5 сентября 1941 года восточнее Минска

Протарахтел мимо проволочного заграждения трактор, тянущий телегу с бетонными плитами. Гюнтер проводил его взглядом, кажется, начали укладку взлётной полосы. Интересно, зачем русским такая широкая взлётка? Они, что собираются по два самолёта одновременно на взлёт запускать? Даже виденные им в Пруссии тяжелые бомбардировщики люфтваффе слишком малы для столь грандиозного взлётного поля. А уж длина для него, несведущего в авиации, кажется чем-то вообще запредельным. Но, может быть, именно такой она и должна быть у стационарных аэродромов. Нет никого, кто мог бы пояснить данный вопрос, русские позаботились, чтобы все, кто имеет отношение к авиации, оказались как можно дальше от этого места. Хватает здесь пехотинцев, артиллеристов, танкистов, даже железнодорожники тянут какую-то ветку за пределами лётной зоны. Но ни лётчиков, ни аэродромной обслуги в их лагере нет. Даже несколько парашютистов, случайно оказавшихся в этом месте, были немедленно переведены куда-то дальше.

Конечно, грамотный разведчик сумеет извлечь полезную информацию даже из простой длины и ширины. Если сможет подобраться к данному месту и обмерить сооружения аэродрома. Для самого Гюнтера это не проблема, но какой в этом смысл. Сбежать из их лагеря при определённой сноровке возможно. Но добраться до фронта через несколько сотен километров территории, населённой ненавидящими тебя людьми, немыслимо.

Впрочем, сам Гюнтер не побежал бы и при более приемлемых условиях. Для побега нужна вера. А его вера навсегда осталась в развалинах Ковно вместе с большей частью подчинённого ему батальона.

У казармы охраны царила непонятная суета. Обычно в это время народу было совсем немного, а тут у стоящих неподалёку машин суетились несколько десятков человек. Кажется, пожаловало какое-то начальство. Гюнтер отошёл в сторону. Не стоило лишний раз попадать на глаза посторонним, даже если они находятся с другой стороны колючей проволоки. Пусть и имеется у него нашивка бригадира, но в данный момент делать ему тут нечего. Вернее делать есть чего, но не положено.

Пристроившись в тени плаката, высмеивающего расовую доктрину Розенберга, Гюнтер свернул самокрутку, не такая уж и великая наука, хотя поначалу не получалось, и закурил. Отсюда ему было неплохо видны двери КПП, с которого должен был появиться его русский знакомый, но довольно трудно было рассмотреть самого Гюнтера. Вполне возможно, что стоило бы вообще уйти отсюда, следуя солдатской мудрости русских — быть подальше от начальства. Но тогда трудно будет договориться о следующей встрече. К тому же, ничего особенно незаконного он не совершал. Право относительно свободного перемещения по лагерю в рабочее время ему давал его ранг бригадира. Немаловажную роль играли и погоны гауптмана, оставленные русскими при обустройстве на данную работу.

Гюнтер в очередной раз осмотрел плакат, изображавший верхушку Германии в карикатурном виде под подписью "истинные арийцы". Конечно, русские преувеличили. Гитлер чересчур низколоб, у Геббельса слишком кривые ноги, а брюхо Геринга превышает реальное чрево рейхсмаршала. Но возразить трудно. Из этой троицы только Геринг в какой-то степени может подойти под описание арийца.

Раздражённые неудачами солдаты против данного плаката не возражали. Сами они в сердцах и не такое говорили по поводу фюрера и его соратников. Сам же Гюнтер относился к Гитлеру с полным равнодушием. Тот Гитлер, который для гауптмана Шульце был фюрером немецкого народа, закончился в развалинах Ковно, где оставил своих солдат на верную смерть. Остался Гитлер — политик и демагог. А политикам Гюнтер не верил, какие бы красивые слова они не говорили.

Выглянул из дверей русский, которого ожидал Гюнтер, бросил торопливые взгляды по сторонам и устремился к немцу.

— Принёс? — Русский явно опасался неведомого начальства.

