LitPamiatniki (Virochovsky) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 4)

— Перекрестные ссылки, мистер Орфуин, — сказал он. — Я начал со «Сны» — эта статья занимает около сорока восьми страниц. Примерно на тридцатой я узнал о теории Оккультной Архитектуры, которая утверждает, что объекты в сон-стране, как и в любом другом мире, сделаны из меньших строительных блоков: атомов, клеток, частиц, слишком маленьких, чтобы их мог различить любой глаз — кроме глаз мага и магических существ. Они, будучи способны воспринимать структуру здания, могут научиться изменять ее — превращать крысу в человека, конфеты в червей, сырой туннель в коридор замка. Арунис использовал эту способность, чтобы мучить меня в течение нескольких месяцев, как только он обнаружил мой сон, в котором я — ученый.

Но дальше Полилекс говорит, что сон-страны не совсем бесконечны. Подобно странам в бодрствующем мире, у них действительно есть границы: рубежи, ограды, сторожевые башни, стены. Одни из самых мощных стен — те, что воздвигнуты между сновидцами. Они невидимы даже для самого сновидца, но они также важны: они не дают нам случайно или по злому умыслу забрести в сны других людей.

Однако маги могут проходить сквозь эти стены, как будто их не существует.

— Если бы это было не так, у меня было бы меньше клиентов, — сказал Орфуин, — хотя не все, кто приходит сюда, делают это во сне.

— Что ж, мистер Орфуин, — продолжил Фелтруп, — в этом месте Полилекс предложил мне обратиться к статье «Магическое Незаконное Проникновение». Как удачно, что я это сделал! Ибо в этой статье довольно подробно описывались последствия вторжения в сновидение для того, кто подвергся такому насилию. По большей части они ужасны. Из-за того, что Арунис так часто и так агрессивно вторгался в мои сны, я могу в конечном итоге начать страдать от бессонницы, лунатизма, страха близости и немногословности.

— Конечно, вы еще не страдаете от последнего? — с участием спросил Орфуин.

— О, вполне вероятно, сэр, и нарколепсия, и чрезмерная фамильярность. Но все это не относится к делу. Важно вот что: те, в чьи сны вторглись, иногда обнаруживают, что им дарована равная, но противоположная способность — то есть входить в сон того, кто вторгся в них.

— Это правда, — сказал Орфуин. — Стена между двумя сноходцами, однажды преодоленная, впоследствии никогда не становится совершенным барьером.

— Со мной так и произошло, — сказал Фелтруп. — Мой великий благодетель Рамачни, где бы ни находилось его истинное я, вошел в мой сон и даровал мне силу дать отпор Арунису. Этот поступок спас мне жизнь: сон был таким мучением, что я совершал самые крайние акты самоистязания, чтобы не заснуть. И когда, наконец, я набрался смелости снова заснуть, я сделал шокирующее открытие: мои сны больше не начинались посреди драки, танца или с тарелки супа. Совсем нет. После визита Рамачни я вижу, как приходит мой сон. Как и вход в ваш клуб, он начинается с крошечного квадратика света в темноте. Очень быстро этот квадрат превращается в окно, и не успеваю я опомниться, как окно разбивается об меня, и я проваливаюсь в сон. Странно и бесполезно, думал я, потому что был совершенно не в состоянии контролировать процесс, как и сегодня вечером, когда меня кидало туда и сюда.

Фелтруп поднял голову, указывая на стремительно несущуюся черноту за террасой.

— Река Теней, — задумчиво сказал он. — Что это, мистер Орфуин? Через какой мир она проходит?

Орфуин какое-то время не отвечал, только большими глотками пил чай.

— Река — это темная сущность мысли, — наконец сказал он, — ибо мысль, больше, чем что-либо другое во вселенной, обладает способностью перемещаться между мирами. Следовательно, она принадлежит всем мирам, где существует сознательная жизнь. И все же, как ни странно, сознание имеет тенденцию закрывать нам глаза на свое присутствие. Я даже слышал, как говорили, что чем больше обитатели мира раскрывают тайные механизмы вселенной — ее оккультную архитектуру, ее блоки и шестеренки, — тем глубже Река Теней уходит под землю. Есть общества, построенные мастерами-техниками. Они вообще не могут найти Реку, хотя улавливают энергию солнц, выращивают свою пищу в лабораториях и строят машины, которые переносят их на огненных струях через пустоту.

Но мы отклоняемся от вашего рассказа, Фелтруп. Вы говорили об этих окнах сновидений. Вы сказали, что беспомощно проваливаетесь сквозь них?

— Больше нет! — сказал Фелтруп. — И снова Полилекс пришел мне на помощь. В сноске к статье «Сны» — я уважаю скромную сноску, сэр, не так ли? — в книге приведен список упражнений для обретения сознательного контроля над бессознательным. И что вы думаете? Я освоил эти упражнения и обнаружил, что могу замедлить приближение окна моего сна. В конце концов я научился полностью останавливать его и рассматривать сон со стороны, как странник, заглядывающий в дом, освещенный светом камина. Если я хочу войти, я это делаю. Если нет, я просто машу рукой, и окно разбивается вдребезги, как отражение в луже. Но самая удивительная часть была еще впереди.

Несколько ночей назад я заметил второй сон, второе окно, светящееся на некотором расстоянии от первого. Это был чародей, мистер Орфуин: где-то на «Чатранде» Арунис спал и посылал свое сон-я бродить по кораблю. Я не осмеливался приблизиться к нему: что, если мои новые навыки подведут меня, и я провалюсь в сон чародея? Что, если он почувствует меня за окном и притянет к себе какой-то магией? Рамачни дал мне силу управлять моими снами, задача, с которой я едва справляюсь. Но если бы Арунис прикоснулся ко мне в его...

— Вы стали бы его рабом, как во сне, так и наяву, — убежденно сказал Орфуин. — И когда он покончил бы с вами, он смог бы зажать ваш разум, как воробьиное яйцо, между двумя пальцами и раздавить. Или играть с ним до конца своей жизни.

Он резко встал, словно стряхивая с себя чары, и подошел к краю своей террасы, где ветер с черной реки трепал его редкие волосы:

— Быть заключенным в невидимую камеру этого мага, стать жертвой любой пытки, которая придет ему в голову, навсегда. Едва ли во всех мирах может быть более ужасная участь.

Фелтруп ничего не сказал. В клубе кто-то настраивал мандолину.

Все еще повернувшись к нему спиной, Орфуин добавил:

— Вы знали это в своем сердце, не так ли? До того, как добровольно прыгнули в его сон.

— О, — сказал Фелтруп, — вы угадали.

— Только сейчас, — сказал Орфуин. — Вы были тем маленьким иддеком, который прятался под моим стулом. Первое такое существо, которое я увидел за много месяцев. Тем, кто выплыл из Реки примерно через двадцать минут после прихода Аруниса.

— Да, — сказал Фелтруп, — хотя и не знал, что стану тем странным существом, сплошными щупальцами и сочлененным панцирем. Но я должен узнать, что он делает, потому что даже издали, со страхом глядя на окно его сна, я знал, что он готовится к решающему шагу. Может быть, решающему шагу в его борьбе со всеми нами. Как я мог просто смотреть, как он это делает, и даже не попытаться узнать, что это такое? Так что да: я подошел поближе и наблюдал, как он расхаживает по вашему клубу, сначала притворяясь обычным посетителем, но постепенно сбрасывая притворство по мере того, как его нетерпение росло. И когда он повернулся ко мне спиной, я собрал все свое мужество и прыгнул.

Трактирщик снова повернулся к нему лицом:

— Вам повезло, что вы стали иддеком. Я видел, как чародей удивленно обернулся в тот момент, когда вы появились. Он почувствовал ваше вторжение в свой сон и стал бегать от двери к двери, чтобы посмотреть, не пришла ли Макадра. Его взгляд упал на вас, но он повидал на своем веку много иддеков и не придал этому значения. Но если бы вы приняли эту форму...

— Он бы наверняка меня узнал, — сказал Фелтруп, поднимая свою искалеченную переднюю лапу и подергивая обрубком хвоста.

— Вам повезло и в другом смысле, — сказал Орфуин. — У иддеков очень острый слух. Я полагаю, вы слышали, о чем они говорили на этой террасе?

— Многое из этого, мистер Орфуин, — сказал Фелтруп, — и все, что я слышал, было ужасно. Арунис стремится к полному уничтожению человеческих существ моего мира! И эта женщина, Макадра, разделяет его желание, хотя и отрицает это — и он что-то прошептал, что-то, чего я не расслышал, и оно жестоко ее потрясло. И все же я до сих пор понятия не имею, кто она такая. Вы можете мне рассказать?

Орфуин достал из кармана тряпку и подошел к одному из окон, выходящих на террасу. Он подышал на маленькое квадратное стекло и протер его дочиста.

— Макадра Хиндраскорм, — сказал он с отвращением, — очень старая чародейка. Обманщица смерти, как и Арунис. Все маги, как правило, долго живут, но некоторым нужно только бессмертие. Хотя никто по-настоящему его не достигает. Они, как Макадра и ее слуги из Общества Ворона, используют все свои магические навыки в погоне за ним и, действительно, могут прожить очень долго — но становятся больными, бледными и вызывают отвращения у естественных существ. Другим, таким как ваш мастер Рамачни, предоставляется своего рода расширенная аренда: силы вне времени растягивают их жизнь на сотни или даже тысячи лет, но только в погоне за очень великим деянием.

Фелтруп со скрипом выпрямился, едва не опрокинув маленький столик.

— Вы хотите сказать, что как только Рамачни выполнит возложенную на него задачу, он умрет? — воскликнул он.

— Смерть — это стандартный конец, да, — сказал Орфуин. — Но Фелтруп, вы должны быстро рассказать мне, зачем вы сюда пришли. У меня есть жаркое в духовке. Кроме того, мой дорогой друг, в любое мгновение вы можете проснуться.

— Именно поэтому я и пришел! — сказал Фелтруп. — Мастер Орфуин, мой Полилекс говорит мне, что стена между двумя сновидцами — не единственный вид стены. Конечно, существует также стена между сном и бодрствованием. Но согласно одному из самых древних законов, бо́льшая часть того, что мы узнаем, и все, что мы собираем или получаем, должно быть оставлено по ту сторону врат, когда мы возвращаемся к бодрствующей жизни.

Орфуин снова усмехнулся. Затем, с видом ученого во время официального выступления, он продекламировал:

Тайны ночи никогда не раскроются,

Человеку никогда не откроются.

Властитель так повелевает,

Завесу он не открывает.⁴

— Или что-то в этом роде. Вы читали По, мистер Фелтруп? Писатель-длому, представляющий некоторый интерес; в клубе есть его книга.[6] Да, это бальзам на душу — путешествовать, беседовать и набираться мудрости в сон-странах. Но только маги могут вынести эту мудрость на свет божий. Остальные из нас должны оставить все, кроме нескольких случайных воспоминаний, по ту сторону стены.

— Но, мастер Орфуин, мне отказано даже в этом! — воскликнул Фелтруп, подпрыгивая на месте. — Если бы я увидел лицо Аруниса, нависшее надо мной, или уловил какие-то краткие обрывки его слов, тогда, возможно, я смог бы сразиться с ним. Но он наложил на меня заклинание забвения. Рамачни рассказал Пазелу Паткендлу об этом заклинании, а Пазел рассказал мне. Но Рамачни сказал, что не может рассеять его, пока не вернется во плоти.

И это ужасно. Здесь, как сновидец, я знаю все, что происходило со мной наяву и во сне. Но мое бодрствующее я ничего не знает об этих снах, и поэтому я не могу предупредить своих друзей. Я не могу рассказать им о том, что я подслушал здесь, на вашей террасе. Что эта Макадра и ее Вороны посылают новую команду — разве не так она выразилась? — чтобы захватить «Чатранд». Что за всеми войнами, междоусобицами и сражениями Севера с удовольствием наблюдают силы Юга, стремящиеся к завоеваниям. Они даже поощряют эти войны! Я знаю самые страшные секреты Алифроса! Но что хорошего в этом знании, если оно исчезает каждую ночь в конце моего сна?

— И вы воображаете, что этот старый трактирщик сможет помочь вам нарушить то, что вы сами только что назвали одним из «древнейших законов»? — Орфуин со вздохом откинулся на спинку стула. — Допивайте свой чай, Фелтруп. Заходите внутрь и ешьте пряники, слушайте музыку, будьте моим гостем. Независимо от того, сколько лет нам отведено, мы никогда не должны растрачивать жизнь впустую в погоне за невозможным.

— Простите меня, сэр, но я не могу принять ваш ответ.

Глаза Орфуина расширились. Фелтрупом, однако, овладела внезапная абсолютная убежденность:

— Я должен как-то забрать предупреждение с собой. Я никак не могу сесть и насладиться вашим гостеприимством, если это означает притворяться, что я не знаю, какую судьбу Арунис уготовил половине жителей Алифроса. Если вы не поможете мне, я должен поблагодарить вас за чай и приятную беседу и отправиться на поиски других союзников.

— Во сне?

— А где же еще, сэр? Возможно, один из призраков на борту «Чатранда» поможет мне, раз уж вы оказались неспособны это сделать.

— Есть кое-что, что вы должны понять, — сказал Орфуин. — Я не являюсь ничьим союзником, хотя и стараюсь быть другом для всех. Этот клуб выживает только потому, что с незапамятных времен он стоял вне вражды любых группировок — чумы для стольких миров. Никому не запрещено приходить сюда с миром. Я редко знаю, являются ли слова, которыми они обмениваются, словами мира или варварства. Без сомнения, здесь замышлялись войны, но сколько еще было предотвращено, потому что у дальновидных и влиятельных лидеров было место, где они могли сесть вместе и непринужденно поговорить? Я верю, что Вселенная стала лучше от того, что у нее есть место, где никто не боится говорить. Арунис был прав, Фелтруп: когда я закрыл клуб и выбросил их в реку, я сделал то, чего никогда раньше не делал и не спешу сделать снова. Я нарушил обещание, данное этому дому.

— Потому что вы услышали, как они замышляли убийство миллионов человеческих существ! — сказал Фелтруп. — Что еще вы бы могли сделать в такой момент?

— О, много чего, — сказал Орфуин, снова поднимаясь со своего стула. — Я мог бы продать этот клуб и купить дом в Затонувшем Королевстве, или апартаменты на орбите вокруг Квалу́, или целый остров в вашем мире, Алифросе, с портом, дворцом, деревнями и фермами. Я мог бы нарушить свое правило дома снова, а потом еще раз, и вскоре стал бы еще одним участником бесконечных войн, разоряющих вселенную. Или я мог бы разглядывать свой чай и притвориться, что не слышал ничего из того, что обсуждают мои гости.

