«Бог, король и дамы!»

Глава 55 Праздник святого Варфоломея

В голове Александра победно гремел полковой марш, и в воображении он был даже великолепнее, чем на деле. Молодому человеку казалось, будто он одержал самую важную победу в жизни, и теперь никто не посмеет его оскорбить, да что оскорбить? — просто косо посмотреть вслед. Даже граф де Лош и де Бар должен был отказаться от желания повеселиться за его счет, хотя пока шевалье предпочел бы не встречаться с его сиятельством. Облик пехотного лейтенанта был слишком скромен для сеньора Азе-ле-Ридо, а молодой человек согласен был предстать пред графом только во всем блеске своего нового положения.

Элегантный отель, почтительность лакеев и шепот служанок приятно ласкали самолюбие шевалье и юноша пообещал себе быть добрым и снисходительным господином. Однако больше всего на свете Александру хотелось провести рукой по обивке стен, промчаться по всем комнатам и прокричать «Я здесь хозяин!».

Маленькая камеристка выскочила в прихожую, шевалье мимоходом потрепал ее по щеке, сунул в руки письмо господина де Сен-Жиль и важно произнес:

— Для твоей госпожи, милашка, поторопись.

Служанка как-то странно вздохнула и неожиданно возразила:

— Я вовсе не милашка…

Сраженный подобной скромностью, молодой человек недоуменно оглянулся и замер. Ему вдруг показалось, будто мир покачнулся. В голове зашумело, лицо обдало жаром, сердце подпрыгнуло к горлу. Забыв о письме и будущей жене, молодой человек шагнул к камеристке.

— Кто сказал тебе такую глупость, крошка? — заговорил Александр, чувствуя, что тонет в восторженном взгляде служанки. — Если твоя госпожа, так она тебе завидует. Не слушай ее и не бойся, теперь я твой господин и смогу защитить тебя от всех придирок. Как тебя зовут, милая?

— Вы меня не помните? — спросила служанка. — Совсем-совсем не помните?

— Теперь я ни за что тебя не забуду, — проговорил молодой человек, как говорили сотни и тысячи молодых людей до него. — Разве тебя можно забыть?! Ну же, улыбнись, милочка, и ты увидишь, что я совсем не страшный. Я буду так тебя любить, что тебе позавидует твоя госпожа!

— У меня нет госпожи, — возразила служанка, — мадам Маргарита меня не взяла…

Александр уставился на девочку и вдруг понял.

— Ты! — выкрикнул он и затряс невесту за плечи. — Идиотка! Зачем?!

— Чтобы… — Соланж испуганно всхлипнула, — чтобы меня не узнали… — и слабо махнула на окно.

Лейтенант оглянулся. Где-то за крышами разгорался пожар. Потом еще один и еще. Грянул далекий выстрел. Раздался пронзительный крик, непонятно — мужской ли, женский. Лицо Соланж было выбелено страхом.

— Дура! — бушевал Александр. — Ты хоть понимаешь, что бы с тобой сделали?! Хочешь, чтобы тебя бросили в круг?!

Лейтенант сыпал отвратительными подробностями, неожиданно перейдя на язык самых темных улиц Латинского квартала, и остановился только тогда, когда сообразил, что невеста не понимает ни слова. Тогда шевалье схватил девочку за руку и втащил в комнату.

— Да с твоих советчиц шкуры стоило бы спустить! — на ходу бросил он.

— Я сама все придумала… — попыталась оправдать служанок Соланж и расплакалась.

— Не ври! — рявкнул Александр.

— Вы говорите, чтобы я не боялась, а сами все время кричите… — рыдала девочка.

