«Бог, король и дамы!»

Глава 6 Рассказывающая о том, как господин де Броссар сделался философом, а граф де Бар — графом де Лош вместо того, чтобы стать герцогом Алансонским

Если бы граф де Бар был несколько старше, он непременно бы задумался, каким образом его отец — младший сын младшего сына — мог жениться на принцессе из дома Валуа. Задавшись же подобным вопросом, молодой человек начал бы отыскивать людей, которые смогли бы его просветить. И, конечно, нашел бы их, ибо одним из таких людей был его дядюшка Шарль, а другим — воспитатель и опекун господин де Броссар.

Полковник де Сен-Жиль был прав — господин де Броссар не всегда был скромным воспитателем вздорного мальчишки. В свое время шевалье пришлось воспитывать двух принцев и двух принцесс, и он мог по праву назваться одним из самых влиятельных людей при французском королевском дворе.

Резвый паж, блестящий придворный, ученый секретарь — де Броссар начинал карьеру при дворе Шарля д'Алансона, отпрыска младшей ветви дома Валуа, и на этой службе не на шутку влюбился в Маргариту д'Ангулем, сестру короля Франциска I и жену герцога Алансонского. Маргарита была красива, умна и остроумна, так что немалое число дворян от безусых мальчишек до согбенных годами старцев и от маршалов до корнетов поклонялись принцессе словно богине. Впрочем, какую бы любовь не испытывал к Маргарите Броссар, принцесса была так горда и высокомерна со своими поклонниками, что самое большее, на что мог осмелиться молодой человек — так это на посвящение Маргарите греческих и латинских стихов.

А еще господин де Броссар не скупился на верную службу — в чем бы она ни заключалась. Хотя Маргарита и не любила своего супруга, она обожала дочь, так что, по воле герцогини занимаясь с ее малышкой, достойный дворянин был так внимателен, заботлив и терпелив, что крошка-принцесса весьма скоро научилась лепетать по латыни и гречески ничуть не хуже, чем по французски.

Когда в 1525 году французские войска были разгромлены под Павией, прекрасная Маргарита не могла сдержать слез. Нет, вовсе не гибель мужа заставила принцессу лить слезы, хотя вдовствующая герцогиня Алансонская со вздохом сожаления надела черные одежды, предписанные трауром. Маргарита убивалась из-за брата и в своей преданности Франциску не побоялась отправиться в Испанию, дабы путем переговоров вызволить из заточения короля, ставшего пленником императора Карла.

Вряд ли стоит говорить, что господин де Броссар последовал за своей богиней, и вряд ли стоит упоминать, что молодой человек постарался использовать весь свой ум, всю изобретательность в надежде послужить Маргарите. Броссар смог свести дружбу со многими испанскими дворянами и потому вовремя узнал о грозящей госпоже опасности, когда император вознамерился захватить в плен сестру короля, заметив, что герцогиня забыла о сроках безопасного пребывания в его землях. Спешный отъезд из Испании, ставший возможным благодаря предусмотрительности и преданности шевалье, впервые заставил Маргариту более внимательно посмотреть на молодого дворянина, и она подумала, что совершать подобные безумства в Испании мог либо человек очень корыстный, либо очень влюбленный. Позднее, перебирая бумаги, принцесса обнаружила целую связку латинских стихов Броссара и решила, что столь влюбленный, но вместе с тем и столь деликатный человек должен быть весьма полезен в ее положении.

Через несколько дней шевалье узнал, какая услуга требуется от него мадам Маргарите. Как сообщила герцогиня, ее переговоры с императором имели успех, и весьма скоро ее царственный брат сможет покинуть узилище. К несчастью, — после краткой паузы добавила Маргарита, — император Карл был столь недоверчив и подозрителен, что согласился освободить французского короля лишь при условии, что его место займут королевские дети. Однако принцы столь малы, а условия их заточения обещают быть столь суровыми, что сердце Маргариты обливается кровью. К тому же, — не переставала сетовать герцогиня, — поданные короля готовы были рисковать ради него жизнью на поле брани, но добровольно отправиться в заточение, тем более в заточение испанское, почему-то не спешили.

Шевалье де Броссар понял намек принцессы и в начале 1526 года пересек границу Испании вместе с восьмилетним принцем Франсуа и семилетним принцем Анри, к которым был приставлен воспитателем.

Как только королевские дети прибыли ко двору императора, их, как и предсказывала Маргарита, немедленно заточили. Темная почти пустая камера, отведенная мальчикам и их воспитателю, два каменных сиденья рядом с крохотным оконцем, вырубленном в толще десятифутовой стены, двойной ряд решеток на окне, тяжелая поступь стражников за дверью кого угодно могли вогнать в тоску и отчаяние. К счастью для юных принцев их воспитатель сразу понял опасность уныния, темноты и сырости, так что с первого дня принялся упражнять дух, ум и тела принцев.

Когда через пять лет заточения тринадцатилетний Франсуа и двенадцатилетний Анри наконец-то предстали пред своим отцом, король, а вместе с ним и весь двор были потрясены. Вопреки опасениям Франциска, боявшегося увидеть испуганных и изможденных малышей, в Лувр торжественно въехали сильные, уверенные в себе, вполне самостоятельные шевалье. Возможно, строгое заточение заставило подростков побледнеть и похудеть, однако это только придало принцам утонченность, которой прежде не обладали толстые и неуклюжие карапузы. Благодаря неустанным заботам воспитателя молодые люди обзавелись прекрасными манерами, не забыли родной язык, помнили о своем высоком положении и предназначении, свободно говорили по латыни, гречески, испански и итальянски и хотя не обладали поэтическим даром отца, могли слагать сносные вирши.

Очарованный новым обликом сыновей наихристианнейший король вообразил, будто они более не нуждаются в наставниках. Таким образом официально Броссар был лишен звания воспитателя королевских детей, но сохранил такую крепкую привязанность принцев, что вряд ли можно было найти хотя бы и незначительное дело, которое бы Франсуа и Анри не обсуждали с достойным дворянином.

