Кто убил Кристель?

Глава 16

Интерлюдия. Питер Томсон

Двадцать лет назад все началось с Кристель. Да, красивая, веселая, с ногами до шеи — что еще нужно первокурснику, чтобы влюбиться? Таскал ей цветы и конфеты из алхимической лавки, подстраивал «случайные» встречи в академии. А как-то раз, когда нес ей очередной букет, познакомился с ее сестрой. Элис тогда открыла дверь их общей квартиры, вся в чернилах, с волосами, собранными гвоздем вместо шпильки. Увидела мои цветы, фыркнула: «Опять ты? Этим цветам нужна слабокислая почва, Томсон, если ты не в курсе. Ты хоть дренаж продумал или это очередной веник, который она выбросит через пару дней?». Я тогда ужасно покраснел и перестал таскать букеты, боясь вновь нарваться на насмешки.

Потом мы вновь столкнулись с Элис на одном из конкурсов научных проектов, где мы с ней были единственными младшекурсниками. Затем один из преподавателей однажды предложил нам попробовать силы в совместном проекте, и с тех пор началось наше общение.

Постепенно, проводя время в ее компании, я начал замечать, как она отличается от других. Кристель смеялась звонко и громко, а Элис — улыбалась только уголком губ. Закрытая для окружающих, даже замкнутая, она постепенно начала открываться для меня с новой стороны, а ее едкие шутки нужно было сначала осознать, чтобы потом посмеяться.

Помню, как впервые осознал, что Элли — особенная для меня. Мы сидели в библиотеке, и она увлеченно рассказывала о своих исследованиях временных аномалий. Ее глаза горели энтузиазмом, мысли текли рекой, и я понял — она не просто мой друг. Она — моя родственная душа.

Так мы постепенно сближались, делились мыслями и секретами, планами и идеями. Я поддерживал ее исследования, помогал в лаборатории, писал стихи, которые посвящал ей, и даже иногда зачитывал их ей, внимательно смотря на реакцию, создал браслет — символ моих чувств, который так и не подарил. Ведь я каждый раз боялся признаться, что это все — не для Кристель, как она думала… Но я молчал. Потому что дружба была надежнее. Потому что боялся, что если признаюсь, все наше общение сломается, как ее хрупкие артефакты.

Когда мы учились на третьем курсе, я хотел признаться ей в своих чувствах и даже уже почти собрался с духом, но внезапно пропала ее сестра, и Элис будто окаменела… Ее глаза потускнели, и она будто перестала жить, а потом у нее появилась цель, перерастающая в одержимость — создать хроноскоп, вернуться в прошлое… и она всерьез взялась за эту безумную идею.

Вместо той живой, энергичной девчонки, фонтанирующей идеями — фанатик с одной-единственной целью. Я понимал, что ей не нужны мои чувства и отношения — ей нужна поддержка, и потому был рядом все эти годы. Ее сестра, ее прошлое, ее одержимость — все это заменило ей саму жизнь. Она проводила дни и ночи за чертежами, взрывала лаборатории, обжигала пальцы кислотой. А я… я просто поддерживал и помогал, просто не мог иначе.

Она могла не спать несколько суток подряд, раз за разом выводя руны на очередной рабочей модели прототипа хроноскопа, и засыпала прямо на столе в своем кабинете, прижавшись щекой к формулам. Я тихонько накрывал ее своей мантией, и выключал свет, чтобы она смогла хоть немного отдохнуть. Однажды она проснулась, посмотрела сквозь сонные ресницы: «Ты пахнешь мятой и серой. Приятно».

Годы летели. Моя Элли становилась все жестче, все одержимее. Профессора, патенты, учебники — все это было просто ступеньками к ее проклятому хроноскопу. А я… я пошел другим путем. Стал деканом факультета алхимии в этой же академии, чтобы быть ближе к ней, контролировать доступ к ресурсам, помогать незаметно.

«Питер, помоги разобраться, каких алхимических элементов может не хватать?», — ее голос стал совсем безжизненным — только работа, только цель. И я разбирался, искал вместе с ней способы покорить материю времени, тратя все свое свободное время на это. А потом я открыл его — новый алхимический элемент. «Кровь времени» — так я его назвал. Мог бы стать легендой, прославиться на весь мир, создав на его основе эликсир бессмертия. Но нет. Отдал все Элис, потому что знал — это последний недостающий компонент для ее хроноскопа.

