LitPamiatniki

— Давай, ничего многословного. Что бы ты хотел на завтрак?

— Ваша женщина.

— А?

Губы Исика задвигались, и он сделал приглашающий жест обеими руками. Через мгновение лицо короля расплылось в улыбке. Он стал довольно хорошо понимать адмирала.

— Привести ее сюда, чтобы она познакомилась с тобой? Какая забавная идея. Она бы тоже принесла тебе много добра своим нежным путем. Но ты знаешь, что этого не может случиться, адмирал. Я все это тебе объяснил.

Исик наклонил голову. В его глазах был вопрос.

— О, я доверяю ей, — сказал король. — Больше, чем я следовало бы. Я бы вложил ей в руки кинжал и спал как младенец с ней рядом, если тебе интересно знать. Да, я бы даже доверил ей твой секрет. Но зачем ее обременять? У нее и так была тяжелая жизнь. Теперь это ее убежище, точно так же, как и твое. Когда вы оба еще немного поправитесь, тогда и посмотрим.

Он похлопал Исика по плечу:

— Ты разговариваешь. Это замечательный прогресс, и на сегодня вполне достаточно.

Выражение лица Исика было задумчивым, как будто он мог рискнуть не согласиться. Оширам выглядел воодушевленным настороженностью на лице стоявшего перед ним человека.

— Это настоящее удовольствие — наблюдать, как ты исцеляешься, — сказал он. — Клянусь Древом, я думаю, что все-таки приведу ее к тебе. Я расскажу ей твою историю сегодня вечером. Мы должны кому-нибудь рассказать о тебе, не так ли, если ты когда-нибудь хочешь вернуться к нормальной жизни?

Я действительно надеюсь, что ты проникнешься к ней симпатией, Исик. Она — лучшее, что случилось со мной за последние годы. Знаешь, я уже начал думать, что мое правление проклято. После смерти твоей храброй Таши и крушения Вечного Мира некоторые другие правители Бескоронных Государствах отвернулись от меня, назвав дураком Арквала. Затем последовала смерть Паку́ Лападолмы, гневные письма от королей Мзитрина, проклятая богами крысиная чума. Я бы сошел с ума без моей дорогой девочки. Наблюдая за ее танцем, можно поверить, что красоте все еще есть место на Алифросе.

Исик кивнул, улыбаясь, чтобы угодить королю. «К-красота», — заставил он себя сказать.

— Ха! — засмеялся Оширам. — Продолжай, Исик. Возможно, через день или два мы будем вместе смотреть, как она танцует, или слушать, как она поет. Я упоминал, что она поет?

На лице короля появилось восхищенное выражение. Он приподнял брови, уголки губ и внезапно стал женственным, напевая мягким фальцетом:

— Ищи меня при свете звезд, ищи меня в долине грез. Всё злато мира, все цветы, что нам любовь... — он испуганно замолчал. Исик отшатнулся назад, широко открыв рот и размахивая руками. Прежде чем король смог дотянуться до него, здоровяк сильно ударился о комод, отбросив его к зеркалу, которое соскочило со своего крючка и разбилось о лысую голову Исика.

— Глаза Рина, адмирал! — Король испытал редкий вид паники: Исик истекал кровью, врач был в другом месте, он не мог позвать на помощь. Он опустился на колени и выдернул осколки стекла из одежды адмирала. Никакой опасности, никакой опасности, только царапины на его черепе, похожем на ручку кровати. — Что, во имя Питфайра, с тобой случилось? — требовательно спросил он. — О, не дергайся, закрой свой рот, пока в него не попало стекло.

Исик думал, что его разум вот-вот лопнет. Песня принадлежала ей. Она пела ему ее бесчисленное количество раз, ранним утром, в садовом домике, принося ему сигару — и на борту «Чатранда», в постели, с Ташей в большой каюте, твердящей свои свадебные клятвы. Ошираму даже удалось неплохо имитировать ее голос.

Король бранился, но Исик не слышал. Время замедлилось и едва ползло. В его руках и на коленях были осколки зеркала. И в каждом осколке отражалось воспоминание, яркое и совершенное. Его дочь, убитая в подвенечном платье. Четверо мужчин, несущих ее тело в «Чатранд». Сандор Отт. И Нилстоун, пульсирующий.

— Не хватай их, ты, старый дурак...

И здесь, в этом самом большом осколке, такой жестокой, хитроумной формы (король попытался забрать его; адмирал яростно схватил его за руку) была та несравненная красавица, его Сирарис, в объятиях возлюбленного — не Исика, конечно, и не мастера- шпиона, и даже не этого доброго, введенного в заблуждение короля. Завораживающая ясность, после стольких лет слепоты. И все же Исик был абсолютно уверен. Никто другой не смог бы сделать его супругу такой опасной. Тот, кто был в ее объятиях, был тем, кто всегда был там, незримо. Тот, кто убил Ташу и обманул смерть. Тот, чьи руки перебирали все ниточки марионеток.

— Арунис.

Король застыл:

— Что ты только что сказал?

В течение нескольких месяцев взгляд Исика блуждал; теперь он был острым, как кинжал, и сосредоточился на короле.

— Вы в опасности, Оширам, — прошептал он.

— Полное предложение! — внезапно крикнула птица из окна, совершенно забывшись.

Король обернулся, разинув рот; птица уже исчезла.

— Что здесь происходит, Исик? Ты симулировал болезнь? Откуда взялась эта птица? И почему, во имя Рин, ты упомянул чародея?

Исик уставился на него снизу вверх: в бровях стекло, на щеках ручейки крови.

— Мы должны доверять друг другу, ваше величество, — прошептал он, — и должны стать умнее их, каким-то образом. Клянусь Ночными богами, я вспомнил все.

Глава 14. ИЗ НОВОГО ДНЕВНИКА Г. СТАРЛИНГА ФИФФЕНГУРТА, КВАРТИРМЕЙСТЕРА

26 илбрина 941

С чего, клянусь Благословенным Древом, начать? С мертвецов? С благословения козла? Или с того факта, что Небесное Древо даже не нависает над нами здесь, помоги мне Рин? [7]

Нет: Я начну с Паткендла, поскольку я только что его видел, & страдания парня еще свежи в моей памяти. Я только что спустился с такелажа, как & почти все на борту. Длому все еще пялились на нас, но их число уменьшалось. Возможно, их заставила уйти чушь о судном дне, которую провизжала эта ведьма. Возможно, мы каким-то образом оговорились, задели их чувства. Как бы то ни было, вскоре мы пришли к выводу, что до рассвета нас не накормят & даже не встретят с чем-то большим, чем страх & суеверия. Они окружили нас тросами, чтобы остановить наш дрейф, расставили охранников по концам моста-перехода & оставили нас томиться на тонущем корабле.

Несколько человек взорвались, проклиная их. Другие громко просили еды. Длому, однако, не обратили на это внимания, &, когда они скрылись из виду, даже самые робкие матросы начали их проклинать, пока вся верхняя палуба не начала выкрикивать оскорбления — рыбьи глаза, черные ублюдки, бессердечные уроды, — а затем кто-то смущенно произнес: «Ааа, умм», & мы увидели, что один из тросов двигался, как удочка, и на нем болтались связки холста. Из связок вырывались струйки пара, а запах, когда мы втащили их внутрь, вызвал низкий стон экстаза у ближайших мужчин. Очевидно, Ибьен пристыдил их. Призраки или не призраки, мы не умрем с голоду.

Внутри были теплые булочки, ломтики свежего сыра, копченая рыба, речные моллюски, о которых Болуту говорил уже несколько дней, & матерчатые пакеты, наполненные странными маленькими кондитерскими изделиями пирамидальной формы — немного меньше апельсинов, они были посыпаны сахаром и мелкими твердыми семечками. Мы откусили: они были солено-сладкими & вязкими, как китовый жир.

— Мул! — закричал при виде их Болуту. — Ах, Фиффенгурт, вы не найдете ничего более дломического, чем мул! Они были спасением во многих морских путешествиях или форсированных маршах через горы.

— Но что же они такое?

— Еда! — сказал Болуту & быстро сменил тему.

Еще черный хлеб &, чтоб я так жил & дышал, много пачек того, что мы приняли за жирных белых червей. Дюжина из них упала на палубу, когда мы разорвали первую пачку, молниеносно отбежала футов на пятьдесят или около того, а затем затихла. Болуту схватил один, содрал с него кожуру, как с треклятого банана, & съел:

— Это фрукты, — сказал он, — «змей-бобы». Они падают с родительского дерева & отползают в сторону, ища новые места для роста. Если они не извиваются, их не стоит есть.

Я уже собирался отважиться на одно из этих лакомств (уже проглотив хлеб, сыр & рыбу — последние окрашивали в зеленый цвет все, к чему прикасались, и придали нам всем ужасно мерзкий вид), когда появилась леди Таша с блюдом, доверху наполненным всем вышеупомянутым.

— Вы отнесете это Пазелу? — спросила она меня.

— Мы можем сделать кое-что получше, — сказал я ей. — Уже далеко за полночь, верно? Три дня прошло. Давайте вытащим его с гауптвахты, моя дорогая! Вы пойдете со мной.

Но Таша покачала головой:

— Сделайте это вы, мистер Фиффенгурт. И проследите, чтобы он поел, хорошо? Еды хватит & для сфванцкоров.

Разумно: еда должна закончиться через несколько минут. Но комплимент, который я хотел ей сказать, замер у меня на губах, когда она повернулась & пошла обратно к Грейсану Фулбричу. Старина Весельчак скормил ей кусок хлеба, она ухмыльнулась ему с набитым ртом, & внезапно я пришел в ярость. Глупо, конечно: молодые сердца непостоянны, & Таша явно бросила Паткендла в пользу этого юнца из Симджи. Почему их вид наполняет меня таким негодованием? Возможно, я просто надеялся, что у девушки вкус получше.

Я нырнул вниз по Священной Лестнице, поругался с ползунами на контрольно-пропускном пункте &, наконец, был препровожден (как это слово застревает у меня в горле) на корму спасательной палубы, на гауптвахту. Четыре тураха (по два на каждого сфванцкора, ни одного на Паткендла) сами вылизывали чистые тарелки; они стали злобными, когда поняли, что я не принес вторую порцию. В дальнем конце ряда камер два сфванцкора наблюдали за мной яркими волчьими глазами.

Я отпер камеру Паткендла; он вышел наружу — медленно & с достоинством, но выглядя больным. Из его глаз исчезла какая-то искорка. Возможно, я никогда бы не узнал о ее существовании, треклятой искорке этого парня (что я имею в виду, искорка? Вот ответ моего старого папы: если ты должен спрашивать, ты никогда не узнаешь), но понял, когда она исчезла.

— Выше нос, Паткендл, — сказал я гораздо веселее, чем чувствовал. — Корабль вне опасности, а ты вышел из тюрьмы. Попробуй эту змеящуюся штуку. Я случайно узнал, что они свежие.

— Давай, — сказал ухмыляющийся зеленогубый турах, — хотя они выглядят как большие черви.

Пазел дерзко посмотрел на него & откусил кусок хлеба.

— Я хочу, — сказал он, пережевывая, — закончить рассказывать Неде свой сон.

На глазах у солдат мы отнесли еду сфванцкорам. Пазел сел лицом к ним, скрестив ноги на полу. Они поели. Чтобы заполнить тишину, я рассказал о водопадах, о том невероятном способе, которым нас подняли в город. Пазел сидел там, отправляя в рот змей-бобы, & смотрел на свою сестру сквозь железные прутья. Его сестра, жрица Черных Тряпок: от этой мысли у меня кровь стыла в жилах. Та самая девушка, которую искали мои соотечественники во время осады Ормали. Тогда они избили Пазела до состояния комы — он отказался проводить их к убежищу своей сестры. Он лежал там, готовый умереть за нее. Может ли что-нибудь — время, обучение, религия — бросить вызов такой связи?

— Таша вымазала меня грязью, — продолжал рассказывать Паткендл. — С головы до пят. Ярко-красной грязью, которую она разогрела в горшке. Это было, — он взглянул на меня, слегка покраснев, — действительно хорошо. На пляже было ветрено; грязь была гладкой и теплой. Я уже говорил тебе, что произошло дальше.

— Она толкнула тебя, — сказала Неда. Полагаю, ее попытка говорить на арквали была предпринята ради меня.

— В гроб, — сказал Пазел. — Причудливый гроб, отделанный золотом. Она захлопнула крышку & заколотила ее гвоздями, а я пинал & стучал изнутри. Она закончила & оттащила гроб в прибой.

— И столкнула тебя в море, — сказал тот, что постарше, Виспек. Он поднял голову & посмотрел на меня. — Грязь, позолоченный гроб в волнах. Это похоронные обряды арквали, верно?

— В наши дни только для королей & знати, — сказал я, пораженный его осведомленностью о наших обычаях. — Это высокая честь, такого рода похороны.

— А та, кто раскрашивает тело?

— Любимая девчушка короля. Его, как-это-там, куртизанка.

— Неда считает, что сны очень важны, — сказал Пазел.

Глаза Неды холодно скользнули по мне.

— Сны — это предупреждения, — сказала она. — Если мы их не послушаем, то умрем.

— Это факт.

Она сказала что-то быстрое & сердитое на языке сиззи, & ее мастер хмыкнул в знак согласия.

— Девушка Исик хочет избавиться от него, — сказал он, — хотя когда-то она притворялась, что его любит. Как дорогая шлюха.

— Заткни пасть, — сказал я, поднимаясь на ноги. Но Виспек продолжал говорить.

— Она хотела сделать вид, что чтит его, что видит в нем равного себе. Неважно, что она из одной из самых могущественных семей Арквала, а мальчик — никто: крестьянин из страны, которую разрушил ее отец. Но она чтит его, хоронит как короля.

— Это ложь, — сказала Неда, жадно поглощая сыр. — Какая там честь, если его опускают в воду живым. Честь только после того, как он умрет.

— Прикосновение девушки было приятным в этом сне? — спросил Виспек.

Пазел неловко кивнул.

— Ну что ж, — сказал Виспек, — она хотела, чтобы предательство застало тебя врасплох.

— Хватит, — сказал я. — Ты скользкий зверь, Виспек. Ты пытаешься разделить нас & используешь для этого сестру Пазела. Клянусь Древом, ты продолжаешь старую войну, лады? Прямо здесь, на гауптвахте «Чатранда», в десяти тысячах миль от дома.

Виспек не сводил глаз с Пазела.

— Неда права, — сказал он. — Сны — это предупреждения, и их нельзя игнорировать. В следующий раз, когда ты почувствуешь эту ласкающую руку, можешь быть уверен, что за ней последует нож. Смотри под ноги.

— Я так и сделаю, Кайер Виспек, — сказал Пазел.

