LitPamiatniki

Роберт Редик

РЕКА ТЕНЕЙ

Путешествие Чатранда - 3

Перевод Александра Вироховского

ЛЕГЕНДА К КАРТЕ

ARGUAL — АРКВАЛ

Baagamidri(Guardian Red) — Баагамидри(Красный Страж)

BABQRI — БАБКРИ

Baerids — Бэриды

Ballytween — Баллитвин

To Besq — В Беск

R. Bhosfal — Река Бхосфал

Bramian — Брамиан

Cape Cуristel — Мыс Циристел

Cape Ultu — Мыс Улту

Chereste — Чересте

Crab Fens — Крабовые Болота

Crownless Lands — Бескоронные Государства

Dremland — Дремланд

Ellisoq Bay — Залив Эллисок

ETHERHORDE — ЭТЕРХОРД

Fitnam — Фитнам

Fuln — Фулн

Gulf of Thyl — Залив Тил

Gurishal — Гуришал

The Haunted Coast — Призрачное Побережье

Ibithraed — Ибитрад

L. Ikren — Озеро Икрен

Ipulia — Ипулия

R. Ipurua — Река Ипуруа

Jitril — Джитрил

The Jomm — Джомм

Kepperics — Кеппери

Kushal — Кушал

Lancontri — Ланконтри

Lichrog — Личерог

Mereldin — Мерелдин

Mung Mzen — Манг-Мзен

THE MZITRIN — МЗИТРИН

Nal-Burin (Ruin) — Нал-Бурин (разрушенный)

NELU GILA (The Green Sea) — НЕЛУ ГИЛА (Зеленое море)

NELU PEREN (The Quiet Sea) — НЕЛУ ПЕРЕН (Спокойное море)

NELU REKERE (The Narrow Sea) — НЕЛУ РЕКЕРЕ (Узкое море)

NELLUROG (The Ruling Sea — Uncharted) — НЕЛЛУРОГ (Правящее море — не картографировано)

Noonfirth — Нунфирт

NorthWest ALIFROS 941 Western Solar Year — Северо-западный АЛИФРОС 941 Западный Солнечный Год

Nurth — Нурт

R. Ool — Река Оол

Oolmarch — Оолмарш

Opalt — Опалтин

Ormael — Ормаэл

Pellurids — Пеллуриды

Pulduraj — Пулдураджи

Pyl — Пил

Quezans — Кесанс

Rappopolni — Раппополни

Rhizans — Ризанские горы

Rukmast — Рукмаст

Serpent's Head — Голова Змеи

Simja — Симджа

Simjalla — Симджалла

Slervan Steppe — Степи Слеврана

Sollochstal — Соллохстал

Sorhn — Сорн

Sorrophran — Соррофран

Sunkh — Сунх

Talturi — Талтури

Tatalay — Таталай

Tholjassa — Толясса

Tressek Tarn — Трессек Тарн

Tsordons — Тсордонские горы

Ulluprid Isles — Уллуридские Острова

Ulsprit — Ульсприт

N. Urlanx — Северный Урланкс

S. Urlanx — Южный Урланкс

Ursyl — Урсил

Uturphe — Утурфе́

Virabalm — Вирабалм

Westfirth — Вестфирт

Что ты можешь сделать против сумасшедшего, который умнее тебя, который честно выслушивает твои аргументы, а затем просто упорствует в своем безумии?

ДЖОРДЖ ОРУЭЛЛ ¹

Болезнь только обострила мои чувства — не уничтожила, не притупила их.

ЭДГАР ПО²

Глава 1. ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ

21 илбрина 941

220-й день из Этерхорда

Это могло бы быть окно дворца в Этерхорде: круглое, окрашенное в красный цвет, освещенное изнутри огнем, но нет — это был живой глаз, вставленный в сапфировую стену, устремляющуюся на восток сквозь кобальтовое море. Под глазом — раздробленная чешуя и зияющая рана, длинная и кровоточащая, как вспоротое брюхо быка. Еще ниже рот, похожий на морскую пещеру, и из него веяло горячим, соленым, прогорклым ветром, который заключил маленький ялик в грязные объятия.

Никто не шевелился. Зверь настиг их так быстро, что они еще даже не успели развернуть ялик. Квартирмейстер попытался выдавить из себя команду, но не издал ни звука. Со второй попытки ему удалось прошептать:

— Ложись. Ложись!

Остальные подчинились, прижавшись к палубе, и квартирмейстер, уронив штурвал, сделал то же самое. Ялик ловко лавировал по проливу, но когда чудовище приблизилось, он начал взбрыкивать, как дикий жеребец, и они изо всех сил вцепились в банки, кнехты и уключины. У существа было тело змеи, но голова была львиной, с гривой из покрытых ракушками волос, пряди которых были толстыми, как старые фалы, и при подъеме проливали тонны морской воды.

Таша Исик подняла глаза. Голова была достаточно близко, чтобы коснуться багром; она могла бы прыгнуть с ялика прямо на эту сине-зеленую гриву. Она почувствовала, как кто-то тянет ее за руку; она услышала, как квартирмейстер, которого звали Фиффенгурт, умолял ее не пялиться. Но она не могла отвести взгляд. Глаз моргнул — огромный, ужасный, отчаянный и печальный. Она увидела обломанные клыки и черный поток языка. Она увидела железный ошейник, утопленный в гриве, и удило, похожее на ржавый ствол дерева, врезающееся в плоть в задней части рта. Она увидела цепь, прикрепленную к удилу и поднимающуюся из пены. Все это за долю секунды, как раз перед тем, как цепь ударила по корпусу, наполовину выдернув лодку из волн; ее голова резко откинулась назад.

Когда красная вспышка боли утихла, Таша снова подняла голову. Волны стали меньше, но в лодке образовалась пузырящаяся течь. Испуганные проклятия, отчаянные взгляды. Пазел Паткендл, самый близкий друг Таши в мире, указал на точку примерно в двадцати ярдах от кормы. Огромная петля змея поднималась там, вращаясь, как секция гигантского водяного колеса, каждая сине-зеленая чешуйка была размером с нагрудник солдата. Дальше на восток поверхность прорезала еще одна петля; а за ней снова поднялась эта ужасная голова, рана на ней изгибалась и извивалась, как второй рот. Зверь направлялся к мысу через залив с его рыбацкой деревней и группой скалистых островков в нескольких милях от берега. Позади самого большого из них стоял на якоре «Чатранд», ожидая их возвращения. Таша могла только слышать, как завыли дозорные.

— У этой треклятой твари нет конца! — сказал один из турахов, не сводя глаз с сочащегося тела змея.

— Тихо, морпех, — прошептал его командир.

— Он опускается все ниже, — сказал мечник Герцил Станапет.

Так оно и было: ниже и еще ниже, пока они больше не могли видеть горизонт под петлей плоти. Дальний виток тоже опускался, и голова существа исчезла из виду. Затем Фиффенгурт зашипел сквозь зубы. Вода вокруг ялика закипела.

Они находились в центре огромной стаи акул, тянувшейся за монстром, как лента ртути — акулы плыли так плотно, что толкали друг друга, брызги летели в лодку. Акулы были стройными, размером с человека, их мертвые глаза были круглыми, как монеты. Таша чувствовала, как каждая морда ударяет по корпусу.

Их количество казалось таким же бесконечным, как длина монстра. Но, в конце концов, стая проплыла мимо, и почти в то же время арка плоти скрылась из виду. От змея не осталось ничего, кроме пенного следа.

Фиффенгурт и солдаты сотворили знак Древа. Мистер Болуту, длому, начал благодарственную молитву лорду Рину. Но Пазел осторожно поднялся на ноги. Таша наблюдала, как он прикрыл глаза, изучая след существа.

Такой маленький, внезапно подумала она. Парню едва исполнилось семнадцать, в том возрасте, в каком она будет через шесть недель, смуглый, как любой смолбой, и даже еще немного темнее, из-за крови. Тонкие руки, свирепые глаза. Не безразлична ли она ему? Не безразличен ли он ей? Значило ли это что-то, это понятие — я не безразличен, я люблю — после вчерашнего? Он вполне мог бы потерять надежду. Он мог бы возненавидеть ее, между делом, как часть ненависти ко всему: новому миру и старому, «Чатранду» и месту, где корабль бросил якорь, испуганным жителям деревни, диким Богам.

Когда молитва закончилась, сержант Хаддисмал, огромный мускулистый турах с кожей, похожей на сапожную, обернулся и свирепо посмотрел на мистера Фиффенгурта.

— Не могу по ить этим глазам, — сказал он, указывая, как будто его глаза можно было спутать с какой-то другой парой. — Ты бросил румпель, чувак! Какой из тебя гребаный рулевой?

— Тот, который вывел нас целыми и невредимыми из Неллурока, — сказал Герцил.

— Я не спрашивал тебя, Станапет, лады? — огрызнулся турах. — Но я спрошу, еще раз. Что, во имя девяти гнилых Ям, мы здесь делаем? Что вы, ребята, нашли вчера такого, что заставило вас так испугаться, что вы не позволили мужчинам ступить на сушу? Это должно быть что-то похуже, чем еще несколько этих рыбоглазых мерзких тварей.

Пара длому просто посмотрела на него, серебряные глаза сияли на фоне черной-пречерной кожи. Их безразличие к его оскорблениям только подогрело ярость Хаддисмала. Он крикнул Пазелу, чтобы тот сел, а мистеру Фиффенгурту — вычерпывать воду, хотя квартирмейстер уже это делал. Снова взглянув на Герцила, сержант указал на могучий корабль, который был их пунктом назначения.

— Просто скажите мне проклятую богами правду. Восемьсот человек сходят с ума от жажды, а вы возвращаетесь из деревни с двумя маленькими бочонками пресной воды и говорите, что это все, парни, впредь до дальнейшего извещения. И что мы получаем в качестве объяснения? Ничего. Скоро мои люди заступят на дежурство по охране порядка, хотя сами они настолько высохли, что слизывали бы пот со свиньи. Что я могу им сказать? Ничего. А потом, просто чтобы доказать, что вы безумны, как лунные псы, вы объявляете, что мы собираемся совершить прогулку на пустынную сторону пролива, чтобы вы могли побегать по дюнам. Что вы там нашли? Ни хрена.

— Мы вернемся на «Чатранд» к закату, — сказала Таша.

— Раньше, — сказал Фиффенгурт, — если снова будем грести, конечно.

Хаддисмал хмуро посмотрел через плечо на западный берег, уже в миле позади них.

— Бессмысленно, — сказал он. — Это всего лишь песчаная коса! Любому дураку ясно... Эй, Мукетч! Сядь уже на задницу!

Но Пазел, словно позабыв ненавистное прозвище, остался стоять на носу. Он смотрел на волны вокруг ялика, и Таша заметила, что они были неровными и странно взбитыми.

— Сержант Хаддисмал? — спросил Пазел.

— Сядь! Что? — рявкнул турах.

— Снимите свои доспехи.

У солдата отвисла челюсть. Он поднял руку, широкую, как лопата, чтобы ударить юношу. Но рука замерла в воздухе, и его губы скривились, словно от нежелательной мысли. Он взглянул на другого солдата, который уже расстегивал хауберк, и Таше пришло в голову, что предыдущий командир турахов умер в тот самый момент, когда бил Пазела по голове, а затем лодка взлетела в небо, как камень из пращи, раскололась поперек киля и Таша полетела, вращаясь — обломки корпуса и мачты крутились вокруг нее, — когда хвост нырнувшего змея щелкнул, как хлыст, и исчез.

Она мельком увидела Пазела, скрестившего руки, чтобы защитить лицо, и рухнувшего обратно в море, как сквозь лист стекла; затем Таша сама ударилась о воду головой. Она с трудом замедлилась: погружение монстра создало всасывание, которое потащило ее вниз, а холод и ужас внезапной темноты почти заставили ее задохнуться. Но она не сдалась: Таша была дочерью адмирала, бойцом тоймеле, выжившей при переходе через Неллурок. Она задержала дыхание и стала срывать с ног башмаки.

Они были большими и легко снялись. Зато потребовалось больше времени, чтобы выбраться из шерстяной куртки; к тому моменту, когда ей это удалось, вода стала черной и свинцовой. Каким-то образом у нее хватило ясности ума, чтобы плыть боком к нисходящему течению. Восемь, десять, дюжина болезненных гребков. Затем течение ослабло, и она направилась к тому, что осталось от солнечного света.

Темные языки пламени, над головой. Акулы, вернулись. Она протискивалась сквозь них, не обращая внимания; ей хотелось только воздуха. Когда она наконец вынырнула на поверхность, спинные плавники проплывали мимо нее, как маленькие серые паруса.

Ее легкие противно хрипели. Среди акул едва хватало места, чтобы ступать по воде. Она ждала первого укуса, холодная и сердитая. Но акулы рассеивались, их коллективный разум был сосредоточен на змее и большей добыче, которую он приносил, и ни одна из них не причинила ей вреда. На гребне волны она увидела Пазела, обнаженного по грудь, и мистера Фиффенгурта, цепляющегося за сломанную доску. Она услышала, как Герцил звал Хаддисмала, но не увидела ни того, ни другого.

Ее голова снова скользнула под воду. Оставшаяся одежда собиралась ее убить. Она вцепилась в узел, стягивающий ее матросские бриджи, но сумела лишь безнадежно затянуть его. Сдавшись, она сбросила блузку, затем с грубой силой стянула бриджи. Снова поднявшись на поверхность, она с первого взгляда нашла берег и поняла, что не утонет.

Там был Ибьен: поддерживал молодого тураха, который был ранен. Таша двинулась к ним, сомневаясь, что мальчик сможет проплыть милю сквозь волны и буруны с умирающим морпехом. Но прежде чем она сделала три гребка, другой мужчина-длому, Болуту, вынырнул с другой стороны тураха и поймал того за руку. Вместе они потащили солдата к берегу.

Собственная битва Таши за то, чтобы добраться до земли, оказалась намного сложнее, чем она ожидала. У нее закружилась голова, и ее конечности начало сводить от холода. Отлив боролся с ней, отталкивая ее от пляжа, как властный хозяин. Тьма и смерть, приходите и смотрите, приходите и смотрите.

Когда, наконец, ее нога коснулась дна, она внезапно подумала о своем отце, подписывающем свои письма словом Непобедимый, и с рычанием вытащила себя из волн.

Песок был теплым. Молоток бил по ее барабанным перепонкам с каждым ударом сердца. Она подняла глаза: в сотне ярдов от того места, где она стояла, большие черные животные, похожие на моржей, испуганно бросались в волны. Она упала, неуверенно поднялась и снова упала. Затем она осталась стоять на четвереньках и смотрела, как струйка крови стекает по ее обнаженной руке. Порез на плече, на самом деле ничего опасного. Если только ты не плавала, не устала, и тебе не требуются все твои силы.

