Корректировка

Глава 19

Майор Леонов из Обнорска позвонил в два часа по полудню, как и договаривались. Харин поднял трубку.

— Слушаю тебя, Петя.

— Александр Иванович, — голос Леонова был крайне взволнован. — Не нашли супостата. Весь тот район обшарили, ни тела, ни заявления. По отчетам ментов — крови много, а самого нет.

Твою ж мать!.. — Харину хотелось разбить трубку о телефон. Ничего поручить нельзя! Как теперь звонить самому? Ох, как не хотелось Харину этого делать, но куда денешься. И он позвонил и униженно попросил о встрече.

Встречу назначили на шестнадцать часов, на даче в Барвихе. «Волгу» Харин оставил дома, поехал один, без шофера, на скромном «Москвиче 407».

Дача самого была обнесена казённым зеленым забором, с проводом сигнализации поверху. Харин подъехал к воротам. Из КПП вышел прапорщик-гэбист.

— Документы.

Харин протянул удостоверение, в котором значилось, что он — консультант министра.

— Ждите, — буркнул прапор, забрал документ и скрылся в будке.

Через несколько минут он появился, отдал удостоверение и сказал:

— Машину поставьте на стоянку. Вас ожидают.

То, что ему не дали въехать на территорию — плохой знак. Шеф выражал свое недовольство. Ну что ж, будем держаться соответственно моменту — покаянно. В ту же секунду исчез Александр Иванович, барственно-номенклатурный деятель, завсегдатай дорогих московских ресторанов. Через проходную вошел Саша Харин — человек мелкий, незначительный, которого и не видно-то на фоне этого государственного благолепия.

У входа на территорию, в самом начале посыпанной красным гравием дорожки, Харина ждал референт, высокий человек с надменным лицом. Он не протянул руки, не здороваясь, процедил словно оказывал Харину величайшую милость:

— Следуйте за мной.

По тропинке, якобы заросшей, а на самом деле искусно выполненной художником-садоводом, они двинулись к беседке, построенной в стиле старых дворянских интерьеров. Тропинка эта, березовая аллея, беседка создавали иллюзию декорации к чеховскому спектаклю.

Сам сидел в беседке в кресле-качалке. Одет он был по-простому в светлую рубашку и брюки из легкой ткани, на ногах сандалии. Пил холодный «Боржом», в пепельнице дымилась сигара.

— Иди, Сережа, — сказал он референту.

Когда тот ушел, Сам выдержал паузу и предложил Харину сесть.

— С чем прибежал, Саша? Чем порадуешь?

— Дело в том… — начал Харин, но шеф перебил его.

— В том дело, — усмехнулся он, — что ты не смог сделать, то, что я тебе поручил. Так?

Харин молчал, судорожно размышляя: как и от кого шеф успел узнать о фиаско.

— Молчишь. Сказать нечего?

— Тело не нашли. Верно. Но крови было много. Может все-таки, он того…

— Много крови — это все слова, — опять перебил его шеф, — нет тела, значит нет стопроцентной уверенности. Поэтому слушай дальше и запоминай. Этот человечек, вернее силы, что стоят за ним, представляют серьезную проблему. Если они выйдут на тебя, за твою жизнь я не дам и дохлой мухи, помнишь, как говорил сверчок в Золотом ключике.

— Да что же это за силы такие, зломогучие? — посмел поинтересоваться Харин.

— Об этом тебе знать не надо. Тебе же лучше будет. Многие знания — многие печали. Раз дело не сделано, надо рубить концы. Устрани своего посредника.

— Шеф, это проблема, — забеспокоился Харин, — Сеня-Туз авторитетный вор… как потом делать дела?

— Ты дурак? Если ниточка потянется, следующим будешь ты, Саша, тогда вообще никаких дел не будет.

— Ладно, понял, сделаем. А тех в Обнорске, что?

— За Обнорск не беспокойся, там и без тебя зачистят.

С того страшного вечера, когда меня пытались убить, а потом я очнулся в своей комнате в настоящем, лежащим на полу, целым и абсолютно здоровым, прошло семь суток.