Фелтруп потер лицо лапами:

— Я чувствую, что скоро проснусь. Я забуду все это, и у меня не будет возможности помочь своим друзьям. Мне не следовало приходить.

Орфуин подошел вплотную к столу и, взяв Фелтрупа за подбородок, осторожно его приподнял:

— Я думаю, ты можешь поспать еще немного.

И внезапно Фелтруп почувствовал, что это правда: мерцающее, будоражащее чувство, дразнящий аромат сигар адмирала Исика, все еще остававшийся на его форме, совершенно исчез.

— Большинство посетителей таверны, — сказал Орфуин, — приходят не для того, чтобы поговорить с барменом.

Фелтруп быстро взглянул на манящий дверной проем. Ты не можешь мне помочь, внезапно подумал он, но ты произнес это вслух, вслух? То, о чем говорят твои гости, тебя не касается.

— Вы имеете в виду, что я еще могу найти...?

Орфуин отпустил его подбородок:

— Идите внутрь, Фелтруп. Вы — говорящая крыса; кто-нибудь обязательно угостит вас выпивкой.

6. Орфуин здесь немного исправляет оригинал, хотя, возможно, и не в худшую сторону.⁵ Он также заблуждается относительно расы поэта. Фаларгрин (во «Вселенском ужасе») представляет убедительные доказательства того, что мистер По был пересаженным селки. РЕДАКТОР.

Глава 11. ПРИЗНАНИЯ

24 илбрина 941

— Как это случилось, Лудунте?

Молодой икшель стоял, прислонившись спиной к переборке, и обливался потом.

— Милорд Таликтрум, — сказал он, — клянусь вам, я не знаю.

— Трое из наших пленников вышли на свободу, — продолжал Таликтрум, расхаживая взад и вперед в свете лампы, его Солдаты Рассвета расслабленно стояли позади него, хищники в покое. — Двое — союзники моей вероломной тети. Третий... Скажи мне, Лудунте, кто третий?

— К-капитан Роуз, милорд, — пробормотал Лудунте.

— Капитан Роуз, — яростно повторил Таликтрум. — Садист, который годами держал икшеля в своем столе. В птичьей клетке. Единственный человек на борту, который руководил настоящей казнью — ты знаешь, что однажды он убил целый клан нашего народа на борту зерновоза из Ауксли? Мы только что дали ему свободу на атласной подушке, Лудунте. И ты — хранитель противоядия от блане́.

Из дальнего угла Энсил с беспокойством наблюдала за происходящим. Дела Лудунте шли не слишком хорошо. Таликтрум хотел найти козла отпущения, который быстро и полностью принял бы вину за катастрофу, избавив Дальновидного Лидера (еще один нелепый титул) от дальнейших затруднений. Но Лудунте не подыграл ему. Таликтрум, не выносивший противоречий, был в ярости.

Они находились в крепости икшель на спасательной палубе: ряд ящиков, особенно глубоко забитых другим грузом, почти недоступных для команды, которая их укладывала. Конечно, всегда существовала опасность, что люди внезапно захотят что-то взять из ящиков: кланы икшель жили в постоянной готовности покинуть свои дома. Но решение Таликтрума захватить заложников изменило все. Ни один человек не ходил по нижней половине корабля без сопровождения. В определенном отношении они были в большей безопасности, чем большинство членов клана когда-либо были в своей жизни. Но эта безопасность только что была потрясена до основания.

— Ты Хранитель Сокровищ клана, — сказал Таликтрум, сердито глядя на Лудунте. — У тебя был ключ от сейфа, и ты менял его местоположение каждый месяц, в целях безопасности.

— Не я выбираю местоположения, милорд.

— Их выбираю я, — рявкнул Таликтрум. — Но ты пошел в одиночку за таблетками, когда мы решили об этом отпуске, о благотворительности на этот час. Как ты мог перепутать временное противоядие с постоянным? Это непростительно.

На вершине охотничьего шкафа, который стал его единственным убежищем, лорд Талаг кивнул в знак согласия. Шкаф был одним из примерно двадцати предметов обстановки из особняка Исика в Этерхорде, который, по сути, перешел к икшелям: старый адмирал Исик так и не пришел за своими вещами — некоторые шептались, что его тихо убили после фиаско на свадьбе Таши, — а сама Таша забыла о ящиках, или же так и не поняла, что какие-либо вещи ее семьи остались на складе. Или, возможно, подумала Энсил, она прекрасно знает, но не хочет напоминаний об отце, которого потеряла в Симдже.

— Тебе было бы разумнее признаться во всем, Лудунте, — сказал Таликтрум.

— Но, милорд! Я не сделал ничего плохого!

— У тебя не может быть секретов от меня, — сказал Таликтрум, внезапно повысив голос. — Я избран судьбой. Я вижу дальше, глубже, чем ты. Я вижу наш окончательный триумф как народа — и каждый эгоистичный, глупый поступок, который препятствует этому триумфу.

— Тогда вы знаете, что я говорю правду, — сказал Лудунте.

— Я знаю всю правду, которую ты говоришь, и всю ложь. — Внезапно Таликтрум развернулся и схватил Лудунте за челюсть. — Я должен заставить тебя тоже это увидеть, — промурлыкал он. — Я должен услышать это из твоих уст, знать, что твой разум принял правду, если ты хочешь продолжать служить мне... служить клану, клану, конечно, через меня, его законного лидера.

И тут Лудунте допустил ошибку, серьезную ошибку. Его голова не могла пошевелиться, но при словах «законный лидер» его глаза на мгновение метнулись к лорду Талагу, сидевшему на своем угрюмом насесте. Этот взгляд не ускользнул от Таликтрума. Его рот искривился от ярости.

— Я утоплю тебя, — сказал он. — Я обращусь к клану с просьбой санкционировать твое наказание, и они это сделают.

Лудунте закрыл глаза, дрожа. Но он сказал то, чего требовала честь, и при этом с уверенным видом:

— Если клан требует моей жизни, я отдаю ее с радостью. Моя жизнь в руках клана.

— Как и наша, — последовал ритуальный ответ из всех уст. Энсил тоже выговорила заученные с детства слова, хотя Солдаты Рассвета бросали на нее полные ненависти взгляды. Для этих фанатиков она была такой же предательницей, как и ее бывшая хозяйка. Диадрелу доверилась великанам и взяла одного из них в любовники. Грехом Энсил была любовь к Диадрелу — обожание ее, вера в нее на грани бунта. Она бросила вызов Таликтруму, забрала у него тело Дри и доставила его Герцилу. Да, она лицемерила, произнося эти слова. Она разорвала клановые узы в пользу своей госпожи. Но Лудунте тоже поклялся служить Дри на протяжении всего своего обучения, и все же он завел ее в ловушку, в которой Дри погибла. Разве это не было бо́льшим преступлением? Не по закону икшель, конечно. И все же где-то, несомненно, существовал закон сердца?

— Есть три возможности, — сказал Таликтрум. — Во-первых, ты перепутал таблетки, приняв постоянное противоядие за временное.

— Никогда, — сказал Лудунте.

— Во-вторых, ты намеренно принес не те таблетки в среднюю рубку, потому что по какой-то причине хотел, чтобы гиганты были свободны.

— Чепуха, милорд!

— В-третьих, ты сказал кому-то о местонахождении таблеток, и они — или кто-то, кому они сказали в свою очередь, — подменили сами флаконы.

— Я никому не говорил! — воскликнул Лудунте с нарастающим отчаянием. — Лорд Таликтрум, почему вы мне не доверяете? Разве я не был вашим верным слугой во всем?

Таликтрум пронзительно посмотрел на него.

— Оставь нас, — сказал он. — Я поговорю со своим личным советом о твоей вере и других вопросах.

Он повернулся, отпуская Лудунте властным взмахом руки. Глаза Лудунте в большом отчаянии обвели комнату, остановившись, наконец, на Энсил. Она вернула ему все сочувствие, на какое была способна, а его почти не было. Лудунте, скованной походкой, направился к двери. Солдаты Рассвета Таликтрума шипели и плевали в его сторону, когда он уходил.

Взгляд Таликтрума упал на Энсил. «Ты» — вот и все, что он сказал.

Она встала и последовала за ним мимо шеренги солдат. Близость Таликтрума заставила их молчать, но их глаза сказали ей, что бы они сделали, если бы им дали возможность. Одни изучали ее тело, другие теребили свои копья. Он уничтожает их, разрушает их разумы, подумала Энсил. Они отрезаны от всех традиций клана, кроме послушания и кровопролития. Дри всегда предупреждала ее, что смелость без причины хуже, чем ее полное отсутствие. Мать-небо, он представляет для нас бо́льшую угрозу, чем Роуз.

Они вошли в то, что Таликтрум называл своей «комнатой для медитации», где на столе, сделанном из крышки бочонка из-под маринадов, горела единственная лампа. Майетт, конечно же, была там и наблюдала за Энсил, как нервная кошка. Как и Сатурик: молчаливый, с быстрыми пальцами, универсальный шпион Таликтрума. Более поразительным было присутствие Пачета Гали, сурового седовласого дедушки Майетт. Титул Пачет давался немногим: это был высший уровень обучения, к которому мог стремиться икшель. Гали был мастером-музыкантом: настолько великим мастером, что, как говорили, старые, утраченные знания о магии икшель продолжали жить в песне его флейты. Диадрелу видела доказательства. Игра Гали вызвала ласточек из их гнезд на утесе близ Брамиана, и Таликтрум, одетый в один из двух бесценных ласточка-костюмов, смог командовать ими, как маленькой крылатой армией.

— Закрой за собой дверь, девочка.

Энсил повиновалась, с усилием скрывая свои чувства. Мне столько же лет, сколько и тебе.

— Только что вы с Лудунте обменялись взглядами, так? — начал Таликтрум, наливая себе кубок вина.

— Он посмотрел на меня, — сказала Энсил, — и я посмотрела в ответ.

— Ты будешь обращаться к нашему лидеру по его титулу, — прорычал Сатурик.

— Какому лидеру? — спросила Энсил.

— Лудунте был вторым софистом Дри, — вмешался Таликтрум. — Вы двое были ближе всего к ней из всего клана. Вы остаетесь близки сейчас, ты и он?

— Мы никогда не были особенно близки, лорд Таликтрум.

— Как это возможно? Она выбрала вас двоих из многих сотен, которые на коленях хотели у нее учиться. Вы вместе тренировались в Этерхорде. Вы были партнерами в Девяти Испытаниях и Зимнем Марше. Вы три года смотрели друг на друга, каждый день и каждый час.

— Икшель может делиться многими вещами, милорд, и не сблизиться.

— Совершенно верно, — сказала Майетт своим бархатным голосом. — Кровью, например.

Две женщины на мгновение встретились взглядами. Энсил подавила свой гнев. Перепалка с его любовницей ничего не даст.

— Вы действительно подозреваете Лудунте в подмене таблеток? — спросила она.

— Придержи язык, пока его светлость не обратится к тебе! — рявкнул Сатурик.

Энсил ощетинилась:

— Неужели мы теперь рабы, чтобы пресмыкаться перед ним? Или я изгнана из Дома Иксфир? Даже тогда я не движимое имущество. Он имеет право как лидер клана требовать моего молчания. Ты, Сатурик, вообще не имеешь на это права.

— Беспечная, — прошипела Майетт, — как и другая женщина, которая тоже считала себя умной. Что стало с ней, Энсил из Соррофрана? Скажи нам это. Как ты сказала, у тебя есть полное право говорить.

— И я имею право ругать тебя, дочь дочери, хотя это причиняет боль моему сердцу, — сказал Пачет Гали. — Где ты научилась такой злобе?

— Ты должен гордиться ею, Пачет, — рассеянно сказал Таликтрум. Майетт посмотрела на него, как будто надеясь, что ему есть что еще сказать. Но мысли Таликтрума были далеко. — Успокойтесь, все вы. Энсил, я не спрашиваю тебя, виновен ли Лудунте или нет. Я просто спрашиваю, способен ли он на измену.

В голос Энсил проникла черная ирония:

— Конечно, милорд. Я видела измену, совершенную его рукой. В тот день, когда он помог вам убить миледи Диадрелу.

Она зашла слишком далеко. Глаза Майетт вспыхнули негодованием; даже Пачет Гали выглядел шокированным. Но Энсил не испытывала угрызений совести, только рану, кошмарную потерю, такую же острую сейчас, как в ту ужасную ночь на Правящем Море. Таликтрум убил ее госпожу, даже если удар нанесла другая рука.

Сатурик двинулся вперед, как будто хотел силой вышвырнуть ее из комнаты, но Таликтрум отмахнулся от него. Он долго смотрел на стройную женщину, стоявшую перед ним.

— Мне жаль тебя, — сказал он наконец. — Как бы плохо тебя ни учили в Соррофране, есть некоторые детские правила, которых ты не могла не выучить. Мы — роза, которая обрезает сама себя, помнишь? Клан икшель должен знать, когда конечность больная. И моя тетя была больная, Энсил. Больная и одаренная, конечно; никто не стал бы отрицать, что она была одаренной. Но ее видение было нездоровым. Она любила гигантов. Патология, не новая — и мужчины, и женщины страдали от нее, хотя большинство из них перерастают это заблуждение. Не Дри. Она становилась все хуже и, наконец, стала непристойной.

— Мы наблюдали за ними, — сказала Майетт, как будто от этого воспоминания у нее скрутило живот.

— И ничего не увидели, — сказал Энсил, быстро моргая. — Ничего правдивого. Ничего, что имело бы значение.

Лицо Таликтрума стало абсолютно бесстрастным:

— Ты почитала ее, но это не обязывает тебя защищать то, что неестественно. Сама Дри не сделала бы этого до того, как ее болезнь прогрессировала.

— У нее не было никакой болезни!

Таликтрум опустил глаза, как будто обдумывая нежеланную мысль.

— Я вспоминаю разговор за ужином, — наконец сказал он, — вскоре после того, как ты приехала в столицу. Она еще не решила тебя взять. Я выступил за то, чтобы тебя взять... выступил против моего отца, да будет тебе известно. — Он странно улыбнулся. — Моя тетя назвала тебя самым нежным цветком в поле. — Он сделал паузу, взвешивая свои слова. — Найтикин тоже говорил об этом: о твоей мягкости. Когда другие спрашивали его о тебе, в казармах и в патруле.

