LitPamiatniki

— Зарежь его, ведьма, и я приведу к твоим дверям всех шпионов Симджаллы. Я не убийца, черт бы тебя побрал!

— Я понимаю, — сказала женщина адмиралу, — что вы приказали выпороть Пазела за его дерзость. За то, что назвал вторжение вторжением прямо вам в лицо. Я слышала, что его спина была разорвана в клочья.

— Да, — сказал Исик.

— Он это признает, — сказал капитан Грегори. — Невероятно.

— Не я отдал приказа о порке, — сказал Исик. — Тут ты ошибаешься. Но я мог бы остановить ее, да. Роуз оказал бы мне такую услугу.

— А изгнание Пазела с корабля?

— Это моя вина. Моя.

— Ты сидел в своей каюте и позволил продать его фликкерманам.

— Да.

— И ты никогда не думал об этом.

— Мой лучший друг умирал. И меня накачали наркотиками.

— О, накачали наркотиками, — засмеялся капитан Грегори. — Какими, старина? Платиновый бренди из Вестфирта?

— Смерть-дымом! — сказал пес, описовавший круги вокруг них троих. — Женщина Сирарис подсыпа́ла наркотик ему в чай. Птица мне все об этом рассказала.

— Смерть-дым, неужели? — спросил Грегори. Он вышел из поля зрения Исика и вернулся с лампой, которую поднес к лицу Исика так близко, что тому стало больно. Затем он взялся за нижнюю губу Исика и вывернул ее наружу мозолистым большим пальцем. Он прищурился, затем его лицо стало очень неподвижным.

— Он наркоман, Сути, это не ложь. — Он отпустил губу Исика и встал. — В записке так и говорилось. Возможно, ее действительно послал король Оширам.

— Конечно, ты, клоун, — огрызнулась женщина. Но нож все еще был прижат к груди Исика. — Без него нам будет безопаснее, независимо от того, что он значит для монарха Симджи.

— Безопаснее, но нам будет не хватать людей, — сказал капитан Грегори. — Он нужен нам завтра на корабле. Ты это знаешь.

— Сколько предательств арквали тебе еще предстоит увидеть? — прошипела Сутиния. — Почему бы им не использовать Исика? Как еще они могли мечтать приблизиться к ней?

— К кому? — спросил Исик.

— Заткнись, — сказала ведьма. — Доверять адмиралу Исику? Шесть лет спустя после вторжения, и все еще льется кровь? Он может обречь нас на гибель в мгновение ока. Не исключено, что он работает на Сандора Отта.

При звуке имени Отта Исик потерял всякий контроль. Он сделал выпад, одной рукой со стальными костяшками отбив нож от своей груди, другой ударив Грегори Паткендла в челюсть. Женщина боролась с ним, но его было не остановить. Не успели они опомниться, как он снова оказался на ногах, стоя над ними с обнаженным и занесенным над головой ножом.

— Как вы смеете, — сказал он, — говорить такое после того, как этот человек убил двух моих ангелов, мою дорогую Ташу и мою жену.

Сутиния и Грегори резко посмотрели на него.

— Я знаю, что это был Арунис! — взревел Исик. — Но именно Отт соорудил ловушку под названием Великий Мир — соорудил ее вокруг них, заставил их умереть! И ты смеешь предполагать, что я ему служил! Да я скорее буду служить змееволосым ведьмам в Девятой проклятой Яме! Что касается вас двоих...

— Исик, Исик! — воскликнул капитан Грегори, и тон его внезапно изменился. Они оба жестикулировали, умоляя.

— Мы должны были убедиться, — сказала Сутиния.

— Убедиться в чем, черт меня побери? Что я не служу этому исчадию ада, мастеру-шпиону, этому существу, которое называет себя патриотом?

— Ты тоже был патриотом, — сказал Грегори, — знаменитым, таким же, каким когда-то был я. Верно, чувак, мы должны были убедиться, прежде чем говорить тебе, что они живы.

Исик переводил взгляд с одного на другого.

— Кто? — прошептал он. — Кто живы?

Внезапно появилась птица-портной. Он закружился вокруг них, пронзительно крича:

— Идите внутрь, внутрь! Приближается отряд людей! Они на углу улицы!

Через несколько секунд Исик обнаружил, что сидит, скорчившись, в коттедже, дверь заперта на засов, лампа погашена, птица восторженно прыгает у него на плечах, пес неподвижен, как камень, рядом с его ботинками. В переулке раздались шаги, послышались грубые голоса. Колено Исика болело, но он не издал ни звука.

Затем он почувствовал руку ведьмы. Она мягко нашла его пульсирующее колено и осталась там, прохладная и почти невесомая. И, к изумлению Исика, боль начала утихать.

Шаги стихли, голоса замолкли вдали. Наконец в темноте вспыхнула спичка. Капитан Грегори раскуривал трубку.

— Хочешь затянуться, адмирал?

Исик решительно покачал головой.

— Расслабься, чувак, это всего лишь табак. Зеленый лист Этерхорда, друг контрабандистов.

— Помолчи, Грегори, — сказала Сутиния. Исик поднял голову и посмотрел в ее большие темные глаза.

— Они, — сказала ведьма, — две женщины, которые изменят этот мир. Первая — ваша императрица, Маиса Арквальская, та, которой ты присягнул на верность задолго до того, как Отт посадил на трон узурпатора Магада Пятого. Мы пойдем к ней завтра и вместе попытаемся остановить эту идиотскую войну.

— Маиса? Маиса жива? Боги внизу, где она?

— В таком месте, где ни одна императрица не будет поймана, — усмехнулся Грегори.

— Другая женщина, — сказала Сутиния, — это та, которую я ждала все эти годы. Когда она, наконец, пришла, я не узнала ее, но теперь знаю. Она — надежда Алифроса, и, похоже, мой мальчик не может без нее жить. Я говорю о твоей дочери, адмирал. Таша Исик жива.

Слезы ударили быстрее, чем дубинка Грегори. Он поперхнулся и тяжело сел, и рука ведьмы обняла его за плечи. Они спорили (муж, жена, собака) о том, как Сутиния сообщила ему новость, как она могла бы сделать это лучше. Исик ничего не слышал. Перед его глазами в темноте порхала маленькая птичка-портной: Не плачь, Исик, она найдет тебя, она как-нибудь долетит домой, молодые очень сильны. Он плакал и почувствовал внутри себя желание обнять, тепло женского прикосновения, и шорох, шорох ангельских крыльев у своего лица.

Глава 27. НА ОХОТЕ

6 модобрина 941

235-й день из Этерхорда

Ужасный выбор — остаться или идти — преследовал многих в оставшуюся часть ночи. Для некоторых принятие решения было внутренней борьбой; другим пришлось спорить, умолять и даже драться на кулаках, чтобы защитить свое решение. Нужно было учитывать потребности «Чатранда», расчеты его офицеров и шпионов, сомнения в том, что кто-нибудь, покинувший корабль, когда-нибудь увидит его снова, и способность охваченного паникой Масалыма найти лошадей, седла и сапоги. И все это на фоне угрозы миру, исходящей от одного мага и одной маленькой черной сферы. Когда Верхние Ворота города, наконец, открылись и отряд выехал на все еще темную равнину, его состав стал сюрпризом практически для всех.

Не стал исключением и лорд Таликтрум. С вершины каменной арки ворот он наблюдал за их появлением: трое турахов, восемь воинов-длому, последние на сикунах — похожих на кошек скакунах, — а не на лошадях. Стройные, быстрые собаки суетились вокруг них, явно предвкушая начало охоты. Затем появились союзники: Пазел и Нипс на одной лошади, Таша и Герцил на своих собственных. Молодые люди уже выглядели измученными, как будто вообще не ложились спать. Большой Скип Сандерлинг неуклюже подпрыгивал позади них, моряк верхом на лошади. Шок на его лице ясно давал понять, что никто не предвидел его участия меньше, чем сам Большой Скип.

Две вьючные лошади, затем Ибьен и Болуту. А это что? Сфванцкоры, сестра Пазела и двое ее товарищей — больше не заключенные, но все еще находящиеся под пристальным взглядом арквали.

Молодой лорд почувствовал вкус желчи при виде следующего всадника: Альяш. На лице у него было выражение крайнего неудовольствия. Любопытное оружие Сандора Отта, штука, называемая пистолем, была пристегнута к его ноге. Рядом с ним ехал еще один смолбой, Дасту. Оба слуги Отта, подумал Таликтрум. Сам Отт не осмелился покинуть «Чатранд», но он достаточно мудр и понимает, что Нилстоун даже отсюда может угрожать его любимому Арквалу. Он заставил их пойти вместо себя. Они возненавидят его за это, если у них есть хоть капля собственной мудрости.

В отряде было еще двое, хотя их легко можно было не заметить. Они ехали на холках вьючных животных, крепко держась, лицом вперед. Энсил! Таликтруму следовало ожидать увидеть ее среди великанов, но также и...

— Огненные небеса!

Майетт. Руки Таликтрума сжались в кулаки. Какое возможное оправдание? Неужели ее преследовали поклонники или порочные ожидания?

Возмутительный поступок, вот что это такое. Уехать с людьми, послав клан в Ямы. И он мог только смотреть, как они уходят. Женщина, которая любила его тетю, и женщина, которая любила его. Действительно, единственная такая женщина, не считая матери, которая умерла в его младенчестве — и самой тети.

Они прошли сорок футов, потом шестьдесят, потом так далеко, как только великан мог бросить камень. Что-то одолело его, и он нырнул на своих ласточкиных крыльях и полетел изо всех сил, нуждаясь прикоснуться к ней, приказать ей, произнести какое-нибудь слово ярости или желания.

Но в пяти ярдах от нее он свернул в сторону. Трус, слабак! Кто он такой, чтобы допрашивать Майетт? На основании каких полномочий? Моральных, рациональных, законов клана? Он был никто, он был гораздо меньше, чем ничто. Он был икшелем-одиночкой.

— Никаких признаков великого капитана Роуза, — проворчал Нипс. — После всей его ярости, шума и «не-смейте-опаздывать». Хотел бы я знать, говорил ли он всерьез?

Пазел в ответ что-то тупо проворчал.

— Даже сегодня утром он вел себя так, как будто собирался с нами пойти, — продолжал Нипс. — И это не было похоже на ложь. Может быть, в конце концов он не смог вынести расставания с Оггоск. Как ты думаешь, она действительно могла бы быть его матерью?

Пазел пожал плечами.

— Ты собираешься не разговаривать со мной всю дорогу до горы, а? — спросил Нипс.

— Сомневаюсь, что получится, — пробормотал Пазел.

Все еще было темно, хотя вершины гор уже начали светиться. «Прямая дорога», проходившая через Внутренний Доминион Масалыма и шедшая от города до горного перевала, на самом деле была не более чем широкой пешеходной тропой, огибающей левый берег извилистой реки Мей. Туман застилал реку, цеплялся за камыши, в которых щебетали птицы, разливался тут и там по тропе, так что ноги лошадей превратились в ложки для помешивания. Город остался в часе езды.

— Ты слышал, что я говорил Мариле, — сказал Нипс. — Я говорил, что останусь. Кредек, Пазел, я всю ночь пытался ее убедить.

Пазел смахнул жука с шеи лошади. Он был рад, что едет впереди, где не нужно смотреть Нипсу в глаза.

— Она не позволила мне остаться, — жалобно сказал Нипс.

— Ты когда-нибудь заставил ее поверить в то, чего хочешь?

Это заставило его замолчать. Пазел почувствовал укол вины за то, что больше не хотел слушать разговоры Нипса. Но почему он должен это делать, после того как целую ночь пролежал без сна, страдая за них обоих, разъяренный тем, что они позволили этому случиться сейчас?

— Когда это произошло, Нипс? — наконец спросил он, безуспешно пытаясь скрыть горечь в своем голосе. — В ту ночь, когда ты чуть не убил Ташу, пока я был на Брамиане?

— Да, — сказал Нипс. — В первый раз.

— В первый раз. Питфайр. Их было много?

— Мы старались быть осторожными, — сказал Нипс.

Пазел прикусил язык. Он думал о том, как легко джеб любым локтем повалит его друга на землю.

— Эти штормы на Правящем Море, — продолжал Нипс. — Мы действительно думали, что умрем. И мятеж, и крысы... А потом мы очнулись в треклятом загоне икшелей.

— Почему ты просто не сказал мне?

— Что, оттуда? Кричать в окно? Или после, ты имеешь в виду? «Послушай, приятель, мне жаль, что Таша связалась с этим ухмыляющимся ублюдком Фулбричем, но ты будешь рад узнать, что я...» Нет, мы не могли так поступить с тобой. И к тому времени было уже слишком поздно. Вероятно.

— Клянусь всеми дьяволами в Ямах, вы тупицы! Оба.

Он говорил слишком громко; взгляд Таши заставил их обоих пристыженно замолчать. По крайней мере, на полминуты.

— Знаешь, что я думаю? — спросил Нипс.

— Никогда не знал.

— Я думаю, это могло случиться с тобой и Ташей.

Полдюжины реплик мгновенно пришли Пазелу в голову — и одна за другой растаяли у него на языке.

— Допустим, это правда, — выдавил он наконец. — И что?

— Так что поблагодари свои звезды, — сказал Нипс, — вместо того, чтобы говорить о нас двоих, как Матушка Скромность.

На этот раз молчание длилось добрую милю, пока они трусили по пыльной тропе мимо глинобитных хижин рыбаков, деревьев, ветви которых низко свисали над водой. Пазелю показалось, что он почувствовал запах лимонных деревьев. Но он еще не видел лимона или чего-либо подобного на Юге.

— Нипс, — наконец сказал он, — я извиняюсь. Ты прав.

Через мгновение Нипс сказал:

— И ты.

— Что ты сказал Мариле прямо перед тем, как мы сошли на берег? Когда ты взял ее за руку и побежал к Серебряной Лестнице?

— Ты хочешь сказать, что Таша тебе не сказала?

— Сказала мне что?

Нипс действительно сумел рассмеяться.

— Пазел, Марила и я проговорили всю эту треклятую ночь. Мы вышли из каюты не для того, чтобы поговорить. Мы отправились прямиком к капитану Роузу и попросили его поженить нас. Что он и сделал.

Час спустя весь западный хребет был залит солнечным светом. Здесь были виноградники, грушевые деревья, стада овец, коз и безингов, которые разбегались при их приближении. Лампы переходили от окна к окну в просыпающихся фермерских домах. Собаки появлялись из ниоткуда, бросали короткий вызов охотничьим собакам, меняли свое мнение. Земля была настолько же мирной, насколько Масалым был хаотичным.