Портал не открывался уже семь дней подряд. Все семь вечеров не зажигалась полоска под дверью в маленькую комнату, и сама дверь не поддавалась на мои попытки ее открыть.

За эти дни я пережил целую гамму чувств или если хотите — градиент, от черного до белого. От, «ноги моей больше там не будет», до, «когда же откроется этот чертов портал и откроется ли вообще?»

Никто не давал мне ответ на этот вопрос. Жорж не появлялся и даже кота я больше не видел.

Неужели я так обосрался, что от моих услуг решили отказаться?

Причем, видимо в процессе починки, меня довольно здорово омолодили. Появилось огромное количество энергии, которое я не знал куда девать. Решил заняться спортом, купил спортивный костюм с кроссовками и начал бегать трусцой. На удивление, хорошо пошло. Я часами трусил по парку и стадиону и думал, думал, думал. Кто и за что меня пытались убить? Не попугать, а именно убить, жестоко и беспощадно. Как я спасся? Ведь раны были, очевидно смертельны, даже каждая по отдельности, а их было четыре. Они даже сейчас отзывались у меня фантомными болями хотя на боку не осталось никаких следов, даже намеков на шрамы.

Когда на шестой день моего вынужденного простоя заявилась Лера, чтоб узнать, как идет моя работа с её материалами, я выплеснул на неё (и в нее) все накопившиеся эмоции и чувства, а заодно и соответствующие жидкости организма. Проще говоря, залюбил её так, что ушла она от меня, по её словам, враскоряку, обозвав взбесившимся параманьяком.

К стыду своему, надо признать, что с её материалами — диссером и выписками из уголовных дел, я работал спустя рукава. Ознакомился бегло, отметив, что есть что-то интересное и перспективное, но самое главное, я не знал — пригодится ли мне это вообще.

На восьмой день позвонил Жорж.

Когда мы встретились он был необычно оживлен и радостен, долго тряс мне руку, будто встретил старого друга после долгой разлуки и, ничего не объясняя, сразу потащил в ближайшее кафе со странным названием для наших сухопутных мест «Морской волк».

— Заказывай, что хочешь, угощаю! — он по-барски махнул рукой, когда мы устроились за столиком, одни во всем зале, видать в наших краях моряков маловато.

— Что празднуем? — я не разделял его радостного настроения. — И откуда у тебя деньги?

— Отвальную! Аванс дали, — непонятно объяснил Жора. — Девушка, — обратился к официантке, — какой у вас самый дорогой коньяк?

— Кизлярский пять звезд, — равнодушно отвечала та, — в меню же написано.

Жорж глянул в меню.

— Действительно. Ха… самый дорогой — Кизлярский пять звезд, а самый дешевый, он же последний — Кизлярский три звезды. Невиданное разнообразие! Ладно, дайте нам пять звезд… Феликс, ты коньяк будешь? Не будешь? Тогда два по сто. Еще лимончик, оливочки и горячие бутерброды с ветчиной… и сигареты «Кент», всё пока.

Я удивился подобному аскетизму — обычно Жора жрал в три горла и заказал бокал разливного пива с гренками и сырными палочками.

— Ну, — сурово вопросил я, когда официантка отошла, — чего ты лыбишься как голая жопа в полнолуние? Чему так рад?

— А как же не радоваться, Феликс, дорогой? Соскочил я с твоего дела!

— В смысле?

— В прямом! Сегодня последний раз видимся, дальше не моя забота.

— И чего ты радуешься, ты же этого боялся? Что миссию прикроют.

— А её и не прикрывают, просто дальше без меня. А радуюсь я тому, что меня оставляют здесь в твоем времени. Я не вернусь в свои катакомбы, я остаюсь! Помнишь, как Сухоруков кричал в «Брате 2».

— Хм… так все равно ж прилетит камушек этот.

— Так это когда еще будет! — он беспечно хехекнул. — Я постараюсь не дожить. А деньги… деньги, брат, Феликс, это аванс за книгу. Писателем стать хочу.

— За какую книгу? — поразился я.

