Лилея

ГЛАВА XXI

— Дени был меньшим братом отца моего, — начал господин де Роскоф, когда они уселись на груде высыпавшегося из бочки металла: больше сидеть было не на чем. — Однако ж духовного поприща никто от него не ожидал. С малых лет мальчик являл нрав столь дикий и необузданный, что дед мой не уставал благодарить Господа за то, что не этот отпрыск возьмет на себя ответственность за фамильное достояние и судьбы многих людей. Местный кюре хоть режь отказался давать ему уроки, в школу же сам дед побоялся Дени определить в рассуждении, что его там засекут до смерти в тщетных попытках исправить. Единственною, быть может, хорошей чертою мальчика был живой интерес к морскому делу. Понадеявшись на оный, родитель с четырнадцати годов определил мальчика во флот. Каково же было горе деда, когда довелось ему узнать, что три года спустя юноша дезертировал. След его затерялся в портовых притонах. Семь лет о Дени де Роскофе не было ни слуху ни духу, и за эти годы опечаленный родитель его отошел в мир иной. Сколь же изумлен был мой отец, когда однажды поутру слуга доложил, что его просит принять младший брат. Ожидая худшего и надеясь всем сердцем на лучшее, отец поспешил в гостиную прямо в халате. Человек, без смущения расположившийся в комнате, было показался ему незнаком. Был он смугл как гишпанец, и не враз брат понял, что сие — загар, слишком густой для наших краев. Одет он был дорого и щегольски, однако ж наряду не доставало умеренности и вкуса. «Где был ты все эти годы, Дени?» — воскликнул отец, раскрывая объятия. «В Новом Свете, Симон», — с усмешкою отвечал тот. «Так что ж воротило тебя из сих сказочных краев? — спросил отец, уже переборовши волнение. — Сложно мне поверить, будто тебе вдруг захотелось повидать родню». — «Меж тем это правда, — отвечал авантюрист, ибо все обличало в Дени авантюриста. — В некоторой мере, во всяком случае». — «Объяснись, брат». — «Меня воротила сюда война за Гишпанское Наследство. Дело обещает быть веселым, да и надоело мне жариться на Карибской сковородке. Побывать в пекле я и после смерти успею». — «Ты хочешь сражаться под командованием де Турвиля?» — спросил отец, предпочтя не замечать дурных слов: к тому ж слова человека бывают часто хуже его дел. «Никак не хочу, — поморщился Дени. — Потому-то я и вспомнил о родственных связях. Симон, мне нужен изрядный заем». — «Для чего надобны тебе деньги?» — «Не бойся, брат, не для игры в кости. Эких же ты, однако, обо мне мыслей. Хочу я снарядить собственный корабль. У одного купца как раз выставлен в доке такой, каков мне надобен. Зовут его «Петух Нанта», и по всему судя, сей петушок в хороших руках будет бойцовый. Он пообходился в пяти рейсах, однако ж еще нов. Я хотел фрегат, но сей корвет будет даже лучше фрегата. Надели меня деньгами, Симон, хотя бы на основной взнос». Отец мой был ввергнут в сомнения. С одной стороны, как я уже упомянул, Дени глядел авантюристом, следовательно — жестоким и алчным негодяем. Стоит ли множить во сто крат силу такого молодчика? Но вить была и другая сторона. Противу Отечества ополчились англичане с голландцами, а с ними вместе и многие из германцев. Нам же союзниками — Гишпания с Италией, да много ль с того толку? Военная слава гишпанцев канула в Лету. Италианцы ее сроду в водных баталиях не стяжали. Не лучше ль оборотить жестокий нрав и корыстные цели Дени к пользе Отечества? «Ты, верно, размышляешь, что тебе с того проку, Симон? — дядя на свой лад понял колебания отца. — Но ты, я слыхал, надумал жениться. Флибустьеры меж тем не женятся, разве что на рее посредством петли. Твои наследники сделаются когда-нибудь и моими». — «Мы слишком молоды оба, брат, чтобы о том загадывать, — оборвал его отец. — У меня еще вовсе нету наследников. Но я помогу тебе с покупкою корабля». Вскоре корвет был куплен, к немалому удовольствию Дени, который тут же выправил себе патент на каперство, и затем от него снова долго не было вестей. Я не утомил тебя столь нудным рассказом, дочь моя?