Внезапно Кайер Виспек выкрикнул предупреждение: позади них поднялись клубы пыли и послышался слабый стук копыт. Кто-то их догонял.

Солдаты подняли копья и алебарды. Рука Пазела инстинктивно потянулась к мечу на поясе, хотя он ничего не знал о сражениях верхом. Энсил вскочила на лошадь и осмотрела дорогу в монокуляр, принадлежавший ее покойной хозяйке.

— Всего лишь один всадник, — сказала она. — Длому, быстро приближается. — Затем она опустила монокуляр и изумленно посмотрела на них. — Это советник Ваду́.

Он был одет в те же прекрасные доспехи, что и на церемонии приветствия, золотой нагрудник поблескивал в лучах раннего солнца. Он ехал с огромным боевым топором, перекинутым через спину, а на поясе у него висел обломок Плаз-Клинка. Он галопом подскакал прямо к путешественникам, затем придержал своего коня.

— Если вы думаете повернуть нас обратно, — сказал Герцил вместо приветствия, — то вы совершили бессмысленное путешествие. Если только чародей не найден.

Отдышавшись, Ваду́ свирепо посмотрел на Герцила.

— Маг не найден, — сказал он наконец, — но город успокаивается под руководством Олика. И я... я не буду сидеть и ждать смерти от рук Белой Вороны.

— Она не простит ничего, кроме возвращения Нилстоуна, — сказал Болуту, — а этого вы не можете обеспечить. И мы не собираемся отбирать Камень у чародея только для того, чтобы передать его чародейке. Идите своим путем, Ваду́. Или поезжайте с нами до перекрестка Гарал, поверните на восток по Прибрежной Дороге и последуйте за Иссаром в изгнание. Но не пытайтесь помешать нашей миссии.

Солдаты начали зловеще ворчать: какой бы хаос ни царил в Масалыме, Ваду́ был их командиром в течение многих лет, а теперь этот странный длому, прибывший на корабле с мутантами тол-ченни, пытается отослать его, как пажа.

— Я говорю, что он больше, чем просто желанный гость, — сказал один из всадников на сикунах. — Я говорю, что если кто-то и должен возглавить эту экспедицию, так это советник Ваду́.

Другие солдаты закричали:

— Да, да! Ваду!

Меч со свистом вылетел из ножен. Герцил поднял Илдракин перед собой, плоской стороной к себе, и мужчины перестали кричать при виде черного клинка.

— Принц Олик доверил эту миссию мне, — сказал Герцил, — и моя клятва также связывает меня. Я не могу следовать за длому, который приказал совершить цареубийство и с самого начала помогал Арунису заполучить Нилстоун.

Все резко напряглись. Турахи отогнали своих лошадей подальше от длому; сфванцкоры наблюдали за остальными, как волки, готовые к прыжку. Но все солдаты-длому смотрели на Плаз-Нож Ваду́, все еще висевший в ножнах у него на поясе.

— Ты не можешь сражаться с ним, — пробормотал один из них. — Не пытайся, если эта миссия вообще что-то для тебя значит.

— Советник, — тихо сказал Герцил, — вы уйдете с миром?

Лицо Ваду́ исказилось. Его голова начала подпрыгивать, сильнее, чем Пазел когда-либо видел, и внезапно он понял, что это была не просто привычка, а недуг, непроизвольный, возможно, даже болезненный. Глаза советника наполнились яростью; его конечности затряслись, и рука медленно потянулась к Плаз-Клинку. Напрягая мышцы, он на долю дюйма вытащил клинок из ножен. Сикуны пригнулись, шипя, и лошади нескольких воинов в страхе бросились прочь, не слыша криков своих всадников. Пазел ахнул и схватился за грудь. То самое ядовитое чувство. Та самая черная энергия, которая, подобно теплу, исходила от тела демонической рептилии, эгуара: она была там, живая, в клинке Ваду́. Он почти слышал мучительный язык, который его заставил выучить Дар.

Герцил плавно спешился, не опуская Илдракина, и направился к гарцующему скакуну Ваду́. Советник полностью обнажил свое оружие, и Пазел увидел, что это был не более чем обрубок рукояти. Но было ли там что-то еще? Может быть, бледный призрак ножа на том месте, где раньше было лезвие?

— Я могу убить тебя одним словом, — прорычал Ваду́, его голова прыгала, щелкая зубами, лицо дергалось, как у наркомана, лишенного смерть-дыма.

Герцил встал на колено. Он медленно опустил Илдракин к длому, а затем с ослепительной скоростью повернул клинок и протянул его рукоять советнику.

— Нет! — хором закричали молодые люди. Но дело было сделано: Ваду́ свободной рукой выхватил меч у Герцила. И громко закричал.

Это был другой крик: не от мучений, а крик человека, внезапно освободившегося от пыток. Он вложил призрачный нож в ножны и убрал руку с рукояти. Затем он прижал лезвие Илдракина ко лбу и какое-то время держал его там, закрыв глазами. Постепенно его подергивания прекратились. Меч выскользнул из руки Ваду́, и Герцил его поймал.

Ваду́ посмотрел на него сверху вниз, и его лицо было безмятежным, почти сияющим, как у человека, цепляющегося за чудесную мечту. Но даже когда они наблюдали за ним, сияние померкло, и что-то от его напряженного, гордого взгляда вернулось к нему.

— Милость звезд, — сказал он. — Я избавился от него. На мгновение я почувствовал себя свободным. Это меч из королевства Дафвниана.

Герцил вытер лезвие о свою руку:

— Кузнецы, которые его изготовили, назвали его Илдракин, «Кровь Земли», потому что, как говорят, он был выкован в пещере глубоко в сердце мира. Но король Бектур, избавленный от чар его прикосновением, назвал его Разрушителем-Проклятий, и это имя тоже вполне заслужено.

— Но мое проклятие слишком сильно, — сказал Ваду́. — Меч не может освободить меня от проклятия моего собственного Плаз-Клинка, но время сделает это, если только я смогу остаться в живых. Послушайте меня, пока нож снова не запечатал мой язык! Клинки превратили нас в монстров, а Бали Адро — в кошмар. Всю свою жизнь я наблюдал, как они отравляют нас черной силой. Олик сказал вам, что они гниют. Говорил ли он вам, что наши сердца, сердца носителей, радуется от этого? Ибо мы их рабы, хотя они и делают нас хозяевами других людей. Они шепчут в наши дикие умы, даже когда ломают наши тела. Видите ли, то, что происходит с Клинками, случается и с теми, кто их носит. Когда они хиреют, мы кричим от боли. Когда они разбиваются вдребезги, мы умираем. Многие уже умерли таким образом: мой командир в Орбилеске одним взмахом руки сбросил армию тулов со скалы, а потом мы все услышали, как сломался нож, и он упал замертво. Вот так нож попал ко мне — последний, отвратительный дюйм. Я слишком ничтожен, чтобы владеть такой вещью или быть ее владельцем. Но я намерен ее пережить. Когда останется только рукоять, я смогу ее выбросить. А до тех пор я должен сопротивляться желанию использовать его для любых дел, кроме самых незначительных.

— Лучше вообще ни для каких дел, — сказал Кайер Виспек. — Это орудие дьявола.

Глаза Ваду́ сверкнули на старшего сфванцкора. Но в них все еще чувствовалась борьба, и, когда они повернулись к Герцилу, в них была мольба.

— Пазел, — сказала Неда на мзитрини, — скажи толяссцу, чтобы он прогнал этого человека. Он доведет нас всех до горя.

— По лицу этой женщины я вижу, чего она хочет, — сказал Ваду́. — Не отсылайте меня! Я говорю вам, что хочу выжить, но это еще не все: я хочу видеть, как выживают мой народ, моя страна. Вы понимаете, чему я был свидетелем, что я сделал? И еще через год или два этот ужас должен закончиться, потому что все Клинки расплавятся. Наше безумие рассеется, и Бали Адро сможет начать исцелять мир, который он осквернил. Я живу ради этого дня. Мне невыносимо видеть, как вред возобновляется из-за чего-то еще худшего. Я приехал, чтобы помочь вам, а не помешать.

Какое-то время Герцил внимательно его изучал.

— Тогда скачи с нами, и будь желанным гостем, — наконец сказал он, — но береги свою душу, длому из Масалыма. Это еще не бесплатно.

По мере того, как тропа удалялась от реки, она превращалась в нечто вроде настоящей дороги, проходящей между аккуратно разбитыми полями и крепкими кирпичными фермерскими домами, из труб которых поднимался дым. Здесь они ехали быстрее; самую маленькую из охотничьих собак пришлось взять на руки и нести. В полдень они не остановились перекусить, а поели на ходу; Олик посоветовал им как можно быстрее пересечь открытые сельскохозяйственные угодья и отдохнуть там, где тропа выходит в Рагвудский лес, где деревья их скроют. Пазелу было трудно себе представить, что кто-то наблюдает за происходящим из Чаши Мей. Но были и более близкие вершины, и, насколько он знал, среди них были разбросаны деревни, наблюдавшие за любопытной процессией по дну долины.

В самый жаркий час дня они поехали по равнине, поросшей высокой красной травой, усеянной огромными одинокими деревьями и кишащей какими-то прыгающими насекомыми, которые при их приближении поднимались тучами со звуком, похожим на шипение мяса. Лошади шарахались в сторону, а сикуны рычали. Пазел не понимал их страха, пока одно из насекомых не приземлилось ему на руку. Оно мгновенно отскочило в сторону, но в эту секунду он почувствовал удар, подобный тому, который может вызвать железная конструкция на «Чатранде» во время электрической бури.

— Чуун-кузнечики, — сказал Болуту. — У нас в Истолыме они тоже есть. К осени их будут миллионы, и они высосут весь сок из травы чуун, и те небольшие удары, которые ты чувствуешь, подожгут все это.

— Что происходит потом? — спросил Пазел.

— Они все умирают, — ответил Болуту, — и равнина сгорает дотла, превращаясь в стерню — только эти огромные дубы могут пережить пламя. Кузнечиков больше не будет, пока их яйца не вылупятся под землей следующим летом. Таков порядок вещей. Они процветают, они погибают, они возвращаются.

Отряд поскакал дальше, и маленьких ударов было немало, прежде чем они оставили чуун-траву позади. Час спустя они добрались до перекрестка Гарал, где Прибрежная Дорога делила пополам их собственную. Поверхность Прибрежной Дороги была сильно изрыта колеями и пылью, как будто по ней прошло какое-то большое войско, но на их собственной дороге признаков проезда было немного. К тому времени, как они добрались до Рагвуда, лошади запыхались, а сикуны поднимали лапы и недовольно их лизали. Пазел увидел, как Джалантри быстро спешился и поспешил к лошади Неды, прежде чем она успела сделать то же самое.

— Твои волдыри, — сказал он, потянувшись за ее сапогом.

— Они ничего не значат, — быстро сказала Неда, убирая ногу.

— Это не так. Я увидел их, когда ты одевалась. Пойдем, я обработаю их прежде, чем ты...

— Джалантри, — мягко сказал Виспек, — твоя сестра попросит о помощи, когда она ей понадобится.

Джалантри в замешательстве уставился в землю. Затем он заметил, что Пазел наблюдает за ним, и прошел мимо него, дергая свою лошадь за удила.

— Этим животным нужна вода, — сказал Ваду́ Герцилу. — Мы отведем их к реке Мей и позволим им поплескаться в ней. Пойдем, мой Масалиндар.

Солдаты-длому охотно последовали за Ваду́. Кайер Виспек внимательно наблюдал за ними, затем повернулся к Герцилу.

— Они о нем высокого мнения, — сказал он. — Должно быть, когда-то у него были какие-то заслуги как у командира. Но я боюсь, что они могут что-то замышлять наедине.

Эркол медленно кивнул:

— Это вполне вероятно, Кайер. Но, я думаю, нет, они не смогут, если вы пойдете с ними.

Виспек выглядел довольно удивленным.

— Пойдем, Джалантри, — сказал наконец он. Двое мужчин поднялись и направились к берегу реки.

— Неужели мы не разогреем еду до наступления темноты? — спросил Ибьен.

— Мой мальчик, — сказал Герцил, улыбаясь в свою очередь, — мы не сможем разогреть еду, пока не достигнем берегов Илваспара. Иди со сфванцкорами, Ибьен — это сделает их поручение менее очевидным для Ваду́.

Недалеко от них Неда села и стянула сапоги. Она указала на удаляющегося длому.

— Он просто мальчик, — сказала она. — Не боец, ни на что не годен. Почему он вообще едет с нами?

— Потому что этого хочет принц Олик, — сказала Таша, низко наклоняясь, чтобы смахнуть пыль со своих волос, — и Ибьен поклялся сделать все, что попросит принц, чтобы вернуть его доверие. Я имею в виду, все, кроме драк. В любом случае, Ибьен не бесполезен. Он отличный пловец.

Неда насмешливо посмотрела на нее:

— Отлично. Плавание на вершине горы. Очень помогает.

— Там, наверху, есть озеро, — сказала Таша, — а за ним еще одна река.

Неда ничего не сказала. Пазел сел рядом с ней. Так знакомо и так странно: Неда потирает свои болящие ноги. Огромные, твердые ступни, но все еще ее, все еще его сестры. На их родном языке Пазел сказал:

— Олик доверяет ему. Это настоящая причина, по которой он здесь.

Неда ответила на мзитрини.

— Ты имеешь в виду, больше, чем он доверяет солдатам? Что ж, это уже кое-что. Если они покинут нас, нам все равно понадобится длому, чтобы поговорить с жителями деревни.

— Скажи, почему вы присоединились к охоте, — сказал Пазел. — Вы, трое, я имею в виду?

— Это должно быть очевидно, — сказала Неда. — Принц дал нам свободу, и мы не хотим снова ее потерять. Мы думали остаться в Масалыме, но это не место для людей. И нас все еще не хотят видеть на «Чатранде».

— И это единственная причина? Ваша единственная причина?

Неда посмотрела на него, и он понял, что больше она ни в чем не признается.

— Почему ты не хочешь поговорить со мной на ормали? — спросил он.

Лицо Неды омрачилось.

— Теперь язык Ормаэла — арквали, — сказала она. — Ты знаешь, что происходит, когда Империя получает приз. Прошло почти шесть лет с момента завоевания. Дай ей двенадцать, и все будет на арквали. Законы, торговля, школьные учебники. Учителя будут пороть детей, если те будут говорить на старом языке.

— Это не зайдет так далеко, — сказал Пазел.

— Говорит мальчик с корабля арквали, с друзьями Арквали, девушкой арквали, которую он боготворит, хотя ее отец... — Неда замолчала, ее глаза сверкнули. — Я не живу в прошлом, — добавила она.