— Черт возьми, Паткендл! — пробормотал я. — Ты говоришь о Таше, раздери тебя краб!

Смолбой просто посмотрел на меня, продолжая жевать.

— Таше, — сказал он. — Таше Исик. — Словно фамилия что-то изменила для него.

Несколько минут спустя мы покинули гауптвахту, икшели бежали впереди и позади. Я был ошеломлен всей этой перепалкой. Что за ужасную чушь слушал Пазел в этой черной камере в течение трех безнадежных дней? Какими идеями напичкали его эти сиззи? Я пришел в бешенство, &, как только мы миновали КПП, стащил его с трапа & прижал к стене.

— Вздор! — сказал я. — Ослиное дерьмо! Мужчина может видеть любой сон, когда его сердце разбито. Это не делает ее слова правдой!

— Вы не понимаете, — сказал он. — Моя сестра особенная. Мудрая. На самом деле, они оба такие.

Это было хуже, чем я опасался.

— Паткендл, — взмолился я. — Мой дорогой, саркастичный, острый на язык смолбой. Религия — прекрасная вещь, по-настоящему благородная вещь, за исключением того, что надо верить. Лучше уж верь мне, пожалуйста. Религия может с тобой сделать кое-что похуже, чем любая девушка.

— Ничего подобного.

Я громко застонал:

— Питфайр, это правда, конечно. Но и то, что я тебе говорю, тоже правда. Послушай меня, ради любви к Рину...

При этом он встретился со мной взглядом:

— Ради любви к кому, мистер Фиффенгурт?

Я выпрямился:

— Рин-вера — совсем другое дело. Это часть общества. И она не доходит до таких крайностей, вроде бы. Ты знаешь, о чем я говорю. А Старая Вера —варварство.

Услышав это, он слегка нахмурился.

— Я просто хотел поговорить со своей сестрой, — сказал он, — а этот парень, Виспек, не позволяет ей говорить ни о чем, кроме мрачных и серьезных вещей. — Затем он улыбнулся мне своим прежним лукавым взглядом. — Может быть, он надеялся, что она обратит меня в Старую Веру. Ни единого шанса. Неде никогда не удавалось меня ни на что уговорить. — Он рассмеялся. — Но это, конечно, заставляло их говорить. И я, должно быть, проделал достаточно хорошую работу, если & тебя одурачил.

Я мог бы отшлепать этого маленького ублюдка. Или поцеловать. Я испытал огромное облегчение.

— Как насчет того, что она особенная? — спросил я.

— О, конечно, — сказал он. — Мать наложила заклинание & на Неду. Все эти годы я думал, что оно не сработало, ничего с ней не сделало, но ошибался. Заклинание дало ей идеальную память. Вы не поверите, мистер Фиффенгурт. Я написал шестифутовую цепочку цифр в пыли & прочитал их ей вслух. Она пересказала мне их все в идеальном порядке. Ей даже не пришлось пытаться.

Я просто уставился на него. Что я вообще мог сказать?

— Ты из ведьмовской семьи, — выдавил я наконец. — Но бывают ли у нее припадки, как у тебя?

— Типа того, — ответил он. — Она сказала, что, иногда, ее память становится подобна лошади, которая убегает со своим всадником. Воспоминания просто уносятся галопом, & она вспоминает все больше и больше, быстрее & быстрее, даже если то, что она вспоминает, ужасно. Я рассказал ей, что нечто подобное случилось со мной на Брамиане, когда эгуар заставил меня заглянуть в разум Сандора Отта & узнать о его жизни. Неда сказала: «Представь, что в конце видения ты не смог бы убежать, потому что разум, в который ты заглядывал, был твоим собственным».

Эгуар. Он никогда раньше не говорил со мной об этом, но я слышал, как он рассказывал Ундрабасту об этом существе. Похож на крокодила, но демонический & огромный, окруженный пылающей дымкой.

— Что это чудовище сделало с тобой, Паткендл? — спросил я его.

Прежде чем он успел ответить, мы услышали крик. Он доносился откуда-то с кормы, одной или двумя палубами ниже. Леденящий кровь крик, если я когда-либо такой слышал: вой большого мужчины от боли, вой воина, который на мгновение превратился в высокий женский визг, а затем был прерван, как будто горло, издавшее его, только что перестало существовать.

Мы помчались обратно к Серебряной Лестнице. Икшели визжали и угрожали, но мы пронеслись мимо них. У меня уже была идея, куда мы направляемся. Голоса турахов восклицали: «О нет, нет! Рутейн, ты сумасшедший ублюдок...»

Через несколько секунд мы были в хлеву. Там стояла невыразимая вонь. Турахи столпились вокруг Шаггата, постанывая; один из них, пошатываясь, отошел в сторону, & его вырвало всей едой, которую ему дали. Но я знал, что почувствовал что-то другое. Это случилось снова. Кто-то прикоснулся к Нилстоуну.

Я заставил себя подойти ближе. Там он был. Или не был. Потом я увидел доспехи, лежащие в куче костяной пыли. Милый Рин наверху, он был турахом.

— Он разрезал мешок своим ножом, — сказал другой морпех. — Он просто протянул руку, вырезал дырку и вложил в нее свою руку. Зачем, зачем?

Турахи не плачут, но этот был очень близок, вряд ли я когда-либо такое увижу. Затем он заметил Паткендла:

— Ты! Ведьма-мальчик! Это был один из твоих трюков? Если ты заставил его это сделать, я, черт возьми, разорву тебя пополам!

— Я этого не делал, — сказал Пазел, сам выглядя немного больным, — & я бы все равно не смог, клянусь.

— И он не убийца, — сказал я.

— Да, — сказал другой. — Он хороший парень, даже если он ведьма-мальчик. Он доказывал это много раз.

Солдат, который рявкнул на Пазела, теперь посмотрел на него & коротко кивнул. Но его лицо было искажено безумной яростью. Он посмотрел вниз на груду металла, зубов & костей, которая была его другом.

— О, Рутейн, — сказал он. Затем его руки сжались в кулаки. — Клянусь Девятью Ямами, мы знаем, кто может сотворить подобную чертовщину. Арунис! Верно, Мукетч?

Пазел кивнул:

— Да, сэр. Я верю, что это его рук дело.

— Арунис! — взвыл турах во всю мощь своих легких. Он обнажил свой меч & высоко его поднял. — Ты мертв! Ты — трофей тураха! Ты слышишь меня, ты, лопнувший нарыв на заднице кладбищенской сучки? Мы собираемся переломать тебе кости & высосать костный мозг. Мы вытащим твои кишки зубами, ты меня слышишь? Ты мертв, грязнопотливый урод!

И затем, как будто ему только что пришла в голову эта поразительная мысль, мужчина развернулся & сунул руку в дыру в мешке, которую сделал его друг Рутейн, — & убийственный сила Нилстоуна пробежала по его телу так же быстро, как пламя по клочку бумаги, & он исчез.

Столпотворение, ужас, скорбь рядом с этими грудами ужасных останков: это продолжалось всю ночь. Наконец-то я вернулся в свою каюту, строчу, не в силах уснуть. Вот так начинается четверг.

[19 часов спустя]

Новых атак пока нет — и никаких признаков чародея, хотя Роуз приказал прочесать треклятый корабль от жилой палубы вверх, и икшели клянутся душами своих предков, что его нельзя найти на нижних палубах. И все равно это было ужасное время. Прошлой ночью я видел, как Паткендл вернулся в освободившуюся каюту Болуту, внутри магической стены. Я заручился его клятвой не шевелиться до рассвета, несмотря ни на что, даже если ему придется испытать мучения, услышав, как Таша и Фулбрич вместе поют в большой каюте. Я отдал свой последний отчет дежурному офицеру, еще раз взглянул на толпу на мосту наверху (некоторым длому еще не надоело глазеть) &, пошатываясь, вернулся в свою каюту. Я только закрыл глаза, когда дверь распахнулась, & кто проскользнул в мою каюту? Герцил, конечно! Толяссец поднял руку, предупреждая меня, чтобы я молчал. Затем он присел на корточки у моей кровати & прошептал:

— Вы не должны задавать мне никаких вопросов & слишком долго думать над тем, что я собираюсь сказать. Я дал вам основания доверять мне, верно?

— Питфайр, Станапет, конечно, — сказал я.

— Тогда выслушайте меня хорошенько: вы освободили Паткендла по доброте душевной, но на самом деле на гауптвахте ему было безопаснее. Скоро может случиться нечто такое, что побудит его вмешаться — и все же он не должен. Поэтому я должен завербовать вас, хотя не хотел никого больше привлекать к этому делу. Если придет время, вам, возможно, придется сдерживать его силой. Его & Нипса. Ни один из них не поймет.

— Эти призовые идиоты. Во что они впутались на этот раз?

— На этот раз они ни в чем не виноваты, Графф. Но я же сказал вам — никаких вопросов. Только будьте готовы отвести их подальше от каюты & при необходимости держать там под замком. Будь готов сделать это, как только получите от меня весточку.

— Замок и ключ?

— Послушай меня, ты, старый растяпа, — сказал он, становясь свирепым. — Ты не можешь потерпеть неудачу в этом. На карту поставлены жизни, & не только смолбоев. Когда настанет момент, будет слишком поздно придумывать историю. Выбери что-нибудь прямо сейчас. Я бы послушал, как ты это отрепетируешь, прежде чем уйду.

— Хорошо, — сдался я, лихорадочно соображая. — Любимица ведьмы, Снирага. Ундрабаст видел ее на прошлой неделе. Я скажу им, что заманил ее в ловушку — скажем, в хлебную комнату — & мне нужна помощь, чтобы ее поймать. Там только одна дверь, & на ней двойные засовы.

— Не блестяще, — сказал он, — но должно хватить. Они полностью тебе доверяют.

— Они, клянусь треклятыми Ямами, не будут после того, как я проверну этот трюк! Станапет, почему...

Он зажал мне рот рукой:

— Будь готов, но поменьше думай о том, о чем мы говорили. Это чрезвычайно важно. Ты поймешь, когда это закончится, Графф. Будем надеяться, что это произойдет скоро.

С этими словами он ушел, а я, ошеломленный, откинулся на спину. Я нащупал свою бутылку бренди для экстренных ситуаций & отхлебнул глоток. Помни, будь готов, не думай. Почему, во имя Девяти Ям, я повиновался?

Мне пришло в голову, что я еще мог бы выкроить сорок минут сна из этой адской ночи. Я снова закрыл глаза. И снова, как будто боги ждали, что я сделаю именно это, дверь распахнулась, на этот раз с грохотом.

Ввалился Ускинс, запыхавшийся, выглядевший еще хуже, чем я себя чувствовал.

— Ты, бездельник! — прохрипел он. — Все еще в постели, пьет, а все разваливается на куски!

— Ты-то точно, — сказал я, рассматривая его дикие красные глаза & растрепанные волосы. — Что с тобой случилось, Стьюки? Ты видел доктора?

— Я видел помощника хирурга.

— Кого, Фулбрича? Я знаю о болезнях больше, чем этот сын симджанского мула. Иди поговори с Чедфеллоу, если тебе плохо.

Он покачал головой:

— У мулов нет сыновей. Как & дочерей.

— Что?

— И доктор Чедфеллоу — враг короны. Он указал дрожащим пальцем. — Как & ты, если уж на то пошло.

— Ты пахнешь, как тухлое мясо, Ускинс. Сходи к нему.

Ускинс одарил меня насмешливой улыбкой:

— И кричать о своих бедах через стекло, чтобы все слышали. Тебе бы это понравилось, да?

— Почему ты здесь?

Этот вопрос сразу же напомнил ему о его цели.

— Вставай, одевайся! Они поднимаются на борт! — С этими словами он выкарабкался из моей каюты &, сильно топая, побежал прочь.

Я натянул одежду & помчался за ним. Свет лился сквозь стеклянные панели: рассвет начался уже давно. Я выскочил наверх, на прохладный бодрящий ветер, & впервые увидел город при дневном свете. Он выглядел еще более странно, чем прошлой ночью: огромный, но казавшийся пустым; людей на мощеных булыжником улицах было слишком мало для такого количества домов. Некоторые места выглядели ухоженными; большинство — нет. Как раз в тот момент, когда я взглянул вверх, стая темных птиц вытекла, как пролитые чернила, из верхнего окна. Еще один дом стоял в зарослях кустарника, которые, возможно, когда-то были плантацией, но теперь лишь наполовину закрывали дверь. На пути к тому, чтобы превратиться в город-призрак, не мог не подумать я.

Все это запустение & упадок, на фоне великолепной городской стены, могучих залов, храмов & башен, реки, величественно вьющейся среди статуй, прекрасных мостов, дальних скал & водопадов. А над ними & позади них, сбившись в плотную группу, возвышались гигантские горы.

Но как я смог увидеть так много? В тот момент, когда я опустил взгляд, стало очевидно: мы больше не были заперты в шахте. Ночью закрыли какие-то водные ворота; мы поднялись на эти последние тридцать футов, а затем еще на несколько. Верхний бассейн был почти полон.

Нас снова окружили перекрещивающиеся канаты: подталкивали, как я предположил, пока мы не поплыли туда, куда они хотели, то есть вдоль моста-перехода, вдававшегося в бассейн. Теперь наш квартердек плыл на одном уровне с перилами моста, по которому двигалась процессия.

Ее возглавляло маленькое, странное животное. Вероятно, это был козел без рогов, с клыками & слюнявыми губами; он семенил, как хорошо выдрессированный пес. За ним шли два барабанщика, & это были еще более странные существа: коренастые, похожие на лягушек, почти такие же широкие, как & высокие, с глазами, как у ищейки, & огромными беспокойными руками. Они были одеты в униформу из темно-красной ткани с синими блестками, & их босые ноги стучали шлеп-шлеп-шлеп по переходу. Их барабаны были большими, мрачными бочонками, привязанными к груди, & существа били в них очень медленно, по очереди. Эффект был похож на тиканье каких-то печальных часов.

Далее последовало двадцать или более длому. Солдаты, на которых было страшно смотреть: суровые на вид и огромного телосложения, со смертоносными алебардами, топорами, копьями. Все ветераны множества битв: шрамы, старые ожоги, порезы & колотые раны на лицах & конечностях. Вокруг меня турахи насторожились & притихли.

В гуще солдат выделялись две фигуры. Первым был Олик, хмурый & нетерпеливый, но теперь одетый как принц: кремово-белой & приталенный кожаный пиджак, эффектно выделявшийся на фоне его черной кожи, плащ цвета морской волны, малиновый пояс на груди.