Неуверенные шаги, приближающиеся. Кто-то упал на колени рядом с ней и сдавленно закашлял. Пазел. Он положил руки ей на спину и плечи, осматривая.

— Ты ранен? — спросила она.

Снова кашель. Затем:

— Нет... только турах… будет жить.

Она повернула голову. Пазел был обнажен и дрожал, из кожи на голове текла кровь. Все его тело было покрыто коркой песка. На берегу она увидела остальных, ползущих или неуверенно поднимающихся на ноги. Ее зрение затуманилось, но она их сосчитала. Чудо, подумала она.

— Найди... какую-нибудь одежду.

Ее скрутил приступ рвоты, но она улыбнулась, сквозь него. Ближайшая одежда находилась в шести милях отсюда, на «Чатранде». Она упала на бок, отвернувшись от него, затем потянулась к руке, которая не покидала ее плеча, поцеловала ее и получила полный рот песка за свои хлопоты.

— Никто не умер, Таша.

— Я знаю.

Затем она перевернулась, лицом к нему. Никто не умер. Она начала смеяться, и Пазел поймал ее взгляд и тоже рассмеялся, а затем, повинуясь общему порыву, они повернулись друг к другу спиной, уже не смеясь, собственно, что это было, рыдания, приступы боли? Чем бы они ни занимались, они делали это тихо, содрогаясь, но ничего не высказывая, ничего не показывая, меньше всего на лицах, которые могли бы выдать правду.

Длому, замечательным пловцам, не было нужно сбрасывать одежду. Они принесли Таше свои рубашки, чтобы она прикрылась, и, прижав руку к груди, она поблагодарила их, затем смотрела на каждого по очереди и, наконец, на Пазела, пока все трое не отвернулись.

Ибьен изо всех сил старался не пялиться. Даже сейчас ему явно хотелось оглянуться на нее, посмотреть через плечо, но сдержался. Таша наблюдала за ним, разрывая его рубашку по швам. Кем бы они ни были, они были мужчинами.

Но Ибьен пристально смотрел на людей с момента их прибытия накануне и все еще иногда подпрыгивал, когда кто-нибудь из них заговаривал. Так поступают люди, подумала Таша, когда сталкиваются с разбуженным животным, существом, которое использует слова, когда они ожидают рева или визга.

Ибо за всю свою жизнь Ибьен никогда не встречал человека, способного на большее. Люди были животными, бессловесными животными: все до последнего человека, о существовании которых было известно в этом полушарии. Когда на него надавили, он признал, что у них гораздо меньше здравого смысла, чем у собак. Возможно, столько же, сколько коров или овец. Таша, Пазел и Герцил вчера встретили нескольких из этих поврежденных людей, голых, пускающих слюни, столпившихся вокруг отца Ибьена и смотревших на новоприбывших с бездумным страхом. Он их приручил, сказал старик. Он дал им имена.

Таша завязала разорванную рубашку вокруг бедер и натянула другую, мокрую и холодную, через голову. Солнце стояло низко на западе; через час стемнеет, и им действительно будет холодно, если ветер не утихнет.

В пятидесяти ярдах вдоль берега, выброшенный на берег каким-то давним штормом, лежал выбеленный ствол могучего дерева. Он был добрых пяти футов толщиной, и Таша увидела, что люди отошли к дальней стороне, робко выглядывая из-за него, когда она приблизилась. В другой день она, возможно, рассмеялась бы. Моряки-арквали, несмотря на всю их грубость и плотский аппетит, предпочли бы быть повешенными, чем стоять голыми перед женщиной.

Но когда она приблизилась к стволу, то поняла, что что-то изменилось. Ибьен говорил, и он был похож на гонца, у которого так много плохих новостей, что он ожидает, что его прогонят или зарежут, прежде чем он закончит. Фиффенгурт и турахи стояли неподвижно, бледные. Герцил решил сказать им правду.

— Вы... — Ибьен смущенно замялся. — Они умирают в дикой природе, насколько я понимаю. Зима убивает очень многих. Они болеют, не могут найти еду, и нам — длому, я имею в виду — не разрешается устраивать пункты питания, которыми они пользовались раньше. Война, видите ли.

Станции кормления. Человеческие существа, которые рылись в мусоре на опушках лесов, окраинах городов. Люди, которые убегали, как олени, когда приближались длому, или ждали, моргающие и напуганные, подачки. Люди без человеческого разума.

— Мы называем их тол-ченни. Это иностранное слово, я забыл, что оно означает...

— «Лунатики», — сказал Пазел.

— На неммоцианском, — добавил Болуту. — Очень... выразительно.

— Мы нарушаем имперский закон, кормя их, — сказал Ибьен. — Указ о зерне: — труд длому для ртов длому. Кое-кто из мужчин хочет прогнать тол-ченни в лес, но они не станут перечить моему отцу. Кроме того, в наши дни нет никаких законов. Мало. Не здесь.

Таша села, привалившись спиной к дереву. Здесь была Северная Песчаная Стена: лента дюн, протянувшаяся с востока на запад, от горизонта до горизонта. С одной стороны, Неллурок: огромное, мстительное Правящее Море. С другой стороны, этот залив Масал: более теплый, бесконечно спокойный и такого ослепительно синего цвета, что он был похож на море, нарисованное ребенком, который никогда моря не видел. Вчера, буквально умирая от жажды, они доковыляли до этого залива вокруг песчаного выступа в шести милях к востоку, места, в котором мистер Болуту с криками радости узнал мыс Ласунг.

Он заявил, что они достигли границы его родины: Бали Адро, империи, намного более великой, чем империя Арквал — родная страна Таши, и одна из двух великих держав Северного мира. Болуту двадцать лет прожил в Арквале. Двадцать лет магически маскировался под человека; двадцать лет без надежды на возвращение, пока не присоединился к команде «Чатранда». И все же неудивительно, что он узнал Ласунг с первого взгляда — на мысе стояла необычная достопримечательность, Нарыбир, Башня Стража: странный, похожий на оплывшую свечу шпиль из красного камня. Болуту сказал, что башня выгравирована на монетах, нарисована на фресках и картинах и изображена в книгах по архитектуре. Ни один гражданин его любимой Империи не мог не узнать Нарыбир, даже если он, подобно Болуту, никогда не приближался к Башне.

Но, оказавшись на берегу, они обнаружили башню заброшенной, ее двери были заперты на засов и висячий замок, а огромная лестница погребена под слоем песка. Несколько минут спустя они встретили жителей деревни, длому: угольно-черные фигуры, похожие на мистера Болуту, кожа гладкая, как у угрей, пальцы перепончатые до первого сустава, волосы металлического блеска и гипнотические глаза, в которых трудно было разглядеть зрачок. Всего десять или двенадцать семей: беженцы, изможденные и напуганные, прячущиеся от войны. Днем они осматривали залив в поисках опасности, ухаживали за своими скудными садами, ловили птиц и грызунов в чахлом лесу на мысе. По ночам они прятались в старых каменных домах, затыкая дыры от ветра.

Сержант Хаддисмал кричал:

— ...просишь нас в это поверить? Я в это не верю! Этого не может быть! Потому что это чудовищно и невозможно. Вы пытаетесь выставить нас дураками.

— Сержант, вы правы. Это чушь! — поддержал его Фиффенгурт, быстро и с неестественным возбуждением. — Но никто никого не выставляет. Ошибка — вот что это такое. Человечество уничтожено? Не сходится. Мы видели группу людей вчера, как только высадились.

— Но вы не видели их вблизи, — сказал Пазел. — А мы видели — Герцил, Таша, Болуту и я. Это правда, мистер Фиффенгурт. Они... животные.

— Тол-ченни, — сказал Ибьен.

— Нет, нет, — возразил Фиффенгурт. — Вчера в заливе прошла целая дьявольская армада — вы не могли этого забыть, мистер Герцил.

— Боюсь, никогда не забуду, — сказал Герцил.

— Верно, — сказал Хаддисмал, поворачиваясь к Ибьену. — Мы закончили играть в эту маленькую игру. Или ты собираешься сказать нам, что экипажи этих кораблей были только из вашего вида — вплоть до самого последнего салаги? Что на борту не было людей?

Ибьен был в растерянности:

— В клетках, вы имеете в виду?

— Джентльмены! — сказал Фиффенгурт. — Это путаница, говорю вам. Шурум-бурум, кись-брысь, ты понимаешь, Ибьен, мой мальчик? Может быть, и нет. Или, может быть, я все еще не понимаю тебя. Не сочти за обиду, но ты не совсем правильно говоришь на арквали. Твои слова начинаются совсем не так. Пух это пух, а бух это бух, и это не одно и то же...

— Он вообще не говорит на арквали, — сказал Болуту. — Я говорил вам вчера, Фиффенгурт: ваш язык — диалект нашего, общеимперского. Вы, северяне, — дети эмигрантов из Бали Адро, нравится вам это или нет.

— Ну что ж! — сказал квартирмейстер, набрасываясь. — Если люди из вашей империи Бали-как-ее-там пересекли Правящее Море и основали нашу, они не могли быть животными, так?

— Это было очень давно — за много веков до изменения.

— Нет, нет и еще раз нет! — закричал Фиффенгурт. — Шшш, послушайте! Я плавал больше, чем кто-либо из вас; я знаю, какими странными могут казаться дикари... ну, например, некоторые грубияны на островах Джитрил...

Таша запустила руки в свои золотистые волосы и тянула, тянула, пока не почувствовала, что корни вот-вот оторвутся от черепа, пока не поняла наверняка, что боль настоящая. Они не поверили даже в это. Как они смогут встретиться лицом к лицу с остальным? Как она собирается встретиться лицом к лицу с этим?

Первая часть, что стало с человеческими существами: она могла бы все еще отрицать это, если бы не увидела их вчера на маленькой площади в центре деревни. Но, о, какими она их видела. Отвисшии челюсти, облепленные мухами, вонючие. Половина женщин беременна. Мужчины с грубыми, спутанными бородами. Они вышли на зов старого длому, шаркая ногами, хныча, и тогда с Ташей что-то случилось. Что-то страшное и очень личное, как те кошмары, которые вспыхивают в тишине и длятся всего мгновение, пробуждая человека с желанием закричать. Но Таша ни за что на свете не смогла бы сказать, что это было. Она не упала в обморок. Несколько минут просто ушли.

Когда память вернулась, никто не стоял там, где был. Герцил блокировал ворота, ведущие на площадь, запрещая вход остальной части группы. Мистер Болуту глядел, не отрываясь, на свои руки. Пазел был рядом с ней, прижимая к ее губам чашку с водой, первый большой глоток, который она выпила за две недели, и самый вкусный в ее жизни. Пазел сказал ей, что она перенесла приступ. Он говорил с нежностью, но его глаза выдавали другое чувство: на мгновение, прежде чем он сдержался, в них вспыхнуло обвинение.

Она видела Пазела сердитым, разъяренным, борющимся за свою жизнь. Но она никогда не видела, чтобы он на кого-то так смотрел. Что она могла такого сделать, чтобы это заслужить?

Отдаленный грохот вернул ее в настоящее. Змей снова поднялся, на этот раз рядом с одним из скалистых островов, и с оглушительным ревом ударил челюстью о скалу. Эхо удара стали о камень прокатилось по проливу; с острова тучами поднялись птицы. Монстр снова нанес удар, и еще раз.

Он пытается освободиться от своего удила, остатка какой-то запутанной военной привязи. Она поморщилась; даже отсюда она могла видеть свежую кровь, алую на бирюзовом. Огромные каменные глыбы рухнули в волны; в нескольких милях от них «Чатранд» раскачивался, как детская лошадка-каталка. Боль, подумала она. Боль, смерть и безумие, и достаточно пресной воды, чтобы поддерживать нашу жизнь. Это было все, что они пока нашли в этом новом мире, на этом великом Юге, которого они достигли после нескольких месяцев без выхода на сушу, причем половина путешествия прошла в шторм, через сумасшествие, сама по себе кошмар. Герцил был прав: правда может вызвать почти любую панику, как только достигнет корабля.

Они собрали плавник и высушенную траву. Пазел и Фиффенгурт, много ругаясь, споря и хрустя сучьями, уговорили кустарник вспыхнуть за несколько минут до того, как стало слишком темно, чтобы что-либо разглядеть. В топливе недостатка не было: они слишком хорошо знали, что стоит безжалостно сухая погода.

Герцил ушел в дюны, «чтобы убедиться, что они совсем одни». Таша продолжала собирать хворост, пока совсем не погас свет, время от времени поглядывая через воду на «Чатранд». Они помахали Великому Кораблю из устья бухты и получили ответный сигнал: вы в безопасности до утра? Разумный, хотя и разочаровывающий вопрос. Змей, может быть, и исчез (наконец-то сорвал удило, подбросил его чуть ли не выше башни Нарыбир и унесся в Правящее Море), но что еще может скрываться в этом чужом заливе? Нет, спасению ночью не было оправдания. Они ответили утвердительно и обиженно поплелись обратно на то место, где их выкинуло на берег.

В темноте произошло маленькое чудо. Пляж расчертили слабые, зигзагообразные ленты света. Алый, изумрудный, мерцающий синий: каждая линия была не толще шнурка и почти мгновенно тускнела. Зачарованная, Таша спустилась к воде. Светились линии прибоя. Каждый заряд пены достигал наивысшей точки и из него извергалась кипящая масса панцирных существ, меньших, чем термиты, которые каким-то образом вцеплялись в песок и начинали светиться. Несколько безумных секунд они ползали и извивались. Были ли они нерестящимися, ищущими себе пару? Таша обнаружила, что не может прикоснуться к ним: при приближении руки их свет исчезал без следа.

Стало холодно. Мужчины все еще были смущены, но вряд ли они могли отказать Таше в месте у костра. Они прижимали к поясницам пучки сухой травы: травы, которая потрескивала, колола их и развевалась на ветру, и чем сильнее дул ветер, тем ближе они подходили к огню, пока Таша не испугалась, что кто-нибудь может загореться. Только длому с достоинством спокойно сидели в штанах, грея перепончатые руки. Пазел был так же глуп, как и все остальные, прячась за спинами морпехов.

Таша находила их смешными. Несколько часов назад людям рассказали, что их раса мертва или вымирает по всему Южному миру. О чем они думали, как могло их волновать нагота? И все же она сама была рада, что ее накрыли. Они придуманы для чего-то нормального, эти демонстрации скромности. Для чего-то, чему еще предстояло рухнуть.

Герцил появился снова, напугав их, потому что никто не слышал его приближения.