Гюнтер протянул шкатулку. Русский открыл, осмотрел содержимое и довольно улыбнулся. Товар был неплох. За последнее время Мюллер восстановил изрядно подзабытые навыки краснодеревщика и сейчас мог одним ножом создавать такое, что удивление брало. По крайней мере, трубки изготавливал такие, что любой поклонник курения трубочного табака отвалил бы за них не один десяток марок. В той, прежней, Германии. А чего они стоят теперь, стоило только догадываться. Трубок, впрочем, было только две. Сколько и просил пронырливый русский сержант. Как говорил он в прошлый раз, заказывал их какой-то из его начальников, закрывавший глаза на коммерческие дела своего подчинённого. Жене русского офицера предназначалась шкатулка. Когда-то подобная была у Лотты, только узор отличается и цвет лака. Мюллер говорил, что шкатулку нужно покрыть не меньше чем тремя слоями лака, но времени хватило только на два. Да и то лак был плохонького качества. А вот древесину Мюллер хвалил, утверждая, что с таким хорошим буком он работал всего шесть раз за свою жизнь.

Но основным товаром были, несомненно, мундштуки. По утверждению русского они неплохо расходились. Оценили их достоинство и сами немцы, курить крепкую русскую махорку без мундштука могли только самые заядлые курильщики. Гюнтер привыкал к ней довольно долго, как и большинство солдат из его бригады.

А русский сержант извлёк из своего вещмешка довольно объёмистый свёрток.

— Как и договаривались. — Сказал он, упаковывая принесённую Гюнтером шкатулку. — Махорка и несколько газет. А для тебя две пачки ваших сигарет. Честно говоря, дерьмо. И как вы их курите?

За время плена Гюнтер довольно хорошо научился понимать русскую речь. Язык трудный, но не сложнее польского, а его он в небольшом объёме знал с детства. Говорил и по-польски, и по-русски Гюнтер намного хуже, но для примитивного обмена вещами вполне хватало.

— Командир просил ещё одну шкатулку сделать. — Продолжал русский. — Только скажи своему мастеру, чтобы точно такую же не мастерил. Бабы, сам понимаешь, они жутко не любят, когда вещи одинаковые.

С этим Гюнтер был полностью согласен. До сих пор помнит, как расстроилась Лотта, обнаружив, что подаренное мужем платье, точно такое же, как у её подруги. И платье было хорошее, и стоило оно немалых, для Гюнтера, денег, но надевала его жена только в те места, где не было её подруги Марты.

— Хорошо, сделаем другую. — Ответил Гюнтер, давая русскому понять, что уяснил смысл его речи.

— Вот и хорошо, капитан. В следующий раз встречаемся здесь же, через неделю.

Русский закинул вещмешок за спину и поспешил по своим делам. Гюнтер перехватил поудобнее свёрток и направился в сторону столярной мастерской. Его подчинённые уже должны приступить к работе, Мюллер, оставшийся за старшего, свои обязанности исполнял со всем тщанием. Гюнтер не был уверен, что он вообще тут нужен в качестве руководителя. Но русские, предложившие ему возглавить бригаду, преследовали какие-то свои цели. Не совсем понятные Гютеру, как командиру батальона Вермахта гауптману Шульце, но совершенно ясные для бригадира столярной мастерской. Его присутствие успокаивающе действовало на солдат и гасило нарождающиеся конфликты. Сам Мюллер, упросивший своего бывшего командира не отказываться от этого предложения, с трудом справлялся с тремя десятками бывших солдат, разных по возрасту, характеру, месту предыдущей службы. Объединяло их одно — все они в той или иной мере владели ремеслом столяра. Кто-то, как Мюллер, был мастером высочайшего класса, кто-то только умел подносить инструмент, но все имели понятие о данной работе. Не был новичком и Гюнтер. Он вырос в подобной мастерской, вначале просто путаясь под ногами у деда, а потом потихоньку приобретая умение "не портить древесину", как характеризовал дед начальный уровень мастерства.

Работа, действительно, уже началась. Фельдфебель Зиверс со своей частью солдат из приготовленных на неделе заготовок склеивал стулья, которые русские собирались устанавливать в почти готовом клубе. Вообще большевики обосновывались на строящемся аэродроме основательно. Казармы, столовая, здание клуба. И это не считая многочисленных гаражей, мастерских, прочих подсобных помещений. А с другой стороны лагеря росли столь громадные ангары, что не верилось, будто они предназначены для одного самолёта.