— Что Вы, батюшка! — с живостью возразила Нелли. — Я только в романах читала о пиратах, а тут вдруг такой в своей родне!

— Ах да, Империя Российская слишком мало граничит с морями, чтоб пиратство в русских семействах было явлением заурядным. — Господин де Роскоф непроизвольно привычными движеньями разминал перстами свое колено. Болит, небось. Если уж Филиппа, в его-то годы, колени давно мают… Что поделать, фехтованье сушит сустав изнутри. Никакого лекарства от сей «дворянской хвори», как называет таковую досаду Параша, быть не может. — Во Франции же редко какая семья не держит подобного скелета в шкафу. Дива нет в том, что Дени де Роскоф был пират, но он был пиратом на диво удачливым. Единственным, что удручало моего отца, были слухи о чудовищных жестокостях, а сии слухи составляли свиту его славы. Я называю пирата пиратом, никакие патенты не могут прикрыть сути стервятника, дочь моя, и чаю, что гнусное явление каперства рано или поздно будет избыто в цивилизованном мире. Но опущу тут два десятка лет. Успел я родиться, осмыслить мир, потерять отца. Существование дядюшки Дени, уже удалившегося на покой и перестроившего этот самый домик в родном Роскофе, не слишком занимало меня до того дня, как был я вызван из Парижа к одру его болезни. С немалой досадой оторвался я от своих штудий. Из какого пустяка он зовет меня? Дядю я видал всего год тому, он был крепок и бодр. Да и с чего бы не быть крепку и полну сил мужчине, едва перевалившему за сорок пять годов? Возраст отнюдь не стариковский. Тем не менее я поступил так, как велела обязательность к старшим. В Роскоф я прибыл поздним вечером, но однако ж, отправив вещи со слугою домой, поспешил к дяде. В деревне ложатся спать рано, но еще издали я заметил в окнах свет, точившийся через ставни. Мне отворил какой-то старик слуга в халате и ночном колпаке, верно я поднял его с постели. Дряхлый старик, растерявший все зубы — я подумал еще, что дядя не зря слывет прижимистым. Не много проку от такого лакея, да верно дешево он обходился. Свеча в оловянной плошке в руке старика дрожала, разбрасывая тени по стенам.

«Антуан, племянник, я рад, что дождался тебя, — прошамкал он провалившимся ртом. — Уж не чаял свидеться».

Я застыл как вкопанный. Этот обтянутый кожею череп, этот беззубый провал рта, эта слабосильная рука! Нет, я не узнавал в дряхлом старце дядю Дени, разум мой отказывался верить подобному жуткому преображению.

«Ты удивлен, племянник, — дядя усмехнулся со смутно знакомою физиогномической ужимкою. — Не будь глупцом. К чему стоять в сенях, пройдем к огню, я совсем озяб».

Я проследовал за ним к камину.

«Я немало постранствовал по свету, — продолжил он, укутавшись в меховую накидку. — В краях, где не живут белые люди, живут черные хвори. Такие нам здесь и не снились, посему та, коей я подвержен, не имеет названия ни на одном европейском языке. Имя гадины на родном ее наречии покажется тебе бессмысленным кряканьем и свистом, посему стоит ли ее называть?» — «Давно ль Вы больны, дядя?» — произнес я наконец: язык мой заплетался от столь сильного потрясения. «Лет двадцать пять, — отвечал он со смехом. — Тебе непонятно? Еще бы. Сия хворь долго тлеет в теле, но вспыхивает всепожирающим пожаром. С чего б иначе я перестал ходить в море сорока трех годов от роду?! Тогда я заметил первые признаки ее гнусного пробуждения. Но пустое, у нас нынче ночью немало дел. Мне вить остались считанные часы, Антуан».