Рагвуд был длинным и каким-то пустынным, подлесок поредел из-за пасущихся животных. Они быстро миновали его, благодарные за тень и укрытие. Они увидели нескольких длому, рубящих лес на поляне, стадо молочно-белых буйволов, барахтающихся в пруду. Затем Большой Скип вздрогнул так, что чуть не свалился с лошади. Он указал: обнаженные фигуры, человеческие фигуры, бежали, пригнувшись, между деревьями. Собаки с лаем бросились к ним. Обезумев от ужаса, фигуры бросились вглубь леса. Несколько солдат засмеялись, но замолчали, взглянув на Ваду́.

— Да, — сказал советник, — во Внутреннем Доминионе все еще есть тол-ченни. Они совершают набеги на посевы, крадут кур. Но они быстро умирают.

— Похоже, ваши собаки привыкли гоняться за ними, — сказал Большой Скип.

Ваду́ пожал плечами:

— Собака будет преследовать любое животное, которое бежит.

Они больше не останавливались в Рагвуде, но, тем не менее, солнце уже садилось, прежде чем они достигли его дальнего конца. Сразу за последними деревьями в Мей впадала речка поменьше, пересекавшая их путь. Через нее был перекинут потрепанный деревянный мост. На ближней стороне возвышалась каменная крепость, и когда они приблизились, начали появляться солдаты с факелами. Их знали товарищи, и они были встречены с некоторой симпатией. Но, как и все длому, они не могли не пялиться на людей.

— Его высочество послал перед вами разведчика, — сказал их командир. — Мы знаем, что вы должны торопиться. У нас здесь нет сикунов, но вы должны оставить любую лошадь, которая отстает, и взять вместо нее одну из наших.

— Я оставлю своего жеребца, — сказал Ваду́. — Мне надо было догонять, и я гнал его слишком быстро. Но я насчитал вас почти двадцать — почему так много, капитан, здесь, на Притоке Мей? Половина должна охранять Пост Чертополох.

— Советник, где вы были? — сказал другой. — Чертополох заброшен еще до Дня Середины Зимы. С фермеров было достаточно набегов.

— Набегов тол-ченни? — спросил Ибьен.

Солдаты беспокойно рассмеялись.

— Тол-ченни! — сказал их капитан. — Ты думаешь, наши соотечественники испугались бы их? Нет, парень, я говорю о воинах-хратмогах. Бочкообразные длинноногие звери, покрытые гладкой шерстью, с зубами, похожими на ножи. Они становятся смелее, советник Ваду́. Их видели идущими прямо под открытым небом, на этой равнине. Они убивают животных и отравляют колодцы. И они убили старого Стандру и сожгли его дом и владения там, далеко за Мей. Его родственники уже перебрались поближе к Масалыму; они слышали ночные барабаны и кошачий вой. Но Стандру не захотел идти. Он сказал, что его земля — часть Доминиона, он там родился и не оставит ее хратмогам.

— Они насадили его голову на кол, — сказал другой солдат. — И когда фермеры увидели это, последние семьи к югу от Притока Мей заперли свои дома и сбежали.

Ваду́ переводил взгляд с одного солдата на другого.

— Вы хотите сказать, что власть Масалыма... заканчивается здесь?

— Если только город не выделит достаточно людей, чтобы держать Чертополох, — сказал офицер, — но даже тогда я сомневаюсь, что фермеры вернутся.

— Капитан, — сказал Герцил, — по этому мосту не проезжали другие всадники — другие человеческие существа?

Офицер с сомнением посмотрел на Герцила.

— Отвечай ему! — рявкнул Ваду́. — Он такое же естественное существо, как и вы.

— Никто не проходил этим путем, — сказал капитан. — Никто больше не пересекает мост, за исключением немногих храбрецов, которые все еще выезжают на охоту, и они не уходят далеко. Не думаю, что хратмоги бросят вызов группе вашего размера, но вы все равно должны быть настороже.

Они привели Ваду свежую лошадь, и отряд продолжил путь. Ваду́ был явно потрясен новостями. Пазел спросил себя, был ли это проклятый Плаз-Клинок или бесчисленные проблемы в самом Масалыме, которые мешали советнику узнать, что случилось с территориями его города.

Энсил, которая уже какое-то время ехала верхом со смолбоями, посмотрела на гору впереди.

— Если они не использовали дорогу, то как они туда попали? — спросила она. — Но, конечно, мы даже не знаем, кто там находится. Если Арунис каким-то образом узнал, на что способен Илдракин...

— Тогда он отправил Фулбрича одного, — сказал Пазел, — и мы играем ему на руку и, вероятно, никогда его не поймаем. Но я не думаю, что это так. Если бы Арунис хотел, чтобы мы погнались за Фулбричем, он бы не отправил его так далеко.

— Почему? — спросил Нипс.

— Потому что мы, возможно, не поверили бы, что он мог уехать так далеко, — сказал Пазел. — Олик сам сказал, что это невозможно сделать. Нет, если бы Арунис хотел, чтобы мы гнались за Фулбричем, он бы отослал этого мерзавца достаточно далеко, чтобы заманить нас, и дал ему быстрого коня, чтобы он мог оставаться впереди.

— Тогда зачем, во имя Питфайра, они просто сидят там, наверху? — спросил Нипс.

— Если удача на нашей стороне? — спросил Пазел. — Потому что Арунис думает, что он в безопасности, и забрался в какую-нибудь лачугу или пещеру, чтобы продолжать свои эксперименты с Нилстоуном.

Энсил мрачно рассмеялась.

— Если удача на нашей стороне, — сказала она.

Они поехали дальше. Энсил захотела узнать об их пребывании в Оранжерее, и смолбои рассказали свою версию истории, перебивая и поправляя друг друга, и преуспели в том, что снова стали раздражительными. Но когда они, ворча друг на друга, подошли к концу, Пазела словно током пронзила мысль.

— Питфайр, — сказал он, — я сообразил, я понял. Нипс, что с нами не так? — Он пришпорил коня, догоняя Ташу и Герцила. — Идиот, — сказал он. — Тол-ченни Аруниса, тот, которого он забрал из лаборатории. Он собирается использовать этого идиота, чтобы управлять Камнем.

Все удивленно посмотрели на него.

— Почему ты так говоришь? — спросила Майетт, ехавшая верхом на плече Герцила.

— Наблюдатели-за-птицами — врачи в убежище — были расстроены, когда Арунис забрал именно этого тол-ченни. Они сказали, что он особенный...

— Клянусь Ночными Богами! — взорвался Герцил. — Я тот идиот, о котором идет речь! Меня надо одеть в пестрый костюм и показывать в цирке! Врачи сказали, что он слеп к опасности. Что он будет глотать гвозди, бросаться со скалы или в камин.

Таша поднесла руку к щеке:

— Айя Рин. Он бесстрашный. Неестественно бесстрашный.

— И Нилстоун убивает страхом, — сказал Пазел, — но он не убьет этого тол-ченни, так? Арунису больше не нужно контролировать Нилстоун. Он нашел марионетку, которая сделает это за него. Это то, что он пытался сделать все это время с теми людьми, которых довел до самоубийства. Как только он получит контроль над разумом этого идиота...

— Он победит, — сказала Энсил.

Лицо Герцила потемнело:

— Он победит только тогда, когда все те, кто противостоит ему, будут лежать мертвыми и холодными.

И Арунис согласился бы с тобой, подумал Пазел.

Они углубились в темноту — медленно, не зажигая ламп. Затем над восточными холмами засияла луна, и при ее свете они ускорили шаг. Они двигались по лесам поменьше, пересекали ручьи, проходили мимо развалин загородных домов — разграбленных и заброшенных. Поначалу ночь оставалась теплой и туманной, но примерно через три часа после Рагвуда они поднялись по первому склону на плато, поросшее жесткой травой и маленькими высохшими хвойными деревьями; здесь дул холодный ветер. Они надели более теплые куртки. Слева от них тихо рокотала в своем ущелье река Мей.

— Впереди есть укрытие, Станапет, — сказал Альяш, подъезжая к Герцилу. Он указал на точку в нескольких милях над ними: утес, на котором лунный свет освещал три здания. Два были разрушены, но третье, — возможно, сарай, — казалось нетронутым.

Герцил кивнул.

— Если они пусты, мы могли бы там переночевать, — сказал он. — Давайте пойдем и выясним.

Они стали медленно подниматься на утес, лошади спотыкались о рытвины и камни. Здания были всем, что осталось от еще одной фермы: здания и многие акры срубленных пней — остатки фруктового сада или лесопосадки. Солдаты осторожно рассредоточились по двору фермы, прошлись по разрушенному дому и складу, держа алебарды наготове. Они встретили только летучих мышей и пару лис, но все равно выставили дозоры по всему периметру.

Пол в сарае был сухим, а его двери все еще висели на петлях. Это было просторное сооружение, а балки были достаточно прочными, чтобы служить коновязями для животных. Лошади принялись за свои мешки с кормом, но сикунов выставили за дверь и они бесшумно ускользнули в ночь, став еще больше похожими на гигантских кошек.

— Уже достаточно холодно, — сказал Большой Скип. — Давай расчистим место в сарае и разведем костер. В этом старом здании дым нас не побеспокоит. И немного горячей еды поможет нам быстрее подняться на гору завтра.

Герцил выглядел встревоженным.

— Тогда разведите небольшой костер, — наконец сказал он, — но внутри, подальше от дверей и окон.

По всему двору фермы было разбросано много дров, и вскоре на земляном полу весело потрескивало пламя. Они приготовили рагу из соленой говядины, бататов и лука. Длому хотели добавить в горшочек сушеную рыбу пори, но Ваду́ запретил.

— Вы не хуже меня знаете, что запах пори, свежего или сушеного, разносится за двадцать миль, — строго сказал он. — А у хратмогов острые носы и еще более острые зубы.

Пазел обнаружил, что находится между голодом и изнеможением. Голод с трудом взял верх, но склонил голову на грудь прежде, чем успел опустошить миску. Таша положила палец ему под подбородок и приподняла его голову.

— Когда мы найдем Фулбрича, — сказала она, — не нападай на него. Ничего не делай.

— Не могу этого обещать, — пробормотал Пазел.

— Ты хочешь сказать, что не сделаешь этого, — сказала она. — Ради Рина, он человек Отта, а Отт не использует тех, кто не обучен. Фулбрич может вспороть тебе живот, и ты никогда не увидишь ножа. Он позволил тебе ударить себя на квартердеке, потому что думал, что синяк под глазом заставит меня встать на его сторону против тебя. — Она положила руку ему на лодыжку. — Обещай мне, что не будешь дураком.

Когда Пазел пожал плечами, ее рука сжалась, как жгут.

— Я не шучу, — сказала она.

— А ты? — спросил он, притворяясь, что его нога не немеет. — Что будешь делать ты, когда его увидишь?

Таша пристально посмотрела на него:

— Фулбрич меня больше не волнует. Но когда мы найдем Аруниса, я буду той.

— Той?

— Той, кто его убьет. Не пытайся остановить меня.

— Мне треклято повезло, — сказал он, — что ты будешь рядом и не дашь мне свалять дурака.

Глаза Таши в свете костра казались дикими, а лицо — жестким и сердитым. Пазел встретился с ней взглядом, надеясь, что его собственное лицо выглядит просто ошеломленным. Затем внезапно Таша рассмеялась и ослабила хватку.

— Ты невыносим, — сказала она.

Но они оба знали, что он снова победил. Не в споре, а в борьбе за то, чтобы удержать ее от перехода в то преображенное состояние, в ту яростную интенсивность, когда приходили ее видения, и он переставал ее узнавать. Поздно ночью он проснулся и обнаружил, что она прижимается к нему, ноги ледяные, губы теплые, одеяло, которое казалось слишком маленьким для него одного, каким-то образом натянулось, накрыв их обоих.

Казалось, прошло всего несколько минут, когда кто-то начал тыкать ему пальцем в живот.

— Вставайте, вставайте сейчас же, мы уходим.

Пазел вздрогнул; Таша все еще была в его объятиях.

— Уходим? — сказал он. — Но еще кромешная тьма.

Таша застонала и прильнула к нему. Затем масляная лампа, зашипев, ожила, и он полностью проснулся.

— Извините, голубки, — сказала Неда, поворачиваясь спиной.

Пазел и Таша сели, моргая. С другого конца сарая Пазел заметил, что Джалантри смотрит на них со странным выражением возмущения. Затем они с Недой вышли из сарая.

Пазел и Таша последовали за ним и обнаружили, что остальные уже снаружи. На краю двора царила какая-то суматоха. Пазел услышал тихое звяк-звяк. Подойдя ближе, он увидел, что все смотрят на одну из сикун, которая что-то ела в двадцати футах от него, за кучкой сухого кустарника. Когда Неда сделала шаг в направлении существа, оно зарычало.

Затем Ваду́ взял лампу и приблизился к сикуне, что-то тихо нашептывая ей. Когда свет достиг ее, у Пазела скрутило живот. Сикуна пожирала человекоподобное существо. Оно было покрыто мехом и невероятно мускулисто; морда была широкой и плоской, как у бульдога, а щит все еще свисал с одной безвольной руки. Сикуна явно схватила его за шею, которая была широко разорвана. Пазел слышал то, как кольчуга существа приподнималась и опускалась, когда сикуна ела.

— Хратмог, — сказал Ваду́. — Этот огонь был ошибкой, и мы должны немедленно уходить. Сикуны убивают молча, но остальная часть банды хватится его, и захочет отомстить.

— Даже без этой опасности я был бы вынужден разбудить вас, — сказал Герцил. — Илдракин только что говорил со мной: Фулбрич движется. На самом деле он движется быстрее, чем мы можем взобраться на гору, по крайней мере, до рассвета.

Они быстро собрались, возясь с сумками и уздечками. Никто не разговаривал, всем было холодно, до рассвета было еще далеко. Все это время Пазел напрягал слух, ожидая первых звуков атакующих, выныривающих из ночи.

Следующие часы были ужасными. Лето, возможно, и было в самом разгаре в городе, который они оставили позади, но здесь тропу покрывал иней, а холодный ветер пронизывал их насквозь. Лошади были напуганы и могли двигаться только шагом. Сикунам повезло больше, они скользили на своих широких мягких лапах, низко рыча, когда их огромные кошачьи глаза вглядывались в темноту. На севере лаяли шакалы или, возможно, дикие собаки, и откуда-то с черных хребтов Пазел уловил эхо барабанов.

Невидимая Мей сузилась и текла совсем рядом. На одном повороте им пришлось проезжать около водопада, и лошадь, на которой ехали Пазел и Нипс, потеряла равновесие, сбросив обоих мальчиков под ледяные брызги. Они сняли мокрые куртки и обмотались сухими одеялами, но зубы Пазела стучали всю оставшуюся ночь.