Вторая часть работников сколачивала столы и лавки для столовой. Остатки бригады занимались табуретками, используемыми русскими в казармах. Токарь Хеймессер вытачивал на станке шахматные фигуры, предназначенные всё для того же клуба. Его помощник покрывал лаком уже готовые фигурки, выстраивая их на дальнем столе для просушки. Русские начальники лагеря для военнопленных любили шахматы, всячески их пропагандируя. Устраивали соревнования даже между разными бараками лагеря для военнопленных. А уж своих солдат заставляли чуть ли не в обязательном порядке. Зато карты были под запретом, желающие переброситься в картишки охранники лагеря могли оказаться на гауптвахте, а военнопленные в карцере. Пара подобных случаев уже была. Обвинялись и те, и другие в игре на деньги, что вполне могло соответствовать правде. Тем из военнопленных солдат, кто добросовестно трудился большевики выплачивали что-то вроде денежной премии. А немецким офицерам, изъявившим желание работать, денежное довольствие начисляли, как вольнонаёмным. Как узнавал, у своего русского знакомого, Гюнтер, платили ему не так уж и плохо.

Солдаты встали, обнаружив присутствие своего командира, дождались разрешения и приступили к своим делам. Ритуал этот старательно поддерживали сами русские, было ощущение, что они пытаются сохранить немецкую армию. Но вот для чего?

Гюнтер протянул Мюллеру свёрток. Тот быстро распаковал его, распределил махорку между солдатами, протянул Гюнтеру его сигареты, отдал газеты главному специалисту по русскому языку Эльснеру. Происходил Эльснер из Прибалтики, в сороковом году репатриировался в Германию, знал русский язык и был переводчиком новостей, которые удавалось почерпнуть из большевистских газет. Солдаты не теряли надежду, что опубликованное в газетах будет отличаться от агитационных листков, которые начальство лагеря постоянно вывешивало на стенах бараков. Пока различий обнаружено не было, что вызывало постоянную перепалку между Эльснером и ефрейтором Гейпелем. Доходило до обвинений в работе на русскую разведку, на что Эльснер со злорадством советовал своему противнику обменять голову. "Вместо бараньей найти хотя бы голову обезьяны". Один раз чуть не подрались и только вмешательство Гюнтера спасло спорщиков от посещения карцера.

Эльснер зашуршал газетой, быстро нашёл сводку русского информационного бюро и углубился в чтение. Спустя минуту он отыскал заголовок газеты, просмотрел его и опять переключился на сводку.

— Ну что ты там тянешь? — не выдержал Гейпель.

— Они вышли к Бреслау! — отозвался Эльснер.

— Врёшь! — Взвился Гейпель, который был родом из этого города. — Этого в русской агитации ещё не было.

— Это сегодняшняя газета. — Возразил Эльснер. — Пропагандисты не успели переписать эту новость.

Эльснер передал газету Гейпелю, тот нашёл дату и с ругательствами передал газету дальше. Вскоре с ней ознакомились все находящиеся поблизости и она попала к Гюнтеру. Газета в самом деле была за 5 сентября. Видимо, русский сержант очень торопился, раз положил сегодняшний экземпляр. Раньше он таких промахов не допускал, поставляя газеты, как минимум, недельной давности.

— Читай! — Гюнтер протянул газету Эльснеру.

Затихли все вокруг, даже неугомонный Гейпель перестал ворчать под нос. Насторожился русский охранник, поправил лежащий у него на коленях карабин, но не обнаружив какого-либо движения успокоился.

— Вчера, четвёртого сентября, войска Центрального фронта генерала Рокоссовского вышли на подступы к городу-крепости Бреслау… — Эльснер знакомил своих собратьев по плену с содержанием статьи большевистской газеты.

А Гюнтер думал. Двести километров или немного больше? Наступление началось 30 августа, как сообщил им вчерашний пропагандистский листок. И началось удачно. У русских танков было не меньше пяти дней, чтобы пройти это расстояние. Вполне достаточно. Следовательно, это может быть правдой, Роммель во Франции и не такие фортели выписывал. Даже, если командование русских армий преувеличило свои успехи, в любом случае они уже вошли в Силезию. А это Рейх! Неизвестно имеются ли ещё немецкие войска на территории СССР, а вот русские вошли на территорию Германии уже в двух местах. Зацепились за краешек Восточной Пруссии ещё в начале июня, а вот теперь вторглись в Силезию. В северной Польше успехи у русского Западного фронта были скромнее, по признаниям советского Информбюро. Газета признавала, что там идут тяжёлые встречные бои. Немецкие части пытаются вырваться из нескольких котлов, в которые они оказались в результате русского наступления. По предположениям Москвы в различных местах попало в окружение не меньше десятка дивизий Вермахта, в том числе и командующий группой армий "Север" фельдмаршал Клюге.