Рядом с Оликом шел еще более экстравагантный человек. Высокий & бледный для длому, он носил камзол из зеленой кожи с черными железными кольцами, дополненный золотым нагрудником, украшенным имперским леопардом и солнцем. Он был воином, покрытым шрамами, как & другие. Но что за лицо! Его глаза дергались, губы были приоткрыты: казалось, он испытывает постоянное изумление. Когда он шел, его голова подпрыгивала вверх-вниз, как у детской лошадки. Перепончатые пальцы мужчины, сверкающие темно-фиолетовыми драгоценными камнями, ласкали богато украшенный футляр для свитков, перевязанный золотой нитью.

Капитан Роуз позвал всех своих офицеров. Некоторые уже стояли рядом с ним; другим, как & мне, пришлось проталкиваться сквозь толпу. Мы все были там: Альяш, Ускинс, Берд, Лапвинг, Фегин, Кут, Таннер & даже старый Гангрун, выглядевший усталым и раздражительным. Все мы поспешили к Роузу. Большинство офицеров были в парадной форме; я почувствовал, как гневный взгляд капитана прошелся по моей растрепанной одежде. На несчастного Ускинса он даже не взглянул.

Мы выстроились в шеренгу позади капитана. Я увидел Паткендла, Ундрабаста & Марилу, стоявших неподалеку, а с другой стороны, совсем в стороне, леди Ташу — рядом с ней стоял красавчик Фулбрич. Таликтрум тоже был там, балансируя на планшире в своем плаще из перьев, вокруг него стояла целая толпа икшелей.

Процессия достигла конца перехода, барабанный бой прекратился. Какую-то секунду они все глядели на нас. Кроме Олика, который с хитрой улыбкой смотрел на свои сложенные руки. Бледный длому просто потрясенно глазел. Но мгновение спустя его глаза сузились, а рот сжался в тонкую линию. Он что-то крикнул, & его солдаты расступились. Маленькое козлоподобное создание с клыкастой мордой быстро засеменило вперед, к краю дорожки. Оно остановилось там и выжидающе уставилось на нас, поводя ушами.

Тишина. Роуз огляделся в поисках указаний. Как & козел. Затем Болуту протиснулся сквозь толпу к Роузу. Я не расслышал его слов, но ответ капитана был достаточно ясен: «Ты шутишь!» & «Будь я проклят, если я это сделаю!» &, наконец, «Нет, & еще раз нет. Ты совсем рехнулся...»

Вздохи и шипение от длому. Роуз закрыл рот. Он недоверчиво уставился на Болуту, который все еще умоляюще шептал. Наконец наш капитан, выглядевший так, словно собирался съесть что-то ядовитое, выступил вперед & поклонился козлоподобному существу.

Существо моргнуло, потрогало камень лапой. Затем оно согнуло передние ноги & опустилось на колени.

У зрителей на берегу вырвался громкий вздох. Один из охранников поднял животное & быстро унес его прочь.

— Хорошо сделано, — сказал принц, улыбаясь нам сверху вниз. — Старые обряды должны соблюдаться, друзья. Безинг — покровитель города. Когда он преклоняет колени перед посетителями, это означает разрешение на въезд в город. Символически, конечно.

Альяш & я обменялись взглядами. Что, если бы этот треклятый козел не встал на колени?

Затем вперед выступил длому с кольцами, на лице которого сохранялось изумленное выражение. Никаких улыбок.

— Я Ваду́, — сказал он, — командир Плаз-Батальона Масалыма & первый советник Его превосходительства Иссара. Его превосходительство, к сожалению, не может приветствовать вас лично, но с нетерпением ждет возможности принять вас в Верхнем Городе при первой же возможности.

— Очень мило с его стороны, — сказал Роуз. — И мы благодарим Его превосходительство за еду. Прошлой ночью мои люди хорошо поели.

Голова длому опять подпрыгнула. Он выглядел немного расстроенным, & я заметил внезапное беспокойство среди зрителей. Они отступали, обмениваясь настойчивым шепотом. И вдруг я спросил себя, кто именно приготовил нам еду.

Ваду́ поднял свой футляр для свитков. Он строго посмотрел на нас, как будто мы должны были прекрасно знать, что в нем содержится. Развязав золотую нить, он вытащил пергамент & развернул его, держа на расстоянии вытянутой руки. Одно из существ с барабаном вразвалку подошло & встало у его локтя.

Я привык к странным & тягостным церемониям. Торговая Служба не обходится без них. Как & семья Анни, когда дело доходит до молитв & всего такого. Но ни одна из них не могла сравниться со странностями следующих тридцати минут. Ваду́ начал читать текст на цветистом языке длому, гораздо менее похожим на арквали, чем все, что мы слышали до сих пор. Я уверен, что уловил не больше половины из послания, несмотря на то, что слышал каждое слово дважды. Каждый раз, когда Ваду́ делал паузу, существо с барабаном рядом с ним раздувало свою глубокую грудь, задирало голову вверх, закрывало глаза & выкрикивало слова так громко, что их, наверняка, было слышно на краю города. Мы вздрагивали, а собаки на пустынных улицах лаяли.

Вот что я понял: этот Иссар, кто-то вроде мэра или лорда Масалыма, глубоко польщен тем, что возглавляет город, выбранный для посещения жителями Великолепного Двора Сирени (в этой фразе я уверен: она слишком странная, чтобы ошибиться). Иссар считает этот «Двор» сокровищем Алифроса, а прибытие корабля — поводом для безграничной гражданской гордости. Далее много говорилось об императоре Нахундре, живущем далеко в Бали-Адро-Сити, & о его «приветственных объятиях» всех рас, отовсюду. Вперемешку с разговором о «приветственных объятиях» было довольно много о Плаз-Легионах Бали Адро, которых он также называл Темным Пламенем, & о том, как доброта & добродетель сделали эти легионы боевой силой, против которой никто не может устоять.

Далее Иссар заверял, что его народ уважает торжественность нашего визита, помня о его «небесном значении», & что, конечно, мы заслуживаем большего, чем простой безинг-обряд. Для Двора Сирени не достаточно ничего, кроме «полной и священной церемонии» — в это мгновение Ваду́ зачем-то указал на барабанщиков.

— Наши мизральды вас не разочаруют, — сказал он.

В конце Иссар (через свой свиток) смиренно попросил нас хорошо отозваться об обращении с нами в Масалыме, если мы когда-нибудь предстанем перед Блистательным на Бали Адро, & поклялся, что наше уединение всегда будет уважаться.

— Уединение? — спросил Роуз.

Среди длому над нами появились беспокойные взгляды. Толпа вдоль края бассейна бормотала, обсуждая длинное заявление. Их голоса звучали так же скептически, как & наши.

С Роуза было достаточно.

— В Ямы ваше уединение, — фыркнул он. — Наш корабль поврежден, сэр. Мы набираем воду. Через несколько дней вам не на что будет смотреть с гражданской гордостью, кроме верхушек наших мачт. И один прием пищи не может заставить нас забыть о нехватке провизии. Мы не нищие. Мы можем заплатить и за то, и за другое — справедливо и в полном объеме. Но мы должны запросить их без дальнейшего промедления. Если вы согласитесь подняться на борт...

— Дааак?

Голос был подобен взрыву. Это снова было одно из барабан-созданий, даже громче, чем раньше. Я не могу себе представить, что это слово на самом деле означало вопрос, если только оно не было адресовано богам наверху, которые наверняка его услышали. Роуз оскорбленно уставился на существо; он не привык, чтобы на него кричали сверху вниз.

— Что за треклятая...

— Хаааааааааан! — закричало другое существо, которое вразвалку подошло к первому.

— Принц Олик, — пробормотал Роуз, — будьте добры...

— Дааак? — повторило первое существо, ударяя в свой барабан.

— Хаааааааааан! — оглушительно отозвалось другое.

Солдаты ударили алебардами по переходу. Ваду́ и Олик низко поклонились. Затем, пока два существа стояли, уставившись в небо, барабаня & визжа «Дааак?… Хаааааааааан!» так, что могли разбудить мертвых, процессия развернулась & зашагала прочь.

Роуз с криком бросился вперед. Олик один раз оглянулся через плечо с определенным блеском в глазах, но двинулся дальше вместе с остальными. Мы толпились вдоль ограждения, крича им в спины. Еда! Ремонт! Куда вы идете?

— Дааак?

— Хаааааааааан!

Они оставили нас с этими кричащими чудовищами. Мы могли бы как-нибудь вскарабкаться на мост & пуститься в погоню — но зачем? Мы внутри города, окруженного стеной, на чужой земле. Мгновение спустя береговые ворота были запечатаны, на них была выставлена усиленная охрана, еще больше солдат разместилось вдоль края бассейна.

Разгорелся ожесточенный спор. Таликтрум пришел в ярость, заявив, что мы, очевидно, были коллективно наказаны за «варварскую глупость» Роуза когда он подвергнул принца Олика истязаниям: «ваш самый первый поступок с момента освобождения из заключения». У Роуза, безусловно, было готовое возражение, & его гнев не ограничился икшелями. Почему Болуту не вмешался, & почему он не предупредил нас, что королевская семья — улей сумасшедших? Когда Паткендл, Таша, Герцил & «остальные из вас, интриганов» обнаружат логово чародея? Почему Альяш позволил юноше Ибьену прыгнуть за борт, когда тот мог бы послужить заложником? И так далее, в то время как эти два ничего не замечающих тролля продолжали орать «ДАААК? ХААААААААААН!», пока не затуманили нам мозги.

Я увидел, как Болуту отчаянно дергает Роуза за рукав, & подошел достаточно близко, чтобы расслышать, что тот сказал. Но его слова только усугубили ситуацию: Двор Сирени был колонией альбиносов, возможно, мифической, во многих тысячах миль к востоку, если эта колония вообще существовала.

— Альбиносы-длому? — проревел Роуз, перекрывая шум.

Болуту заверил его, что так оно и есть. По какой-то причине Иссар верил (или, во всяком случае, заявлял), что мы все длому. Просто странные, бледные длому из немыслимой дали.

— Но они нас видели, — крикнул Ундрабаст. — Принц Олик видел нас вблизи, как & Ибьен.

— Сотни длому на мосту тоже нас видели, — сказал Герцил, — но это не значит, что хозяева этого города их услышат. Иногда те, кто обладает огромной властью, начинают верить: достаточно пожелать — и все будет правдой, чтобы это ни было. Даже природа должна подчиняться их воле, как это делают длому.

— И, возможно, он держит нас на корабле, капитан, — добавил я, — чтобы мы не могли рассказать всему городу, что мы люди. В конце концов, нас видели всего несколько сотен длому, и половина подумала, что мы треклятые призраки.

— Что насчет лягушачьих тварей? — спросил Роуз.

Болуту сказал, что это мизральды, «совершенно респектабельные граждане», встречающиеся по всей империи & используемыми (что неудивительно) в качестве герольдов & глашатаев. Ужасный рев, добавил он, вероятно, является особым приветственным ритуалом, мешин, хотя Болуту никогда не слышал такой длительный.

— Они заставляют нас замолчать, — сказал Роуз, — и в то же время притворяются, что мы длому.

— Но почему они так поступают? — спросил Паткендл.

— Подумай минутку, — сказала Таша. — Для всей империи произошла катастрофа, когда люди стали тол-ченни. Если мы внезапно приплывем в порт & начнем ходить по улицам, это может означать… ну, что угодно.

Паткендл не посмотрел на нее.

— Ты права, Таша, — сказал Фулбрич. — Та старуха прошлой ночью решила, что настал конец света.

— Возможно, корабль, полный проснувшихся людей, мог бы заставить некоторых подумать, что настала очередь длому стать тол-ченни, — добавил Герцил. — И для них это действительно было бы концом света. По крайней мере, это может показаться угрозой правителям напуганного города во время войны.

Все это было всего лишь предположениями. Мы были в ловушке. Жители Масалыма также не снабдили нас еще одним кусочком еды. Тем не менее, они наблюдали за нами, пока шли часы: прибыла группа хорошо одетых людей & изучала нас через подзорные трубы & бинокли; был какой-то спор & показывание пальцами. Роуз попытался сигнализировать о нашем отчаянии криками, флажками & звоном ложек в пустых мисках. Он отправил Болуту на боевую вершину с приказом громко & долго умолять на их родном языке. Но адский шум троллей сделал все эти усилия почти невозможными; мне пришло в голову, что в этом, возможно, & заключалась вся идея.

Уровень воды в трюме достиг тринадцати футов. Конечно, последние три дня мы качали воду как сумасшедшие. Но Роуз прав: этого недостаточно. А что, если у них нет средств вытащить нас на берег или нет реального желания пытаться?

В середине дня пошел дождь. К нашему бесконечному восторгу, тролли поспешили в помещения. Но мы все еще были голодны, а длому — по-прежнему глухи к нашим мольбам. Мы, офицеры, нашли убежище в своих обязанностях. Для меня это включало в себя прекращение драки между соперничающими бандами (проблема заключалась в припрятанном куске вчерашнего сыра) — я заставил Плаппа со сломанным носом & Бернскоува с заячьей губой пожать плечами & пожертвовать драгоценный кусочек пассажирам третьего класса. Парни увидели эти безнадежные лица, &, клянусь Рином, на минуту устыдились. Но они сердито смотрели друг на друга, прежде чем мы расстались.

В моей лампе еще оставалось моржовое масло, поэтому я проверил швы вдоль корпуса по правому борту. Просачивание по ватерлинии, конечно. Я поскреб паклю ножом. Халатность, халатность: это слово хлопало в моей голове, как надувающийся парус.

Я стоял на коленях в столярной мастерской, когда услышал, как за мной закрылась дверь.

Я резко обернулся. Лицом ко мне стоял лорд Таликтрум. Он был совсем один & тяжело дышал от напряжения, с которым закрывал дверь. У него был обнажен меч & перекинут через плечо кожаный мешок. Он все еще был одет в свой ласточка-костюм.

Ненависть к маленькому тирану поднялась во мне. Я мог бы убить его там & тогда, просто выпрямив правую ногу & раздавив его между дверью & моим ботинком. В другой жизни — в той, в которой я никогда не знал Диадрелу, — я бы так & сделал.

— Квартирмейстер, — сказал он, скорчив гримасу, чтобы понизить голос. — Я должен поговорить с тобой. Было чрезвычайно трудно застать тебя в одиночестве.

— Большинство людей просто врываются в мою каюту, — сказал я.

Он развязал мешок и позволил ему упасть. Затем он вложил свой меч в ножны.

— Я обнажил клинок не для того, чтобы тебе угрожать, — сказал он. — В коридоре я слышал скребущий шум. Я удивлен, что ты его не слышал.

— Мыши, — сказал я. — Крысы окончательно и бесповоротно мертвы.

Он с сомнением наблюдал за мной.

