«Бог, король и дамы!»

Глава 2 В которой испанский двор пребывает в некотором смятении

А теперь оставим графа де Бар на большой дороге, шевалье де Бретея в его собственном замке и переместимся на юг, в Испанию, в королевство одновременно очень счастливое и очень несчастное. Счастливое, ибо Всевышний богато одарил эту землю и живущих на ней людей, несчастное — потому что обитатели королевства далеко не всегда умели достойно пользоваться этими дарами.

У ее католического величества королевы Изабеллы де Валуа появилась новая игрушка. Игрушка отличалась белокурыми локонами, наивным взглядом голубых глаз и дивной непосредственностью. Кукла королевы Изабеллы звалась Агнесой Хагенау, вернее сказать, «ее сиятельством графиней Хагенау». Правда надменные испанцы, обычно до мелочей соблюдавшие этикет, ни разу не обратились к восьмилетней крохе подобным образом. Ибо малышка была не просто очередной дочерью очередного союзника при дворе короля Филиппа.

Дочь принцев Релинген и внучка императора Карла V стала нареченной невестой инфанта дона Карлоса. И титуловать будущую королеву Испании как простую графиню ни у кого из вельмож не поворачивался язык. Ибо все помнили старинную истину о том, что провинившийся язык отрубают вместе с головой. Его католическое величество, король Филипп, все же сжалился над подданными, пребывающими в состоянии растерянности, и объявил, что коль скоро невеста его сына еще и дочь принцев, и его племянница, не будет нарушением этикета обращаться к донне Инес просто «ваше высочество».

Еще одно обстоятельство весьма тревожило придворных его католического величества. Впервые в своей жизни они вынуждены были изо дня в день встречаться с ребенком. Не то чтобы благородные гранды и их не менее благородные супруги не имели представления, что такое дети и откуда они берутся — у многих славных семей было до дюжины детей и даже больше. Однако, следуя обычаю, дети воспитывались кем угодно и где угодно, но только не в родительском доме.

Вообще-то говоря, обычно это были проверенные монастыри строго устава, и чем знатнее была семья, тем более строгий монастырь она выбирала для воспитания своих отпрысков. Так что дети и родители встречались обыкновенно во время торжественной церемонии по случаю бракосочетания сына или дочери, если таковое не осуществлялось по доверенности. Нет, конечно, существовали семьи этих, как их там, «маранов», которые относились к воспитанию детей абсолютно безответственно, вверяя неокрепшие детские души заботам сомнительных нянюшек, мамушек и «воспитателей». И пожинали в результате горькие плоды вероотступничества и непочтительности к королевской власти.

Само собой, принцесса и будущая королева — совсем другое. И никому бы в голову не пришло оспорить мудрое решение его католического величества с детства обучать будущую королеву сложному искусству управления государством. Кроме того, всем было известно, что возраста у наследников испанского престола просто не бывает и они — совершенство с рождения. И, конечно же, вопросы, которая кроха задавала со всей наивностью и непосредственностью своих восьми лет, воспринимались окружающими как утонченная придворная интрига.

Так, после настойчивых уговоров жениха попросить, чтобы во время праздника по случаю помолвки, на костер отправили не двести, а триста, или даже больше еретиков, Агнеса на аудиенции у его величества поинтересовалась, во-первых — зачем нужно отправлять кого-либо на костер, а во-вторых — почему этих еретиков должно быть именно двести, а не сто или триста. Все эти цифры ни о чем не говорили маленькой принцессе, кроме того, что триста больше ста — считать она умела пока лишь до сотни, однако никому и в голову не пришло, что невеста инфанта этого не знает. Его величество также не озаботился этим. Куда большую заботу вызвал у его величества сам вопрос. Филипп забыл старую истину о том, что один не слишком умный человек способен своим вопросом привести в замешательство и больше мудрых людей, чем его католическое величество. А может быть, король считал для себя невозможным вмешиваться в дела церкви. Как бы то ни было, Филипп посчитал необходимым поручить заботу о принцессе своему духовнику и по совместительству главе Святого трибунала.

