Корабль в вечность

Глава 32

Лодка нашлась быстро — взрывом ее отшвырнуло в сторону, но не перевернуло, и, набрав воды, она покачивалась на волнах метрах в пятидесяти от нас. Мы с Заком поплыли к ней, расталкивая обломки корабля Воительницы.

Забраться в лодку оказалось нелегко. Довольно долго мы просто цеплялись за борта, пока мои замерзшие руки не начали соскальзывать. Тело немело. Пришло осознание, что если сейчас же не стряхнуть с себя усталость и не перевалиться через борт, то второго шанса не будет. Я с усилием подтянулась, царапая о доски живот и бедра, и уже вычерпывала из лодки воду, когда Зак тоже сумел забраться.

Оба весла унесло, и поначалу мы просто дрейфовали; обломки корабля скрежетали о борта. Отдышавшись, мы принялись грести руками, но вскоре мне попалась длинная расщепленная доска, и я пустила ее в ход вместо весла. Выловив обгорелую бортовину, Зак последовал моему примеру.

Я многое высказала брату, пока мы занозистыми деревяшками гребли к берегу. В ушах стоял звон, которого я долго не замечала, и только начав говорить, поняла, что едва себя слышу. Но я все равно не умолкала, потому что хотела побыстрей покончить с последней задачей.

— Когда ты пришел к нам в поисках убежища, я сказала, что ты творил неописуемые мерзости. Но не такие уж они неописуемые.

Тогда в Нью-Хобарте, отказываясь предъявить конкретные обвинения Заку, я словно снимала ответственность с него… и с себя. Как ни трудно обрисовать действительность словами, я все же смогла бы подобрать подходящие, если бы осмелилась произнести их вслух, если бы не боялась навесить ярлык на своего близнеца и на себя.

А теперь я решила выговориться. Ведь слова при кажущейся никчемности обладают немалой силе. Одно за другим я перечисляла преступления Зака, не переставая грести. Воскрешая в памяти битвы и резервуары, я называла имена знакомых мне жертв. Кип. Рона. Виолетта. Таша. И дети, которых мы вынимали из бака в Нью-Хобарте: Алекс, Луиза, Оливер, Лилиана. Я говорила о Леонарде, о том, как его пытали и убили. О Ксандере и его тощем изломанном теле. Говорила о Паломе и цепочках шрамов на ее кистях и запястьях. Жертвы проходили перед моими глазами, и я называла их имена. А если не знала имен, то описывала облик тех, кого видела в Шестом убежище и во многих других местах.

Не знаю, слышал ли меня Зак, но я продолжала говорить и говорить, называя по одному имени на каждый гребок. Зак греб в одном ритме со мной. Мои слова не были для него епитимьей и не могли залечить нанесенные им раны — мертвые остаются в могилах, Палома изувечена, а освобожденные из резервуаров никак не вернутся к полноценной жизни. Но мне требовалось все ему высказать, положить совершенные им преступления к его ногам, а не к своим. Хотелось припечатать: «Это сделал ты». Я воображала, что с каждым моим словом лодка погружается в воду все глубже и глубже, наполняясь тенями погибших и заключенных в баки.

Море закончилось раньше, чем имена. Впереди показался небольшой галечный пляж. Там нас уже поджидал Дудочник, стоя по бедра в воде. На берегу за его спиной я разглядела красные туники и черные нарукавные повязки солдат Инспектора.

Я выпустила доску из рук, и Дудочник потащил нашу лодку к берегу. Шагнув на полосу прибоя, я едва не потеряла равновесие.

— Мы видели взрыв, — сказал Дудочник. — Все кончено?

Из-за звона в ушах я едва расслышала его вопрос. Оглянулась на лодку и съежившегося на скамейке Зака. Вода в бухте успокоилась. Море поглотило убийственный секрет. Воительница и взрывной механизм теперь покоятся в пучине, и ничто, кроме рассеивающегося дыма над зыбью, не выдавало места, где они пошли ко дну.

— Все кончено? — снова спросил Дудочник.

Я подняла на него глаза и кивнула.

— Да, кончено.

Только когда прозвучал мой ответ, я поняла, что это взаправду так.

Вместе мы вытянули лодку на берег. Зак по-прежнему сидел в ней, ничего не говоря. Он раскинул руки, чтобы не упасть, когда мы рывком выдернули лодку из воды.

Почувствовав босыми подошвами гальку, я на секунду закрыла глаза.

Ни взрыва, ни огня. Только темнота под моими веками, которая никогда раньше не казалась такой укромной, такой милосердной.

— И что дальше? — спросил Дудочник.

Я открыла глаза, посмотрела на него и улыбнулась.

— Не знаю.