С первыми проблесками утра Нипс вдруг прошептал:

— Ой! Кредек, Пазел, я все хотел спросить тебя: что это за штука у тебя в кармане? Каждый раз, когда мы наезжаем на ухаб, она ударяет по мне, как кусок свинца.

— А. Это и есть свинец, — сказал Пазел. — Извини, приятель. — Он протянул руку назад, вытащил двухдюймовый металлический диск, вделанный в мягкую трубку из оленьей кожи, и осторожно передал его Нипсу.

— Дубинка Фиффенгурта, — изумленно сказал Нипс.

— Он подарил ее мне, пока вы с Марилой собирались пожениться, — сказал Пазел. — «Эта мерзкая штука дюжину раз спасала мне жизнь, — сказал он мне. — Ловко ударь им человека, и ты сможешь уложить его, каким бы грубияном он ни был. И ты можешь спрятать ее лучше, чем любой нож. Никогда не упускай ее из виду, Паткендл. Она стоит головной боли, вот увидишь». И знаешь, что он сделал, чтобы быть уверенным, что я подчинюсь? Он сел и пришил, клянусь Рином, дополнительный карман, как раз такого размера, на двух моих лучших бриджах. Как тебе это нравится?

— Фиффенгурт — наш человек, — сказал Нипс, возвращая оружие, — но я буду благодарен, если ты переложишь дубинку в твою треклятую куртку, пока мы не сойдем с лошади.

С восходом солнца стало немного теплее. Их пункт назначения, та выемка в горах, где начиналась река, внезапно оказался намного ближе. Тем не менее Герцил ускорил шаг. Больше не было никакой надежды остаться незамеченными, если кто-нибудь будет наблюдать сверху: ближе к рассвету они миновали линию деревьев, и истерзанный ветром кустарник вокруг них теперь едва доставал им до стремян. Полосы льда оплетали скалы вдоль реки. Отряд взбирался все выше и выше, дорога была пустынна, и вся местность пуста, если не считать маленьких снующих существ в подлеске, да тут и там виднелись разрушенные крепости или сторожевые башни, более древние, чем что-либо в долине внизу.

— Разреженный воздух может вызвать головокружение, — предупредил Ваду́. — Прежде всего будьте осторожны рядом с пропастью. — И пропастей было много: отвесные обрывы высотой в сотни футов, дорога сужалась и осыпалась, а временами приходилось огибать огромные камни. Пазел думал, что ничто не может сравниться с ужасом пребывания на воздухе во время шторма в Неллуроке. Но нынешний страх усугублялся беспомощностью: какой бы крепкой ни была его хватка, один неверный шаг лошади — и они умрут.

Жеребец тоже оценил этот факт. Но бедное создание, единственное из их животных, казалось, не привыкло к горам, оно топало, металось и вертело головой по сторонам, широко раскрыв глаза от страха. Наконец мальчики больше не могли этого выносить. Когда представилась возможность, они соскользнули на землю и повели коня под уздцы.

— Теперь, когда мы слезли с его спины, ему намного лучше, — сказал Нипс.

— Как и мне, — сказал Пазел. Однако идти пешком было достаточно трудно, и за следующим поворотом журчал еще один окаймленный льдом ручей. Всадники легко переправились через реку, но их жеребец заартачился у кромки воды и, фыркая, попятился.

— Глупый осел. — Пазел двигался позади коня, хлопая его по крупу и подталкивая локтем, в то время как Нипс, уже перешедший ручей, изо всех сил натягивал поводья. Наконец животное рванулось вперед. Пазел стиснул зубы и пошел вброд сам, используя руки для равновесия на камнях.

— Айя!

Что-то кольнуло его в руку. Он выдернул руку из воды, затем снова закричал от изумления. Среди камней, там, где только что лежала его рука, извивался огромный паук. Он был размером почти с его голову и, что еще удивительнее, совершенно прозрачный. На самом деле, Пазел принял его за глыбу льда, а его загнутые ножки — за сосульки. Паук исчез среди скал, а Пазел, схватившись за руку, выбрался из воды.

Боль, как оказалось, была не такой сильной, как шок. К тому времени, как Герцил добрался до него, укус на его руке ощущался как простая царапина.

— Ты видел паука? — спросил Пазел. — Совершенно чудовищный. Должно быть, он только что задел меня, иначе мне был бы конец.

Тропинка была слишком узкой, чтобы остальные могли подойти, хотя Неда и Таша в тревоге оглянулись. Герцил, нахмурившись, изучал руку Пазела.

— Синяк уже есть, — сказал он. — Жаль, что я не видел это существо.

— Это был медет, — сказал Ваду́. — Стеклянный паук — если, конечно, мальчик говорит правду.

— Конечно! — крикнул в ответ Пазел. — Как вы думаете, я мог бы придумать что-нибудь подобное?

— Пауки хранятся в храмах по всей империи, — сказал Ваду́, — и Предсказатели Пауков обращаются с ними ежедневно. Но я никогда не слышал, чтобы они кого-нибудь кусали.

— Это правда, Пазел, — сказал Болуту. — Некоторые молодые матери даже посещают храмы и позволяют стеклянным паукам ползать по их новорожденным. Это приносит удачу, и пауки никогда не кусают детей, никогда.

— Этот укусил, — сказал Пазел, — но, должно быть, не слишком глубоко, потому что не очень больно.

Неда, повернув свою лошадь, бросила на Ташу обвиняющий взгляд. «Ты не можешь заставить его быть более осторожным?» — спросила она. Таша просто уставилась на нее, слишком пораженная, чтобы ответить.

Герцил намотал повязку на руку Пазела.

— Мы будем присматривать за тобой, — сказал он. — Некоторые яды действуют быстро, другие — медленно.

Они шли, спотыкаясь, Нипс и Пазел вели все еще испуганную лошадь, а ветер с каждой минутой становился все сильнее и холоднее. Сердце Пазела бешено колотилось. Предупреждение Герцила выбило его из колеи, хотя в данный момент его рука чувствовала себя почти нормально.

Затем они повернули в последний раз и оказались у перевала. Из какой-то невидимой точки за хребтом поднимался дым; где-то звучали колокольчики или духовые инструменты; и совершенно невозможный петух кукарекал, перекрывая шум ветра.

Последний рывок привел их на вершину хребта. У Пазела перехватило дыхание. Прямо перед ними ряд за рядом тянулись горные вершины, возвышавшиеся над перевалом, их острые вершины были укутаны снежными шапками. Это были те самые горы, которые вырисовывались, как далекие призраки, в тот первый день, когда он мельком увидел материк. Они были холодными и неприступными. И среди них извивалось огромное темное озеро.

Оно имело форму полумесяца; они стояли у одной оконечности полумесяца, а другая, предположительно, была спрятана где-то далеко среди гор. Озеро было густо-голубым, как язык теленка. По его поверхности пробегали волны, разбиваясь о склоны гор — которые, казалось, спускались в его глубины — и об узкие, покрытые галькой берега между ними. Вдоль этих берегов были разбросаны скромные жилища из глины и соломы с хрупкими причалами, словно сделанными из птичьих костей. В милях от берега виднелись лодки со странными ребристыми парусами.

Почти у ног группы озеро сужалось, превращаясь в глубокое ущелье, которое выглядело так, словно его прорезали плугом. Конечно, этим плугом была Мей, здесь ставшая быстрым ручьем, но все же сумевшая пробить стену озера и начать свой путь к морю.

— Илваспар, источник жизненной силы Масалыма, — сказал Ваду́. — Прошло более десяти лет с тех пор, как я видел его берега.

— Это чертовски грандиозно, — сказал Альяш.

— Двадцать миль до юго-западной точки, где рождается великая Ансиндра, — сказал Ваду́. — Одни говорят, что в глубинах озера лежит прикованный принц демонов, другие — что оно было порезано клыком Суовалы, Старшего Дракона. Я не знаю. Но я рад видеть, что Васпархавен выживает.

Он указал пальцем, и, подняв глаза, Пазел увидел необыкновенное зрелище. На южном берегу озера, по меньшей мере в сотне футов над поверхностью, возвышалось потрясающее здание, прильнувшее к склону утеса. Полностью деревянное и темно-зеленое, оно не имело фундамента — все сооружение покоилось на пяти массивных балках, выступающих из гнезд в стене утеса. Можно было почти представить, что это была половина особняка, а другая половина находится внутри утеса: черепичная крыша наклонялась вверх, встречаясь с камнем, и там заканчивалась. Множество балконов и десятки окон выходили на озеро. Из его труб поднимался дым, который Пазел видел снизу.

— Это их надо спросить о твоем укусе, — сказал Ваду́.

— Кого их? — спросил Пазел.

— Разве Олик тебе не сказал? — спросил Ибьен. — Это Пауки-Предсказатели, как и сам принц. Васпархавен — самый старый храм на полуострове.

Герцил пристально смотрел на противоположный берег озера.

— Фулбрич достиг дальнего берега, — сказал он, — и начал спускаться с другой стороны горы. Но он не ушел далеко; что-то помешало его продвижению. — Он повернулся к солдатам. — Соберите такую кучу хвороста, чтобы ее хватило для большого костра. Сегодня вечером я должен подать сигнал принцу Олику.

— Что вы ему скажете? — спросил Ибьен.

— Это будет зависеть от того, что мы здесь узнаем, и что мы решим с этим делать. Ведите, советник; еще один день на исходе.

Они поехали вдоль южного берега, мимо валунов, упавших со склонов, и кусков льда толщиной в десять футов: возможно, осколков покрова, закрывавшего озеро зимой. Когда Васпархавен стал ближе, Пазел увидел пару массивных зеленых дверей на уровне земли, прямо под храмом.

Зазвонили новые колокола. Пазель увидел лица, склонившиеся с балконов. Странные лица, принадлежащие многим народам: длому, мизральдам, неммоцианам… и тут на него сверху вниз уставилось лицо, от которого у него внезапно закружилась голова. Это было лицо девушки, просунутое сквозь перила балкона и смотрящее прямо на него с радостью и восхищением. Но этот рот, эти глаза! Внезапно он не выдержал и закричал:

— Я здесь! Это я!

Ему удалось привлечь ее внимание — и внимание всех остальных. Три лошади шарахнулись в сторону, включая его собственную, а петух, которого они слышали раньше, перепрыгнул с одного балкона на другой и чуть не разбился насмерть. Пазел кричал Я здесь на одном языке, незнакомом окружающим. Звук, который он издал, был нечеловеческим воплем скррииии, за которым последовали четыре выразительных щелчка языком.

— Милосердие Рина, — потрясенно произнес Нипс. — Пазел, ты должен прекратить это прямо сейчас.

— Я знаю, — сказал Пазел с колотящимся сердцем. Он кричал на наречии морских муртов, языке, который ни один человек не должен был уметь произносить, но который ему навязал его Дар. Лицо, смотревшее на него сверху вниз, было лицом мурт-девушки, Клист.

Только, конечно, не было — не могло быть. Девушка, во всяком случае, исчезла с балкона, и те, кто не ушел, в испуге смотрели вниз. Некоторые солдаты из его собственного отряда делали то же самое.

— Молодец, Паткендл, — сказал Герцил со вздохом. — Люди — для них животные верхом на лошадях — внезапно появляются на пороге их дома, и ты угощаешь их мерзким воем.

— Он кричал, как обезьяна, которую зарезали, — сказал один из солдат. — Что с ним не так? Принц сказал, что он безобиден.

— О, это совсем не так, — сказал Нипс.

— Ундрабаст! — рявкнул Герцил. — Слушайте, все вы: у Пазела есть причуды, но они безобидны. Единственная опасность, которая должна нас беспокоить, — это та, за которой мы гонимся. Все остальное — глупость. — Он бросил тяжелый взгляд на Пазела. — У нас нет времени на глупости.

Из небольшого отверстия в стене рядом с зелеными дверями свисала цепочка. Ваду́ потянул за нее, и где-то глубоко в скале слабо зазвучал колокольчик. Но, возможно благодаря вспышке Пазела, они долго стояли в ожидании ответа, замерзая с каждой минутой.

— Нипс, — прошептал Пазел, — разве ты ее не видел?

— Кого?

— Девушку на балконе. Это был Клист, приятель. Она смотрела прямо на меня.

— Морская мурт-девушка, — сказал Нипс, глядя на висячий особняк с его сосульками и инеем. — Ты лаял как сумасшедший, знаешь?

— Это оскорбительно, — сказал Пазел. — Говорю тебе, это была Клист.

Внезапно глаза Таши пробились сквозь толпу людей, лошадей и сикунов и его нашли. В них светился смех, но также и настороженность, почти обвиняющая. Она тоже знала о мурт-девушке.

Наконец двери со стоном отворились. В дверном проеме стоял древний длому, прямоспинный и очень худой. Как и у всех длому, его старая кожа была упругой и гладкой, без морщин, но аккуратно расчесанная белая борода свисала почти до колен.

— Я Мастер-Рассказчик, отец народа Васпархавен, — сказал он. — И я сожалею, что не могу допустить вас в наши стены.

Солдаты уставились на Пазела; взгляд Нипса был лишь чуть более доброжелательным. Но то, что старый длому сказал дальше, заставило их забыть о своем раздражении. Он заявил, что они были не первыми людьми, появившимися у дверей храма. Двумя днями ранее появились другие люди, ищущие убежища. Один из них был юноша, грязный, испуганный, но ловкий на слова. Другим было несчастное существо, смотревшее в никуда, левая рука которого постоянно подергивалась, а губы складывались в слова, которые оно не произносило: тол-ченни, одетый как мыслящее существо и способный ходить прямо.

— Я думал, это каприз природы, — сказал Мастер-Рассказчик. — Юноша держал его за веревку на шее, как можно было бы держать осла или собаку.

Третья фигура, по его словам, внушала ужас: высокая, изможденная, с глазами, которые казались голодными и жестокими, и рваным белым шарфом на шее.

— Он был их предводителем, но он был жесток к юноше, который, казалось, не представлял для него никакой ценности, кроме как хранитель тол-ченни. Он требовал, чтобы юноша согревал это существо, заставлял его есть и пить.

— Мы ищем этих троих, Отец-Паук, — сказал Ваду́. — Они уехали той же ночью?

— Да, — сказал старик. — Высокий очень хотел уйти и пытался потребовать нашей помощи, чтобы пересечь Илваспар. Но чем мы можем помочь? За озером нет торговли — уже пятьдесят лет, с тех пор как Плаз-генерал призвал проклятый Черный Язык. Трое долго ждали на берегу, высокий расхаживал взад-вперед и ругался, пока, наконец, не вернулся какой-то рыбак, и они его убедили — или, возможно, заставили — отвезти их туда, куда они хотели. Вы тоже должны искать помощи у рыбаков, если действительно хотите преследовать этих троих.