Гюнтер вытащил сигарету и отошёл к приоткрытому окну. Хоть и запрещено было курить в мастерской, но в его отношении русская охрана допускала такие послабления. Вот и сейчас охранник проводил его скучающим взглядом и вернулся к шахматной доске, на которой он играл в шашки с унтер-офицером Ойгеном. Шахматы, несмотря на старания начальника лагеря, советская охрана не любила, или не умела играть, а вот поклонниками шашек они оказались заядлыми. Не составлял исключение и этот боец. Специально для охраны выточили набор шашек, нашли несколько человек, которые смогли освоить эту игру в достаточном объёме, позволяющим играть на одном уровне с противником и не слишком часто у него выигрывать. Проигрывать не любит никто, русские не исключение.

Вермахт тоже не любит проигрывать, но пока большинство козырей в руках русских. Даже та неполная информация, которую удавалось получить в плену, заставляла крепко задуматься о будущем Германии. В то, что русские сообщают полную правду, Гюнтер ничуть не верил, во всякой войне и во все времена преувеличивали потери противника и преуменьшали свои. Это делают все. Но каждая новая партия пленных, прибывающая в их лагерь, подтверждала правдивость большинства сообщений.

А среди солдат опять разгорался спор между Эльснером и Гейпелем. Они уже стояли напротив друг друга со сжатыми кулаками и в любой момент могла возникнуть драка. Гюнтер убрал так и не подожжённую сигарету и пошёл к ним.

— Выйдут из окружения! — Почти кричал Гейпель. — Из Ковенского котла вышли, и из Бреслау выйдут, если русские его окружат. Фюрер не бросит солдат на верную гибель!

— Много ты знаешь о Ковенском котле. — Отпарировал Эльснер. — Я там был и хорошо знаю, что Гитлер отдал приказ оставаться в городе.

— Врёшь! — Возмутился Гейпель. — Ведь Гёпнер вывел войска.

— Мне не веришь. У господина гауптмана спроси. — Эльснер повернулся к Гюнтеру, ожидая от него помощи в споре.

— Такой приказ был. — После секундного колебания сказал Гюнтер. — Гитлер действительно отдавал приказ обороняться до последнего солдата. Гёпнер нарушил его, когда пошёл на прорыв.

Его фраза подвела черту в споре. Подавленный Гейпель вернулся на своё рабочее место. Эльснер дочитал сообщение Информбюро о событиях на Восточном фронте и перешёл к другой заметке. Напечатанное в ней назвать хорошей новостью можно было только частично. Касалась заметка военных действий в Африке. Немцам и итальянцам удалось удержать Александрию, но Каир оставлен окончательно. Английские войска продолжают штурмовать позиции Африканского корпуса, но пока безуспешно. Зато англичане возобновили налёты на германские порты.

Гюнтер вслушивался в отстранённо-нейтральный текст русского корреспондента, описывающего африканские дела. Два врага вцепились в Германию с разных сторон, и великое счастье Гитлера, что они не могут договориться между собой. Или не хотят договариваться, надеясь, что смогут победить в одиночку, вопреки ненадёжному союзнику. В общем-то русские правы. Англичане в этой войне последовательно сдали всех своих официальных, и возможных, союзников. Британцы всегда любили повторять, что у Англии нет постоянных союзников, есть постоянные интересы. Вот и доигрались. Интересы остались, а дураков, желающих умирать за них, что-то не наблюдается, если не считать британские доминионы.

Открылась дверь и вошел незнакомый русский офицер в сопровождении переводчика, хорошо известного Гюнтеру. Переводчик этот любил поговорить с немногочисленными немецкими офицерами, находящимися в данном лагере, совершенствовался в языке и постигал, как он говорил, реалии чужой жизни. Жадно выслушивал всё, что ему рассказывали, что-то чёркал в своем блокноте. Как признался однажды, хотел стать писателем.