Сие казалось странно, невзирая не ужасный вид свой и слабосилие, дядя казался вполне бодр. В те годы я полагал еще, что умирающие непременно лежат в постеле своей, если ж человек ходит — до смерти далёко. Однако ж я не стал прекословить.

«Еще когда ты был ребенком, я обустроил в сем дому тайник, хоть и бывал в нем нечасто, — продолжил дядя, прикладываясь к стакану с ямайским ромом, его излюбленному отвратительному напитку. Но мне так лучше даже «синяя погибель» англичан. — Не дождись я тебя, он мог бы стоять столетия не потревожен. Ни единая живая душа не знает о нем. Еще бы! Я убил троих своих молодчиков, что, будучи до пиратства подмастерьями строителей, помогали мне его ладить. Да что ты вздрагиваешь как девица, Антуан? Нашел о ком жалеть. Это были такие же мерзавцы, как я сам».

Не чинясь долго, дядя провел меня в то место, где сейчас мы с тобою стоим, невестка.

— Так сие — плоды каперских предприятий? — спросила Нелли.

— Думаю, и просто пиратских тоже. Тогда здесь все было так же, как сейчас, только вот я был примерно твоих лет. Слухи о каперском золоте Дени де Роскофа всегда жили в Бретани. Покажется ли тебе странным, что алчные санкюлоты возжелали его? Здесь — годовой бюджет доведенной ими до нищеты страны, да только я сомневаюсь, что сие золото полностью бы в него вошло. Дантон вор.

— Батюшка, они хотят получить сие злато выкупом за Романа?! — разгадка на мгновение ослепила Нелли. Как же все теперь ясно.

— Да, дитя, это одно из их условий. Представь, сколько пушек они отольют на него, оборотив эти сокровища против нас? Экой я неловкий, успокойся, Элен!

Господин де Роскоф отчего то протягивал ей свой носовой платок. Но вить она не плакала!

— Перевяжи руку, дитя, мой рассказ еще не закончен.

Теперь Елена увидала, что впилась ногтями глубоко в ладонь: по руке стекали струйки крови. Маленькой Роман — и пушки, из коих убьют сотни других маленьких Романов, ружья, из которых их застрелят, новые гильотины, порох, пули, фураж — все, без чего голодная война слабеет. Господи, за что Ты послал такой вот выбор?!

— Ты получишь брата, но они, они не получат каперского золота. Верней сказать, они получает его, но… Проследуем далее, я вить говорил тебе, что Дени де Роскоф был адски хитер.

Сраженная ужасными мыслями, Елена даже не озаботилась спросить свекра, куда далее можно следовать в глухом подвале. Между тем господин де Роскоф принялся колупать своим карманным ножом известку вокруг большого камня в стене. Та подавалась легко, верно ее основательно изъела сырость. Когда углубления вокруг камня сделались довольно глубоки, господин де Роскоф просунул в них ладони.

— Много ль убыло у меня сил за долгую жизнь? — усмехнулся он, подаваясь назад. — О прошлый раз сия дверь отворилась вовсе без усилий.

Теперь Нелли увидела, что камень немного выступил из своего углубления. Господин де Роскоф выпустил его из рук, переместился так, чтоб выдавливать дальше сбоку. Вскоре камень вывалился наружу, открывая темный лаз.

— А вот теперь нам огонь понадобится, — господин де Роскоф защелкал кремнем. Огарок свечи, извлеченный им из кармана, уютно разгорался. Оберегая пламя ладонью, старик протиснулся в проем. Нелли последовала за ним.

— Мы не под домом, но под водою.

Нелли вскликнула от изумления: помещенье, где они теперь находились, не было рукотворным. Пещера, да, еще одна бретонская пещера. Такие же бочки, что и в подвале, только немного большие размером и много большие числом, громоздились повсюду, уже не притворяясь, что хранят вина.