Дыхание Энсил стало прерывистым. Найтикин, ее жених, был убит за несколько дней до начала этого путешествия.

— Женщинам он нравился, — сказал Сатурик. — Он был красивым парнем. Он мог бы выбрать из полудюжины, но он запал на тебя. Насколько я понимаю, ему пришлось тебя убеждать. У тебя на уме было другое.

— Что именно, Сатурик? — спросила Майетт.

— О, просто другое. Она была очень занята своими тренировками. И своим тренером.

— Жаль, что вы так и не пришли на свадьбу, — сказал Таликтрум.

Пачет Гали посмотрел на Таликтрума. Его лицо побледнело, как будто ему только что стал ясен какой-то мотив или тактика. Не спрашивая ничьего разрешения, он встал и вышел из комнаты.

Майетт уставилась на дверь, явно шокированная поступком своего дедушки. Но Сатурик злобно улыбнулся.

— О, они назначили дату, м'лорд, — сказал он. — На самом деле, их было несколько. Каким-то образом счастливый день все откладывался. Не помню причины.

— Сатурик, на самом деле, — сказал Таликтрум с притворной суровостью. — Как будто такие личные вопросы нуждаются в объяснении. Но давай вернемся к тому ужину, Энсил. Хотела бы ты знать, что еще твоя будущая хозяйка сказала о тебе?

— Нет, — сказала Энсил.

— Робкая, но прекрасная. Вот как она это сформулировала. Когда я наблюдаю, как она балансирует на одной руке, у меня перехватывает дыхание. Мой отец упомянул о детской радости, которую ты испытывала, радуя Дри. Позже, когда мы все выпили немного вина, Дри снова заговорила о тебе: Найтикин потерял из-за нее голову, и я его понимаю. С первого взгляда видно, что она разбивательница сердец. Тихие девушки часто такими бывают. Это, конечно, вызвало улыбки у всех. Но моя тетя сказала: Мне было бы лучше отказаться от нее как от ученицы. Она слишком меня любит, а учительница никогда не должна отвлекаться на... Эй, девочка, что-то не так?

Из глаз Энсил текли слезы. Он сделал это, монстр, он вырвал это из нее и выставил на всеобщее обозрение. Она неподвижно стояла, терпя издевательства. Она не убежит из комнаты, как сделала бы та девушка, как они продолжали ее называть. Пусть они увидят эти слезы. О, Диадрелу. Придет время.

Сатурик дернул подбородком в ее направлении.

— В сердце этого клана есть изъян, — заявил он. — Эгоистичная одержимость. Мои потребности, мои желания. Никогда не наши. Те, кого выбрала ваша тетя, самые худшие, м'лорд.

Мужчины продолжали изучать ее, холодные, как врачи перед вскрытием. Майетт, однако, выглядела странно тронутой страданиями Энсил. Похоже, вся эта история стала ее пугать, после ухода дедушки.

— Клан мог бы помочь тебе, Энсил, — сказала она. — Клан лечит своих, независимо от того, что их беспокоит, но как он может это сделать, если ты нам ничего не рассказываешь? Твой долг — рассказать нам.

Внезапно Таликтрум метнулся вперед и схватил Энсил за руку, оттаскивая ее в дальний конец зала. К ее удивлению, на его лице не было выражения триумфа. Он точно знал, что делает, но какая-то часть его была глубоко пристыжена.

— Что, если это пошло дальше? — сказал он. — Что, если Дри пошла гораздо дальше, ради собственного удовольствия? У клана уже есть доказательства того, что у нее были странные аппетиты. Что, если она превратила обожающую ее молодую студентку в орудие наслаждения?

Сумасшедший, подумала Энсил, глядя на его потный подбородок.

— Ты очень заботилась о том, какой запомнят Дри, — сказал он. — Вот почему ты боролась со мной на каждом шагу. Ты должна это прекратить. Я командир, и ты ничего не можешь с этим поделать, никто не может. Даже я.

— Во имя Питфайра, — сумела сказать Энсил, — чего ты хочешь?

— Ты подменила таблетки, — сказал Таликтрум. — Мы оба это знаем, Энсил. Потому что Лудунте не единственный, у кого есть ключ от сейфа. У каждого лидера клана есть запасной. — Он сунул руку под рубашку и вытащил медный ключ на кожаном шнурке. — У Диадрелу был такой же, как этот. Ты использовала его, так? Ты пыталась каким-то извращенным образом последовать ее примеру. Доверяйте гигантам. Обнимите их, и со временем они ответят на это объятие. Признайся, Энсил, и, клянусь Великой Матерью, я восстановлю ее доброе имя.

На мгновение Энсил даже не могла дышать. У меня есть выбор. Я могу солгать ради Диадрелу, сыграть роль предателя, дай Таликтруму кого-нибудь, кого можно обвинить в фиаско. Или отказаться, и пусть Таликтрум бросит еще один камень в память Дри, превратит ее в хищницу, совращающую молодежь.

— Ты ведь не сделаешь этого, правда? — внезапно сказал Таликтрум. — Ты не признаешься, я вижу это по твоим глазам. Правильнее было бы признаться, но ты будешь упрямиться, ты будешь бороться со мной, как она, чего бы это ни стоило. Потому что ты любила ее. Потому что ты сохраняешь веру.

— Да, — сказала Энсил, — я сохраняю веру.

— Я не убивал свою тетю, — сказал он, слова вырывались теперь как нечто неподвластное его контролю. — Это сделал Стелдак, это он вонзил копье ей в трахею, я не отдавал такого приказа, еще было время поговорить. Пустая трата жизни — я могу сказать это сейчас. У нее были прекрасные качества, я знаю это лучше, чем кто-либо другой, лучше, чем какая-нибудь убитая горем девушка. Ее интуиция, например. Она знала, что я люблю музыку, хотел быть музыкантом, однажды, до того, как я приступил к своим настоящим обязанностям, она научила меня плавать, а также изменять свой голос — не важно — ты собираешься признаться?

Энсил в ужасе уставилась на него.

— Говори! — сказал он.

— Что с тобой случилось? — это было все, что она смогла сказать.

— Со мной? Со мной? — Внезапно Таликтрум закричал ей в лицо. — Сатурик, забери ее отсюда. Она скажет правду или предстанет перед судом клана. Мы должны были остановить эту женщину, Энсил. Разве ты не видишь, какой несчастной она была внутри? Жалкой, ничтожной! Еще до того, как мы поймали ее, она разрушала себя. Мы должны были действовать, пока она не обрекла на смерть всех нас.

Когда девушка ушла, Таликтрум бросился в кресло. Майетт подошла к нему сзади и начала разминать его плечи. Он закрыл лицо руками.

— Она вполне могла бы быть предательницей, — сказал он. — Она ненавидит нас, ненавидит наше руководство.

— Она извращенная и ревнивая, — сказала Майетт. — Если однажды утром Герцила найдут мертвым в его каюте, мы заранее знаем, кто перерезал ему горло.

— Нет, — сказал Таликтрум, его пальцы сильно дрожали. — Они союзники, эта девушка и мечник. Я видел, как они разговаривают. Мы должны действовать, чтобы ее осудить. У нас уже есть доказательства ее измены.

Сатурик нахмурился:

— Это немного рискованно, м'лорд. О, клан, скорее всего, одобрит ваше решение. Но позже, когда они не будут так бояться, могут возникнуть неудобные вопросы.

— Тогда держите их в страхе, — сказала Майетт, в испуге нажимая сильнее, пытаясь заставить Таликтрума посмотреть на нее. — Энсил заслужила смерть; есть другие способы ее убить, кроме казни по приказу клана. Позвольте ей исчезнуть. Двое или трое из ваших Солдат Рассвета могли бы выполнить эту работу.

— Убери от меня свои руки, — сказал Таликтрум. Когда Майетт отшатнулась, уязвленная, он добавил: — Продолжай, Сатурик. Что за неудобные вопросы?

Сатурик скрестил свои мощные руки:

— На самом деле, Энсил имела полное право оставаться рядом со своей госпожой, даже вопреки вашим приказам. Возможно, она сама в этом не уверена, но старейшины Дома прекрасно знают закон — и они точно так же знают, что преступил клятву Лудунте, а не Энсил. Он поклялся служить леди Диадрелу во всем, пока не будет освобожден с ее согласия или по воле клана на полном совете. Даже лидер клана не может разорвать эту связь.

— Но пророк может, — произнес голос у него за спиной.

Это был лорд Талаг. Остальные вздрогнули; он спустился со шкафа без посторонней помощи и теперь стоял, прямо и гордо, в дверном проеме.

Искалеченный Снирагой, затем неделями удерживаемый крысиным королем, Мастером Мугстуром, он подвергся невообразимым издевательствам. Мало кто думал, что он доживет до того, чтобы увидеть дальнюю сторону Неллурока, не говоря уже о легендарных берегах Стат-Балфира, любимого Убежища, ради которого он жил. Но Талаг с каждым днем становился все сильнее. По клану ходили слухи, что он испытывает постоянную боль, но это никак не отражалось на его облике.

— Я буду говорить со своим сыном наедине, — сказал он, усаживаясь за стол.

Майетт и Сатурик вышли из комнаты, молодая женщина на ходу провела ладонью по руке Таликтрума. Когда дверь за ними закрылась, Таликтрум встал и налил отцу высокий бокал вина.

— Как вы себя чувствуете, сэр?

— Ты можешь видеть, что я исцеляюсь, — коротко сказал Талаг. — Таликтрум, среди вас есть предатель.

— По-видимому, — вздохнул молодой лорд.

— Что ты имеешь в виду, говоря «по-видимому»? Ты не можешь верить, что это был несчастный случай!

— Да, Отец.

— Что ж, это дело рук предателя. Ты думал о том, что это может быть Майетт?

Таликтрум яростно тряхнул головой:

— Простите меня, сэр, но это бессмысленно.

— Для здравомыслящих людей действия сумасшедших бессмысленны по определению, — сказал Талаг. — Бессмысленно — не невозможно. У девушки смутный и боязливый ум. Она следует за тобой, как тень. И она делит с тобой постель. Она вполне могла позаимствовать у тебя ключ от сейфа.

— Но у нее нет вообще никакого мотива. Она терпеть не может гигантов.

— И боготворит тебя — по-видимому. Таликтрум, идеальное прикрытие само по себе является причиной для подозрений. Не освобождай ее от пристального внимания из-за удовольствия от ее прикосновений. Ты должен придумать какой-нибудь способ ее проверить.

Таликтрум отошел в другой конец комнаты. Он уставился на портрет Алигри Иксфира, третьего командира Дома, носившего это имя.

— Я уничтожу оставшееся противоядие, — сказал он. — Разве это не то, что вы бы сделали на моем месте?

— И обречь всех заключенных на верную смерть? — спросил Талаг. — Ты не мыслишь ясно. Что, если предатель просто сообщит людям о твоем поступке? С чем ты будешь торговаться, когда их смерть будет гарантирована?

— Кроме того, мы не дикари. Вот что сказала бы Дри на твоем месте, — хмуро продолжил Талаг. — Найди предателя. Это то, что говорит твой отец.

Таликтрум начал расхаживать по комнате:

— Я проверю Майетт. Я возьму другую женщину. Посмотрим, как ревность отразится на ее хорошеньком личике.

— Ты дурак, если так думаешь, — сказал Талаг, принюхиваясь к своему вину. — Это ревность клана, с которой ты скоро столкнешься — во всяком случае, со стороны мужчин.

— Как я могу играть роль пророка без величия пророка?

Талаг стукнул ладонью по столу:

— Ты должен не путать историю своего народа с историей врага! — прорычал он. — Мистики Арквала были эпикурейцами, обжорами. Наши собственные знали сдержанность. Как тебе вообще пришла в голову мысль, что роскошь и богатство будут внушать благоговейный трепет? Эти дополнительные комнаты, это пиршество, это валяние в постели со своей наложницей. Неужели ты думаешь, что после такого тебя посчитают более великим?

— Молодежь посчитает. Они не такие суровые воины, как ваше поколение, Отец, — не такие, каким вы меня воспитали. Они знают, что ваш дом был самым безопасным, безопаснее дома любого другого клана на памяти икшель. Они любят комфорт. Им нравится видеть, что кто-то им наслаждается.

Талаг позволил себе волчью улыбку.

— Полная чушь, — сказал он. — Они верят в тебя, несмотря на твой вкус к комфорту, а не из-за него. Мы здесь эксплуатируем их потребность в пророке. К счастью, эта потребность глубока. Стань снова воином, Таликтрум, и они последуют за тобой на самое дно Ям.

Таликтрум улыбнулся, в свою очередь:

— Возможно, я не хочу посещать Ямы, пока.

Лицо Талага помрачнело. Таликтрум наблюдал за ним, его руки сжались в кулаки. Он придвинулся ближе к Талагу и понизил голос до шепота.

— Небеса в огне, но это плохо, Отец. Роуз — самый последний человек, которого мы когда-либо хотели бы освободить. Он маньяк во всем, что касается его положения командира. Сейчас мы не осмеливаемся открыто вступать с ним в драку — он способен на все, даже пожертвовать другими заключенными. Всеми заключенными. До кого из них ему есть дело? Оггоск? Мы знаем, что она по какой-то причине его обожает, но отвечает ли он на это чувство взаимностью? И даже если это так, я думаю, он мог бы пожертвовать ею — противоестественный зверь, которым он является.

— Пожертвовать любимым человеком ради великой цели — ты называешь это противоестественным? — очень спокойно спросил Талаг.

Что-то в его голосе заставило Таликтрума почувствовать холод внизу живота.

— Возможно, не для нас, — сказал он. — Мы понимаем эти вещи по-разному. Но у Роуза нет клана, за который он мог бы сражаться. Он демонически эгоистичен, и не более того. И все же каким-то образом команда в восторге от того, что он вернулся. Почему они ему доверяют? Это доказывает, что гиганты — слабоумные, вот и все, что я могу сказать.

— Ты видел, как Роуз уничтожил «Джистроллок», боевой корабль, у которого было вдвое больше пушек, чем у «Чатранда»? Ты видел, как он сохранил нам жизнь во время штормов в Неллуроке?

— Он, конечно, прекрасный моряк.

— Он не просто моряк, — сказал Талаг, не двигаясь. — Некоторые люди точно знают, на что они способны, и стремятся этого достичь. Они никогда не притворяются, потому что им этого не надо. Они выбирают, они действуют. Другие люди обнаруживают в них это качество и хотят укрыться в его уверенности, в его безопасности. Естественно, они обнаруживают, что следуют за такими людьми, охотно им повинуясь. Это тот же самый инстинкт, который заставляет человека спешить покинуть болото и выйти на твердую почву.