— Это последнее, чего мы хотим, добрый Отец, — сказал Герцил, — и все же мы должны их преследовать. Но как они сюда попали? Ибо они проделали путь из Масалыма быстрее, чем кажется возможным человеку или животному.

Старик нахмурился и закрыл двери. Сначала они подумали, не обидели ли они кого-нибудь, но вскоре двери снова со скрипом открылись, и из них нервно вышел юноша-длому, одетый как Мастер-Рассказчик. Старик стоял позади него, положив руку ему на плечо.

— Не бойся, они вежливые, — сказал он. — Расскажи им, что ты видел.

Молодой длому с трудом обрел дар речи.

— Гандрил, — прошептал он. — Крылатый скакун. Они ехали на его спине, все трое, и он опустил их рядом с Чашей Мей. Я видел это собственными глазами. Я проверял свои силки для кроликов.

Пораженные солдаты забормотали:

— Гандрил! Маг ездит верхом на гандриле!

— Они не все ушли, — сказал Мастер-Рассказчик. — Они похожи скорее на козлов, чем на лошадей, как и подобает обитателям горных вершин, но размером с боевых жеребцов. Это пробужденные существа, долгоживущие и коварные. Сегодня мы их никогда не видим, только их следы на озерных островах, где не живут козлы. Я не был уверен, что верю нашему юному послушнику, пока вы не заговорили.

— Почему это существо не унесло их дальше, за озеро? — спросила Таша.

Послушник, запинаясь, объяснил, что Арунис пытался потребовать именно этого. Но гандрил ответил, что он договорился о перелете к берегам Илваспара и что его плата едва ли стоила таких хлопот, и уж точно не больше. Он оставил их прямо у Чаши, и маг проклял его, когда гандрил улетал.

— Возможно, он выехал верхом из Масалыма и вызвал это существо с неба, — сказал Ваду́. — Говорили, что великие маги древности делали это на равнине Внутреннего Королевства.

— По крайней мере, он больше не может использовать это существо, — сказал Герцил. — Он получил преимущество, но не сбежал от нас совсем.

— Сегодня вам следует переночевать здесь, — сказал Мастер-Рассказчик. — Я не могу позволить вам войти в Васпархавен, но недалеко отсюда есть Илиретта, пещера-проход — она безопасна и защищена от ветра. В более счастливые времена это было место, где путешественники часто отдыхали, прежде чем пересечь озеро или спуститься на равнину. Я пришлю еду с нашей кухни и постельное белье.

— И то, и другое было бы желанным, — сказал Герцил, — хотя, боюсь, нам нужен только сон. Тот, за кем мы охотимся, одержим наихудшим видом злобы, и, если он сбежит, даже ваше убежище здесь быстро перестанет быть безопасным. Возьмите наших животных в качестве платы, Отец, — или, если они вам не нужны, возьмите их в качестве одолжения нам.

— У нас есть конюшни, — сказал старик, — и мы позаботимся о ваших животных, пока вы не вернетесь.

— Я не могу сказать, когда это произойдет, — сказал Герцил. — Но есть еще один вопрос, последний. Иди сюда, Пазел, и расскажи ему, что с тобой случилось.

Пока Герцил разматывал повязку на его руке, Пазел расскаывал старому длому о пауке:

— Он был размером с кокосовый орех, Отец. И прозрачный. Я думал, что это кусок льда, пока он не прыгнул и не укусил меня.

Послушник, явно потрясенный, в волнении повернулся к своему учителю. Старый длому, со своей стороны, вообще никак не отреагировал. Он изучил отметину на руке Пазела.

— Иногда они действительно кусают, дикие медеты-пауки, — сказал он, — и те, кто страдает от укуса, испытывают сильную боль. Однако у других людей боли вообще нет. Вы можете чувствовать небольшой холод в руке, но это пройдет.

— Тогда, с вашего позволения, Отец, мы отправимся на наш краткий отдых, — сказал Герцил.

— Возможно, у вас больше времени, чем вы думаете, — сказал священник. — Озеро огромное, и рыбаки уходят глубоко в бухты и ручьи и редко возвращаются раньше полуночи. Я наведу справки, но не надейтесь на многое.

Путешественники поклонились и выразили свою благодарность, и Мастер-Рассказчик послал послушника показать им дорогу. Через несколько минут ходьбы они подошли к другой двери в скале, меньше и проще, чем двери храма. Внутри была сухая пещера из нескольких комнат. Там были столы, стулья и что-то вроде грубых кроватей. Буквально через несколько минут принесли еду: котлы с жидким рагу, подвешенные на концах коромысла на широких плечах длому, горячий хлеб, лепешки с луком и чем-то вроде кукурузы. Все это было восхитительно, как и кувшин черного пива, которым все это запивали.

К тому времени, как они закончили есть, уже почти стемнело. Герцил попросил Ташу, Пазела и Нипса помочь ему с сигнальным огнем. Взяв с собой тяжелое шерстяное одеяло, ламповое масло и подзорную трубу, они отправились обратно вдоль озера, наблюдая, как над зубцами гор появляются первые звезды. В Васпархавене двигались темные фигуры, ставя свечи в окна. Звезды тоже зажигались, и к тому времени, когда они добрались до хребта и посмотрели вниз на внутренние владения Масалыма, солнце уже зашло.

Герцил капнул маслом на кучу хвороста. Затем он наклонился, чиркнул спичкой, и вскоре сухой кустарник запылал. Затем он сунул руку в карман куртки, достал сложенный лист бумаги, бегло взглянул на него и положил обратно.

— Очень хорошо, — сказал он. — Возьми уголок одеяла, Таша, и отойди назад.

Герцил и Таша натянули одеяло между огнем и равниной:

— Держи его повыше — мы должны блокировать как можно больше света. Вот так. Теперь прижимаем его к земле — и снова поднимаем — очень хорошо.

Они двигались точно, по очереди скрывая и открывая огонь. Каждый раз, когда они наклонялись, Герцил внимательно оглядывал Внутренний Доминион. Наконец он появился: бледный и далекий свет. Герцил поднес подзорную трубу к глазу.

— Это Олик, на Помосте Масалыма, — сказал он. — Он отвечает тем кодом, о котором мы договорились. Теперь нужно ему сказать, что Арунис здесь.

Пять раз они растягивали одеяло и пять раз опускали его. Затем Герцил, снова изучивший долину, удовлетворенно кивнул.

— Принц понял... Два, три, четыре — пять! Что ж, есть кое-что, что вы захотите узнать. Пять вспышек означают, что «Чатранд» находится в безопасности.

Облегчение было так велико, что Пазел чуть не закричал от радости.

— Подождите! Он снова подает сигнал, — сказал Герцил. — ...четыре, пять, шесть, семь... — Он опустил подзорную трубу и посмотрел на них. — Восемь. Корабль Макадры уже входит в Пасть Масалыма.

— Тогда он должен убираться оттуда, прямо сейчас! — сказала Таша.

— Мы можем ему это сказать? — спросил Пазел. — У тебя есть какой-нибудь способ сказать ему?

Герцил покачал головой.

— Олик знает об опасности лучше нас, — сказал он. — Но все равно подливайте масла в огонь, ребята. Мы должны сообщить ему, что сами намерены идти дальше. А потом надеяться, что он немедленно сбежит, теперь, когда нет причин продолжать поиски в городе. Благородный принц! Он сдержал свое слово, данное народу Масалыма, несмотря на опасность для себя.

Они еще несколько раз подняли и опустили одеяло, и свет под ними дважды мигнул, и Герцил сказал, что это был сигнал, который понял Олик. Затем они сели на каменистую землю, ожидая, когда погаснет их костер. Ветер трепал волосы Таши, как потрепанный флаг. Свет в долине внезапно исчез, как будто его потушили, но друзья еще некоторое время сидели в тишине.

— Я чертов дурак, — внезапно сказал Нипс.

— Ага, — сказала Таша.

Нипс даже не взглянул на нее.

— У меня ничего нет, — продолжал он. — И как я, по-вашему, должен о них заботиться? Меня следовало бы повесить, вот что.

— Не каждый твой поступок был глупым, — сказал Герцил. — Ты выбрал толясску в качестве жены: это кое-что значит. Укроти свой страх, Ундрабаст. Твой ребенок найдет свой путь в этом мире.

— Мой ребенок, — сказал Нипс, как будто эта мысль все еще шокировала его. — Вы знаете, бывают моменты, когда мне кажется, что мой разум просто исчезает. Гаснет, как тот огонь там, внизу. Я даже не могу думать о том, что я буду делать, когда все это закончится. Что мы будем делать все трое.

— Сначала нужно будет убедиться, что у вас не украли ваше будущее, — произнес голос из темноты.

Люди вздрогнули. Это был Мастер-Рассказчик. Старый длому, казалось, только что появился на краю заколдованного ночью хребта, вокруг него развевался плащ. Они не могли видеть его лица; из-под капюшона сияли только серебристые глаза.

— Я предупреждаю вас, — сказал он, — его крадут даже сейчас. Мы, читающие знамения, никогда не видели такого сочетания бед. Алифрос кровоточит; скоро у него начнется кровотечение. И ранящая рука — она принадлежит тому магу, который был до вас. Кто он? Вы не скажете мне его имя?

Остальные заколебались, и Мастер-Рассказчик сказал:

— Тогда я назову его имя. Он убийца Уллимара, сына Уллума. Он — предатель Идхарина и автор Белого Проклятия; он — отец Воронов: Арунис.

— Вы все это время знали! — сказал Пазел.

— Да, — сказал старик, — но вы были мне совершенно незнакомы, и, хотя вы утверждали, что дружите с нашим братом принцем Оликом, я не мог быть уверен. Я боялся, что вы действительно можете быть частью отряда колдуна — особенно учитывая, что у одного из вас есть Плаз-Клинок. Теперь, когда эта проклятая штука находится в другом месте, я могу лучше ощутить вашу доброту. Да, я узнал Аруниса Виттерскорма. Долго я прослеживал дугу его странствий по сотрясению земли, по скрежету ее костей друг о друга. Он вернулся через Правящее Море, чтобы снова досаждать нам, на этот раз неся с собой какой-то ужасный инструмент.

— Это Нилстоун, Отец-Паук, — сказал Герцил.

Старик остался очень спокоен.

— Этого я не знал, — сказал он после паузы, — и худших вестей я не могу себе представить. Арунис, со сферой Эритусмы! Смерть этого мира была его давней, страстной мечтой. Теперь у него есть сила приблизить этот приз к себе.

— Он нацелил пушку на Алифрос, — сказал Герцил, — но мы думаем, что он еще не поднес спичку. Однако он станет непобедимым, если он получит полный контроль над разумом того тол-ченни. Вот почему мы так спешим.

— Когда рыбаки вернутся, вы можете попросить их от моего имени быстро переправить вас через озеро. Но пойдемте, ваш огонь погас, а этот ветер слишком холоден для старика.

Пазел был рад уйти; ночь обещала быть ледяной, и он тоже начал мерзнуть. Они пошли обратно вдоль берега озера. При их приближении в Васпархавене зеленые двери открылись, и двое послушников вышли вперед, чтобы помочь Мастеру-Рассказчику.

Старик остановил их взмахом руки, затем пристально посмотрел на Пазела.

— Вы совершенно уверены, что ваша рука не болит? — спросил он.

Пазел, который почти забыл об укусе паука, кивнул.

— Честно говоря, даже в то мгновение было не так плохо. И теперь совсем не больно. — Рассказчик продолжал пристально смотреть на него, и Пазел нервно добавил: — Это хорошо, так?

— Нет, — сказал длому, — я бы не назвал это хорошим, точно. Существует два вида реакций на укус медета. Одна из них, как я уже сказал, — сильная боль; и обычно предпочтение отдается именно ей, поскольку она проходит через несколько часов. Те, кто не испытывает боли, вместо этого чувствуют холод, который начинается примерно через день после укуса и длится в течение трех.

— Холод? — спросил Пазел, уже чувствуя озноб от одного только слова. — И что потом?

— Затем глаза сморщиваются, и жертва слепнет.

Люди громко закричали, но Рассказчик быстро поднял руку:

— Есть лечение, и я попросил своих монахов его подготовить. Но для этого вы должны войти в Васпархавен, мистер Паткендл. Вы готовы подняться?

— Готов? Жаль, что вы не сказали мне об этом несколько часов назад! Я не хочу ослепнуть!

— Я должен был убедиться, что у вас ничего не болит, — сказал Рассказчик, — и лечение должно быть проведено в три этапа, в течение как можно бо́льшего количества часов. Это даже к лучшему, что вы задержались с пересечением Илваспара.

— Тогда дайте нам пойти с ним! — воскликнул Нипс, который растерялся больше, чем сам Пазел.

Мастер-Рассказчик покачал головой.

— Ваш друг должен справиться с этим испытанием в одиночку. И, даже если бы это было не так, я все равно был бы вынужден отвергнуть носителя Илдракина. Да, Герцил Станапет, я знаю про ваш меч. Он не проклят, как Плаз-Нож, который носит ваш спутник. И все же он могуществен и внес бы диссонанс в тихую музыку Васпархавена. — Он посмотрел на Ташу. — По той же причине я не могу позволить войти вам, юная волшебница.

— Волшебница? — удивилась Таша. — Отец, ничего подобного! Какая-то... волшебница вмешивается в мои дела, вот и все. Я не знаю, почему она это делает и как...

— Она?

Таша разволновалась:

— Или... он, я полагаю. Дело в том, что у меня нет никакой собственной магии.

— Как бы то ни было, внутри вас живет великая сила, — сказал Рассказчик.

— Вы уж постарайтесь, Отец, — пробормотал Нипс. — И, пожалуйста, пожалуйста, проследите, чтобы он принял свое лекарство. Не отворачивайтесь, пока он не выпьет все, и не позволяйте ему снова все выплюнуть...

— Нипс, ради Рина! — воскликнул Пазел. — Отец, послушайте меня, пожалуйста: если внешняя магия может причинить вам вред, я должен объяснить...

— Что вы носитель Мастер-Слова? — спросил длому. — Я знаю это, дитя мое. И вы действительно принесли бы большой вред, если бы произнесли Слово в наших стенах. И я также знаю, что вы и ваша сестра обременены дополнительными заклинаниями.

Он знает, что Неда — моя сестра, — подумал Пазел, и его голова опять закружилась. При нем мы даже не взглянули друг на друга.