Переводчик чересчур возбуждённым, на взгляд Гюнтера, голосом передал приказание личному составу мастерской построиться и двигаться к выходу из лагеря. Приказание быстро выполнили и спустя несколько минут в колонне двигались в сторону ворот, теряясь в смутных догадках. По строю вполголоса передавали самые различные предположения. От тревожного "в Сибирь отправят", до наивного "война закончилась". Параллельно их строю двигалась колонна механических мастерских, догоняли их строители, возводившие позади деревянных бараков, служивших жильём военнопленным, какую-то капитальную каменную постройку.

У ворот подходящие колонны быстро пересчитывали, выделяли сопровождающего и пропускали в приоткрытые створки. За КПП колонны поворачивали вправо и направлялись в сторону строящегося клуба военной части. Здание было почти готово, крышу уже поставили, настелили полы и продолжали внутреннюю отделку. Гюнтер был внутри него два раза, когда получал приказы об изготовлении мебели для будущего "очага культуры", как говорил переводчик с самым серьёзным видом. Примолкли солдаты, обнаружив, что ведут их не в сторону железнодорожного разъезда, с которого они и попали в этот лагерь. Кто-то опять завёл песню про Сибирь, но его быстро одёрнули. Гюнтер усмехнулся, русские стращают друг дружку не Сибирью, которая по их словам довольно приятное место по сравнению с жуткой, по их мнению, Колымой, пугающей даже самых высокопоставленных советских командиров в их лагере.

Как и ожидал Гюнтер, заводили их колонны в помещение кинозала. Стулья в нём ещё не были расставлены, хотя их бригада изготовила уже более половины заказа. А вот экран наличествовал, подтверждая догадку, что ожидает их пропагандистский фильм. До сего момента не было, но всё когда-нибудь случается в первый раз. Большевистские комиссары не так глупы, как их старались показывать в Германии, и одними листовками не ограничатся.

Русские дали военнопленным приказ садится на пол, охрана устроилась у стен, настороженно поглядывая на охраняемых. Погас неяркий свет, застрекотал наверху киноаппарат и на экране возникла хорошо известная большинству немецких солдат заставка "Ди дойче войхшенау". Ахнули особо впечатлительные, удивлённо переглянулись более стойкие, прикусил губу Гюнтер. Такого не ожидал даже он.

А на экране вошедший в ораторский транс Геббельс сотрясал кулаками, призывая немцев погибнуть всем до единого, но остановить большевистские орды, несущие Германии рабство и погибель. Вещал об исторической роли тысячелетнего германского Рейха. Пугал матерей Германии кровожадными русскими людоедами, пожирающими на обед немецких детей.

Геббельса сменил рейхсмаршал Геринг, уверявший соотечественников, что руководимые им люфтваффе героически сдерживают русскую авиацию на фронте и не допустят самолёты противника до Германии. Выругался за спиной Гюнтера фельдфебель Зиверс, в сегодняшней русской газете сообщалось, что англичане почти безнаказанно разнесли в пыль жилые кварталы Киля, откуда фельдфебель был родом.

— Помню я эту поддержку. — Рассмеялся унтер-офицер Ойген. — Уж как нас русские самолёты в Польше гоняли. А мы всё на запад глядели, ждали, когда же рейхсмаршал прилетит спасать нас.

Гюнтер поморщился, но от замечания воздержался. В лагерном госпитале, в котором он провёл почти полтора месяца, имя Геринга было ругательством. Лежащий рядом с ним лётчик, сбитый на пятый день войны в Белоруссии, пытался оправдать, если не самого командующего люфтваффе, то хотя бы лётчиков, не обязанных нести ответственности за просчёты своего командования. Внятного объяснения на главный вопрос "почему так произошло" капитан, кавалер двух железных крестов, герой боёв во Франции и небе Британии, дать так и не смог. Из его рассказов получалось, что генералы были абсолютно уверены — серьёзного сопротивления им не окажут. И страшная мясорубка, учинённая русскими с первых же минут войны, вызвала у них шок.

Далее шли, оставленные русскими без изменений, репортажи с фронта, где довольные собой артиллеристы позировали на фоне подбитых русских танков, награждали пулемётчика, сумевшего остановить атаку русской пехоты, зенитчиков, сбивших русский бомбардировщик.

Следующий кусок плёнки демонстрировал тысячи людей, копающих грандиозные противотанковые рвы. Бодрый голос комментатора вещал о том, что строящийся оборонительный рубеж позволит остановить советские войска на подступах к Одеру, откуда победоносная германская армия погонит русских варваров на восток до самой Москвы.