В тот день она показала мне готовый хроноскоп, маленький, изящный, и я увидел в ее глазах не радость, а холодную решимость. Она была готова рискнуть всем, и я знал — она не отступит, поэтому решил, что когда она вернется, тогда я наконец-то смогу сказать ей о своих чувствах. Элли должна была вернуться спустя всего пять минут, но… ее тело начало холодеть прямо у меня на руках. Сначала я не поверил — думал, показалось. Но нет. Кожа становилась все более холодной, а потом… потом она просто рассыпалась в пыль. Мельчайшие частицы оседали на моих пальцах, а вместе с ними рассыпалась и моя надежда.

Моя Элли ушла навсегда. Осталась там, в прошлом: спасать сестру, менять судьбу, исправлять ошибки. А я… я остался здесь, в настоящем, с ее записями, с ее мечтой и с пониманием, что упустил свой шанс…

Не теряя времени, я бросился в лабораторию. Копировал журналы, запоминал схемы, записывал все, что могло пригодиться. Она пропала не только физически — казалось, что даже память о ней начала стираться из сознания наших коллег, а из учебников стали пропадать ее достижения в области темпоральной теории. Но я помнил. Каждую черточку, каждую морщинку, каждый шрам на ее руках. Помнил, как она морщила нос, когда была чем-то недовольна, как улыбалась, решая сложную задачу.

Интерлюдия. Питер Томсон

Когда я решил проверить, что стало с Элли в этом измененном настоящем, то был удивлен, обнаружив ее новое место работы — обычная контора, серый офис, скучные люди.

Она сидела за столом, перебирала бумаги, и в ее глазах не было того огня, который я помнил. Совсем другая Элис. Не та одержимая наукой девушка, не тот гений артефакторики. Обычная женщина в унылом костюме, с обручальным кольцом на пальце. Увидев меня, кажется, обрадовалась, и я пригласил ее на кофе. В кафе она оживала, только когда говорила о студенческих годах, о лабораториях, экспериментах, о том, как она проводила ночи за исследованиями — в эти минуты ее глаза загорались тем самым огнем, в который я когда-то влюбился.

— Помнишь, как мы взорвали ту лабораторию на третьем курсе? — засмеялась она, и на мгновение я увидел ту Элис, которую знал. Но стоило разговору перейти на ее нынешнюю работу… Все менялось. Ее взгляд тускнел, улыбка становилась натянутой.

— О, я просто веду учет документации, ничего особенного, — глухим голосом отвечала она, нервно помешивая кофе, — муж говорит, что главное — это стабильная работа.

Я спросил ее напрямую, счастлива ли она, и она замялась, начав бормотать что-то про стабильность и спокойствие. Моя Элис и спокойствие? Я своими глазами увидел, как она задыхается в этой серой рутине, а ее талант пропадает впустую. Потом была встреча с ее мужем — самодовольным типом, который даже не пытался понять, кто на самом деле его жена, и какое сокровище ему досталось. Встретил и Кристель — серьезная, счастливая, совершенно не похожая на ту инфантильную девушку, которую я знал раньше. Все получилось. Элис спасла сестру, изменила судьбу… но потеряла себя, ее внутренний огонь погас, и она не живет, а существует в этой версии будущего.

И тогда я понял — нельзя допустить, чтобы эта версия будущего стала реальностью. Настоящая Элис должна гореть своим делом, должна создавать, должна, наконец, стать счастливой. А я… я помогу ей найти свой путь, не позволю забыть, кто она на самом деле.

Тогда я решил действовать. Пять лет. Алхимик, едва разбирающийся в темпоральной механике, лез в дебри артефакторики. Руки — в ожогах от паяльника, глаза красные от бессонницы. Сидел сутками напролет в своей лаборатории, разбирал ее почерк — торопливый, с кляксами от перьевой ручки. Коллеги шептались, что я сошел с ума. Может, и так, но каждую ночь снилось, как ее тело безжизненно падает, растворяясь у меня на руках. Просыпался с криком и продолжал свои попытки.