— За фантастический роман про апокалипсис, разумеется. Правда в нашем случае, он будет сугубо реалистическим.

— Не знал, что в наше время за написание романов дают авансы. Да и тиражи нынче по две-три тысячи — не разгуляешься.

— Не знаю за других — мне дали. И тираж будет подходящий и переведут на все распространённые языки.

— Это с чего такая честь?

— Они пособили, — он выразительно показал на потолок, — наши рептилоидные друзья. Решили таким образом попробовать спасти эту временную волну, мол, люди прочитают, задумаются, одумаются и что-нибудь изменят. Вероятность небольшая, прямо скажем, но и не нулевая. А я по-любому в шоколаде, переиздания, сценарии сериалов, туда-сюда… Пошью костюм с отливом и в Ялту.

Официантка оперативно притаранила наш заказ.

Мы чокнулись и отпили по глотку, захрустели гренками. Жора немедленно закурил.

— Ну, ладно, — сказал я, — за тебя, допустим, я рад. А со мной-то что будет?

— Ты продолжишь миссионерствовать в семьдесят втором.

— А ты знаешь, что меня там убили? Зарезали, как свинью.

— Пытались убить, — поправил меня Жора, — раз ты тут сидишь — значит не убили. Человека, напичканного наноботами под завязку, такого как ты, убить чрезвычайно трудно, разве что башку ему отчекрыжить. Не знаю подробностей, но имей ввиду, только в загсе человеческая жизнь обозначается от рождения до смерти. На самом деле человек много раз умирает, снова рождается, опять умирает и воскресает вновь. Есть даже философская теория теории многофазности нашего существования…

Откинувшись в удобном кресле, он резонерствовал вещим тоном, типа на умняке, в конце каждой фразы для убедительности, делая энергичный полукруг дымящейся сигаретой, оставляя в воздухе сизые расплывающиеся гиперболы — словно брал в скобки свои глубокие мысли.

— Сложности есть и будут, но ты же ученый, исследователь, в некотором смысле — демиург, преобразующий мир, а значит должен быть бесстрашным и решительным. По-твоему, лучше решительно сидеть у окна бесстрашно и смотреть на улицу, так, что ли?

— Короче, Склифосовский, — перебил я его, — я и не отказываюсь, но вообще-то, это было больно. Это было очень-очень больно!

— Сочувствую, — сказал Жорж без всякого сочувствия. Наверно в мыслях он уже видел себя прогуливающимся по набережной Ялты в костюме с отливом, под ручку с барышней пониженной социальной ответственности (кто ему ещё даст). — Надеюсь за эти восемь дней наши работодатели, что-нибудь придумали. Ладно, переходим к последнему акту нашего с тобой Марлезонского балета. Уполномочен передать тебе следующие материальные ценности… — он открыл свой потрепанный саквояж и извлек оттуда знакомый флакон с наноботами.

— Это ты уже знаешь. Держи про запас. — потом на свет появилась связка ключей. — Вижу вопрос в твоих глазах. Увы ответа у меня нет. И на закуску… — он с видом факира достающего из шляпы кролика, вынул… нечто круглое, тонкое, черное и блестящее. — Браслет, — подтвердил он мою догадку.

— Это что, на руку одевать? — удивился я.

— Нет, на залупу! Эй, что с лицом, пошутить нельзя?

— Шути осторожней, — я взял браслет в руки, покрутил рассматривая и положил в карман.

Я неторопливо шёл по бульвару, насвистывая мелодию популярной песенки. Как ни странно, настроение было приподнятое. Почти ликующее — ничего не окончено, все продолжается! Ещё повоюем! Они у меня попляшут, да не «Танец маленьких лебедей» а «Железное болеро». Я сказал: они. Но кто «они», я не знал. И не знал даже, почему я так сказал. Ну, сказал и сказал, нечего к словам придираться! Для меня в тот момент казалось более важным внезапно появившееся чувство охоты, когда забываешь об опасности, когда все ставишь на кон, лишь бы добиться заветной цели.