— Я верю, что ты не произнесешь это Слово, — продолжал старый длому, — и языковые чары, которые ты носишь, не представляют опасности, поскольку их сила не выходит за пределы твоего разума.

— Отец, — спросила Таша, — вы применяли это лекарство на людях?

Мастер-Рассказчик посмотрел на нее с сочувствием.

— Я стар, дочь Севера, но не настолько. Последние люди, жившие в Васпархавене, умерли от чумы еще до того, как моя нога ступила в эти горы. Тем не менее, наши древние записи ясно описывают этот процесс. — Он положил руку на плечо Пазела. — Вы должны оставить свой нож и меч за нашими стенами, мистер Паткендл, какими бы обычными они ни были. Пойдемте, сейчас же.

Пазел судорожно вздохнул. Глаза его друзей расширились от беспокойства, но он заставил себя улыбнуться.

— Не переходите это озеро без меня, — сказал он и передал им свои нож и меч.

Он последовал за Мастером-Рассказчиком внутрь, и послушники начали закрывать тяжелые двери. Старик снова остановил их. Оглянувшись на людей снаружи, он сказал:

— Возможно, вы не понимаете, но это благоприятное событие. Медет — это существо, лежащее в основе наших церемоний и нашего мистического искусства. Это редкое отличие.

— Быть укушенным, — спросила Таша, выглядя совсем не обнадеживающе, — или ослепнуть?

— Любое из них, — сказал Рассказчик, уводя Пазела внутрь.

Глава 28. ПАУК-РАССКАЗЧИК

7 модобрина 941

236-й день из Этерхорда

Внутри было холодно и темно, но Мастер-Рассказчик уже поднимался по широкой лестнице перед ними, и когда Пазел и послушники последовали за ним наверх, воздух начал нагреваться. Они миновали несколько этажей с темными коридорами — туннели уходили в глубь камня. Пазел увидел свет ламп в дальних концах некоторых из этих залов и услышал звон молотов, скрежет токарных станков и пил.

— Наши мастерские, — сказал старик, указывая, — и наши склады, наша мельница. В былое время Васпархавен был цитаделью, где ученые находили убежище во время войны или другой катастрофы и сохраняли свои знания для тех, кто придет после. Мы готовимся снова служить этой цели.

Слова Рассказчика напугали Пазела. Насколько старик мог предвидеть грядущий мир? Затем сверху он услышал звук множества голосов, распевающих песню, — тихая, прекрасная музыка, — и страх в его сердце растаял.

— Это час Вечерней Песни, — сказал Мастер-Рассказчик. — Час, в который мы часто принимали гостей в более счастливые годы.

Подъем закончился на лестничной площадке перед двумя большими и богато украшенными дверями, отделанными мягкой кожей глубокого блестящего красного цвета. Послушники шагнули вперед и потянули. Петли застонали, и двери медленно распахнулись наружу.

Яркий свет свечей чуть не ослепил Пазела, и волна сладких запахов — цветущих яблок, кедра, корицы, свежего хлеба — ударила ему в ноздри. Они вошли в большой зал: не сводчатый и уходящий ввысь, как в дворцах Севера, а низкий и причудливый, с несколькими уровнями пола, колоннами, высеченными из живой скалы, и множеством альковов и ниш, заполненных свечами в железных подставках. Стены украшали гобелены, на железных подставках горели курильницы, от которых поднимались серые клубы дыма, смешиваясь у потолка. Зал был полон. Все присутствующие были скромно одеты и заняты различными делами, но когда Мастер и его гости вышли вперед, они остановились и поклонились как один. Не все были длому. Другие расы Юга были представлены здесь в бо́льших пропорциях, чем в Масалыме. И там были новые существа, не похожие ни на что, что Пазел видел раньше. Неуклюжая фигура размером почти с авгронга, с бочонками под каждой рукой. Пара худощавых, похожих на волков существ, которые встали на четвереньки, когда кланялись. Серая лиса наблюдала за ними из угла, ее хвост подергивался, как у змеи.

— Добро пожаловать, человек, — произнесла она шелковым голосом.

— Где Киришган? — спросил Мастер-Рассказчик. — Я бы хотел, чтобы он встретился с нашим гостем.

— Я найду его, Отец, — сказала лиса и юркнула в комнату.

Они прошли вглубь зала. Молодой послушник протянул Пазелу чашу и предложил ему выпить. Это было вино, светлое, но очень крепкое, и, когда Пазел сделал глоток, ему стало еще теплее.

— Мы, длому, пьем больше пива, чем вина, — сказал Мастер, улыбаясь. — Но люди всегда предпочитали наше вино, в те старые времена, когда мы жили как братья. Выпейте все это, молодой человек: это первая часть вашего лечения.

Пазел допил вино. Когда он опустил чашку, то подумал, что напиток, возможно, ударил ему в голову: к ним приближалась человекоподобная фигура с оливковой кожей и тонкими черными перьями там, где должны были быть его брови. Они торчали и по обе стороны от его висков, как будто пара черных крыльев вот-вот должна была появиться из кожи лба. Глаза под этими странными бровями были молоды, но сам мужчина совсем не казался молодым. Высокий и с прямой спиной, но в выражении его лица было что-то такое, неуловимое, что заставило Пазела подумать о мудрости преклонных лет. Фигура приветствовала его поклоном.

— Добро пожаловать, любимец паука, — сказал он.

— Я рад, что вы не боитесь людей, — сказал Пазел. — В Масалыме никто не хотел с нами разговаривать.

— Ваш мурт-крик заставил нас вздрогнуть, — сказал новоприбывший, и уголки его губ криво изогнулись, — но, что касается людей... что ж, в этих стенах есть еще более странные существа.

— Васпархавен является домом для многих существ, и не все они уроженцы этого мира, — сказал Рассказчик. — Некоторые потерпели кораблекрушение на Реке Теней и, не имея возможности вернуться в свой собственный мир, поднялись в храм и до сих пор живут здесь. Другие, особенно длому, прибывают как беженцы с войны, спасаясь от Платазкры. Есть разбуженные животные, которых мы укрываем до тех пор, пока их преследование не прекратится. И некоторые, как вот этот Киришган, приходят, как пилигримы приходили веками, до нынешней тьмы: учиться, штудировать, приносить нам новую мудрость и уносить что-то от нас с собой в далекие страны.

— Судя по его лицу, Отец-Паук, я догадываюсь, что он никогда не встречался с селком. — Фигура с оливковой кожей тепло улыбнулась. — Конечно, в этом нет ничего удивительного. Мы достаточно редки по эту сторону Правящего моря. На Севере же мы редки, как лилии на леднике.

— И все же старше ледников — стары, как сами горы, — сказал длому. — Я рад этой встрече: молодые и древние расы Алифроса встретились здесь, на перекрестке нашей общей судьбы.

— Несомненно, это перекресток, — сказал селк, — но хотел бы я знать, какую дорогу выберет мир?

— Как и мы все, — сказал Мастер-Рассказчик, — ибо одна часть еще освещена солнцем, но вторая погружается в тень и страх: до каких глубин никто не может сказать. — Он взял пустую чашку из рук Пазела. — Нашему гостю были бы рады целый год, Киришган, но у него есть всего несколько часов. Вы знаете, что предполагает вторая часть лечения. Третья и заключительная пройдет на Этаже Эха. — Его старые глаза сосредоточились на селке. — Я думаю, завтра на рассвете вы должны посетить Этаж.

— Отец-Паук! — воскликнул селк, внезапно взволнованный.

— Оставайтесь пока здесь, в Большом Зале, — сказал Рассказчик, — а когда Вечерняя Песнь закончится, будьте так добры, проводите его до двери. Я сам предупрежу Актеров. — Больше не сказав ни слова, старый длому удалился в сопровождении двух слуг.

— Итак, этот день настал! — сказал тот, кого звали Киришган. — Я так и подумал, как только увидел ваше лицо.

— Что вы имеете в виду? — спросил Пазел. — Я думал, что мне нужно только выпить три глотка этого вина в течение трех часов.

— Для исцеления нужно немножко больше, — сказал Киришган, снова улыбаясь. — Пойдемте, и я попробую объяснить.

Он направился по дорожке через Большой Зал. Присутствующие наблюдали за происходящим, словно зачарованные; некоторые тихо бормотали слова приветствия. Гобелены уступили место окнам, и Пазел понял, что они находятся уже не внутри горы, а в той части храма, которая выступала над берегом озера, подвешенная на титанических балках. Они поднялись по короткой лестнице, прошли мимо огня, пляшущего в медном сосуде, и сели на ковер в маленькой застекленной нише; под ними расстилалось бурное озеро. Ветер стонал и дребезжал в окнах, и, несмотря на огонь, стекла были покрыты инеем.

— Укус медета редок, — внезапно сказал селк, — потому что он никогда не происходит случайно. Есть две возможности. Паук укусил вас, чтобы вы могли ослепнуть и остаться среди нас до конца своих дней. Или паук укусил вас, чтобы вы могли навестить нас, вылечиться и, возможно, получить что-то еще в придачу.

Васпархавен больше, чем кажется снаружи, и, хотя большинство его залов открыто для всей общины, некоторые закрыты и неприкосновенны. Из них самым священным является Этаж Эха. Никто туда не ходит, кроме Мастера-Рассказчика и особой группы, которую мы называем Актерами. Иногда, очень редко, туда допускаются нуждающиеся путешественники. Актеры живут на Этаже в течение девяти месяцев — никогда не выходя, даже не разговаривая со своими собратьями снаружи. Для тех, кто посвятил себя Ордену, это привилегия, предоставляемая только раз в жизни.

— И ваш Мастер посылает меня туда? — воскликнул Пазел. — Зачем?

— Не могу сказать, — ответил селк, — но я рад, что вы пришли. Три года я прожил в Васпархавене. Когда я пришел, усталый и замерзший, я думал только о том, чтобы переночевать, но Мастер велел мне оставаться до тех пор, пока не откроется более глубокая цель моего визита.

— Значит, это она и есть?

— Увидим — сказал Киришган. — Существует старое правило, касающееся Этажа Эха: любой, кто ступит на него, должен покинуть его через проход, выходящий из Васпархавена, и не возвращаться в течение девяти лет, по меньшей мере. Мастер объявил, что я должен посетить Этаж; следовательно, мое время здесь подошло к концу.

Послушник принес поднос с дымящимся чайником и двумя чашками, и Киришган налил каждому из них по чашке ароматного чая. Пазел с радостью ее взял: хорошо, когда есть чем согреть руки.

— И вы не возражаете, что вас отсылают? — спросил он.

— Возражаю? — засмеялся Киришган. — Напротив. Жизнь здесь богата настолько, что я даже не надеюсь ее описать. Но я стал беспокойным. Друзья ждут меня как по всей империи, так и за ее пределами. Я сомневаюсь, что когда-нибудь снова познаю тот покой, который обрел в Васпархавене. И все же я пришел сюда, чтобы исцелиться и учиться, а не убегать. Искусства, которые я изучал здесь, рассказывают мне о роке, который надвигается на Алифрос, собираясь подобно второму Мировому Шторму. Я буду бороться с этим штормом и с теми, кто разжигает его своей ненавистью. Мне не терпится возобновить свои путешествия.

— Мы совсем не горим желанием идти, — сказал Пазел, — но мы должны, и как можно быстрее.

— Вы близки к сердцу этого рока, — сказал Киришган. — Вы, ваша группа и те неприятные трое, которые пришли раньше. И прежде всего та, кого вы называете Ташей. Я никогда не испытывал более сильного трепета от проходящей души! Кто она такая, Пазел?

Пазел с беспокойством посмотрел на него. Ему сразу понравился этот Киришган, но что с того? Их предавали так много раз, и обстоятельства его визита в этот храм были, мягко говоря, странными.

Он подыскивал какой-нибудь уклончивый ответ, когда, вздрогнув, заметил, что его правая рука холоднее, чем все остальное тело. Он положил руку на чайник, но лишь смутно ощутил его тепло.

— Пожалуйста, — сказал он, — а как насчет лекарства?

— Вторая часть будет дана вам в ближайшее время, — сказал Киришган. — Третью вы должны найти на Этаже Эха. Но бесполезно считать минуты, Пазел. Расскажите мне о себе! Шестьдесят лет прошло с тех пор, как я в последний раз встречал пробужденного человека, и в десять раз больше с тех пор, как я встретил человека с Севера. Давайте поделимся тем, чем можем, пока звучит музыка.

Пазел вздохнул: здесь явно никого нельзя было торопить. Киришган, со своей стороны, был ненасытно любопытен. Пазел рассказал ему о Северных империях, городах, которые он посетил на «Чатранде» и своих прежних кораблях. Он описал большой рынок на Опалте, великолепные особняки Этерхорда, джунгли Брамиана и теплые белые пески Внешних Островов. Но когда он заговорил об Ормаэле и жизни, которую потерял там, он почувствовал в себе странную пустоту, почти безразличие. И это был новый вид потери. Я мог бы рассказать ему все, что угодно. Я мог бы сказать, что ормали поклоняются уткам. Для него это нереально, и так будет всегда. А что, если они никогда не догонят «Чатранд», никогда не найдут дорогу домой? Станет ли Север и для них просто историей — пряжей, которая распускается с каждым рассказом, сказкой о жизни людей, которых они больше не увидят?

— Расскажите мне о пересечении Правящего Моря, — попросил Киришган.

Пазел стал рассказывать об ужасных штормах, о жизнях, потерянных в Правящем Море, о Вихре, который почти поглотил корабль. Он перешел к их высадке в Нарыбире, нападению карисканских пловцов, их странному приему в Масалыме. Киришган слушал молча, но когда Пазел упомянул принца Олика, он резко поднял голову.

— Вы — друзья Олика? — спросил он, нахмурив свои перьистые брови. — Насколько близкие? Разве принц не подарил вам никаких знаков этой дружбы, чтобы подтвердить ваши притязания?

Пазел только покачал головой.

— Ничего, насколько я знаю, — ответил он.

— Тогда вы действительно его друзья, — обрадованно сказал Киришган. — Олик раздает драгоценные камни тем, кого хочет, чтобы другие остерегались. Если бы вы предъявили мне камень, я бы больше ничего вам не сказал. Но это меняет дело. Олик Ипандракон! Прошли годы с тех пор, как я видел его благородное лицо. Где он бродит сейчас?

Пазел рассказал ему о борьбе Олика против Воронов и Аруниса. Киришган был встревожен.

— Он не должен попасть в руки Макадры! — сказал селк. — Она найдет способ убить даже принца Бали Адро, если ей это понадобится. Но, более вероятно, она изменит его лицо с помощью магии или увечий и спрячет его в одной из королевских «больниц» на западе, где заперты те, кого она боится убить на месте.