— Я прошелся по северному берегу, — сказал он, опускаясь на колени, — и нашел мемориал: он находится вовсе не в дюнах, а на черной скале, обращенной к Правящему Морю. Это то, что мы искали, сержант: военный мемориал, который, как мы надеялись, мог бы рассказать нам что-нибудь о катастрофе. Увы, я не смог прочесть ни слова из надписи.

— Нам не следовало приходить! — внезапно выпалил Ибьен. — Мы говорили вам: даже если вы сможете найти мемориал и прочитать надпись на нем, вы узнаете из него не больше, чем от нас. Неужели именно поэтому мы пересекли залив? Неужели именно поэтому мы чуть не погибли?

— Да, — сказал Герцил.

Ошеломленный, Ибьен отвернулся и закусил губу.

Хаддисмал рассмеялся:

— Ты имеешь в виду: Мне не следовало приходить. Что ты вообще с нами делаешь, парень? Твой старый отец наказывает тебя за что-то?

Ибьен посмотрел вниз на свои руки.

— Мне сказали, что среди вас есть великие, — ответил он, — пытающиеся сделать что-то замечательное.

— Замечательное?

— Что-то, что спасет мир.

— Кто тебе это сказал? — спросила Таша. — Кто вообще мог тебе что-то сказать?

Но Ибьен только покачал головой:

— Мы не должны быть здесь, Ташисик. Мы все объяснили еще в деревне.

Губы Хаддисмала скривились в усмешке.

— Ты все еще ничего не понимаешь, — сказал он. — Неужели за этими рыбьими глазами нет мозга?

Ибьен переводил взгляд с одного лица на другое.

— Да, не понимаю, — ответил он.

— Нам нужны какие-нибудь доказательства вашей истории, — сказал Пазел. — Мы хотим знать, не сошли ли вы с ума.

Юноша-длому охнул от потрясения, затем пришел в ярость. Он вскочил на ноги и бросился к Пазелу, сжав руки в кулаки, только для того, чтобы развернуться и уйти в темноту. Болуту последовал за ним, бросив сердитый взгляд себе за спину через плечо.

Вскоре оба длому вернулись. Ибьен, не отрывая глаз от огня, извинился перед людьми.

— Я предполагал, что вы такие же, как мы, — пробормотал он. — Это было глупо с моей стороны.

— И что ты предполагал? — спросила Таша.

— Я считал, что это совершенно ужасно — называть кого-то сумасшедшим. Но мистер Болуту объяснил мне, что в вашей стране это не является серьезным оскорблением.

— И не было здесь, когда я уходил, — сказал Болуту. — Не сомневаюсь, что это стало оскорблением из-за катастрофы. Клянусь всеми Богами, треть населения Империи составляли люди! Никто не мог остаться в стороне. Мы были одним народом — длому, люди, неммоцианцы, к'урины, мизральды, селки. Иногда даже заключались браки. Мой двоюродный брат, Даранта, взял человеческую жену.

Ибьен дернулся от отвращения, явно непроизвольно. Раненый турах рассмеялся, и все посмотрели на него. Он вздрогнул от этого пристального взгляда и плотнее прижал пучок травы к поясу.

— Моя сестра вышла замуж за парня из Нунфирта, — сказал он.

Хаддисмал посмотрел на него со смутным отвращением. Нунфиртцы были черными как смоль. Хуже того, их королевство, хотя и маленькое по стандартам Арквала, было мирным, модным, образованным и богатым.

— Лучше следи за языком, если не хочешь неприятностей, — сказал он.

Ночь не принесла спасения, но принесла других посетителей. Глаза блестели из дюнной травы. Какие-то низкие быстрые существа проплыли вприпрыжку в прибое, тяжело дыша, как волки. И когда ветер стих, они услышали вокруг себя шорох, сопровождаемый шумом, похожим на треск маленьких палочек. Звук был настойчивым и странно тревожным, и со временем Таша поняла, что существа, кем бы они ни были, двигались вокруг них по замыкающейся спирали. Наконец Пазел выбросил горящую ветку из их круга, и полдюжины крабов размером с подсолнух, с полупрозрачными глазными стебельками и тонкими паучьими лапками отпрянули в ночь.

— Ирракетч, — сказал Болуту. — Счастливые крабы. Не причиняйте им вреда. Их можно научить имитировать человеческую речь, как попугаев. Какая-то их часть — ноги, спина или коготь — смертельно ядовита.

Ибьен утверждал, что ничего не знает об этих существах. По его словам, он не покидал деревню ночью. Чуть позже, как будто достигнув какого-то трудного порога доверия, он заявил, что переехал жить к своему отцу всего год назад. По его словам, всю свою жизнь его родители жили раздельно, и большую часть этих лет он провел со своей матерью в городе Масалым на другом берегу залива. Но прошлой зимой она отправила его в умирающую деревню отца на Северной Песчаной Стене, чтобы спрятать от банд вербовщиков, которые отнимали у материка детей.

— Никому не говорите, — взмолился Ибьен. — Никто из жителей деревни не знает. Они бросили бы меня на произвол судьбы в залив или убили бы сразу. Они боятся укрывать беглецов.

— Из-за чего драка? — спросил Хаддисмал. — Угроза имперской территории, так?

Ибьен покачал головой:

— Враг — королевство Кариск, на востоке. Не так давно они были нашими друзьями — но мы не должны этого говорить. В любом случае я ничего не знаю о последней войне.

— Последней, — глухо повторил Пазел.

Командир турахов взглянул на Герцила.

— Я полагаю, — сказал он, указывая подбородком на Пазела, — что на рассвете ты отведешь нашего гения туда, чтобы он прочитал ту надпись.

— Возможно, — сказал Герцил.

— Возможно? — воскликнул Хаддисмал. — Черт бы побрал твои глаза, разве мы не за этим пришли?

— Он тоже не сможет прочитать надпись, — сказал Ибьен.

— Конечно сможет! — сказал Хаддисмал. — Переводить — это все, на что годится наш Мукетч. Этот коротышка может говорить, читать и писать на всех языках под Небесным Древом.

Герцил ничего не сказал, и Таша ждала, озадаченная. Турах преувеличивал Дар Пазела: тот позволял ему изучать новые языки всего несколько раз в год, в течение нескольких дней магического озарения, хотя впоследствии он никогда их не забывал. Во время этих интерлюдий он выучил около двадцати пяти языков. Но они заканчивались такими жестокими припадками, что он потратил свои сбережения за пять лет работы смолбоем (сумму, которую, как знала Таша, ее повар тратил на приготовление званого ужина) на лечение, которое не помогло. Тем не менее, вопрос Хаддисмала был хорошим. Они пришли сюда, чтобы что-то узнать. Почему бы не показать Пазелу мемориал?

Хаддисмал явно счел свой вопрос более чем хорошим:

— Ответь мне, Станапет. Не смей сидеть там безмолвно.

— Мое молчание не предназначено для того, чтобы тебя оскорбить, — сказал Герцил.

— Уже одно твое треклятое существование меня оскорбляет. Вы все приговорены к смертной казни: ты, эти два сопляка и остальная часть вашей банды. Отсроченный приговор, но не отмененный. Он будет приведен в исполнение, пусть сейчас вы все еще на свободе, бросая вызов командиру корабля.

— Кому? — спросил Пазел.

Таша могла бы его обнять. Даже Хаддисмал, казалось, разрывался между смехом и яростью. Ничто не было менее ясным, чем то, кто был главным на «Чатранде».

Турах вскинул руки:

— Я не могу говорить с вами, народ. Вы все чокнутые — не ты, Ибьен, не обижайся, ты вполне разумен для урода с рыбьими глазами. Поддерживай огонь, ради Рин. Да здравствует Его Превосходительство.

Он упал на бок. Младший турах повторил его похвалу императору, затем его примеру, и через несколько минут оба мужчины глубоко дышали. Остальные долго сидели, прислушиваясь к шуршанию крабов, крикам ночных птиц, шуму прибоя. Их разговоры шепотом ни к чему не привели; они, как и Хаддисмал, были слишком сбиты с толку, чтобы что-то понять.

Таша запомнит их улыбки. Горькие, возможно, даже расстроенные. Но ни один из них не был жестоким — даже Хаддисмал, в конце концов, хотя она видела ужасную жестокость этого человека. Это мир жесток, подумала она, а не его бедные глупые создания. Это мир пронзает великолепную чешуйчатую стену до тех пор, пока не пойдет кровь. Это мир делает тебя чудовищем, держит тебя за шею, сжимает и разжимает свои челюсти, пока что-нибудь не щелкнет.

Она оглядела Пазела, когда убедилась, что он на нее не смотрит. Он всегда будет худым, легким, чем-то меньшим, чем смертоносный боец. Но он вырос и усвоил уроки, которые она и Герцил преподали ему. Они были жестокими, эти уроки: каждый из них был сопряжен с болью, а у Пазела было мало природных дарований бойца. Но он хотел этого, сейчас, и уроки все изменили. «Однажды я буду защищать тебя, — сказал он ей, — вместо того, чтобы быть защищенным». Из дальнего конца большой каюты Фелтруп крикнул: «Ты уже защищаешь нас своим умом, умом ученого! Ты гений, Пазел Паткендл». Таша ударила его тренировочным мечом, потому что он потерял бдительность, чтобы ответить Фелтрупу. Она даже сейчас могла видеть шрам на его бедре, над пучком сорняков.

Тощий мальчишка, гений. Кто-то, кого она любит. Случится ли это с ним? Через три месяца, шесть месяцев, завтра? Проснется ли она и обнаружит, что на нее этими глазами смотрит животное?

Возможно, он меня ненавидит. Эта мысль снова ее подстерегла. Она знала, что больше никто ничего не подозревает и сам Пазел будет отрицать это до последнего вздоха. Разве они не были неразлучны несколько недель? Разве он не дрожал, когда она целовала его в последний раз?

И все же иногда люди знали больше, чем они предполагали. Возможно, в глубине души Пазел почувствовал то, в чем Таша уже была уверена: что она это заслужила. Заслужила не только его ненависть, но и всеобщую, заслужила, чтобы ее ненавидели, пытали, расчленяли, убивали. Почему? Таша не могла сосредоточиться на этом вопросе: между ней и правдой был газовый занавес, и хотя вопрос притаился там, как какой-то вульгарный актер, ожидающий своей реплики, она все еще не могла поднять занавес.

Но одно она знала точно: если Пазел еще не возненавидел ее, то очень скоро она даст ему повод.

Чья-то рука коснулась ноги Таши. Это был Герцил, его глаза были суровыми, но добрыми. «Больше не размышляй», — сказал он, и приказ в его голосе стал исцеляющим благодаря их многолетнему доверию. Его рука убралась, и Таша сделала все возможное, чтобы повиноваться.

Они подпитывали огонь. Наконец они нашли способ спать, который никого полностью не лишал его тепла. Таша легла, ее голова коснулась коленей Ибьена, а нога — плеча Герцила. Если что-то еще и было благословенным в этом мире, так это сон.

Ночные звуки, пустота, мир без людей. Она пила его, казалось, несколько часов. Ее разум был бдителен, но лишен воли и целеустремленности; ее сердце блуждало в пустоте. Она думала, что если ветер хоть немного поднимется, она уплывет прочь, превратившись в пепел, и ничто во вселенной не изменится.

И тогда из темноты мистер Фиффенгурт сказал:

— Есть еще что рассказать, ага?

Внезапно наступила более глубокая тишина, как будто все они ждали, когда можно будет вздохнуть. Таша гадала, кто ответит первым: Герцил, Пазел, она сама? И как только они ответят, кто первым сойдет с ума?

Но она этого не узнала, потому что воцарилось молчание. Никто из них, казалось, не был готов признаться, что бодрствует.

Глава 2. ЛЮБОВЬ И КАТАКЛИЗМ

Мир — это маленький дом. Если вы прислушаетесь, то услышите изгнанников, их ворчание. Они все это время находились в соседней комнате.

Зимние Медитации, ВАСПАРХАВЕН

21 илбрина 941

Таша не могла вспомнить те моменты в деревне, но Пазел мог. Когда тол-ченни ступили на разрушающуюся площадь, она повернулась к нему с расфокусированным взглядом, схватила его за руку и прошептала в ужасе:

— Я не хотела. Этого никогда не должно было случиться. Ты мне веришь?

Теперь, примерно тридцать часов спустя, лежа у огня, он посмотрел на нее — наконец-то прямо, потому что никто не проснулся, чтобы застать его за этим. Только сам огонь был на пути. С одной стороны он увидел растрепанную массу ее волос, совсем некрасивую, похожую на что-то, что выскользнуло из пропасти и испустило дух у колен Ибьена. С другой стороны, он мог видеть ее ноги под импровизированной юбкой. Покрытые синяками, гладкие, сильные. Он закрыл глаза, но это ничего не изменило; во всяком случае, ноги он видел даже более отчетливо. Думай, сказал он себе. Посмотри в лицо вчерашнему дню. Иначе страх вернется во сне, набросится на него, разорвет на части.

Хватка Таши была близка к мучительной.

— Несчастный случай, — сказала она. — Я пыталась это исправить, Пазел, я старалась изо всех сил.

С трудом он оторвал ее руки от своих плеч, затем держал ее, пока она дрожала, повторяя признание и умоляя ей поверить. «Я не дьявол», — безнадежно добавила она. Пазел был потрясен совпадением их мыслей. Он не строил никаких догадок, дьявольских или каких-либо других. Но он спрашивал себя, кем именно на Алифросе она могла быть.

Он дал ей воды, холодной, сладкой воды, которую Ибьен только что накачал из колодца. Пей глубоко, пей медленно, убеждал он. Это был единственный способ заставить ее замолчать.

Ибо, помимо ужаса перед безмозглыми людьми, внезапно возник ужас от заявления Таши о том, что она сделала их такими. Очевидно, с другого конца света. Что можно было на это сказать?

Он решил вообще ничего не говорить. Ибьен и его отец, мистер Исул, сказали достаточно. Они были взволнованы, как дети: посетители были первыми «проснувшимися» людьми, которых старик увидел за пятьдесят лет, Ибьен — за всю свою жизнь. Все еще работая ручкой насоса, Ибьен крикнул Болуту:

— Ты привез их из Масалыма, брат? Есть лекарство?

Болуту просто уставился на тол-ченни. Его язык был изуродован колдуном Арунисом, и он только недавно его восстановил (длому, подобно тритонам и морским звездам, могли регенерировать утраченные части самих себя). Теперь казалось, что язык так и не восстановился.