— Твое положение на этом корабле уникально, — наконец сказал он. — Ты, единственный из всех офицеров, союзник клана Паткендла.

Я ничего не сказал. У него была бы причина назвать нас кланом. Я сомневался, что это была та причина, которая меня бы волновала.

— Когда территории двух кланов икшелей пересекаются, — продолжал он, — становится жизненно важным, чтобы они знали друг друга, чтобы они не конкурировали и не причиняли друг другу вреда. В качестве первого шага кланы отправляют двух старейшин в безопасное место, и старейшины играют в игру. Мы называем это дуэлью с доверием.

— Мне все равно, как вы это называете, — сказал я ему. — Я не говорю от имени Паткендла, Таши или кого-либо еще из них. И ты, клянусь глазами змеи, не старейшина.

— Я — нечто намного большее, — сказал он. — Я — носитель видений и судьбы моего народа. — Он говорил хрипло, выпятив подбородок, как будто отчаянно хотел, чтобы ему кто-нибудь поверил. Не думаю, что этим кем-то был я.

Он развязал мешок и расстелил его на полу. В нем были монеты: четыре монеты, которые он сложил кучкой. Это были обычные арквалийские монеты: два медных асса & два прекрасных золотых сикля. Затем он снова полез в мешочек & достал две жемчужины.

Я не мог не присвистнуть. Это были знаменитые голубые жемчужины Соллохстала, каждая размером с вишню.

— Ты взял это из сокровищницы, которую мы везем, — обвинил его я.

— Нет, — сказал Таликтрум. — Жемчуг в сокровищнице не такой прекрасный, как у нас, хотя его там целые ящики. Мы носим их, Слезы Айрига, в качестве меры безопасности, ибо мы знаем, на что вы, гиганты, готовы ради них. Мы не гнушаемся подкупом, когда нас загоняют в угол. Но я пришел сюда не для того, чтобы предложить взятку.

— Игра проста, — продолжил он. — Старейшины играют по очереди. Один делится секретом своего клана; другой отвечает секретом из своего собственного. И если один из них считает, что другой солгал, игра окончена. Кланы остаются чужими и настороженными. Между ними нет дружбы, и они могут даже подраться.

Цель — идеальный обмен: я ухожу с твоими тремя подарками, ты уходишь с моими.

Он наклонился & покатил одну из жемчужин ко мне по полу. Я набросился на нее, боясь, что та исчезнет в трещине. В моей руке она казалась тяжелой. Там, в Этерхорде, эта жемчужина стоила бы небольшого состояния — возможно, могла бы оплатить все долги семьи моей Анни. Но потом я прикинул шансы снова увидеть мою Аннабель в этой жизни, & мне захотелось выбросить эту штуку.

Ко мне скользнули еще две монеты.

— Медь будет означать секрет средней ценности. Золото — более ценный секрет. И жемчужина — секрет, который делает игру стоящей того, чтобы в нее играть. Сначала ты даришь самый простой подарок. Потом, опираясь на доверие, более ценный. И последнее, жемчужина: секрет, который тебе больно раскрывать. Среди нас это может быть пароль, который открывает наш дом для незнакомцев, или местонахождение неохраняемой еды.

— Когда ваши старейшины играют в эту дурацкую игру, что мешает им беззастенчиво врать?

— Честь, — сказал Таликтрум. — Но не только. Ключ к успешной дуэли заключается в следующем: ни одна из сторон не соглашается играть до тех пор, пока они не будут шпионить за другим кланом в течение достаточного времени. Мы отличные шпионы, мистер Фиффенгурт.

— Снимаю перед вами шляпу. Но меня не интересуют игры ползунов. Во-первых, потому что я бы не стал делиться секретом хорошей чашки чая с человеком, который накачал команду корабля наркотиками посреди Неллурока. Во-вторых, потому что я не знаю ничего, что могло бы...

— Заключенные скоро начнут умирать, — сказал он.

Я прерывисто вздохнул:

— Ты, беспородный щенок.

— Это не шантаж, — быстро добавил он. — Фиффенгурт, у нас заканчиваются ягоды, которые сохраняют им жизнь. Во время битвы с крысами половина наших запасов была уничтожена. В средней рубке мы сжигаем две унции в день: еще немного, и заключенным не хватит пара для дыхания. Они будут толпиться вокруг огонь-горшка, сражаясь друг с другом. Те, кого оттеснят в сторону, задохнутся от сильной боли.

— Сколько у вас осталось? — спросил я с комком в горле.

Но Таликтрум покачал головой. Он бросил свой асс в мою сторону.

— Ага, — сказал я. — Мы уже играем, лады? — Он по-прежнему ничего не говорил. Я снова подумал о своей правой ноге. Но вместо того, чтобы убить его, я спросил, что он хотел бы узнать.

Это застало его врасплох. Он на мгновение пожевал губу, затем сказал:

— Старая ведьма, Оггоск. Она мать Роуза?

— Что? — я почти кричал. — Ты самый извращенный гвоздь на этом треклятом корабле! Откуда у тебя такое представление?

— Я наблюдал за ними. По очевидным причинам мы держим среднюю рубку под самым пристальным наблюдением. Ведьма души в нем не чаяла, когда они вместе были заключены в тюрьму. Она расчесывала ему бороду — в темноте, когда они думали, что никто не видит. И она превосходно знает семью Роуза, его детство, хотя он & пытался помешать ей говорить об этом. И есть те безумные письма, которые он диктует — всегда адресованные его отцу, но с уважительным поклоном его матери, — хотя все, что мы узнали о Роузе до путешествия, говорило о том, что они мертвы.

Я закрыл свой рот. Он знал больше, чем я думал. Но почему его волновало, кем была Оггоск для Роуза, или Роуз для Оггоск? Какое это вообще может иметь значение? Если только... внезапно мне стало холодно. Если только они не пытаются подсчитать, за кого Роуз будет сражаться, & кому он позволит умереть.

— Ты плавал с ним раньше, — продолжил Таликтрум. — Ты просидел с ним за трапезой больше, чем кто-либо на борту, за исключением самой ведьмы. Разве она не всегда была с вами в этих путешествиях? Неужели они так и не раскрыли правду?

Я бросил азартные игры много лет назад, как и обещал Аннабель — & ее отец перестал цитировать Тридцатое правило при каждой нашей встрече.[8] Но старые инстинкты вернулись ко мне в мгновение ока. Ты не раскрываешь то, что знаешь, & еще меньше то, что не знаешь. Следи за своим голосом, следи за своими глазами. Заставь противника жаждать знаний любым доступным тебе способом. Это был мой вид дуэлей.

— Роуз не использовал семейные истории, — сказал я, — независимо от того, в каком долгом путешествии мы находились. Я не могу точно сказать.

— Он использовал эти истории, когда был нашим пленником, — сказал Таликтрум. — Не имеет значения: все равно твоя очередь.

Когда я сидел там с каменным лицом, он злобно добавил:

— Это было приглашение. Никто не принуждает тебя к игре. Но если ты откажешься или попытаешься обмануть меня, ты отвергнешь шанс, который больше не представится. Думай, человек. Помоги мне помочь нам обоим.

— Помочь тебе сделать что?

— А ты как думаешь? — огрызнулся он. — Помочь спасти всех нас от зла. Твой народ & мой. На что еще мы можем надеяться на данном этапе?

— Ты надеешься на гораздо большее, — прорычал я. — Ты надеешься...

Я остановил себя. Я чуть было не сказал: ты надеешься, что это путешествие закончится в Убежище, твоем острове, & ты сделаешь все, чтобы попасть туда. Но это было бы нарушением моих собственных правил. Кроме того, я действительно не знал. Эта старая байка о Убежище-за-Морем была всего лишь догадкой которое я лелеял с тех пор, как узнал, что его народ находится на борту.

— Ты надеешься, что я предам своих друзей, — неопределенно закончил я.

Он просто посмотрел на меня:

— Мы закончили? Неужели ты настолько неспособен отдавать?

Я закрыл глаза. Он был прав, я действительно хотел играть. Я хотел вернуть что-то своим друзьям, что-то, что они могли бы использовать. Но я не собирался получать это бесплатно.

— У Таши есть книга... — начал я.

— Тринадцатый Полилекс, — прервал он. — Мы осведомлены о нем уже несколько месяцев, как & все те на борту, кто знает, что означает тринадцатое издание. Так не пойдет, Фиффенгурт. Попробуй еще раз.

Я был на небезопасной почве. Это было деликатное дело — передавать знания Таликтруму, дураку & проверенному убийце. В конце концов, этот негодяй подсыпал в нашу воду снотворное.

Но он также сражался с чародеем с похвальным мужеством.

— У Пазела, — услышал я свой очень тихий голос, — осталось только одно Главное Слово, & я не думаю, что от него будет какая-то польза в битве. Это слово, которое ослепляет, чтобы дать новое зрение. Мы понятия не имеем, что это значит, но Рамачни выбрал это слово специально для него, так что оно, должно быть, чего-то стоит. Этого хватит?

Таликтрум медленно кивнул. Я бросил ему медный асс: мы снова были равны. Затем он сказал:

— Мы видели мага — не называй его имя; у него острый слух на звук собственного имени! Он гуляет в полночь по спасательной палубе. Он появляется без предупреждения & быстро ускользает. Мы не смогли проследить за ним до его логова, но он убил пятерых наших охранников.

— Ты, маленький ублюдок! — яростно прошипел я. — Ты, клянусь всеми Ямами, поклялся, что его нет в вашей части корабля.

— И его нет! — сказал Таликтрум. — Нет ни одной каюты, ни одной щели или ящика, которые мы бы не исследовали. Его логово не на нижних палубах. Он просто проходит сквозь них, как тень, глядя вверх, как будто хочет пронзить взглядом половицы.

— Наверх, к Нилстоуну, — рискнул я.

— Конечно, — сказал он и бросил свою золотую монету в мою сторону. — Снова твоя очередь.

Я сделал глубокий вдох:

— Меч Герцила...

— Его зовут Илдракин, Кровь Земли, Разрушитель Проклятий, — сказал он. — Дан ему Маисой, свергнутой императрицей Арквала, детей которой Герцил убил, когда еще был на жалованье у Сандора Отта.

Его плохие новости начинали ощущаться как удар молотка по моему черепу.

— Станапет? — тупо спросил я. — Герцил Станапет убил детей Маисы? Лично?

— Безлично, я бы предположил. Продолжай, ты должен найти секрет получше.

— Это не моя треклятая вина, — сказал я. — Ты знаешь все, что знаю я.

— Если бы это было правдой, мы бы не играли, — сказал Таликтрум.

Мой желудок скрутило в узел. Что делать? Я мог бы предать их всех своим стремлением помочь. Затем в мгновение ока до меня дошло.

— Снирага жива, — сказал я. — Ундрабаст и Марила клянутся, что видели ее на верхней орудийной палубе.

Он не очень хорошо воспринял эту новость. Икшель особенно ненавидели кошку; очевидно, она съела нескольких из них.

— Мы должны были накормить это существо ядом в тот день, когда Оггоск доставила его на борт, — сказал он. — Мой отец этого хотел. Моя тетя не согласилась. Ведьма догадается, сказала она, что это сделали икшели. Но, по правде говоря, это опять была просто ее мягкость. Дри всегда моргала, когда наступал момент убивать.

— Если она возражала против отравления кошечки, значит была веская причина, — сказал я. — Твоя тетя никогда не заботилась ни о чем — даже о Герциле — так сильно, как о вашем клане.

Он фыркнул:

— Это еще что за чушь? Она выбрала Герцила — выбрала всех вас — и повернулась спиной к своему народу.

— Она была готова покончить с собой, Таликтрум. Она сказала Станапету, что скорее умрет, чем увидит, как клан распадется на фракции, одни с тобой, другие с ней.

— Любой может так похвастаться, — ответил он.

— Ты можешь верить во что захочешь, — сказал я & бросил ему свою золотую монету. — Все равно, теперь твоя очередь.

Он положил жемчужину на пол и повернулся спиной, сжав руки в кулаки. Этот разговор о Диадрелу выбил его из колеи. Мне показалось, что он все еще сгорает от чувства вины, как и должно быть. Когда он снова посмотрел на меня, его лицо превратилось в маску.

Он поставил ногу на жемчужину:

— Если ты возьмешь ее и уйдешь, ничего не отдав в замен, я навсегда останусь твоим врагом.

— Я не обманщик, Таликтрум.

Он пнул жемчужину в мою сторону & сказал:

— Я ухожу.

— Что?

— Покидаю корабль. Мой народ, клан, всех. Я собираюсь сойти на берег сегодня вечером. Я... я не могу ждать.

— Ты же не серьезно.

— После того, как я покину эту комнату, я вернусь в крепость моего народа в последний раз. Я напишу им письмо, в котором сообщу, что опередил их, отправился на землю, которой нам суждено вновь завладеть, & что они должны снова следовать за лордом Талагом, пока мы все не воссоединимся, — он несчастно рассмеялся, — в раю. Потом я соскользну на берег — вокруг корабля много кабелей. Там у меня не возникнет никаких трудностей.

— Таликтрум, остановись. Ты их командир.

— Я их полубог, — сказал он с кислотой на языке. — Мои солдаты вырезают маленькие статуэтки меня и носят их повсюду, как идолов. Вчера два брата подрались из-за того, кому из них я больше симпатизирую, & один ранил другого в ногу. Сегодня вечером ко мне пришла женщина & сообщила: наши предки сказали ей, что у нее будет мой ребенок. Они ненасытны, Фиффенгурт. И я тот, кто сделал их такими. — Он запустил руки в волосы. — Это культ Того-Кто-Видит. А я Тот-Кого-Видят — за кем следят, кому подражают, манеру поведения которого перенимают. Я живу в тюрьме, в тюрьме их обожающих глаз. Ты не можешь себе представить, чего мне стоило ускользать от них & прийти сюда.

— Но ты будешь совсем один, чувак! Ты даже не знаешь, существуют ли в этой части света полз... икшели.

— Существуют, если они не пошли путем человеческих существ. Мы пришли с этой стороны Неллурока, ты, дурак.

— Икшель пришли... с Юга?

— Столетия назад. На человеческих кораблях, в человеческих клетках. — Он замолчал, внезапно пораженный. — Ты имеешь в виду, что Диадрелу даже не сказал вам, почему наш народ поднялся на борт «Чатранда»?

Я покачал головой:

— Были вещи, о которых она никогда бы не стала говорить. Говорю тебе, она не была предательницей.

Таликтрум был потрясен. Прошло много времени, прежде чем он обрел свой голос.

— Однако сегодня среди нас есть предатель, — сказал он наконец. — Тот, кто подменил таблетки противоядия.

— У тебя есть идея, кто он? — спросил я.

— Я точно знаю, кто он, — сказал Таликтрум, — потому что эта персона — я.

