Корректировка

Глава 17

На день рождения с пустыми руками не ходят, тем более к таким людям. Надо соображать подарки.

Дал Генке денег и услал его на Центральный рынок за цветами, велев выбрать самые лучшие розы, а сам метнулся до дома.

Разложил свое барахло и задумался, что же у нас дарили в эпоху недоразвитого социализма?

Понятно, что простой советской домохозяйке было бы достаточно пяти розочек или иных цветочков, бутылки шампанского и чего-нибудь из импортной парфюмерии и косметики. Тем более, что не юбилей.

Но тут у нас дамочка далеко не простая. Тем более муж у неё (третий по счету), как мне сообщил Геннадий, директор гастронома № 1, своего рода Обнорский аналог «Елисеевского».

Что тут у нас есть? Перво-наперво бутылка «Просекко». Лера притащила их две, но вырубилась после первой. Потом про неё забыли — так и осталась лежать в холодильнике. Не знаю зачем, я прихватил её в прошлое. Ну вот, и пригодится.

Что еще? Тушь, духи… не трусы же ей дарить… она бы может и не отказалась бы, но неудобно.

А вот коробочка конфет «Рафаэлло». Понимаю, что при таком муже проблем со жратвой быть не может, но таких конфет она точно не видела — шоколадный король Пьетро Ферреро придумал их только в девяностом году.

Ну и на закуску пара черных кружевных чулочек на резинке — от такого порочного предмета одежды ни одна советская женщина не откажется. Все, подарочный набор сформирован и уложен в красивый пакет от «Супер-Ральф».

Дача тети Лены располагалась в поселке Верхние дубки, километрах в пятнадцати от города. Рядом текла речка Обнорка и шумела березовая роща. Мы прибыли на Генкином «чезете».

Калитку нам открыла Лорка.

Иван Андреевич Жук, Лоркин отчим, самолично встречал только самых «дорогих», по его мнению, гостей, к каковым мы с Генкой, разумеется, причислены не были.

— Здорово, сеструха! — Генка тут же обнял кузину и ласково потискал. Он с детства любил хватать её за разное, она в ответ лупила его по рукам и по наглым сусалам. Лариса была года на два старше нас. Я помнил её гордой тощей девочкой-подростком, со смешными косичками. Нас малолетних придурков, она презирала и по возможности игнорировала.

Тетя Лена была категорически против, чтобы дочь пошла по её торгашеским стопам и всячески приобщала Лорку к искусству. В итоге засунула в Балетное училище. Дело на удивление пошло, так и стала Лорка балериной в труппе Обнорского театра оперы и балета. Надо будет узнать каких успехов она там добилась. Стала солисткой или дальше кордебалета не пробилась?

Девушка наконец высвободилась из не очень братских объятий и посмотрела на меня. А я смотрел на неё. Прелестная сероглазость с короткой, под пажа, стрижкой темных волос. По жаре она была одета в легкий голубой мини-сарафан в цветочек, и босоножки без каблука. Ступни, как водится у балетных, вывернуты наружу, а спина неестественно прямая. Красотой Лорка не блистала, милая симпатичная девчонка с ладненькой точеной фигуркой. Хотя, даже на мой вкус любителя тощих девок, чересчур точеной. Я бы добавил округлостей. Шагнул к ней и осторожно приобнял, словно боялся сломать это хрупкое тельце.

Божечки, какая она была твердая — полное ощущение, что обнял статую. В ней не было ни капли жира, одни тонкие тугие мышцы. Такую хрен сломаешь. Единственное, что у нее было мягкое и пухлое, это губы, которые я, не удержавшись, чмокнул. Лорка не уклонилась, только бесстыже улыбнулась, она была уже слегка подшофе.

— Вот ты какой, северный олень, — девушка с интересом рассматривала меня. — Пацаненком был невзрачный, а теперь хоть женись на тебе.

— Ты тоже возмужала, — вернул я ей подколку, — была кожа да кости, стала кости да мышцы. Да шучу, шучу… шикарная красотка!

— Красотка, дай на водку, — усмехнулась Лорка, вспомнив нашу дразнилку. — Помнишь, как я вас на пару с Генкой ссаными тряпками гоняла? Ну пошли, пошли к столу. У нас тут уже гулянье в разгаре.

