, когда вы выйдете наружу, он исследует вас и почувствует очертания ваших мыслей.

— Минутку, — сказал Нипс. — Вы все еще не сказали нам, откуда вы знаете о наших треклятых шрамах. Может быть, вы видели руки Пазела, Таши и Роуза. Но у Герцила шрам под рубашкой, а у Болуту — под волосами. И я никогда не был рядом с вами, до сегодняшнего дня.

Таша вложила свой меч в ножны.

— Я знаю ответ на этот вопрос, — сказала она.

— Давайте не будем обсуждать это сейчас! — сказал принц. Он подошел к столу и опустился в кресло. — Возможно, у нас есть всего несколько минут, — сказал он. — Врачи почти сделали свой выбор.

— Врачи? — спросила Энсил, которая забралась на стол.

— Длому, которые наблюдают за вами с причала и докладывают Ваду́ — те, кого ваши люди так восхитительно назвали «наблюдателями за птицами». Они собираются выбрать нескольких представителей для аудиенции у Иссара. И у меня есть сильное предчувствие, что вы будете среди них, поскольку им поручено определить тех, кто не заражен.

— Не заражен! — прогремел Роуз. — Это возмутительно! Примерно двадцать моих людей высадились на сушу по эту сторону Правящего Моря, и шестеро из них бесследно исчезли. Из остальных именно эти бунтовщики провели на берегу больше всего времени. И все же вы ожидаете, что они будут выбраны для посещения владыки Масалыма? Чем же, скажите на милость, мы можем быть заражены?

— Безумием, конечно, — сказал принц. — Капитан Роуз, вы, кажется, заботитесь о своих людях. Осознаете ли вы, какой вред вы им уже причинили? Врачи Масалыма уже были готовы подтвердить вменяемость вашей команды, когда вы отдали приказ о массовом убийстве маленького народа.

— Значит, они все-таки признают, что мы люди? — спросил Фиффенгурт.

— Мой дорогой квартирмейстер, все в Масалыме знают, что вы люди — бедняки Нижнего города, корабельщики, которым приказано не разговаривать с вашими собственными плотниками, ученые Иссара и, прежде всего, Ваду́ и другие слуги императора Нахундры. Они знают это с тех пор, как мы приплыли в Пасть Масалыма. Они просто надеются, с некоторым отчаянием, не дать узнать об этом миру. С их точки зрения, удобно, что мы находимся в состоянии войны. Этот город и его Внутренний Доминион фактически изолированы. Новостям нелегко ускользнуть отсюда, по суше или по морю. Однако мне случайно стало известно, что письма уже отправлены, почтовым альбатросом. Я могу только предположить, что они повторяют официальную историю.

— Вы имеете в виду ту чушь об альбиносах, — сказал Пазел, — и о Великолепном Дворе Сирени.

— Точно, — сказал Олик. — Но, даже распространяя этот бессмысленный рассказ, добрый Ваду́ изо всех сил пытается определить, что вы за люди. С моей поддержкой — и после нескольких дней отчетов — он был готов позволить вам всем сойти на берег. Но теперь об этом не может быть и речи.

— Мы поймали не так уж многих, — возразил Роуз. — Ползунов, я имею в виду. Как истребление, это был печальный провал.

— Вас это сильно обескуражило, — язвительно заметил Олик. — И все же зрелище, которое вы устроили, было достаточно ужасным. Ярость и убийство! На самом деле это может быть признаком начала умственной дегенерации, которая превращает людей в тол-ченни. — Он посмотрел на их потрясенные лица и добавил: — Это, а также пот, резко пахнущий лимоном.

— Никто на «Чатранде» не пахнет лимонами, — сказал Фелтруп, удобно устроившийся в руках Марилы.

Олик вскочил на ноги. Он уставился на Фелтрупа, разинув рот.

— Это существо, — сказал он наконец. — Я видел вас с ним на верхней палубе, но я принял его за домашнее животное. Оно говорит?

— Марила не чревовещательница, сир, — сказал Фелтруп. — Я могу говорить. Я проснулся. На Севере много таких, как я. И, с вашего позволения, мы считаем это довольно унизительным.

Принц шагнул вперед, охваченный благоговейным страхом. Он опустился на одно колено перед Марилой и крысой.

— Много? — спросил он.

— Все больше и больше, принц, — сказал Болуту. — Количество пробуждений резко возросло в... последние годы.

Пазел поймал его страдальческий взгляд. Последние годы.

— Тогда, возможно, это правда, — прошептал Олик. — Возможно, это корабль нашей судьбы... и погибели. Совет предсказал это, и, хотя я был частью их предсказания, я не мог заставить себя поверить, что это возможно. Неужели мы подошли к концу? Доживу ли я до того, чтобы увидеть... это? О Наблюдатели-за-Пределами, сжальтесь!

— Ваши слова очень странные, клянусь треклятыми Ямами, — сказал Фиффенгурт. — Вы не можете говорить яснее, сир?

Олик потрясенно подошел к окну и выглянул наружу.

— Да, могу, — наконец сказал он. — Бедняки Масалыма, по большому счету, не невежественны. Не более двух поколений назад каждый последний длому в этом городе умел читать и писать, и у очень многих были коллекции книг в их собственных домах...

Фелтруп брыкался и извивался в объятиях Марилы, переполненный чувствами.

— ...и этот восторг от учебы не совсем покинул их, хотя в эти мрачные дни трудно даже оставаться в живых. Те, кто верит, что вы ускоряете конец света, могут привести веские основания своей веры.

Олик вернулся к столу и сел:

— Были предсказания. Пророчества, если хотите. Все последнее столетие, по крайней мере. Империя пыталась заставить их замолчать. Они заключили в тюрьму и убили авгуров и тех, кто повторяет или публикует предсказания. Сама практика предсказаний в последнее время стала имперским преступлением. И почему бы им не пытаться заставить нас замолчать, когда впереди мы видим конец их династии, окончательный распад их власти?

— Мы? — спросила Энсил.

Олик подняла глаза на Ташу.

— Вы догадались, верно? Скажите им сейчас, если хотите.

— Я не догадывалась, — ответила она. — Я почувствовала это, когда вы прошли сквозь стену. Вы маг.

Все напряглись; шерсть Фелтрупа встала дыбом вдоль его позвоночника.

— Я маг, — сказал Олик, — но я совсем не похож на Аруниса. Я не могу произносить заклинаний, творить чары или вызывать беса, чтобы он выполнял мои приказы. Я — Паук-Предсказатель.

— Паук-Предсказатель! — в восторге воскликнул Болуту. — Какая радость, Ваше Величество! Значит, они не погибли за время моего отсутствия!

— Не полностью, — серьезно сказал Олик. — Но мы вряд ли процветаем. Я первый член королевской семьи, когда-либо надевавший мантию Предсказателя. Я понимаю, что мои кузены в столице чувствуют себя вполне оправданными: все это время они считали меня сумасшедшим; теперь я предоставил им доказательства.

Повернувшись к остальным, он сказал:

— Мы, Пауки-Предсказатели, делаем только одно. Мы ищем свидетельства. Подсказки о будущем Алифроса, его судьбе и секретах, скрытых в его необъятности. Паук-Предсказатель может искать такого рода знания многими путями. В моем случае меня привлекли немногие выжившие члены Ордена Заклинания Бездны, и со временем я стал одним из них. Заклинатели-Бездны проводят меньше времени за стенами храма, чем другие Пауки-Предсказатели, ибо, чтобы практиковать свое искусство, мы должны странствовать повсюду. Мы читаем будущее по землетрясениям, извержениям вулканов и другим катастрофам.

— Мои собственные наставники, сир, — сказал Болуту, — обычно говорили, что такие жестокие события нарушают покой Вселенной.

— Совсем чуть-чуть, — согласился Олик. — Не больше, чем камешек, брошенный в озеро, тревожит далекий берег. Конечно, чем масштабнее катастрофа, тем сильнее эффект. Мировой Шторм произошел четырнадцать столетий назад, но волны, которые он вызвал, все еще разбиваются. Эти волны — оракулы, которые мы пытаемся прочесть.

Уже долгое время мы предчувствовали приближение ужасного события. В течение десятилетий его очертания были слишком размытыми, чтобы их можно было различить. Только прошлой весной было ясное видение: движущийся дворец, выскользнувший из шторма. Во дворце находились существа, которых мы не могли видеть, а только ощущать. По словам предсказания, это те, кого мы считали ушедшими навсегда. Мои братья в Паук-Храме долго спорили, кем могли бы быть эти фигуры. Некоторые говорили, что это люди, настоящие люди. Другие, что это Мыслители, те, кого вы называете проснувшимися животными. Здесь, на этом корабле, у вас есть и те, и другие.

— Не говоря уже об икшель, — сказала Энсил, — которые изначально тоже пришли с этой стороны Неллурока, хотя вы, похоже, о нас не знаете.

— Вы упоминаетесь во многих историях, — сказал Олик Энсил, — но мало кто из нас в них верил. — Он взволнованно посмотрел на остальных. — Последняя часть предсказания была такова: движущийся дворец появится во время гибели империй, разделения наций. Его движение по миру проследит линии, вдоль которых мир может быть разбит, разорван, подобно линиям, нанесенным на стекло алмазным резцом. И, когда весь мир будет разбит на фрагменты, из кусочков сложится новая мозаика, хотя сколько времени это займет и что покажет мозаика, мы не могли и не можем предвидеть.

Капитан Роуз хмыкнул и покачал головой:

— Чушь собачья. Поэзия. Мы — корабль Арквала, выполняющий простую, хотя и уродливую миссию. У нас есть старые враги по имени мзитрини, и мы пытаемся нанести им удар в спину. Мы находимся на Юге только потому, что, по расчетам, не смогли бы найти дорогу к западным пограничным землям Мзитрина. Ползуны, чародей и эта треклятая разбуженная крыса — все они незаконные пассажиры, не более того.

— А Нилстоун? — спросил Олик.

Роуз вздрогнул и впился в него взглядом:

— Я не знаю, с кем вы разговаривали, или как много знаете о Камне. Но поймите вот что: моя команда не искала эту дьявольскую штуку, и моя миссия этого не требует. Все, что имеет значение, — это Шаггат Несс. Я пойду дальше: после самого Аруниса Нилстоун является самым большим препятствием для нашей миссии. Он уже превратил Шаггата в камень. Если вы или ваш город обладаете умением вырвать его из рук Шаггата, не убивая ублюдка — прошу прощения, сир — вы можете получить Камень с моего благословения.

— Капитан! Нет! — в ужасе закричали остальные.

— Вы предлагаете странное благословение, — сказал принц. — Я предпочел бы быть благословленным охапкой скорпионов, чем Нилстоуном. Но другие в этом городе — и другие члены моей семьи — ничего бы так сильно не хотели. Мой кузен император и его советники с радостью заберут Камень из ваших рук. Однако они не примут ваши условия. Они сотрут в порошок вашего Шаггата и убьют вас всех с таким же рвением, с каким вы убили икшелей. О, Наблюдатели-надо-мной! Что же нам теперь делать?

Он посмотрел на хлеб с маслом, который откусил Фелтруп, затем схватил его и начал есть.

— У шестерых из вас волчий шрам, — продолжал он, жуя. — И пятеро из вас, вместе с этой молодой женщиной, — он кивнул на Марилу, — сражались, чтобы спасти жизни икшелей. Именно это, а не метка Эритусмы, заставило меня захотеть вас увидеть. Конечно, шестой носитель метки отдал приказ убивать.

Роуз напрягся:

— Вы пришли, чтобы обсудить мои приказы, сир?

— Нет, — сказал Олик, — хотя я нахожу их весьма спорными. Тем не менее, вы должны сохранить Нилстоун, и я должен быть благодарен, что он еще не попал в руки кого-то похуже. По крайней мере, вы не Макадра.