Лейтенант не слушал. Сдернул с головы невесты скромный чепчик служанки, кинжалом разрезал шнуровку на корсаже, чуть ли не вытряхнул из него мадмуазель, и, наконец, стащил с девочки юбку. Растерянная, перепуганная Соланж стояла в одной рубашке, тщетно пытаясь прикрыться руками, но Александр не обращал на нее внимания, лихорадочно перебирая платья невесты. Молодой человек разом забыл все искусство обольщения, но его руки помнили, как раздеть, а затем одеть женщину. Наконец, Соланж де Сен-Жиль приняла подобающий ее происхождению и положению облик, а Александр де Бретей занялся прической невесты. Еще через полчаса шевалье удовлетворенно отложил щетку и взглянул на девушку.

— Ну вот, — пробормотал шевалье, — теперь можно и ко двору.

— Я не хочу ко двору, — сквозь слезы проговорила невеста. — Они все там… — девочка остановилась, подыскивая слова, — злые!

Александр удивленно уставился на невесту, и Соланж вдруг заговорила, горячо и бессвязно рассказывая о королеве Маргарите, придворных дамах и кавалерах, пажах и слугах, обо всех тех нечистых страстях, что питают королевский двор и которые так напугали воспитанницу Шинонского монастыря. Молодой человек слушал невесту со все возрастающим удивлением и нежностью. «Бедная девочка, — размышлял он. — Бедная девочка и старый мерзавец!» Александр враз забыл народную мудрость о яблоке и яблоне, и мысленно поклялся показать Соланж двор таким, каким он предстает перед женами знатных и богатых людей, то есть раем. Представил, каким почетом будет окружена при дворе его жена и решил окончательно освободить ее от тирании негодяя-отца. Обитель близ Азе-ле-Ридо? Ну, уж нет! Он подыщет старому лису какой-нибудь монастырь построже и подальше, чтобы тот никому не смог отравлять жизнь. Молодой человек постарался утешить невесту, а потом отправился осматривать отель, намереваясь подготовиться к возможному нападению и обороне.

В одной из комнат юноша обнаружил двух храпящих дворян. Судя по траурным нарядам господ, шевалье были протестантами. Молодые люди спали, уронив головы на стол, а вокруг красовались пустые бутылки и наполовину опустошенные блюда, ножи и ложки, куча обглоданных костей и куски пирога. Скатерть была запачкана пролитым вином и мясным жиром. Александр стоял над пьяницами и сердито размышлял, какую пользу может извлечь из этих храпящих бревен. Если бы слуги не сообщили лейтенанту, что спящие являются кузенами госпожи, шевалье непременно использовал бы их тела при строительстве баррикады у ворот, дабы дать урок всем женихам Пенелопы поневоле. Лишь будущие родственные узы заставили Александра проявить к пьяным некоторую снисходительность, и он велел запереть кузенов невесты в подвале отеля, поставив рядом по ведру холодной воды и бутылку вина.

— А оружие? — весьма некстати осведомился один из лакеев.

— Еще не хватало! — возмутился Александр, давно усвоивший, что даже ложка в руках пьяного может привести к несчастью. — Как проспятся — скажешь.

Следующие пару часов отель лихорадило от спешной работы. По указанию Александра слуги сооружали баррикады у ворот и дверей особняка, укрепляли ставни, заряжали аркебузы и точили ножи. Шевалье расставлял часовых, проверял оружие, отдавал приказы… На какой-то миг в голове Александра промелькнула надежда, будто, готовясь к осаде, он напрасно пугает себя и окружающих, но воспоминания о Бюсси и Нанси, а еще более жуткий вид Лувра убедили лейтенанта, что эта надежда тщетна. К полуночи отель превратился в крепость и Александр счел, что сделал все возможное и теперь может немного отдохнуть.

— Разбудишь меня, только если случится что-нибудь страшное, — приказал шевалье Пьеру и почти сразу уснул.