— Любую добычу Дени вкладывал в золотую монету, — хмуро уронил господин де Роскоф. — Бог весть, отчего драгоценные камни не казались ему надежным помещением капитала. Теперь тебе внятно, я чаю, отчего столь развеселило меня твое предположенье, что охотники за сокровищами старого капера стали б искать тайник в комнате? Все, кто слышал о каперском золоте, знают, что его очень много. Однако насколько его много, они не представляют. В отличье от прочей береговой братии, Дени не был подвержен мотовству. Во второй же год плаванья на «Петухе Нанта» он захватил фрегат «Аскот», который почти не повредился в бою. Трофей он нарек… Хоть бы табаку нюхнуть, право слово, невестка, я вить мог бы сего не говорить. Даже Филипп того не знал. Словом фрегат был назван «Малютка Антуан». Верно он, на свой манер, хотел выразить брату признательность.

Никак не подумала б Нелли минуту назад, что столь скоро сможет рассмеяться. Присоединился к ее смеху и господин де Роскоф, и она с благодарностью поняла, что случайною своей проговоркой он на самом деле хотел ее подбодрить.

— С двумя кораблями он легко добыл себе третий, — продолжил старый дворянин, разжигая от свечного огарка витой факел, жутко старый на вид. — Словом, потихоньку сложилась под его началом classicula, удобная для малой водной войны. Доля Дени шла теперь с нескольких кораблей, но едва ль это был единственный источник его обогащения. Он держал под рукою своей все побережье — о многом я могу лишь догадываться. Но осудишь ли ты меня, что сделавшись наследником, я не стал входить во владение сим наследством? Мы и без того в избытке имели все, что надобно нашему сословию. А надобно ему одно — чтоб другие сословия освободили нас от труда за кусок хлеба, и мы могли заботиться только о благе Отечества. К чему иметь больше? А вить это богатство добыто не самым лучшим путем, так я рассудил.

— И были правей правого, батюшка! — горячо воскликнула Нелли. — Но Вы не роздали сих сокровищ бедным, стало быть, Вы имели цель, для коей их сохранили.

— Я смолоду страшился того, что случилось теперь, — ответил господин де Роскоф. — Как знать, быть может пройдет три или четыре столетия прежде, чем лилеи герба вновь расцветут и заблагоухают. Я решился приберечь это злато на нужды священного монархического установления. Оно — достояние монархии. По щастью, его много. Оно обильно расходуется теперь на войну, но не иссякает.

— Небось народ ломает головы, где сокровище. А оно под самым жильем пирата!

— Ну, это как раз очень в духе Дени, дитя мое: мало кто подумал бы, что несметные свои сокровища он спрячет в собственном дому…

— И он решил в случае чего расплатиться малой их частью, чтоб не добрались до большего! — У Нелли изрядно отлегло от сердца.

— Добровольно отдать двенадцать бочёнков золота?! — Господин де Роскоф вновь развеселился. — Да он бы помер от одного такого предположения! Нет, старый пират вправду решил в случае грабителей расстаться с тем золотом, что наверху. Но оторвать от себя не всегда означает отдать другому. Но довольно загадок, взгляни туда.

Он указал факелом. Теперь Нелли увидела, что к одной пещере примыкает другая. Однако же вход в нее был перекрыт обитой металлом дверью, несокрушимой даже на вид.

— Дверь я запаял свинцом, чтоб презренное содержимое той пещеры не было доступно. Надеюсь, я сделал это крепко, — господин де Роскоф, словно бы проверяя крепость, пнул дверь носком сапога.

— Так что же там, надеюсь — не еще одни бочки? — поинтересовалась Елена.

— Немало отвратительных подробностей пиратской жестокости довелось мне услышать, когда я сидел у смертного одра дяди, — вместо ответа начал господин де Роскоф. — Надобно сказать, что он слег через три дни, как показал мне тайник, а умер спустя еще неделю. Так вот никогда не оставлял он в живых не только команду захваченного судна, но и мирных пассажиров. Но один раз он изменил своему правилу. Средь пассажиров голландского брига оказался немолодой англичанин, назвавшийся Раймондом Фламелем. Понятно, что на деле его звали как-то иначе. Эти двое сумели столковаться промеж собой! Самая нечистая жажда на свете — жажда золота — снедала обоих. Но один отбирал золото у других, меж тем, как другой искал секрета его добычи из ничего. Да, я говорю о злощасном философском камне. Многие ль обратили вниманье на то, что за домом в отсутствие Дени де Роскофа стал приглядывал какой-то старикашка. Я сам в детские годы часто видал этого Раймона, но он казался любопытному мальчику нелюбопытен! Крысиная мордочка, пегие волосенки, блеклые глаза да старый дядин камзол, висевший мешком на тщедушном тельце. Помню, он все жевал губами, словно говорил сам с собой. Право, он казался пустым местом. Меж тем сей невзрачный человечек ставил опыты в тайной своей лаборатории все эти годы, а дядя исправно поставлял все, что было для таковых потребно. Надо полагать, сие устраивало обоих.