Его последнее слово наэлектризовало Фелтрупа. Он завизжал, пронзительно и высоко, и стал извиваться так яростно, что выпал из рук Марилы. Ударившись об пол, он начал бегать кругами, врезаясь в стулья, столы, людей и собак, все время крича:

— Макадра! Макадра! Белые зубы! Белые кости!

Сначала никто не мог дотронуться до него. Затем Сьюзит набросилась и поймала его с любящей твердостью в свои челюсти, как могла бы схватить истеричного щенка. Крики Фелтрупа продолжались еще некоторое время, странно усиливаясь из-за похожего на пещеру рта, охватившего его голову. Затем он затих, хныча и что-то бормоча. Сьюзит извергла его, и две собаки защитно обвились вокруг него, наполовину похоронив в складках своей плоти.

— Небеса-над-Головой, — сказал Олик, — они все такие?

Остальные заверили его, что только один Фелтруп. Но тревога принца не утихала.

— Откуда он может знать о Макадре? — со страхом спросил Олик. — Она белая или, по крайней мере, неестественно бледная. И она ужасная чародейка — по-своему такая же плохая, как Арунис. Если она замешана в этом деле, все гораздо хуже, чем кажется.

— Инстинкты Фелтрупа сверхъестественны, — сказал Герцил. — И, хотя они часто сбивают с толку даже его самого, их не следует игнорировать. Он обладает исключительным умом.

— В любом случае, я не должен спорить с Мыслителем, — сказал Олик. — Но Макадры нет в городе! Ваду́ мне бы сказал.

— Если только у него нет причины скрывать это от вас, — сказал Роуз. — Причины или приказа.

Олик посмотрел на него:

— Вы беспокойный человек, капитан Роуз, но я не могу отмахнуться от того, что вы говорите. И вы, мои добрые люди, не можете оставаться в Масалыме.

— Мы не можем покинуть корабль, Ваше высочество, — сказал Герцил.

— Это изменится завтра, — сказал Олик. — Радуйтесь, что мне удалось встретиться с вами заранее. Помните: мои полномочия в Масалыме — это в основном блеф и бахвальство. Иссар правит городом от имени моей семьи, и никто в Бали Адро не может причинить мне вред под страхом смерти, это верно. Но имперский мандат принадлежит Иссару, а не принцу Олику. Когда мне повинуются, это скорее по привычке, чем по долгу службы — и есть способы обойти любой закон, даже закон, который защищает мою личность, если кто-то готов пожертвовать несколькими убийцами. Я тоже должен быть осторожен.

— Мой добрый сеньор, — воскликнул Болуту, как будто больше не мог сдерживаться, — что случилось с Бали Адро? Ибо вы говорите так, как будто сами Вороны захватили трон.

Олик посмотрел на Болуту, и внезапно его глаза наполнились беспокойством. Пазел смутно знал, кто такие Вороны: Болуту описал их как банду кровожадных преступников, некоторые из которых были чародеями. Он утверждал, что именно Вороны первыми послали Аруниса через Правящее Море на поиски Нилстоуна. Но Вороны были разгромлены и распущены еще до того, как Болуту отправился в плавание.

Роуз пренебрежительно махнул рукой:

— Мистер Болуту задает слишком масштабный вопрос. Он забывает, что двадцать лет провел на Севере.

Принц Олик с сомнением посмотрел на капитана.

— Двадцать? — спросил он.

Роуз в замешательстве уставился на него. Олик повернулся к Болуту:

— Вы прошли через Красный Шторм, брат, как и я. Разве вы не знаете, что он делает?

Болуту кивнул:

— Знаю.

— Что именно ты знаешь? — взорвался Роуз. — Черт бы тебя побрал, чего ты мне не сказал? Говори! Я капитан этого корабля!

— Что все это значит, мистер Болуту? — спросил Фиффенгурт, склонив голову набок.

Болуту посмотрел на остальных в поисках поддержки. Герцил кивнул.

— Пришло время все-таки об этом рассказать. Вам лучше сесть, капитан Роуз. И вам, мистер Фиффенгурт.

— Сесть? — крикнул Роуз. — С этим в Ямы! Скажи мне!

— Это и есть та маленькая штучка, о которой вы не стали говорить, да? — зло сказал Фиффенгурт. — Той ночью, у костра на Песчаной Стене, когда я спросил, есть ли что-нибудь еще, и вы все прикинулись мертвыми-для-всего-мира. От меня, Паткендл, Ундрабаст! Вы хранили секреты от меня, старого Фиффенгурта, вашего друга, пережившего с вами все эти неприятности с тех пор, как мы отплыли из Соррофрана! Нет, я тоже не сяду! — Фиффенгурт топнул ногой. — Мне больно, мисс Таша, вот что я вам скажу.

— Через мгновение вам будет все равно, — сказала Таша.

Ее глухой голос заставил мистера Фиффенгурта протрезветь. Он сел. Роуз не хотел, по крайней мере сначала, но и он нащупал стул, когда Таша начала говорить о временном скачке. Пазел обнаружил, что наблюдение за эмоциями (отрицание, возмущение, ужас, удивление, потеря), появляющимися на суровом лице Роуза, вернуло его собственную боль. Исчезло, все исчезло.

Одно дело было представить смерть в море, и совсем другое — пережить ужасное испытание и узнать, что твой мир исчез вместе с людьми, которых ты любил. Он подумал о Маисе, свергнутой императрице, за возвращение которой на трон Герцил боролся годами. Он подумал о своей матери, которая так странно снилась ему в течение нескольких ночей, и об Эберзаме Исике. Их старость, их последние годы, их смерти без семьи рядом с ними. Он подумал об Аннабель мистера Фиффенгурта, воспитывающей их ребенка, так и не узнавшей, что стало с отцом. Мать и дитя были мертвы и исчезли, сами их имена забыты, а «Чатранд» сократился до нескольких строк в последнем Полилексе. Великий Корабль, который исчез два столетия назад.

Он видел, что Роуз не поверил ни единому слову.

Фиффенгурт, со своей стороны, переводил взгляд с одного лица на другое. Умоляя кого-нибудь посмеяться. Глаза Пазела заблестели. Глупо, обвинил он себя, даже ты еще не совсем в это веришь. Как ты можешь просить их это принять, если сам слишком напуган?

С огромным усилием он вспомнил одно из поучений Герцила, фразу из Кодекса Тоймеле: ты потерпишь неудачу пропорционально своему сопротивлению переменам. Текучесть универсальна, застой — фантом разума.

— Два столетия, — сказал принц. — Это намного хуже, чем мой собственный случай. Я отправился в плавание сразу после своего двадцать седьмого дня рождения на борту большого сеграла «Леурад». В той экспедиции было пять кораблей: все направлялись на Север, в ваши земли. Это было бы историческим событием и возобновлением контакта между двумя мирами, и это могло бы принести определенную меру безопасности и покоя обоим, поскольку были предупреждения, которые мы намеревались дать, и факты, которые мы стремились узнать. Но в тот момент, когда наши корабли вошли в Красный Шторм, мы потеряли друг друга из виду, и когда «Леурад» появился с северной стороны, он был один. Хуже того, не прошло и двух дней, как на нас обрушился ужасный шторм, и мы чуть не утонули. Мы захромали домой, еще раз пройдя сквозь сияние света — и обнаружили, что прошло около восьми десятилетий. Это было двадцать лет назад. Я стал существом этого современного мира, но я все еще оплакиваю тот, который потерял.

Роуз оперся на локти, сложив руки перед лицом.

— Нет, — сказал он, — это абсурд. Это безумие, не более того.

Пазел никогда не видел его таким потрясенным.

— Это правда, капитан, — сказал Пазел. — Все, кого мы оставили позади, мертвы.

— О, нет, — сказал принц, напугав его.

Остальные обратили на него озадаченный взгляд.

— Что значит нет? — спросила Таша.

— Я имею в виду, — сказал Олик, — что вы неправильно поняли Шторм. Неудивительно — я сделал то же самое. Но после моего возвращения я изучил этот феномен и установил несколько моментов, не вызывающих сомнений. Прежде всего, пропуск времени происходит только при плавании на север. Ваши два столетия исчезли, мистер Болуту, когда вы впервые отправились на север. Это вопрос того, насколько полностью отдалились друг от друга Север и Юг, что вы даже не осознавали этого в течение последующих двадцати лет, которые прожили в тех землях.

Пазел почувствовал головокружение. Он увидел, как Таша вцепилась в край стола, как будто какая-то дикая сила могла попытаться вырвать его или ее саму.

— Мы направлялись на Юг, когда прошли через Шторм на «Чатранде»… — сказала она.

— И никакого временного скачка вообще не произошло, — сказал Олик. — Я гарантирую это, мои дорогие.

Все, кроме Роуза и Фиффенгурта, громко заплакали, их чувствам не было предела. Даже лицо Герцила преобразилось от внезапной, невыносимой перемены в понимании мира. Таша опустила глаза, и Пазел понял, что ей потребовались все усилия, чтобы не расплакаться. Ее отец жив. Где-то, в десяти тысячах миль отсюда, он жив и ждет. И моя мать. И мы никогда, никогда не сможем вернуться назад.

Болуту встал и нетвердой походкой направился в угол у ванной. Разум Пазела был переполнен, мысли были почти слишком острыми, чтобы их можно было вынести. Этот человек только что узнал, что его мир умер двадцать лет назад. Двадцать лет в изгнании, никогда даже не представляя себе, что все его друзья, кузены, брат и сестра мертвы, исчезли. Он жил во лжи в течение двух десятилетий. Айя Рин.

— Мое второе наблюдение, — сказал принц, перекрывая их клятвы и стенания, — заключается в том, что Красный Шторм слабеет. Его интенсивность постоянно изменяется — и, следовательно, его сила как прерывателя времени, так и барьера для потока магии через полушария. Но не может быть никаких сомнений в том, что Шторм быстро исчезает. Я бы не удивился, если бы он полностью исчез в течение следующего десятилетия или двух. Уже сейчас бывают периоды, когда он очень слаб.

— Что это значит? — требовательно спросил Пазел, совершенно забыв, что разговаривает с членом королевской семьи. — Неужели бывают времена, когда Шторм не перебросит нас на столетия в будущее, даже когда мы плывем на север?

— Да, — просто ответил Олик.

Теперь они окружали его кресло, толпились вокруг него.

— На сколько лет вперед он нас перебросит? — спросил Герцил.

Олик пожал плечами:

— Сорок, пятьдесят? Возможно, меньше в самые слабые моменты. Мои оценки довольно приблизительны. Трудно проверить.

— И с каждым годом, — спросила Таша, — он ослабевает?

Принц серьезно кивнул.

— Тогда, — воскликнула Марила, — скажем, через четыре или пять лет, эти колебания, если мы правильно выберем мгновение...

— Ваш прыжок во времени будет действительно небольшим — если, как вы говорите, ваше время будет выбрано идеально.

Внезапно Герцил поднял Ташу и заключил в свои объятия. Они смотрели только друг на друга, в их глазах текли слезы, и во взгляде было понимание, которое озадачило Пазела.

— Разве я этого не говорил, девочка? — сказал Герцил, выглядя почти разъяренным. — Скажи мне, разве я этого не говорил?

— Говорил, — сказала она, обнимая его руками и ногами.

— Теперь скажи это сама, — прорычал он. — Скажи это сейчас и верь в это навсегда. Заяви об этом, Таша Исик.

— Эйяколгра, — сказала она. И когда она поцеловала его, а Герцил поставил ее на ноги, сбитый с толку разум Пазела перевел. Толясский, родной язык Герцила, но слово выражало настрой, принцип ее отца, его фирменный знак: Непобедимый.

Несколько минут спустя принц Олик поднялся, чтобы уйти. По его словам, он хотел не только дать им новую надежду, но и предупредить, что им грозит непосредственная опасность.