В то время как шевалье де Бретей занимался укреплением отеля, Соланж де Сен-Жиль готовилась к самому важному событию в своей жизни. Письмо отца было прочитано, и Соланж печалилась лишь об одном, что, обязанная немедленно вступить в брак, не могла преподнести супругу оставленное в Азе-ле-Ридо приданное. О том, что для заключения брака нужен еще и священник, Соланж не думала — подобные дела были заботой жениха, да и батюшка писал, будто двенадцатилетней помолвки достаточно, чтобы уже считать себя женой шевалье де Бретея, а Соланж никогда не подвергала слова отца сомнению — монахини ее этому не учили. Кормилица невесты, не менее мадмуазель взволнованная предстоящей свадьбой, засыпала девочку градом советов, выбрала для невесты самую красивую рубашку, просторный и нарядный ночной роб, заплела волосы новобрачной в косу и основательно смутила, объяснив, в чем состоит брак.

Приготовления и наставления до того захватили невесту, что Соланж забыла обо всех страхах, боясь лишь одного — не угодить блистательному жениху. Конечно, принять бедно одетого, уставшего Александра за прекрасного принца могла только по уши влюбленная дурочка, но Соланж была от души благодарна батюшке за выбор супруга.

Сначала, следуя наставлениям монахинь, девочка терпеливо ждала Александра в своей спальне, но часы бежали за часами, а шевалье все не появлялся. Наконец, еще раз перечитав письмо отца, девочка осмелилась отправиться на поиски мужа.

Шевалье Александр видел сон, и этот сон был прекрасен: молодой человек вел к алтарю мадмуазель де Сен-Жиль. Свадьба почему-то происходила в Реймсе, а не в Туре, но юношу это ни коем образом не беспокоило — шевалье Александр был счастлив. И когда Пьер растолкал лейтенанта, шевалье де Бретей вскочил, вообразив было, что начался штурм, но тут же догадался, что продолжает спать. В сумраке кабинета перед ним предстало прекрасное видение. Это могла быть только она — его юная жена. Прижав руки к груди и восторженно глядя на молодого человека, его жена несвязно лепетала что-то о своем долге, о готовности немедленно подчиниться своему супругу и господину, говорила о том, что обязательно родит ему трех детей — двух мальчиков и одну девочку, а если он отвергнет ее — навеки затворится в монастыре. Все слова сестры Ады, пять лет вызывавшие смешки «гадких девчонок», неожиданно естественно и трогательно слетали с губ Соланж де Сен-Жиль.

Шевалье де Бретей протер глаза. То, что происходило в особняке Сен-Жилей, явно не было сном, но настолько превосходило самые смелые мечты Александра, что лейтенант не верил ни глазам своим, ни ушам. Шевалье неожиданно сообразил, что вряд ли сможет найти священника в горящем Париже, захотел было сказать, какой прекрасной будет их свадьба, но не смог. Впервые в жизни у шевалье Александра перехватило горло. Молодой человек закашлялся. Подумал, что где-то рядом должно быть вино или вода, что-то, что поможет ему вернуть голос.

И в этот момент ударил колокол. Потом отозвался еще один. И еще. Шевалье Александр очнулся от грез. Началось… Громко позвал Пьера. Поручил Соланж его заботам. И не обращая более внимания ни на слова, ни на слезы девочки отправился защищать свою самую большую драгоценность.

…Избиение продолжалось пять дней, и все это время в воздухе плыл тревожный набат, который вскоре перешел в праздничный перезвон «Te Deum». Квартал, где располагался особняк Сен-Жилей, оказался относительно спокойным, возможно, потому, что на соседней улице находился отель Гизов, но и здесь солдатам Александра и слугам Сен-Жилей трижды пришлось стрелять по погромщикам и отражать штурм.