— Так он что, сотворил сей камень?! — Нелли аж подпрыгнула на месте. — А Вы его взяли и замуровали, вот бы посмотреть! А все это золотище, оно хоть капельку умножено от камня? Я так сразу и поняла, что уж слишком его много! Хорошо, что про философский камень не прознали санкюлоты!

— Сотворить химеру невозможно, — резко возразил господин де Роскоф. — Сие сокровище добыто все естественным путем, насколько, конечно, можно назвать естественными грабеж, вымогательство, проценты от сомнительных предприятий и прочее, о чем неохота даже упоминать. Но что хоть о Раймонде Фламеле не слыхали безштанники, это и вправду благо, иначе сложно бы мне было с ними торговаться.

— Так он ничего не открыл, — Нелли почувствовала себя злокозненно обманутой.

— Нельзя сказать, что совсем ничего, — свекор усмехнулся. — Скажем так, он не открыл философского камня. Но воротимся назад, мне надобно кое-что проверить. Тогда ты все и увидишь сама, а лучше единожды увидать, чем сто раз услышать.

Снаружи, верно, был погожий денек, приближающийся к полудню. В первой сокровищнице, куда они поднялись, стало значительно светлей. Только золото больше не сияло в дневных лучах. Монеты на земляном полу словно потемнели. Право потемнели, за какой-то час!

— Посмотри, посмотри…

Начиная понимать, верней сказать — начиная не понимать по-настоящему, Нелли опустилась на пол. Перед ней лежало небольшое количество какой-то трухи, похожей на хлопья сажи. Золота не было.

— Плотные днища бочек пропитаны особым составом, — господин де Роскоф от души веселился. — При соприкосновении со свежим воздухом золото тает, если не промыть его другим средством, кое осталось за запаянной дверью. Дядя Дени назвал такое золото «ржавым». Заметь, невестка, ржавое золото имеет самую настоящую пробу. Никто не назовет его фальшивым! Да оно и не фальшиво ни в коей мере. Как убивался алхимик, сделавши случайно столь нелепое открытие, вроде как в насмешку над самим собой! Своего рода открытие наоборот, чтоб не сказать закрытие! Но Дени сумел найти и ему применение. Думаю, изрядно злорадствовал он, воображая, как деньги тают на глазах тех, кто покусился на его достояние. Вот это «ржавое» злато негодяи и получат в обмен на мальчика. Только надобно хорошо все высчитать, чтоб через час после обмена быть вне пределов их досягаемости.

— Так им и надо, пусть бесятся! Ох, дорого б я дала, чтобы увидать их подлые физиогномии, когда золото начнет таять!

— Боюсь, что у меня не будет возможности тебе рассказать об этом, — мягко сказал господин де Роскоф.

Нелли ощутила вдруг ледяной холод в ногах.

— Но откуда ж Вы сами сие сможете увидать, батюшка? — тихо спросила она.

Некоторое время господин де Роскоф молчал, казалось, размышляя о чем-то вовсе далеком, никак не относящемся к ее вопросу.

— Видишь ли, Элен, — наконец произнес он. — Каперское золото, верней то, что они сочтут таковым, не единственный пункт выкупного перечня. И по второму вопросу мерзавцев никак не удастся обвести вокруг пальца.

— Чего же они еще хотят? — с усилием спросила Нелли, уже зная ответ.

— Чего же, как ни моей головы, — сказал господин де Роскоф.