Таликтрум бросил на него острый взгляд:

— Те, кто верит в меня — а это большинство, вы знаете, — верят в меня полностью. Сатурик наблюдал за ними. Они не спят допоздна, обсуждая мои случайные высказывания, пытаясь уловить проблески нашей судьбы. Это почти пугает.

— Это так, — согласился Талаг. — А вот кое-что похуже. Те, кто не верит в тебя, — Энсил, например, — полностью отвергают тебя, как слабака и мошенника.

— Мне не нравится, как они на меня смотрят, — сказал Таликтрум.

— Нравиться, не нравиться — что это такое? — огрызнулся Талаг. — Обращай меньше внимания на свои чувства и больше на содержание этих взглядов. Скажи мне, пророк, что стоит за ними?

Таликтрум посмотрел на свои руки.

— Нужда, — наконец сказал он.

— Верно, — сказал Талаг, — нужда. Они верят в Того-Кто-Видит, потому что боятся собственной слепоты. Боятся того, что может произойти с кланом, в том будущем, которого они не могут видеть.

— Отец, — внезапно сказал Таликтрум, — заложники — не единственная наша защита, верно?

Талаг поднимал свой бокал; теперь он медленно поставил его на стол.

— Если случится худшее — если мы потеряем их всех, — у вас есть другой план? Что-то, к чему можно прибегнуть в качестве последнего средства?

Старик молча посмотрел на своего сына. Наконец он сказал:

— Стал бы ты так долго следовать за каким-нибудь дураком, если бы у него не было такого плана?

— Тогда почему вы не поделились им со мной? Вы чуть не унесли секрет с собой в могилу!

Талаг просто смотрел на него, не улыбаясь.

— Старейшины знают? — спросил Таликтрум.

— Некоторые, — кивнул Талаг, — и еще некоторые избранные. Всего десять.

— Но я тоже должен знать!

— Таликтрум, — сказал его отец, — тебе не приходило в голову, что, если мы потеряем заложников, первым результатом вполне могут стать твои пытки? Роуз отведет тебя на камбуз, сунет твою ногу в мясорубку Теггаца и задаст некоторые вопросы, призванные облегчить убийство всех нас. Есть некоторые ответы, которые командиру лучше не давать. Не беспокойся о нашем последнем шаге. Посвяти свою энергию тому, чтобы нам никогда не пришлось его сделать.

Таликтрум уставился на своего отца, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Наконец, тревожно дернувшись, он бросился к Талагу, наклонился к нему и вцепился в его стул.

— Я бы снова последовал за вами, — сказал он. — Возобновите ваше командование, милорд! Вам не нужно ничего разведывать, как раньше. Это можем делать мы. Вы можете вести нас прямо отсюда, пока снова полностью не станете самим собой. Только подумайте, как икшели сплотились бы вокруг вас! Их разногласия рассеялись бы, как облако дыма.

Талаг отхлебнул вина. Затем он встал, заставив своего сына отступить на шаг. Он был почти на голову выше Таликтрума. Его глаза сверкали гневом и отвращением.

— Да ну? — спросил он. — После того, как я поддержал этот уродливый культ, который ты создал вокруг себя? Хотя это оскверняет кредо, которое сохраняло нас на протяжении веков — ни одна жизнь никогда не должна быть возвышена выше потребностей клана? Я спасаюсь от крыс и нахожу свой дом в руинах, а мой народ настолько напуганным и сбитым с толку, что они поверили бы во что угодно — и закончили бы тем, что преклонили колени перед самим Мугстуром, если бы дело зашло намного дальше. Ты думаешь, я могу руководить, заявив, что я подписываюсь на этот вздор, что твое видение — это мое собственное? «Ах, но это было вчера, икшели Дома Иксфир. Сегодня вы должны принять слово не пророка, а Лорда Талага. Или какую-то запутанную комбинацию того и другого». Нет, Таликтрум. Ты хотел командовать. Ты жаждал этого, как пьяница своего вина. Теперь ты командир, и должен продолжать им быть.

— Я не всегда этого хотел, — сказал Таликтрум почти умоляюще. — Было время до всего этого, до того, как вы начали меня учить. Мои флейты, отец, вы помните, как хорошо я...

Талаг выплеснул вино в лицо своему сыну.

— Найди предателя и накажи его, — сказал он. — У каждого из нас было детство. Оно мертво и ушло в прошлое, и я больше не буду о нем говорить.

Глава 12. ПАСТЬ МАСАЛЫМА

24 илбрина 941

Голод, жажда, потеря крови: таков был диагноз доктора Рейна. К счастью, кровотечение оказалось легко остановить; раны принца выглядели плохо, но были неглубокими. Каюта была подготовлена молниеносно, кровать извлечена из обширного хранилища обломков первого класса, новый матрас сшит и набит, угольная печь установлена на полу, а ее дымовая труба выведена через иллюминатор. «Мне не холодно», — пробормотал принц, ненадолго просыпаясь, но Роуз больше не хотел рисковать. Он принес свои собственные пуховые подушки для больного и взбил их, когда принца вносили внутрь. Таша наблюдала за его усилиями с мрачным весельем. Капитан не хотел, чтобы его казнили в первом же порту захода.

Но был ли этот длому действительно тем, за кого себя выдавал? Двое других длому так считали, безусловно. Ибьен сказал, что узнал лицо принца по монетам, и даже Болуту заявил, что узнал черты правящей семьи.

Олик снова проснулся, с тяжелыми веками и слабый, но только на то время, чтобы схватить капитана за руку и произнести предупреждение:

— Прижмитесь к берегу так близко, как только осмелитесь. Это убережет вас от течения. И вы должны немедленно изготовить флаг — леопард, прыгающий на красное солнце, оба на черном фоне, — иначе батареи масалымского утеса обрушат на вас столько железа, что потопят этот корабль одним весом.

— Это ваше знамя… сир? — спросил Роуз.

Олик слабо кивнул.

— И когда вы благополучно пройдете под этими пушками, считайте, что вам заплатили за сражение с карисканцами. Отправляйтесь в Масалым, капитан. Только там вы сможете безопасно отремонтировать свой корабль. Теперь, я думаю...

Он снова провалился в сон. На этот раз он был глубоким, и Роуз приказал не входить в каюту никому, кроме Фулбрича и Рейна.

Примерно в то время, когда принц провалился в сон, на юге начал подниматься сильный дым. Он быстро распространился (или «Чатранд» быстро несло к нему) — низкий, черный и кипящий над сушей и водой. Из-под покрова дыма появлялись и исчезали темные громады — странно мерцающие корабли армады, — время от времени облизываемые вспышками огня. Таша направила подзорную трубу своего отца на сражение. К счастью, оно происходило все еще слишком далеко, чтобы Таша могла разглядеть детали, но даже размытая и нечеткая картина была ужасающей. Дерево и камень, сталь и змеиная плоть, вода, город и корабли: все это находилось в столкновении, смешиваясь и истекая кровью в дымке огня. Нандираг: так назвал город принц Олик. Как он будет называться после сегодняшнего дня, и кто останется, чтобы дать ему название?

К ночи «Чатранд» подошел к берегу на расстояние лиги. Отсюда можно было невооруженным глазом увидеть эффекты бурного течения: мощный крен, скольжение, как будто корабль был человеком, идущим по ковру, в то время как дюжина рук тянула его в сторону. Как далеко оно нас занесло? спросила себя Таша, изучая берег в отцовскую подзорную трубу. Сколько пройдет времени, прежде чем оно втянет нас прямо в сражение?

Самое близкое к «Чатранду» побережье представляло собой линию высоких серебристо-серых холмов — скалистых, увенчанных лохматыми лугами и изрезанных трещинами, как шкура слона. В последние минуты дневного света Таша увидела темные валуны и острые одинокие деревья, стену из полевых камней, которая, возможно, отмечала границу какого-нибудь пастбища; тут и там над морем висели огромные вьющиеся лозы, покрытые гирляндами огненно-красных цветов. Среди цветов поднимались и оседали облаками крылатые существа, крошечные птички, большие насекомые или что-то совсем другое.

Уже опустилась темнота, когда они вышли из течения. Безошибочно: линия бурлящей воды и беспорядочных волн, внезапная вздымающаяся зыбь по правому борту, кажущееся усиление ветра. Последовало сражение с волнами: Роуз расправил паруса, за считанные минуты отогнав их еще на пол-лиги к берегу. Затем он повернул корабль на север и приказал развернуть почти все паруса. До рассвета они ползли на север, следуя узкой, безопасной дороге между течением и утесами.

Таша наблюдала, как корабль поворачивает на север, и чувствовала холодную дрожь. Это случилось. Они делали именно то, чего, по их словам, никогда не должны были делать: отдавали Нилстоун прямиком в руки зла. Были ли какие-либо сомнения в том, что Масалым — зло? Город являлся частью Бали Адро, империи, которая даже сейчас разрушала другой город у них за спиной, этот Нандираг. Но был ли какой-то другой выбор? Корабль тонул. Без ремонта он не мог ни плыть, ни сражаться, не мог сохранять Нилстоун в безопасности. И еще был небольшой вопрос о еде.

Нипс и Марила легли спать на полу гауптвахты, рядом с камерой Пазела. Таша хотела пойти к ним, страстно желала этого, но не могла. Она подошла к Фулбричу и поцеловала его долго и глубоко, положив руки ему на плечи и прислонившись спиной к дверному проему его маленькой каюты. Его руки сжимали ее бедра, два пальца касались ее кожи под рубашкой. Он попытался уговорить ее войти, но она покачала головой, задыхаясь и дрожа; время еще не пришло. Она оставила его, вслепую пробежала по нижней орудийной палубе, взбежала по Серебряной Лестнице и прошла сквозь магическую стену. Распахнув дверь каюты Герцила, она налетела на него и ударила обоими кулаками в грудь. Герцил пинком захлопнул дверь. В соседней комнате Болуту услышал ее проклятия и рыдания, а также ответный голос воина, низкий, интимный и строгий.

Сержант Хаддисмал ворочался в своей каюте. Когда ему удавалось заснуть, один и тот же объект настойчиво вставал в его снах. Рука, пульсирующая, желто-серая, каким-то образом одновременно мертвая и живая, ощупью пробирающаяся по кораблю со своей собственной миссией.

Рука Шаггата, и его сон был едва ли более странным, чем реальность, которая его породила. В этот вечер он осмотрел Шаггата: сначала невооруженным глазом, затем с помощью рулетки. Невероятно, но трещины, которые угрожали статуе, перестали расти и даже — очень незначительно, но безошибочно, поскольку Хаддисмал тщательно хранил записи — сократились. Безумный король был не просто жив внутри своего каменного проклятия. Он исцелялся.

Многие другие разделяли беспокойство тураха. Всю ночь леди Оггоск просидела без сна в средней рубке и, раздражая других заключенных, бормотала имя Таши. Всю ночь Роуз расхаживал по квартердеку, прислушиваясь к своему кораблю, притворяясь, что не обращает внимания на насмешки и шепот призраков, которые ходили рядом с ним. Всю ночь гремели трюмные насосы, и мужчины пели песни о дальней стороны Алифроса, изливая море, пока оно вливалось внутрь через скрытую рану корабля.

На рассвете утесы стали выше, а растительность на их вершинах — пышнее и зеленее. Роуз последовал совету принца и подвел их поближе к берегу — они плыли всего в миле от скал. По продуваемому ветром склону холма ходили животные (не совсем козы, не совсем овцы), которых пас пастух-длому с двумя собаками, бегавшими кругами вокруг. Увидев «Чатранд», длому заставил своих животных убежать. Они пронеслись через вершину холма и исчезли.

День был ясный, вода прозрачная на восемь фатомов. Тем не менее, плыть было непросто — ветры постоянно меняли направление, — и, несмотря на всю ярость Роуза, его люди были неуклюжими и медлительными. Они слабели от голода, сбитые с толку страхом. Слухи распространялись по кораблю, как зловонные испарения: икшели планировали казни. Нападавшие на длому карисканцы все еще находились на свободе в трюме. Арунис расхаживал по верхней палубе при лунном свете. Пазел и его друзья подрались из-за того, что один из них перешел на сторону чародея.

Поздним утром они внезапно набрели на крошечную бухту, окруженную высокими стенами и круглую, как блюдце. Остатки нескольких каменных зданий склонились прямо над волнами, без крыш и заброшенные. И там была лестница — длинные, крутые пролеты, высеченные в скале, начинающиеся у руин и змеящиеся взад и вперед по расщелине в стене. В пятистах футах над головой они достигали освещенных солнцем вершин утесов. И там моряки с восторгом увидели очертания трех фруктовых деревьев, с чьих ветвей свисали ярко-желтые шары.

— Яблоки! — провозгласил кто-то, вызвав возбужденную болтовню.

— Сомневаюсь, — сказал Герцил.

Таша мельком взглянула на своего наставника. Он прав, сомневаясь, подумала она. Герцил всегда был прав; его можно было почти возненавидеть за эту черту характера. Но Таша быстро отвергла эту мысль и покраснела от стыда.

Болуту появился на палубе и громко предупредил, что на Бали Адро много фруктов, которые годятся только для диких существ. Но мужчины не слушали. Они нашли фруктовый сад, и деревья стонали от яблок. Их голодные дни подошли к концу.

Роуз вызвал офицеров в дневную каюту. Таликтрум, присоединился к совету, без приглашения. Матросы расхаживали, вне себя, пожирая глазами берег. Но им не пришлось долго ждать. Десять минут спустя дверь распахнулась, и капитан вышел к ожидающим его людям. В его руке была бутылка отличного кесанского рома.

— Мы спустим на воду короткий полубаркас, — сказал он. Затем, перекрикивая радостные возгласы, добавил: — Не для яблок — они второстепенны, и мы можем даже отказаться от них, если возникнет опасность. Прежде всего нам нужна тактическая информация. Нам нужно взглянуть на эту страну, прежде чем мы поплывем в неизвестную гавань по слову безбилетника, и...

— Мы должны действовать очень быстро, — вмешался Таликтрум. — Кто знает, сколько глаз наблюдает за нами с вершин утесов, даже сейчас?