Я уставился на него, разинув рот. Таликтрум улыбнулся, но это была улыбка отвращения к самому себе.

— Как только человек принимает противоядие, — сказал он, — малейшее дуновение ядовитых паров предупреждает его об опасности. Капитан, Ундрабаст и Марила остановились бы у двери средней рубки, даже если бы Роуз не догадался, что они вылечились. Я освободил их не в качестве гуманитарного акта. Предложение Герцила просто дало мне повод проредить ряды заложников, тем самым выиграв нам еще несколько дней. Но я был неуклюж. Я должен был предвидеть, что Оггоск может отдать свою пилюлю капитану. Он и Сандор Отт никогда, ни при каких обстоятельствах не должны были быть освобождены.

Это меня не удивило.

— Итак, ты совершил несколько ошибок, — сказал я, — & теперь ты от них убегаешь.

— Теперь я принимаю на себя их последствия, — сказал он. — Для меня нет другого пути. Мы — роза, которая сама себя подрезает: так гласит девиз моего народа. И это простая истина. Когда икшель знает, что его присутствие в клане непоправимо вредно, он должен выбрать изгнание или смерть. Но я хотел, чтобы кто-нибудь знал правду обо мне — & что я сделал это не для клана, а для себя. Я не могу рассказать никому из Дома Иксфир, потому что, подобно разделенному руководству, правда уничтожила бы их.

— Ты так уверен в этом?

Он проигнорировал мой вопрос.

— Мой отец обещал отвести их в рай, — сказал он, — в Убежище-За-Морем. Я не верю, что они когда-нибудь его достигнут.

— Не на этом судне, — согласился я.

— Но если каким-то образом наступит день, когда за моим народом прилетят ласточки, скажи лорду Талагу, прежде чем он уйдет. Скажи ему, что он был неправ, сломав мою флейту о колено. Ты можешь это запомнить?

Я медленно кивнул:

— Я запомню. Но ты должен сказать ему это сам, ты трус. Убегать бессмысленно.

— Как & говорить. Некоторые проблемы не могут быть решены.

— А как насчет твоей женщины?

— Кого, Майетт? — Он выглядел искренне удивленным. — Эта девушка была... развлечением. Игрушка пророка, хотя мой отец считает, что все пророки должны быть такими же, как в древности — целомудренными & оборванными.

— Она прелестна, — рискнул я.

На это он свирепо посмотрел, как бы говоря: Не для тебя.

— Она выставляет напоказ свои чары — все, которыми обладает. Нет, Майетт никогда не была подходящей парой. Она неуравновешенна. Она стала преследовать меня, затевая драки с любой женщиной, на которую я случайно взглянул. Мой отец даже думал, что она, возможно, была той, кто подменил противоядия.

— Держу пари, ты подыграл, — сказал я (его проблемы с женщинами сильно раздражали). — Ты, вероятно, мог бы даже обвинить ее в этом преступлении, хотя совершил его сам.

— Я бы сделал это, — сказал он без колебаний, — если бы решил, что это на благо клана.

— Если бы ты был моего размера, я бы подрался с тобой, здесь & сейчас, — сказал я. — Такое поведение невозможно простить. Сегодня ты занимаешься с ней любовью, а завтра — уничтожаешь.

— Невозможно простить? — Знакомый, воинственный блеск вернулся в его глаза. — Игра не окончена, Фиффенгурт. У тебя в руках обе жемчужины. Ты должен открыть мне секрет, соответствующий моему собственному. Не говори! Я знаю, что хотел бы узнать.

Он пересек комнату с инструментами и одним быстрым движением вскочил на козлы для пиления, так что наши глаза оказались на одном уровне:

— Вот что я хотел бы узнать, Фиффенгурт: можешь ли ты выбирать между жизнью и смертью?

— Что, во имя Ям, это означает?

— Мы не можем оставить всех заложников в живых. Некоторые умрут. В конце концов, все они умрут, если останутся в средней рубке. Но я готов освободить сегодня вечером еще двоих. Не мастера-шпиона или его протеже Дасту: они просто слишком опасны. И не ведьму. Даже если она не мать Роуза, он ее любит. Это делает ее слишком ценной, чтобы выпускать, особенно сейчас, когда сам Роуз гуляет на свободе.

Еще двое. Выбирай, и я пошлю солдат Рассвета доставить противоядие этим вечером — мой последний поступок в качестве командира. Но ты должен решить, кого следует спасти. Доктора Чедфеллоу, конечно? Или, может быть, двух главарей банд, при условии, что они поклянутся в перемирии? Или Элкстема, мастера парусов, человека, чья рука на штурвале уже не раз спасала корабль? Или оставшегося смолбоя, Сару́, который мог бы прожить еще много лет?

Я не мог поверить своим ушам.

— Ты свинья, — сказал я.

— Конечно, икшель никогда бы не выбрал смолбоя, — продолжал он. — Вопрос о том, кто больше всего заслуживает жизни, никогда не занимает наши мысли так глубоко, как вопрос о том, кто наиболее полезен. Если вы посмотрите на вещи с нашей точки зрения, то, возможно, лучше всего освободить пару солдат. Их возвращение улучшило бы моральный дух всего батальона.

— Можешь прыгнуть с этих утесов, — сказал я. — Я не принимаю подобных решений.

— Ты этого не делаешь, потому что тебе не приходилось, — сказал он. — Назови их, Фиффенгурт. Иначе я вообще никого не освобожу.

Я швырнул ему обе жемчужины:

— Ни за что. Вы — монстры, которые их забрали, в первую очередь.

— Роуз убил бы нас, если бы я этого не сделал. Теперь я готов уменьшить наше преимущество, а ты даже не будешь выбирать?

— Не могу и не буду. Это бесчеловечно.

Должно быть, я кричал. В коридоре двое или трое встревоженных людей окликнули меня по имени, явно опасаясь, что я в опасности. Я рывком распахнул дверь & крикнул им, чтобы они держались на расстоянии. Когда я повернулся обратно в комнату, я не увидел ни Таликтрума, ни его жемчуга.

— Что, если бы у тебя было достаточно противоядия для них всех?

Его голос доносился откуда-то с потолка. Я поднял глаза, но не смог обнаружить его ни на одной из полок или шкафов.

— Глупый вопрос, ты, идиот, — огрызнулся я. — Я бы освободил каждого из них.

— И гарантировал, что мой народ будет выслежен, убит & истреблен в течение нескольких часов?

— Питфайр, — пробормотал я. — Не… обязательно. Я не ненавижу вас — я имею в виду, я даже не думал об этом, мурт меня побери!

— Зато мы думали об этом, мистер Фиффенгурт, — сказал он. — Не бойся; я отдал приказ до того, как пришел тебя искать. Доктор & мастер парусов уже свободны. Послушай, ты можешь услышать, как матросы кричат.

И это было правдой. Я прислушался: высоко вверху, на другом конце «Чатранда», я уловил крики: Чедфеллоу! Элкстем! Ура!

— Тогда зачем ты заставил меня пройти через все это, черт бы тебя побрал? — крикнул я.

Словно в ответ, что-то отскочило от высокой полки и упало мне на грудь. Я поймал его: жемчужина Таликтрума.

Его смех издевался надо мной сверху:

— Не обязательно, сказал ты. И я надеялся услышать это прямо из уст гиганта, только на этот раз: да, я бы убил вас всех. Или нет, я бы сражался за ваш народ даже против своего собственного. Так, как поступила моя тетя, Фиффенгурт. Но, конечно, ты об этом не подумал. До свидания.

В верхнем углу послышался легкий скребущий звук. Он выскальзывает из какой-нибудь крысиной норы или потайной двери, подумал я. Повинуясь импульсу, я позвал:

— Таликтрум?

Царапанье прекратилось.

— Диадрелу собиралась покончить с собой только в том случае, если бы была уверена, что так будет лучше для клана. Не потому, что что-то ранило ее сердце или причинило боль ей лично. Хотя многое ранило. Ты меня понимаешь?

Тишина. Я прочистил горло и продолжил:

— Вы не эгоистичны, вы, маленький народ. В этом отношении вы лучше нас. И ты, не будь эгоистом из-за своей боли, чувак. Иди, если тебе нужно. Убегай от своего культа или от своего старика. Но не пиши никаких писем, в которых клялся бы, что не вернешься. Скажи им, что ты уходишь — следуешь видению или что-то в этом роде. Конечно, для них лучше иметь кого-то, в кого они могут продолжать верить, верно? И еще я скажу тебе вот что: в свое время я немного побегал. Как & все моряки. Но если ты проживешь достаточно долго, то обнаружишь, что большинство из нас ходит по кругу.

Таликтрум ничего не сказал, и сверху больше не доносилось шума. Полагаю, я никогда не узнаю, услышал ли он мой совет. Но пока я сидел там, слушая, как аплодисменты становятся все громче, мне впервые пришло в голову, что Таликтрум был жителем Этерхорда, как & я.

Я измучен; лампа гаснет. Я спрашиваю себя, куда он пойдет в этом чужом городе? Рин, сохрани его, маленького тирана, первого из нас, кто покинул «Чатранд» по собственной воле.

7. На полях этой страницы Фиффенгурт добавляет:

— Так далеко на юге только кончики ветвей Священного Древа выглядывают из-за горизонта за час до рассвета. Мистер Болуту высказал нелепое мнение, что Молочное Древо — это вообще не дерево, а просто рассеянный свет миллионов звезд, слишком слабых, чтобы их можно было разглядеть поодиночке. Временами я боюсь, что этот парень бредит. Иногда он говорит об Арквале и Мзитрине в прошедшем времени, как о нациях, которые перестали существовать. РЕДАКТОР.

8. Тридцатое Правило Рин-веры:

— То, что человек не может позволить себе проиграть в кости, не следует ставить на кон; то, что он может, следует отдать нуждающимся. Таким образом, добродетельный человек не погрязает в грязных играх.

Младшие монахи Рин-веры (начиная с Артуса в 916 году) назвали его одним из «Правил Зануды», и, вполне вероятно, Фиффенгурт знал об этом шумном меньшинстве. Артус далее утверждает, что «грязные игры» — умышленный неправильный перевод, и, действительно, оригинальное название Ullumaic ближе к «склонности к риску». Артус опубликовал свои предложения по более мягким, более любящим Девяносто Правилам в трактате под названием «Когда Рин видит нас, улыбается ли он?» Через несколько дней после публикации этот человек был исключен из Братства Безмятежности; его дом таинственным образом сгорел дотла, а его собаку забросали яйцами коллеги-монахи, которые думали, что за ними никто не наблюдает. РЕДАКТОР.

Глава 15. МАЙЕТТ ОДНА

27 илбрина 941

226-й день из Этерхорда

Ты, вероятно, мог бы даже обвинить ее в этом преступлении, хотя совершил его сам… Сегодня ты занимаешься с ней любовью, а завтра — уничтожаешь.

Она лежала в такой глубокой тьме, что даже глаза икшеля не могли проникнуть в нее. Где-то в трюмном резервуаре, под древними половицами трюма. На спине, плавая в грязи. Даже икшелю требовалась решимость, чтобы добраться до этого места.

Она неуравновешенна. Она стала преследовать меня...

Вода, как и корабль, была спокойной: в бассейне не было ни приливов, ни волн, которые заставляли бы ее плескаться. И все же она быстро поднималась. Когда ее уши погрузились под воду, она действительно услышала бульканье вытесняемого воздуха. Вода должна была быть еще более грязной здесь, на вонючем дне судна, куда смывались все помои и слизь. Но бо́льшая часть воды была новой, только что из кристально чистого залива и холодной, бурлящей реки, протекавшей через Масалым.

Неужели она потеряла мех с вином? Нет, он у нее на шее. Она повернула голову в сторону и сделала большой глоток. Развлечение. Игрушка пророка.

Она уже могла дотронуться до досок над собой, когда поднимала руку. Она представила себе рану в корпусе. Бедный «Чатранд», проколотый в темноте другим товарищем-кораблем. Ранишь тело, и оно кровоточит. Ранишь корабль, и он превращается в пьяницу, который пьет без остановки.

Да, она следовала за ним. Но не из ревности — не только из-за нее. Она боялась за него, боялась демонов в его глазах, смертной боли, которую его отец списывал на простую усталость. Она была рождена, чтобы бороться с этими демонами, защищать эти глаза. Она была воспитана с ненасытной зависимостью, как дети, рожденные у смерть-курильщиков, рабы чего-то бессердечного еще до того, как учились говорить. Всю свою жизнь она искала его, свой смерть-дым, бальзам на свою рану. В Окслее, Эмледри, Соррофране, Беске. И однажды ее дедушка открыл служебную дверь в Зале Собраний и сказал:

— Смотри: это молодой человек, посланный своим отцом из Этерхорда в поисках команды для нападения на Великий Корабль. Мы поужинаем с ним сегодня вечером; так что причешись и будь с ним любезной.

Она посчитала его странным и суровым, препирающимся со старшими, тычущим пальцем в схему корпуса, разложенную на столе. «Мы входим сюда. Мы удержим это пространство». Затем молодой лорд поднял глаза и заметил ее, и откровенно изучал ее юное тело, и она заставила себя отойти от двери с высоко поднятым подбородком и безразличным лицом, как будто это он нуждался, как будто его взгляд не пронзил ее насквозь, как копье; три недели спустя, уже на «Чатранде», она стала его любовницей.

Вода подняла ее на расстояние фута от досок. Она снова отпила, затем перекинула шнурок от меха с вином через плечо и отодвинула мех в сторону. Никто ее не видел. Никто не знает, что она не сбежала с ним, не была приглашена — и даже не была выгнана. Он не счел нужным выгонять ее, прежде чем покинуть корабль; никто не выгоняет игрушку.

Но эта игрушка все равно выследила его прошлой ночью.

Она выследила его до потайного места — мастерски скрытой двери в потолке над складом металлических изделий, за которой в сейфе, привинченном к внутренней доске, хранились сокровища Дома. В радиусе двадцати футов, по левому и правому борту, на носу и корме, стояли икшели-охранники, охранявшие все известные подходы к этому району, но даже они не знали точно, где находится сейф. И никто из них не знал о двери.

Она видела, как он открыл шкатулку ключом, висевшим у него на шее, и с изумлением смотрела, как он отложил в сторону древние гобелены Сайрака из главного зала Дома Иксфир, последние флаконы снотворного блане́ и священные ласточкины кости, с помощью которых можно было починить летные костюмы. Он поцеловал урну с прахом своей прабабушки Дейянки, святой. Затем он достал сверток из вощеной ваты, в котором находились таблетки противоядия, и сломал печать. Майетт затаила дыхание, когда он извлек две большие белые таблетки, зажал их в руке и заново запечатал упаковку. Он вернул все, кроме этих двух таблеток, в сейф, запер его — и после минутного колебания снял ключ с шеи и надежно засунул его под сейф.