У Гюнтера зазвенело в ушах от наступившей тишины, русские вставили в немецкий журнал свою кинохронику, оставив её абсолютно беззвучной. Громадная колонна советских танков безостановочно движется мимо снимающих её корреспондентов. Развороченные взрывами траншеи, в которых навалены тела в немецком обмундировании. Торчащий из земли хвост истребителя с крестом. Большое поле, уставленное сгоревшими панцерами с крестами на башнях. Нескончаемая колонна пленных, сопровождаемая русскими солдатами с винтовками наперевес.

И опять Германия. Почтовые служащие, швыряющие в громадный костёр какие-то мешки. Вываливающиеся из прогоревшей в боку мешка дыры прямоугольники писем. И всё тот же бодрый закадровый голос, сообщающий о том, что по решению фюрера уничтожены переданные агентами мирового сионизма, именующими себя Международным Красным крестом, лживые послания, якобы написанные пленными солдатами Вермахта.

Снова Германия. Громадный зал, забитый народом. Вещающий с трибуны Гитлер. Восторженные выкрики присутствующих. Взметнувшиеся в приветственном взмахе руки. "Хотите ли вы тотальной войны?" — выкрикивает фюрер. "Зиг хайль!" — ревёт толпа. "Желаете ли вы умереть во славу Рейха?" — задаёт Гитлер следующий вопрос. "Зиг хайль!" — ревёт толпа. "Что ожидает предателей?" — фюрер патетически вскинул руки. "Смерть!" — вскрикивает зал.

На весь экран передовица "Фелькишер Беобахтер" с заголовком: "У нас пленных нет — есть дезертиры и предатели".

Выступление Геббельса, сообщающего народу, что немецкие солдаты, выбравшие плен вместо почётной смерти во славу Рейха, объявляются дезертирами, лишаются всех гражданских прав и отдаются под суд. После победоносного окончания войны, в чём фюрер и партия ни секунды не сомневаются, все эти трусы будут осуждены и понесут заслуженное наказание.

Зашевелились солдаты, раздались возмущённые выкрики, но быстро смолкли. А на экране министр пропаганды перешёл к судьбе пленённых офицеров и генералов. Их он попросту объявлял предателями, которые будут немедленно отправлены в концлагеря на сроки, зависящие от их воинского звания и занимаемой должности.

Вновь лист бумаги на весь экран. Но на это раз не газета, а приказ рейхсканцлера Адольфа Гитлера, подтверждающий всё сказанное Геббельсом.

Опять бумаги. Приказы, приказы, приказы… Лишение наград… Поражение в правах… Отправка в штурмовой батальон… Заключение в концлагерь… Смертная казнь для особо провинившихся…

Самого Гюнтера ожидал, как минимум, штурмовой батальон. И то, если он докажет, что попал в плен раненым и в бессознательном состоянии. Справку что ли принесёт, подписанную начальником русского госпиталя? В этом лагере, кроме него, ещё четверо из его бывшего батальона. И все попали по ранению. Мюллер с переломом руки. Троих солдат из второй роты засыпало рухнувшей стеной. Откапывали их русские. Они, получается, должны были задохнуться кирпичной пылью, но не позволить себя спасти?

Мелькнули на экране последние кадры фильма, загорелся свет. Подавленные солдаты продолжали смотреть на белое полотнище экрана. Прозвучала команда на выход. Охрана стала формировать колонны по два, которые двинулись в открытые настежь двери кинозала. Персонал столярной мастерской, пришедший в первых рядах, ожидал своей очереди.

Гюнтер по привычке пристроился впереди своего подразделения, когда услышал: "Гюнтер!… Гауптман Шульце!" Повернулся и в нескольких шагах от себя обнаружил довольное лицо Курта. Курта в русской военной форме!


— Настоящего кофе тебе не обещаю. — Курт придвинул к себе чашки и начал наливать их из маленького чайника. — Русские тоже используют эрзацы. Кофе, к примеру, изготавливают из пережжённого ячменя и корней какой-то травы. А вот чай у них настоящий. Поэтому мы с тобой попьём чая. Как полагается у русских, с сахаром и лимоном.