Герцил пришел в себя первым. Выругавшись, он вбежал в сторожку на краю площади, как раз вовремя, чтобы помешать остальной группе «Чатранда» ворваться внутрь. На всю оставшуюся жизнь Пазел запомнит стремительность этого человека, его абсолютную решимость. Герцил был в трауре: всего несколько недель назад женщина, которую он любил, была убита у него на глазах. Он имел такое же право, как и любой другой, на паралич, на шок. В сторожке у ворот турахи подняли копья; мистер Альяш, опытный убийца, угрожающе направился к нему. Герцил даже не обнажил свой меч. Они не могут войти, повторял он. Они должны вернуться на корабль.

Наставник Таши был самым смертоносным бойцом в Чатранде, за исключением, возможно, его старого наставника Сандора Отта. Но Альяш также тренировался с Оттом. И турахи были смертоносны: коммандос, обученные сражаться и убивать сфванцкоров — воинов-жрецов Мзитрина, — а также охранять самого императора Арквала. Откуда Герцил мог знать, что они не нападут? Ответ был очевиден: он не знал.

И все же кровопролития не произошло. Отряд, ругаясь, отступил к прибрежной дороге за стеной. Как только они вышли из сторожки, Герцил повернулся и крикнул Пазелу на по-толясски:

— Держи их всех внутри! Длому и... тех, других. Держи их подальше от посторонних глаз! И принеси свежей воды: столько, сколько вы трое сможете принести в одиночку. Быстрее, парень! Без воды никто не вернется на этот корабль!

Пазел повиновался; в тот момент он подчинился бы приказу есть песок или прыгнуть в колодец; чему угодно, лишь бы прорваться сквозь барабанный бой внутри него. Все они животные. Эпидемия, чума. К этому моменту на площадь выползло еще несколько длому, и Болуту пришел в себя достаточно, чтобы попросить воды для корабля. Длому, добродушные по природе, побежали за бочонками, но сосуды, с которыми они вернулись, были действительно маленькими: не более тридцати галлонов в каждом. Пазел и Болуту выкатили их ожидающим мужчинам, и при виде крошечных бочонков даже Фиффенгурт вышел из себя.

— Это не составит и половины порции на человека! Нам нужно в десять раз больше только для начала! И мужчины голодны. Дьявол, из чего будет готовить Теггац?

— Мы принесем еще, когда вы вернетесь за нами, — сказал Герцил. — Идите сейчас и больше не задавайте вопросов. Вы же знаете, что я бы ответил, если бы мог. Верно?

— Да, — сказал Альяш. — Отт научил тебя так же бережно хранить секреты, как и меня.

— Первым уроком Сандора Отта было выживание, — сказал Герцил, — и выживание — это все, о чем я думаю. Иди, Альяш! Мы утопаем в сугробах пороха, а ты ругаешь меня за то, что я не зажег спичку.

Они последовали (почти погнались) за мужчинами обратно к лоцманской лодке и смотрели, как те гребут к «Чатранду», где люди толпились, как нищие, у планшира. Элкстем спрятал корабль за самым большим островком, вне поля зрения из залива. Это была разумная предосторожность, поскольку они не пробыли и часа в окрестностях мыса Ласунг, когда мимо прошли три неизвестных корабля: стройные суденышки, идущие с востока на юго-восток со всей парусиной, которую они могли нести. Они были изранены в боях и в любом случае слишком малы, чтобы угрожать «Чатранду», но кто мог сказать, что последует за ними по пятам?

Ответ на этот вопрос, когда он пришел, принес с собой второе ужасное потрясение этого нового мира. Это произошло вскоре после противостояния у сторожки. Пазел и Таша обыскивали деревню в поисках Болуту, который выбежал на улицы в полубессознательном состоянии, как выживший после резни. Отец Ибьена сказал что-то о еде и заковылял прочь. Пазел и Таша вспотели: внутри стены не было ни ветерка. С песчаных дорожек и из не застекленных окон на них со страхом взирали длому. Однажды мальчик лет пяти или шести выскочил из дверного проема, и споткнулся о ноги Пазела.

Сначала мальчик увидел человеческие руки, затем в ужасе посмотрел на бледное, кареглазое человеческое лицо Пазела и закричал. «Не волнуйся, мы друзья», — отважился сказать Пазел. Но мальчик с воплем убежал обратно в дом, и на его губах было одно слово: «Монстры!»

Деревня была маленькой, и вскоре они добрались до вторых ворот, цепи на их ржавой решетке лопнули, а сами ворота были подперты бревнами. Пройдя через них, они оказались к западу от деревни, на тропинке, которая вела через покрытые травой дюны в низкорослый лес. У кромки деревьев, прислонившись спиной к небольшому, истерзанному ветром дубу, сидел Болуту. Его лицо было мрачным и рассеянным. Они уже собирались окликнуть его, когда голоса из-за ворот начали тревожно кричать:

— Прячьтесь! Тушите огни! Фургоны внутрь! Приближается армада!

Они нырнули обратно за стену. Теперь на них никто не пялился. Дети бежали, плача; женщина подхватила двух детей на руки и бросилась в укрытие. Мальчики-длому сидели на корточках за парапетом на вершине стены, подняв головы достаточно высоко, чтобы видеть залив. Пазел и Таша быстро нашли лестницу и присоединились к ним.

Армада походила на видение проклятых. Четыреста или пятьсот кораблей немыслимых размеров и свирепости неслись на восток под звуки рожков и грохот барабанов. Корабли, которые затмевали великий «Чатранд», корабли, которых тянули ужасные змеи или паруса, похожие на воздушных змеев — они вытягивались перед кораблями, как привязанные птицы. Корабли, грубо построенные и сомнительно отремонтированные почерневшими бревнами, одетые в обожженную броню, напичканные пушками, баллистами и странными, белыми, как кость, устройствами, которые Пазел не мог идентифицировать. Яркая пелена окружала армаду, и Пазелу показалось, что он видел ее раньше, хотя и не мог сказать, где. Пелена была ярче в тех местах, где суда казались почти разрушенными: местами она была настолько яркой, что он вообще не мог на нее смотреть. На палубах стояли похожие на котлы устройства, изрыгавшие огонь, и толпы фигур ухаживали за топками, подгоняемые кнутами и копьями.

Жители деревни были напуганы не меньше людей; они шептали, что видели много ужасного, но эта армада была совершенно другого масштаба. Некоторые смотрели на вновь прибывших с новым испугом, как будто суда, бесконечно проходящие мимо мыса, должны были иметь какое-то отношение к их прибытию.

— Они направляются в Кариск, — сказал Ибьен, который был среди мальчиков. — Они собираются уничтожить его, да?

Мальчики указывали на Болуту, в отчаянии качая головами. Он не отходил от своего дерева у дюн, и они не сомневались, что лидеры армады заметят его и пошлют отряд на разведку.

Но ужасный флот не проявил никакого интереса к деревне — и это была необыкновенная удача, потому что небольшой поворот любого из кораблей к берегу показал бы «Чатранд», неподвижный, как смерть, за своим островом. Проходили часы; вереница кошмарных кораблей тянулась мимо них, молчащих и испуганных. Только ближе к вечеру, когда бриз с Неллурока начал охлаждать деревню, мимо пронеслось последнее судно, и звуки барабанов и рожков начали затихать.

Таша и Пазел покинули деревню через те же ворота, что и раньше. Там сидел Болуту, как и в течение последних пяти часов, зарываясь черными пальцами в песок. Когда они подошли к нему, он не поднял глаз.

Его голос, однако, остался мягким и рассудительным.

— Вымпелы наши, — сказал он.

— Вымпелы? — спросила Таша. — На тех кораблях, вы имеете в виду?

— Да, вымпелы на тех кораблях. Леопард, прыгающий по красному солнцу Бали Адро. Это имперский штандарт. И армада пришла с запада, из центра Бали-Адро.

Пазел почувствовал себя больным и преданным.

— Это и есть ваши друзья? — требовательно спросил он. — Добрые маги, которые послали вас на север сражаться с Арунисом, те, кто может видеть вашими глазами? Те, о ком вы говорили, что они примчатся нам на помощь, как только мы высадимся на берег?

— О, Пазел, конечно, нет, — сказала Таша. — Они обманщики, верно, Болуту? Подняли цвета Бали Адро, чтобы кого-то одурачить?

Теперь Болуту действительно поднял глаза.

— Я не знаю, кто они... Сумасшедшие, я бы предположил. Сумасшедшие могут поднимать любой флаг, узурпировать любое наследие, сидеть на любом троне. Но послушайте меня, вы оба: это не мой мир. Эти развалины, эти неграмотные крестьяне, эта чума на умах людей. Это не мое, говорю вам.

— Вас не было двадцать лет, — сказал Пазел.

— Два десятилетия никогда не смогли бы привести к таким изменениям, — сказал Болуту. — Бали Адро был справедливой империей, просвещенной. Годы голода остались позади. Маукслары, архидемоны, все были мертвы или побеждены; Круг Скорма был разорван. Наши соседи не представляли угрозы, а наши внутренние враги, Вороны, о которых я говорил, были заключены в тюрьму или рассеяны по дальним землям. Мы жили здесь в безопасности, в безопасности и покое.

— Иногда изменения действительно происходят быстро, — сказал Пазел. — Шесть лет назад Ормаэл все еще был страной. Теперь это просто еще одна территория Арквала.

— Пазел, — сказал Болуту, — это даже отдаленно не одно и то же. Этот мир древнее всего, что сохранилось на Севере. Кодекс длому, из которого вытекают наши законы, был написан до того, как на вашем полуострове Чересте было срублено первое дерево. И хотя ваши правители были свергнуты, а ваш город сожжен, ваш народ не превратился в зверей.

— Ну, треклято очевидно, что мы будем, если останемся здесь, — сказал Пазел. — Возможно, уже слишком поздно. Мы все пили из этого колодца.

Болуту покачал головой:

— Эта болезнь не заразна. Это был первый вопрос, который я задал отцу Ибьена. Кстати, вот он, идет к нам.

Старый длому, мистер Исул, ковылял к ним по дороге из леса, неся вязанку хвороста и шерстяной мешок. Его серебристые волосы потускнели от возраста, но глаза не изменились.. Однако они были обеспокоены, и не только необходимостью сохранять равновесие на изрытой колеями дороге.

— Откуда он знает, что это не заразно? — спросила Таша.

Болуту не сводил глаз со старика:

— Он сказал, что были эксперименты. Когда стало ясно, что чума вышла из-под контроля. Они заперли незатронутых людей и тол-ченни вместе, заставили их делиться едой, водой, уборными. Но те люди, которых делили все с тол-ченни, вырождались не быстрее, чем те, у кого вообще не было контакта.

— Мне кажется, что каждый человек к югу от Правящего Моря заразился этой болезнью, — сказала Таша.

— Да. Но не друг от друга.

Пазел потерял терпение.

— Меня не волнует, подхватили ли они ее от дождевых червей или нет, — сказал он. — Что-то в этой вашей стране дало ее людям и заставило распространиться, как лесной пожар.

Старик как раз подходил к ним; он приветливо кивнул, но с явным беспокойством. Он положил свою вязанку хвороста, но мешок держал в руках.

— Не как лесной пожар, — сказал он. — Скорее как снегопад. Везде сразу, но мягко, незаметно. Сначала мы не обратили на это внимания. Кто возражает против нескольких снежинок на ветру? — Он посмотрел на них, и его глаза были далеко-далеко. — То есть до тех пор, пока они не превратятся в снежную бурю.

— Эта чума имеет отношение к разбуженным животным, — сказала Таша. Остальные с изумлением посмотрели на нее. — Ну, разве это не логично? Животные внезапно обретают человеческий разум, люди внезапно превращаются в зверей?

Феномен пробуждения животных был странной частью жизни в Алифросе на протяжении веков. Странное и чрезвычайно редкое явление, по крайней мере, на Севере: настолько редкое, что большинство людей никогда не видели такого существа. Но за последние несколько лет количество пробуждений резко возросло.

— Есть ли на Юге проснувшиеся животные, мистер Исул? — спросил Болуту.

Беспокойство на лице старика усилилось.

— Мыслители, вы имеете в виду? Звери, обладающие разумом и человеческой речью? Нет, больше нет. Они были злыми созданиями — эти маукслареты, маленькие демоны. — Он опустил глаза, внезапно смутившись. — По крайней мере, так нам сказали.

— Что с ними случилось? — спросил Пазел, страшась ответа.

Исул провел пальцем по горлу.

— Истреблены, все истреблены, — сказал он. — Еще когда я был ребенком. И это все еще закон страны: ты обязан убить Мыслителя на месте, прежде чем он применит черную магию против твоей семьи, твоих соседей, короны. Тебе может сойти с рук укрывательство тол-ченни, если будешь осторожен — в Масалыме есть даже место, где их разводят, — но если тебя поймают с думающей мышью или птицей под твоей крышей, это будет топор. Они все мертвы, вот что я думаю. И если они еще остались, вы можете быть уверены, что они не дадут вам знать, что могут думать. Вы можете смотреть прямо на одного из них, бродячую собаку, дюнную черепаху, и ничего не узнать.

Теперь настала очередь Таши посмотреть на Болуту с яростью.

— Мы никогда не должны были вам доверять, — сказала она. — Они начали убивать разбуженных животных, когда он был ребенком? Это было намного больше, чем двадцать лет назад! Почему вы не предупредили нас? Вы понимаете, что мы могли бы сделать?

На борту «Чатранда» была проснувшаяся крыса, их дорогой друг Фелтруп Старгрейвен. Несмотря на его подозрения, что на берегу их ожидало что-то ужасное, он хотел присоединиться к высадившейся группе — разделить любую опасность, как он сказал. Они почти согласились.

Старик положил руку на бок своего шерстяного мешка, нащупывая что-то внутри. Он неуверенно взглянул на Болуту.

— Двадцать? — сказал он.

Болуту поднялся на ноги и отряхнул пыль с бриджей.

— Мистер Исул, — сказал он, — будьте так добры, назовите нам сегодняшнюю дату.

— Вы знаете, что я не могу, — сказал Исул немного раздраженно.

— Года будет достаточно.

Именно тогда Пазел заметил дрожь в голосе Болуту. Старик, однако, успокоился.

— Вот все, что я знаю, — сказал он. — Мы здесь не совсем потеряли связь с материком. Сейчас тридцать пятьдесят седьмой год, девятый год пребывания его величества на троне.

Таша посмотрела на Болуту:

— На Юге вы пользуетесь другим календарем. Вы сказали нам это несколько недель назад.

Болуту кивнул, его лицо странно исказилось. Он наклонился, вытащил палку из свертка старика, прищурился на нее и даже поковырял кору.

— Конечно, после стольких лет в Арквале вы должны знать оба календаря, — сказал Пазел.

Еще один кивок. Болуту поднял палку и осмотрел ее, как бы изучая ее прямолинейность. Она была не очень прямой.