Его преосвященство принял принцессу с суровостью весьма достойной той аскетичной жизни, которую вел, укрепляя истинную веру. И все же при первых словах крохи почувствовал неожиданное умиление. Последний раз подобное же умиление достойный прелат испытал после строгого сорокадневного поста, когда совершенно отчетливо увидел, как статуя Пресвятой Девы улыбнулась ему и одобрительно кивнула. Так что теперь, обнаружив столь пламенное благочестие в столь юной особе, его преосвященство смахнул с ресниц слезы и поклялся себе как следует просветить будущую королеву Испании — судя по всему, лучшую королеву со времен Изабеллы Католички.

Графиня-принцесса очень скоро поняла, что вопросы лучше не задавать. Стоило малышке спросить, почему это «его светлость» или «его сиятельство» более не здоровается с родственниками покойной жены, внезапно скончавшейся от простуды, как вокруг несчастного сразу образовывалось пустое пространство, тотчас заполняемое сбирами святой Инквизиции. И бедняга, уже обрадованный тем, что супруга столь счастливо избежала костра, а он — глупого расследования, мог только скрипеть зубами и хвататься за голову. Ибо не мог даже ругаться без риска быть обвиненным в святотатстве.

Так принцесса приобрела репутацию особы весьма неприятной и опасной. Если к этому добавить, что юная дама вовсе перестала улыбаться и смеяться — а что забавного в аутодафе Агнеса не понимала — стало ясно, что графиня Хагенау сделалась настоящей испанской инфантой.

Даже жених дон Карлос, получив несколько суровых отповедей, уверился в этом и начал побаиваться свою крошку-невесту. Последнее пришлось весьма кстати, ибо приступы ярости инфанта не распространялись на Агнесу. Более того, при появлении принцессы наследник испанской короны клал голову на ее колени и начинал жаловаться, как его обижают. Донна Инес утешала будущего мужа как могла, обещала наказать обидчиков, ласково пеняла на сломанную мебель, раненых пажей и слуг, а потом уходила к себе, обмирая от страха. Вид при этом дама имела столь застывший и неприступный, что придворные мгновенно с поклоном расступались, наивно полагая, что нареченная инфанта только и думает о том, кого наказать за мнимые обиды, причиненные дону Карлосу.

Возможно, в первые дни пребывания Агнесы при испанском дворе кому-то и приходило в голову обратить внимание на неподобающий фламандский акцент юной принцессы и на ее излишнюю живость. Однако весьма скоро недоброжелатели принца Релинген поняли, что отнести донну Инес к фламандским смутьянам можно только в лихорадочном бреду. Во-первых малышка очень скоро перестала разговаривать с акцентом. Вернее сказать, узнав о существовании этого акцента, она, будучи ребенком весьма неглупым, поняла, что лучше говорить как можно реже. Подобное поведение не могло не вызвать восторга у придворных его католического величества. И правда, зачем будущей королеве о чем-то говорить, ее и так должны понимать с одного жеста. Затем, к лучшему изменились и манеры крошки. Ее походка приобрела должную степенность, а осанка надменность. В ответ на учтивые приветствия принцесса слегка поворачивала голову и едва заметно кивала, изредка роняя при этом пару слов.

Если бы окружающие знали истинную причину подобного поведения, они были бы весьма и весьма разочарованы. И надменные манеры и осанка и сдержанность в речах были вызваны весьма прозаическими причинами. Ибо парадное платье принцессы более напоминало воинский доспех, нежели изящный шедевр портновского искусства. Стальные пластины корсета, металлические обручи фижм, накрахмаленный кружевной воротник-фрезе и в довершении — двухфунтовый золотой гребень в волосах, кого угодно превратят в статую.

Правда, подобное одеяние весьма выручало юную принцессу во время ежедневных посещений его католического величества. Стремясь как можно более полно передать принцессе сложное искусство управления государством, Филипп приказал приводить к нему будущую невестку во время его ежедневных занятий в кабинете. К счастью, большую часть времени его величество проводил не за беседами с послами, военачальниками и чиновниками, а посвящал его разбору устава какой-нибудь больницы или школы. Так что все это время принцесса могла посвятить сну. Жесткий панцирь, спрятанный под бархатом платья, не давал ей упасть, а воротник поддерживал голову. И никому даже в голову не пришло, что ее высочество спит по меньшей мере все послеобеденное время.