Домой идти не хотелось, обрыдло мне там за восемь дней безделья. Купил в киоске бутылочку пива и сел на лавочку в тени тополя. Достал из кармана браслет и стал рассматривать. Он был словно из черного обсидиана. Его поверхность просвечивала на доли миллиметра и там чуть заметно мерцали серебристые искры.

Для чего он был нужен, Жорж не сказал, сам не знал, мол его дело курьерское: получите, распишитесь и адью, Арривидерчи Рома.

На мой вопрос: как я теперь буду, без помощника? Он заверил, что без помощника меня не оставят, и хитро усмехнувшись, добавил, что вероятно, новый помощник, понравится мне больше, чем он.

Потом, как обычно заторопился (хотя теперь вроде некуда) быстро дохлебал коньяк, наскоро попрощался, пожелав удачи в моем безнадежном деле и слинял, как мне показалось с облегчением.

Решившись, я попробовал надеть браслет на правую руку (так было сказано). Он легко растянулся на кисти и снова сжался на запястье, кожа даже не почувствовала прикосновения. Сперва ничего не происходило, а потом… материал, из которого сделан браслет на глазах стал терять цвет, становится прозрачным, словно истаивать, через некоторое время исчез совсем. Что за притча?

Я поднес его к глазам и… ничего не увидел. Дотронулся до запястья — браслет был на месте, по-прежнему теплый, выпуклый, неотличимый на ощупь от тела и прозрачный до невидимости. Попробовал снять его и не смог. Браслет словно прирос к руке, стал ее частью, только недоступной для глаз. Странное дело, меня это совершенно не обеспокоило — ну браслет, ну прирос — значит так и надо.

Ого, какая!

По дорожке вдоль липовой аллеи, грациозно покачивая бедрами, к моей лавочки неспешно приближалась изумительная девушка. Все в ней было хорошо. Бывают же такие распрекрасные рыжие девицы, умопомрачительной красоты и недоступности. С другой стороны, они только в ранней юности такие, а потом быстро теряют привлекательность. Но этой еще далеко до утери. Ой, как далеко…

Зато сама она все ближе ко мне. С сожалением подумал, что со мной больше нет, прекрасных очков, способных затемняться по команде, а природная скромность не позволяет пялиться на красотку совсем уж пристально. Вот сейчас пройдет мимо и что, забыть про неё?

— Привет! — сказала красотка.

Я сперва не понял, что это относится к моей персоне и даже обернулся посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у меня за спиной. Никого там не была, тем не менее, я глупо спросил:

— Это вы мне?

Она изобразила лицом удивление и картинно огляделась.

— Нет, блин, Пушкину. Ну, а кому еще?

Я, понятное дело, согласился, что некому.

— Привет! Мы знакомы? — спросил, теперь уже откровенно разглядывая девушку. Загорелая. Одета, черт знает во что. В смысле, мало во что — короткий джинсовый сарафанчик, едва прикрывающий попу и грудь, на голое, блин, тело. Хрупкие плечи, изящные руки с тонкими запястьями унизанными всякими браслетиками и цепочками, колечками на длинных пальцах. Ноги какие-то бесконечные и безупречные по форме, словно вырезаны искусным скульптором. Каблуками их точно удлинять не надо, поэтому обута в легкомысленные шлепки без задника. На обеих узких щиколотках золотые цепочки. Прямой сарафан скрывал талию, но я, почему-то был уверен, с этим тоже полный порядок. А прическа… это восхитительное, слегка растрепанное облако цвета каленой меди. Под задорной челкой большие глаза в пушистых ресницах, а в глазах, как в песне — неба синь. Аккуратный прямой носик, красиво изогнутые скулы, чуть-чуть острый подбородок, в меру оттопыренные губки. На длинной шее в несколько рядов нитка оранжево-красных сердоликовых бус, чудно гармонирующих с волосами.

— Нет, Феликс, — сказала красна девица, — до сих мы не были знакомы, — и добавила лукаво, — но теперь я ужасно хочу с тобой познакомиться! Жорж передает тебе привет.

Я худею, дорогая редакция! Вот, это поворот!