— Что не так? — резко спросила Таша. — Что вы пытаетесь нам сказать?

— Если мистер Исул прав...

— Если вы мне не верите, вперед, спросите кого угодно, — сказал старик.

— ...то мы довольно недооценили наше время на Неллуроке. По моему календарю сейчас одиннадцать сорок четвертый год по Западному Солнечному Календарю, и мы находимся в море уже два столетия.

В наступившем молчании Пазел услышал барабаны армады, все еще слабо отдававшиеся эхом от залива. Он услышал шум прибоя на северном пляже, ветер в лесу, крик ястреба, кружащего над заброшенной башней. Затем другой звук, слабое хлопанье, совсем рядом. Мистер Исул поднял свой мешок и потыкал в него содержимым.

— Лесные куры на ужин, — сказал он.

Теперь, лежа без сна в темноте рядом со своими товарищами по кораблю, Пазел почти желал, чтобы армада обрушилась на деревню, высадила какую-нибудь невиданную армию и перебила их всех. Одиннадцать сорок четыре. Его разум все еще визжал от смеха при этой мысли — абсурдно, нелепо, скажи мне что-нибудь другое, — но сердце, тело и нервы не были так уверены.

Красный Шторм. Полоса алого света, протянувшаяся с востока на запад через Неллурок. Они плыли прямо в него; свет внутри был жидким, ослепляющим; он заполнил их одежду, их легкие, в конечном счете, их разумы, пока они не поплыли в свете, как рыбы в красном аквариуме, а затем исчез.

И позже, когда он, Таша и другие начали обсуждать это: разве все они не задавали один и тот же вопрос? Как долго я там пробыл? Почему я потерял счет времени?

Нипс и Марила думали, что это длилось несколько дней. Но Герцил чувствовал, что прошло шесть или восемь часов, а Энсил, женщина-икшель, которая стала их другом и союзником, говорила о «том слепом красном утре». Сам Пазел не осмеливался гадать, и когда он спросил Ташу, как долго, по ее мнению, они провели в Шторме, она посмотрела на него со страхом. «Не слишком долго», — ответила она. Но ее голос не принес ему утешения.

Двести лет. Как он сможет жить, веря в это? Если это правда, то все, кого он оставил позади, мертвы. Больше никаких поисков его матери и сестры. Больше нет надежды на то, что однажды его отец, капитан Грегори Паткендл, вернется и попросит прощения у своего брошенного сына.

Разозлившись, Пазел открыл глаза. Рин, как бы он хотел поговорить с Нипсом. Пазел чувствовал себя удивительно потерянным без маленького смолбоя, своего первого друга на «Чатранде». Нипс был умен и яростно защищал своих друзей, но он также был вспыльчивым человеком, умеющим попадать в неприятности. Посмотрите на него сейчас: пойманный в ловушку вместе с Марилой, капитаном Роузом и дюжиной других — все они взяты в заложники в каюте, наполненной отравленным паром, который убьет их, если они перестанут им дышать. Что с ними будет? Выйдут ли они когда-нибудь из этой комнаты живыми? Каждая мысль о его друзьях была черной и ужасающей, как то погружение в море.

Он снова изучил Ташу: гладкое яблочко плеча, желтая прядь волос на ее губах. День ото дня то, как он смотрел на нее, менялось. Он хотел быть с ней все время. Это очарование почему-то пристыдило его. Таша была одной из немногих женщин на «Чатранде», и если Пазел не мог перестать думать о ней таким образом, не мог спать, видя эти гладкие конечности, не мог избавиться от мысли, что, когда наступит конец света, они смогут делать все, что им заблагорассудится в последние часы... тогда как насчет остальных мужчин?

Но ты любишь ее, Пазел. С тобой все по-другому.

Дело было не в этом. Порядок на «Чатранде» рушился. Арунис все еще был на борту, надежно спрятавшись; они могли чувствовать присутствие чародея, как дуновение чего-то взрывчатого в затхлом воздухе. Ситуация с заложниками, тем временем, продолжалась уже шестую неделю, и конца ей не было видно. Капитан не мог руководить из клетки, но моряки никому так не доверяли, как дикому, жадному, неуравновешенному Нилусу Роузу. Он их терроризировал, но заставлял работать ради их собственного выживания. Теперь они ссорились между собой: то, что Роуз жестоко подавлял. Смогут ли даже турахи сохранить мир? Когда ужасные новости распространятся, попытаются ли они? Было ужасно осознавать, что их безопасность зависела от этих людей, элитных убийц и части той же имперской армии, которая разграбила его город и избила его самого до комы. Если они отчаются, начнется анархия, карнавал судного дня. И кто, в таком случае, защитит женщин? Кто остановит мужчин, которые решили бы умереть, но испытать свои последние, низменные удовольствия с Ташей Исик?

Он слышал их бормотание, мерзкое и откровенное (как часто они забывали о его знании языков). Что им было нужно, как именно они хотели, чтобы она прикоснулась к ним, кем, по их мнению, она уже была...

— Паткендл.

Пазел подпрыгнул. Это был Герцил, который прошептал. Толяссец лежал с открытыми глазами, пристально глядя на него, и Пазел покраснел, гадая, насколько Герцил угадал его мысли.

— Я не...

Герцил приложил палец к губам, затем какое-то время внимательно слушал. Наканец он поднялся на ноги, жестом приказав Пазелу сделать то же самое. Пазел встал, осторожно балансируя среди спящих. Герцил быстро двинулся по пляжу в сторону залива. Пазел неохотно последовал за ним. Два шага от огня, и ему стало холодно.

Луна внезапно засияла, и, оглянувшись, Пазел увидел, как она выходит из-за искривленного сука́ — башни Нарыбир. Герцил шел в пене, сквозь радужные нити прибоя.

— Делай, как я, — прошептал он. — Оставайся достаточно глубоко, чтобы скрыть свои следы. Я не хочу, чтобы они проснулись и последовали за нами.

Он направился на запад, а Пазел, расплескивая воду, побрел за ним.

— Ты ведешь меня читать этот мемориал? — спросил он.

— Нет, — сказал Герцил. — Я солгал там, парень. Я смог достаточно хорошо прочитать надпись. Это на их общеимперском, и даже буквы напоминают арквальские. Но сообщение несколько ужасное.

— Что там написано?

Герцил остановился. Потом он заговорил, не оглядываясь на Пазела:

— Здесь двести предателей были брошены закованными в цепи в море. Здесь Сопротивление Чалдрилов встретило свою кончину. Мы — Бали Адро, Безграничность; со временем мы завоюем солнце.

Пазел почувствовал эти слова как удар в грудь.

— О, Рин, — это было все, что он мог сказать.

— Я подумал, что лучше пощадить остальных, — сказал Герцил. — Они услышали достаточно плохих новостей сегодня вечером. Пошли, парень.

С этими словами он вышел из полосы прибоя и снова начал подниматься по пляжу.

— Но куда мы идем? — спросил Пазел, поспешая за ним. — Ты нашел деревню, похожую на ту, что за проливом?

— Ничего подобного. Ибьен сказал правду: это место заброшено.

— Тогда что мы здесь делаем?

— Шпионим, — сказал Герцил. — А теперь придержи язык.

Они пересекли пляж и поднялись на дюны, которые были высокими, увенчанными кустарником и отбрасывали черные тени. Это была, пожалуй, самая странная прогулка в жизни Пазела: они были голыми и замерзающими, огромные крабы внезапно бросались поперек их пути, поднимая бронированные клешни. Шпионить за кем? Болуту утверждал, что на его любимом Юге все еще есть другие народы, не длому и не люди. Неужели они ждут их впереди?

Они пробирались по тропинке через дюны. Герцил то и дело наклонялся, чтобы поднять с земли какую-нибудь маленькую веточку или ракушку, которую он рассматривал, а затем отбрасывал в сторону. Таким образом, они прошли милю или больше. Идти было тяжело, но от напряженной работы стало теплее.

— Герцил, — спросил Пазел, — что происходит с Ташей? Ты знаешь?

Герцил остановился и сделал глубокий вдох.

— Не могу сказать, — ответил он наконец, — и я никогда точно не знал, что с ней происходит, начиная с того дня, когда императрица Маиса послала меня в Этерхорд присматривать за ее семьей. Но, кажется, мы должны ожидать, что ее состояние ухудшится прежде, чем оно улучшится. Станет совсем плохим или, по крайней мере, еще более возбужденным. Рамачни, Оггоск, сам Арунис — каждый практикующий маг, с которым она когда-либо сталкивалась, проявлял интерес к Таше, и это не случайно. И теперь, когда мы сталкиваемся с потоком магии, сама Таша начала меняться.

— Она меняется, да. Но во что она превратится?

— Не буду озвучивать свои догадки, пока не смогу им больше доверять, — сказал Герцил. — И все же в одном я уверен: Таше предстоит испытание, которое потребует от нее всех сил. И, поскольку ты ее друг, Пазел — незаменимый друг, — это может потребовать того же от тебя.

Он зашагал дальше, и Пазел, мрачно размышляя над его словами, изо всех сил старался не отставать. Наконец они добрались до места, откуда могли слышать отдаленный гул Неллурока справа от себя. Перед ними возвышалась самая высокая дюна, которую они когда-либо видели, огромный песчаный холм, увенчанный плоскоколосником и кустарником.

— Когда мы достигнем вершины, ты должен двигаться так же, как я, — сказал Герцил. — Плоские, как змеи, мы медленно — очень медленно — поползем через кусты.

Последовал долгий, неуклюжий подъем. На полпути к вершине Герцил на мгновение остановился и молча указал на юг. Пазел обернулся и почувствовал трепет удивления: низко над горизонтом висел бледно-голубой огонек, меньше луны, но больше любой звезды.

— Что это? — прошептал он.

— Легенда Юга оказалась правдой, — тихо ответил Герцил. — Полярная Свеча, Маленькая Луна Алифроса. К северу от Правящего Моря ее нельзя увидеть даже мельком, никогда. Болуту говорит мне, что многие на Юге думают, что она имеет власть над их жизнями и судьбами. Пойдем, мы почти на месте.

На плоской вершине дюны корни кустарников и плоскоколосника связали песок в волокнистый ковер. Герцил пополз вперед, держа голову значительно ниже уровня травы. Пазел подражал ему, мысленно ругаясь, когда колючки и шипы впивались в его кожу. Были и ползающие, кусающиеся насекомые, а также множество маленьких нор, из которых доносились шуршание. Я был бы несчастен, подумал Пазел, даже полностью одетый.

Дюна была широкой, но в конце концов они ее пересекли и вдруг оказалось, что они лежат бок о бок, глядя вниз на широкую песчаную котловину. Она была размером примерно с деревенскую площадь на другой стороне пролива и со всех сторон окружена дюнами, за исключением узкого прохода на северной стороне, ведущего вниз к морю.

В центре котловины потрескивал костер, несколько больший и яркий, чем их собственный. И у костра скорчились три фигуры.

— Люди! — прошептал Пазел.

— Да, — сказал Герцил.

— Но не тол...

— Не тол-ченни, да. Как можно тише, Пазел, и наблюдай.

Люди жарили на вертеле маленького зверька. На них была изодранная одежда — но это была одежда, а не обрывки и лохмотья, как у тол-ченни. На самом деле здесь было что-то вроде лагеря: ящики, сложенные как строительные блоки, импровизированная палатка из грубой ткани, кувшины и амфоры, стоящие на песке. И фигуры были вооружены: мечи, кинжалы, какая-то дубинка. Все трое выглядели сильными и ловкими.

Двое были мужчинами. Фигуре слева, поворачивавшей вертел, могло быть лет сорок: у него было суровое лицо и черные волосы с проседью, которые локонами ниспадали на плечи. Напротив него присел на корточки более молодой и гораздо более крупный мужчина, большой, как любой турах. Его глаза были закрыты, а руки сложены перед собой; он вполне мог произносить молитву. Третья фигура, стоявшая к ним спиной, была молодой женщиной.

— Значит все вранье, — прошипел Пазел. — Чума разума, она не всех уничтожила! Герцил, может быть, это никогда не случалось нигде, кроме этой деревни. И, если они ошибаются насчет чумы, они могут ошибаться и насчет двухсот лет!

— Спокойнее, парень, — сказал Герцил.

Но Пазела, внезапно ухватившегося за надежду, было не успокоить:

— Может быть, деревня была на карантине — далеко от материка, понимаешь? — именно потому, что все там сошли с ума, как длому, так и люди.

— Ну, ну, — сказал Герцил. — Люди стали идиотами, а длому в то же время стали жертвами общего заблуждения относительно причины, так?

— Почему нет? Это более вероятно, чем то, что они утверждают, верно?

— Последи за девушкой, Пазел.

Пазел поглядел: она поднимала с углей почерневший чайник. Повернувшись, она наполнила три чашки, стоявшие рядом с ней, дымящимся напитком. Пазел увидел ее силуэт на фоне огня и подумал, что его сердце остановится.

— Неда, — сказал он.

— Ага, — сказал Герцил.

— Айя Рин, — прошептал Пазел. — Герцил, она выглядит точь-в-точь как моя сестра Неда.

— Возможно, это именно она.

Пазел беспомощно уставился на воина. Он не мог говорить от страха. Сошли с ума вовсе не жители деревни, Таша и половина человеческой расы. Всего лишь он, Пазел. Он на самом деле сумасшедший: он на мгновение закрывал глаза, а когда снова их открывал, то оказывался в лазарете, в лихорадке, десятый день без воды; или все еще связанным в той пещере на Брамиане. Это было единственным объяснением.

— Когда один из мужчин отвернется, — сказал Герцил, — попытайтесь мельком увидеть его шею.

— Ты никогда не встречался с моей сестрой. Ты не можешь знать, как она выглядит. Герцил, я думаю, что сошел с ума.

— Перестань. Я смотрел на ее портрет сотни раз. Он много лет висел в кабинете доктора Чедфеллоу в Этерхорде, рядом с портретом твоей матери и твоим. Теперь он висит в его каюте. Но этому портрету, должно быть, лет десять. Я не мог быть уверен, что это она, пока ты сам ее не увидел.

— Но как, во имя треклятых воющих Ям, она могла оказаться здесь?

— Смотри! Вот ответ, или начало одного из них.

Более старший мужчина потянулся за чем-то справа от себя. Он наклонился вперед, и его длинные волосы упали с шеи. В свете костра стала видна черная татуировка, узор из штрихов и ромбов.

— Лорд Рин наверху, — сказал Пазел. — Это мзитрини.