Пять лет. Пять проклятых лет я работал над хроноскопом. Не спал, не ел, жил только этой идеей. Теперь я понимал ее одержимость, сам стал таким же. «Кровь времени» помогала, но ее было мало. Приходилось экспериментировать, рисковать, ставить на кон все.

Воссоздать его — все равно, что собрать грозу в бутылку. Я ошибался. Снова и снова. Взрывы выбивали стекла, ртуть заливала пол, а я матерился, вытирая лицо заляпанным рукавом. Я ведь вообще не артефакторщик… А однажды от очередного взрыва стеклянный осколок линзы вонзился в бедро — сидел, ковыряясь в ране пинцетом, смеялся сквозь слезы: «Элис, как же ты все это выдерживала?»

И вот он — готовый хроноскоп. Грубый, уродливый, склепанный из обрезков труб и алхимических колб. Настроил на день позже ее прибытия — не хотел мешать ее планам, боясь нарушать то, что она уже изменила. Я не стал делать якорь, ведь не планировал вернуться, но когда нажимал на рычаг, думал только о том, как она, наверное, отчитала бы меня за нарушение этой техники безопасности, как когда-то предупреждал ее я сам.

Перемещение — это не взрыв света. Это как будто тебя вывернули наизнанку и пропустили через мясорубку, и, открыв глаза в своем молодом теле, тут же потерял сознание от невыносимой боли. Очнулся в переулке рядом со своим старым домом — не смог рассчитать более точно место и время выхода. Тело как будто чужака — молодого, сильного, но неуклюжего. Мышцы гудят, будто после драки. В кармане — смятая записка с ее почерком: «П. Т. — коэффициент искажения 0,73. Не забудь про обратную полярность». Страх и волнение сковывали движения,

но я знал — теперь или никогда. Я должен был рассказать ей все, пока есть шанс. Пять лет я жил с мыслью о ней, с мечтой увидеть ее снова, сказать то, что не решился произнести двадцать лет назад.

Покупая цветы, волновался как подросток, выбирая самые нежные, самые красивые. Они должны были понравиться ей. Вспоминал, как она морщила нос от слишком ярких букетов, предпочитая пастельные тона. А когда стоял перед дверью их квартиры, в голове крутилась лишь одна мысль: «А что делать, если там окажется не моя Элис, а ее молодая версия, не знавшая про хроноскоп и наши двадцать лет?»

В голове крутились слова признания, которые я репетировал сотни раз. Но каждый раз, когда я представлял ее лицо, все выходило не так. Слишком сухо, слишком формально. А ведь я хотел, чтобы она поняла — все эти годы я любил только ее.

Когда она открыла дверь, мое сердце замерло. Она была такой же прекрасной, как в моих воспоминаниях, но в то же время другой. Моложе, невиннее, а взгляд тот самый — моей Элли. И я понял — у меня есть шанс все исправить. Шанс сделать ее счастливой.

Я знал, что должен быть честным. Рассказать ей все — о двадцати годах, о хроноскопе, о своих чувствах, о пяти годах работы над артефактом. И я начинаю говорить. О лаборатории. О стихах, которые написал ей, но побоялся признаться. О браслете, который так и не подарил. О том, как жил все эти годы, думая только о ней.

Выговорившись, я всмотрелся в ее юное лицо. Молчание. Секунда. Две. Прошиб холодный пот: «Проспал, идиот. Проспал двадцать лет…»

Элис

Он замолчал, видимо давая мне возможность осмыслить его слова, терпеливо ожидая, пока я соберусь с мыслями. А я пыталась поверить в происходящее, собирая воедино все кусочки головоломки, которые вдруг сложились в совершенно иную, неожиданную картину, открывая новые грани моих воспоминай.

— Но почему потом ты ничего не говорил? — прошептала я, чувствуя, как обжигающие слезы наворачиваются на глаза, — молчал все эти годы, скрывал свои чувства?

— Потому что любил тебя настолько, что был согласен довольствоваться и ролью друга, — просто ответил он, — все эти годы я поддерживал твои исследования, потому что видел, как они важны для тебя… Мне было достаточно просто быть рядом, помогать тебе, делить с тобой радости и печали, — его голос предательски дрогнул от старательно сдерживаемых эмоций, — но когда ты не вернулась… когда твое тело безжизненно рухнуло мне на руки, рассыпавшись мельчайшими частицами… я понял, что не могу просто взять и продолжить жить дальше…

Он подошел еще чуть ближе, присел на корточки и бережно взял мои руки в свои.