Курт показал пример, отхлебнув маленький глоток обжигающего чая. Гюнтер последовал его примеру. Чай, действительно, был хорош. Особенно с печеньем, вкус которого Гюнтер успел забыть за время войны и плена. Гюнтер отхлёбывал чай мелкими глотками из чашки, сам вид которой поневоле вызывал воспоминания о Лотте, у которой были похожие чашки. Как она там? Хорошо всё-таки, что он не стал писать письмо домой, не веря в возможность русских его доставить. И сейчас радовался, что не подставил свою семью. Гестапо, наверняка, ознакомилось с содержанием писем, прежде чем показательно уничтожить их. А то и оставило в качестве основной улики предательства, заменив оригинал какими-нибудь ненужными бумагами.

Курт замолчал, давая бывшему товарищу по батальону обдумать сложившееся положение. А Гюнтер нашёл взглядом лимон и задумался — откуда такая роскошь? Кто же такой Курт Мейстер на самом деле? Что должен сделать простой обер-лейтенант Вермахта, чтобы получить такое доверие у врага?

— Как тебе приказ нашего гениального и непогрешимого фюрера? — перешёл к следующей фазе разговора Курт, даже не скрывая издевательского тона.

— А это правда? — спросил Гюнтер.

— Абсолютная. — Курт отставил в сторону пустую чашку. — Я уже, к примеру, приговорён к расстрелу за государственную измену.

— Что ты такого успел сделать? — Удивился Гюнтер.

— Объяснил несколько раз немцам, попавшим в окружение, что они не обязаны умирать во славу этого ублюдка. И не скрывался за чужими именами.

— Это опрометчиво. — Решился сделать замечание Гюнтер. — Что теперь будет с твоими родными?

— Да из близких родственников у меня только сестра, но она живёт под другой фамилией. Я ведь незаконнорожденный, записан под фамилией матери. Дальняя родня и не подозревает о моём существовании. — Махнул рукой Курт. — Сестра обо мне вряд ли помнит, выросла в детском приюте имени одного из борцов за торжество национал-социализма. Не будем вспоминать этого мерзавца, о котором ещё мой отец высказывался, как о последней мрази. Но вот же удостоился. А моего отца закопали где-то в лесу под Мюнхеном. И даже креста на могиле нет, под который можно букет цветов положить. Хотя, истинному наци крест не положен.

Курт встал и отправился к лежащей неподалёку командирской сумке. Из неё была извлечена солдатская фляга русского образца и пара металлических стаканчиков. Вернувшись, Курт решительно сдвинул в сторону чайные принадлежности, установил на столе стаканы и, отвинтив крышку, налил стаканчики до самого верха.

— Привыкай. — Усмехнулся Курт, заметив удивлённый взгляд своего товарища. — Нам, возможно, всю жизнь с русскими рядом жить.

— Кому нам? — Коснулся опасного вопроса Гюнтер.

— А всем, кто в плен попал. А это, на данный момент, почти шестьсот тысяч! — Курт поднял стакан, одним махом выпил его, подождал, пока Гюнтер повторит его действия, и приступил к пояснениям. — Войну Гитлер в любом случае не выиграет, но цепляться за свою власть будет изо всех сил. В лучшем, для нас, случае русские сумеют оторвать от Рейха кусок для образования ещё одной Германии, где мы сможем жить. В худшем, если большевики не захотят погибать ради того, чтобы освободить немцев от этого "непогрешимого придурка", нам придётся оставаться здесь, принимая советское гражданство.

— А если кто-то не пожелает оставаться? — Засомневался Гюнтер. — Там дом, семьи, дети.

— Ну, если не терпится познакомиться с концлагерем, никто удерживать не будет.

— Почему ты так уверен, что Гитлер не изменит своего решения? — Все ещё колебался Гюнтер.

Курт налил ещё по одной, что-то тихо бормоча по-русски. Выпил сам и заставил своего бывшего комбата.