Матросы ахнули: никто не прерывал Красного Зверя. Сам Роуз выглядел так, словно испытывал искушение сбросить Таликтрум в море. Но, тяжело дыша, он продолжал:

— Мне нужен кто-то, кто может бегом подняться по этой лестнице. Сборщики яблок последуют по нашему сигналу, если этот человек не обнаружит опасности. Он будет первым, кто ступит на Южный материк, и заслужит большую честь. Скажите мне сейчас: кто сильный, кто смелый? Кто хочет сегодня творить историю?

Поднялось много рук, включая руки Таши и Герцила, но капитан выбрал высокого эмледрианского моряка по имени Хастан. Таша улыбнулась такому выбору. Ей нравился Хастан, тихий марсовый, который обычно был слишком смущен, чтобы говорить в ее присутствии, но который танцевал с ней на верхней палубе, когда мистер Драффл играл на скрипке.

Роуз передал ему бутылку рома.

— Пейте поглубже! — сказал он. — Это придаст вам и силу, и мужество.

Хастан сделал головокружительный глоток и причмокнул губами:

— Вы джентльмен, капитан.

Роуз забрал бутылку обратно, свирепо глядя на него:

— Тщательно пережевывайте яблоки. Не позволяйте мне увидеть, как вы глотаете пищу, как свинья.

Через несколько минут лодка была на воде с шестью гребцами, двумя наблюдателями-икшелями («Я доверяю нашим глазам больше, чем их», — сказал Таликтрум) и очень большими корзинами — именно такими, на какие надеялись моряки. Все глаза следили за продвижением лодки, за ее скольжением в защищенную бухту, за прыжком Хастана в прибой и барахтаньем по гальке, за его бегом по лестнице. Роуз сделал удачный выбор: Хастан был проворен, как горный козел. Он поднялся на сотню футов прежде, чем остальные вытащили полубаркас из волн.

Пятеро носильщиков корзин сгрудились возле руин, ожидая сигнала «Чатранда» о том, что можно безопасно подниматься. Люди с подзорными трубами наблюдали за Хастаном, который все еще бежал, приближаясь к вершине. Только на последнем пролете он остановился, чтобы перевести дух. Затем поднялся по последним ступенькам и скрылся среди деревьев.

Там он стоял, прислонившись к стволу, и смотрел на незнакомый мир. Он был неподвижен на удивление долго. Когда, наконец, он повернулся, чтобы посмотреть на «Чатранд», его лицо было полно удивления. Он медленно взмахнул поднятой ладонью к небу: сигнал чисто. Затем он сорвал яблоко, понюхал его и откусил кусочек.

Хастан в предвкушении затаил дыхание, затем прожевал, обдумал, проглотил. Затем он подбросил яблоко в воздух, поймал его и принялся жадно есть. Люди на верхней палубе взревели.

— Тихо, вы, глупые обезьяны! — прошипел Фиффенгурт, хотя он был так же счастлив, как и остальные. Сигнальщик взмахнул флагом, и носильщики корзин начали подниматься.

Хастан доел яблоко и выбросил сердцевину.

— Обжора, — сказал Роуз.

Мужчины добрались до вершины и стали обдирать деревья. Они работали быстро и вскоре собрали все фрукты, которые были в пределах досягаемости. Но на корабле их ждало восемьсот человек, поэтому один за другим они отошли от края утеса в поисках других плодовых деревьев. Таша наблюдала за ними в свою подзорную трубу, думая: Возможно, это фруктовый сад.

Но мужчины не вернулись. Прошло пять минут, затем десять.

— Черт бы побрал этих дураков! — воскликнул Таликтрум. — Они наедаются, как сопляки в кондитерской! Вам, гигантам, нельзя доверить самую простую задачу!

Двадцать минут. Ни одна ветка не шелохнулась на вершине утеса. Мужчины смотрели друг на друга с растущей тревогой. Затем Таша увидела, как Герцил сделал нечто поразительное: он коснулся локтя Розы, отвел капитана от поручня и прошептал что-то ему на ухо.

Сначала Роуз никак не отреагировал на слова Герцила. Затем он стряхнул с себя воина, подошел к перилам квартердека и склонился над своей командой.

— Никаких криков, никаких воплей, — сказал он низким и язвительным рокотом. — Хаддисмал, готовьте своих турахов. Альяш, я хочу, чтобы их поддержала сотня матросов. Клинки, шлемы, щиты — опустошите оружейную, если понадобится. Фиффенгурт, готовьте восьмидесятифутовик для немедленного спуска. Мы собираемся забрать наших людей.

Толпа мгновенно разделилась, каждый мужчина помчался на свою работу. Нетерпеливые, одобрительные взгляды пробежали между ними: они боялись, но беспомощное ожидание было еще хуже. Нападение! Кто бы ни схватил их товарищей по кораблю, он понятия не имеет, во что вляпался.

— Роуз виноват в миллионе грехов, — тихо сказал Фиффенгурт Таше, — но оставить команду позади не входит в их число.

Матросы роились вокруг баркаса и восьмидесятифутового катера, освобождая их для спуска в залив. Турахи собирались, надевая нагрудники и кольчуги, ощупывая свои длинные луки на предмет трещин. Они работали в жуткой тишине, как и приказал Роуз, — пока крик впередсмотрящего не разнес тишину вдребезги.

— Парус! Три корабля из армады, капитан! Направляются в нашу сторону!

Роуза мгновенно навел подзорную трубу на левый борт. Таша подняла свою и прочесала побережье. Это было правдой: три ужасных судна отделились от воюющей массы. Все три изрыгали огонь и мерцали тем странным, тревожащим образом. И их носы были явно нацелены на «Чатранд».

— Капитан, — сказала она, — как вы думаете, как быстро...

Но капитан уже поднимался на бизань-мачту. Таша и раньше видела, как Роуз держался на вантах. Он двигался как молодой человек, уверенность и ярость компенсировали скованность и вес. Через несколько минут он добрался до верхней смотровой площадки, схватил подзорную трубу марсового и поднес ее к глазу.

Весь корабль замер. Даже Таликтрум молча ждал, наблюдая за капитаном. Роуз перевел подзорную трубу с приближающихся кораблей на пустынную вершину утеса и обратно. Затем он отвернул лицо и взревел — бессловесный вой явного разочарования, который эхом разнесся по всему побережью. Он посмотрел вниз, на квартердек.

— Отбой! — проревел он. — Резко на правый борт! Фиффенгурт, всех людей на паруса!

Они убегают. Таша закрыла глаза, борясь со слезами, которые подступили так внезапно. Слезы по Хастану и другим мужчинам, которые плыли на корабле вместе с ней, танцевали с ней, которых она едва знала. И двум икшелям. Она надеялась, что они все попробовали яблоки. Она надеялась, что фрукт был сладким.

«Чатранд» спасался бегством, опять. Некоторые матросы исподтишка бросали на Роуза яростные взгляды — вот вам и преданность команды, — но вскоре стало очевидно, что он сделал правильный, единственный, выбор. Существа, преследующие их (корабли, конечно, но какого рода и почему воздух дрожал над их палубами?) были все еще далеки, но разрыв уже сокращался. Когда «Чатранд» поставил брамсели и побежал, все трое сразу изменили курс. Сомнений быть не могло: они намеревались перехватить Великий Корабль.

И они были очень быстрыми. Все еще было невозможно сказать, насколько они велики или какое оружие спрятано в их темных бронированных корпусах. Но одно было совершенно ясно: если ничего не изменится, они поймают «Чатранд» в считанные часы.

Роуз попытался разбудить принца Олика, но длому только стонал и дрожал.

— Выбросьте его в спасательной шлюпке, капитан, — сказал Альяш. — И мы скоро узнаем, за ним ли они охотятся.

— Не будьте животным, боцман! — сказал Фиффенгурт. — Шлюпка может перевернуться, и он утонет во сне.

— Или его схватят и подвергнут пыткам, — сказала Таша. — Или вообще убьют. — Она бросила на Альяша взгляд, полный отвращения. — Как вы можете такое предлагать?

— Потому что, возможно, нам придется это сделать, — сказал Роуз. — Однако не сейчас. Он — козырь у нас в рукаве; королевский козырь, если уж на то пошло. Я не откажусь от него, пока нам не сдадут лучшую комбинацию.

Как благородно. Таша искоса взглянула на Роуз. Как раз тогда, когда я начинаю думать, что ты можешь быть человеком. Но затем со вспышкой горечи она подумала, что сама ничем не отличается от других: она сохранила тех, кто ей был нужен, а от остальных отказалась. Не думай так. Теперь у тебя есть мужчина, и его зовут Грейсан Фулбрич.

Когда Таша вернулась в большую каюту, она застала Марилу в своей личной каюте, перебиравшей содержимое морского сундука Таши. Книги, блузки, рубашки, нижнее белье грудами лежали вокруг нее. Застигнутая врасплох, девушка из Толяссы уронила крышку сундука на большой палец.

— Бучад! — выругалась Марила, отдергивая руку. Затем, свирепо посмотрев на Ташу, она сказала: — Хорошо, я шпионю. В конце концов, ты дала мне для этого достаточно причин.

— Что ты ищешь? — спросила Таша ровным и холодным голосом.

— Какой-то признак того, что ты не совсем сошла с ума. Ты хоть представляешь, что ты с ним делаешь?

— С Грейсаном? — испуганно спросила Таша.

Марила выглядела так, словно не могла поверить своим ушам:

— Я говорила о Пазеле. Помнишь Пазела, нашего друга? Которому предстоит провести на гауптвахте еще двадцать четыре часа?

— Он сам посадил себя туда, — сказала Таша. — Грейсан пытался помириться с ним и получил синяк под глазом за все свои усилия. — Она посмотрела на кожаную папку на коленях Марилы, из которой торчали края множества скомканных бумаг. — Это моя треклятая сумка для писем, — сказала она. — Как ты смеешь.

В сумке лежали несколько писем, которыми она дорожила — от своего отца, нескольких любимых тетей и дядей и одно особенно дорогое письмо от Герцила. Сумка все еще была завязана, но намерения Марилы были ясны. С усилием сдерживаясь, Таша обогнула свою кровать и протянула руку.

— Тебе лучше уйти, — сказала она.

Марила отдала письма. Она устремила свои непроницаемые глаза на Ташу.

— Послушай меня, — сказала она. — Я знаю, что Пазел вел себя глупо с Фулбричем, но ты вообще не проявила никакого здравого смысла. Фулбрич может быть кем угодно, Таша. И он странный. Я слышала, как вы говорили прошлой ночью.

— О, ты подслушивала, так? — Таша повысила голос.

— Я не могла не подслушивать, ты была в десяти футах от меня. Таша, он спрашивал тебя о твоем Полилексе, верно? Как ты можешь быть уверена, что книга в безопасности? Зачем ему спрашивать о ней, если он интересуется тобой?

— Потому что я сказала ему, как важно держать книгу подальше от Аруниса, — сказала Таша.

Марила посмотрела на нее, долго и пристально.

— Ты действительно его любишь? — наконец спросила она.

— Это мое дело, — сказала Таша.

— Что говорит Герцил?

Руки Таши были сжаты в кулаки:

— Он говорит, что доверяет мне. Он мой друг.

— И я.

— О, Марила, я знаю, что это так, просто...

— Просто Пазел не спал и не ел с тех пор, как вошел туда. И Нипс почти так же плох. Он довел себя до треклятой боли в животе. Он не говорит ни о чем, кроме тебя.

Таша внезапно поняла, что смотрит на ревность. Я больше не могу этого делать. Непрошеная мысль промелькнула у нее в голове; а затем, другая, укрепляя мужество: Да, да, ты можешь. Она вызвала свои воспоминания о лице Фулбрича, его нежных поцелуях на передний план своего сознания и удержала их там.

— Я думала, — услышала она свой голос, — что ты из всех людей могла бы это понять.

Марила начала запихивать одежду Таши обратно в сундук.

— Понять что? — спросила она. — Что в разгар борьбы за наши жизни ты вдруг решаешь, что предпочла бы...

— Марила, — сказала Таша почти умоляюще, — что, если это не так? Что, если это часть борьбы за наши жизни?

— Что, во имя Ям, это значит?

Слишком далеко, сказала себе Таша. Она закрыла лицо руками, оттягивая время, думая с бешеной скоростью.

— Тогда ради моей жизни, — наконец сказала она. — Ради возможности немного пожить, прежде чем я умру. Неужели это так непростительно?

— Таша, как только он получит то, что хочет, он собирается...

— Остановись! — крикнула Таша. — Черт возьми, он не какое-то животное, пытающееся затащить меня в кровать. Он даже не пытался. — Она наклонилась и подняла Марилу на ноги. — Но если он попытается, я сделаю собственный выбор. Скажи это Пазелу и Нипсу. Они подговорили тебя на это, верно?

Марила покачала головой:

— Они даже не знают, что я здесь.

Таша рассмеялась ей в лицо. Теперь, когда она начала, слова давались легче:

— Никогда больше не читай мне нотаций. Я была заперта в Школе Лорг. Ее называют Академией Послушных Дочерей, но речь шла всего лишь о том, чтобы превратить нас в жен — богатых жен, влиятельных жен. Из тех, кого никто никогда не любит, разве что пятнадцать минут за все время. Эти дьяволицы, которых называют Сестрами, они заставляли нас танцевать, как шлюх. Они сказали нам симулировать удовольствие, когда мы его не чувствовали, «в первую ночь и каждую ночь». Мой собственный отец отправил меня в это место, Марила, чтобы сделать из меня подходящий подарок, игрушку для сорокалетнего сиззи. А потом я влюбилась в парня, который влюблен в рыбу.

— Пазел влюблен в тебя. А Клист — не рыба, она — мурт-девушка.

— Рыба, — повторила Таша. — И не говори мне о борьбе за наши жизни. Красный Волк не пометил тебя, верно? Ты даже не одна из нас. — Она ткнула пальцем в грудь Марилы. — Ты думаешь, что можешь сказать мне, кого я должна любить и почему? Ты ни черта не знаешь, проклятая богами тварь. Крестьянка.

Марила в шоке уставилась на нее. Таша не удивилась бы, если бы та плюнула ей в лицо. Но вместо этого Марила просто медленно вышла из каюты. В дверях она остановилась и посмотрела на Ташу с застывшей пустотой в глазах.

— Раньше мне было жаль, что у тебя не было матери, — сказала Марила, — но она у тебя была, не сомневайся. Ее звали Сирарис.

Ветры были злобными и слабыми. Между течением и утесами едва хватало места для маневра, и ослабленные голодом люди вообще не отдыхали между галсами. Потеря высадившегося отряда потрясла и напугала их. И в довершение всего прилетел огромный темный стервятник, сел на Девочку-Гусыню и осквернил ее — худшее предзнаменование, какое только можно вообразить. Однако они не осмеливались обсуждать, что именно это предзнаменовало.

Таша пошла к трюмным насосам, которые боролись со скрытой утечкой. Было приятно погрузиться в бездумную работу. Но дальше по ряду коленчатых валов она увидела Нипса и Марилу, которые тянули вместе, мокрые от пота. Их взгляды скользнули по ней, как глаза незнакомцев. Таша заставила себя отвести взгляд.

Когда она в середине дня вышла на палубу, местность стала еще более неровной и крутой, а горы, которые казались такими далекими, стали ближе, величественно возвышаясь над утесами. Таша могла видеть скалистую точку, которую описал Болуту: один из уголков обширного полуострова Эфарок. За этим мысом лежала бухта, называемая Пастью Масалыма.

Но их преследователи уже сократили разрыв наполовину. Она подняла глаза и увидела новый флаг, сшитый портным: леопард и восходящее солнце. Это явно не имело никакого значения для преследующих кораблей.

Работа становилась все более лихорадочной. Они натянули ванты и поставили больше парусов. Роуз вызвал матросов на тонкую фок-мачту и даже выставил команду, готовую сбросить за борт их драгоценную воду. Икшели пробежали вверх и вниз по натянутому такелажу, выискивая хоть какие-нибудь признаки поломки.

Охотники были в десяти милях от своей добычи, когда «Чатранд» миновал мыс. Роуз увидел, как Альяш и Фиффенгурт обменялись взглядами облегчения. Как только корабль повернет, ветер будет на их стороне, помогая, а не мешая. А там, на западе, словно глубокий выступ из высоких скал, была бухта.

— Вы уже можете слышать шум водопадов, — сказал Болуту. И Таша действительно услышала их, далекий раскат грома. Из устья бухты поднимался белый туман, поблескивающий на солнце.

— Они не поймают нас сейчас, так, мистер Фиффенгурт? — спросил Ибьен.

— Да, парень, не поймают, — сказал Фиффенгурт, — особенно если течение там, где мы думаем. Они плывут по дальней стороне, так что им придется пересечь течение, если они хотят подобраться поближе. Это должно отбросить их назад еще как минимум на час. Мы доберемся до твоего города, не бойся.

— Если только Масалым не ненавидит этого Олика и его флаг, — сказал Таликтрум. — Иначе мы покойники. — Он указал: по всей длине утесов тянулись темные окна, из которых в залив тыкали черные железные пальцы пушек. Другие орудия торчали из башен на вершинах утесов, и еще больше из крепостей с крутыми стенами, построенных на скалах по обе стороны бухты.

— Друг или враг, Олик сказал правду о защите Масалыма, — заметил Герцил.

— Пушки? — удивился Ибьен. — Они не являются главной защитой города. На самом деле можно сказать, что в них нет необходимости.

Правдивость его заявления вскоре стала очевидной для всех. Ибо, когда они двинулись на запад вдоль берега, их взору открылась Пасть Масалыма. Большая бухта представляла собой устье реки шириной более мили. Утесы, в два раза выше тех, на которых цвели яблони, возвышались над несколькими милями песчаных отмелей, усеянных плавниками и упавшими камнями, а кончались ошеломляющим количеством водопадов. Из огромного центрального водопада ежесекундно выливалось столько воды, что ее хватило бы на сотню «Чатрандов», и он взбивал видную издалека белую пену. По обе стороны этого могучего занавеса возвышались другие водопады, великие сами по себе, хотя и маленькие рядом с гигантом. Брызги, поднимавшиеся из более глубоких расщелин, наводили на мысль о еще большем количестве водопадов, но эти места они пока не могли видеть.

На вершинах утесов стояли огромные каменные стены, которые тянулись до самого края водопада. Позади них, сквозь поднятые ветром брызги, Таша разглядела башни и купола. Утес, стена и вода: народ Масалыма действительно жил за мощными оборонительными сооружениями.

— Ни один враг никогда не брал наш город, — сказал Ибьен. — Он неприступен, как Гора Небесных Королей, и ее жители этим справедливо гордятся.

— Однако он не может быть большой морской базой, верно? — спросил Фиффенгурт. — Я не вижу ни одной лодки, ни пирса, к которому можно было бы ее привязать.

— Здесь вообще нет порта! — воскликнул Альяш. — Как, во имя чрева дьявола, мы можем починить наш старый треклятый корабль?

— Увидите, — сказал голос позади них. Таша обернулась: принц Олик вылезал из люка № 4, ему помогали Роуз и Фулбрич. Он моргнул от света, выглядя довольно слабым, и тяжело оперся на руку Фулбрича.

— Покажите им меня, джентльмены, — сказал он. — Они были бы дураками, если бы напали на судно под моим флагом, но мы никогда не можем исключить присутствие дурака. И вид людей, в конце концов, не может не шокировать.

Затем он заметил, что Ибьен стоит на коленях. Голова юноши была опущена, а руки скрещены на груди.

— О, брось, парень, это очень официально, — сказал принц.

— Я подвел вас, сир, — сказал Ибьен. — То, что они сказали, правда. Я пытался спрыгнуть с корабля и вернуться в свою деревню, и не один раз, а дважды.

— Ммм, — сказал принц. — Это, конечно, серьезный вопрос. Ибо что есть у человека, который не соблюдает своего слова?

— Ничего, сир.

— В юности я видел, как мужчины сражались с тиграми в цирковых ямах, чтобы искупить нарушенные обещания своему господину. Как тебе такое?

Несколько ближайших матросов рассмеялись. Ибьен выглядел еще более пристыженным.

— Я не могу сражаться, сир, — сказал он. — Моя мать велела мне принять обет Святых-Перед-Святыми, — он неловко взглянул на Ташу: — никогда не носить оружия и не изучать военное искусство.

— И почему она выдвинула тебе такое требование? — спросила Олик. Ибьен посмотрел вниз, на палубу.

— Отряды вербовщиков? Она надеялась, что твоя клятва убережет тебя от призыва?

Ибьен, пристыженный, несчастливо кивнул.

— Это бы не удалось, — сказал Олик. Затем он нежно коснулся лба Ибьена. — Клятва, данная матери, даже более священна, чем клятва, данная принцу, — сказал он. — Но отдал тебя мне на службу не она, а твой отец. Как бы ты мог встретиться с ним лицом к лицу, если бы тебе удалось меня бросить?

Несчастный Ибьен опустил голову еще ниже.

— Ну-ну, — задумчиво произнес принц, — держись рядом со мной, парень. Мы найдем для тебя другой способ загладить свою вину.

В этот самый момент раздался взрыв. Все вздрогнули: это было одно из орудий с материка. Но пушечного ядра не последовало. Вместо этого, посмотрев вверх, Таша увидела огненный шар, летящий с вершины утеса. Он взорвался над бухтой, пролив дождь ярко-красных искр.

— Похоже, меня уже заметили, — сказал принц.

— Вот доказательство, которое вы хотели, капитан! — взволнованно сказал Болуту. — Фейерверки всегда приветствовали императорскую семью, когда они возвращались с моря.

— Да, — сказал Олик, — и о нашей популярности можно судить по продолжительности и великолепию зрелища. — Он улыбнулся и указал на теперь уже пустое небо. — Как видите, меня узнали, но вряд ли с безграничной радостью.

Роуз повел Олика на бак — долгая прогулка для слабого принца. Двигаясь рядом с ними, Таша кипела. Дорога привела их сюда. К лучшему или к худшему. Они во власти этого длому, этого безбилетника, этого непопулярного принца. Олик показался ей хорошим человеком — но она и раньше ошибалась, катастрофически ошибалась. Что, если он предаст их? Что, если карисканцы охотились за ним именно потому, что он был преступником?

Времени удивляться не было: корабль проплыл прямо между вздымающимися утесами. На них упала тень западных скал; рев водопада стал громче.

— Мы потеряем ветер, если поплывем еще дальше, — сказал Роуз. — Что тогда?

— Они пришлют лодки с буксировочными тросами, — сказал Олик. — Нам следует немного отклониться на правый борт — сюда. — Он указал на самый глубокий угол бухты, нишу, все еще в значительной степени скрытую от глаз. Роуз прокричал изменение курса в переговорную трубку. Рулевой откликнулся, и с обвисшими парусами они заскользили дальше.

Через несколько минут они приблизились к нише. Невероятное зрелище! Стены утеса здесь сближались настолько близко, что образовывали цилиндр, открытый только спереди и поднимающийся прямо от поверхности, где плыл «Чатранд», к вершине водопада, на высоту восьмисот или девятисот футов. Стенки цилиндра были сформированы с большой точностью, с зубцами из резного камня по обе стороны от отверстия. Таше эти зубцы не понравились: они навели ее на мысль о волчьем капкане. Другой водопад, прямой, как белая коса, с грохотом низвергался в задней части этой каменной шахты и вытекал через узкое отверстие. Таша мельком увидела огромные железные колеса, наполовину скрытые брызгами.

— Вот и буксировочные тросы, — сказал Олик.

Из ниши вынырнула пара лодок, в каждой гребли по десять длому, и каждая тащила за собой веревку, которая исчезала за ней в воде. Они направлялись прямо к «Чатранду», который теперь был почти неподвижен. Но при виде людей на палубе гребцы чуть не бросили весла.

— Продолжайте! — крикнул им принц. — Не бойся! Скорее радуйтесь — это проснувшиеся люди, все в порядке.

— Чудо, милорд, — сумел прохрипеть один из гребцов.

— Очень вероятно. Но насладитесь им после того, как сделаете свою работу. Давайте, парни, мы проголодались.

Шлюпки приблизились; канаты были смотаны и брошены на палубу «Чатранда». Следуя инструкциям Олика, матросы начали натягивать канаты так быстро, как только могли. Сначала они были легкими, но вскоре стали намного тяжелее и вдвое толще. Три матроса тянули за каждый, а затем толщина канатов снова удвоилась. Теперь дюжина мужчин работала в унисон, перебегая от правого борта к левому, привязывая канаты к дальнему планширу, возвращаясь за новыми. Таким образом, наконец, они подняли концы двух цепей толщиной почти с якорные канаты.

— Прикрепите их к носу корабля, джентльмены, и ваша работа выполнена, — сказал принц.

Роуз отдал приказ. Матросы неловко привязали огромные цепи к кошачьим головам и их закрепили. Затем принц махнул лодочникам, один из них поднес к губам нечто вроде горна и протрубил восходящую ноту.

Скрежещущий звук, низкий и оглушительный, раздался где-то внутри каменной шахты, и Таша увидела, как колеса в задней части водопада медленно вращаются, как шестерни мельницы. Цепи сразу же начали натягиваться.

— Клянусь ночными богами, — сказал Роуз, — это прекрасное инженерное сооружение.

— Но вы видели только самую простую часть, капитан. — Ибьен радостно рассмеялся с палубы. — Разве это не так, мой принц?

Олик просто снова улыбнулась. Тросы натянулись, и «Чатранд» быстро и плавно прошел через узкое отверстие.

Внутри шахты было прохладнее; брызги плотным туманом накрывали палубу и пропитывали одежду, а грохот водопада заставлял кричать. Огороженная территория имела ширину примерно в три длины корабля. Здесь работали другие длому, выплывая из устьев туннелей и вплывая обратно, дуя в свистки, подавая друг другу сигналы флажками. Таша подняла глаза и увидела, что отверстия туннелей были разбросаны по всей длине цилиндра, как окна в башне, и что во многих из них стояли сигнальщики, передающие команды. Он деловито махали флагами, за исключением тех случаев, когда останавливались, чтобы поглазеть на «Чатранд».

— Может стемнеть прежде, чем мы доберемся до города, — сказал Олик, в свою очередь поднимая глаза.

— Осмелюсь сказать, — сказал Роуз. — Простите меня, сир, но вы вряд ли выглядите пригодным для такого восхождения.

Принц повернулся, чтобы посмотреть на него. «Восхождение», — сказал он и внезапно расхохотался.

Раздался звук, похожий на предыдущий скрежет, но гораздо громче и ближе. С кормы донесся крик, и Таша, обернувшись, увидела, что огромный кусок стены шахты движется, зубцы и все остальное: сдвигается, чтобы закрыть брешь, через которую они вошли. Движущаяся часть, по-видимому, начиналась на дне реки и возвышалась примерно на сотню футов над их головами.

— Не бойтесь, Ташисик, — сказал Ибьен. — С нами не случится никакого вреда. Все суда добираются до верфи таким образом.

Он указал вверх по шахте. Таша уставилась на него, разинув рот:

— Верфь... находится там, наверху?

Зубцы сцепились; движущаяся стена замерла. Вместо ниши корабль теперь находился в бассейне, закрытом стенами высотой почти почти в сто футов. Котловина, в которую все еще с грохотом низвергался могучий водопад.

— Прикажите своим людям бросить веревки, — сказал Олик. — Быстро, сэр; шахта заполнится через несколько минут.

Цепи упали с кошачьих голов. Самые нижние устья туннелей уже исчезли под поднимающимся потоком. Вверху вторая секция стены высотой в сто футов с грохотом вставала на место над первой.

— Все это сделано с помощью силы воды, — сказал Ибьен. — Вода, туннели, шлюзы. У нас в Масалыме есть поговорка: ни один враг не устоит перед Маи. Это наша река, рождающаяся далеко в горах.

— Маи защищает нас только с моря, — сказал Олик. — И в этом смысле он прав: даже армада, с ее адской мощью, проплыла мимо, не задумываясь.

— Но зачем армаде угрожать Масалыму? — быстро спросила Таша. — Разве он не часть Бали Адро?

Принц посмотрел на нее — грустным, одиноким взглядом, подумала она.

— Я не гражданин никакой другой страны, как и Блистательный Император Нахундра, мой кузен. Но я не был бы частью ни одной страны, ни одной империи, ни одной фракции любого рода, которая изрыгала бы такой смертоносный ужас из своих портов. Что касается лояльности Масалыма — что ж, я приехал сюда, чтобы это определить.

— Определить? — рявкнул Роуз. Он яростно надвинулся на принца: — Что, во имя Питфайра, вы имеете в виду, говоря определить? Вы привели нас сюда, не зная, являются ли они все еще частью вашей мерзкой империи или нет? Из этих пушек они могли бы разнести нас на кусочки!

Ибьен попятился, напуганный тоном капитана. Олик, однако, остался безмятежным.