Этот последний поступок ее озадачил. Лучше, чем кто-либо (она надеялась, что лучше, чем кто-либо) Майетт знала, как он отказался расставаться с этим ключом. Ночь за плотской ночью он висел между ними, прижимаясь к ее груди, ударяясь о ее подбородок в такт его тихим звукам экстаза. Только у него, Талага и Лудунте, назначенного кланом казначея, были ключи от сейфа. Почему, во имя Ям, Таликтрум его снял и оставил?

Она ударилась о потолок. Носом, коленями. Воздух, который остался, был спертым.

Одурманенная ревностью, она вообразила, что он собирается встретиться с другой возлюбленной. Она считала себя важной персоной: лорд Таликтрум приложит все усилия, чтобы обмануть ее, пощадить ее чувства, когда он жаждет чужих прикосновений. Но все равно она не могла перестать следовать за ним.

Она проследила за ним до самой комнаты с инструментами. Он слышал ее только один раз и не потрудился разобраться, думая, что услышал мышь или жука. Быть так близко к нему, наедине, в последний раз, и быть принятой за паразита.

Затем Фиффенгурт, топая, ввалился в комнату, и ужасные слова вырвались наружу. Майетт никогда не была подходящей. Было заманчиво убить квартирмейстера, поскольку она не могла убить своего лорда. Конечно, кто-то должен был умереть. После таких слов всегда что-то происходило.

Она больше не могла плавать. Вода поднялась еще, прижимая ее губы к поверхности, забирая последний дюйм воздуха. Был ли это корабельный колокол, было ли утро? Неважно. Это было то место, которого утро так и не коснулось.

Она выставляет напоказ свои прелести.

Никто не найдет ее здесь.

Глава 16. ПРОЩАНИЕ С МЕЧТОЙ

27 илбрина 941

Дождь закончился, и солнце прогнало утреннюю прохладу, когда принц Олик вернулся на верфь Масалым. Его приход, как и уход, был внезапным и бесцеремонным: он буквально выбежал на переход, на пятьдесят футов опередив своих сопровождающих и охранников. Еще не поравнявшись с поручнями на середине судна, принц громко попросил разрешения подняться на борт. Капитан Роуз был должным образом уведомлен, и, не дав никакого ответа, он вышел, чтобы встретиться лицом к лицу с принцем.

— Вы не можете подняться на борт, — сказал он, — пока не будете готовы сообщить мне, когда накормят мою команду и намерен ли город помочь нам спасти корабль.

Принц резко остановился; очевидно, он думал, что испрашивание разрешения не более чем формальный ритуал.

— Я понимаю... хорошо, не имеет значения, — рассеянно сказал он. — Я просто... хожу.

И он продолжил делать именно это, зашагав обратно тем же путем, которым пришел, заставив свою свиту развернуться на 180 градусов. Ошеломленные, Роуз и его команда смотрели ему вслед.

— Сумасшедший, как поэт-пьяница, — таков был вердикт мистера Фиффенгурта. Затем вахтенный передал наблюдение с квартердека: вода в бассейне снова начала подниматься.

Это было правдой: должно быть, были закрыты еще какие-то шлюзовые ворота, поскольку река наполняла бассейн (и поднимала «Чатранд») со скоростью четыре дюйма в минуту, если судить по переходу.

Затем перекрещенные канаты, которые удерживали корабль на месте, ослабли и ушли под воду. С северной стороны бассейна к кораблю приблизились два небольших гребных судна, волоча за собой новые тросы. Они были должным образом предложены молчаливыми длому, которые жестами указали, что их следует прикрепить к кошачьим головам левого и правого бортов. После некоторого колебания Роуз приказал так и сделать.

Как только тросы были закреплены, они натянулись, поднимаясь из воды и мягко поворачивая «Чатранд» на месте. Медленно и плавно они повели корабль через бассейн.

То, что последовало за этим, было на удивление просто. Вскоре стало ясно, что буксирные тросы направляли «Чатранд» к одному из прямоугольных причалов, которые они заметили в первую ночь, вдоль части края бассейна. Это были длинные квадратные языки воды, вдоль которых располагались грузовые краны, погрузочные платформы, сторожевые башни и здания, которые могли быть складами или армейскими казармами. «Чатранд» двигался к самому большому из этих причалов.

Подобно огромному зверю, которого загоняют в стойло, корабль скользнул в ограждение. Теперь команда могла видеть пару огромных кабестанов, вращающихся на набережной. Десятки лошадей, низкорослых, но мускулистых, как слоны, тянули упряжь, чтобы повернуть огромные устройства, в то время как маленькие собачки передвигались среди них короткими, точными перебежками и бросками, тявкая, уговаривая. Сами длому, казалось, почти не участвовали в процессе. Но в самый последний момент они встали между рабочими животными и с чрезвычайной осторожностью поставили корабль на место. Это было подходящее место: когда судно остановилось, стало ясно, что «Чатранд» всего на сорок футов короче самого причала.

Людям на носу и корме было брошено еще несколько веревок. Когда они были закреплены, длому подтолкнули нос корабля вперед-назад, проверяя его выравнивание по углублениям, вырезанным в камне. Наконец «Чатранд» по-настоящему затих. Длому закричали: «Стоит ровно, пусть падает!» Глубокая вибрация сотрясла поверхность бассейна. А затем уровень воды снова начал падать.

Он падал гораздо быстрее, чем поднимался. За двадцать минут «Чатранд» опустился на сорок футов. Еще через двадцать они увидели какие-то тяжелые сооружения под водой.

— Милосердные небеса, там что-то твердое! — закричал мистер Фегин, свисавший с путенс-вант. Внезапно он по-мальчишески обрадовался: — Разве вы не видите, что они делают, капитан? Они опускают нас прямо в сухой док, черт меня возьми!

Вода продолжала спадать, и под ними показался огромный V-образный каркас из дерева и стали, и «Чатранд» устроился в нем со всем достоинством, присущим его шестисотлетнему возрасту. Внешний корпус из скального клена застонал, когда поддерживающая вода отхлынула от его бортов; длинные бревна из м'ксингу и облачного дуба напряглись и задрожали, но выдержали. На верхней палубе команда разразилась бурными, спонтанными аплодисментами. Они были на суше или над ней. Для некоторых это было более двухсот дней.

Насосы заработали: никому и в голову не пришло бы отказаться от этой спасительной рутинной работы без разрешения. Но вода, струившаяся из них, уже падала на голый камень. Мистер Ускинс сообщил капитану: если не будет вмешательства извне, судно может быть опорожнено к полудню.

В стенах причала были вырублены лестницы, и длому уже спускались, изучая корпус, кивая и указывая. Но они по-прежнему не сказали людям ни слова. Они подчиняются приказам, подумал Пазел. Они, должно быть, думают, что мы ужасно опасны. Но это не так, верно?

В темноте пол трюмным резервуаром стояла мокрая и замерзшая Майетт. Воздух был пропитан вонью, а вино все еще бродило в ее крови. Она услышала далекие радостные возгласы и подумала, что это жестоко. Ее смерть украли. Ее господин ушел, любовь осквернена, но она осталась. Хотя она пришла сюда, чтобы умереть уродливой смертью, она осталась невредимой, и весь корабль счел это забавным. Она здесь, чтобы развлекать. Как всегда.

Она поползла по безымянной, ядовитой грязи. Наружу, через щели, обглоданные крысами доски, длинную груду каменного балласта, скользкого от водорослей. Добравшись до трюма, она услышала вдалеке голоса своего народа. Она молча двинулась подальше от них, ничего не подозревающих.

Ей смутно пришло в голову, что никто не удивится ее отсутствию. Они бы предположили, что она пошла за ним. И если она, в конце концов, решит показать им себя, она скажет, что так и сделала. Таким образом, никакого бесчестья, никакого заключения, никаких цепей на запястьях и лодыжках, как другие, кто пытался покончить с собой и потерпел неудачу.

Если только он на нее не донес.

Внезапно она почти услышала письмо: Никто для меня. Неподходящая, с самого начала. Мог ли он зайти так далеко? Откуда ей знать? Бесполезно притворяться, что она могла бы догадаться раньше — только теперь она поняла, как мало вообще его знала.

Быть пропавшей без вести, но не пропавшей, живой… это казалось странно привлекательно — ни перед кем не надо отчитываться (это вино, вино и холод, который ты терпишь, не доверяй ему, не следуй своей прихоти). У нее не было клановых обязанностей, потому что у нее не было клана. У нее не было обещания, которое она могла бы сдержать себе самой. Какой самой? Сухими остались только ее нос и губы. Все остальное было погружено в смерть.

Призрак из Страны Снов! Вот кем она стала. Майетт улыбнулась при мысли о женщине из детской сказки (перестань думать, перестань плакать, иди куда-нибудь и поспи), чей народ, включая мужа, позволил ей умереть из трусости. Они собирали моллюсков во время отлива; женщина упала и сломала ногу. И хотя они могли слышать, как она зовет их в тумане, они сказали себе, что слишком поздно, прилив уже начался, и улизнули, оставив ее тонуть.

Но после полуночи, когда муж вернулся в безопасный дом клана, крики женщины возобновились, неземные и холодные. Вот я! Твоя сестра по клану, твоя жена! Я больше не буду брошенной!

Майетт взобралась по внутреннему корпусу, миновал кошачьи тропы, ища икшель-дверь, которая вела на спасательную палубу. Таликтрум признался, что любит истории о привидениях. Он настолько ей доверял (только недолго, не начинай лгать сейчас, только в те минуты, пока ты ждала, когда проявится его животный аппетит). Они холодят мою кровь, прошептал он однажды, тайно усмехнувшись. Можешь ли ты сохранить это при себе, моя маленькая телохранительница?

Как закончилась эта история? Стон становился все громче и громче, подвергая опасности весь клан. Сначала его услышали мыши и кроты, затем наземные животные, бродячие уличные собаки, кошки. Наконец призрака начали слышать даже гиганты. Что можно было сделать? Дедушка Майетт знал правильный вид покаяния, акт раскаяния, который принял бы призрак. Но в сказке глупый клан свалил всю вину на мужа и бросил его в море на том месте, где погибла его жена. Монстры, дураки-убийцы! Разве они не могли видеть, что эта женщина действительно любила своего мужа? Что она, возможно, все еще его любит? Они заслужили свое окончательное наказание; они умоляли о нем.

Потайная дверная защелка открылась под ее пальцами. Она заползла на спасательную палубу и побрела на корму, оставив потайную дверь приоткрытой. Мимо пустых бочек из-под риса, выметенной хлебной комнаты, гауптвахты, где стояли охранники, крича своим заключенным: «У этих рыбоглазых есть корабельные мастера, и они прямо под нами! Они все-таки собираются починить это старое корыто!»

Девушка из Мзитрина, Неда, выглянула сквозь тюремную решетку и ясно ее увидела. Но это не имело значения. Все ползуны в тени выглядят одинаково, так? И кроме того, никто не слушает врага.

Несколько минут спустя она уже открывала другую дверь: над складом металлических изделий. Сейф никуда не делся, а под ним торчал ключ Таликтрума. Она вытащила его и положила на ладонь. Как было больно, когда весь вес ключа давил на нее. Он всегда был между ними, свидетельство его голода, ее зависимости; болезненное доказательство того, что она никогда не будет ближе, чем его кожа.

Они прогнали его прочь. Своим поклонением, своими мучительными потребностями. Они сослали его в город черных гигантов, город без домов, без безопасности. Возможно, он уже встретил свою смерть.

Он был нежен с ней. И не один раз. Но их поклонение сделало его любовь невозможной.

Она открыла шкатулку, отложила остальные сокровища в сторону, достала все оставшееся противоядие. Она даст клану то, что он заслужил. Никто не мог остановить ее. Никакой закон не применялся к женщине, которая перестала существовать.

Длому соорудили каменную печь на набережной и разожгли внутри огонь. Вскоре над «Чатрандом» поплыл сладко пахнущий древесный дым. Затем начали прибывать повозки, некоторые из которых были запряжены крепкими маленькими лошадками, другие — собаками. Толпы рабочих собрались вокруг этих тележек, из-за чего было трудно разглядеть, что в них находилось. Затем кто-то взбежал на боевую вершину и крикнул:

— Еда, еда! Куча еды, клянусь Древом! Боги наверху, благословите этих рыбоглазых, наконец-то они нас накормят!

Все началось с колбасы, обжаренной на открытом огне до хрустящей корочки, и обильных порций клубней с толстой кожурой. Горячая еда была разложена в корзины, подобные тем, что были в первую ночь, а корзины были закреплены на крюках на концах длинных шестов и осторожно перенесены через пропасть на квартердек «Чатранда». Даже давая еду, длому хранили молчание, хотя люди и икшель поблагодарили их с большим чувством. Тем не менее, наблюдая за тем, как разворачивается упорядоченное действо, Пазел ловил улыбки и даже время от времени подмигивание серебристого глаза. Они были скрытными, эти взгляды. Длому скрывали свою доброту, но не столько от людей, сколько друг от друга.

Пазел сказал об этих взглядах Нипсу:

— Видишь? Эти парни не недружелюбны — по крайней мере, не больше, чем в ту первую ночь. Они нас боятся, конечно. Но это молчание... оно исходит откуда-то еще. Я бы поставил свою правую ногу на то, что им приказали не говорить.

— Может быть, — сказал Нипс, наблюдая, как корзины собираются на квартердеке. — Или, может быть, распространяется идея той старухи: дескать, мы приближаем конец света. Может быть, они даже думают, что мы можем на это как-то повлиять. «Отнесись к нам хорошо или умрешь в огненных бурях».

За колбасой последовали пирожки — круглые, блестящие, фаршированные мясом, необычными овощами и ароматными травами. Роуз кормил своих людей в обратном порядке рангов: сначала смолбои и рядовые матросы, затем старшие матросы, турахи, младшие офицеры, лейтенанты. Старшие офицеры стоически ждали: они с самого начала знали, что будут последними. Роуз просто применял Кодекс Мореплавания, и большинство из них знали мудрость старого закона. Ничто так быстро не подорвет лояльность экипажа, как несправедливость в отношении еды.

Но недостатка не было. Затем последовали свежий хлеб, оливки, вяленые в вине, небольшие кусочки рыбы, завернутые в ароматные листья, и вторая порция пирогов, начиненных клубнями сладкого апельсина и посыпанных специей, которая по вкусу напоминала мускатный орех и лакрицу одновременно, но не была ни тем, ни другим. Недостатка не было. Они ели и ели. Мистер Болуту ел обеими руками, опираясь спиной на крышку люка, и Пазел увидел слезы в его глазах.