— Я ведь, господин гауптман, этих людей не понаслышке знаю. — Он кивнул на вездесущий плакат с карикатурными Гитлером, Герингом и Геббельсом. — Мой отец не последним человеком в национал-социалистическом движении был. Правда, давно, ещё в двадцатые годы. В партию вступил, когда она и тени будущего признания не имела. Не в первой тысяче, хвастать не буду. Но будущего фюрера немецкого народа знал как товарища по партии, а не как непогрешимого гения. — Курт приостановил свой рассказ, собираясь с мыслями. — В двадцать девятом мать умерла от туберкулёза и отец меня к себе взял, устроил учиться. Хотел в Гитлерюгенд определить, но передумал. Часто со мной разговаривал. Уже тогда он понял, что Гитлер Германию к пропасти приведёт. Начал активно в левом крыле партии работать. Штрассера в Германии и не помнят уже, а ведь он был одним из первых, кто этого проходимца Гитлера вычислил. Но бороться с фюрером стало чрезвычайно трудно. У Гитлера поддержка властей, не слишком старательно и скрываемая. У Гитлера деньги, которые банкиры в него как насосами закачивали. У Гитлера сотни тысяч штурмовиков, готовых любого растерзать, только пальцем покажи. Со временем фюрер и их отблагодарил за поддержку. Когда власть уже была захвачена, старые партийные товарищи из штурмовых отрядов стали излишней обузой. И фюрер ни минуты не сомневаясь пустил их в расход. Заодно перебили и идейных врагов — Штрассера и его сторонников.

Курт вытащил русские папиросы, протянул пачку Гюнтеру, тот взял одну, решив свои сигареты сэкономить до худших времён. Не торопясь закурили и Курт продолжил свой рассказ.

— Вот тогда я оценил предусмотрительность своего отца. Сестрёнку мою, сводную, в детский приют определили, мачеху в концлагерь, чтобы не болтала лишнего. А я по документам, как дальний родственник проходил. Меня, недолго думая, под зад коленом из отцовского дома и в трудовой фронт Лея с приказом определить куда-нибудь. Так я на заводе оказался, вначале разнорабочим, потом учеником, а затем и слесарем определили. А дальше ты всё прекрасно понимаешь, сам через это прошёл. Указ о формировании Вермахта, призыв на действительную службу, школа унтер-офицеров, Польша, офицерская школа.

Скрипнула дверь кабинета, в котором они так вольготно расположились, в приоткрытый проём заглянула голова переводчика.

— Товарищ обер-лейтенант, через сорок минут выезд.

Курт согласно кивнул головой и переводчик исчез.

— Так ты теперь товарищ? — Съязвил Гюнтер.

— Да, я обер-лейтенант Первой Немецкой антифашистской бригады. А у нас принято обращение товарищ, а не господин. — Курт насмешливо посмотрел на своего друга. — Или ты великим господином был, до того как сюда попал? У тебя перед фамилией приставка "фон"? У тебя большой счёт в банке? У тебя большое имение? У тебя небольшой заводик в родном городе?

Гюнтер смутился. Единственным достоянием пехотного офицера, как правило, были его голова и руки. Если не считать обещанных фюрером имений на Украине, которые они должны были получить после окончательной победы над большевистской Россией.

Теперь более вероятен земельный участок в два квадратных метра.

— Мои товарищи сейчас пытаются рассказывать правду находящимся здесь солдатам. — Курт кивнул в сторону двери. — Мы никого не заставляем силой, но, если найдутся желающие повернуть оружие против Гитлера и его банды, мы назовём этих людей своими товарищами. — Курт протянул руку, ладонью вперёд, к Гюнтеру, который попытался возразить. — Я не заставляю тебя. И даже не буду уговаривать.

Гюнтер захлопнул рот, прервав возражения. Курт посмотрел на часы, упаковал в свою сумку фляжку и стаканчики. Вновь повернулся к своему бывшему командиру батальона.

— Конечно, намного проще отсидеться в стороне, ожидая, что кто-то решит все спорные вопросы за тебя. Пусть другие воюют, другие принимают решения, другие борются, другие строят новое государство. Пусть. — Курт даже изменился внешне, стал одухотворённее. — Но потом не нужно жаловаться, что построенное ими государство тебя не устраивает. Хочешь подстроить мир под себя? Не жди, когда он сам изменится. Иди и переделывай его! Хочешь, чтобы русские учли твои желания, когда будут переделывать Германию? А это обязательно произойдёт. Иди и помоги им!

Гюнтер встал, понимая, что разговор завершился, одёрнул китель.

— Если надумаешь к нам присоединиться, то вот адрес моей полевой почты. — Курт протянул Гюнтеру бумагу с написанными на ней цифрами. — А сейчас прощай! Хотя, мне почему-то кажется, что в данном случае нужно говорить "до новой встречи".

Обер-лейтенант Курт Мейстер развернулся и вышел из комнаты. Спустя несколько секунд в открытую дверь заглянул охранник и Гюнтер двинулся к выходу, пора было возвращаться в мастерскую.

Загрузка...