Конечно, со временем юная принцесса, сама того не замечая, все-таки начала учиться сложному искусству управления государством. И ведению придворных интриг заодно. Так, узнав, что на костер собираются отправить мать одиннадцати детей, а брат несчастной только и думает, как бы не получить на свою шею почти дюжину племянников, инфанта отправилась к его преосвященству и с настойчивостью, делающей честь ее воспитанию, заявила, что она — в будущем — не собирается вести войну с десятком спятивших идальго. Его преосвященство подумал и согласился. Осужденную отправили в монастырь, детей, к облегчению дядюшки, — тоже. И все благословляли доброту королевы Изабеллы.

Агнеса молчала. К чему ей слава защитницы еретиков? Пусть эта француженка вызывает восторги простаков. Самых настоящих простаков, ибо Агнеса хорошо знала, как часто добрая королева Изабелла попрекала в письмах свою мать за недостаточную ревность в делах веры, как убеждала ее ввести во Франции Святой трибунал на подобии испанского и даже отлучить от двора короля и королеву Наварры, называя их не иначе, как «узурпаторами».

В отличие от Изабеллы Агнеса старалась даже не упоминать о своем — то есть, батюшкином — княжестве, боясь привлечь к нему внимание Святых трибуналов. Хотя за мрачной торжественностью испанского двора родные края очень быстро начали стираться из памяти маленькой инфанты, Агнеса знала — в Релингене Инквизиции не было, а само княжество все больше и больше превращалось в ее воспоминаниях в сказочно-прекрасную мечту.

Однако, мечты мечтой, а реальность — реальностью. И хотя, инфанта не могла подобно птицам небесным не задумываться о днях грядущих, она все же научилась не предаваться унынию и находить даже некоторое удовольствие в своем положении. Дон Карлос не слишком мешал, дядюшка Филипп был внимателен, святые отцы терпеливы, придворные — услужливы.

Одна королева Изабелла не давала забыть юной принцессе, что Вальядолид — это резиденция испанских королей, а не новая Аркадия. Времена, когда ветреная француженка часами болтала с Агнесой на языке Ронсара, быстро прошли. Почтение придворных, забота короля Филиппа, непривычное умиление святых отцов вызывали в королеве странную ревность, так что вскоре все усилия Изабеллы были направлены на одно — не допустить донну Инес к трону.

Сначала католическая королева надеялась доказать супругу, будто дочь принцев Релинген не является хорошей партией для инфанта, и даже намекала на свою маленькую сестричку Марго, уверяя Филиппа, будто за счастье видеть младшую дочь супругой дона Карлоса Екатерина Медичи немедленно введет во Франции Святой трибунал. К величайшему сожалению Изабеллы королева-мать не желала и слышать о подобном нововведении, а его католическое величество приходил в раздражение при каждом упоминании тещи. Попытки Изабеллы подарить Испании наследника также не приводили к успеху. Ее величество с завидной регулярностью производила на свет дочерей, но и те недолго заживались в мрачных стенах Вальядолидского замка. Наконец, преодолевая величайшее отвращение к безумцу, католическая королева попыталась приласкать дона Карлоса, выведать его секреты, а затем выдать их мужу, рассчитывая, что возмущенный до глубины души испорченностью сына, Филипп упечет инфанта в какой-нибудь строгий монастырь, где он и закончит свои дни. Увы! Никаких тайн у дона Карлоса не было, ибо тайные мысли просто не помещались в его больной голове. В результате всех этих неудач королева Испании впала в меланхолию, донна Инес постаралась как можно реже оставаться с Изабеллой наедине, а шуты и карлицы напрасно выбивались из сил, стараясь вызвать улыбку печальной монархини.

Воистину, Испания была несчастной страной!