Двадцать лет прошло с тех пор, как он пробовал еду своего народа, подумал Пазел. И вдруг он спросил себя, попробует ли он когда-нибудь снова сливу из Ормали.

Какое-то время «Чатранд» был счастливым кораблем. Смолбои спели «Лачуга Смолбоя», но в смятении остановились перед непристойным припевом (и даже это было больше, чем они когда-либо осмеливались в присутствии Роуза). Пассажиры третьего класса с жадностью поглощали все, что им давали. Дверь средней рубки приоткрыли ровно настолько, чтобы внутрь можно было просунуть пять корзин, и все, кто стоял рядом, услышали восхищенное кудахтанье леди Оггоск. Когда длому прислали коробки с липким мулом в качестве последнего подношения, морякам даже удалось прикончить несколько из вежливости, хотя никто еще не объяснил, что это такое.

Герцил привел Фелтрупа, Джорла и Сьюзит на верхнюю палубу, привязал собак к стальному юферсу и принес им хлеба и рыбы. Собаки начали есть. Фелтруп уютно устроился у Таши на коленях и ел. Глубоко на корабле кому-то удалось разбудить авгронгов; их стоны чудовищного удовлетворения заставили длому замереть, а людей рассмеяться.

Даже икшели праздновали, по-своему. Они были в шоке из-за исчезновения Таликтрума (слухи уже распространились и породили головы гидры: одни говорили, что он беглец, трус, а другие, что он ушел разговаривать с повелителем длому, он и Талаг планировали все это с самого начала), но у них все еще был аппетит. Они ели хорошо, но посменно, охраняя друг друга, как всегда делают икшель во время еды. Только Энсил ела в одиночестве, не совсем присоединясь к людям, но избегаемая своим народом.

Пазел, Нипс и Марила сидели в толпе смолбоев возле бизань мачты. Марила издавала тихие щебечущие звуки счастья, пережевывая свою рыбу. Нипс макал кусочки хлеба в сок из мясных пирогов и, ухмыляясь, отправлял каждый в рот. Над их головами длому зачарованно наблюдали за происходящим, бормоча что-то и время от времени указывая пальцем.

— Время кормления в зоопарке, — сказала Марила, посмотрев вверх.

Нипс нахмурился, глядя на нее.

— Радостная мысль. Что вбило ее тебе в голову?

— То, как ты ешь, — сказала Марила.

Смолбои рассмеялись, как и Пазел, потому что в голосах других мальчиков не было ничего злого или язвительного: они, казалось, были готовы, по крайней мере на данный момент, впустить Пазела и Нипса обратно в свои ряды. Самое треклято подходящее время, подумал он.

Затем он увидел недалеко от себя Ташу, которая ела оливки из рук Фулбрича. Она смотрела в другую сторону, не видя его, но Фулбрич увидел и поднял бровь в его направлении, криво приветствуя.

Ярость пронзила Пазела, внезапная и убийственная. Он отвернулся, держа в руках остатуи еды. И обнаружил, что стоит лицом к лицу с Игнусом Чедфеллоу.

— Привет, — сказал Пазел не очень тепло.

Плен состарил доктора. Его морщинистое лицо было испачкано сажей, которую еще не удалось смыть. В его глубоко посаженных глазах появился новый, более отчаянный блеск. Нос, который Пазел сломал на Брамиана, зажил, но кончик был слегка повернут по часовой стрелке.

— Я искал тебя со вчерашнего дня, Пазел, — наконец сказал он. — Почему ты избегаешь меня?

Пазел пожал плечами.

— Сейчас я здесь, — сказал он.

Их пути дважды пересекались с тех пор, как доктор обрел свободу. Оба раза Пазел торопливо проходил мимо, бормоча что-то о своих обязанностях. У него не было никакого желания быть загнанным в угол этим человеком и подвергаться допросам.

— Тебе следует есть меньше колбасы, больше рыбы и зелени, — сказал доктор. Нипс отправил в рот целую сосиску.

Пазел нахмурился.

— Чего ты хочешь, Игнус? Скучал по испытанию на мне наркотиков?

— Могу я присесть?

Нипс и Марила переглянулись и отошли в сторону. Пазел вздохнул, и Чедфеллоу неуклюже опустился на палубу. В руках у него не было тарелки. Вместо этого он обеими руками сжимал кожаный мешочек. Казалось, в нем был какой-то предмет размером не больше спичечного коробка. Чедфеллоу держал его, как можно было бы держать изящную стеклянную статуэтку.

— Я врач, — сказал он. — Я дал клятву защищать жизнь.

Пазел бросил на него обескураженный взгляд. Без философии, пожалуйста.

— Хочешь знать, о чем я спрашивал себя этим утром? — продолжил Чедфеллоу.

— Умираю от желания, — сказал Пазел.

— Что, если бы там был ты? О чем бы я сейчас думал? Стал бы я вообще останавливаться, чтобы подумать?

— О чем ты говоришь? — спросил Пазел. — Где?

Чедфеллоу поднял глаза в направлении средней рубки. Пазел замер.

— Герцил — мой самый старый друг, после отца Таши, — сказал Чедфеллоу, — и он отчаянно любил женщину-икшель. Я, честно говоря, не знаю, что делать.

— Игнус, — сказал Пазел, стараясь не смотреть на мешочек, — что происходит? Что это у тебя с собой?

— Я только что сказал тебе, — ответил Чедфеллоу, — противоядие.

Пазел ахнул:

— Постоянное противоядие? Что, еще одна таблетка?

— Еще десять таблеток. По одному на каждого оставшегося заложника. По крайней мере, так говорилось в записке. Когда я добрался до своего стола в лазарете, мешочек уже меня ждал.

— Это фантастическая возможность! Ты можешь освободить их всех!

— Тише, ты, дурак, — прошипел Чедфеллоу.

Оглядевшись по сторонам, Пазел быстро все понял. По всей палубе были разбросаны икшели. И люди, которых всю жизнь учили ненавидеть икшелей. Таша, как он внезапно заметил, теперь сидела одна; Фулбрич отошел к правому борту. Возможно, они поссорились, подумал Пазел со смутным чувством надежды.

— Почему так не может быть всегда? — внезапно спросил Чедфеллоу, обводя взглядом палубу. — Мир и сотрудничество, здравомыслие. На этом корабле достаточно места для людей и икшелей. И, Рин знает, на Алифросе достаточно места. Почему мы сражаемся? Почему бы нам не продолжать просто жить, пока мы живы?

Теперь, когда доктор указал на это, сцена действительно выглядела более гармонично, чем когда-либо прежде. Люди и икшели толпились рядом, не то чтобы с теплотой, но с какой-то пресыщенной терпимостью, как будто пир отодвинул их взаимную враждебность в сторону. У поручня правого борта турах, прищурившись, держал на ладони меч икшеля, в то время как его владелец болтал о мастерстве изготовления. За пределами круга смолбоев несколько марсовых, казалось, действительно обменивались шутками с маленьким народом.

Диадрелу, подумал Пазел. Ты должна была быть здесь. Я смотрю на твою мечту.

Но, конечно, на самом деле это было не так. В шутках была горькая нотка. У каждой стороны было слишком много смертей, чтобы обвинять другую. Роуз был печально известным убийцей ползунов, а другие — Ускинс, Альяш, Хаддисмал — были почти такими же плохими.

— Расскажи мне о записке, Игнус, — тихо сказал Пазел.

— Мерзкая и саркастичная, — сказал Чедфеллоу. — «Сыграй в Бога, — говорилось там. — Раздавай жизнь и смерть, как сладости детям. Те, кто умрет первыми, возможно, будут самыми счастливыми». Рука икшеля, я уверен. И чернила еще не высохли.

Пазел отвел взгляд, и в течение нескольких минут они с доктором просто изучали палубу. Нет, не все было хорошо. Солдаты Рассвета Таликтрума ели, сбившись в кучку, хмуро глядя на тех из своих собратьев, которые наиболее свободно общались с людьми. Турах перевел взгляд с пирога на группу икшелей и обратно; он нахмурился, как будто пришел к выводу, что они к прикоснулись к пирогу.

— Ты не можешь просто так их выпустить, — прошептал Пазел.

— Да, — сказал Чедфеллоу, — пока не могу.

— Тебе следует спрятать таблетки.

Через мгновение доктор кивнул.

— Спрятать их и вести переговоры. Как только мы будем уверены, кто говорит от имени маленького народа. Это Талаг, теперь, когда его сын сбежал? Или начальник службы безопасности Таликтрума, которого зовут Сатурик? В любом случае, если мы будем разумны, мы можем вообще предотвратить кровопролитие.

Их глаза встретились. К своему собственному удивлению, Пазел действительно улыбнулся.

— Дипломатия, Игнус? — сказал он.

Доктор наклонил голову:

— Моя специальность.

Они оба рассмеялись — и было больно смеяться вместе с Чедфеллоу, после стольких предательств и обмана. Но это тоже было приятно. Игнус когда-то был Пазелу вторым отцом. Он даже спас Пазела от рабства. После того, как настоящий отец Пазела, капитан Грегори, бросил их, Чедфеллоу защитил семью и, наконец, раскрыл свою всепоглощающую любовь к матери Пазела. Но на полпути через Неллурок мистер Драффл (который также знал Грегори) сказал Пазелу, что любовь доктора к Сутинии началась много лет назад — и именно она, по сути, заставила Грегори уйти. Пазел умолял Чедфеллоу отрицать это. Доктор только ответил, что все гораздо сложнее, чем кажется.

Пазел сомневался, что когда-нибудь сможет простить Чедфеллоу за то, что тот разрушил его семью. И все же, посреди такого количества расточительства, разорения и убийств, такой грех, как любовь к жене другого мужчины, внезапно показался очень незначительным. Конечно, Чедфеллоу совершал и другие поступки, более темные и подозрительные, которые любовь не могла объяснить.

— Ты позволил Арунису подняться на борт корабля, Игнус, — сказал он. — В тот день в проливе Симджа. Зачем, во имя Ям, ты это сделал?

— Он собирался убить Ташу этим ожерельем. Разве ты не поступил бы так же?

Пазел нахмурился. Он задавал себе один и тот же вопрос много раз. Никакой ответ, который он не мог придумать, не заставлял его чувствовать себя хорошо.

— Ты бы сделал это из любви к девушке, — сказал доктор. — Возможно, я хотел бы сделать это из любви к ее отцу, но я бы этого не сделал. Нет, я бы позволил ей умереть, если бы не чувствовал...

— Что?

Чедфеллоу медленно вздохнул.

— Предчувствие, не более того, — сказал он наконец. — Инстинктивное ощущение, что ее смерть принесет бо́льшую катастрофу, чем кто-либо из нас может предвидеть. Я все еще его чувствую. В том, как говорит о ней Герцил; в том, как Рамачни назвал ее «моей воительницей». Они никогда не доверяли мне всю историю Таши Исик. Как и остальные из вас.

Пазел отвел глаза. Он думает, что я знаю больше, чем на самом деле. Но он прав, я ему не доверял. Как я мог, как я мог, после...

— Игнус, — услышал он свой голос, — почему ты не предупредил нас о вторжении? Ты мог бы спасти нас. Мы могли бы сбежать.

Это был вопрос, который он никогда не осмеливался задать, вопрос, который горел внутри него почти шесть лет. Чедфеллоу выглядел так, словно его ожидал.

— Сбежать? — спросил он. — Как ты думаешь, Сутиния Садралин Паткендл удовольствовалась бы побегом, убежала бы в Высокогорье со своими детьми? Или, — он заколебался, сглотнул; его лицо внезапно стало уязвимым и юным, — со мной?

— Определенно не с тобой, — сказал Пазел. — О, черт возьми, это не то, что я имел в виду...

— Она бы подняла тревогу. Она бы ворвалась в город и рассказала всем, что приближаются арквали.

— Они бы никогда не послушали. Они все считали ее сумасшедшей.

— Да, но они не считали меня, — сказал Чедфеллоу. — Сутиния немедленно назвала бы меня своим источником. И я не мог позволить себе лгать. Я делал все, что мог, чтобы договориться о мирной капитуляции Ормаэла с гарантиями, что город не будет разграблен, люди порабощены или убиты, женщины изнасилованы.

Пазел закрыл глаза. Неда, подумал он.

— Адмирал Исик согласился, — сказал Чедфеллоу, — хотя это означало неподчинение своему императору. Мы все это устроили, Пазел. Не должно было прозвучать ни единого выстрела, ни одна женщина не должна была быть тронута. Турахам этот план не понравился, но мы держали их под контролем. Слабым контролем, парень. Малейшие трения, и мы знали, что они взбунтуются. И тут ваш собственный лорд, сюзейн Ормаэла, обеспечил эти трения. Он уперся рогом и поклялся, что Ормаэл будет сражаться до последнего человека.

Голова Пазела стала легкой:

— Против всех этих батальонов турахов? Против всего этого чертового флота?

— Как ты думаешь, почему дворец был так сильно поврежден? Им пришлось выковыривать его, как устрицу из раковины. Ваш глупый лидер не смог принять простую истину, что его дни куртизанок и взбитых сливок прошли. Он предпочел погреться в лучах славы — и в огне костра, который Арквал развел в вашем городе.

— Но ради Рина, Игнус! Почему отец Таши просто не рассказал мне все это? Неужели он думал, что я ему не поверю?

— Насколько помню, ты назвал его массовым убийцей, — сказал Чедфеллоу.

Пазел зажмурил глаза в чистом отчаянии. Мирная капитуляция. Это не было бы правосудием, но и не было бы всего этого: поджогов и мародерства, крови, смертей и изнасилований. Ужасные слова эгуара звенели у него в ушах: Принятие — смертная боль, отрицание — смерть.

Внезапно он понял, что снова смотрит на кожаный мешочек с противоядием внутри. Он вздрогнул:

— Питфайр, Игнус, тебе не следует разгуливать с этой штукой!

— Я не знаю, где их спрятать, — сказал Чедфеллоу. — Знаешь, кто-то все еще выполняет работу Отта. Я нахожу мелкие предметы перемещенными в моей каюте и в операционной.

— Тогда положи это в карман, ради Рина. Ты что, спятил?

Чедфеллоу свирепо посмотрел на него, затем вздохнул и опустил взгляд на мешочек.

— Послушай, — сказал Пазел, — почему бы тебе не позволить мне спрятать таблетки в каюте? Нет более безопасного места. Таша еще не запретила мне вход, и, даже если она это сделает, Нипс или Марила могли бы...

— Здравствуйте, доктор.

Голос, громкий и раздражающе веселый, принадлежал Альяшу. Он бесшумно подкрался к ним бочком. Над гротескными шрамами на шее и подбородке сияли улыбающиеся глаза, яркие и веселые. Его пустые руки болтались по бокам.