Да, так оно и было: трое граждан Пентархии Мзитрин, вражеского государства, соперничающей державы, которая веками сражалась с империей Арквал — от одной кровавой ничьей до другой. Доктор Чедфеллоу всегда утверждал, что отдал Неду в руки дипломата-мзитрини, чтобы спасти ее от превращения в рабыню или наложницу какого-нибудь арквали. Да, это возможно, подумал Пазел: она могла перенять их обычаи, их верования. За пять лет она могла стать почти кем угодно.

— Что нам делать? — прошептал он.

— Я привел тебя сюда, чтобы ты помог мне принять решение, — сказал Герцил. — Они мзитрини, будь уверен. Это означает, что они, как и мы, каким-то образом пересекли Правящее Море. Но они не простые моряки. Эти татуировки провозглашают священный сан. Они сфванцкоры, воины-жрецы. И если они решат напасть на нас, они победят.

— Неда не нападет на меня.

— Пазел, если она дала Последнюю Клятву и стала настоящим сфванцкором, она сделает все, что прикажет ее предводитель. В некоторых частях Мзитрина новоприбывшим приказывают прыгать по одному в закрытую яму. У большинства дно усыпано лепестками роз, но один приземляется на острые, как бритва, колья. Остальные чтят его жертву молитвами и пробуют его кровь для дисциплины.

— Это ужасно!

— Не хуже того, что выносят турахи. Однако у этих троих может быть особая причина ненавидеть нас: потеря их корабля. Мужчины были на борту «Джистроллока», когда он поравнялся с нами в Симдже. Осмелюсь предположить, там была и твоя сестра.

— Она говорила со мной, — внезапно сказал Пазел. — Девушка-сфванцкор в маске прошептала мне в святилище — она сказала мне отвернуться от зла, как будто можно... Герцил, как они могут быть живы? Мы потопили «Джистроллок» несколько месяцев назад, посреди Правящего Моря.

— Месяцев, — повторил Герцил. — Или двести лет назад?

Пазел замер, затем опустил лицо, уткнувшись лбом в песок.

— Если мы решим поговорить с ними, — сказал Герцил, — давай постараемся не говорить об этом. До сих пор это было секретом, который знали только мы, Таша и Болуту. Пусть пока так и останется.

— В любом случае, это неправда, — сказал Пазел. — Эта часть не может быть правдой.

— Почему? — спросил Герцил.

— Потому что, если прошло двести лет, значит, весь заговор провалился. И война, должно быть, давно закончилась, если дело вообще дошло до войны.

— Конечно, — сказал Герцил.

— И твоя императрица Маиса мертва, и все, о ком мы заботились, все, кто знал наши треклятые имена.

— Катастрофы немыслимы только до тех пор, пока они не произойдут. Вы, ормали, должны это знать.

— Тогда я скажу тебе, почему, — сказал Пазел. — Потому что, если это правда, я действительно сойду с ума. Стану треклятым лающим сумасшедшим.

Рука Герцила скользнула ему под подбородок. Мягко, но с железной силой он приподнял подбородок Пазела. В лунном свете его глаза казались острыми и настороженными.

— Пожалуйста, — сказал он, — не сходи.

Мзитрини чувствовали запах кролика, потрескивающего на вертеле. Они с трудом удерживались от того, чтобы не вытащить тушу из огня и не сожрать ее, хотя внутри она наверняка была сырой. Они вышли на берег голодные и нашли только крабов. Они уже четыре дня питались крабами — если быть точным, ножками и глазными стебельками крабов: тела этих существ оказались ядовитыми. Настолько ядовитыми, что их предводитель, Кайер Виспек, чуть не умер: его горло распухло, и он боролся за каждый вздох. Придя в себя, он процитировал старую религиозную пословицу об обжоре, который подавился дужкой украденного гуся, и младший сфванцкор рассмеялся.

Они снова рассмеялись, когда он показал им кролика и спросил, не лучше ли им подождать утра. Затем настала очередь Джалантри процитировать священную книгу.

— «А если утро никогда не наступит, что тогда, душа моя?» — сказал он, выбравшись из палатки.

Их предводитель улыбнулся, но лишь слабо: никто не мог зажечь свет души. Это было притязание человека на вечность, его дар от всемогущества, которое некоторые называли Рин, Богом или Богами, но которое мзитрини никогда не осмеливались сковать именем.

Джалантри, как мальчишка, бросился разводить костер. Неда освежевала и выпотрошила кролика, в то время как Кайер Виспек вышел на пляж, чтобы прикоснуться к Неллуроку и тихо прошептать что-то пятистам братьям, которые там погибли.

К тому времени, как он вернулся, кролик уже шипел. Теперь, потягивая солоноватый чай, они чувствовали, что этот запах уже питает их, как закуска к пиршеству.

Джалантри первым увидел незваного гостя: юношу, стоящего в кустах на высокой восточной дюне, освещенного лунным светом и смотрящего вниз.

— Вруч, — выругался он. — Я думал, мы их прогнали.

Кайер Виспек перестал поворачивать вертел.

— Он первый, кто пришел к нам с востока, — сказал он. — Как странно. Земля заканчивается всего в нескольких милях в ту сторону. Возможно, он учуял кролика.

Неда взглянула на мальчика и пожала плечами.

— Он не сможет получить ничего из моего, — сказала она.

Большая грудь Джалантри грохотнула от смеха. Но их предводитель остановил его движением руки. Юноша направился к ним, скользя вниз по дюне. Они поднялись, напрягшись. Ни один из безмозглых людей никогда не пытался приблизиться к ним, даже незаметно. Этот человек должен был знать, что за ним наблюдают, и все же он пришел. Тень дюны скрывала его черты. Но сомнений быть не могло: он намеренно приближался. Они осмотрели котловину со всех сторон: других людей не было. Неда вытащила свой кинжал. Джалантри вытащил из костра горящую палку и шагнул вперед, размахивая ею.

— Эй, эй! Прочь! — крикнул он голосом, предназначенным для отпугивания собак. Юноша на мгновение остановился. Затем он глубоко вздохнул и продолжил идти к ним.

Кайер Виспек наклонился и поднял с камень размером с кулак, лежавший рядом с костром.

— Я собираюсь его убить, — сообщил он им довольно печально. — Если они потеряют свой страх, они не дадут нам покоя. Не помогайте; будет легче, если он не побежит.

Неда прищурилась на фигуру, интуиция собиралась внутри нее подобно шторму. Затем Кайер прошел мимо Джалантри и подождал, слегка отвернувшись от юноши, с камнем в руке. Он никогда не промахивался. Кролик, возможно, был не ближе, когда он раздробил ему череп.

Юноша добрался до подножия дюны и вышел из тени. Кайер Виспек развернулся и изо всех сил швырнул камень. И Неда закричала.

Звук летит быстрее, чем любая рука — и Пазел выжил, потому что разум Кайера был еще быстрее. Кончиками пальцев он отклонил камень, когда его отпускал, и тот пролетел мимо цели. Когда юноша вздрогнул и пригнулся, Неда выбежала вперед, выкрикивая его имя.

— Стой! — проревел голос с вершины дюны. Вторая фигура, взрослый мужчина, летела вниз по его затененному склону:

— Тронь этого мальчика, и, клянусь, я отправлю вас на встречу с вашими безликими Богами! Черт бы тебя побрал, Пазел, я никогда не должен был соглашаться...

Юноша посмотрел на Неду. Ему было скорее стыдно, чем страшно, когда он стоял перед ней без единого лоскутка одежды. Другое тело, но тот же свирепый, неловкий взгляд. Она видела этот взгляд десять лет назад, когда он стоял в выложенном плиткой тазу, а Неда, старшая сестра, приближалась с губкой.

Объятие, которое она ему подарила, было чисто инстинктивным, как и слезы, которые она пролила в едином громком всхлипе. Но прежде чем он смог ответить на объятие, она отпустила его и отступила назад, глядя на него сквозь слезы. Сфванцкор не мог обнять его. Сестра не могла поступить иначе.

Глава 3. ОРФУИН-КЛУБ

Кто посеял рожь и сорго в мрак речной?

Кто с надгробьями шептался в час ночной?

Кто плясал в грозу всю осень напролет?

Пусть на Реку он посмотрит и вздохнет.

Анонимный гимн, ВАСПАРХАВЕН

— Арунис, чего ты боишься?

Говоривший был невысоким, круглолицым, пузатым мужчиной в очках с толстыми стеклами, одетым в одежду цвета осенней пшеницы. В обеих руках он держал большую чашку чая, холодный ветерок, гулявший по террасе, развевал белый пар. На столе перед мужчиной лежало красное мраморное пресс-папье, которое удерживало лист пергамента. У ног мужчины извивалось маленькое существо, чем-то похожее на броненосца, за исключением того, что у него отсутствовала какая-либо очевидная голова, а вместо конечностей из его панциря торчали две перистые антенны и бесчисленные ноги, похожие на щупальца. Существо добывало насекомых; двигаясь в свете факела, оно поочередно становилось невидимым, прозрачным и темно-непрозрачным.

— Я боюсь, что один из нас испустит дух до того, как эта женщина появится, — сказала вторая фигура — высокий, худой мужчина в черном пальто и белом шарфе, с хищным ртом и сумасшедшими глазами. Он стоял около дверного проема, ведущего внутрь клуба, оранжевый свет камина играл на его левой щеке, холодная правая была погружена в темноту. — В остальном, вообще ничего. У меня нет времени на страх. Кроме того, нет дома безопаснее, чем твой, Орфуин. Безопасность — это твой подарок всем посетителям.

Дверной проем был обрамлен виноградными лозами, внутри которых внимательный наблюдатель мог заметить движение, а время от времени и крошечную фигурку мужчины или женщины, бегущих вдоль стебля или выглядывающих из наполовину спрятанного окна размером с почтовую марку. Из клуба доносилась музыка — аккордеон, скрипка, флейта — и сонная болтовня посетителей. В Орфуин-клубе всегда царила полночь; при дневном свете многие входы в таверну было невозможно найти.

— Безопасность от внешнего мира, — поправил чародея пузатый мужчина, — но если кто-то сам навлекает на себя гибель в этих стенах, он вряд ли может ожидать, что они его защитят. Что это за штука у тебя в руке, волшебник?

— Продукт магии, находящейся за пределами моего понимания, — сказал Арунис, показывая блестящий, слегка неправильной формы металлический куб. — Он называется сеаллрай, или минтан, батори, ворс. Лампа, которую ты держишь на столе на третьем этаже, черпает свой огонь из какого-то источника внутри металла. Это же слабая и недолговечная магия. Этот минтан мертв; существо с козлиной мордой, которое вытирает твои столы, отдало его мне.

— Вот почему он всегда использует лампу, — усмехнулся человек по имени Орфуин. — Этот минтан был в его мешке с безделушками, когда он пришел ко мне много столетий назад, спасаясь от убийц в его собственном мире. Он любит эту уродливую лампу. Арунис, ты похож на человеческое существо; ты начинал жизнь как человек?

Арунис нахмурился, затем швырнул металлический предмет в темноту за террасой:

— Что ее задержало? Неужели она думает, что у меня впереди вся ночь?

Орфуин томно глотнул чай. Затем он передвинул пресс-папье, мельком взглянув на пергамент.

— Ты не частый гость, — сказал он Арунису, — но ты здесь давно. И за все то время, что ты приходишь сюда, я не заметил никаких изменений. Но ты нетерпелив. Никогда не радуешься тому месту, где находишься. Никогда не осознаешь, что оно может быть лучше того, куда ты направляешься.

Арунис впервые посмотрел прямо на этого человека, и в его взгляде не было любви, только гордость и расчет.

— Ты увидишь изменение, — сказал он.

Маленький зверек юркнул под кресло Орфуина. Трактирщик с разочарованным видом уставился в свой чай. Затем он опустил руку и почесал маленькое существо по краю панциря.

— Я думал, что все иддеки уничтожены, — сказал маг, — но теперь я вижу, что ты принимаешь их как домашних животных.

— Они были здесь до нас, в Реке Теней, — сказал Орфуин. — Они приходят и уходят, когда им заблагорассудится. Но сегодня они редки, это правда. Этот выплыл из реки, пока ты был внутри. Он довольно смелый малыш.

— Он — шедевр уродства, — сказал чародей. Затем, резко мотнув головой, он добавил: — Я ухожу; у меня срочная работа на «Чатранде». Сообщи женщине, что Аруниса Виттерскорма нельзя заставлять ждать: я не школьник, а она — не учитель.

Орфуин сделал еще один задумчивый глоток чая, затем встал и подошел к краю террасы.

Не было ни перил, ни леса, ни сада: только отвесный каменный край, внизу несколько вьющихся виноградных лоз, еще ниже ревущая тьма, поток поднимающегося ветра, слабо освещенный светом лампы клуба. Орфуин умело высунулся, глядя вниз, в пустоту, и порывистый воздух поддержал его. Когда он отстранился от края, он даже не пролил свой чай.

— Она здесь, — сказал он.

Как раз в тот момент, когда он говорил, три фигуры промелькнули мимо террасы, поднимаясь снизу. Они были призрачными, размытыми; но когда ураган поднял их на пятьдесят футов над террасой, они раскинули руки, замедлили ход и спустились невесомо, как существа из золы. Арунис наблюдал за ними с выражением безразличия, но его тело было напряжено с головы до ног. Три фигуры беззвучно приземлились.

Даже смотреть на них было ужасно. Две абсолютно белые женщины, один чернокожий мужчина. Все трое были высокими — можно даже сказать, вытянутыми вверх — с длинными, изможденными ртами, острыми скулами, пристальными глазами, похожими на темные прожектора, и цепкими, тонкими руками. Они были одеты в наряды, подобающие придворным, но одежда была рваной и грязной, и пахла могилой. Ближайшая женщина тащила за собой ярды выцветших кружев. Она указала лакированным ногтем на Аруниса и завизжала:

— Где Нилстоун, предатель?

— Я тоже рад снова видеть тебя, Макадра, — сказал Арунис. — Столетия оставили тебя совершенно неизменной. — Он перевел взгляд на двух других: коренастую женщину, сжимающую в каждой руке по кинжалу, и чернокожего мужчину, холодно наблюдающего, положив пальцы на рукоять меча. — Твои друзья моложе, верно? Но не слишком молоды и слышали обо мне.

— О, ты не забыт, — сказал чернокожий. Женщина с кинжалами усмехнулась.

— Они, конечно, должны немедленно улететь, — продолжил Арунис. — Ты обещала прийти одна.

— Обещала! — сказала высокая Макадра. — Это слово должно обжечь твой язык. Ивреа и Стоман здесь в качестве свидетелей. Хотя, если ты забудешь, кому служишь, твое наказание будет слишком быстрым для суда.

И тогда Арунис пошел вперед, пока не остановился в одном шаге от женщины.