— Они плавают под флагом Бали Адро, — сказал он, — точно так же, как многие из вас, я полагаю, носят документы о гражданстве Арквала. Говорят ли эти бумаги о ваших настоящих чувствах? Будете ли вы творить добро или зло, когда перед вами будет последний выбор? Конечно нет. Мы должны искать более глубокие истины, чем флаги, капитан.

— Откуда ты знаешь об Арквале, будь прокляты твои глаза?

Принц задумчиво улыбнулся ему:

— Глаза — единственное место, где можно искать правду, и, возможно, самое лучшее, когда все сказано и сделано. Я бы сказал, что нас проклинает кожа, а не глаза. Действительно, лучше не следовать примеру змей, драконов и эгуаров, которые избавляются от глаз, когда они перестают быть полезными.

Внезапно он схватил капитана за предплечье. Больше не слабый и не притворяющийся слабым. Роуз был явно поражен его силой. Только Таша и сам Роуз знали, что рука Олика накрыла шрам Красного Волка.

— Это нелегкая задача — сбросить кожу, — сказал принц. — Давайте будем помнить об этом в ближайшие дни.

И с этими словами Олик Ипандракон Тастандру Бали Адро пробежал через бак, с кошачьей грацией прыгнул на поручни, удержал равновесие — и нырнул с высоты семидесяти футов прямо в пену.

Пробили тревогу. Роуз отправил полные орудийные расчеты на их посты. Второй раз за неделю моряки и турахи приготовились к штурму.

И все же на этот раз бешенство было слегка наигранным. Корабль явно был в ловушке. Столб воды уже поднял их на сотню футов и продолжал быстро поднимать. Возвышающиеся друг над другом огромные каменные шлюз-ворота свидетельствовали об их беспомощности. Пробиться на свободу было невозможно.

Маленькие суденышки скрылись в туннелях. Стоя на квартердеке с разинутым ртом, мистер Фиффенгурт заметил принца Олика на другой стороне бассейна, который плавал в воде, пока шахта не заполнилась настолько, что он смог добраться до одной из лестниц, вырезанных в ее стене. Затем Олик вскарабкался по лестнице в другой открытый туннель, где еще больше длому встретили его с поклонами. На корме «Чатранда» мистер Альяш подпрыгнул при звуке очередного всплеска и обнаружил у своих ног пару сандалий. Ибьен тоже спрыгнул с корабля.

Огромные пузыри воздуха лопались, туннели заполнялись. «Чатранд» мягко и беспомощно поворачивался по кругу. Каким-то образом бурлящая вода никогда не приближала его к ярости самих водопадов.

Они поднимались так же плавно, как любой грузовой поддон из трюма корабля. Но на этот раз грузом был сам корабль, а поддоном — вода, столб воды, быстро поднимающийся на девятьсот футов. Представляю себе разрушения, с содроганием подумала Таша, если все эти ворота откроются одновременно…

Потребовалась большая часть часа, чтобы добраться до вершины утеса: часа, в течение которого люди стояли, как статуи, глядя вверх и почти ничего не говоря. Небо над ними потемнело. По краю шахты появилось несколько факелов.

Последние ворота с грохотом встали на место. Внезапно из вороньего гнезда послышались крики изумления, затем закричали марсовые и лучники на боевой вершине. А потом вода перестала подниматься. Верхняя палуба оставалась примерно в тридцати футах ниже верхнего края бассейна.

— Что происходит? — спросил Фиффенгурт. — Водопады все еще льются. Почему мы стоим на месте?

— Поскольку вода все еще поступает, — сказал Герцил, — мы можем предположить, что она также вытекает.

— В равном объеме, — сказал Роуз. — Наши хозяева открыли какие-то другие ворота. Они удерживают нас там, где мы есть.

— Где это, капитан? — спросил Нипс. — Черт возьми, я хочу посмотреть.

— Ундрабаст! Отставить! — прогремел Герцил. Но мечник не был офицером, а офицеры не сказали ни слова. Нипс и Марила прыгнули на ванты фок-мачты. Таша прыгнула прямо за ними, и с усилием начала карабкаться. И вдруг она поняла, что десятки моряков делают то же самое. На другие мачты тоже взбирались мужчины и мальчики, столько, сколько могли выдержать ванты. Ветер приносил запахи древесного дыма, водорослей и сухих каменных улиц. Все моряки достигли обзорной высоты примерно в одно и то же время. И затаили свое коллективное дыхание.

Их окружал огромный город. Он, несомненно, был в три раза больше Этерхорда, величайшего города Севера. Он раскинулся на холмах — город каменных домов с соломенными крышами, темный и неподвижный в сгущающейся ночи. Узкие башни с острой крышей и продолговатые купола отбрасывали тени на нижние строения. «Чатранд» поднялся внутри массивной городской стены со множеством башенок.

Но все это было на расстоянии. Теперь Таша увидела, что наполненная водой шахта на самом деле заканчивалась не там, где она предполагала: шахта расширялась, превращаясь в широкую впадину, похожую на бокал на ножке. В этом верхнем бассейне еще не было воды, хотя его явно можно было наполнить.

Над впадиной возвышался длинный мост, поддерживаемый каменными арками и заканчивающийся круглой платформой с перилами, возвышающейся над шахтой, в которой плавал «Чатранд». Даже сейчас по мосту бегали темные фигуры, некоторые несли факелы, их серебряные глаза сверкали в свете огней. Они кричали друг другу в сильном возбуждении. Огромное количество собак прыгало у их ног.

— Там верфь! — крикнул кто-то. Так оно и было: действительно, весь восточный край бассейна представлял собой темное нагромождение кораблей — кораблей в сухом доке, стоявшем на сваях; кораблей, плавающих в герметичном шлюзе, из которого торчал их такелаж, как ветви зимних деревьев. Кораблей, потерпевших крушение и брошенных на сухой, пустынной площади.

Таша посмотрела на могучую реку. Над водопадом она сбегала чередой невысоких каскадов и походила на гигантскую лестницу, каждая ступенька которой была обрамлена статуями из белого камня — животными, лошадьми, длому, людьми, — возвышавшимися над скромными домами. Далеко на юге снова вздымались утесы. Там был еще один могучий водопад, а над ним еще больше крыш и башен, смотревших вниз на город.

— Наступила ночь, — сказал Болуту, который стоял рядом с Нипсом. — Почему в городе так темно? В окнах должны быть лампы — бесчисленные лампы, а не эти несколько. Я не понимаю.

На платформе в конце моста появились длому. Они перегибались через поручни, глядя вниз на корабль, могучий и беспомощный. Они указывали, кричали, в шоке хватаясь друг за друга. Света было как раз достаточно, чтобы они поняли, что экипаж — люди.

— Ташисик!

Голос Ибьена. Таша увидела его, взволнованно машущего с платформы. Другой длому искоса поглядел на него и слегка отошел. Как будто, приветствуя одного из них, Ибьен сам стал почти незнакомцем.

Она помахала рукой. Ибьен говорил и говорил, объясняя; его соотечественники, казалось, не обращали внимания на его слова.

— Пазел должен быть здесь, — сказал Нипс. — Он должен быть с нами, прямо сейчас, и видеть это.

— Да, — с чувством сказала Таша, поворачиваясь к нему. Но отстраненность в глазах Нипса подсказала ей, что его слова предназначались только Мариле.

— Неужели они говорят? — крикнул кто-то сверху. — Послушайте! Послушайте, они говорят!

Болуту рассмеялся:

— Конечно, они говорят, братья! На этом корабле нет ни одного тол-ченни! Приветствую! Я Болуту из Истолыма, и прошло много времени — ужасно много времени — с тех пор, как я ходил среди своего народа! Я хочу черного пива! Я хочу засахаренный папоротник и речных моллюсков! Сколько времени пройдет, прежде чем вы доставите нас на берег?

Его вопрос был встречен молчанием. Люди на мосту зашевелились, как будто все надеялись, что заговорит кто-то еще. Затем Ибьен напугал всех, проскользнув под перилами. Глухой к крикам своих соотечественников, он вскарабкался на карниз последней каменной колонны. Это было так близко, как только можно было подобраться к кораблю. Несколько понизив голос, он снова позвал их.

— Его светлость, Иссар Масалымский, должен решить, как приветствовать вас. Но не бойтесь. Мы добрый город и не оставим вас надолго в беде.

— Пока мы не потонем в этом треклятом колодце, — с иронией отозвалась Марила.

— Ибьен, — позвал Нипс, — где принц Олик, и почему, во имя Девяти Ям, он прыгнул за борт?

— Его величество отправился в Верхний Город, — сказал Ибьен, — во дворец Иссара. Я уверен, что он хорошо отзовется о вас — в целом.

— Почему вы нас бросили? — сердито крикнул марсовый бизань-мачты, мистер Лапвинг.

— Я никогда не был вашим пленником, сэр, — парировал юноша, — и Олик велел мне сойти с ним на берег. Как вы знаете, я дал ему свое обещание.

— Никчемное обещание, — крикнул Альяш.

— Жители Масалыма, — сказал Болуту, повысив голос, — почему в ваших домах не горит свет?

— Потому что мы все здесь и пялимся на вас, — отважился кто-то, и длому на платформе рассмеялся. Таша почувствовала покалывание по коже: это был принужденный и нервный смех. Смех, подобный занавесу, задернутому над трупом.

— Ибьен, — крикнула она, повинуясь внезапному порыву, — у нас заканчивается еда.

Длому наверху притихли и задумались.

— Я сказал им, Ташисик, — сказал Ибьен. Затем внезапно он бросил на нее лукавый взгляд. — Среди нас есть поговорка, что даже после ста богатых поколений длому никогда не забудут чувство голода. И море и земля пусты. Оттуда я, оттуда ты. В деревне моего отца нас до сих пор учат этим стихам. Ты же знаешь, мы там старомодны.

Из толпы наверху донесся новый вид ворчания. Таша увидела, как Болуту отвернулся, пряча улыбку.

— Мы накормим их, глупый мальчишка, — крикнул кто-то. — За кого ты нас принимаешь?

Послышались неловкие кивки, но никто не пошевелился. Флаг с изображением солнца и леопарда развевался на ветру. Затем очень старая женщина-длому закричала голосом, похожим на визжащий шарнир:

— Вы люди!

Это было похоже на обвинение.

— Совершенно верно, мэм, — отважился сказать Фиффенгурт.

— Люди! Человеческие существа! Почему бы вам не сказать нам, как долго?

Капитан Роуз, злобно нахмурившись, посмотрел вверх и повторил ее слова:

— Как долго?

— Расскажи нам! — снова закричала старуха. — Ты думаешь, мы не знаем, зачем ты пришел?

Теперь другой длому набросился на женщину, настойчиво заставляя ее замолчать. Женщина вцепилась в перила, крича, ее распущенные волосы упали ей на лицо:

— Тебе не одурачить нас! Ты мертв! Каждый из вас мертв! Вы приплыли на корабле-призраке из Правящего Моря, и вы здесь, потому что настал конец света. Давай, скажи, как долго нам осталось жить!

Глава 13. ЛИЦА В СТЕКЛЕ

26 илбрина 941

Есть гости, есть заключенные, и, очень редко, лица, чей статус в доме настолько необычен, что никто не может присвоить им категорию. Среди последних был стареющий мужчина с лысой, испещренной венами головой и широкими плечами. В течение трех месяцев он тайн жило в Северной Башне королевского дворца Симджаллы, в удобной круглой комнате с полупрозрачным стеклом на окне и постоянно потрескивающим огнем в очаге.

Один факт делал его случай еще более необычным — о его присутствии, о самом его существовании было известно всего трем людям на Алифросе. Одной из них была тихая и внимательная медсестра средних лет, которая втирала масло дерева бризор в его жесткие пятки. Другой был врачом, который хвалил его за привычку к ежедневной гимнастике. Третьим был король Оширам, монарх Симджи. Медсестры не знала имени своего молчаливого пациента. Только мужчины знали, что он был отцом Таши, адмиралом Эберзамом Исиком.

Прошло всего две недели с тех пор, как он вспомнил свое имя, которое выдавили из него за семь недель, проведенных под землей, выдавили вместе с бо́льшей частью памяти и всей гордостью. За это время он стал чем-то вроде кирпич-стейка, ненавистного продукта на флоте, которым он давился десятилетиями — соленая говядина, высушенная в духовке от долгоносиков и сырости, пища, которую приходилось обрабатывать зубилом. После недельного погружения в рассол стейк мог размягчиться и снова что-то впитать, или нет. Так было и с адмиралом. Его буквально вытащили из духовки. Из печи в забытом подземелье под Симджаллой, где он забаррикадировался от крыс-монстров.

Исик был крепким старым ветераном, мускулистым и внушительным даже в алой пижаме, своей новой одежде, сидящей так же неловко, как и боевая форма. Он часами пялился на свои тапочки или на свою кровать. Он пережил не только крыс, но и зависимость от дыма смерти — и доктор пытался помочь ему от нее освободиться.

— Коварство не поддается описанию, — сказал врач королю. — Дым смерти у него в крови, моче, даже в поту. У больного должны быть все видимые признаки: носовое кровотечение, одышка, онемение кончиков пальцев. Он не страдает ни от чего из этого, хотя его внутренняя боль — классический дым смерти. Кто-то не хотел, чтобы он догадался — ни он, ни кто-либо другой. Но единственный способ избежать этих явных признаков — очень медленно увеличивать воздействие наркотика на жертву — ужасно медленно, Ваше Величество. Тот, кто сделал это с ним, обладал дьявольским терпением.

Для доктора Исик был возвращением в молодость: будучи студентом-медиком, он работал с ветеранами Второй Морской Войны. Вот уже много лет он был личным врачом короля и знал, что монарх ему доверяет. Он не боялся короля, который был почти достаточно молод, чтобы годиться ему в сыновья. Но врач видел абсолютное предупреждение в глазах Оширама, когда монарх заставил его дать клятву хранить тайну.

— Ни шепота, ни взгляда, ни кашля, ты меня слышишь? Они его убьют. Я не говорю тебе отрицать, что ты ухаживаешь за пациентом в Северной Башне. Я говорю тебе, что ты никогда не должен отрицать. Эти люди — мастера своего дела. Имперские мастера, мастера Арквала. По сравнению с ними наши собственные шпионы — идиоты. У них был бункер внутри наших стен, под руинами дворца Миркитжи, и мы ничего не подозревали. Ты должен постараться даже не думать о нем, за исключением тех случаев, когда ты входишь в его комнату и запираешь дверь на засов.

Доктор нахмурился и вздрогнул от страха, но менее тщательным не стал. Чай из кровавого корня, который он прописал, хоть и немного, но утолил тягу Исика к дыму смерти. Свежая зелень и козье молоко придали цвет его коже.

Но память оказалась менее склонной возвращаться. Они дали ему зеркало; Исик повернул его к стене. После того, как он вернул себе свое имя, он снова потянулся за зеркалом, но в тот момент, когда его пальцы коснулись рамки, он почувствовал предупреждающий шок. Лицо, которое он там увидит, могло быть слишком полным обвинения, слишком осведомленным.

Маленькая птичка-портной уговаривала его набраться терпения:

— У нас впереди еще несколько месяцев зимы, друг Исик. Нет причин беспокоиться или спешить. Вы, люди, живете так треклято долго.

Он был разбуженной птицей, конечно, и достаточно мал, чтобы пролезть через отверстие на уровне глаз в полупрозрачном стекле окна. Король оставил это крошечное отверстие, чтобы Исик мог смотреть вниз на территорию дворца: мраморный амфитеатр, красные листья, кружащиеся над лягушачьим прудом, игра теней в Роще Предков. Супруга птицы не была разбужена, и это давило ему на сердце. Они вырастили три кладки яиц за три года, и ни в одном из птенцов не зажглось мышление до того, как они вылупились и улетели.

— Я знаю вероятность, более или менее, — сказал он Исику, чопорно откусывая крошки содового хлеба, которые адмирал приберегал для него каждое утро. — Но правда в том, Исик, что я прочесываю город. И ищу даже за его пределами, на пастбищах, хотя там охотятся ястребы. Она очень хороша, моя маленькая Бледное Горлышко, она очень быстрая и преданная. Но если бы появилась разбуженная птица... не знаю, что бы я сделал.

При этих словах он внезапно и сильно захлопал крыльями:

— Я ненавижу себя! Я негодяй! Но, рассказав тебе, я каким-то образом делаю все это терпимым. Я бы доверил тебе свою жизнь, Исик.

Адмирал коснулся гладкой головы птицы сбоку. «Секреты», — пробормотал он. Птица пришла в восторг и от волнения рассыпала все крошки по полу. Это был всего лишь третий раз, когда Исик заговорил с момента появления во дворце.

Исик знал, что его собственный долг благодарности был намного больше, чем у птицы. Крошечное существо не знало, но оно заговаривало ночные кошмары, его щебет распугивал крыс. Исик больше не чувствовал, как они царапают края его одеял, и не слышал, как они скребутся в дверь. Он всем сердцем жаждал поговорить с птицей и с королем, когда у монарха будет время для визита. Но его разум был все еще заморожен, захвачен ужасной пустотой, и слова, подобно глыбам льда, закупорившим реку, отказывались течь.

Так скромны его победы. Когда он говорил в прошлый раз, с ним была только медсестра. Он уставился на нее и вдруг рявкнул: « Марионетки!» Она почти закричала, затем в ужасе прикрыла рот рукой. Ее тоже предупредили, чтобы она не привлекала внимания к комнате.

— Марионетки, сэр? — прошептала она в ужасе.

Исик кивнул, руки сжаты в кулаки, рот шевелится, лицевые мышцы напряжены.

— Все вы, — сумел прохрипеть он, — маленькие люди, просто марионетки, увидите.

То, что она не обиделась, было показателем ее доброты.

Это было на прошлой неделе. А когда я заговорил в первый раз? Это было, когда Сирарис вернулась в его сознание. Сирарис, его предательница, его отравительница — даже его собственность, в течение года, когда император заставил его принять ее как рабыню. Ужасно быть одним из немногих мужчин, оставшихся в Этерхорде, чтобы владеть другим человеческим существом. Ужасный секрет, о котором он молился, чтобы птица никогда не узнала. Вроде того факта, что его дед выжил, застряв в Тсордонах со сломанной ногой: он питался телами своих павших товарищей, попавших в засаду и убитых мзитрини. Немного мяса из бедра каждый день в течение четырех недель, пока не растаял снег и горный патруль не нашел его, почти замерзшего, у догорающего костра.

Как он боготворил ее: Сирарис, его законная супруга, более возбуждающая, когда она зевала или кашляла, чем мать Таши в разгар занятий любовью; Сирарис, единственная женщина, прикосновения которой когда-либо заставляли его плакать от радости, хотя с первой ночи (ее поцелуи — поцелуи рабыни; ее стоны экстаза неотличимы от боли) часть его подозревала, что эта радость была взята взаймы у дьяволов, и их процентная ставка ему не по средствам.

Она всплыла в его памяти из-за смеха. Король Оширам завел новую любовницу, танцовщицу, спасенную из какого-то борделя в Баллитвине, как он сказал. Ужасно застенчивая и неземно прекрасная: именно из-за нее король теперь так редко его навещал. Дворец был большим, и эта девушка, очевидно, посещала большую его часть — хотя, конечно, не Северную Башню. Тем не менее, один из любимых покоев короля находился всего двумя этажами ниже, и однажды он привел ее туда, и Исик услышал ее смех. Это потрясло его после нескольких месяцев молчания. Он вскочил на ноги и произнес одно слово: «Сирарис». Потому что это был ее смех. Как удивительно слышать его снова!

Конечно, было бы совсем не замечательно, если бы это действительно была Сирарис. Ибо, несмотря на всю пустоту, которая оставалась внутри него, несмотря на похоть, сопровождавшую смех, Исик внезапно понял: это сделала Сирарис, накормила его дымом смерти, вступила в сговор с его мучителями, хотела его смерти.

К счастью (да, к счастью; он должен четко это понимать) Сирарис умерла. Но смех этой девушки! Идентичный, идентичный. С того дня он постоянно прислушивался к ней, двигаясь как можно меньше, чтобы, издав какой-нибудь слабый звук, не пропустить ее. Время от времени он опускался на колени и прикладывал ухо к полу.

Во время своего следующего визита король рассказал о девушке в состоянии, близком к бреду. Он хотел бы сделать ее королевой, хотя его возможная невеста уже была выбрана. Он отметил, какой умной она была «в своей тихой, внимательной манере». Он сказал, что ревнует ее к каждому мужчине в замке. Ревнивый и боязливый. Больше всего на свете он хочет обеспечить ее безопасность.

Однажды жизнь птицы-портного изменилась. Он подружился с уличным псом, сказал он Исику. Неряшливое коротконогое существо, тоже пробужденное, которое спит на куче мешков за шляпной лавкой и выпрашивает объедки у поваров с Уллупридов в таверне через переулок. Пес был общительным и уверенным в себе, хотя и не заговаривал с кем попало. Действительно, у него была строгая политика, или, как он выразился, «план выживания». Он разговаривал с людьми только в самых отдаленных уголках столицы, очень далеко от своего переулка.

— И никогда с группами. Всегда на расстоянии, с четким путем отступления. Я не собираюсь быть схваченным и выпоротым на каком-нибудь бродячем карнавале, стать рабом, показывать фокусы или предсказывать судьбу до конца своих дней. Невозможно быть слишком осторожным, птичка. Просто радуйся, что у тебя есть крылья.

Несмотря на все это, пес был немного сплетником и еще больше любил подслушивать. Когда мутировавшие крысы ворвались в город, несколько разбуженных животных выдали себя, крича о помощи или выкрикивая молитвы, когда монстры атаковали. Некоторые были убиты, другие подружились; многие рассчитывали на неспособность людей отличить их от их не проснувшихся сородичей (одна ворона или уличная кошка очень похожи на другую), а позже вернулись к своему старому, скрытому образу жизни.

— Но мы с собакой намерены найти наших разбуженных родственников, Исик, — сказала птица. — Кто знает, сколько их там? Двадцать? Пятьдесят? Мы можем помогать друг другу, учиться друг у друга. Пес все это продумал.

— О-осто... — выдавил Исик с огромным усилием.

— Осторожность? О, мы будем, обещаю. И я никогда не брошу тебя, мой друг, и не упомяну о тебе ни одной живой душе, человеку или животному. Оширам ужасно добр к тебе, и у него, должно быть, есть свои причины скрывать тебя, хотя я и не могу даже начать догадываться, в чем они заключаются.

— Отт.

— Отпустить что? Отпустить тебя? Ты имеешь в виду, что король держит тебя в плену?

Исик покачал головой. Отт был кто, а не что. Опасный, смертельно опасный кто. Исик мог вызвать лицо (поврежденный глаз, мерзкая ухмылка), хотя он не мог вспомнить ничего конкретного об этом человеке. Он далеко, внезапно подумал адмирал. Но это почему-то не означало, что он не мог нанести удар.

Проходили недели. Иногда птица впадала в уныние: она сидела на крыше храма и осмеливалась выкрикивать слова на языке Симджы, а затем наблюдала за черными дроздами и крапивниками, которые порхали от района к району, от дерева к дереву, ни один из них не проявлял ни малейшего признака понимания. Но на следующий день он мог быть вне себя от радости и прийти к адмиралу с рассказами о какой-нибудь новой дружбе или мечтами о будущей жизни, когда животным и людям больше нечего будет бояться друг друга и они будут жить в мире.

Однажды он и пес познакомились с феннегом, одной из гигантских нелетающих птиц Симджи, на которой ездили курьеры и констебли по всему шумному городу. Феннег знал о них уже некоторое время, но только сейчас набрался смелости заговорить. В их первом разговоре феннег поделился секретом: недавно он доставил посылку в дом ведьмы.

Она была темноволосой женщиной с материка, которая жила одна недалеко от Восточных Ворот. Она подмигнула феннегу странно понимающим взглядом и сказала наезднику, что его птица выглядит необычайно умной. Всадник был застигнут врасплох: он знал, что феннег был разбужен, но никогда не говорил об этом ни единой живой душе из страха, что кто-нибудь может забрать его скакуна.

— Мы с псом собираемся взглянуть на эту ведьму, — сказала птица-портной Исику. Адмирал кивнул: это была прекрасная идея. Несколько дней спустя птице было что рассказать еще.

Ее дом имел отдельный двор и полуразрушенный сарай. Она заметила птицу, наблюдавшую за ней из верхнего окна сарая, и с первого взгляда поняла, что та проснулась. Когда пес небрежно прошествовал мимо ворот внутреннего двора, она резко подняла глаза и рассмеялась:

— Это превращается в таверну. Что ж, заходи, грязная тварь, твой приятель уже здесь.

Пес в тот день не зашел — его план выживания запрещал такой шаг. Но во дворе было две калитки, и женщина начала оставлять их приоткрытыми, а также указала на дыру на уровне земли в задней части полуразрушенного сарая: еще одно средство побега. Она поставила тарелку с сухой кукурузой для птицы и оставила суповые косточки для собаки. К концу недели они оба пришли к выводу, что она не хотела причинить вреда.

— Она говорит нам, что мы желанные гости, в любое время, — сообщила птица Исику.

— Счастье, — ответил он, имея в виду, что он счастлив за птицу.

— Нет, — сказала птица, — я не верю, что она очень счастлива. Она часто говорит о войне. Она машет рукой над городом и говорит, что мы увидим, как он сгорит. Не пойми меня неправильно: она не бредит; на самом деле она довольно представительна — даже привлекательна, когда причесывается. И у нее красивое имя: Сутиния.

Исик подержал имя во рту: Сутиния. Оно слабо мерцало в темноте, куда не мог проникнуть его разум.

— Я начал сомневаться, что она вообще ведьма, — продолжила птица, — но не после того, что пес рассказал мне прошлой ночью. Он был у нее накануне: я был со своей немой подругой, рассказывал истории, плел веточки. Ты знаешь, что он видел, как сделала эта женщина, Исик? Просунула руку сквозь стену! Насквозь! Не пробила кулаком, не с насилием. Она просто протянула руку сквозь прочную кирпичную стену рядом с каминной полкой и достала пузырек с дымом.

Исик приподнял бровь:

— Дым.

— Очень хорошо, Исик! Это был дым: бледно-голубой дым, который светился слабым светом и клубился, как жидкость в стакане. Мгновение спустя она вытащила еще один пузырек, и дым в нем был красным. Пес спросил ее, что бы это могло быть. «Сон-эссенция, — сказала она. — Чистейший нектар разума, образующийся в душе перед началом сна. Когда сон рушится, эссенция покидает нас навсегда и впадает в тот темный поток, который называется Рекой Теней. Но если ты извлекаешь его именно в этот момент, перед сном, у тебя есть связь с разумом сновидца. Ты можешь заглянуть в дым и увидеть его сон, в ту ночь или в любую другую. И если у тебя есть навык, ты можешь подарить ему новые сны, конкретные сны, которые ты для него выберешь. На Алифросе мало кто обладает таким умением, но я — одна из них».

«Чья сон-эссенция у тебя там?» — спросил пес, снова начиная ее бояться.

«Моих детей, — ответила женщина. — Много лет назад я ее взяла. Этим я не причинила им вреда, но причинила вред другими способами. На мгновение она помрачнела и притихла, затем взяла по флакону в каждую руку. — Это единственное имущество, которое мне дорого во всем мире. Я живу в страхе их потери и никогда не осмеливалась дарить своим детям сны, чтобы не сделать существование этих флаконов известным нашим врагам. Они могут чуять магию даже лучше, чем вы можете чуять еду. Но я больше не могу ждать».

Она попросила пса лечь во дворе и залаять, если кто-нибудь приблизится. Он так и сделал и услышал ее шепот внутри. Однако в какой-то момент любопытство пересилило его, поэтому он положил лапы на подоконник и заглянул в комнату. Женщина прижимала красный флакон к щеке. Она погладила его, переместила на другую щеку, затем закрыла глаза и подышала на стекло. Затем она поставила его на стол и опустилась на колени, как будто собиралась помолиться.

Сначала пес больше ничего не увидел. Затем дым, казалось, прошел прямо сквозь флакон, точно так же, как рука женщины прошла сквозь стену. Над столом образовалось облако, и внутри него пес увидел мальчика в гробу — живого, как ты понимаешь, и пытающегося сбежать. Пес был так напуган, что отвернулся и лежал, дрожа, на ярком солнце внутреннего двора, пока не пришла женщина и не сказала ему, что он может идти.

На следующее утро король ворвался в покои с подарками в виде грецких орехов и миндального печенья.

— Ваше Величество, — сказал Исик. При звуке голоса Исика король отложил подарки и схватил его за руки.

— Великолепно, парень, великолепно! Попробуй что-нибудь еще!

Исик улыбнулся, поерзал, прочистил горло.