— Я оставлю вам три предложения, — сказал он. — Во-первых, каждый из вас должен взять с собой походную сумку — одежду и зубные щетки, пижаму и тому подобное, — чтобы вам хватило на несколько дней. Гостеприимство Масалыма — жестокий бизнес, и как только Иссар лично убедится, что вы не демоны или опасные сумасшедшие, он вполне может настоять на том, чтобы провести вас по всем лучшим домам Верхнего Города. Вы нанесете большое оскорбление, если вам придется вернуться сюда за сменой носков.

Во-вторых, ничего не просите в Верхнем Городе. Как правило, мы, длому, гордимся своей щедростью, но в Масалыме эта гордость стала навязчивой идеей, и нужно испытать состоятельных людей Масалыма, чтобы в это поверить. Если вам захочется пить, мимоходом упомяните, что из-за погоды ваше горло пересохло. Прямо попросить — значит оскорбить вашего хозяина за то, что он еще не предоставил это вам.

— Но мы просили, когда появились в порту, — сказала Марила. — Еда, еда. Мы практически умоляли на коленях.

— Да, — сказал Олик, — и из-за этого было ужасно трудно вас накормить. Ваду́ готовил грандиозный пир, но когда вы попросили, он так обиделся, что приказал поварам не доставлять его в порт. Я не смог переубедить его до следующего дня.

— А как насчет той первой трапезы, которую доставили на тросах в темноте?

— За нее можете поблагодарить Ибьена, — сказал принц. — Он поступил умно, упомянув те детские стишки о чувстве голода. Беднякам Нижнего Города хорошо знакомо это чувство, и именно они вас накормили. Я сомневаюсь, что еда показалась вам чрезмерной, учитывая, насколько вы были голодны. Но она накормила бы в десять раз больше длому. Они отдали вам все, до чего могли дотянуться, хотя многие из них верили, что вы призраки. В наших историях даже призракам нужно есть.

— Совершенное безумие, — сказал Фиффенгурт.

— Это тоже запрещено! — Олик рассмеялась. — Это серьезное оскорбление, которое может привести к драке, — назвать другого сумасшедшим.

— Ибьен уже объяснял это, принц, — сказал Болуту, — но даже мне трудно вспомнить.

— Смотрите, не забудьте об этом завтра, — сказал Олик. — Что ж, прощайте, мои новые друзья. Отдохните сегодня; скоро вам понадобятся все силы.

Затем он встал, поклонился Таше и Мариле, а затем, спохватившись, Энсил. Капитан подвел его к двери и открыл ее, и принц уже был в коридоре, когда Пазел сказал:

— Подождите, сир. Как насчет вашего третьего предложения? Оно не о безумии, верно?

Олик обернулся в дверях. Он оперся обеими руками о раму.

— Да, не о безумии, мистер Паткендл, — сказал он. — Свое третье предложение я почти решил оставить при себе. Но теперь, я думаю, все-таки его выскажу.

В его голосе появились внезапные, совершенно леденящие душу нотки:

— Мое третье предложение: вы должны быть гораздо более осторожными с теми, кому доверяете. Вы совершенно правильно сказали, что мало знаете обо мне. Я вполне мог бы быть врагом — возможно, союзником Аруниса, леди Макадры или Общества Ворона. Но вы приняли меня за друга и щедро поделились со мной информацией. Вы подтвердили, что Нилстоун и Арунис находятся на борту этого корабля — на самом деле, я только высказал догадку. Вы, Ундрабаст, назвал тех, кто носит метку Эритусмы: я не знал, что среди них вы и Герцил. Вы, мастер Фелтруп, открыли, что вы пробудившееся животное — открыли мне, принцу Империума, который называет таких существ мауксларетами, маленькими демонами, и охотится на них, надеясь их всех истребить.

С бешено колотящимся сердцем Пазел встал перед Фелтрупом и Марилой. Таша встала рядом с ним. Улыбка принца была непроницаемой. Затем он повернулся и холодно посмотрел на Болуту.

— И вы, брат: вы были худшим среди всех. Вы почти не разговаривали, но, когда заговорили, показали свою страстную ненависть к Воронам. Вы дали мне понять, что сочли бы черным днем, если бы Бали Адро когда-либо управляло это благородное Общество, которое считает Аруниса и Макадру одними из своих основателей. Но вас долго не было, Болуту, и этот день настал. Когда я уйду отсюда, я постараюсь забыть, что вы произнесли эти слова. Я самым искренним образом советую вам сделать то же самое.

Глава 18. ЛОВУШКА ЗАХЛОПЫВАЕТСЯ

1 модобрина 941

Позже тем же утром Арунис снова убил.

На этот раз тем, кто пришел за Нилстоуном, был Лацло, торговец животными и один из «знаменитых пассажиров», упомянутых в отчете старого Гангруна. Когда-то он был достаточно знаменит или, по крайней мере, очень богат. По сей день он все еще носил тот же широкий пояс из змеиной кожи, хотя так сильно похудел, что пояс мог бы вдвое обхватить его талию, и черные чешуйки начали выпадать. Путешествие не было добрым к Лацло: он поднялся на борт, чтобы посвататься к Паку́ Лападолме, молодой женщине, которая презирала его, и увидел, как она вышла замуж за принца Мзитрина вместо Таши. После Симджи, как и многих других, его держали на борту только копья турахов. Во время переправы через Неллурок он наблюдал, как его состояние в виде экзотических животных исчезало, часть за частью, иногда на камбузе, а оттуда — в вечно голодные рты за столом Роуза. Огромное количество буквально исчезло во время битвы с крысами. Продавец животных становился все более раздражительным и замкнутым.

Однако не все его презирали. Мистер Тайн, другой «знаменитый пассажир», против своей воли оказавшийся на борту Великого Корабля, поддерживал с Лацло своего рода дружбу. Когда произошла катастрофа, двое мужчин вместе с молодым мичманом по имени Бун играли в спенк на верхней палубе.

Они играли на кубики сахара. Лацло ловко выигрывал, хотя на его лице не было радости. У Тайна осталось всего шесть кубиков, когда он выполнил особенно смелый блеф и выиграл раунд.

— Возвращайся в игру, Эрном! — Он рассмеялся, хлопнув Лацло по колену.

— Юк, — сказал Лацло.

— Никогда не говори каюк! — добавил Бун, у которого была золотая серьга в ухе и голос, звучавший слишком низко для его худощавого телосложения. — Держу пари, вы думали, что поймали его, не так ли, мистер Лацло?

Лацло хмуро потер колено.

— Я ухожу, — сказал он.

— О, брось, это не по-спортивному, — сказал Тайн. — У тебя все еще есть три четверти кубиков.

— Как ты думаешь, это смешно, когда ты бьешь другого человека?

Пораженный, Тайн взглянул на колено Лацло:

— Что, у тебя там сыпь? Я не знал.

Лацло поднялся на ноги.

— Оставь сахар себе, — сказал он. — Я знаю, где есть что-то вдвое слаще.

— Ты знаешь? — удивился Тайн, когда Бун начал собирать кубики Лацло. — Где это, хотел бы я знать?

— Там, где было всегда, — сказал Лацло. — В его руке.

Он повернул налево и быстро зашагал прочь, как человек, которому нужно выполнить срочное поручение.

Тайн какое-то время наблюдал за ним, думая. Затем он заметил, что Бун прихватил сахар, и на мгновение забыл о Лацло. Мужчины подрались, разбрасывая карты и сахар, пока Тайн не застыл с ужасом в глазах.

— Ангел Рина, он говорил о Шаггате Нессе!

Они бросились вслед за продавцом животных. К этому времени Лацло был на полпути вниз по лестнице № 4. Услышав, что они приближаются, он бросился бежать. Они догнали его только тогда, когда он подбежал к дверям в хлев — незапертым, по странному совпадению, из-за смены караула.

— Остановите его, остановите его! Он идет за треклятым Камнем!

Сменные охранники должны были прибыть с минуты на минуту. Конечно, турахи из предыдущей смены все еще были на своих постах. Ни на минуту нельзя было оставлять Шаггата без присмотра.

— Не нанесите ему рану! — закричал Тайн.

Всего турахов было шестеро, вооруженных булавами и дубинками. Они ждали такого момента с тех пор, как погибли их товарищи, и они образовали смертельную линию перед Шаггатом. Лацло пришел в неистовство. Он бросился к Шаггату — и солдаты повалили его на землю. Он никогда не был сильным, и даже овладевший им Арунис не мог дать ему силы одолеть полдюжины морпехов. И все же он корчился, брыкался, плевался и выл. Он прикусил язык; с его губ сочилась кровь. Затем внезапно он начал кричать:

— Тайн! Тайн! Помоги! Мое колено!

Солдаты оттащили его в угол.

— Снова его треклятое колено, — сказал Бун. — Смотрите, у него ужасная боль!

Турах ткнул Лацло в колено. Продавец животных взвыл в агонии:

— Сними это, Тайн! Отрежь это! Оно прожигает мне ногу насквозь!

— Этот пояс из змеиной кожи весь в узлах, — сказал турах.

— Убери его, там что-то не так! — крикнул Тайн. — Быстрее, вы, хамы! Оно его убивает!

— Нечем резать, — сказал командир турахов. — Не разрешается использовать клинки в одной комнате с Нилстоуном, после...!

— У меня есть! Возьми мой! — сказал Бун, вытаскивая перочинный нож.

Лацло извивался, крича громче, чем когда-либо.

— Просто разрежь эти грязные штаны! — крикнул Тайн.

Бун наклонился и резанул. Нож был острым; ткань разошлась, и солдат разорвал штанину на бедре Лацло.

Видимой раны не было. Но что-то было. Слова, на самом деле, нацарапанные чернилами выше колена. Тайн наклонился ближе, охваченный болезненным любопытством, и прочитал вслух:

— ВСЕ… О... ТЕБЕ… ВО… ВРЕМЯ.

Лацло перестал кричать. Леденящие душу слова повисли в воздухе. Затем раздался глухой удар: какой-то предмет упал на палубу с высоты около шести футов. Это был нож мичмана.

Самого Буна нигде не было видно. Однако и в этот раз на холсте был небольшой разрез, скрывавший Нилстоун. А под поднятой рукой Шаггата — несколько пуговиц, золотая серьга и несколько унций высохших смертных останков.

— Похоже, он планировал это именно так, — сказал Нипс.

— Ты имеешь в виду Аруниса? — спросил Пазел, сдувая опилки со своего шлифовального камня.

Нипс покачал головой:

— Олика. Словно он предупредил нас, что заодно с Арунисом, а затем доказал это, подтолкнув того к повторному убийству.

Они были на помосте над грузовым люком вместе с Ташей, Марилой и Герцилом. Они шлифовали часть огромного соснового ствола, который должен был заменить импровизированную фок-мачту. Сосна была их единственным запасным стволом для мачты, другой был потерян в огне. Ствол был установлен по диагонали, один конец выступал над причалом, другой находился шестью палубами ниже, где матросы все еще сдирали кору скобелями и стесывали сучки стамесками и рубанками. Длому взяли на себя заботу о внешнем виде «Чатранда» — их строительные леса возвышались по обе стороны от его поврежденного корпуса, — но весь остальной ремонт оставили на усмотрение экипажа.

— Он не сказал, что заодно с Арунисом, — сказала Таша. — Да, он сказал, что Арунис заодно с Воронами, и, да, он назвал их «благородным Обществом». Но никогда не утверждал, что является частью этого Общества. И даже когда он перестал притворяться, что мы ему нравимся — перестал говорить «друзья мои» и все такое, и сказал, какими мы были безрассудными, — даже тогда он никогда не хвалил Аруниса. Было бы легко сказать «Великий Маг», «мой мастер» или что-нибудь в этом роде. Но он не злорадствовал, как это делает сам Арунис. Похоже, он действительно нас предупредил.

— Судя по отчаянию Болуту, — сказал Герцил, — все подобные предупреждения напрасны, если Вороны действительно захватили власть в Бали Адро. Как вы помните, они были той самой «бандой преступников», боровшейся со старым справедливым режимом, которому Болуту с такой гордостью служил, — бандой, которая и отправила Аруниса на Север в поисках Нилстоуна.

— Если Олик с Воронами, — сказал Нипс, — тогда мы также не можем доверять тому, что он сказал о Красном Шторме. Возможно, он просто хотел вывести нас из равновесия, дав нам надежду, что однажды мы сможем вернуться в наше собственное время или что-то близкое к этому. Чтобы мы тратили наше время на размышления об этом, вместо того, чтобы придумывать способы борьбы с ним.

Герцил покачал головой:

— Мне кажется, что он сказал правду о Красном Шторме. Подумайте об Арунисе. Если мы не можем вернуться на Север, не прыгнув на столетия в будущее, какой смысл в всех его планах? Либо он всегда был в неведении о природе Шторма, либо он рассчитывал на то, что культ Шаггата останется достаточно могущественным, чтобы развязать открытую войну спустя сотни лет после его первого прихода к власти. И то, и другое маловероятно. Следовательно, Арунис тоже, должно быть, рассчитывает на ослабление Шторма.

Нипс бросил на них упрямый взгляд.

— А я все еще говорю, что Олик о чем-то сильно врет, — сказал он. — Вы все знаете, что я могу сказать, когда люди лгут.

— О, пожалуйста, — сказала Марила.

— Во всем его визите было что-то неправильное, — сказал Пазел. — Нипс прав, что-то тут не сходится. И каждый раз, когда всплывала подобная тайна, мы в конце концов выходили на Аруниса. Кредек, возможно, мы просто позволили одному из его слуг войти в большую каюту.

— В любом случае, почему Арунис совершает все эти убийства в последнее время? — спросила Таша. — Очевидно, он больше не боится того, что произойдет, если он убьет хранителя заклинаний, и Шаггат вернется к жизни.

— Или, скорее, — сказал Герцил, — его больше не сдерживает страх наткнуться на хранителя заклинания. И это может означать только одно: он нашел способ исключить определенных людей. И это может быть только потому, что он узнал, кто такой хранитель заклинаний. Либо это, либо он совсем отчаялся в Шаггате и больше не боится рисковать. В течение короткого времени у него был свой экземпляр тринадцатого Полилекса, прежде чем Пазел его уничтожил. Возможно, за это время он мельком увидел какой-то другой способ использования Нилстоуна. Слабая возможность, но он никогда не забывал о ней. Может быть, он ощупью приближается к ней даже сейчас.

— Ты думаешь, он проводит какой-то эксперимент? — спросил Нипс. — Посылает одного человека за другим прикасаться к Нилстоуну и смотрит, что происходит?

— Но с каждым из них происходит одно и то же, — сказал Пазел. — Они сморщиваются и умирают. И в любом случае, он этого не видит, если только не превратился в муравья или блоху.

— Может быть, он наблюдает за их разумом, а не за телами, — сказала Таша.

Несколько минут они работали молча, а затем Пазел снова заговорил:

— У меня скоро будет припадок.

Все остальные прекратили работу и посмотрели на него. Они знали, что означает «припадок» в случае Пазела. Таша протянула руку, как будто хотела коснуться его руки, но заколебалась.

— Насколько скоро? — спросила она.

Пазел пожал плечами, с силой орудуя своим шлифовальным камнем.

— Может быть, через два дня. Самое большее, четыре. Привкус у меня во рту появился сегодня утром. И мурлыкающий звук.

— Не бойся, приятель, — сказал Нипс. — Мы знаем, что делать. Ты просто бежишь в большую каюту и зарываешься головой в подушки. Ты мало что услышишь в... ну, в старой комнате адмирала.

В последний раз, когда у Пазела случались припадки, он бежал в читальную каюту — крошечную, красивую, застекленную комнату рядом с каютой. Но читальная каюта была смежной с каютой Таши. Вот уже несколько дней они с Фулбричем каждый вечер проводили час или два в ее каюте, смеясь и перешептываясь. Они говорили тихо, но, тем не менее, их голоса проникали сквозь стены. Во время припадков вообще любые голоса были пыткой для Пазела. Таши и Фулбрича были бы невыносимы.

— Эти признаки, мурлыканье и неприятный привкус, — сказал Герцил, — означают ли они, что твой Дар действует даже сейчас?

— Да, в эту минуту, — сказал Пазел, — и я получаю все, что он приносит.

— И твой слух тоже стал острее? — спросила Марила.

— Пока не знаю, — сказал Пазел. — Раньше это работало только с переведенными голосами — как будто мой разум тянулся к ним, понимаете? В последний раз, когда Чедфеллоу дал мне то лекарство, я мог слышать почти все. Птицы, дыхание, шепот в пятидесяти футах от нас. Это было на Брамиане. На Брамиане многое изменилось.

Таша задумчиво смотрела на него:

— То существо, с которым ты говорил. Эгуар.

Встреча Пазела со смертоносным, пропитанным магией эгуаром была одним из худших моментов в его жизни.

— Что насчет его? — спросил Пазел.

— Там упоминался Юг, так?

— Да, — сказал Пазел. — Я же говорил вам. Мир, созданный моими братьями, так он назвал Юг.

Таша кивнула:

— Прошлой ночью я читала...

Пазел прикусил губы. С твоим дорогим Фулбричем.

— ...и я кое-что узнал об эгуаре. Не под «Эгуар», конечно; Полилекс ничего такого простого не делает. Но есть небольшой абзац о них в разделе Долговечность. Там говорится, что эгуары живут необычайно долго — дольше, чем самые старые деревья. Некоторые из старейших родились до Войны Рассвета, в то время, когда Алифросом правили демоны. Они могут провести год без движения, десять лет между приемами пищи. И в книге говорилось, что это почти бессмертие, наряду с ужасной черной магией, сконцентрированной в их крови и костях, долгое время очаровывало магов Юга.

— О! Ценная информация, — сказал Герцил. — Болуту изучал магию у коленей у Рамачни, хотя и говорит, что ему так и не удалось стать магом. И, я полагаю, он сильно отреагировал, когда ты упомянул эгуара.

— Сильно! — сказал Пазел. — Он повел себя так, как будто я встретил принца всех дьяволов и в придачу подхватил разговорную лихорадку. И Чедфеллоу был ненамного лучше. Он сказал, что об эгуаре ему рассказал Рамачни. Он заставил нас искупаться в первой же реке, к которой мы подошли. Когда мы вернулись в лагерь, он сжег всю нашу одежду и заставил людей Отта одеть перчатки, прежде чем вымыть лошадей.

— Ну что ж, — сказал Нипс, — эти Вороны хотели заполучить Нилстоун, но у них его нет. Может быть, они нашли какой-то другой способ стать могущественными — что-нибудь, связанное с эгуаром.

— Боги, — потрясенно сказал Пазел, — это верно, я уверен, что это так. Это мерцание над армадой — та странная, яркая дымка, помните? Именно так выглядел воздух вокруг эгуара издалека, когда мы впервые увидели его греющимся на солнце. И предводитель пловцов, которые напали на нас — вокруг него тоже было что-то такое. Просто намек. Я едва мог разглядеть это в подзорную трубу.

— Я поговорю с Болуту об эгуарах, — сказал Герцил. — В любом случае, Пазел, я рад, что это существо никогда к тебе не прикасалось.

— Ему не нужно было меня касаться, — сказал Пазел, вздрагивая при воспоминании. Он снова начал шлифовать, быстро, испытывая необходимость двигаться. Еще раз Таша потянулась к нему, и еще раз остановила свою руку.

— Когда ты вернулся, — сказала она, — какое-то время ты был таким другим. Так странно.

— Должно быть, тебе было тяжело, — сказала Марила, — когда Пазел так изменился.

Таша повернулась к ней, как будто ей дали пощечину. Марила взяла свой камень и снова принялась за работу. Но она тихо добавила:

— Ты позволяешь Фулбричу читать книгу, когда он захочет. Нужно это исправить. Он знает, что у тебя тринадцатый Полилекс.

— Ты чертова маленькая шпионка.

— Таша, — сказала Марила, — прошлой ночью ты вышла из своей каюты с Полилексом под мышкой. Он взял его перед тем, как... поприветствовать тебя.

Пазел стал шлифовать еще сильнее и быстрее.

Затем Герцил выпрямил спину и взглянул на темнеющее небо:

— Мы должны отложить это до утра. Теггац скоро позовет нас ужинать.

— Я еще поработаю чуток, — сказал Нипс, его голос был таким же холодным, как у Марилы.

Таша горько рассмеялась.

— Я пойду, — сказала она. — Тогда вы все будете счастливее.

Она протиснулась мимо них, подошла к концу лесов и перешагнула через перила на верхнюю палубу. Затем она повернулась и снова посмотрела на них.

— Я заканчиваю с этим сегодня вечером, — сказала она. — Ты меня слышишь? Я больше не буду играть в твою игру.

— Для некоторых из нас это никогда не было игрой, — сказал Нипс.

Но Пазел подумал: С кем она разговаривает?

Таша пошла к Священной лестнице и спустилась вниз. По направлению к лазарету, понял Пазел, где работает Фулбрич.

— Она права, — сказал Нипс. — Так я действительно чувствую себя лучше.

Герцил посмотрел на него со спокойным сожалением.

— Вы оба говорите с гордостью, — сказал он. — Хорошо; но если за этим последует стыд, вспомните, что вы сказали этой девушке.

Затем он тоже ушел. Пазел, Нипс и Марила молча шлифовали в сгущающейся темноте. Но, несмотря на полумрак, Пазел увидел, как двое его друзей обменялись взглядами.

— Ладно, — наконец сказал он, — выкладывайте. Что вы хотите мне сказать?

— Послушай, — сказала Марила. — Ты знаешь, что сначала я пыталась встать на ее сторону. Я была неправа. Она потеряла из-за него рассудок, это все разрушает и должно прекратиться. Мы должны столкнуть его в люк.

— Марила! — закричали оба мальчика.

— Я серьезно. Должно произойти что-то ужасное — и Таша помогает этому случиться, черт возьми. Прошлым вечером мы врезались друг в друга — буквально, в большой каюте была кромешная тьма. Я начала падать, и она поймала меня, помогла подняться. Но потом не отпустила мою руку. «Позволь мне сделать то, что я должна сделать, — сказала она, — с ним».

— Это сказала Таша?

— Есть вещи похуже, Пазел. Я сказала, что она становится другим человеком, и она ответила, что да, это так. Потом я сказала, что старая мне нравится больше, и она сказала: «То, что тебе нравится, не имеет значения. Просто держись от меня подальше». Тогда я сказал то, о чем мы все думаем. «Арунис. Он добрался до тебя, так?» И Таша засмеялась и сказала: «Арунис до смерти меня боится. Всегда боялся. И ты тоже должна бояться». Затем она оттолкнула меня в сторону, я действительно упала, сильно ударилась, и она вышла из комнаты.

Марила сдула еще немного опилок, кончиками пальцев ощутила гладкость сосны.

— Говорю вам, у нее все плохо. Я не хочу, что вы в это поверили, но вам нужно только посмотреть на нее, когда он войдет в комнату. Она забывает обо всем остальном и становится такой мечтательной и теплой. Я думаю, что в конце она будет, ну... вязать маленькие сапожки.

Пазел уронил свой шлифовальный камень. Он выругался, и все они выкрикнули предупреждения вниз по люку, где люди все еще работали при свете ламп. Раздался громкий удар и шквал проклятий. Ты беспечный, проклятый богами пес-смолбой! Он пролетел в двух футах от моей головы!

Время остановиться, решили они. Виновато пробегая вдоль поручней правого борта, они увидели «наблюдателей за птицами», собравшихся вместе на причале. Они спорили, размахивая руками, время от времени указывая на «Чатранд», словно подчеркивая какую-то мысль. Завтра, подумал Пазел. Что с нами случится завтра?

— Она, вероятно, сейчас с ним в большой каюте, — сказала Марила. — Ему нравится видеться с ней сразу после своей вахты.

— Вот и колокол к ужину, — сказал Нипс.

— А Герцил, — яростно добавила Марила, — только и делает, что ее защищает.

Пазел остановился. Защищай ее. Он пообещал себе, что всегда будет это делать. Чего бы это ни стоило. Независимо от того, что сказала или сделала Таша. Как он мог когда-либо позволить себе запутаться в этом вопросе? Он повернулся и посмотрел на своих друзей.

— Есть ли вообще какие-либо сомнения, — спросил он, — что Фулбрич — лжец?

— Нет, — сказал Нипс.

Оба мальчика посмотрели на Марилу. Она на мгновение закрыла глаза, задумавшись.

— Нет, — наконец согласилась она. — Нет, если он действительно сказал «ошибка исправлена» после того, как ты ударил его в глаз.

— Я собираюсь ее увидеть, — сказал Пазел.

— О, прекрати, приятель, — сказал Нипс. — Ты пытался. Она не хочет тебя слышать. Она не хочет верить.

— А мне плевать.

Он заставит ее услышать. Он объяснит слово в слово, и Таша, наконец, поймет, что он не просто ревнует. И он объяснит про противоядие: хотя Фулбрич, казалось, преследовал Альяша, как и они, на самом деле он был на стороне боцмана. Никто другой не смог бы подсунуть противоядие под дверь в самом конце. Именно Фулбрич освободил заложников, подготовив почву для кровавой бани Роуза.

Он добрался до Серебряной Лестницы и нырнул вниз, окруженный толпой голодных моряков, направлявшихся в столовую.

— Ты не можешь просто так зайти к ним! — крикнула Марила.

— Спорю, могу,— выпалил он в ответ.

Матросы ухмылялись и подмигивали. Пазелу было плевать. Нападение на Ташу и Фулбрича было именно тем, что он планировал сделать. Позволить ей выбрать, кому верить, раз и навсегда, лицом к лицу с ними обоими. По крайней мере, она не смогла бы притвориться, что ей нужно быть в другом месте.

Рука Нипса сомкнулась на его локте:

— По крайней мере, позволь Мариле пойти первой, Пазел. Она скажет тебе, можно ли туда заходить.

— Да пошло все к чертям, оставьте меня в покое!

Пазел отдернул руку. Но когда он повернулся, то обнаружил, что проход заблокирован мистером Фиффенгуртом.

— Паткендл! — сказал он. — И Ундрабаст. Какая удача. У меня есть небольшая работа, в которой мне нужна ваша помощь.

— Сейчас? — спросил Пазел.

— Прямо сейчас, — сказал Фиффенгурт, странно встревоженный. Он наклонился ближе и заговорил зловещим шепотом. — Срочное дело. Кошка ведьмы, Снирага. Она жива.

— Я слышал. Мне жаль. — Пазел начал проскальзывать мимо, но Фиффенгурт качнулся и снова встал перед ним.

— Ты не понимаешь. Она в хлебной комнате. Она проскользнула внутрь, маленькое чудовище.

— Ну и что? — спросил Нипс, на мгновение забыв о своих собственных попытках полностью остановить Пазела. — Лучшее место для нее, если вы спросите меня. Это не какая-то там треклятая чрезвычайная ситуация.

— У нас даже хлеба нет, — сказал Пазел.

Фиффенгурт перевел взгляд с одного на другого. Он выглядел сбитым с толку их ответом:

— Вот именно! Любой мог бы сказать вам — кошка, вырвавшаяся на свободу в... О, черт бы вас обоих побрал, идите туда! Это приказ!

Фулбрич сидел в кресле у письменного стола Таши, положив руки на колени, его бледное лицо было встревоженным.

— Все они, — спросил он, — верят, что мои намерения по отношению к тебе... бесчестны?

— Да, — сказала Таша, — все.

Она сидела, скрестив ноги, на своей кровати, в старых красных брюках и свободной белой рубашке адмирала Исика:

— И мне все равно, Грейсан. Мне все равно, что они себе воображают.

Он покачал головой:

— Тебе должно быть не все равно. Они нежно любят тебя, Таша.

Они разделили стакан воды и несколько бисквитов длому. Они не прикасались к друг другу с тех пор, как она привела его в комнату. Стол был завален: драгоценности, кремы, карандаши, ножи, точильный камень, адмиральская фляжка, Полилекс Торговца. За всем этим тихо тикали морские часы — дверь Рамачни из его собственного мира в Алифрос.

Поднялся ветер. Ночь обещала быть прохладной. На фоне висящей масляной лампы причудливый южный мотылек постукивал волосатыми антеннами; его огромная тень извивалась на покрывале кровати. Таша посмотрела вниз, на свои руки.

— Не так, — прошептала она.

Они оба были очень неподвижны.

— Конечно, — сказал он, — то, что я чувствую к тебе, отличается.

Таша улыбнулась.

— Но я был слеп — слеп и эгоистичен. Эти вечера с тобой, изучение твоей жизни, слушание твоих снов: Таша, я был ими опьянен. Но теперь, боюсь, твои друзья говорят о нас, и не только между собой.

— Позволь им.

— Нет, — сказал он, — тебе не нужны лишние враги. Твое доброе имя бесценно, даже несмотря на то, что наше общество уменьшилось до одного безумного корабля, брошенного сохнуть в чужом порту.

— Ты говоришь все это, потому что думаешь, что должен. — Таша дотронулась до дырки на колене брюк. — Но я знаю, что ты чувствуешь.

— Ты действительно так думаешь?

Таша кивнула.

— Я знаю, ты… нетерпеливый. — Она рассмеялась, пытаясь обратить это в шутку, затем покраснела и была вынуждена отвернуться. Он тоже улыбнулся, великодушно.

— Ты чего-то боишься, Таша? — спросил он.

Она застенчиво посмотрела на него, затем перевела взгляд на Полилекс:

— В Этерхорде, в доме доктора Чедфеллоу — ты знаешь, он был другом семьи — есть книга об искусстве Мзитрини. Знаешь ли ты, что Старая Вера ничего не имеет против изображений... мужчин и женщин?

— Любовников, ты имеешь в виду? — Фулбрич слегка поежился. — Возможно, я что-то об этом слышал.

Таша замолчала, словно для того, чтобы успокоить свои нервы:

— Раньше я доставала эту книгу всякий раз, когда мы приезжали в гости. Там была нарисована скульптура, стоящая на одной из площадей Бабкри. Три женщины на коленях, отчаянно тянущиеся к мужчине, которого ангелы уносят прочь. Он красив, конечно, обнажен... и забыл о женщинах; его глаза устремлены туда, куда его уносят ангелы — в какой-то другой мир, я полагаю. Но когда внимательно вглядываешься, ты понимаешь, что эти три женщины на самом деле всего лишь одна, в три момента жизни. Молодая, постарше и очень старая, сморщенная. Скульптура называется так: Если Ты Будешь Ждать, Он от Тебя Ускользнет.

Таша посмотрела на него, нервно моргая:

— Мне снились их лица. Грейсан, ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедшая...

— Чепуха.

— Я боюсь, ты от меня ускользнешь.

Она сидела там, дрожа, а затем его рука накрыла ее руку. Ни один из них не произнес ни слова. Его пальцы, грубые и теплые, между ее собственными.

— Нетерпеливый. — Фулбрич одарил ее неловкой улыбкой. — Возможно, это твой деликатный способ сказать вульгарный. Послушай, дорогая: я скорее умру, чем тебя оскорблю. Только кажется, что я ничего не могу скрыть в твоем присутствии. Конечно, не мои мечты о нашем будущем. И даже, — он глубоко вздохнул, — не мечты другого рода.

Он вздрогнул; несомненно, он зашел слишком далеко. Но взгляд Таши только смягчился, как будто она знала, что это произойдет, и была рада, что ожидание закончилось. Она протянула руку и нежно коснулась его лица.

В свете факелов с набережной она увидела борьбу в его глазах. Они путешествовали по ее телу, но время от времени останавливались, неуверенные. Какая-то идея, может быть, какой-то долг, заставляющий его останавливаться.

— Позже здесь будут остальные, — сказал он.

Таша встала одним плавным движением. Она подняла стакан с водой и выпила его досуха. Затем она поставила стакан рядом с Полилексом и задула фонарь.

— Позже нам придется вести себя тихо, — сказала она и села ему на колени.

Она поцеловала его так, как никогда не целовала раньше. Она услышала, как он ахнул, почувствовала его руки на своих бедрах, его ноги двигались под ней. Она откинулась назад, дрожа. Борьба была почти закончена.

— Ты не знаешь, с кем имеешь дело, — сказала она.

— Неужели?

— Меня воспитали Сирарис и мой отец. Она окончила школу для рабов на Нурте. Она была замечательно обучена любви. Я шпионила за ними в течение многих лет. Как она двигалась, что говорила. Я видел, как она... делала его счастливым.

— Ты не могла знать, что ты видела.

— И я училась в школе Лорг.

— Училась быть женой?

Таша не ответила. Медленно, наблюдая за ним, она расстегнула свою рубашку.

Фулбрич был неподвижен. Губы Таши были приоткрыты, ее лицо — почти суровым. Когда его собственные руки наконец пошевелились, она откинула голову назад и закрыла глаза. Не думать. Это крайне важно. Не позволяй этому быть настоящим.

Они переместились на кровать, он — наверху; она легла на спину и запустила руку в его волосы. Когда его поцелуи стали более настойчивыми, она сжала левую руку в кулак. Волчий шрам на ладони, нанесенный самой себе много лет назад, внезапно стал грубым и незалеченным.

Голоса в большой каюте. Грейсан застыл по-кошачьи, его подбородок был в дюйме от ее груди.

— Это Герцил, — прошептала она. — Будь он проклят, будь он проклят. Почему он не может просто держаться подальше?

— И Болуту, — сказал он с разочарованием в голосе. — Таша, дорогая, мы можем быть осторожными...

— Нет! — прошептала она. — Я не могу, прости, если бы они меня услышали, я бы...

Фулбрич никак не мог вздохнуть. Он начал было снова говорить, но она мгновенно остановила его, крепко сжав запястье.

— Они не знают, что ты здесь, — прошептала она. — Просто останься со мной, Грейсан, останься прямо здесь и обними меня. И позже, когда они уснут...

Он посмотрел на нее. На мгновение ей показалось, что он перестал понимать слова. Затем по его телу пробежал вздох предвкушения, и он устроился рядом с ней.

В хлебной комнате Нипс колотил в дверь:

— Фиффенгурт! Ты что, с катушек слетел? Открой эту треклятую дверь!

— Невозможно, Ундрабаст, — раздался голос Фиффенгурта. Судя по звуку, он сидел спиной к прочной, покрытой жестью двери. Они уже слышали, как он говорил озадаченным морякам, чтобы те не лезли не в свое дело.

— Что, во имя Питфайра, мы наделали? — крикнул Нипс.

— Ничего. Просто успокойся, береги дыхание. И, кстати, о дыхании: вам лучше погасить фонари. Это герметичная комната.

Нипс повернулся спиной и начал пинать дверь, как мул:

— Почему-почему-почему-почему?

— Ой! Прекрати это! Крики не принесут тебе никакой пользы.

Пазел сидел в центре камеры, в муке и пыли. Вся комната — стены, пол, дверь, потолок — была обита жестью для защиты от мышей. Свет фонарей тускло отражался от стен.

Фиффенгурт легко их поймал: он велел убрать сложенные и пустые хлебницы, поскольку «это рыжее чудовище должно быть притаилось в одном из углов», а затем выскользнул, как только началась работа. Нипс взорвался, но Пазел не сказал ни слова. Все, что произошло с тех пор, как Таша вышла из грузового люка, было подозрительным. Но он ни на мгновение не мог поверить, что Фиффенгурт предаст их. Как и Таша, если уж на то пошло. Происходило что-то еще.

— Лжец! — выплюнул Нипс в дверь. — Ты все это выдумал, насчет Снираги!

— Конечно, — сказал Фиффенгурт. — А теперь просто сиди смирно, как Пазел — вот по-настоящему хороший парень. Ты же знаешь, я делаю это не для развлечения.

Нипс уже довел себя до белого каления:

— Ты сумасшедший! Выпусти нас! Пазел, почему ты, мурт тебя побери, ничего не делаешь?

— Я делаю, кое-что, — сказал Пазел. — Помолчи. Дай мне подумать.

— Фиффенгурт, ты слабоумная старая жирная свинья с белыми бакенбардами! — проревел Нипс. — Что ты сделал с Марилой?

— О, перестань, Ундрабаст, — сказал Фиффенгурт. — Откуда мне знать, куда пошла Марила? Полагаю, обратно в большую каюту. Ах, нет — подумать только! — вот она, во плоти.

— Здравствуйте, мистер Фиффенгурт. Привет, Нипс.

Марила говорила странно осторожным голосом, но Нипс не обратил внимания на ее тон.

— Как раз вовремя! — крикнул он. — Обойди эту старую свинью, Марила, и отодвинь засовы!

— Я не могу, Нипс.

— Тогда беги и скажи Герцилу, что Фиффенгурт — лживая, подлая, проданная-по-дешевке-на-сосиски-и-мясорубку жирная старая свинья.

— Нипс, — сказала Марила, — попробуй, хоть раз, быть как Пазел.

— Послушай свою леди, Ундрабаст, — сказал Фиффенгурт. — Сядь и расслабься.

Нипс бросился всем телом на дверь. Он отлетел, весь в синяках, и попятился для нового штурма. Пазел покачал головой. Никогда не было хорошей идеей сказать Нипсу расслабиться.

Таша, со своей стороны, уже спала. Она лежала, держа Фулбрича, ее длинные волосы разметались вокруг них, дыхание было глубоким и ровным. Фулбрич коснулся ее кончиками пальцев. Он, конечно, оставался совершенно бодрствующим. Сандор Отт убил бы его, если бы он заснул на работе.

Болуту, наконец, ушел, но Герцил остался во внешней каюте, читая; Фулбрич слышал скрип переворачиваемых страниц. Девушка была права, звук доносился; было бы безумием доставлять ей удовольствие до тех пор, пока толяссец не пойдет спать. Она спасла его от серьезной ошибки. Человеческой ошибки, как с презрением сказал бы его мастер.

Но его голод по этой девушке: это тоже по-человечески. Он не видел причин, почему бы ему не овладеть ею, когда этот мужчина уйдет. Он мог позволить это себе. Столько месяцев ожидания, действий, слов, притягивающих ее к нему, но никогда, казалось бы, не вызывающих у нее подозрений. Даже Отт согласился бы, что время выбрано правильно. И все же он сдержался, позволил ее собственному голоду расцвести, ее любопытству. Пусть она, по своей девичьей глупости, беспокоится о том, что он «от нее ускользнет». Да, это было очень хорошо сделано. Если она готова отдать свое тело, она отдаст все, что угодно. Полилекс, когда бы он ни пожелал его взять. Правду о Даре Паткендла, местонахождение Рамачни, секрет этих прекрасных часов.

Но как близок он был к гибели всего лишь из-за слабости плоти! Ах, но ты не поддался слабости, Фулбрич, и разве вся твоя жизнь не была азартной игрой с самыми высокими ставками? Ибо именно таким он и был: азартным игроком, обладающим исключительными инстинктами и пристрастившимся к азартным играм. Некоторые игроки играли с осторожностью и копили то, что боялись потерять; другие поднимали свой блеф, не оглядываясь назад.

Таша Исик, конечно, была мелочью. Его мастер мог бы устроить так, чтобы он оставил ее себе, но если нет... что ж, для канцлера новой мировой державы женщин будет столько же, сколько ночей, которых они будут заполнять. И на данный момент, в любом случае, девушка принадлежала ему. Фулбрич лежал там, наслаждаясь образом ее пальцев, расстегивающих пуговицы, ее кратким отказом, предвкушением предстоящего пира.

Затем Болуту вернулся. Гнев юноши вспыхнул: неужели они планировали приходить и уходить всю ночь? Но длому сейчас был в совсем другом настроении. Его ботинки застучали по полу, и он довольно громко сказал:

— Это происходит! Они забирают его! Завтра на рассвете!

Фулбрич затаил дыхание.

— Завтра? — недоверчиво спросил Герцил. — Вы уверены?

— Сам принц Олик возглавит отряд, — сказал Болуту, — из шестидесяти отборных воинов. Его человек только что передал мне записку через борт. Разумеется, я отправился прямиком к Роузу, и капитан еще раз пообещал сотрудничать. «Что еще мы можем сделать, — сказал он мне, — когда этот чародей убивает направо и налево?»

— Возможно, самые здравые слова, которые Роуз когда-либо произносил, — сказал Герцил.

— Хаддисмал тоже присутствовал, и он согласился: «Пусть они его забирают, — сказал он, — чем скорее, тем лучше». Я думаю, он испытал большое облегчение: Нилстоун — не тот враг, с которым он знает, как сражаться.

— Но они могут убить Шаггата, пытаясь вырвать Камень у него из рук, — сказал Герцил. — Хаддисмал, должно быть, не понимает степени риска.

— Прекрасно понимает, — сказал Болуту. — Он просто увидел то, что должен был увидеть давным-давно: вооруженный Нилстоуном чародей угрожает самому Арквалу. «Я присягал Аметриновому Трону, — сказал он, — а не какому-либо приказу, пусть даже исходящему от него. Его Превосходительство не знал о Нилстоуне, когда посылал нас доставить Шаггата. Если он прикажет мне подрезать его сад, и я увижу, как убийцы перелезают через стену, продолжу ли я срезать розы? Это так я докажу, что я верноподданный?» — Болуту засмеялся. — Однако, несмотря на все его разговоры, я думаю, он питает надежду, что им удастся забрать Камень, не уничтожив Шаггата. Принц, по-видимому, сказал Роузу, что они не пожалеют усилий, чтобы сделать именно это.

Фулбрич лежал, окаменев. Роуз, Хаддисмал и эти предатели сотрудничают? Шаггат и Нилстоун, их заберут? Все это было неправильно. Мастер заверил его, что в течение недели ничего не случится.

В голосе Герцила тоже прозвучало подозрение.

— Как Олик убедил Иссара согласиться с этим планом? — требовательно спросил он.

— Ничего об этом не знаю, — сказал Болуту. — Я только рад, что ему это удалось. Подумайте об этом: через шесть часов этот проклятый Камень будет убран с «Чатранда».

— И за пределы досягаемости чародея, — сказал Герцил. — Белесар, это действительно может быть правдой?

— Это правда, друг мой. Наша клятва, наконец-то, будет выполнена — ибо ни Арунис, ни какая-либо другая сила не смогут вырвать Нилстоун из рук Иссара. С восходом солнца долгая задача Эритусмы будет выполнена — как и худшая часть нашей.

Что они делают, обнимаются? Да, судя по звукам, они обнимались и смеялись.

— Конец, — сказал Герцил, как будто смакуя это слово. — Ужас, десятилетия предательства, медленное удушение двух империй.

— Трех, — сказал Болуту. — Вы не можете забыть, что Арунис сделал с моей страной.

— Я никогда не забуду его преступлений, — сказал воин, — и, если будет на то воля Рина, его окончательное наказание я совершу этим мечом. Но сначала главное. Ах, Белесар! Завтра будет светлый день для Алифроса — для мира в целом, а не для этих расколотых племен, которые мы называем нациями и которых свели с ума жадность и злодейство. Пойдемте, сейчас же отправимся к Оггоск.

Оггоск! От изумления Фулбрич дернулся. И тут же замер: Таша что-то пробормотала во сне, теснее прижимаясь к его боку.

— Герцогиня ждет нас, даже сейчас, — сказал Болуту. — Но где Пазел и Нипс? И, если уж на то пошло, где юные леди?

— Все в постели, — ответил Герцил. — Ну-ка, задуйте для меня лампу; мы пойдем сейчас же. Я разбужу Ташу и смолбоев, когда вернусь. Они захотят встать и посмотреть, как этот кошмар закончится.

Мгновение спустя наружная дверь за ними закрылась. Фулбрич обнаружил, что весь взмок от пота. Мастера обманули! Юноша был возмущен и очень напуган. Чудесное будущее, которое открывалось перед ним, собираются отнять.

Но его обучение под руководством Сандора Отта никогда не подводило его — не подвело и сейчас. Ужас проявляется бездействием; сделай свой выбор, и он исчезнет, как грязь с ног бегуна. Спокойствие вернулось. До рассвета оставалось еще несколько часов. С непревзойденным терпением Фулбрич выскользнул из объятий Таши, распутав сначала одну ногу, затем другую, успокаивая ее поцелуями, когда она шевелилась, потому что для этой девушки его присутствие было безопасностью, а его поцелуи наркотиком; и поскольку он никогда бы не овладел ею сейчас (во всяком случае, без принуждения), он наклонился, чтобы коснуться ее груди губами, которые лгали ей с Договор-Дня, затем встал с ее кровати и осторожно открыл дверь каюты.

Собаки смотрели, как он выходит. Они никогда не любили его, никогда не лизали ему руку; более того, их взгляды слегка охладили его, как будто эти звери лучше своей хозяйки знали, что он задумал. Тем не менее, у него была защита Таши, и он беспрепятственно прошел между их неуклюжими фигурами. Сьюзи, как мать-курица, скорчилась над тем, что могло быть только Фелтрупом, скороспелым маленьким мечтателем, еще одним, чья смерть не могла наступить достаточно скоро. [9]

Он прижал ухо к двери каюты. Ни звука из коридора. Он улыбнулся, повернул ручку и вышел в холл. Никакого света в коридоре: еще лучше. Он двинулся по коридору, беззвучно, уже поздравляя себя. Даже после этой ночи она сможет доверять ему, внезапно понял он. Почему бы и нет? Они приходили и уходили часами, дорогая; конечно, мне было лучше улизнуть, верно?

Но о чем он думает? После сегодняшнего вечера больше не будет игр с Ташей Исик. У мастера будут другие задачи для его умного и незаменимого помощника.

Секундами позже Фулбрич прошел сквозь магическую стену. Он ничего не почувствовал, но почувствовала Таша. Ее глаза резко открылись. Она прижала руку ко рту, затем встала и нащупала под кроватью широкую миску, которую поставила туда специально для такого случая.

Где-то в Этерхорде улыбнулась Мать-Запретительница: Значит, ты все-таки обращала внимание, дитя? Никогда не забывай, кто тебя научил, кто сделал тебя тем, кто ты есть. Желудок Таши скрутило. Еда, которой они делились, вырвалась из нее едкой кашицей. Это было первое хорошее чувство за последние дни.

Конечно, она не спала ни мгновения, но притворяться спящей было, безусловно, самой легкой частью представления. Она застегнула рубашку. Рубашка принадлежала ее отцу, но все равно она ее сожжет. Таша побежала в ванную и окунула лицо в ведро с соленой водой. Не вини нас, Таша Исик. Ты ненавидела нас, плевала на нашу опеку, притворялась, что тебе никогда не понадобятся такие навыки. Мы все равно тебе их дали. Ты все еще слишком горда, чтобы нас поблагодарить?

Рычание, убийственное, звериное, хотело вырваться из ее горла.

Нет времени. Вернувшись в каюту, она надела свой меч и боевые перчатки, взяла нож. Она позвала своих собак: те поднялись, как темные львы, жаждущие охоты. Они вышли через дверь каюты, затем по коридору, через магическую стену и Денежные Ворота.

— Они ждут тебя, Таша, — раздался голос из стены.

— Спасибо, — сказала она. — И помни, Энсил — ты обещала.

— Когда мы даем свое слово, Таша, мы не забываем. Прислушивайся ко мне; я приду.

Таша взбежала по трапу, быстро и беззвучно. Пусть это буду я, Рин, только я, кто разделается с Фулбричем. Я это заработала, так?

На верхней палубе ночная смена все еще занималась ремонтом. Было очень ветрено; фонари потрескивали, а факелы стражей-длому тускло мерцали. Босым ногам Таши было холодно на покрытых росой досках. Но прямо перед ней дверь в каюту Розы под квартердеком со скрипом приоткрылась на дюйм, и там появился сам Роуз, хмурый, манящий.

— Почему так долго? — прошептал он, затаскивая ее внутрь.

Пазел уставился на лампу перед собой. Фиффенгурт был прав: ее нужно было бы потушить. Хлебная комната уже наполнялась дымом.

За дверью стояла зловещая тишина. Марила больше ничего не говорила, а Фиффенгурт перестал отвечать на вопросы. Но появились новые звуки — скрип, кашель, шаги, — и они принадлежали не только квартирмейстеру и Мариле.

Нипс все еще расхаживал взад-вперед, бушуя, кашляя от дыма. Со временем и он услышал новые голоса. Шатаясь, он подошел к Пазелу и прошептал:

— Они привели подкрепление. Хорошее шоу, приятель, сидеть вот так. Когда дела идут плохо, падай на задницу и размышляй, я всегда говорю.

Пазел схватил его за руку:

— Помолчи. Пожалуйста.

— Молчать? Молчать? Ты будешь говорить это, когда Арунис схватит Камень и поджарит нас, как мидий на сковородке!

Пазел закрыл глаза. В глубине его мозга идея боролась за воздух (как и он сам, с растущим трудом). Как бы он ни боролся, она ускользала, просто была вне досягаемости. Нипс вернулся к двери, кашляя и зовя Марилу.

Наконец Пазел добился своего. Он открыл глаза и повернулся лицом к захламленному углу. Тем самым углом, где он недолго сидел, высматривая Снирагу. Он пополз вперед, отодвигая хлебницы в сторону.

Нипс увидел его и поспешил обратно к нему:

— Что это? У тебя есть план, ага? Скажи мне!

— Пол, — прошептал Пазел. — Посмотри на это, прямо здесь. — Он указал на точку примерно в трех футах от стены. Нипс шагнул ближе, прищурившись: жестяной пол почти незаметно просел.

— Это сделало мое колено, — сказал Пазел. — Я перенес туда свой вес и почувствовал, как пол прогнулся. Я чуть это не забыл — это произошло как раз в то мгновение, когда Фиффенгурт нас запирал.

— Слабое место? — спросил Нипс.

— Кое-что еще лучше, — сказал Пазел. — Голое место, я предполагаю: место без досок под жестью.

— Что, черт возьми, заставляет тебя так говорить?

— Подумай вот о чем, — сказал Пазел. — Это жилая, и мы на два отсека впереди Святой Лестницы.

— И?

— Нипс, это чертовски близко к точке над тем местом, где икшели установили свою ловушку.

— Заряд, ты имеешь в виду? Заряд черного пороха, который чуть не разнес Отта на куски?

— Верно, — сказал Пазел. — Ускинс говорил об этом только вчера — в середине своей тирады о поиске и уничтожении оставшихся ползунов, помнишь?

Глаза Нипса внезапно заблестели:

— Пазел, ты чудо! Он сказал, что взрывом снесло потолок, да?

— Снова верно, — сказал Пазел. — Теперь дай мне руку.

Он повернулся и начал пододвигать хлебницы ближе к двери. Нипс сразу же стал помогать, не задавая больше никаких вопросов. Дым к этому времени был очень сильным; когда они встали, то вообще едва могли дышать. Каким-то образом им удалось пододвинуть большинство коробок поближе к двери; затем они поспешили обратно в угол.

— Держи, — сказал Пазел, передавая Нипсу лампу.

При ее тусклом свете Пазел подполз к низкому месту в полу, постукивая для пробы тыльной стороной ладони. Сначала жесть зазвенела от ударов о твердое дерево: низкие твердые доски потолка нижней палубы. Но когда он приблизился к этому месту, все изменилось. Глухой звук, и от его ударов металл дрожал. Он поднялся на ноги и подпрыгнул. Из-под него слабо донесся звук падающих обломков.

— Мы выберемся отсюда, — сказал он.

— Не будь... слишком уверен, — ответил Нипс между приступами кашля. — Металл не очень прочный, я знаю. Но нам все равно понадобятся… ножницы для резки жести или, может быть, ножовка. Извини… ты знаешь, я хочу выбраться отсюда так же сильно, как... Питфайр, осторожно! Как ты думаешь, что ты делаешь?

Пазел взял одну из хлебниц, лежавшую вблизи. Он с трудом поднял ее над головой и ткнул острым металлическим уголком в пол.

— Отойди, — сказал он и опустил хлебницу со всей силы.

Последовал очень сильный грохот. За пределами комнаты раздались голоса:

— Паткендл! Ундрабаст? Что вы там делаете, ради тени сладкого Древа?

Хлебница оставила вмятину на полу, но не пробила его, как надеялся Пазел. Он снова поднял ее и снова с грохотом опустил.

— Мукетч! Прекрати это, черт бы тебя побрал!

На этот раз хлебница проделала в жести крошечное отверстие. Пазел ударил в третий раз, и дыра превратилась в разрыв длиной со спичку.

— Задуй лампу, Нипс, — сказал он.

— Сейчас? Ты будешь слеп, как крот!

— Быстрее!

Нипс задул лампу, и их поглотила тьма. Пазел бил вслепую, снова и снова. Его легкие горели, разум был в тумане. Затем дверь распахнулась, и кто-то влетел в комнату.

— Мукетч! Ундрабаст!

Это был сержант Хаддисмал. Турах замахал руками перед лицом, задыхаясь от дыма, и начал метаться среди хлебных коробок.

Пазел нанес еще один удар. Хаддисмал заметил их и прыгнул. Он отмахнулся от Нипса, одной рукой отпихнув юношу со своего пути. Поддавшись импульсу, Пазел отбросил свою коробку в сторону, подпрыгнул в воздух и сильно приземлился на обе пятки.

Пол раскололся, как навес, пронзенный ножом. Пазел прорвался, окровавленный, и побежал еще до того, как его ноги коснулись пола нижней палубы.

Фулбрич скользнул мимо орудийных портов, дремлющей пушки, груды такелажа, приготовленного для ремонта. Не скрываясь: в конце концов, он был помощником хирурга, и это был путь в лазарет. Никто не стал бы спрашивать, куда он направляется, ни в этот, ни в любой другой час. Тем не менее, было приятным сюрпризом обнаружить, что корабль настолько тих. Поблизости почти никого не было, за исключением нескольких смолбоев, чистящих кастрюли на камбузе, и ночной вахты на главной палубе, изготовляющей перекладины для бизань-мачты. Как будто они собирались куда-то увезти корабль, подумал он с минутным беспокойством. Но потом напомнил себе, что это больше не имеет значения. Как только его мастер услышит, что грядет, у него не будет другого выбора, кроме как действовать.

Я мог бы взять его сейчас, сказал он Фулбричу. Так же надежно, как взяла она, много веков назад, взяла и вынесла из той пещеры в северных льдах. Но она была слабее меня, намного слабее. Камень пометил ее, обжег руку, и с этого первого крошечного надреза великая Эритусма начала умирать. Я должен быть более осторожен, Фулбрич — ее судьба не будет моей. Я подожду еще немного, если смогу.

Так говорил Арунис на их последней тайной встрече, всего через несколько часов после того, как Таша пришла к Фулбричу в слезах и сказала: Я рассказала все Пазелу, Грейсан. О нас. Он не хотел мне верить, но в конце концов поверил. Между нами больше ничего нет.

Его мастер только улыбнулся, узнав об этом.

Но Фулбрич знал, что сегодня вечером улыбок не будет. Его мастер запретил любое посещение его укрытия, его логова, в промежутках между их запланированными встречами. Фактически пригрозил проткнуть его заживо, если он это сделает — если только какая-нибудь катастрофа не будет грозить им или Нилстоуну. В таком случае, ты должен немедленно прийти ко мне. Не решай для себя ничего, кроме практических вопросов. Ты понимаешь? Пока ты находишься у меня на службе, ты не можешь заниматься никакой философией, никакими вопросами о мотивах или целях. В любом случае ты никогда не сможешь постичь ответы. Заботься о том, как, а не почему. Ты — моя марионетка, Фулбрич. Ты — мои глаза, уши, руки. Все это изменится в грядущей жизни, пообещал его мастер. Но сейчас нужно было предотвратить катастрофу.

Фулбрич ускорил шаг. Только на этот раз у него возникло искушение отказаться от личины молодого ученика хирурга. Но мог ли он вообще обойти лазарет? Нет, это привлекло бы внимание; он должен, по крайней мере, пройти через палату. Время еще было. Он действовал быстро. Двадцать минут назад он все еще ласкал ту девушку.

Он вошел в лазарет, где пахло йодом и потом, и, к своей невыразимой ярости, обнаружил Игнуса Чедфеллоу на дежурстве. Этот человек был неутомим. Перевалило за полночь, и вот он здесь, беспокоит пациентов, разминает кожу их голов, отмечает выделения из глазных яблок, засовывает термометр в любое отверстие, которое находится ближе всего к руке.

— Фулбрич! Я искал тебя, парень. Хотел бы ты понаблюдать за почти безупречным вестибулярным спазмом?

— Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, доктор, — сказал Фулбрич, — но я должен попросить у вас снисхождения на десять минут; видите ли, я пришел не на свой обычный обход.

— Совершенно верно, — сказал Чедфеллоу. — Ты здесь из-за Тарсела, естественно.

— Тарсела, — сказал Фулбрич, взгляд которого метался из стороны в сторону.

— У тебя страсть хирурга, Фулбрич. В полдень я показал тебе книгу Логнома «Суставы и их Повреждения», а двенадцать часов спустя ты здесь, готовый вправить мужчине большой палец.

— Так получилось, сэр, что я не совсем готов.

— Хорошо! — ответил Чедфеллоу. — Чрезмерная самоуверенность — чума для нашей работы. И такие манипуляции вызывают страшную боль, почти каждый раз.

Фулбрич почтительно кивнул. Он даже не взглянул на «Суставы и их Повреждения»:

— Я надеюсь, вы не будете держать на меня зла за это, сэр.

— Вовсе нет, мой мальчик. — Чедфеллоу встал и повел его вдоль ряда. — Мне тоже нужна была помощь, чтобы удержать пациента, когда я в первый раз вправлял большой палец.

Человек, о котором шла речь, кузнец Тарсел, лежал, опустив правую руку в ванну с каким-то ароматным отваром от Чедфеллоу. Большой палец, направленный назад, был распухшим, как большой палец утопленника. Тарсел лежал, дрожа. Его здоровая рука была зажата на краю койки.

— Доктор, — сказал он, — я больше не могу ждать.

Чедфеллоу опустил свою руку в ванну.

— Вода все еще теплая, — сказал он. — Связки должны быть достаточно гибкими. Вперед, мистер Фулбрич.

— Что, он? — воскликнул Тарсел, приподнимаясь на кровати. — Нет, доктор, нет!

— Молчать! — сказал Чедфеллоу. — У вас нет причин для тревоги. Это простая процедура.

— Простая для вас, — сказал кузнец, — но этот парень здесь, он всего лишь клерк. И он нервничает, как девушка в день своей свадьбы!

Фулбрич уставился на отвратительный большой палец. Насколько тяжело, спросил он себя, это может быть?

— Мистер Тарсел, — сказал Чедфеллоу, — будьте любезны говорить потише. Люди спят. Кроме того, вы рискуете отвлечь хирурга, к вашему собственному неудобству.

— Мои неудобства! — закричал Тарсел. — Посмотрите на него, он собирается испачкать свои бриджи! Держите его подальше от меня!