— Я никому не служу — или никому, на кого ты осмеливаешься смотреть, — сказал он. —Возможно, вы и получили власть над хрупким Бали Адро, но этот ваш Орден топчется на месте. А я нет. Подумай об этом, прежде чем снова заговоришь о наказаниях.

Верхняя губа Макадры недоверчиво скривилась. Арунис позволил тишине продержаться мгновение, а затем продолжил более легким тоном:

— Но если ты имеешь в виду мое сотрудничество... Ну, Макадра, как я мог сделать больше? Вы отправили меня в Северный Алифрос без золота, стражей и каких-либо союзников. Да, вы помогли мне сбежать от старого режима. Но какой ценой! Вы приказали мне разрушить две человеческие империи, чтобы подготовить мир к его великому воссоединению — под руководством Воронов, конечно.

— Под руководством Бали Адро, — отрезала Макадра. — Вороны — всего лишь советники Его Величества.

— А дирижер просто советует своему оркестру как играть?

На мгновение женщина сдержала свой гнев. Скорее она выглядела довольной аналогией.

— Ты еще не убил девушку, — сказала она. — Ты настолько ее боишься?

— Боюсь ли я Таши Исик? — спросил Арунис, на этот раз вызвав веселую улыбку у всех троих новоприбывших. — Нет, Макадра, я ее не боюсь. Она умрет в надлежащее время, как и все ее окружение. Но почему я должен спешить убить своего величайшего сообщника?

Макадра громко рассмеялась:

— Ты тоже не изменился, Арунис Виттерскорм. Ты все еще работаешь с куклами, не так ли? Рисуя на их лицах, завязывая свои невидимые нити.

— Сказать ли вам кое-что, мадам? — внезапно сказал Орфуин, отрываясь от своего чая. — Жизнь конечна. То есть, она заканчивается, рано или поздно. Почему бы не провести ее приятно? Вот имбирные пряники, только что из духовки. Оставьте эти интриги и будьте моими гостями. Услышьте музыку. Согрейте свои ноги.

Его взгляд был мягким и дружелюбным. Вновь прибывшие уставились на него, как будто не были уверены, что он за существо. Затем Арунис продолжил, как будто Орфуин никогда не говорил:

— Я был великолепен, Макадра — этого ты не можешь отрицать. Я взял безобидного безумца и превратил его в Шаггата Несса, мессию-убийцу, нож, на который Арквал и Мзитрин готовятся броситься. И мне удалось заставить арквали поверить, что все это в их интересах — и, действительно, они разработали заговор в одиночку. Какой генерал с легионами под рукой когда-либо достигал так многого? Любая северная держава могла бы затеять драку, чтобы испытать силу Бали Адро — вместе они могли бы даже одолеть вас. Вместо этого они думают только о том, чтобы убивать друг друга, и скоро начнут делать это с бо́льшей решимостью, чем ты когда-либо видела.

— Твой Шаггат мертв! — провизжала женщина с кинжалами. — Крестьянский мальчик превратил его в каменную глыбу!

— Мальчик Паткендл, возможно, и начинал жизнь крестьянином, — сказал Арунис, — но теперь он смитидор, измененный магией, кровь и кости. Великий Рамачни доверил ему Мастер-Слова, и одно из них он использовал против Шаггата. Но авантюра Рамачни оказалась проигрышной, ибо, вооружив таким образом Паткендла, он истощил себя и был вынужден покинуть своих друзей. И для чего? Они хотят убить меня, но не могут. Они ищут новое и более безопасное место для упокоения Нилстоуна; они его не найдут. А Шаггат... он не мертв, просто зачарован. Он снова будет дышать, попомните мои слова.

— Предположим, он оживет, — сказала Макадра. — Предположим, ты завершишь это путешествие и передашь его обратно верующим на Гуришале. Предположим, мы поможем тебе добиться цели.

Арунис склонил голову, как бы говоря, что не отвергнет такую помощь.

— Что мы получим за наши усилия? Впереди я вижу только самоуничтожение Мзитрина в гражданской войне. А потом полную победу Арквала. Ты оставишь нас с одним гигантским врагом на Севере, а не с парой меньших, с которыми мы сталкиваемся сегодня.

— Нет, если ты сделаешь так, как я предлагаю, — сказал Арунис.

Макадра улыбнулась:

— Я предвидела это еще до того, как наши ноги коснулись земли. Покажи его мне, волшебник. Я ждала достаточно долго.

Когда Арунис ничего не сказал, Макадра направилась к дверному проему, ни разу не взглянув на владельца. Она посмотрела на теплый свет камина. Среди посетителей воцарилась тишина; музыканты перестали играть.

— Где он? — требовательно спросила она. — Кто-нибудь держит его для тебя за одним из столов? — Она бросила на Аруниса испытующий взгляд. — Он при тебе?

— Моя дорогая леди, — сказал Арунис, — мы должны поговорить о Нилстоуне.

— Ты хочешь сказать, что пришел сюда него?

— Как я мог поступить иначе? Ты не даешь мне никаких гарантий, что говоришь от имени Воронов. У меня даже нет доказательств того, что твой приказ — это тот же самый приказ, который отправил меня на Север так давно.

— Но как ты посмел оставить его без охраны! Какое возможное оправдание...

Она оборвала себя, новая мысль нарисовала хмурое выражение на ее бесцветном лице. С резким звуком ярости она вонзила обе руки, ногтями вперед, в грудь Аруниса. Ее пальцы полностью скрылись внутри; затем она развела руки в стороны. Плоть мага на мгновение исчезла, скрытая внезапной дымкой. Арунис отступил назад, пальцы женщины оказались не окровавленными.

— Я говорила тебе! — сказала женщина с кинжалами. — Мы совершаем темное путешествие лично; он посылает сон-оболочку, мираж! Он никогда не отдаст Нилстоун! Он хочет использовать его, Макадра, использовать его против всех нас!

— Как ты только что заметила, — сказал Арунис, — я не мог оставить Камень без охраны на борту «Чатранда». И почему бы не прийти в трансе в Орфуин-клуб, в место, где так легко встречаются все миры — даже миры наших снов?

— Тебе следовало прийти во плоти, чтобы отдать Камень, — прорычала коренастая женщина, — как ты поклялась сделать два столетия назад.

Чернокожий мужчина посмотрел на Аруниса с презрением.

— Если ты не выследишь этого мага до его корабля и не убьешь его, Макадра, — сказал он, — ты величайшая дура, которая когда-либо жила.

— Мы бы вообще не разговаривали, если бы он уже овладел Камнем, — сказала Макадра. — Скажи, монстр. Чего ты хочешь от Воронов?

Арунис подошел к столу и достал из-под пресс-папье пергамент.

— Ты совершенно права, — сказал он. — Я пока не могу использовать Нилстоун, не больше, чем ты, Рамачни или кто-либо другой со времен Эритусмы. Но ты неправильно поняла мою цель. Я никогда не хотел сделать Камень своим. Нет, я стремлюсь только закончить то, что я начал, то, для чего вы послали меня так давно — разрушить Арквал и Мзитрин, чтобы, когда корабли Бали Адро в следующий раз пересекут Неллурок, они найдут весь Север разбитым и готовым к их завоеванию. И вы, Вороны, истинная сила, стоящая за Бали Адро, вы должны изменить этот мир по своему вкусу. Одно правило, один закон, одна Империя, охватывающая оба берега Правящего моря, и вы на ее вершине. Я воплощаю вашу мечту в реальность, Макадра. Но, чтобы завершить дело, мне понадобится «Чатранд» еще на некоторое время — и Нилстоун.

Макадра ядовито улыбнулась:

— Конечно понадобится.

Арунис поднял пергамент.

— Вот это не мираж, — сказал он. — Возьми его, прочти.

Чернокожий мужчина наклонился вперед:

— Это Карса Карсурия. Императорский указ.

— Дай мне новую команду для Великого Корабля, — сказал Арунис. — Команду из длому с капитаном-длому. Люди чуть не уничтожили «Чатранд» при первом переходе. Они позволили судну заразиться крысами и икшелями. Они позволили одинокому боевому кораблю Мзитрина приблизиться к «Чатранду», и тот едва его не потопил. Им никогда не следовало доверять такое судно. Отвези указ в Бали-Адро-Сити. Заставь своего раба-императора его подписать и отправь команду в Масалым со всей возможной поспешностью.

— Не надо, Макадра! — прошипела коренастая женщина. — Он просто снова ускользнет! Не доверяй ему!

Арунис на мгновение закрыл глаза:

— Твои слуги болтают, как дети. У меня нет никакого желания ускользать. На самом деле я надеялся убедить тебя плыть со мной. Ты могла бы очень помочь с Красным Штормом — я знаю, как тщательно ты его изучала, Макадра, — и, кроме того, ты могла бы не спускать глаз с Камня.

Чернокожий мужчина рассмеялся:

— Плыть с ним на «Чатранде». Просто подняться на борт этого заколдованного корабля, прямо в его логово.

— С командой, которая подчиняется вашему императору, — сказал Арунис. — Что касается людей, все очень просто: держите их в Масалыме, пока чары не рассеются и Шаггат не вернется к жизни. После этого они не будут иметь никакого значения.

Макадра по-прежнему не протянула руку к пергаменту.

— Мы поможем тебе снова пересечь Правящее Море, — сказала она. — Мы проведем корабль через временную ловушку Шторма и позволим отвести твоего Шаггат в Гуришал. Он объединит своих последователей и ввергнет их в обреченную, но разрушительную гражданскую войну внутри Мзитрина. И когда Мзитрин, задыхающийся и раненый, встанет над трупом восстания Шаггата, их старый враг Арквал нанесет им удар сзади, предположительно...

— Несомненно, — сказал Арунис. — Их монарх мечтает об этом днем и ночью.

— Как и следовало ожидать! — крикнула Макадра. — Вот тут-то твой план и рушится. Нам потребуется два десятилетия, чтобы построить флот, который смог бы противостоять Неллуроку и захватить Северный мир. Как ты предлагаешь помешать Арквалу использовать это время, чтобы построить крепость на их землях?

Мгновение Арунис молча смотрела на нее. Затем он взял ее за руку и потащил к двери таверны, недалеко от того места, где мрачно сидел Орфуин, маленький зверек мелькал у его ног. Оглянувшись, чтобы убедиться, что остальные не последовали за ней, Арунис прошептал что-то ей на ухо.

— Что? — закричала Макадра, яростно вырвавшись от него. — Ты шутишь, маг, или ты лишился рассудка?

— Брось, — сказал Арунис. — Не притворяйся, что это не то решение, за которым ты охотилась. Юг уже свободен от людей, если не считать дегенератов тол-ченни. Это просто закончит работу.

— Это закончит гораздо больше, чем человечество, — сказала она. — Ты не сможешь контролировать такую силу!

— Смогу, — сказал Арунис. — Через Нилстоун и марионетку, которую мы называем Шаггатом Нессом. Помоги мне, Макадра. Я знаю, Вороны хотят, чтобы это было сделано.

Макадра уставилась на пергамент:

— Ты говоришь так, как будто мы дьяволы.

— Да, таковыми и являетесь, — сказал Орфуин.

Он поднялся, напугав их всех:

— Бар закрыт. Я даю вам две минуты, чтобы завершить ваши дела.

Четверо магов уставились на него, разинув рты.

— Ты не можешь говорить это всерьез, — сказал чернокожий мужчина, неуверенно улыбаясь. —Ты знаменит своим нейтралитетом, старина.

— Этим, и моим имбирным пряником, — сказал Орфуин, — и почти ничем больше. Прощай, Арунис. Планируй свой холокост в другом месте.

Он резко хлопнул в ладоши. Сразу же несколько дюжин крошечных фигурок, ростом даже ниже икшелей, появились из виноградных лоз с метлами и начали подметать террасу перед аркой. Гости в таверне со стуком поставили свои кружки, встали и пошаркали к выходу, как будто повинуясь какому-то непреодолимому приказу. Маленький иддек пробежал по террасе и растворился в ночи.

— Это беспрецедентно, — сказал Арунис, — и, если можно так выразиться, неразумно.

Орфуин пожал плечами:

— Нейтральный или нет, клуб принадлежит мне.

— Но нам больше негде встретиться! — сказала Макадра.

— Тогда вам негде встретиться.

Он вошел в бар и начал гасить свет. Стоман, лицо которого исказилось от ярости, затоптал насмерть одного из крошечных уборщиков; остальные убежали обратно в лозы. Один за другим, как настороженные собаки, столы и стулья сами собой скользнули под арку. Ветер внезапно усилился. Четыре фигуры стояли в одиночестве.

— Дьяволы в этой жизни, — сказал Арунис, глядя только на Макадру, — но в следующей что-то совсем другое.

Он протянул пергамент. Макадра встретилась с ним взглядом, зарычала и взяла его из руки мага. Она положила его под платье и подняла руки.

— Не считай нас дураками, чародей. Мы пришлем тебе команду! И, когда твоя работа будет завершена, Нилстоун вернется к Воронам.

— Когда моя работа будет закончена, Камень мне не понадобится, — холодно сказал Арунис.

Где-то хлопнула дверь. Затем арка превратилась в стену, виноградные лозы сомкнулись, как чешуйчатые занавесы, и внезапно под их ногами не осталось ничего, кроме ревущей необъятности тьмы, холодной и могучей, как вертикальная река, уносящая их друг от друга к подветренному берегу их снов.

Глава 4. БРАТЬЯ И КРОВЬ

22 илбрина 941 [1]

221-й день из Этерхорда

Знакомство прошло довольно напряженно. Два молодых сфванцкора немного владели арквали — они выучили его при подготовке к Договор-Дню; Кайер Виспек не произнес ни слова. Пазел, с другой стороны, говорил на мзитрини лучше, чем его сестра. Виспек и Джалантри слушали с нескрываемым подозрением.

— Ты говоришь, что научился такой дикции, такому изяществу нашего языка... из книг? — требовательно спросил старший сфванцкор.

Пазел с беспокойством взглянул на Неду.

— Только вначале, — сказал он.

— Это правда, Кайер, — сказала Неда. — Пазел — прирожденный ученый. К восьми годам он сам выучил арквали. И другие языки. Но в основном это была просто чепуха из его учебников грамматики, пока наша биологическая мать не наложила на него заклинание.

— То, которое изменило его, но не тебя, — сказал Джалантри.

Неда пожала плечами, опустив глаза:

— Оно дало мне седые волосы на три месяца.

Кайер Виспек удивленно покачал головой:

— И дало ему возможность собирать языки так же легко, как мальчик складывает шарики в сумку.

— Не все так просто, — возразил Пазел.