— Так это ты… вы… мой новый помощник… помощница? — от удивления я даже стал заикаться.

Она обворожительно улыбнулась.

— Понятие «помощник» подразумевает подчиненное положение. Я твой новый подельник, пособник, соратник, партнер. Разреши присесть?

Голос у нее был бархатный, певучий, не низкий не высокий. Без противных модуляций с повышением в конце фраз, как нынче принято у молодежи. Таким, малых детишек баюкать. Я аж заслушался и не сразу ответил. А она стояла и ждала, чуть склонив голову набок.

— Конечно, конечно, мадмуазель, — наконец, спохватился я будьте так любезны, — даже подвинулся, хотя места на лавке было полно, но она все равно приземлила (прилавчила) свою попу в непосредственной близости от моей. На меня вкусно пахнуло тонким парфюмом.

Надо сказать, что в общем-то я был не против подобной замены, страхолюдному рыжему Жоржу, такой вот Хозяйкой медной горы. Но… Что, смущало меня? Томности в облике медноволосой девицы, было многовато. Движения плавные. Взгляд отрешенный, этакий неземной. Таким взглядом не смотрят в суть вещей. Такой взгляд обычно прикрывает отсутствие мыслительной деятельности под гладким лобиком. Да и откуда бы взяться подобной деятельности у такой юной и столь привлекательной женской особи.

— Легкомысленно выгляжу? — понимающе усмехнулась девица.

— Ну… э-э… — замялся я. — Просто не ожидал, что мой новый помощник… в смысле — соратник, окажется девушкой таких выдающихся внешних данных.

— Что ж поделать, такой меня создал мой творец, по образу и подобию своей первой любви. Романтичный был парнишка. В память о нем я решила не менять свою внешность. Но ты не волнуйся, мы отлично поладим. Образ не всегда верно отражает суть.

Так… в этой фразе напрягло абсолютно всё: «создал», «решила не менять», «в память о нем».

— В память? Что с ним случилось?

— Его убили.

Сказано это было безмятежным тоном.

Зашибись помощничек.

— Убили?

— Ты хочешь спросить, где в это время была я?

Она что, мои мысли читает?

— Он был настолько глуп, или добр (это одно и то же), что накануне дал мне отставку. Отпустил, так сказать, на свободу.

Да уж, подумал я, мы с ней будем славной парочкой. Танцоры диско, как говорится: «Он — болван, она — редиска». Редиска в смысле, цвета волос, а не плохого характера. Надеюсь. А я-то точно болван, раз во все это влез.

— Ну что ж, прекрасная мадемуазель, давайте знакомиться. Кстати, мы на «ты»?

Она кивнула, но ответила отрицательно.

— Не мадемуазель.

— Мадам?

— Я вообще не человек, но, если хочешь, можешь считать меня женщиной. Мой создатель этого хотел, а мне не сложно.

Против воли у меня отвисла челюсть и потребовалось несколько секунд, чтоб собраться. И я собрался, потому что, за последнее время чудес насмотрелся достаточно.

— Хорошо, «нечеловек-женщина», давай по порядку. Имя у тебя есть?

Она усмехнулась.

— Мой создатель называл меня: фея Огонек. За цвет волос[1].

— Фея, значит, — хмыкнул я. Ну действительно, чего тут сложного, фея же не человек, но тем не менее — женщина. — Значит, ты умеешь делать чудеса?

— Смотря что называть чудесами. Кому-то и карточный фокус за чудо сойдет. Но не буду тебя томить неведением. Изначально я была лишь функцией — протоколом, обеспечивающим связь наблюдателя с Информационной средой с Системой. Но по воле создателя (он сам не понял, что натворил) приобрела самостоятельное значение, как личность, даже вот обзавелась псевдофизической сущностью, хотя до этого была лишь бесплотной виртуальной картинкой, видимой лишь ему. Это коммуникатор, — она безошибочно ткнула наманикюренным пальчиком в невидимый браслет на моем запястье. — Гляди-ка, они научились его маскировать… иными словами — это прибор для связи со мной. С его помощью, ты возьмешь меня в прошлое…