— Мы начинаем, мистер Фулбрич? — спросил доктор.

Фулбрич так и не узнал, как он выдержал бы поединок с кузнецом, чья рука была мускулистой, как бычья задница, и чьи крики, должно быть, могли разбудить людей далеко за пределами лазарета. На самом деле он не осознавал и не очень интересовался своими собственными попытками поставить на место большой палец. Его мысли были заняты историей, которую он должен был рассказать, чтобы вырваться из лап доктора. Он закончил собирать ее по кусочкам как раз в тот момент, когда кузнец потерял сознание от невыносимой боли.

— Низкий болевой порог, — сказал Чедфеллоу, положив два пальца на шею мужчины. — Ну что ж, заканчивай. Теперь у тебя не будет никаких затруднений.

Каким-то образом, жестоко, Фулбрич вернул большой палец на место с хлопком, который заставил его испугаться, что он может заболеть. Похвала Чедфеллоу была сдержанной: он мог быть слеп к другим вещам, но в медицине от него мало что ускользало. Затем Фулбрич объяснил, что ему придется отказаться от удовольствия наблюдать вестибулярный спазм, поскольку на самом деле его послали за таблетками от головной боли:

— Собственная просьба капитана, сэр: он лежит в темноте, совершенно не в состоянии уснуть.

Идеальная выдумка: даже если капитан позже будет отрицать, что просил таблетки, Чедфеллоу, без сомнения, припишет противоречие безумию Роуза. Доктор достал из шкафчика маленький флакон и бросил его Фулбричу. Затем он посмотрел юноше прямо в глаза.

— Возможно, ты захочешь еще раз проконсультироваться с Логномом, — сказал он.

— Прежде, чем лягу, сэр, — пообещал Фулбрич и выскользнул из комнаты.

Все это время Энсил ждала на потолке затемненного коридора. У ее народа когда-то был лаз под койкой в лазарете, но его сочли слишком рискованным: Чедфеллоу любил переставлять мебель и проверять стены на наличие грибка с помощью увеличительного стекла. Теперь она наблюдала, находясь на пружинном люке. К счастью, другого входа в лазарет не было.

Что они делали, преследуя Грейсана Фулбрича? Дурацкая охота, дурацкое поручение — или самая важная задача на Алифросе? Энсил никак не могла узнать, какое из них она выполняет. Но Дри умерла, веря в Герцила и любя его. И кем была она, Энсил, если не хранительницей веры своей госпожи?

Это становилось все труднее, однако. Герцил объяснял так мало. Хуже того, он стал болезненно одержим Ташей: ее настроениями, фантазиями, прежде всего ее романом с помощником хирурга. Был ли он еще одним Дасту, еще одним шпионом Сандора Отта? Энсил захотела узнать. Герцил попросил ее не спрашивать и, что более странно, даже не слишком задумываться о том, что они делают.

Последняя просьба очень тяготила Энсил. Не думать? Слепо повиноваться? Это было частью того, что Дри называла «безумием Дома Иксфир», беспорядка, который, как она боялась, погубит клан. А что, если Герцил ошибается насчет Фулбрича? Что, если он именно такой, каким кажется? Фитиль горит, однажды прошептала Дри: фитиль, бегущий к взрывчатке, взрыв которой подожжет мир. Нилстоун, она считала, был взрывчаткой на конце фитиля, которая только и ждала искры. Сколько у них времени? Сколько еще ошибок они смогут пережить?

Затем Фулбрич шагнул обратно в проход, и Энсил забыла о своих сомнениях. Рот юноши был плотно сжат, в глазах чувствовалось отчаянное желание. Не глаза того, чья работа выполнена. Он скользнул влево от двери и встал там, прижавшись спиной к стене, как затравленный зверь. Никого не увидев в коридоре, он внезапно метнулся через него и распахнул дверь напротив лазарета.

Энсил выругалась. Герцил был прав, с самого начала. Ибо место, куда вошел Фулбрич, было крошечным насосным отделением, служебной рубкой для машин, которые поднимали воду из трюма или открытого моря для тушения корабельных пожаров. Это была, вероятно, наименее посещаемая рубка на палубе. Никакая другая дверь не вела в комнату. Ничто из того, что там хранилось, не использовалось в лазарете.

Она широко распахнула люк. Проход был пуст до самого поворота к фок-мачте. Но прямо за этим поворотом, она знала, ждал ее сообщник. Повиснув вниз головой, она раздвинула губы, напрягла мышцы горла и издала высокое, мягкое чириканье: очень похоже на пение сверчка. За поворотом мелькнула ответная тень. Энсил кивнула сама себе, просунула голову обратно внутрь и запечатала люк.

На бесшумных ногах она побежала в помещение над насосным отделением. Четыре большие трюмные трубы поднимались сквозь потолок и продолжались вплоть до верхней орудийной палубы. Как и все изделия ручной работы на «Чатранде», они были плотно подогнаны и сконструированы так, чтобы не пропускать ветер или влагу с одной палубы на другую. Но — удача! — здесь тоже были повреждения: открылся шов между доской и трубой из-за деформации или тяжелых испытаний судна. Шов был шириной не более двух пальцев — двух пальцев икшеля, — но позволял Энсил видеть половину рубки.

Фулбрич чиркнул спичкой и сейчас зажигал огарок свечи. Энсил наблюдала, как он приклеил огарок собственным воском к верхней части шкафа. Затем Фулбрич вытащил из кармана еще кое-что: медную баночку, очень маленькую, не больше вишни. Подняв крышку, Фулбрич просунул палец и зачерпнул небольшое количество белого крема, который он принялся втирать в ладонь. Он тер тщательно, полностью сосредоточившись на своей задаче. Затем Фулбрич положил баночку обратно в карман и повернулся лицом к двери.

И это все? подумала Энсил, потому что Фулбрич уже потянулся (рукой, покрытой кремом) к ручке. Но нет, это было не все. Рука целилась в пространство над дверной ручкой. Она двигалась медленно и с трепетом, как будто забираясь в темную нору. Затем внезапно рука остановилась. Пальцы пощупали, сжали, напряглись. Фулбрич резко вдохнул. Он стоял так, как будто держался за вторую дверную ручку, установленную над первой, но Энсил ясно видела, что он держит только воздух.

И тут, внезапно, все изменилось. Энсил ахнула и поблагодарила Мать Небо за то, что ее голос принадлежит икшелю и его нельзя подслушать. Фулбрич держался за вторую дверную ручку. Она не видела ни вспышки, ни облачка дыма. Ручка просто внезапно оказалась там.

Фулбрич дрожал от ужаса. Свободной рукой он крепко схватился за трубу и держал ее, как опору во время шторма. Медленно, с плотно закрытыми глазами, он повернул ручку.

Затем случилось что-то совершенно непонятное. Дверь широко распахнулась, Фулбрич споткнулся, и Энсил откинула голову назад. Свеча погасла — и, как ни странно, из коридора за ней вообще не проникало света. Но в последнее мгновение света Энсил показалось, что она мельком что-то увидела через открытую дверь — и не коридор: странное, темное пространство, обрамленное не деревом, а высеченное из цельного камня. Энсил почувствовала, как какая-то огромная громоздкая фигура рванулась вперед, но затем свет померк.

Мать Небо, что происходит?

Низкий звук, наполовину скольжение, наполовину шарканье, донесся из темноты. Энсил захотелось убежать; она почувствовала себя ребенком в затемненной спальне в доме клана, напуганным эхом человеческих шагов. Но в звуке, доносившемся из темноты за дверью, не было ничего человеческого.

Голос Фулбрича прозвучал хрипло и ошеломленно.

— М-мастер? — спросил он.

Ему ответил — если это был ответ — набор отвратительных звуков. Возможно, их издавал рот, но они не образовывали слов. Звуки были сосущими и булькающими, вылезающими из грязных слюнявых губ. Внезапно Фулбрич застонал, как будто он прикоснулся к чему-то невыразимо отвратительному или к нему прикоснулись. Он отшатнулся назад; она услышала, как его тело ударилось о трубы. Дверь снова со скрипом закрылась и щелкнула.

Почти на целую минуту воцарилась тишина. Затем чей-то голос спросил:

— Ты принес еще одну спичку?

Голос принадлежал Арунису.

— Д-д...

— Зажги свечу заново, Фулбрич, и скажи мне, почему ты нарушил мой покой.

Пазел знал, что турахи следуют за ним по пятам. Их топот раздавался прямо над ним; они, вероятно, могли слышать его собственное продвижение по сонному кораблю почти так же хорошо, как он слышал их. Но они никогда его не поймают. Все четыре больших трапа корабля заканчивались на нижней палубе: конечно, были и другие, поменьше, но нужно было знать, где их найти. Это не давало пиратам броситься прямиком в трюм, — и несколько недель назад не дало крысам-мутантам забраться прямо на верхнюю палубу. Турахам пришлось бы пробежать весь путь до грузового люка, откуда они могли бы спуститься, если бы поимка Пазела стоила такой акробатики. В противном случае они должны были использовать люк в середине корабля. Пазел сам бежал к этой узкой лестнице: это был самый быстрый путь наверх со спасательной палубы.

Но его сердце уже упало. Он сбежал из хлебной комнаты, но турахи знали планировку корабля так же хорошо, как и он, и они были больше и быстрее. Они будут ждать его у люка. Они будут поджидать на каждой проклятой богами лестнице.

Он остановился. Это было безнадежно. Странный союз его друзей и врагов был полон решимости не подпускать его даже близко к Таше. И, возможно, это был достаточный знак, что ему следует сидеть смирно, как и велела Марила Нипсу. То, что могло заставить Фиффенгурта и Хаддисмала работать вместе, несомненно было вопросом жизни и смерти.

Если не…

Он рассмеялся от внезапной, нелепой идее. Может ли Роуз их поженить? Может быть, именно так Таша хотела «с этим покончить»? Они держали его подальше из жалости, опасаясь, что он нападет на Фулбрича на месте?

Невозможно. Капитан корабля мог поженить кого угодно, это правда… но Таша не могла зайти так далеко. Или могла?

Внезапно он подумал о Неде и Кайере Виспеке и о своем тревожном сне о захоронении в море. Девушка Исик хочет избавиться от него. Он почувствовал себя больным. Может быть, его припадок наступил слишком рано. Или, может быть, Таша хотела выйти замуж до того, как придет длому, чтобы забрать их для визита к Иссару.

Но погоди: длому. Возможно, с этой палубы был другой выход. Пазел повернулся и побежал обратно тем путем, которым пришел. Когда он пробегал мимо развалин крепости икшелей, он увидел свет лампы, проникающий сквозь дыру в полу хлебной комнаты. Голос Фиффенгурта звучал хрипло, он звал его по имени. Пазел не ответил. Он побежал прямо и через несколько минут добрался до переднего люка: крошечного, заброшенного желоба для белья, резко спускающегося в трюм.

Он спустился. Глаза Рин, запах. Вода смыла часть золы, крови и крысиные нечистоты, но то, что осталось, теперь было открыто воздуху и гнило… он закрыл разум от подобных мыслей и ощупью двинулся в темноту впереди. У него был один шанс, и он должен немедленно им воспользоваться.

Люк вел на словно летящую в воздухе кошачью тропу: что-то вроде моста шириной около двадцати дюймов и длиной восемьдесят футов, перекинутого через похожий на пещеру трюм. Перил нет, и невозможно определить, целы ли доски. Пазел пошел, вслепую, сдерживая самоубийственное желание бежать. Кошачья тропа гудела под ногами. Он шел, вытянув руки перед собой, но на самом деле понятия не имел, на каком расстоянии находится от корпуса. И что тогда? Как, во имя Ям, он спустится в...? Кошачья тропа закончилась. Его нога наткнулась на пустоту. Он упал, как камень, и почти прежде, чем успел испугаться, ударился о изогнутую стенку корпуса, покатился, закружился и рухнул на дно трюма.