Не все подданные короля Франциска обрадовались появлению на придворном небосводе новой звезды, однако интриги против шевалье неизменно оказывались тщетными. Дело в том, что испанская тюрьма оказала гораздо большее воздействие на благородного дворянина, чем на его воспитанников. Господин де Броссар стал сдержаннее, строже, вольно или невольно перенял суровые манеры испанских грандов, перестал рядиться в шелк и атлас самых ярких тонов и вообще научился довольствоваться малым. Нельзя сказать, будто шевалье чуждался роскоши, однако расшитый серебром черный бархат, белоснежный батист и великолепные брабантские кружева казались почти аскетичными на фоне разноцветных нарядов придворных. Да и поведение де Броссара было настолько безупречным, что придворные не могли найти у него ни одной слабости. Даже отсутствие у шевалье любовницы при веселом и распутном французском дворе не вызывало ничьих пересудов и Броссар единодушно был признан образцом благоразумия, рассудительности и благородства.

Стать всеобщим идеалом — значит покрыть себя неувядаемой славой, но вместе с тем и состариться раньше времени. И правда, в свои тридцать два года шевалье де Броссар чувствовал себя постаревшим и потому впервые попытался подумать о своей любви беспристрастно. Маргарита д'Ангулем, ставшая причиной произошедших в шевалье перемен, уже четыре года была замужем, именовалась королевой Наваррской и успела произвести на свет еще одну дочь, ставшую наследницей крохотного пиренейского королевства. Неизменно заботясь о дочерях, королева попросила Броссара начать обучение Жанны д'Альбре и довершить образование Маргариты д'Алансон, и хотя благородный дворянин согласился стать воспитателем двух принцесс, он не мог не понять, что теперь, как и раньше Маргарита беззастенчиво пользовалась его любовью.

Шевалье не гневался на королеву. Принцесса есть принцесса, говорил себе де Броссар. Его любовь не умерла, однако стала спокойнее и печальней. Шевалье сделался философом. Более того — стоиком.

Через два года после возвращения сыновей из плена Франциск I вознамерился женить принца Анри на девице из дома Медичи. Броссар без восторга встретил решение его величества — дочь итальянских банкиров не казалась шевалье достойной партией для сына Франции, пусть мать Екатерины и была французской принцессой. И все-таки, как и положено верноподданному дворянину, Броссар принялся готовить юного принца к самому важному событию в его жизни, напомнил о необходимости быть верным даме сердца и постоянным во вкусах и пристрастиях. К сожалению, воспитатель не объяснил Генриху, что дамой сердца должна быть жена, полагая, что воспитанник и сам об этом догадается. Все же Броссар несколько идеализировал королевского отпрыска и потому забыл, что он не более, чем принц. А, возможно, всю жизнь любя мечту, шевалье так и не успел приобрести необходимый жизненный опыт.

Смуглая четырнадцатилетняя девочка с большими печальными глазами не смогла тронуть сердце жениха, и через полгода после свадьбы Анри без памяти влюбился во вдову великого сенешаля Нормандии Диану де Пуатье. Первоначально господин де Броссар не придал этому событию большого значения и не удивился странной любви подростка к даме, которая была старше его на двадцать два года. Как полагал шевалье де Броссар, подобная связь не могла продолжаться долго, а некоторые наставления, которые молодой человек мог получить от опытной женщины, пригодились бы принцу в семейной жизни.

В ожидании этого счастливого часа Броссар занимался всем понемногу. Учил маленькую Жанну д'Альбре латинскому, греческому, итальянскому и испанскому языкам, наставлял Маргариту д'Алансон в римской и французской истории, сходил на войну с королевой Наваррской, когда эта новоявленная Жанна д'Арк привела на помощь брату гасконцев и воодушевила на борьбу с Испанией женщин Фландрии, и не скупился на советы, которые неизменно оказывались к месту и приносили добрые плоды. Именно господин де Броссар посоветовал Маргарите женить полковника де Сен-Жиль на дочери конюшего короля Наваррского. И хотя шевалье де Сен-Жиль приходился Маргарите племянником, а шевалье де Броссар был всего-навсего воспитателем ее детей, полковник не решился приблизиться к знаменитому советнику королевы без того, чтобы его кто-нибудь представил.

И вот годы стремительно летели, между королем Франциском и его сестрой королевой Маргаритой все чаще вспыхивали ссоры, на Гревской площади все чаще жгли еретиков, а связь принца Генриха с Дианой де Пуатье приводила ко все более пагубным последствиям. Когда из-за внезапной смерти старшего брата Генрих стал дофином, красавица Диана беззастенчиво запустила коготки в казну принца, в ожидании того мига, когда перед ней распахнется казна королевская, и пуще прежнего принялась раздувать пламя религиозной розни. Броссар понял, что должен что-то предпринять, должен разорвать пагубную для Франции связь дофина с хищницей, должен показать молодому человеку его возлюбленную в ее истинном виде, даже если это причинит бывшему воспитаннику боль. «В конце концов, — утешал себя шевалье, — хирург также причиняет боль раненному, но делает это для его же пользы».

Усилия господина де Броссара не остались тайной ни для любовницы дофина, ни для его жены. И если молодой принц, никогда не будучи особенно догадливым, не понял смысла речей Броссара, то обе женщины все прекрасно поняли. Молодая дофина испугалась. Немолодая любовница разгневалась.

Как следует поразмыслив и признав, что шевалье де Броссар может оказаться опасным противником, Диана постаралась настроить возлюбленного против воспитателя, но преуспела в этом не больше, чем господин де Броссар. Вечной красавице пришлось выслушать речь дофина, богато украшенную латинскими выражениями и цитатами из рыцарских романов, в которой молодой человек восторгался своим наставником, уверяя, будто именно ему обязан воспитанием глубоких чувств к даме сердца и уроками постоянства.