— Я потратил пять бессонных лет, работая над воссозданием твоего хроноскопа, — его голос звучал одновременно устало и торжественно, — я побоялся переместиться в тот же день, что и ты, чтобы не нарушить течение времени еще больше и не сбить твои настройки, поэтому переместился в сегодняшний день, чтобы узнать, что с тобой произошло. Но… если бы сейчас ты открыла дверь, и я понял бы, что передо мной не моя Элли из будущего, а твоя юная версия, то, клянусь, я бы сделал все, чтобы еще раз перенестись во времени, но уже на два дня раньше, чтобы встретить тебя в день твоего переноса и быть рядом, на случай если понадобится помощь! — он взял меня за руки и осторожно погладил кончиками пальцев мою кожу, — я очень рад, что ты смогла добиться своей цели и изменить прошлое. Я горжусь тобой, Элли!

Я сидела, оглушенная его признанием, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Все эти годы дружбы, все те моменты, которые я воспринимала как простое товарищество, вдруг обрели совершенно иной, глубокий смысл, открывая передо мной новую реальность. В этот момент я осознала, что мир, который я знала, изменился навсегда, необратимо трансформировавшись под влиянием его слов. И не только из-за моих экспериментов со временем, но и из-за признания человека, который был моим самым близким другом последние двадцать лет, делившим со мной все радости и печали.

Внезапно Питер, не отпуская моих рук, опустился на одно колено, его глаза светились надеждой и нежностью, отражая всю глубину его чувств.

— Элис Алдрин, — его голос дрожал, но оставался тверд, — ты — самое важное, что есть в моей жизни, ты для меня дороже всех сокровищ мира. Я хочу быть рядом с тобой не только в безоблачные, но и в самые трудные времена, разделяя все невзгоды. Хочу защищать тебя, поддерживать твои самые смелые мечты и делить с тобой все открытия, которые нам предстоит сделать вновь, идя в будущее вместе, рука об руку. Станешь ли ты моей женой и согласишься ли разделить со мной судьбу?

Слезы счастья бесконечным потоком текли по моим щекам сверкающими дорожками. «Сколько раз я уже плакала за эти дни? Да я за всю свою жизнь столько не рыдала, как за эту неделю!» — промелькнула в голове дурацкая, неуместная мысль. Все эти годы он был рядом, неустанно поддерживая меня, веря в меня больше, чем я сама верила в себя, будучи моим надежным якорем и самой верной опорой. Как я могла не заметить его чувств, скрывавшихся за маской дружбы? Как могла быть настолько слепа, что не увидеть того, что было прямо перед моими глазами?

— Питер… — прошептала я, не в силах сдержать переполнявшие меня эмоции, — ты был моим самым близким человеком все эти годы…

И я увидела, как он замер, затаив дыхание, ожидая моего ответа, его лицо выражало такую искреннюю тревогу, что мое сердце сжалось от щемящей нежности, переполнявшей его до краев.

— Я боялся спросить тебя об этом двадцать лет, — смущенно признался он, — и мне пришлось жить целых пять лет без тебя, строя этот проклятый артефакт, чтобы, наконец, узнать, что на самом деле ты чувствуешь ко мне, — он глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, — поэтому, пожалуйста, дай мне ответ здесь и сейчас.

Глядя ему в глаза, такие родные, я улыбнулась сквозь слезы, чувствуя, как счастье переполняет каждую клеточку моего существа:

— Да, Питер Томсон. Да, я выйду за тебя замуж. И я люблю тебя!

Он поднялся и притянул меня к себе, заключая в объятия, и наши губы встретились в первом поцелуе, полном невысказанных слов и обещаний. Все вокруг словно перестало существовать — только мы, наши чувства и этот момент, который навсегда останется в наших сердцах.

В этот миг я поняла, что все мои научные открытия бледнеют перед этим простым человеческим счастьем, перед возможностью разделить свою жизнь с человеком, который любил меня все эти годы, который был рядом в самые трудные минуты и поддерживал все мои начинания.