— Похоже, ваша империя любит такие места, — сказал Пазел. — Мы сами были заперты в одном из них. О, Питфайр, нам следовало умолять Олика пойти с нами.

— Пока не отчаивайтесь, — сказал селк. — У принца есть талант к выживанию, как и у любого, кто сражается с Воронами. Но Бали Адро — это не моя империя, Пазел. На самом деле мы, селки, отказываемся от любого гражданства, кроме гражданства самого Алифроса. Когда я впервые пробудился к жизни, Бали Адро был небольшой территорией на границе с Неммоцианом, этот храм еще только предстояло построить, а воды Илваспара оставались замерзшими даже летом. Озеро и гора не претендуют на гражданство, как и орлы, парящие над ними. Так же обстоит дело и с селками. По древней практике большинство стран предоставляют нам свободу передвижения, и мы шутим с пограничниками, что разрешаем им то же самое. В любом случае, мало кто может помешать нам приходить и уходить.

— Но разве у вас нет дома? — спросил Пазел. — Места, где вы родились, места, куда вы бы мечтали вернуться?

Взгляд Киришгана на мгновение стал настороженным.

— Это единственный секрет, который я поклялся хранить, — сказал он.

Воцарилось неловкое молчание. Затем Киришган, казалось, принял какое-то решение и жестом велел Пазелу наклониться поближе. Более мягким голосом он сказал:

— Послушайте меня, молодой человек. С тех пор, как существовали Вороны, были те, кто сражался с ними. Я один из этого числа, я давным-давно решил сопротивляться им до того дня, когда перестану дышать. Олик сделал аналогичный выбор, как и многие по всему Бали Адро и даже за его пределами. Когда-то императоры-длому стояли рядом с нами. Но вот уже более ста лет трон Бали Адро является всего лишь орудием Воронов, подставной фигурой, стоя за которой они руководят Платазкрой.

— Я думал, что эти Клинки были главной причиной этой Платазкры, — сказал Пазел.

— Ни в коем случае, — сказал Киришган. — Клинки и их сила — ужасный наркотик, но еще ужаснее сама идея. Отвратительная идея! Длому Ирриматак! Длому на вершине холма, все остальные у их ног! Основополагающая ложь Платазкры заключается в том, что таков естественный порядок, правильный путь для вселенной. Как еще поддерживать культ бесконечного завоевания? Без веры в то, что превосходство длому предопределено небесами, что без этого превосходства не было бы Платазкры, только бешеная война между различными хранителями Клинков. Вороны правят Югом, Пазел, потому что они дали длому отвратительную, сладкую ложь, в которую те поверили. И теперь, благодаря этой лжи, длому уничтожают самих себя.

— Все верят в эту ложь, — сказал Пазел.

Пораженный Киришган резко выпрямился.

— Я имею в виду, что на Севере все так же, — продолжал Пазел. — Культ Шаггата на Гуришале — это тоже бесконечное завоевание. И Секретный Кулак, сеть шпионов Арквала — они продают народу Арквала одну и ту же глупую историю: они должны править всеми и везде, потому что они от природы лучше, и Рин хочет, чтобы так было.

Его голос стал жестче:

— Вы знаете, сколько арквали говорили мне, что я должен чувствовать благодарность, Киришган? Говорили, как мне повезло, что Арквал появился рядом и заметил меня, поднял к себе? Глаза Рина, половина арквали, которых я встречал, думают, что они должны править миром. Быть может не осознавая этого, конечно. Это чувство наполовину похоронено, но оно есть.

Взгляд селка внезапно стал отсутствующим. На мгновение Пазел испугался, что нанес оскорбление. Затем Киришган моргнул, снова посмотрел на Пазела и его нежная улыбка вернулась.

— Ваши слова трогают меня, — сказал он. — Старые предрассудки, привязанность к племени: наполовину похороненные, как вы их называете. Но если бы вы были селком, вы могли бы почерпнуть надежду из этого утверждения. Похоронить их на полпути — большое достижение. Когда, наконец, они будут полностью погребены, они смогут разложиться в первозданной почве, из которой пришли.

Пазел опустил взгляд на свой чай. Годы оскорблений, издевательств и обид текли призрачной рекой в его сознании.

— Я понимаю ваши слова, — наконец сказал он, — но не думаю, что вы бы так на это смотрели, если бы были на моем месте.

— Возможно, — сказал Киришган. — Но я не на вашем месте. И когда я смотрел на ваш отряд с балкона, я увидел чудо: люди и длому выезжали вместе, бок о бок. Такого я не видел со времен рабства и чумы.

Пазел смутился. Он пил чай с существом, память которого охватывала столетия. И читал ему нотации с глубокой мудростью своих лет.

— Киришган, — сказал он, — моя рука становится холоднее.

— Это ожидаемо, — ответил селк.

— Я действительно ослепну?

Селк на мгновение замолчал и закрыл свои перьистые глаза.

— Впереди вас ждет тьма, — наконец сказал он, — но какого рода, я не могу понять. Несмотря на мой преклонный возраст, я новичок в Предсказаниях Пауков. И даже у Мастера есть свои пределы. «Мы промываем золота, как крестьяне на берегу Мей, — говорит он, — но река темна, а солнце скрыто, и золото, которое мы называем будущим, чаще пыль, чем яркие камни».

— Мне было страшно много раз, — сказал Пазел. — Особенно в первые дни на «Чатранде». Я почти сошел с ума, если вам интересно знать. Но слепота? — Он судорожно вздохнул. — Не думаю, что смогу с ней смириться, Киришган.

Селк еще мгновение смотрел на Пазела, затем резко допил свой чай и встал.

— Время приближается, — сказал он. — Пошли.

Пазел поднялся на ноги, Киришган взял свечу с окна и быстро повел его по комнатам из дерева и стекла — разнообразные жители Васпархавена кланялись и улыбались, когда человек и селк проходили мимо. Наконец они добрались до винтовой лестницы и начали подниматься. Они поднялись на три этажа и оказались в маленькой неосвещенной комнате. Здесь было холодно, мох покрывал древние каменные стены. Там была единственная дверь и круглый каменный стол высотой примерно в локоть в центре комнаты; на столе стоял маленький ящик.

Киришган поставил свечу на стол. Открыв ящичек, он достал маленький квадратик пергамента, перо для письма и бутылочку чернил. Пазел посмотрел вверх: он не мог разглядеть потолка.

— Что это за место, Киришган? — спросил он.

— Медетоман, комната для паук-предсказаний, — сказал селк. — А теперь, дайте мне подумать...

Он обмакнул перо в чернила, некоторое время рассеянно смотрел на осыпающиеся стены, а затем быстро написал несколько аккуратных слов на клочке пергамента. Он поднес клочок бумаги поближе к пламени свечи, чтобы высушить чернила, задумчиво глядя на Пазела.

— Ваша страна была захвачена и разорена. Это правда, что я не могу знать, каково это — у меня нет страны, которую можно потерять. И все же я кое-что знаю о потерях, Пазел Паткендл. Платазкра убила очень много селков. Мы не склоняемся перед теми, кого не любим, и наша неспособность пресмыкаться у окровавленных ног императора навлекла на нас подозрения. Уже было достаточно плохо, когда Плаз-Клинки приносили Бали Адро победу за победой. Теперь, когда триумф превратился в хаос и поражение, ситуация стала намного хуже. Помимо всего прочего, нас обвиняют в том, что сами Клинки пришли в негодность. Видите ли, мы разговариваем с эгуарами.

— Вы разговариваете с этими монстрами? — воскликнул Пазел, резко вздрогнув. — Для чего?

— Только старейшие существа этого мира обладают памятью, равной нашей собственной, — сказал Киришган. — Мы разговариваем с ними так, как разговаривали бы со своими сверстниками — как, смею предположить, вы хотели бы поговорить с приятелем-ормали, даже опасным, если бы он вошел в эту комнату. Но Вороны вообразили, что мы замышляем их гибель. Они мало что могли сделать эгуарам, но нас они попытались уничтожить. Им это не совсем удалось, но ущерб, нанесенный нашему народу, возможно, никогда не будет возмещен. Не на Алифросе во всяком случае.

Пазел не знал, что сказать. Ему было стыдно за свои прежние слова, сказанные Киришгану, и за свои предположения. В то же время он был рад, что собеседник захотел рассказать ему о такой ужасной потере.

Потом он увидел паука.

Тот спускался на яркой нити прямо над свечой на столе: существо из живого стекла с рубиновыми глазами, вдвое больше того, что укусило его. Киришган наблюдал, как паук опускается, медленно ходя вокруг стола и подняв обе руки, словно в приветствии. Он бормотал заклинание: «Медет… амир медет… амир келада медет...» Паук опустился на расстояние фута от пламени, и его хрустальные лапки рассыпали радугу по камню.

— Иди сюда, Пазел! — настойчивым шепотом позвал Киришган. — Протяни руку!

Нервничая, Пазел приблизился. Он доверял Киришгану, но мысль о втором укусе не доставляла ему никакого удовольствия. С некоторым трепетом он поднял руку. Киришган взял его за запястье и притянул ближе, и у Пазела перехватило дыхание. Голова паука была в нескольких дюймах от кончиков его пальцев.

Существо застыло совершенно неподвижно. У Пазела возникло стойкое ощущение, что эти красные глаза его изучают. Две жвалы, похожие на осколки стекла, осторожно потянулись к его руке. Киришган усилил хватку.

— Не отстраняйся, — прошипел он.

Потребовалось огромное усилие, чтобы не отдернуть руку, но Пазел не пошевелился и почувствовал прикосновение этих странных органов к своим пальцам. Они были колючими; пауку было бы легко схватить его этими жвалами и вонзить свои клыки, спрятанные в стеклянной голове, в палец или ладонь.

Но на этот раз паук его не укусил. Жвалы разжались, и Киришган отпустил его запястье.

— Превосходно, — сказал он. — Начался второй этап твоего лечения.

— Правда? — вздрогнув, спросил Пазел. — Но ничего не произошло, паук едва коснулся меня.

— Требуется только прикосновение. Теперь смотри.

Паук повернулся на своей нити паутины так, что его голова была направлена вверх. Он оставался прямо над свечой. Пока Пазел, как завороженный, смотрел, из его брюшка выступила капля прозрачной жидкости размером с перепелиное яйцо и опустилась к пламени. Капля, прозрачная, но густая, повисла в воздухе, как слеза. В этот момент Киришган протянул руку и опустил маленький квадратик пергамента в жидкость. Он прошел внутрь, пузырек жидкости отделился от паука, и Киришган поймал его с большой осторожностью. Паук пополз вверх по своей нити и вскоре скрылся из виду.

Киришган перекатил каплю из руки в руку, держа в нескольких дюймах над пламенем свечи. Она превратилась в идеальную сферу. Она тоже расширялась, и Пазел понял, что она полая. И очень легкая, потому что двигалась с медлительностью перышка. Затем Киришган убрал руки. Сфера неподвижно парила над свечой, поблескивая в желтом свете.

— Это не часть твоего лечения, — сказал он, — всего лишь подарок от одного путешественника другому.

Киришган дунул. Сфера поплыла к Пазелу и, оказавшись вдали от пламени свечи, начала медленно снижаться.

— Поймай его, он твой, — сказал селк. — Но будь осторожен! Скорлупа нежна, как молитва.

Пазел положил крошечный шарик себе на ладонь. Он был легким, как стрекоза, и его поверхность представляла собой переливающееся чудо: все цвета, которые он мог себе представить, танцевали в его изгибах, но исчезали, когда он смотрел прямо.

— Он прекрасен, — прошептал Пазел. — Киришган, я не знаю, стоило ли тебе отдавать его мне. Как я могу его не разбить?

— Никак, — сказал селк, — но ты, конечно, уже это знаешь? Мы можем обладать вещью, но не ее красотой — она всегда ускользает. Сожми кулак, закрой на замок свою дверь, запри заветную вещь в своем доме или сердце. Это не имеет никакого значения. Когда ты посмотришь в следующий раз, часть того, чем ты дорожил, исчезнет.

— Я бы хотел подарить это Таше, — под влиянием импульса сказал Пазел.

— Прекрасная идея, — сказал Киришган. — Я отправлю его ей, пока ты будешь лечиться. Послание внутри предназначено для вас всех.

Пазел осторожно повертел сферу в руках.

— Спасибо, — сказал он с чувством. — Но, Киришган, я все еще не понимаю, какое отношение этот паук имеет к моему лечению.

— Огромное, — сказал Киришган. — Пазел, медеты существуют в этом мире так же, как мурты и духи: здесь и в другом месте одновременно, и обнаруживают нас не только телами, но и душами. У этого укуса есть причина, и ты должен искать ее на Этаже Эха, иначе лечения не будет. Актеры помогут тебе, если смогут, но помощь медетов важнее. Они ждут тебя, хотя ты, возможно, их не увидишь.

Он указал на дверь.

— Ты можешь войти, как только пожелаешь. Оставь свои ботинки; они будут возвращены тебе, когда вы покинете Васпархавен. И не говори на Этаже Эха, если тебе не прикажут: это очень важно.

Пазел пристально посмотрел на него:

— Это была своего рода проверка, так?

— Проверка, Пазел?

— И все, кто посещает Этаж Эха, проходят ее?

Киришган кивнул.

— В той или иной форме. Завтра настанет моя очередь. — Он схватил Пазела за руку. — Я должен попрощаться с тобой, неожиданный друг. Не забывай о небесах: так говорит мой народ. Мы все молоды под бдительными звездами. Они переждут наше невежество и ошибки и, возможно, даже простят их.

Прижимая к себе стеклянный шар, он спустился по лестнице. Пазел слушал, как затихают шаги селка. Было странно находиться одному в этом храме, внутри горы, на другом конце света от Ормаэла. Странно и зловеще тихо. Но он знал, что медлить нельзя. Взяв свечу со стола, он подошел к двери и широко ее распахнул.

Перед ним поднималась еще одна лестница — крутая, построенная из древнего камня, свечи горели в лужицах воска на осыпающихся ступенях, растворяясь в темноте наверху. Пазел стянул ботинки и поставил их за дверь.

Камни под ногами были влажными и холодными. Лестница изгибалась, и вскоре Пазел понял, что поднялся еще на несколько этажей. Он оглянулся и, к своему великому удивлению, увидел, что все свечи, мимо которых он проходил, погасли. Он, защитным жестом, накрыл ладонью ту, что была у него в руках.

Лестница закончилась, как и начиналась, дверью, но эта была приоткрыта на несколько дюймов, и сквозь щель лился более яркий свет. Пазел прокрался вперед и мельком увидел небольшой огонь, потрескивающий в кольце камней. Фигуры сгрудились вокруг него, и через их плечи Пазел уловил вспышку хрустального живота, мерцание рубинового глаза. Затем дверь скрипнула, фигуры вскочили и растворились в темноте.

Все, кроме одной. У камина осталась молодая женщина-длому, одетая в накидку бледно-персикового цвета, оставлявшую ее черные руки обнаженными до плеч; верхнюю часть ее лица закрывала темная маска. Она держала над огнем широкую каменную чашу. От паука не осталось и следа.

Женщина поманила его внутрь, ее серебристые глаза заблестели. Пазел шагнул в дверной проем и обнаружил, что не видит ни потолка, ни какой-либо другой стены, кроме той, что была у него за спиной. Сильный сквозняк, почти ветер, обдувал их, заставляя огонь плясать, вспыхивать и уменьшаться поочередно. Если бы Пазел не знал лучше, он бы подумал, что они встречаются не под землей, а на какой-нибудь пустынной равнине.

Его свеча погасла. Женщина, держа чашу в одной руке, другой взяла его собственную руку и потянула, заставив Пазела опуститься на колени напротив нее. Как только он это сделал, в темноте заиграла флейта: меланхоличная мелодия, полная утраты и тоски; но в то же время почему-то благодарная, словно музыка помнила о дарах. Пазел закрыл глаза, и ему показалось, что песня немного сняла усталость от дороги с его тела. Теперь из теней доносились другие звуки: голос, мягко подыгрывающий флейте, повторяющаяся нота самого тихого барабана. Женщина поднесла чашу поближе к его подбородку.

— Дыши, — сказала она.

В чаше была бесцветная жидкость. Он неуверенно понюхал ее, и женщина покачала головой. Она сделала глубокий вдох, демонстрируя, и Пазел скованно вдохнул, подражая ей. Что бы ни было в чаше, оно не имело запаха.

— Еще, — сказала женщина. — Еще. — Пазел по-прежнему ничего не чувствовал, но внезапно понял, что у него слезятся глаза — на самом деле, слезы текли ручьем. Женщина наклонилась ближе, ее лицо в маске сияло; Пазел моргнул и смахнул слезы.

Именно тогда ее взгляд изменился. Серебро внезапно потемнело и стало глянцево-черным, а зрачки совсем исчезли. Рот женщины открылся, как будто она была поражена не меньше самого Пазела.

— Нухзат! — сказала она и вылила содержимое чаши в огонь.

Внезапный пар обжег Пазелу глаза. Он вскочил на ноги. Вокруг была кромешная тьма, руки сжимали его со всех сторон. Женщина-длому стояла перед ним, ее босые ступни стояли на его. Затем чья-то рука намазала ему веки чем-то холодным и липким, и Пазел обнаружил, что не может открыть глаза. Ему хотелось громко крикнуть, приказать им остановиться, но Киришган предупредил его, чтобы он молчал, и он каким-то образом знал, что должен подчиниться.

Женщина убрала свои ступни с его и резко отдернула руки. Пазел протянул руку, пытаясь понять, что с ними стало. Его руки вообще ни на что не наткнулись.

Он ощупью двинулся вперед, один шаг, другой. Каменный пол качался, как лодка во время шторма, и дикие мысли проносились в его голове. Нухзат. Сон-состояние длому, транс. Пазел был напуган и взбешен — что с ним сделали на этот раз? Почему никто и никогда не спрашивает моего согласия?

Я спросил, Пазел.

Пазел резко обернулся. Этот голос! Разве он не знает его? Действительно ли эти слова были произнесены вслух, или это эхо в его голове? Что бы это ни было, оно мгновенно наполнило его почти невыносимой смесью печали и надежды. Он пошел вперед, слепой. Рамачни! ему хотелось закричать. Где ты?

Потом ему показалось, что он блуждает по Этажу Эха уже целую вечность. Голос мага снова окликнул его, но теперь это был один из многих: одни добрые, другие безнадежные, третьи — злорадно хихикающие. Здесь царили пьянящие ароматы, дули пронизывающие сквозняки. Грубые каменные стены внезапно заканчивались зияющими пространствами и тесными комнатками со странными предметами, которые он исследовал пальцами: столы, статуи, немое пианино, арфа без струн. Он нашел деревянный ящик с петлями и висячим замком, из которого доносился отчаянный крик. Он поднес ящик поближе к уху, и, к его ужасу, это был Чедфеллоу, Игнус Чедфеллоу, кричавший изнутри: Выпусти меня! Выпусти меня!

Время стало скакать. В одно мгновение он крался по мху, осторожно ступая босыми ногами; в следующее обнаружил, что мчится сломя голову, а по пятам за ним бежит тяжело дышащий зверь. Он часто испытывал страх. И все же в самые худшие моменты, когда он был близок к падению или поддавался панике, он находил перепончатую руку женщины-длому в своей руке, к нему возвращалось немного покоя, и он шел дальше.

Затем совершенно неожиданно другая рука коснулась его плеча, и голова внезапно прояснилась. Рука потянулась к его лицу, и теплая влажная ткань протерла глаза. Липкая смола растаяла. Пазел моргнул и обнаружил, что стоит лицом к лицу с Мастером-Рассказчиком.

— Добро пожаловать обратно на свет, из слепоты, — сказал старый длому. — Теперь я знаю, что был прав, послав вас сюда, ибо открылась цель, которую я раньше не мог видеть. Вам нужно было попрактиковаться в обращении с тьмой.

Пазел покачал головой.

— Вы, конечно, не понимаете, — сказал Рассказчик, улыбаясь. — Не имеет значения: поймете позже.

Они находились в большом и роскошном, хотя и неприветливом помещении, похожем на зал какого-нибудь подземного короля. Там был каменный стол, пустой очаг, несколько громоздких шкафов, набитых книгами и свитками. Но самым главным был круглый бассейн. Он был около дюжины футов шириной, с кольцом лестниц, спускающихся примерно на пять-шесть футов ко дну; вода светилась голубых светом, самым бледным из всех мыслимых.

— Вы стоите в Ара Найт, древнем сердце Васпархавена, и в его самом священном помещении, — сказал Мастер. — Именно водой из этого пруда я промыл ваши глаза и удалил остатки яда медета. Бассейн питается из источника глубоко под озером: источник, в свою очередь, питается Нитрунгом, который некоторые называют Рекой Теней. Из-за слепоты вы пришли сюда, защищенные нашими Актерами, но ведо́мые только вашим духом. Поэтому вы можете выпить из бассейна, если хотите, и стать первым человеком, который сделает это за очень много лет. Или вы можете уйти: повернитесь спиной, идите прямо прочь и покиньте Васпархавен по лестнице впереди. Знаете ли вы свое желание? Теперь вы можете говорить, но тихо.

Пазел осознал, что моргает, снова и снова. Нухзат. Сон, который не был сном. Он пойман в ловушку; он не знал, испытывать ли ужас или гордиться собой.

— Это сработало, Отец? — спросил он. — Я вылечился?

— Вы вылечились, — сказал старый длому, — но не воображайте, что ты оставили тьму позади. Пока что нет, во всяком случае.

— Что произойдет, если я выпью из бассейна?

Мастер-Рассказчик пронзительно посмотрел на него:

— Я могу прочесть возможные судьбы Алифроса по дрожанию или скручиванию нити паука. Но я не знаю, что предложит вам бассейн. И я бы не сказал, даже если бы знал: это означало бы испортить вино до того, как вы его выпьете.

— Стеклянные пауки выходят отсюда, верно?

Рассказчик выглядел довольным:

— Очень проницательно, молодой человек. Да, они входят в Васпархавен через этот пруд, и говорят, что, если они перестанут приходить, мы должны будем покинуть храм навсегда. Этот день непременно наступит, ибо я вижу его в каждой версии нашего будущего. Возможно, это произойдет через несколько лет, или когда мои послушники состарятся, или, возможно, когда сам Алифрос придет в упадок. Но об этом самом мрачном будущем вы знаете больше меня. Вы принесли сюда представителя этого будущего, черный шар, который вы называете Нилстоуном. И вы видели Рой Ночи.

Пазел вздрогнул. Он не хотел думать о Рое.

— Отец, как я могу быть в нухзате? Я не длому. — Он задумчиво посмотрел на старого провидца. — Если только… Принц Олик сказал, что некоторые люди входили в нухзат, если они были близки к длому, в старые времена, до чумы. И моя мать родом из того времени. И Рин знает, что у нее часто бывают припадки. Могла ли она быть с длому, Отец, до того, как пересекла Правящее Море? Неужели она соскальзывала в нухзат все те разы, когда мы думали, что она сумасшедшая?

Старый Рассказчик загадочно улыбнулся:

— Знание, Пазел Паткендл. Разве это не было вашим желанием с самого начала?

Пазел перегнулся через край бассейна. Дно было выложено мозаикой из тонких голубых плиток.

— Я не собираюсь пить, — сказал он. — Не поймите меня неправильно, Отец, но с меня довольно...

Он замолчал. Мастер-Рассказчик исчез без следа. Он стоял один в комнате, лицом к тускло светящемуся бассейну.

Встревоженный, он повернулся. Позади него был темный дверной проем и лестница, ведущая вниз. Он остро ощутил искушение… но здесь был бассейн. Пазел наклонился и опустил руку в воду. Та была ледяной.

Знание. Что хорошего оно ему принесло? Стал ли он счастливее от того, что знал ошеломляющие языки муртов и эгуаров? Измученную жизнь Сандора Отта? То, что ужасный Рой притаился прямо за пределами Алифроса, надвигаясь, как морда людоеда в окне? Что он узнает на этот раз? Возможно, что-нибудь еще более ужасное.

Он зачерпнул ладонью немного воды и поморщился: даже эта маленькая лужица на его ладони горела холодным огнем. Он поднес ладонь поближе ко рту. Нет, клянусь Ямами. Он больше не хотел никаких видений. Он заслуживал того, чтобы их не видеть.

Он выпил.

Сначала холод чуть не обжег ему губы, но он проглотил, и на вкус это была обычная вода, прохладная, но приятная. Он окунул руку и снова отпил, его страх внезапно прошел. В любом случае было уже слишком поздно, и, несмотря на выпитые ранее вино и чай, его мучила жажда.

После четвертого глотка что-то заставило его поднять глаза. Прямо напротив него, через бассейн, скорчилась фигура, почти в той же позе, что и сам Пазел. Женщина. Она была не более чем силуэтом на фоне бледно-голубого света.

Была ли она той, кто встретил его в первой комнате, той, чья рука всегда была рядом, чтобы поймать его? Он моргнул. Что-то все еще было не так с его глазами или разумом. Ибо, хотя было достаточно света, чтобы разглядеть ее, он не мог решить, молода она или стара, человек или длому.

— Кто ты? — прошептал он.

Женщина покачала головой: говорить, по-видимому, снова было запрещено. Однако само ее молчание пробудило в Пазеле внезапное и почти непреодолимое желание: желание ясно видеть ее, узнать ее, прикоснуться к ней. И больше всего на свете — произнести ее имя.

Он встал и направился вокруг бассейна — но женщина, быстрая и ловкая, вскочила и двинулась в противоположном направлении, удерживая воду между ними. Пазел сменил направление: она сделала то же самое. С колотящимся сердцем он сделал ложный выпад в одну сторону, затем бросился в другую. Она была его идеальным отражением. Ее было не одурачить.

Он остановился как вкопанный. Их взгляды встретились; у него возникло смутное подозрение, что она его дразнит. Ладно, упрямо подумал он, ты победила. Он шагнул в бассейн, и холод сомкнулся, как зубы, на его лодыжках.

Женщина пристально смотрела на него, стоя очень неподвижно. Пазел стиснул зубы и снова шагнул вниз, потом еще раз. Вода теперь была ему выше пояса, и холод был криком боли, который не прекращался. Еще две ступеньки до самого низа. В полу были глубокие трещины, некоторые достаточно широкие, чтобы в них можно было поставить ногу, и ему пришла в голову мысль, что трещины ведут бесконечно далеко вниз, в темную турбулентность за пределами Алифроса. Он спустился еще на одну ступеньку, и тогда женщина вытянула руку в его сторону.

Стой. Приказ прозвучал так ясно, как будто она произнесла его вслух. Она снова присела, опустив обе руки в бассейн, и когда она подняла их, он увидел, что в них что-то красивое.

Это была прозрачная сфера, очень похожая на ту, которую Киришган сформировал с помощью жидкости паука, но эта была шириной с большую корзину и росла прямо у него на глазах. Как и первая сфера, она казалась легкой и очень хрупкой. Цвета, завитки и крошечные полупрозрачные формы танцевали по ее поверхности, мчась, как облака. Подобно мыльному пузырю, она покоилась на поверхности бассейна, и очень скоро стала такой большой, что Пазелу пришлось отступить на шаг, потом еще на один, пока он снова не оказался на краю бассейна, наблюдая за искаженными чертами женщины сквозь эту гладкую, сверхъестественную сферу.

Теперь Пазел знал, что он должен делать. Наблюдая за ней, он поднял руки и очень осторожно положил их на сферу.

Она задрожала от его прикосновения. Женщина уставилась на него настороженно, как олень, и Пазел обнаружил, что едва может дышать. Он скучал по ней еще до того, как узнал о ее существовании. Или был частью ее еще до того, как полностью стал самим собой.

Мама?

Он медленно двинулся к ней, держа руки на сфере. Каким-то образом он понял, что она встревожена, но на этот раз она не отступила. Сфера, такая немыслимо хрупкая. Возможно, она не осмеливалась пошевелиться.

Неда?

Между его пальцами образовывались острова; континенты вращались перед его глазами. Их руки были на поверхности мира. Они поднимали страны, двигали моря. Она была напугана, но все же беззвучно рассмеялась, и он рассмеялся вслед за ней.

Таша?

Он чувствовал, как мировые ветры пробегают по костяшкам пальцев; океанские течения щекочут его ладони. Это было похоже на лучшие моменты его Дара, когда радость от изысканного языка, языка не страдания, а песни, раскрывалась в его сознании подобно розе. Он мог смотреть широко по всей сфере и видеть целые береговые линии; он мог вглядеться поближе и разглядеть мельчайшие детали. Осыпающийся ледник, лес, усыпанный спящими бабочками, крошечный плавучий дом в дельте реки, водолазный колокол, брошенный на пляже.

Клист?

Там был Этерхорд, дымящий и оживленный; там были флоты Арквала, шныряющие повсюду. И, Айя Рин, там был Ормаэл, его плоские маленькие домики, мощеные улочки, захламленный порт. Поселения с фруктовыми садами, его улица, его дом. То самое окно комнаты, из которого он выполз много лет назад, сжимая в руках нож и кита из слоновой кости.