К дому вела дорожка, петляющая среди деревьев. Под ногами шуршал гравий. Дача у Жука была двухэтажная, солидная, настоящий коттедж. На огромной террасе был накрыт праздничный стол. Играла музыка. Плыл гул голосов.

Тетя Лена руководила застольем. Выглядела она роскошно. Длинное белое трикотажное платье с люрексом приятно облегало, её слегка расплывшуюся, но всё ещё соблазнительную фигуру. На шее ожерелье из крупного жемчуга, такая же нитка браслета на правой руке, перламутровая брошь в декольте. Никакого золота, в отличие от многочисленных приглашенных особ женского пола, увешанных им как новогодние ёлки с золотым же иконостасом во рту.

Ей богу, не смотря на возраст, я б ей вдул. А ведь они с Лерой примерно одних лет. Но та вечная пацанка, а это женщина — мечта поэта. Светлые локоны, васильковые глаза с пышными ресницами, полные вишнёвые губы, мощный бюст, округлые бедра, длинные ноги, усиленные красивыми лодочками на высоком каблуке — как говорится, всё при ней. Но, нет, конечно, не вдул бы и возраст тут не причем. Слишком она властная, а еще хищная, с бульдожьей хваткой. А хищных женщин я всегда избегал и побаивался.

Вокруг именинницы цветы, цветы, цветы! В вазах, в ведерках, в кувшинах. Гости притащили их целыми охапками.

Я приблизился к хозяйке, со своим букетом. Генка подобострастно выглядывал у меня из-за плеча, типа, присоседился к поздравлению.

— Елена Петровна, вы прекрасны!

Она милостиво улыбнулась.

— Спасибо Феликс.

— Тетечка Леночка, — залебезил Генка, — поздравляем тебя с очередным двадцатипятилетием! Желаем здоровья, счастья и успехов в личной жизни!

— Спасибо ребятки! — растрогалась тетя Лена и мы поцеловали её в обе пухлые щечки, каждый, со своей стороны.

Врученный мной букет и пакет с подарками, мельком глянув, она тут же отдала какой-то девушке, чтоб поставили в воду и сложили в кучу из других подарков, Эверестом громоздившуюся на кровати. Шампанское все же из пакета забрала. Посмотрев этикетку, сказала:

— Ух ты! — и поставила во главе стола, рядом со своим местом. Я понял, что не ошибся с выбором.

Народу было человек тридцать. Молодежи немного, в основном солидные дяди и тети. Тетя Лена усадила нас на свободные места неподалеку от себя.

— Угощайтесь, не стесняйтесь — бутерброды с икрой, заливное, салаты, отбивные, рыбку, коньяк, водка, вино…

Стол ломился от разнообразной жратвы. Список блюд занял бы не одну страницу. Присутствующая на столе экзотика, нехарактерная для скудной советской эпохи, поражала воображение и вызывала гастрономический восторг. Блаженный, блин, остров коммунизма!

Есть верное правило — оказываешься в обществе незнакомых людей, сразу накати грамм сто для преодоления первых минут неловкости. Но как-то сразу хвататься за бутылку было неловко. На выручку пришел хозяин дома, сидевший рядом со мной. Со словами:

— Опоздавшим штрафную! — Иван Андреич набулькал нам с Генкой водки в толстые хрустальные стопки и проследив, чтоб выпили до дна, тут же налил еще.

Закусывать я начал с нежнейшей розовой семги, добавив к ней маринованный огурчик. Жирная сёмужка — идеальная смазка для желудка перед массовым приемом алкоголя. Роль же огурчика была чисто эстетическая.

Выпив и закусив, я первым делом стал искать глазами Альбину и обнаружил её на другом конце стола. Она сидела в компании Ларисы и высокого плечистого парня. Боже, как она была красива. В изумрудного цвета тунике, напоминала экзотический цветок. Мельком глянула в мою сторону и тут же отвела глаза. Её сосед мне совершенно не понравился — красавец с пышными светлыми кудрями, лежащими на широких мускулистых плечах. Лицо мягкое, пухлые губы, большие глаза в пушистых девичьих ресницах, кокетливый наклон головы. Он наклонялся к Альбине, что-то ей заяснял, она сдержано улыбалась. Только эта сдержанность спасала меня от отчаянья.

Дальше последовала серия тостов и спичей от гостей, с восхвалением хозяйки и хозяина хлебосольного дома и пожеланием всех благ, после которых народ выпивал и закусывал.

Затем поднялся сам хозяин и задвинул ответную речь.

Иван Андреич был мужчиной крупным, с выдающимися чертами лица и редеющими седыми волосами. Каждая черточка его внешности говорила: я — начальник! Такой просто не имел морального права класть кирпичи или, например, таскать носилки с раствором на строительстве светлого будущего. Он обязан был руководить этим строительством.

Говорил он долго, витиевато и одновременно косноязычно, благодарил гостей, которые тоже, все как один были начальники, за исключением, конечно, молодежи. Я вскоре утратил нить повествования, заскучал и стал украдкой выпивать, не дожидаясь окончания речи. При этом поглядывал на Альбину, которая по-прежнему была увлечена выразительным красавцем. Что они могут так долго обсуждать? Неужели белокурый Аполлон пытается умыкнуть Синеглазку прямо из-под моего пьяного носа?

Я почувствовал себя обязанным подойти, разъяснить обстановку. Но не пошел, сообразив, что это может закончиться скандалом в приличном обществе. Вместо этого я вспомнил, что у меня есть Кир и тут же дал ему команду приблизить парочку. Он тут же исполнил и теперь я видел их словно в бинокль. И не только видел, но и слышал разговор, словно звуки тоже приблизились. Тут же выяснилось, что Аполлона зовут Боря, что он Лоркин коллега балерон или как у них там, танцор.

Разговор шел про какого-то Бориного товарища или даже друга, что-то вроде: «А он мне сказал.», «А я ему говорю.», в общем, какие-то сложные отношения. Не отвлекаясь от повествования, он поглядывал на Алю, как бы в поисках поддержки. Та послушно качала головой, заметила сочувственно:

— Да ладно. Не может быть.

— Точно тебе говорю! — откликнулся на сопереживание Боря. — Я так расстроился, ты даже представить не можешь. Я к нему всей душой, а он так… В общем, мы расстались, — закончил монолог Боря и взглянул на неё тепло и ласково, ожидая поддержки. С удивлением, я не обнаружил в его взгляде никакого вожделения, словно рядом с ним сидела какая-то серая мышка.

Альбина не отказала ему в поддержке и даже вздохнула с пониманием, но глаза при этом остались равнодушными.

— Хватит ныть Хилькевич, — влезла в разговор Лорка. — Позвонил бы ему, раз так сильно переживаешь.

— После того, что он мне наговорил, я еще ему звонить буду?! — в ажиотации, как и полагается служителям Терпсихоры, вопросил Боря. — Ни за что! Пусть сам первый звонит и прощения просит. Я еще подумаю, разговаривать с ним или нет.

Чего он так убивается, по поводу своего дружка?

— Анализ речевого спектра, — сообщил Кир, — с вероятностью в девяносто девять процентов позволяет предположить гомосексуальность Бориса.

Уф, у меня отлегло от сердца. Судя по всему, для балетного педро, Аля представляет ценность, исключительно в роли жилетки, в которую можно поплакаться. Странно только, что он не боится распространяться о своих наклонностях, за гомосятину в Совдепии можно и на нары присесть. Лично я, в общем-то, против педиков ничего не имею. Нравится им чпокать себе подобных, ну и на здоровье, как говорится, если те не против. Главное, в их присутствии в бане за мылом не наклоняться.

Иван Андреич, наконец, закончил свою речь и притомившиеся его слушать, гости, захлопали, восторженно загудели и немедленно выпили.

За стол вернулся Генка, ходивший позвонить домой — баба Вера с утра себя плохо чувствовала — давление и все такое. Вид у него был отчетливо понурый.

— Блин, еще хуже стало, совсем бабка разболелась… — сообщил он причину своей печали, — домой ехать придется. Скорую наверно вызывать. Черт, Феля, жалко-то как!.. такое оставлять, — он кивнул на богатый стол.

— Ну, что ж делать, Геша, — посочувствовал я его горю. — Ехай. Бабулю надо беречь.

— Ладно, пойду с теть Леной попрощаюсь. Сам доберешься до дому?

— Доберусь, куда я денусь.

Генка ушел охваченный грустью, а я продолжил предаваться гастрономическому разврату.

Прошло еще полчаса и объевшийся народ понемногу стал выбираться из-за стола. Компания распадалась на отдельные очаги. Кто-то отошел покурить, кто-то в туалет. Молодежь танцевала под ритмичную музыку.

На нашем участке стола остались только мы с Иван Андреичем. Он сидел мрачный, облокотившись локтем на стол, подперев толстую щеку ладонью. Отвлекшись от мыслей про Альбину, я заметил, что он смотрит на меня пристальным, слегка остекленевшим взглядом, как будто пытается вспомнить.

— Вы… — Иван Андреич замялся. — Я, извините, вижу вас впервые… вы знакомый Ларисы? Из балетных?

— Нас не представили. Меня зовут Феликс. Я друг Геннадия.

Он все смотрел на меня, очевидно размышляя: что здесь, на элитном мероприятии, делает друг какого-то Геннадия? Я почувствовал себя не ко двору.

Выручила, подошедшая к столу тетя Лена.

— Чего пристал к парню? Это Феликс, школьный друг моего Генки. Они все детство вместе — считай родственник. — она отечески потрепала меня по волосам. Её мощный бюст почти касался моего носа. Хотелось его чмокнуть, но я, по понятным причинам, удержался.

— Ах, Генкин, — взгляд Иван Андреича потеплел, — ну, так бы сразу и сказал! Давай тогда выпьем за знакомство, наливай Генкин друг!

Он, кажется, сразу же по представлению, забыл мое имя. Что ничуть не помешало мне аккуратно разлить водку в наши рюмки. Мы чокнулись. Выпили.

— И чем же ты занимаешься по жизни? — продолжил, от нечего делать, интересоваться Жук. Я поведал ему свою легенду.

— Ученым значит, хочешь стать? Товарищи ученые, доценты с кандидатами… сидите разлагаете молекулы на атомы, забыв, что разлагается картофель на полях… — продемонстрировал он свое знание творчества Высоцкого. — У меня Маринка тоже умная. МГУ закончила, юридический. В аспирантуре сейчас. В отпуск приехала со своим женишком. А он, между прочим, сын замминистра!

Возможно, Иван Андреич хотел добавить, что-то вроде: видишь какие люди здесь гуляют, а ты сидишь босяк-интеллигент, жрешь и пьешь на дармовщину, тварь подзаборная. Но не добавил, сдержался. А потом и вовсе куда-то исчез.

Заскучав, я принялся развлекаться, с помощью Кира подсматривая за гостями и подслушивая их разговоры.

— Лёва, я тебя умоляю — закрыли тему! Успокойся. Лучше выпей и покушай, — советовала эффектная брюнетка семитского типа, своему толстому и лысому супругу с апоплексически красным лицом.

— Послушай, Фира, — не успокаивался безутешный Лёва. — Как я могу быть спокоен, когда под меня копают, уже экскаватором. Кацман, это такая скотина, если его прихватят он заложит всех, чтобы только уберечь собственную шкуру! Меня могут арестовать и посадить. Ты что не понимаешь?

— Лева, прошу не строй из себя торговую целку. Это с твоим-то богатым трудовым стажем! — морщится Фира. — Ты только при мне воруешь десятый год. И двадцать лет воровал до меня. Ты тащил при Сталине и Хрущеве, а сейчас расхищаешь народное добро при Брежневе, чтоб он был здоров. Но перед каждой занюханной проверкой дрожишь, как мокрый цуцик. Мне это уже действует на нервы.

— Тебе действует на нервы? А для кого я стараюсь? Ты жрёшь, не давясь, чёрную и красную икру, пьешь «кьянти», носишь все эти заграничные наряды! Нацепляешь за раз по полкило золота. Зимой ходишь в собольей шубе. Ты собаке бросаешь югославскую ветчину и «брауншвейгскую» колбасу!.. Мне это не действует на нервы? А тебе действует!.. Я, может, каждый раз мысленно умираю от этих проверок, у меня уже нервы ни к чертям!

— Пупсик, не смей попрекать меня тряпками и украшениями, я нашу их ради тебя.

— Ради меня?

— Конечно, у такого начальника должна быть солидная жена. Посмотри на Жука, он спокоен, как бенгальский слон. Кто тебя арестует? Генерал кормится с твоих рук.

— Да он ходячий шлимазл! Случись что, они все отвернутся от меня. А ты… о чем ты кокетничала с этим поцем Хилькевичем? Танцевала, крутила жопой, он что щупал тебя?

— Он интеллигентный, творческий человек, и я уважаю его талант. С ним, в отличие от тебя, есть о чем поговорить. Да хоть бы и щупал, какая тебе разница? Ты уже израсходовался во всех своих мужских местах, это понимает каждый, кто видит твою медную морду.

— Вейзмир! — горестно вздыхает униженный Лева. — Кто мне объяснит, зачем я содержу такую чудовищно бездушную суку и покупаю ей шубу за тридцать тысяч?..

— Вот и вся твоя культура, — равнодушно комментирует Фира. — Каким был мелким лавочником, таким и остался. От тебя пахнет фальшью даже после ванной. Тиран, зануда и домашний склочник, а на людях ты изображаешь заботливого мужа и суёшь цветы, потому что знаешь, кто мой папа и что он для тебя сделал.

— Боже, как я одинок, — стонет Лева. — Эти жестокие, прокурорские слова говорит мне потасканная самка, неспособная родить даже неведому зверушку!..

— Твоих неведомых зверушек и так пол Обнорска бегает…

Мне надоело слушать их препирания, и я переключил свое внимание на двух солидных дядек, ведущих оживленный разговор.

— Фирсова знаешь, директора мехового ателье? — спросил один другого.

— Кто ж его не знает, — отвечал тот, — разве только холостяки.

Они с пониманием рассмеялись.

— Так вот, третьего дня в девять вечера, приходят к нему с обыском…

— Да ты что!

— Погоди, слушай дальше. Все чин по чину. Следователь городской прокуратуры и двое мильтонов в форме. Предъявляют постановление, понятых берут: обыск.

— Подожди, — перебил его второй, — а прокуратура тут причем? Я понимаю если б ОБХСС…

— Вот видишь, ты сразу допер, а этот кретин от страха вообще видать, соображать перестал.

— Так это «разгон» был?

— Ну да, завелись разгонщики в Обноре, добыли где-то документы, форму ментовскую и стали на мелких жуликов наезжать.

— Твою ж мать! И что дальше было?

— Ну вот, значит обыск. Пока те двое в форме ищут, «следователь» уселся хозяина допрашивать. Документы, фотографии ему предъявляет: за вами, мол, велось наблюдение и теперь вы установленный расхититель социалистической собственности. Чистосердечное признание облегчает ответственность. Фирсов покряхтел и сознался, идиот. Собственноручно записал показания и поставил подпись. Изъяли у него крупную сумму денег, драгоценности, вещей ценных два чемодана, составили соответствующие документы на изъятие и велели на следующий день прибыть в горпрокуратуру.

— Явился?

— Явился!

Они оба радостно заржали.

Запел Демис Руссос. Звучал он сказочно. Заливался, как соловей. Рулады мощного тенора звенели и переливались самоцветами.

— Ты чего, лопать сюда пришел?! У нас парней и так мало, и ты еще сидишь, кто будет девчонок танцевать? — подбежавшая к столу Лариса схватила меня за руку и потащила к танцующим. Оказавшись среди них, я пристроился к тылу пестрого хореографического коллектива, возле четырех худеньких симпатичных девчонок, судя по всему, Лоркиных коллег, и отдался, как говорится, ритму. Я танцевал легко и с удовольствием, ощущая благодаря водке и музыке ту одухотворенность, в которой так нуждался мой организм.

По ходу дела наблюдал за другими танцующими. Парней, не считая нас с Генкой было всего двое — балерон Боря Хилькевич (хотя его, наверное, тоже считать не стоило), и еще один. Тот самый сын замминистра, жених Марины, дочери Ивана Андреича от прежней семьи, девушки красивой и весьма выдающихся форм. Он привлекал внимание южным загаром и такой аккуратной стрижкой, словно только вышел из салона. Одет был в приталенную джинсовую рубашку с закатанными рукавами, облегающие ранглеровские тузера клеш и желтые остроносые шузы из «Березки». Он все время держался возле своей фигуристой подруги, которая танцевала босиком, очень плавно и сексуально двигая широкими бедрами и держа руки высоко поднятыми, что помогало ей демонстрировать роскошную грудь. На её майке была изображена рожа Микки-Мауса, распятая между, задорно торчащими в разные стороны соблазнительными округлостями.

Глаза у нее были прикрыты голубыми веками с блестками. Пухлые красные губы беззвучно повторяли припев песни. Жених, широко расставив ноги и полуприсев, двигал задом, словно хотел прямо здесь соединиться с бедрами танцовщицы в любовном акте.

Насмотревшись на её выдающуюся грудь, я нашел глазами Альбину. К моему удивлению, она все еще была в компании Бориса. Они танцевали с краю основной группы. Вернее, танцевал в основном Боря, двигаясь грациозно, как и подобает профессиональному танцовщику. Альбина же шевелилась вяло, глаза у неё были задумчивыми, а общий вид отрешенным.

И тут до меня дошло, этот спектакль предназначен для меня. Она-то ведь не знает, что я в курсе нетрадиционных Бориных наклонностей, поэтому создает видимость, что он её кавалер.

Я вернулся к столу, выпил, поймал её быстрый взгляд и принял решение. Дело не терпело отлагательств. Еще раз выпил и решительно направился к ней. Она глянула затравленно и, кажется, хотела уйти, но не ушла, продолжала вяло шевелить бедрами напротив Бориса, под завывания Руссоса.

— Аля, — сказал я, — можно тебя на пять минут.

Боря понимающе хохотнул и хлопнул её легонько по попе, подталкивая в мою сторону. Она злобно зыркнула на разрушителя легенды и нехотя пошла за мной.

— Ну? — спросила неласково.

— Баранки гну! Здесь баня есть?

Синие глаза смотрели с недоумением. Я сумел её удивить.

— Сауна… а зачем тебе?

— Сойдет и сауна. А пошли туда, потрахаемся?

— Что сделаем?

Ах да, данный глагол еще не в ходу.

— В смысле, совокупимся самоцельно. Думаю, пяти минут хватит.

Синие глаза распахнулись и стали синими прожекторами.

— Ты напился что ли? Идиот! Козел! Пошел на хер!

— Извините, — кротко сказал я, вернулся к столу и налил коньяка.

Кто-то хлопнулся на лавку рядом. Я обернулся, это была Лорка. Заметно пьяненькая, с бокалом шампанского в изящной руке.

— Послала? — спросила она с пониманием. Я кивнул. — Что ты ей такого сказал?

— Да ничего особенного… предложил заняться сексом в сауне.

Лорка выпучила глаза, а потом прыснула.

— Что, прямо так и предложил?

— Нет. Сказал: пойдем перепихнемся.

Лорка закатилась хрустальным смехом. Смеялась минут пять, даже шампанское расплескала. А отсмеявшись, заявила неожиданно зло.

— Так ей и надо, сучке крашеной, другого обращения не заслуживает.

— Почему крашеной? — спросил я, хотя хотел спросить, почему не заслуживает?

— Потому что красится. Так-то, она серая, как мышь.

— А я думал — вы подруги.

— Ещё какие! — злости в Лоркином голосе не убавилось. — Знаешь почему маман тебя позвала?

— Ну, типа, друг Генки.

— Да она и самого Генку сроду бы не позвала. Плевать ей на родственников, она с ними после смерти тети Наташи практически не общается.

— Хм… тогда почему?

— Потому что, я попросила.

— А ты откуда про меня вообще узнала?

— Так видела вас в Театре. Эта сучка специально тебя туда притащила, мне назло. А потом еще и рассказала, как ты её изнасиловал и как ей неожиданно понравилось… прямо на небо улетела. И глазки свои блядские так закатывала. Я когда ей сказала, что ты будешь на Дне рождения, она чуть до потолка не прыгнула. Глянь, как она на нас смотрит…

Я оглянулся и поймал взгляд Альбины. Он был полон презрения.

— Слушай, — вдруг сказала Лариса, — мне так понравилось, как ты меня поцеловал, когда заходил. А давай ещё разок.

До меня еще не дошел смысл её слов, как девушка обхватила меня за шею обеими руками и присосалась, как пиявка своими пухлыми губами. Что мне оставалось, кроме как ответить. Так мы и целовались под гневным взглядом Альбины. Потом Лорка немного отстранилась и горячо зашептала мне прямо в ухо:

— Я хочу, чтоб ты меня, как её отимел на столе! Тоже хочу на небо! — он вскочила на ноги и потянула меня за руку. — Пошли, пошли!

— Куда? — тупо поинтересовался я.

— Ко мне в комнату, — пояснила она, как недоумку. — Ну пошли же!

Я был пьян и поддался зову плоти. Какого черта? Альбина меня послала, а Лорка ничего так, девочка зачетная, почему бы и нет. И пошел за ней, как козел за морковкой.

Мы поднялись на второй этаж в Лоркину комнату. Едва закрылась дверь я обнял её и принялся было исследовать её тугие прелести. Но девушка с неожиданной силой вырвалась из моих объятий и кинулась к окну.

— Уходит, уходит, уходит! — восторженно повторяла она и прыснула в ладошку. Я выглянул из-за неё и увидел стремительно удаляющуюся спину Альбины. Вслед ей смотрел растерянный Борис.

— Так тебе и надо, коза! Эй, руки убрал! — это уже было адресовано мне. — Только тронь, как заору!

Я стоял и ничего не понимал.

— Ты же сама предложила…

— Я пошутила, — сказала она ехидным стервозным голосом, — а ты и повелся, дурачок.

— Постой-ка… — до меня начало доходить. Вот почему Боря откровенничал с подружками о сложностях нетрадиционной личной жизни. Они для него свои! Нетрадиционные!

— Так вы с Альбиной любовницы? Лесбухи?

— Фи, как пошло! — поморщилась Лариса. — Самцы всё умудряются изгадить, даже такое красивое слово. Ты ещё ковырялками нас обзови. Ну да, мы лесби. Вернее, я, а Алька бишка. Спит с мужиками иногда, из корыстных побуждений. А потом мне рассказывает. Как это меня бесит! Убила бы сучку!

«Твою ж мать, — подумал я, — вот это поворот сюжета!»

— И что, тебе совсем не хочется с мужчиной?

— Я тебе хотелось бы, если б тобой кидались по полдня и не всегда ловили. Грязные, вонючие, похотливые, самовлюбленные самцы!

— Ты ж со мной целовалась.

— Чуть не стошнило!

— Врешь!

— Ну, вру, — с усмешкой согласилась Лариса, — даже приятно было… но это потому, что Алька смотрела.

— И я не вонючий!

Она приблизилась и смешно обнюхала меня. Подтвердила:

— Приятно пахнешь. Ты какой-то не такой… как иностранец. Если б Алька на нас смотрела, я бы тебе даже дала. А так — нет.

— А может, попробуем, — не знаю зачем, продолжил я её провоцировать, — Альбинка тоже сперва не хотела, а потом разошлась. Знаешь, как орала — залюбуешься! Может сольемся в экстазе?

Я таки её разозлил.

— Отвали! — сердито сказала Лорка, отталкивая мою руку. — с Дунькой Кулаковой пойди слейся.

А вот сейчас было грубо, на это следовало ответить.

— Ну и не больно-то надо было, — я демонстративно смерил взглядом её плоские прелести. — Лучше с Дунькой Кулаковой, чем со стиральной доской. То ли дело с Альбиной — ляжечки, сисечки, попочка, м-м-м…

Не люблю хамить женщинам, но уж больно достала она меня, лесбуха чертова. Помню, была у меня знакомая (бисексуалка, между прочим), так она утверждала, что идейные лесбиянки, ебанутые на всю голову, особенно творческие личности. Потому что бабе нужен мужик — против природы не попрешь.

Прекрасные Лоркины глаза сузились в две амбразуры, а губы сжались в нитку. Она стояла тоненькая, как струночка, разъярённая так, что только тронь — порвется.

— Пошел вон, скотина! — полушепотом произнесла струночка. Красные пятна вспыхивали у нее на лице, как предупреждающие сигналы семафора — дальше заходить не стоит — собьёт поездом.

И я пошел гулять по буфету. Миль пардон, мадмуазель! Арривидерчи, сеньорита! Извините за внимание.