Неда сидела между своими братьями-сфванцкорами и смотрела на Пазела так же, как и они — с сомнением, которое было почти обвинением. Конечно, Пазел был потрясен, узнав, что она стала сфванцкором. Но насколько сильнее было ее потрясение! Во время вторжения в Ормаэл она наблюдала, как морпехи Арквала избили его до бесчувствия, в то время как их товарищи-солдаты бесчинствовали в доме их семьи, разбивая все, что они не могли съесть или положить в карманы. Пять лет спустя, скрытая маской, она увидела Пазела с Ташей Исик: дочерью того самого адмирала, который возглавлял вторжение.

В Мзитрине каждый человек с детства учился ненавидеть Арквал. Были исторические причины, военные рассказы дядей и учителей, шрамы на стенах храмов. Но мало у кого в возрасте Неды было столько причин, как у нее.

Девять из этих причин уместились в один час. Девять причин, которые затащили ее, кричащую, в сарай.

Теперь ее брат служил тем же арквали — заботился о них, возможно, их любил. Неда знала о нем с утра Договор-Дня, более четырех месяцев назад. Но от этой мысли ей все еще хотелось кричать.

Ибо она тоже сказала лишь часть правды. Заклинание матери сделало больше, чем просто изменило цвет ее волос. Это было заклинание усиления; оно брало лучший из всех врожденный талант и усиливало его в тысячу раз. Сначала Неда подумала, что ее мать чуть не убила ее только для того, чтобы доказать: она была некрасивой и глупой девушкой без всяких талантов, которые можно было бы приумножить. Только годы спустя, тренируясь, чтобы стать сфванцкором, она поняла, что действительно обладает одним Даром: потрясающей памятью. И по мере того, как она становилась старше и у нее становилось все больше лет, которые надо было помнить, заклинание развернулось в полной мере.

Теперь ее память была обширной и безжалостной. И редко подчинялась ее воле. Она могла часами пытаться вспомнить какой-то конкретный факт и потерпеть неудачу. Но когда она не прилагала никаких усилий, память работала, как неподконтрольный о́рган, накачивая, наполняя ее знаниями, которых она не хотела. Как это происходило сейчас. Седая пыль лепит лучи света, льющего через высокое окно в сарай. Девять голосов тех солдат. Нижняя сторона каждого подбородка.

Кайер Виспек предложил разделить кролика, но Пазел и толяссец вежливо отказались; они видели, что остальные умирали с голоду. Неда и ее товарищи с жадностью набросились на еду, и, пока они жевали, человек по имени Герцил Станапет начал говорить. Его мзитрини запинался, как будто вспоминал что-то из далеких времен, но с помощью Пазела он рассказал всю историю.

И что́ за история это была: ложь о Великом Мире, измена, замышленная в Этерхорде, богатства, спрятанные на борту «Чатранда», тот факт, что Шаггат Несс никогда не умирал.

При этом последнем признании Кайер Виспек отставил свою тарелку. Самым мрачным голосом он попросил Пазеля повторить слова Герцила. Затем он протянул руку двум младшим сфванцкорам.

— Ваше оружие. Быстро.

Неда и Джалантри были поражены, но подчинились, отстегнув свои ножи и мечи и вложив их в руки своего предводителя. Виспек на долгое мгновение закрыл глаза. Когда он открыл их снова, в них была смерть.

— Несс, — сказал он Герцилу. — Вы приютили Шаггата Несса, Богохульника, запятнанного кровью полумиллиона наших людей. Того, кто разрушил семью Мзитрин и довел до нищеты всех нас.

— Арквал это сделал, да, — сказал Герцил.

— И он даже сейчас находится на борту вашего корабля?

— Он заколдован, — сказал Герцил. — Превращен в безжизненный камень; но у нас есть основания опасаться, что чары будут сняты. Он должен быть возвращен своим верующим на Гуришале, чтобы спровоцировать войну внутри вашей страны.

Короткое молчание; затем Джалантри вскочил на ноги.

— Дай ему оружие, Кайер, и отдай мне мое. Шаггат! Все это было из-за Шаггата! Вы хотите уничтожить нас, водрузить свой флаг на руинах Бабкри, Сурака и Срага! Не так ли, каннибалы? Отрицайте это, если посмеете!

— Отец был прав, — сказала Неда с таким же ядом в голосе. — Он предупреждал нас, что «Чатранд» несет в своем трюме смерть.

— Смерть под маской мира! — крикнул Джалантри. — Монстры! Каннибалы! — Он презрительно указал на Герцила. — Мне не нужно оружие! Встань и сразись со мной, марионетка Арквала!

Глаза Герцила вспыхнули от оскорбления, но он не сделал ни малейшего движения, чтобы подняться.

— Джалантри Реха, — прошипел Кайер Виспек. — Сядь, пока ты не опозорил всех нас.

Рот молодого сфванцкора искривился от ярости. В конце концов он подчинился своему Мастеру, но, как ни был он голоден, больше не откусил ни кусочка от своей трапезы.

— Мы не причиним вам вреда, — сказал Виспек. — Но знайте, люди «Чатранда»: Шаггат сравнял с землей двадцать поселков по берегам Нимги, где жил народ Джалантри. Моряки в дельте говорили, что река была похожа на вену, изливающую кровь в море. Родители Джалантри встретились как беженцы в трущобах Бабкри, сироты в толпе сирот, поколение без надежды. И Шаггат отдавал приказы о многих таких массовых убийствах. С вашей стороны было бы мудро рассказать нам простую правду об этом деле, и ни словом меньше.

— Правда не проста, Кайер, — сказал Герцил. — Но это правда, что император Магад и его слуги стремятся уничтожить Мзитрин и распространить Арквал на весь мир — я имею в виду весь Северный мир, и это все, что они понимают об Алифросе. Они обманщики, но тщательные. В конце концов, они удерживали Шаггата сорок лет, прежде чем устроить эту ловушку. Но есть враг более коварный, чем Арквал, и более серьезная угроза.

И Герцил рассказал им об Арунисе, маге Шаггата, скрывающемся даже сейчас где-то на борту «Чатранда»; и о некоем объекте, который Арунис отчаянно хочет контролировать.

— Он там, на самом видном месте, в руке Шаггата, — сказал он. — И Арунис все это время хотел, чтобы тот был у Шаггата, потому что своей силой безумный король может не только ослабить вашу империю, но и завоевать ее — и Арквал тоже. Арунис повернул заговор вспять против его авторов. Но ни Арунис, ни Шаггат еще не овладели этой штукой, потому что это мерзость. Действительно, более смертоносного предмета не существует ни по одну сторону Правящего Моря. У него много названий, но самое распространенное — Нилстоун.

Неда резко взглянула на Кайера Виспека; лицо ее Мастера было настороженным и спокойным. Нилстоун! О нем говорили их собственные легенды: предмет, похожий на маленькую стеклянную сферу, сделанный из спрессованного пепла всех дьяволов, сожженных в священном Черном Ларце, пока Великий дьявол в своих муках не расколол Ларец на части. Неда никогда не знала, существует ли Камень; если это так, предполагала она, он должен лежать среди других сокровищ древности Мзитрини, в Цитадели Хинг, защищенный оружием и заклинаниями.

— Значит, вы его украли? — требовательно спросила она.

— Нет, Неда, — сказал Кайер Виспек. — Это одно из преступлений, за которое Арквал не несет никакой вины. Шаггат сам забрал у нас Нилстоун в своем последнем самоубийственном рейде на Бабкри. — Виспек на мгновение заколебался, затем добавил: — Мы редко говорим об этой краже. Потеря Нилстоуна не делает чести Пентархии, хотя на самом деле мы веками хотели избавиться от него. Отец рассказал мне о нем, но всего один раз.

Неда закрыла глаза, почувствовав холодный укол потери. Отец. Он был великим магом-жрецом Мзитрина и ее спасителем, ее покровителем. Он вырвал ее из рук развратного дипломата и сделал сфванцкором: единственной не-мзитрини, когда-либо принятой в лоно ордена.

— Что он сказал, Мастер? — спросил Джалантри.

— Что Нилстоун опаснее, чем все корабли и легионы Арквала, вместе взятые, — сказал старший сфванцкор. — «Мы не смогли использовать его, Виспек, — сказал он мне, — и мы не осмелились его выбросить. И никакая сила в Алифросе не может его уничтожить — никто не может уничтожить отсутствие, идею нуля, холод звездной пустоты. В конце концов, мы охраняли его только для того, чтобы уберечь от рук наших врагов. И даже в этом мы потерпели неудачу».

— Не только ваш народ, — сказал Герцил. — Сам мир потерпел неудачу в вопросе о Нилстоуне. Мы никогда полностью не понимали его природу. В ваших легендах описывается нечто из демонического пепла. Другие народы называют его глазным яблоком повелителя муртов, опухолью, срезанной с Древа Небес, или даже замочной скважиной в невидимой двери, ведущей в место, куда не может проникнуть ни одна смертная мысль. Наш собственный предводитель, маг Рамачни, говорит нам, что это осколок скалы из страны смерти — и он приносит смерть любому, кто прикасается к нему со страхом в сердце.

— Мы видели это собственными глазами, — добавил Пазел.

Неда бросила на него горький взгляд.

— Ты многое видел, — сказала она, — но кое-что предпочел забыть.

Пазел удивленно посмотрел на нее:

— О чем ты говоришь?

— У тебя появилось так много замечательных друзей, — сказала она. — И такие достойные занятия. Например, вернуть Шаггата в Гуришал, вооруженного таким оружием! Как ты мог, Пазел? Кем ты стал?

Рот Пазела судорожно задергался; он пережевывал ответную реплику. Но Герцил заговорил первым:

— Ваш брат стал тем, в чем так остро нуждается мир, — человеком без слепой преданности. Те, кто хотят вернуть Шаггата к власти, не являются нашими товарищами. Пазел ничего не знал ни о заговоре, ни о Нилстоуне, когда его доставили на борт «Чатранда», но он дал клятву сражаться с этими людьми, а также с Арунисом, пока мы не найдем способ поместить Камень вне досягаемости для них всех. Это наша обязанность. Никто из нас не знает, как это делается, но без вашего брата мы бы уже потерпели неудачу. Бой несколько раз проверил его мужество.

Пазел покраснел, больше от похвалы Герцила, чем от сомнительных взглядов сфванцкоров.

— У нас есть чертовски хорошие союзники, — пробормотал он.

— Вроде Таши Исик? — с презрением спросила Неда.

— Да, — сказал Пазел. — Ты что, не слушала, Неда? Ташу одурачили вместе с остальными из нас.

— Как и ее отца, без сомнения, — сказал Джалантри. — Обманом заставляли вести флоты против Мзитрина, все эти годы.

— Нет, — неохотно признал Пазел.

— Да, обманом, — неожиданно возразил Герцил. — Эберзам Исик любил Арквал и верил всему, что провозглашал его император. Тот самый император, который отправил женщину в постель адмирала, чтобы она стала его супругой и наперсницей и медленно отравляла его через чай. Она бы убила его, как только Таша вышла бы замуж за вашего принца. Когда мы покинули Симджу, Эберзам остался, полный решимости раскрыть заговор Арквала всему миру.

— Чепуха! — сказал Виспек. — Мы оставались в порту в течение пяти дней после того, как вы отплыли. Я сам часто бывал при дворе короля Оширама. В замке не было никаких признаков Исика, как и никаких упоминаний о заговоре.

Герцил и Пазел в смятении посмотрели друг на друга.

— Они его схватили, — сказал Пазел. — О, Питфайр, Герцил. В конце концов, кто-то схватил Исика. Что мы скажем Таше?

Сфванцкоры изумленно вскрикнули. Скажем ей! подумала Неда. Значит, она жива! Вдобавок ко всему они солгали о ее смерти!

Герцил выглядел глубоко потрясенным словами Виспека. Он на мгновение сцепил пальцы, затем продолжил:

— Уважаемый Кайер, вы можете видеть, что Пазел и я говорим от чистого сердца. Мы пришли к вам беззащитными, хотя могли бы просто дождаться спасения от «Чатранда» и оставить вас здесь, одинокими и беспомощными. Я не прошу доверия...

— Это хорошо, — сказал Кайер Виспек.

— ...но я молюсь, чтобы вы сами увидели только одно. Мир изменился у нас под ногами. И никто из нас не выживет, если мы тоже не изменимся. Станем кем? Я не могу себе представить. Но что бы ни случилось, это будет испытанием для всех нас, и ужасным. Нам нужна сила, Кайер — сила ума, сердца и рук. Та сила, которой учит ваш орден.

Джалантри громко рассмеялся:

— Что ты можешь знать о нашем ордене, марионетка?

— Я знаю, что орден запрещает вам вызывать другого на дуэль, — сказал Герцил, — если только ваш Мастер этого не прикажет. Поступать иначе, — он закрыл глаза, вспоминая, — значит ставить гордость выше святой судьбы, а гнев — выше служения Вере.

Джалантри уставился на него, смущенный и разъяренный. Кайер Виспек тоже был удивлен.

— Как так получилось, что вы так уверенно цитируете наши священные книги? — требовательно спросил он.

— Каждый член Тайного Кулака читал Книгу Старой веры, — сказал Герцил. — Мой экземпляр остался со мной, когда я покинул гильдию шпионов Отта. Видите ли, Кайер, я кое-что знаю о переменах. Как и брат Неды, кстати.

Глаза Виспека медленно перемещались с Герцила на Пазела и обратно. Он глубоко вздохнул, затем указал на штабель ящиков по ту сторону котловины.

— Тот, что сверху, полон одежды, — сказал он. — Идите и оденьтесь. Тогда я расскажу вам об еще одном изменении, о котором вы ничего не знаете.

Когда-то их было семь. Семь: счастливое число мзитрини, стандартный набор сфванцкоров, отправляемых в качестве команды определенному королю Мзитрина, или армейской бригаде, или военному кораблю Белого Флота. Последнее было заданием Виспека: он стал помощником старейшины на борту «Джистроллока», самого смертоносного корабля в Северном мире, столь же известного своей скоростью и вооружением, как «Чатранд» размерами и возрастом. Неда, Джалантри и еще несколько человек поднялись на борт после убийства их учителя в Симдже и были переданы на попечение Виспека. Они все еще были претендентами, едва закончившими обучение; согласно обычаям, они должны были вернуться в Мзитрин, чтобы стать полноценными сфванцкорами. Но их учитель планировал иначе.

Этот учитель, великий Отец Бабкри, давно подозревал ловушку, стоящую за предложением мира. Он прожил более ста лет войн и двуличия; но его знания были не просто накоплены годами. Он был хранителем Скипетра Сатека, артефакта, более древнего, чем сама империя Мзитрин, и который Шаггату не удалось украсть. Венчал этот золотой жезл кристалл, а в сердце кристалла лежал осколок Черного Ларца, разбитого центрального предмета Старой Веры.