Конечно, молодой человек догадался, что прекрасная Диана недолюбливает господина де Броссара, но принял это за счет ревности до безумия влюбленной женщины. Не на шутку польщенный любовью двух столь дорогих для себя людей, дофин сообщил Диане, что решил поручить господину де Броссару воспитание своего новорожденного сына Франциска, для чего воспитателю придется отправиться в Амбуаз.

Диана де Пуатье замолчала, а простодушный Генрих вообразил, будто смог хотя бы на время оградить любимого воспитателя от ревности возлюбленной. Если бы дофин мог прочесть мысли дамы, он бы не на шутку испугался, ибо гнев оскорбленной женщины перешел в настоящую ненависть, стоило красавице сообразить, какое влияние на Генриха окажет Броссар, став воспитателем его детей. Нет, подобную честь Диана не желала доверять никому, кроме себя и своей дочери, герцогини Буйоннской. Оставив дофина в приятном заблуждении, будто он всех примирил, Диана поспешила за советом и помощью к своим родственникам Гизам.

После первых же слов красавицы ее свойственники озабочено переглянулись. Герцог Клод де Гиз принялся рассеянно теребить свой кинжал. Его брат, кардинал Лотарингский, начал рассматривать тяжелые тома свода французских законов. А сын Франсуа поднял взгляд к прекрасным аркебузам, украшавшим стену, словно размышляя, которая из них лучше всего сможет устранить столь незначительное препятствие, как господин де Броссар.

Впрочем через некоторое время его светлость со вздохом сожаления убрал руку с кинжала. Кардинал Лотарингский перестал вспоминать французские законы. Франсуа отвел взгляд от аркебуз. Шевалье де Броссар был крепким орешком и участники тайного совещания разошлись, так ничего и не решив.

А через два дня при дворе разразился грандиозный скандал. Его подробности обсуждались не день и не два, а почти месяц. Еще бы, обвинение воспитателя дофина в исповедании протестантизма и его изгнание из Парижа сами по себе заслуживали внимания, однако ссора короля Франциска с сестрой и ее спешное отбытие в Наварру оказались событиями и вовсе из ряда вон выходящими.

Отъезд Маргариты из Франции взволновал двор, всполошил Париж, напугал протестантов и привел в восторг Сорбонну, чьи теологи уже давно требовали «засудить мегеру». Эти пылкие люди громогласно уверяли, будто гнев короля Франциска еще будет воспет поэтами наподобие гнева Ахилла. Что же касается придворных, то они с трепетом рассказывали друг другу, как король обвинил Маргариту в том, будто она подослала к его сыновьям еретика, а возмущенная Маргарита кинула в лицо брата обвинение в неблагодарности.

Не все придворные верили, что господин де Броссар протестант и что именно он несет ответственность за появление в королевских покоях протестантских летучих листков. Тайком поговаривали, будто листовки в королевскую спальню подбросила фаворитка Франциска I герцогиня д'Этамп, весьма страстная протестантка, и что именно эта особа, заметив, в какую ярость впал ее возлюбленный, поспешила отвести гнев короля от себя, обвинив во всем Броссара, которого с первого дня невзлюбила за безупречность и заботу о дофине.

Герцогиню д'Этамп обвиняли и при дворе принца. Наследник престола ни на миг не поверил обвинениям против воспитателя и потому готов был броситься к ногам отца, моля не изгонять шевалье де Броссара. К счастью, Диана де Пуатье вовремя узнала о намерении дофина и успела перехватить молодого человека, моля не совершать непоправимого.

— Остановитесь, Анри, — со слезами на глазах говорила нестареющая красавица. — Разве вы не видите, что этот удар направлен против вас?! Герцогиня д'Этамп ненавидит вас и хочет лишить верного советника.

— Я поговорю с отцом… я объясню ему… — горячился Генрих.

— О нет, мой принц, — возразила Диана, увлекая дофина прочь от двери. — Ваш отец целиком во власти этой мерзавки. Он только разгневается на вас за вмешательство и, чего доброго, оправит господина де Броссара на костер. Умоляю вас, не губите благородного человека…

Дофин заплакал. Раньше ему даже в голову не приходило, что из любви к нему Диана способна отказаться от своей неприязни, но вдова великого сенешаля Нормандии была очень умной женщиной. Ласково гладя молодого человека по голове и утирая ему слезы, она уверяла принца, будто изгнание шевалье де Броссара вряд ли будет долгим, что года через два, три, четыре или пять шевалье вновь будет давать ему мудрые советы, а обнаглевшая гадина будет с позором изгнана от двора.

Честно говоря, Диана де Пуатье была уверена, что сможет отучить возлюбленного принимать чьи-либо советы, кроме собственных. Точно также она была уверена, что ее ласки помогут изгнать из памяти дофина даже имя Броссара. Пока же красавица бросала насмешливые взгляды на госпожу д'Этамп, от души наслаждаясь общим хором осуждения, в котором общественное мнение клеймило королевскую фаворитку. А герцогиня, немало раздраженная радостью Дианы, изо всех сил искала способ стереть с лица соперницы самодовольное выражение. И такой способ нашла. Пользуясь дарованной ей королем безнаказанностью, герцогиня д'Этамп приказала королевским солдатам разрушить несколько статуй святых у входа в церковь Сен-Жермен-л'Оксеруа, а Диана де Пуатье, прибегнув к помощи своих союзников Гизов, в свою очередь добилась от его величества сожжения на Гревской площади десяти протестантов. В общем, обвинение господина де Броссара в исповедании протестантизма дорого обошлось и гугенотам, и католикам, зато решило все проблемы красавицы Дианы.

Первоначально Броссар также винил в своих злоключениях королевскую фаворитку, но накануне отъезда в Наварру точно выяснил, кому обязан опалой. Прозрение Броссара было делом случая. Отдав долг вежливости некоторым придворным и тепло попрощавшись с дофином и дофиной, шевалье собирался уже покинуть Лувр, когда в переходе королевского замка расслышал чьи-то очень знакомые голоса. Мужской голос принадлежал Шарлю де Лоррену, одному из младших сыновей герцога де Гиза, женский — Диане де Пуатье. Дама и шевалье шутливо обсуждали будущую карьеру молодого человека, при чем юноша уверял, будто мечтает стать адмиралом, а госпожа Диана смеясь утверждала, что ему больше пойдет кардинальская шапка.