Александр поспевал всюду, подбадривал или же распекал впадших в уныние слуг, парой вовремя сказанных слов вселял в людей уверенность и надежду, так что вскоре обитатели отеля уверились в непобедимость шевалье. Никогда еще Александр не отдавал столько сил бою. Никогда так остро не ощущал свою готовность отдать все и жизнь в придачу, лишь бы защитить ту, что стояла за его спиной. И никогда так страстно не хотел жить. Молодой человек благодарил Всевышнего за случайные встречи с Бюсси и полковником де Сен-Жиль, давшие ему возможность отыскать невесту, и проклинал отца Соланж, притащившего дочь в обезумевший город. Александр предусмотрительно укрыл девочку в самых дальних комнатах отеля, надеясь, что там она будет в безопасности, но понимал, что даже в самом глубоком подвале Соланж не сможет спрятаться от звуков выстрелов, от отчаянных воплей жертв и ликующего рева убийц.

А на шестой день вернулся господин де Сен-Жиль.

Трупы на улице, баррикада у ворот, вооруженные слуги уже сами по себе были достаточно красноречивыми свидетелями, чтобы полковник де Сен-Жиль о чем-либо спрашивал. В Лувре ему тоже пришлось немало увидеть, и ему точно так же не хотелось об этом говорить. И все же он говорил, устало перечисляя племянникам имена убитых:

— Колиньи… его зять… Конде… Конти с воспитателем… Ларошфуко… Бове… Антуан и Арман де Клермоны… Лаварден… Сегюр… Пардальян… дю Пон… Комон с сыновьями… младший Транкур… Марасэн… Иверни… Ла Форсы и Бог знает, сколько других… Король Наваррский жив, но под арестом, — после краткой паузы добавил полковник, отвечая на невысказанный вопрос родственников, — не думаю, что сейчас ему может что-либо угрожать.

Да, — размышлял господин де Сен-Жиль, — после отречения племянник был в безопасности, но вот дочь… Антуан спас четырех совершенно чужих для него людей и отдал Соланж на растерзание волку. Даже в ночном кошмаре полковнику не могло привидеться, что честь, благополучие и счастье его семьи будут зависеть от спятившего юнца. Впрочем, что было говорить о пятнадцатилетнем мальчишке, когда король, двор и вся столица лишились рассудка?! Старый дворянин предпочел бы немедленно покинуть истекающий кровью город, но теперь все зависело от прихоти неблагодарного юнца. Видя, какими глазами смотрят на стервеца слуги и дочь, Антуан утешал себя тем, что с Соланж негодяй был ласков и нежен и, судя по всему, действительно любил невесту, а уж в том, что Соланж видит в женихе Амадиса, Ланселота и всех рыцарей Круглого Стола, господин де Сен-Жиль не сомневался. Полковник уже не знал, должен ли он проклинать или благословлять мальчишку, ибо лишь появление Александра де Бретей спасло не только жизнь, но и честь Соланж. По мнению Антуана самый суровый, самый безумный муж был лучше того, что могло случиться с девочкой в озверевшей столице, и если бы Александр дал ему такую возможность, господин де Сен-Жиль от души поблагодарил бы воспитанника. И все же полковник трепетал за дочь и потому поклялся стерпеть все, отправиться в монастырь, в тюрьму, куда угодно, лишь бы только не вызвать раздражение Александра против Соланж.

Когда на следующий день Александр де Бретей и Сен-Жили покинули отель, увиденное на улицах Парижа было много хуже того, что им пришлось пережить в предыдущие дни. Если бы можно было ехать верхом вслепую, Александр всю дорогу до ворот проехал бы с закрытыми глазами, но так принужден был все видеть… слышать… обонять…

Восторженные толпы заполняли улицы, и тысячи людей, не обращая внимания на запах дыма, крови и горелой плоти, радостно кричали «Да здравствует Гиз! Бей еретиков!» или, но гораздо реже, «Да здравствует король Карл! Да здравствует Анжу! Да здравствует королева Екатерина!», махали шляпами, беретами, колпаками, цветущими ветками боярышника и… пели.