Чедфеллоу начал было подниматься на ноги, но Альяш удержал его, положив руку на плечо:

— Разве вы не ели? Вы должны восстановить свои силы после всех этих треклятых недель в клетке.

— Не отвечай, он что-то задумал, — сказал Пазел на ормали. Альяш просто продолжал улыбаться.

Чедфеллоу нервно посмотрел на руку боцмана.

— Я наелся досыта, — сказал он.

— И никакого дискомфорта? Мистер Элкстем испытывает небольшой дискомфорт.

— Естественно, — сказал Чедфеллоу, немного походя на сердитого профессора. — Он съел колбасу. Он отверг мой совет. Когда человек неделями находится в ограниченном пространстве и почти ничего не ест, кишечник сжимается, и тяжелая пища на какое-то время становится врагом.

— Игнус, — сказал Пазел.

— Элкстему следовало сосредоточиться на овощах, — продолжал Чедфеллоу. — Это то, что сделал я. Естественно, мой желудок спокоен.

Ухмылка Альяша стала шире:

— Вы говорите, овощи?

— И для моего кровообращения — унцию рыбы.

— Унцию рыбы! Что ж, это треклято верно.

Альяш нанес ему жестокий удар слева. Доктор растянулся на земле, а Альяш подхватил кожаный мешочек и побежал.

Пазел вскочил на ноги.

— Остановите его! — закричал он, отчаянно бросаясь в погоню. — О, кредек, остановите его, кто-нибудь!

Альяш бежал на нос. К огромному облегчению Пазела, он увидел, как Таша оценила обстановку и поднялась с быстротой, свойственной ее тренировкам, чтобы присоединиться к преследованию. Мгновение они бежали бок о бок, перепрыгивая через изумленные группы людей и икшелей, все еще распростертых на палубе. Затем Таша, всегда более сильная, вырвалась вперед.

Нипс, Марила и даже Фулбрич тоже погнались за боцманом, но никто не мог сравниться со скоростью Таши. Она была на расстоянии вытянутой руки от Альяша, когда стена из мышц турахов, казалось, выросла из ниоткуда. Таша врезалась в них, сражаясь изо всех сил. Ей удалось повалить двух солдат на палубу, когда остальные навалились на нее — они по горькому опыту знали, каким бойцом она была. Но падение Таши открыло путь. Катясь и скользя, Пазел внезапно оказался за турахами и помчался дальше изо всех сил.

Альяш уже миновал грот-мачту, держа в руках свой приз и что-то крича Сандору Отту. Краем глаза Пазел увидел бегущего Фулбрича — он тоже каким-то образом ускользнул от турахов. Юноши рванулись вперед. Альяш обогнул грузовой люк, носовые орудия, качающуюся мачту. Пазел увидел лицо Отта в окне. Нет, подумал он, нет! Откуда-то он нашел в себе силы бежать еще быстрее.

И тут Альяш споткнулся.

Он почти мгновенно вскочил на ноги — Альяш тоже тренировался с Секретным Кулаком, — но спотыкание все изменило. Пазел сократил расстояние между ними. Это был его единственный шанс. Он прыгнул.

Прыжок унес его не так далеко, как он надеялся, но, падая, Пазел вытянул руку и поймал Альяша за ногу. Боцман рухнул на палубу. Кожаный мешочек вылетел у него из руки, скользнул вперед и ударился об стену средней рубки, как раз рядом с дверью.

Альяш пинал Пазела по голове, но тот не отпускал. «Фулбрич!» — сумел крикнуть он. Юноша промчался мимо них, и Пазел услышал, как дверь со скрипом открылась и захлопнулась. Затем ботинок Альяша сильно ударил его в висок, и глаза Пазела затуманились.

Прошло всего несколько секунд. Он отпустил ногу Альяша, но боцман просто лежал там, задыхаясь — и смеясь, клянусь Рином, рваным, злым смехом. Пазел поднял голову: Фулбрич, совершенно запыхавшийся, привалился к двери. В его руках ничего не было.

— Где мешочек? — закричал Пазел, превозмогая пульсирующую боль. — Что ты с этим сделал, Фулбрич?

— Сделал с чем? — спросил Фулбрич и ухмыльнулся.

Турахи рывком подняли Пазела и Фулбрича на ноги. Там был Ускинс, придурок Роуза, который кричал:

— Что происходит, боцман? Мальчишки напали на тебя?

Фулбрич спрятал улыбку и выжидающе посмотрел на дверь. Альяш тоже повернулся на бок, чтобы посмотреть. Вскоре все смотрели на дверь, хотя мало кто мог бы точно сказать почему.

Причина вскоре появилась. Изнутри донеслись приглушенные крики и звуки короткой борьбы. Затем дверь распахнулась, и Сандор Отт выбежал на палубу, расталкивая матросов со своего пути. Пройдя примерно сорок футов, он остановился как вкопанный, закрыл глаза и вдохнул.

Никакого коллапса. Никакой мучительной боли. Медленно главный убийца Арквала повернулся. Его жестокие, яркие глаза окинули толпу, корабль, длому, наблюдающих с причала. Затем он громко рассмеялся, пробежал пять шагов вперед, совершил головокружительный кувырок — и схватил икшеля. Тот вытащил свой нож, но Отт был быстрее. Он со страшной силой швырнул крошечного мужчину на палубу — раздался треск, словно кого-то ударили дубиной по голове. Затем он перебросил обмякшее тело через борт.

В ужасе Пазел подпрыгнул. Куда бы он ни посмотрел, икшели убегали, исчезая. Несколько прыгнуло за борт. Многие спускались по трапам вглубь корабля.

Теперь Отт схватил такелажный топор, один из тяжелых инструментов, хранившихся на палубе для срезания упавших парусов во время шторма. Он поднял топор над головой и повернулся лицом к корме.

— Я свободен! — крикнул он во всю мощь своих легких. — Капитан Роуз! Все мы свободны!

С этими словами он повернулся и помчался к Серебряной Лестнице, в нескольких ярдах позади толпы икшелей. Пазел мог видеть только Роуза, неподвижного, как шахматная фигура, на квартердеке. Отт, казалось, не был в центре его внимания. Пазел проследил за его взглядом обратно к средней рубке и увидел леди Оггоск в дверном проеме, тяжело опирающуюся на трость, на ее древних руках поблескивали золотые кольца. Она раздраженно помахала Роузу рукой: Да, Нилус, я здесь.

— Сейчас мы кое-что увидим, — обрадованно сказал Альяш.

Капитан выкрикнул приказ. Это была короткая команда, на самом деле всего одно слово, но экипаж понял ее прекрасно. Со всех концов корабля люди подхватили это слово, повторили его, сделали своим боевым кличем: Смерть!

Кошмар наяву: вот как Пазел думал о следующих нескольких минутах. Как будто три четверти экипажа были захвачены дьяволами. Как они рвались к своей задаче! Альяш приказал командирам вахт отвести своих людей в различные точки нижних палуб, сказав: «Убивайте по пути, убивайте, когда доберетесь туда, убивайте, когда вернетесь с докладом!» Хаддисмал послал своих людей охранять орудийные палубы. Мистер Биндхаммер послал команду за бочонками с серой, которые будут использоваться для выкуривания икшелей из их укрытий. Ускинс взобрался на кофель-планку грот-мачты и ободряюще ревел («Истребить! Истребить всех маленьких вшей!»). Это была месть: безумная, необузданная месть, осуществленная мужчинами, которые всего несколько минут назад наслаждались полнотой своих желудков и солнечным теплом. Из сотен ртов вырвался пульсирующий припев: Смерть! Смерть! Смерть!

Пазел вслепую побежал по верхней палубе. Тела икшелей, некоторые ужасно искалеченные, устилали его путь. Людям, отказавшимся выполнить заказ, приходилось плохо: там был большой Скип Сандерлинг, которого пихали и избивали несколько мужчин. И люди тоже пали: Пазел в ужасе споткнулся о мистера Лапвинга, который с открытыми глазами стоял у грузового люка, одной рукой схватившись за окровавленное горло. Слева от него прихрамывал мичман, волоча одну ногу так, словно у него было перерезано сухожилие. Икшели не сдавались без боя.

— Прекратите это безумие! — закричал кто-то. Пазел обернулся и, к своему изумлению, увидел, что это был принц Олик. Один из всех длому он бросился в рукопашную схватку. Размахивал руками, умоляя. — Послушай меня! Мы можем стать посредниками в установлении мира между вашими народами! Справедливого мира, почетного...

Никто не причинил ему вреда, но и слушать его не стали. На набережной жители Масалыма взывали к своему принцу:

— Сир! Сир! Выбирайтесь из этой змеиной ямы! Вернитесь!

Затем Пазел увидел Ташу, окруженную толпой наступающих мужчин. Она просто сдерживала их, рассекая воздух своим ножом. Рин наверху, она ранена, она держится за грудь. Нет, не раненая, а обремененная: под мышкой она держала четырех живых икшелей.

Пазел выхватил свой шкиперский нож и полетел к ней. Что бы ни изменилось внутри нее, она все еще была Ташей, все еще той, без кого он не мог жить. Он почти добрался до нее, когда ужасно знакомый голос пронзил его, как лезвие.

Он обернулся. В нескольких ярдах слева от него двое здоровенных парней из Бернскоув сидели на корточках рядом с шестнадцатифутовой лодкой, приподнимали ее и били (с криками ликования) по чему-то внизу клепальными молотками. Пазел сквозь зубы выругался и побежал к ним.

Под спасательной шлюпкой он увидел Фелтрупа, загнанного в угол, огрызающегося, кусающегося, уворачивающегося. Рядом с ним в луже крови ползала женщина-икшель.

Пазел атаковал настолько быстро, что мужчины так и не поняли, что их поразило. Когда ближайший матрос занес свой молоток для смертельного удара, Пазел выхватил молоток, обрушил сбоку на лицо, которое инстинктивно повернулось, сильно навалился всем телом на раненого и ударил его об другого. Своим ножом он полоснул дальнего по уху, затем по щеке прямо у кости, и поверх них двоих он наносил удары головой, молотком, коленями и рукоятью ножа, пока не понял, что они не дерутся, а сворачиваются в клубки.

Он поднял Фелтрупа, казалось, невредимого, и икшель с окровавленной головой. Уже поднаторев в этом движении, он плотно заправил рубашку за пояс и просунул крысу и женщину внутрь через расстегнутый ворот. Они прижались друг к другу, неуклюже, но в безопасности, и Пазел подбежал к Таше.

Его поглотило безумие боя. В очередной раз он обнаружил, что в сознании вспыхнуло все, чему он научился у Таши и Герцила. Дальновидность, осознание удара и его последствий до того, как он нанес его, равновесие и скорость его конечностей. Он не наносил ударов ножом, не дрался, чтобы убить. Он использовал нож для защиты и царапин, его рукоять и оба кулака, а также локти и колени, чтобы ранить и оглушать. И все же в его руке был клинок. Одна маленькая ошибка, и он станет убийцей. Убийцей своего собственного вида. Убийцей тех, кого я не ненавижу, в защиту тех, кого я не знаю…

Стоя спиной к Пазелу, Таша сражалась как тигрица. Она не сказала ни слова; она не могла уделить ему внимания. Но, когда представилась возможность, толчком своего потного плеча, толчком бедра подтолкнула его в направлении своей цели: Серебряной Лестницы.

Конечно. Она пыталась отнести икшелей в большую каюту.

С лестницы доносились грохот, глухие удары и вопли боли. Краем глаза Пазел увидел Герцила, пробивающегося сквозь огромную толпу моряков. Те были вооружены всевозможными мечами, ножами, молотками, дубинками; Герцил сражался голыми руками, обезоруживая одного человека за другим, расчищая путь.

Таша присела, крутанувшись с вытянутой ногой, и отправила помощника канонира на палубу. Пазел размахивал ножом, отбиваясь от людей Плапп Пирс и мичмана. Он подпрыгнул, с трудом увернувшись от вымбовки, нацеленной ему в коленные чашечки. К своему ужасу, он увидел, что ее держал смолбой Свифт. Его брат Сару́ был среди последних пленников. Свифт смотрел на него с яростью и полным непониманием. Он замахнулся во второй раз, вынудив Пазела снова подпрыгнуть. Пазел и Таша, опять сместились ближе к лестнице.

Затем появился сам Альяш и бросился прямо на Ташу. Его первый удар почти настиг ее, и она была вынуждена отступить от лестницы, танцуя вне пределов его досягаемости, едва избегая одного удара за другим.

— Герцил! — воскликнул Пазел. Но воин скрылся из виду. Пазел снова взглянул на Ташу — и на этот раз удар Свифта пришелся ему по лодыжкам.

У него хватило присутствия духа только на то, чтобы развернуться при падении, чтобы Фелтруп и Энсил не были раздавлены. Он перекатился, и Свифт ударил его по спине. Пазел зарычал от боли, но все же каким-то образом сумел подняться на ноги. Он стоял, странно невесомый, только для того, чтобы понять: ощущение было вызвано тем, что четверо мужчин поднимали его за руки.

Они знали, что было у него под рубашкой, и пытались проткнуть ее своими ножами, не убивая его. «Отдай их, отдай их, Мукетч, или ты истечешь кровью!» Он замахнулся ногами, но мужчины поймали и их. Таша, находившаяся в десяти футах от него, была вынуждена прикрывать своих икшелей от безостановочных ударов Альяша.

Все изменилось с одним звуком. Вернее, двумя: разъяренным и кровожадным воем мастифов. Враги Пазела увидели их раньше, чем он сам, и бросили его, как раскаленную сковороду. Краем глаза Пазел увидел, как застыло лицо Альяша, а затем он сорвался с места и побежал к ближайшему такелажу. Джорл, похожий на темно-синий валун, с грохотом бросился за ним, в то время как Сьюзит перепрыгнула через Пазела и рассеяла его мучителей.

Пазел почувствовал, как Таша поднимает его на ноги.

— Идем!

Она практически сбросила его с Серебряной Лестницы. Герцил расчистил путь; Таша, сражаясь с арьергардом, бросилась за ним, крича своим собакам. Затем она оказалась рядом с ним, изучая его, в ужасе (он понял это по одному взгляду в ее глаза), что он может истекать кровью, скрывая какую-то рану.

— Я в порядке, — сказал он.

Она хотела заговорить: он мог бы поклясться в этом. Но она ничего не сказала, только повернулась и потащила его дальше. Двумя пролетами ниже они побежали, наступая на тела раненых и оглушенных, стараясь не смотреть на мертвых икшелей. Когда один из них спотыкался, рука другого его поддерживала. Затем Джорл и Сьюзит догнали их и повели вперед.