Бывший воспитатель дофина покачал головой, размышляя о ненасытной жадности Лорренов, и собрался было продолжить путь, когда неожиданно услышал собственное имя. Решив, что имеет право знать, что говорят о нем подобные люди, достойный дворянин остановился и история его изгнания стала ясна шевалье как божий день. На какой-то миг Броссар обезумел. Мысль о том, что протестантскими листовками в королевской спальне и ложным обвинением он обязан девятнадцатилетнему мальчишке, что целью этого обвинения было желание предоставить госпоже Диане возможность и дальше грабить дофина, а в дальнейшем — всю Францию, заставила бывшего воспитателя наполовину вытащить из ножен кинжал. Впрочем, коснувшись лезвия, господин де Броссар пришел в себя. Его положение было не таково, чтобы устраивать скандал. Шевалье отер со лба пот и покинул Лувр, дабы, дождавшись в Сен-Жермене свою обожаемую королеву, отправиться вместе с ней в Наварру.

В крохотном пиренейском королевстве шевалье продолжал воспитание дочерей Маргариты, ездил на охоту с королем Наваррским, выполнял обязанности секретаря и советника их величеств и изо всех сил стараясь забыть бурную жизнь столицы Франции. Но через четыре года размеренной жизни шевалье пришлось вспомнить интриги королевского двора и причиной этих воспоминаний стало замужество старшей дочери ее величества.

Первый брак принцессы, увенчавшийся рождением дочери Маргариты, был политическим шагом, призванным разрешить земельные споры двух ветвей дома Валуа. Задумал этот брак король Людовик XII и, в еще большей степени, его жена Анна Бретонская. Не желая слышать обвинения подданных, будто она обманула доверчивого супруга, из-под носа уведя у него управление Бретанью, хитрая королева пожелала округлить королевские владения за счет герцогства Алансонского. Ловко составленный брачный контракт Маргариты д'Ангулем и Шарля д'Алансона разрешал герцогу передать свои владения лишь наследнику мужского пола, а в браке владетели Алансона произвели на свет только дочь. Нельзя сказать, будто родные Маргариты были в восторг от подобного контракта, однако нельзя сказать, будто они впали из-за него в уныние. Король Людовик XII также не имел сыновей, и потому королем после его смерти должен был стать младший брат Маргариты — Франциск. Зная привязанность брата и сестры друг к другу, никто не сомневался, что новый король исправит несправедливость. И правда, став после смерти Людовика королем Франции, Франциск первым делом пообещал Маргарите заботиться о ней как о самом себе и только многочисленные государственные заботы то и дело заставляли его откладывать пересмотр брачного контракта сестры на неопределенное время.

Ничего странного в этом не было. Франциск, а также его матушка были уверены, что всегда смогут заняться делами Маргариты, когда у них появится на это время. К тому же король не сомневался, что сестра и зять способны произвести на свет хоть целую роту крепких мальчишек. К сожалению, год бежал за годом, война с императором Карлом становилась все ожесточеннее, а Маргарита и Шарль все еще не имели сыновей. Наконец, в битве при Павии Шарль д'Алансон героически сложил голову, и его супруга стала вдовой.

Брачный контракт Маргариты не предусматривал для вдовствующей герцогини получения вдовьей доли, но первое время принцесса не была этим обеспокоена. Гораздо больше Маргариту волновала судьба плененного брата, затем проблемы с армией и опустошенной королевской казной, наконец, новое учение протестантов, которому Маргарита отдалась со всей страстью своей натуры, и, конечно, обучение дочерей. Королева Наваррская полагала, что еще успеет поговорить с братом о приданном старшей дочери, но растущие разногласия Маргариты с Франциском все чаще приводили к ссорам и, в конце концов, закончились полным разрывом между братом и сестрой.

Очутившись в Наварре, Маргарита первое время старалась справиться со своим гневом, потом занялась делами королевства Наваррского, однако, когда первая лихорадка деятельности прошла, королева задумалась о будущем старшей дочери. По своему происхождению и положению Маргарита д'Алансон могла рассчитывать на брак с любым из монархов Европы, но как бы знатна она ни была, принцесса оставалась бесприданницей и потому не могла даже мечтать о достойном Валуа союзе. Мысль же о том, что ее старшая дочь может выйти замуж за кого-нибудь из наваррских подданных, приводила королеву в негодование. В конце концов после долгих колебаний и мук оскорбленной гордости Маргарита написала госпоже д'Этамп, надеясь, что королевская фаворитка не оставит в несчастье единоверцев и поможет вернуть ее дочери наследство. Как оказалось, зря. Ни письмо Маргариты, ни приложенные к письму браслеты не показались герцогине достаточным основанием для того, чтобы рисковать привязанностью Франциска. Мадам д'Этамп с удовольствием красовалась в подаренных ей изумрудах, но не подумала чиркнуть королеве Наварры хотя бы пару слов. Через полгода тщетных ожиданий Маргарита поняла, что у нее остается единственный шанс устроить судьбу дочери — обратиться с прошением к неблагодарному брату.

Письмо королевы Наваррской к королю Французскому немало повеселило обитателей Лувра. Довольный король не поленился прочесть послание Маргариты вслух, обращая особое внимание приятелей и любовниц на почтительный и смиренный тон сестры и на почти неприличную бедность этой гордячки. Придворные хохотали, король Франциск с удовольствием вспоминал неотесанность, нищету и запах чеснока, которым провоняли гасконцы Маргариты, смеялся над простотой южанок, а закончил тем, что отшвырнул письмо прочь. Только Шарль де Лоррен, уже два года бывший епископом, задумчиво смотрел на мятый клочок бумаги и в голове его рождался удивительный по своей дерзости план. Результатом этого плана стал визит герцога де Гиза к его величеству, в ходе которого герцог попросил у Франциска руки его племянницы для своего младшего сына, графа де Бар. Как уверял герцог, только желание служить его величеству и вывести его из затруднительного положения заставляет его брать в семью бесприданницу, ибо он, герцог де Гиз, не просит за племянницей короля ничего — даже рваной рубашки.

Польщенный подобной преданностью и обрадованный возможностью сыграть с сестрой злую шутку, сделав ее старшую дочь простой графиней, Франциск I немедленно дал согласие на брак, как-то не подумав, что тем самым слишком приближает к собственной особе лотарингских выскочек. Правда, по совету герцогини д'Этамп, наконец-то вспомнившей о письме и подарке Маргариты, Франциск счел необходимым дать за племянницей скромное приданное, а Диана де Пуатье, не желавшая, чтобы родственники брали в дом девицу без гроша в кармане, принялась попрекать молодую дофину за пренебрежение к кузине.

— О чем вы думаете, мадам? — выговаривала вдова великого сенешаля Нормандии Екатерине Медичи. — Разве вы не знаете об обычаях французского королевского дома? Или вы хотите, чтобы ваша кузина отправилась к алтарю в одной рубашке? Запомните хорошенько, долг будущей королевы Франции покровительствовать своим бедным родичам, а кузина Алансон самая близкая и самая бедная ваша родственница…

Принц Генрих, никогда прежде не замечавший двоюродную сестру, но полностью находящийся под каблучком Дианы, только согласно кивал и с обожанием смотрел на фаворитку, а несчастная Екатерина в отчаянных попытках заслужить хотя бы мимолетную улыбку супруга подбирала для кузины роскошные ткани, кружева, перчатки и чулки, шляпы и чепчики, расшитые платки и веера, драгоценности и безделушки, картины Рафаэля, Леонардо да Винчи, Россо и Приматиччо, фландрские ковры и итальянскую мебель, тонкое постельное белье из Голландии и дамское оружие из Германии и Италии. Должно быть еще никогда Анна д'Этамп, Диана де Пуатье и Екатерина Медичи не стремились к одной цели с таким усердием и единодушием, и только две Маргариты не знали о свалившемся на их головы счастье.

Через полтора месяца после начала приготовлений к свадьбе Шарль де Лоррен отправился с посольством в Наварру. Молодого епископа сопровождало около трех тысяч человек свиты, а также пять небольших пушек. Еще одним аргументом в переговорах с Маргаритой должно было стать весьма жесткое послание Франциска, в котором он приказывал своим вассалам — королю и королеве Наваррским — отдать Маргариту д'Алансон замуж за графа де Бар. В качестве доказательства послушания вассалов король требовал, чтобы свадьба племянницы состоялась в Наварре по доверенности, а затем в Париже в церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа.

Посол несколько досадовал на жесткий тон короля Франциска, ибо, с каждым лье приближаясь к резиденции Маргариты, испытывал все большее смущение перед королевой, чье стесненное положение помогло его семье подняться еще на несколько ступеней по лестнице власти. Смущение епископа было столь велико, что молодой человек пообещал себе быть как можно любезнее и деликатнее и ничем не оскорбить гордость владетелей Наварры. И это ему удалось. Лишь в приватной беседе с Маргаритой Шарль де Лоррен сообщил королеве о легкомысленном поведении ее брата, не забыв добавить, что подобное поведение было вызвано дурными советами и алчностью герцогини д'Этамп, чему Маргарита охотно поверила, вспомнив о напрасном ожидании какого-либо ответа от королевской фаворитки. Да и король Наваррский, ослепленный великолепием свиты Шарля де Лоррена, склонен был полагать, что брак падчерицы с младшим отпрыском лотарингского семейства окажет его дому немалую честь и выгоду.

Лишь Броссар был склонен подвергать сомнению слова молодого епископа, не в последнюю очередь потому, что слишком хорошо помнил, какую роль Шарль де Лоррен сыграл в его изгнании. И все-таки, каким образом шевалье мог воспрепятствовать неприятному союзу? Напомнить Маргарите о разнице в происхождении и положении молодых людей? Сказать, что его бывшая воспитанница достойна лучшей партии?

К сожалению, более выгодного союза для Маргариты-младшей не предвиделось, а приказ Франциска был ясен. Господин де Броссар не сомневался, что свита Лоррена, более похожая на армию, сможет в случае необходимости выполнить волю сюзерена. Так что бывший воспитатель принцессы только указал на разницу в возрасте молодых людей, на что Шарль де Лоррен немедленно ответил, что с радостью сам бы стал женихом прекрасной Маргариты, но — увы! — лишен этой возможности, приняв сан. Тяжко вздохнув от необходимости делать новое признание, господин де Броссар напомнил, что Наварра не в состоянии дать за Маргаритой приданное, однако посол с еще большим жаром поклялся приложить все усилия, чтобы вернуть своей будущей сестре герцогство Алансонское.

Подобное заявление рассеяло последние сомнения королевы и по ее воле шевалье де Броссар принял участие в составлении брачного контракта принцессы. Шарль де Лоррен с готовностью принял все его условия, ибо родство с французским королевским домом почитал слишком выгодным, чтобы спорить по пустякам. Через неделю в королевском замке в По состоялось венчание по доверенности Маргариты де Валуа д'Алансон и Жоржа-Армана-Мишеля де Лоррен, графа де Бар, а на утро следующего дня свадебный поезд Маргариты двинулся в Париж.

Свадьба двадцатидвухлетней Маргариты и семнадцатилетнего Армана прошла с пышностью и размахом, достойными французского королевского дома. Изо всех сил пытаясь добиться одобрения супруга, Екатерина Медичи устраивала в честь кузины балы, прогулки, охоты, театрализованные представления и в конце концов была удостоена улыбки Генриха. Маргарита искренне радовалось возможности почувствовать себя принцессой, но через два месяца жизни при дворе попросила у супруга разрешение удалиться в принадлежащее ему графство Барруа, поскольку двор не создан для таких женщин как она, уверяла молодая графиня.

Юный Арман, уже полгода скучавший в Лувре и находивший отдохновение только в охоте, да в проказах, бегая за хорошенькими фрейлинами двора вместе со своим приятелем бароном де Нанси, пришел в восторг от скромности жены и с радостью отправился вместе с ней в родное графство, где мог свободно придаваться привычной праздности. Только Шарль де Лоррен был обескуражен спешным отъездом невестки. Молодому епископу казалось, что принцесса смотрела на него вовсе не безразлично, и потому он искренне не мог понять, что могло вызвать столь странную выходку графини. Сам Шарль, впервые увидев Маргариту, от души пожалел, что стал епископом, а не адмиралом. Если бы молодой человек знал, что думала об этом принцесса и как была разочарована тем обстоятельством, что ее мужем станет не этот обаятельный молодой человек, а его младший брат — почти что мальчик, — он и вовсе мог впасть в уныние. А так епископ только порадовался за брата, получившего в жены образец скромности и добродетели.

Решившись покинуть двор, молодая графиня также пребывала в печали. Ей не потребовалось много времени для догадки, что ее брак был ловкой политической интригой, призванной еще больше возвысить младших лотарингцев, и что задумал эту интригу тот самый симпатичный молодой человек, занимавший последнее время все ее мысли. Именно эти два обстоятельства и заставили графиню де Бар покинуть двор. Как принцесса она была слишком горда, чтобы становиться пешкой в чужой игре, а как верная супруга слишком смущена расточаемыми ее деверем комплиментами.

Увы, жизнь в Бар-сюр-Орнен оказалась не столь идиллической, как предполагала молодая женщина. Будучи мальчишкой, ее супруг большую часть времени проводил на охоте и благополучно сваливал все заботы и дела графства на Маргариту. А однажды в порыве ребяческой откровенности похвастал жене, что уже имеет крепенького горластого бастарда.

Признание мужа потрясло графиню. Она слишком хорошо знала, какое значение для вельможи имеет рождение наследника, и хотя стараниями господина де Броссара ее брачный контракт ничем не напоминал брачный контракт ее родителей, молодая женщина долго не могла успокоиться. Лишь через год, когда графиня подарила супругу законного сына, она смогла вздохнуть с облегчением.

Рождение наследника от принцессы из дома Валуа заставило Гизов вспомнить еще об одном приятном деле — получении для своего семейства герцогства Алансонского. Король Франциск I не так давно покинул этот свет, отправились в мир иной герцог Клод де Гиз и королева Наваррская. Однако новый Глава семьи младших лотарингцев герцог Франсуа де Гиз и епископ Шарль де Лоррен полагали, что легко смогут достичь своей цели благодаря безграничной власти Дианы де Пуатье над королем Генрихом II и авторитету крестного отца племянника — кардинала папской курии монсеньора Бонкомпаньи.

Как только маленькому виконту де Бар исполнился год от роду, Диана де Пуатье заявила возлюбленному, что день рождение его двоюродного племянника следует отметить дарованием его отцу герцогства Алансонского. При этих словах Генрих впервые осознал, что батюшка несколько перестарался в покровительстве младшим Лорренам, да и он сам дал слишком много воли возлюбленной. Но напрасно молодой король пытался сослаться на брачный контракт почившей тетушки — Диана была неумолима. Желая задобрить фаворитку, его величество даровал даме сердца титул и герцогство Валентинуа. Диана с улыбкой приняла щедрый дар, но о герцогстве Алансонском говорить не перестала. Вконец измученный придирками и сбитый с толку письмами кардинала король сдался и пообещал даровать молодому человеку желанное герцогство после первого же взятого им штурмом вражеского города.

Воодушевленный будущими почестями, Арман де Бар радостно отправился на войну. Не желая скучать в походе и полагая, что жизнь создана для наслаждений, юноша позвал с собой барона де Нанси, а также прихватил в дорогу любимых собак, птиц, лошадей и музыкантов. Пока армия неспешно продвигалась к испанским владениям, молодые люди проводили время в охотах и увеселениях, а когда пришла пора идти на штурм, отправились в бой наподобие паладинов Карла Великого и глупейшим образом сложили головы при первом же приступе к стенам.

Известие о гибели девятнадцатилетнего графа де Бар потрясло двор, ошеломило Маргариту, разочаровало Гизов. Обещанный Генриху II город так и не был взят, а без него король и слышать не хотел о каких-либо пожалованиях. Его величество ограничился милостивыми письмами к скорбящим вдовам де Бар и де Нанси, а также взял в пажи сына погибшего барона, в остальном же проявил совершенно несвойственную для себя твердость.

Нелепая гибель мужа заставила Маргариту задуматься о суетности света и ненадежности почестей. Вдовствующая графиня не сомневалась, что всегда сможет сохранить влияние на сына и точно также была уверена во влиянии королевы Екатерины на ее детей. Владычество Дианы де Пуатье и Гизов могло прерваться столь же внезапно, как и ее счастье, и потому ради благополучия сына и своих подданных Маргарита решила заручиться поддержкой будущей королевы-матери. В составленном в самом почтительном тоне письме вдовствующая графиня де Бар благодарила королеву Екатерину за оказанное покровительство и сообщала, что смиренно повергает к ее стопам все ее дары, ибо горькое вдовство делает для нее не нужными эти знаки суетности. В конце послания Маргарита клялась верно служить королеве и ее детям и быть самой покорной их служанкой.

Каждодневно унижаемая мужем, Дианой де Пуатье и придворными Екатерина была потрясена смирением принцессы из дома Валуа. Она с наслаждением перебирала вернувшиеся к ней драгоценности, рассматривала картины и безделушки и с каждым мигом ощущала все большее желание жить. И, конечно, королева не могла не вознаградить свою первую подданную. В ответном послании несчастной вдове Екатерина обещала и впредь оказывать покровительство ей и ее сыну и даже мягко пожурила Маргариту за уныние, сообщив, что жизнь принцессы еще не кончена. К письму королевы было приложено несколько прекрасных картин религиозного содержания, четки, молитвенник, распятие работы Бенвенуто Челлини, великолепный черный бархат, сплошь и поперек расшитый золотом, и пышные юбки цвета крамуази[6], ибо, как уверяла королева, происхождение графини давало ей право носить этот королевский цвет даже во вдовстве.

В общем Маргарита де Бар могла быть довольна королевой, и последующие события это подтвердили. Екатерина не могла успокоиться, видя, что верность и смирение вдовствующей графини не были вознаграждены ничем существенным, так что, набравшись смелости, обратилась к супругу с просьбой даровать вдове какой-нибудь титул, а маленькому графу де Бар какое-нибудь доходное владение. Генрих II даже опешил от смелости Екатерины. Сопротивляться сразу двум женщинам — жене и возлюбленной — у короля не было сил. О герцогстве Алансонском, правда, речь уже не шла, однако обе дамы говорили о каком-нибудь владении в Турени или Блезуа, поближе к королевским резиденциям.

Генрих II легко подписал указ о дарование вдовствующей графине де Бар титула принцессы Блуасской, благо титул не подразумевал передачу кузине самого Блуа и не мог быть завещан ею сыну, однако задумавшись о доходном имении, впал в замешательство. Замок Плесси-дю-Парк, дающий права на титул маркиза, его величество любил и сам; Шенонсо было подарено им Диане де Пуатье, а замок Азе-ле-Ридо батюшка даровал кому-то из своих друзей; замок Гран-Шатле напоминал о парижской тюрьме, а Вилландри, Кузьер и Монпупон были давно заняты.

От досады наихристианнейший король уже готов был сбросить со стола карту провинции, когда в его голову пришла воистину гениальная мысль. Идея положиться на волю Провидения была достойна любителя рыцарских романов и монарх решил немедленно претворить ее в жизнь. Генрих тщательно зажмурился и наугад опустил палец вниз. При этом госпожа Диана слегка подтолкнула карту, так что палец возлюбленного аккуратно опустился на город Лош. При виде подобных результатов король остолбенел, Диана улыбнулась, Екатерина растерялась, а коннетабль де Монморанси разразился проклятиями.

— Государь! — бушевал вояка. — Лош — это важный стратегический пункт, образцовая крепость. Корона не может отдать этот город в чужие руки.

— Это руки двоюродного племянника короля, — немедленно вмешалась Диана.

— Да хоть родного! — продолжал возмущаться коннетабль. — В конце концов подкиньте этому щенку пару другую тысчонок, подарите должность при дворе или еще один титул, но не отдавайте Лош!..

— Что за речи, сударь!..

— Вы не уважаете Господнюю волю!.. — в один голос возмутились жена и любовница короля.

Нельзя сказать, будто слова коннетабля не произвели на Екатерину никакого впечатления, однако будучи женщиной суеверной, итальянка не осмелилась противиться воле Всевышнего. Что поделать, Екатерина не заметила, как возлюбленная ее мужа подтолкнула карту. Дело в том, что Диана была не только очень умна, но и весьма ловка, почти ничем не уступая прославленным парижским воровкам.

Все эти события доходили до господина де Броссара с изрядным опозданием, и он не мог в должной степени разделить радость или печаль бывшей воспитанницы. К тому же смерть королевы Наваррской надолго погрузила шевалье в печаль и тоску, и он почти не заметил ни вдовства Маргариты де Бар, ни неудачного сватовства Франсуа де Гиза к Жанне д'Альбре, ни замужества Жанны, ставшей супругой Антуана де Бурбона.

Лишь вторая беременность будущей королевы Наварры вывела Броссара из состояния меланхолии. Почтенный шевалье с волнением ждал разрешения Жанны от бремени и готовился к важной миссии воспитания еще одного принца или принцессы. Однако с приближением радостного события росла и тревога достойного дворянина, а в решающий день Броссар и вовсе пришел в ужас. В глубине души он никогда не понимал, как прекрасная и утонченная Маргарита д'Ангулем могла любить столь неотесанного мужлана, как король Наваррский, и рождение Генриха де Бурбона сполна подтвердило мнение шевалье о Генрихе д'Альбре. Когда по требованию отца будущая королева Наварры затянула по гасконски псалом, словно она была не принцессой, а простой беарнской крестьянкой, Гийом де Броссар испытал непреодолимое искушение заткнуть уши и забиться в угол. Когда же после рождения внука Генрих д'Альбре принялся на весь замок вопить, что его овца родила льва, купать младенца в крестьянском вине и натирать ему губы чесноком, все чувства почтенного дворянина оказались травмированы одновременно. Лишь одно могло утешить шевалье — немедленное назначение его воспитателем новорожденного принца. Но когда де Броссар постарался поговорить об этом с Генрихом д'Альбре, король Наварры решительно заявил, что львятам воспитатели не нужны.

Второй раз за день де Броссар лишился дара речи. Ему даже показалось, будто Генрих д'Альбре хочет его оскорбить, но ничто не могло быть дальше от истины, чем подобное суждение. Добрым королем руководила лишь забота о человеке, всю свою жизнь отдавшего службе его жене. Отзывчивый и простодушный, как и последний из его подданных, Генрих назначил воспитателю дочери весьма щедрую по понятиям Наварры пенсию, подарил ему небольшую ферму в окрестностях Нерака, предложил наслаждаться вином, женщинами и охотой и ни о чем не волноваться.

Через месяц праздности и тоски шевалье де Броссар объявил, что собирается путешествовать. Провожаемый слезами Жанны, добрыми напутствиями короля Наваррского, его слуг и арендаторов, достойный дворянин отправился в дорогу по Франции, Германии, Нидерландам, посетил горные кантоны Швейцарии и север Италии. Путешествие шевалье было весьма приятно, ибо позволяло не думать о прошлом и будущем. Через четыре года неспешных путешествий Броссар вернулся в Наварру, был с любовью встречен ее правителями и просто сражен видом маленького принца Беарнского.

Если бы Генрих д'Альбре не сказал Броссару, кто это, шевалье ни за что бы не догадался, что находящийся в комнате короля босоногий, загорелый и к тому же вымазавшийся в вишне пострел и есть внук его обожаемой королевы и потомок Людовика Святого. Меньше всего Генрих де Бурбон напоминал принца, а большего всего — обычного крестьянского мальчишку. Когда де Броссар видел, как этот принц крови бегал на перегонки с маленькими простолюдинами, как он лазил по деревьям и вместе с деревенской ребятней мял босыми ногами собранный виноград, а потом со счастливой улыбкой принимал от зажиточных крестьян пару другую медяков за работу, достойный дворянин готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Внука Маргариты он представлял себе иначе. Напрасно шевалье пытался внушить королю Наваррскому, что с принцем пора начать заниматься. Генрих д'Альбре полагал это преждевременным, отмечая, что главным достоинством рыцаря и короля должны быть смелость, здоровье, доброта и великодушие.

Конечно, маленький принц Беарнский был крепок телом и добр душой. Конечно, он был смел, на спор карабкаясь на скалы. Конечно, как и положено беарнцу, малыш довольно бойко болтал по-испански и по латыни, пусть и с ужасающим гасконским акцентом. Однако Броссар полагал, что этих качеств недостаточно для будущего короля Наварры и французского принца крови. Будь его воля, де Броссар запретил бы употребление местного наречия при наваррском дворе, пригласил бы в товарищи принцу трех или четырех маленьких дворян самого знатного происхождения и, конечно, положил бы конец общению Генриха с крестьянами.

Увы, на все доводы Броссара король Наваррский только улыбался, Жанна д'Альбре уверяла, будто «Анри еще так мал», а маленький принц взахлеб рассказывал об играх с деревенскими мальчишками, о холодных горных ручьях и веселье на крестьянских свадьбах. Поговорить же с отцом принца Броссар как-то не догадался. Да и то сказать, этот слабохарактерный и малодушный субъект, прославленный только любовными утехами, да происхождением от Людовика Святого не имел никакого влияния при Наваррском королевском дворе.

Временами шевалье пробовал заняться воспитанием юного Бурбона, не спрашивая ничьего согласия. Как добрый дедушка он ласково сажал малыша на колени и под видом сказок рассказывал ему о доблести наваррских или французских королей, о великих деяниях и подвигах. Генрих де Бурбон слушал достойного дворянина открыв рот, однако через полчаса после начала рассказа неизменно сползал с коленей Броссара, чмокал его в щеку и уносился прочь играть с мячом, трещоткой или деревенскими пострелами. Впервые в жизни шевалье не знал, как быть. Какие только молитвы не возносил он к Всевышнему, от души желая исправить манеры внука Маргариты. Какие только аргументы не подыскивал, пытаясь воздействовать на деда и мать принца. Все было напрасно. Чувствуя, что может впасть в уныние от вида этого высокородного крестьянина, де Броссар вторично отправился путешествовать.

Второе путешествие шевалье оказалось не таким приятным, как первое. И дело было не в том, что Броссар испытывал в дороге какие-либо лишения. Сдержанность и строгость шевалье неизменно вызывали уважение и почтение окружающих, а предоставленные в его распоряжение средства обеспечивали должный комфорт. Проблема была в ином. Шевалье никак не мог отделаться от невеселых мыслей, слишком тревожные вести доходили до него в пути. Смерть Генриха д'Альбре, все более ожесточенные распри между католиками и протестантами, нелепая гибель на турнире короля Франции Генриха II. По крайней мере в половине из случившихся несчастий шевалье винил себя. С каким усердием он старался внушить своим воспитанникам высокие идеалы рыцарства и верности убеждениям, и к каким печальным последствиям это привело. Верность даме заставила короля Генриха всю жизнь провести под каблучком хищницы, а стойкость в делах веры Жанны д'Альбре грозила гражданской войной. Господин де Броссар даже начал сомневаться в своих талантах воспитателя, и в этот критический для него миг шевалье настигло письмо вдовствующей графини де Бар. Броссар как раз находился где-то между Руаном и Амьеном и был весьма озадачен просьбой Маргариты ее посетить. Впрочем, коль скоро шевалье не имел никаких срочных дел, он счел невежливым отказывать в невинной просьбе своей первой ученице, и не жалея себя и лошадей, спешно пересек пол Франции и очутился во владениях графов де Бар.

Графский замок в Бар-сюр-Орнен произвел на старого дворянина благоприятное впечатление. Впервые за долгие годы Броссар почувствовал, что попал ко двору, пусть маленькому, пусть почти игрушечному — но двору. Он остался доволен видом принцессы Блуасской и был воистину восхищен обликом ее сына Мишеля. Умный, образованный, с прекрасными манерами мальчик показался де Броссару истинным внуком Маргариты д'Ангулем. Заблуждение шевалье продолжалось ровно полчаса, после чего воспитатель выяснил, что Мишель де Бар обладает капризным и вздорным нравом, а тишина в Бар-сюр-Орнен объясняется не столько умелым управлением, сколько желанием подданных графа пореже попадаться ему на глаза.

Когда вдовствующая графиня де Бар попросила де Броссара сопровождать ее сына в Париж и заняться там его воспитанием, шевалье не удивился. Маргарита чистосердечно рассказала старому воспитателю обо всем случившимся с ней за последние годы и шевалье немедленно составил план действий. Прежде всего он осуществил свою давнюю мечту и приставил к юному графу двух молодых дворян, которые могли бы делить досуг его сиятельства и быть его друзьями. Со свойственной ему предусмотрительностью шевалье выбрал в товарищи Мишелю молодых людей старше его, полагая, что они смогут оказать благотворное влияние на мальчика. Увы! Как и во многих других случаях, шевалье ошибался. Юный Лоррен был слишком высокого мнения о собственной особе, чтобы считать каких-то офицеров своими друзьями, а молодым людям отношение Мишеля де Бар было и вовсе безразлично. Их ждал королевский двор, Париж, и они считали, что столица стоит того, чтобы вытерпеть общество даже несносного мальчишки.