Александр смотрел на Париж и не узнавал город. Смотрел на парижан и не понимал их. Ни одно поле битвы не вызывало у молодого человека такой оторопи. Там, после боя, на земле оставались лежать тела солдат, но здесь в городе… в столице… Александр чуть не закричал, наткнувшись на повешенные тела своих учителей — доброго терпеливого Рамуса, вспыльчивого Гудимеля[15]. Судорожно прижал к груди Соланж, зашептал: «Не смотри… не смотри… не смотри!..»

Песня становилась все громче, время от времени прерываясь криками «Слава!», «Чудо!»[16] и «Бей!»:

Каждый раз, слыша крики «Бей!», оба Монтескью стискивали зубы и старались надвинуть на лица поля шляп, но ливрея слуг надежно прятала их от любопытных глаз. Как и положено простолюдинам, пусть и поддельным, молодые люди не имели при себе шпаг, зато были вооружены аркебузами, а под сукном ливрей у них были припрятаны добрые клинки, которые они готовы были пустить в ход в случае опасности. Александр надеялся, что подобной необходимости не возникнет, что подписанный Нанси пропуск и, в еще большей степени, присутствие солдат будут надежной защитой в дороге. Впрочем, один раз его надежды чуть было не рухнули, и Александр даже решил, что из Парижа им не выбраться.

Это случилось, когда толпа так громко завопила «Гиз! Гиз! Гиз! Гиз!», что даже заглушила крики «Бей!» и звуки песни. На улице Бурдель появилась кавалькада блестящих всадников. Впереди на великолепном испанском жеребце, точь-в-точь полководец, вступающий в покоренный город, скакал Генрих де Гиз, уже без кирасы, без шлема, смывший чужую кровь и пороховую гарь, облаченный в серое с серебром, как всегда высокомерный, надменный, царственный. Свита герцога переливалась драгоценностями, хотя сам Генрих де Гиз обходился без всяких украшений. Разноцветные перья дрожали над шляпами дворян. Плащи хлопали за спинами как крылья. Толпа рыдала от восторга. Герцог скакал прямо на них, и Александр, желая избежать столкновения, отдал приказ посторониться. «Ги-и-из!» — неслось со всех сторон. «Ги-и-из!» — так что можно было подумать, будто даже стены вопят от восторга.

Александр натянул повод, и его конь сделал несколько шагов назад. Лейтенант повернул голову и… Проклятие! Монтескью!..

Кузен Соланж изучающе смотрел на герцога. Слегка приподнял аркебузу. Потом еще. И еще. Стук копыт неожиданно стал оглушающим. Кавалькада приближалась.

— Да здравствует Гиз!

Александр лихорадочно пытался нащупать седельную кобуру. Монтескью вновь слегка приподнял аркебузу. Мерзавец! Он погубит Соланж!.. Их сомнет толпа…

— Гиз!

Теперь Александр видел все как-то отрывочно, но необычайно ярко и почему-то замедленно. Красивое до уродства лицо Гиза… Руки идиота, поднимавшего аркебузу… Чья-то шпага, выхваченная из ножен… Разинутые в крике рты простонародья… Тугая кобура…

— Ги-из!!

Ближе… Еще ближе… И толпа кругом…

— Ги-и-из!!!

Под громовую дробь копыт кавалькада промчалась мимо, обдав отряд Александра ветром, пылью, запахом пота, крови и духов. Монтескью так и не выстрелил. Теперь его колотила нервная дрожь, но все было позади. И Гиз тоже был позади. Александр с облегчением оставил кобуру. Он надеялся, что когда-нибудь кто-нибудь еще попортит герцогу физиономию, а если повезет, то и саму шкуру, но не теперь. Теперь они будут жить.

Ворота Бурдель были так плотно увешены трупами, что Александр торопливо прикрыл глаза невесты ладонью и горячо зашептал: «Не смотри, не смотри, не смотри!». Офицер городской стражи лениво бросил взгляд на пропуск и махнул рукой. Заскрипели ворота. Стараясь не поднимать головы, молодой человек первым направил коня в открывшийся проход, а за спиной ширилась и крепла песня Ронсара: