Колдун

Глава 10

Проснулся Мишка от жуткого грохота, сотрясавшего всю землянку. «Началось!» — мелькнула мысль, заставившая его подскочить. Подорвавшись, он быстро натянул форму и попытался выскочить из землянки, но новый взрыв, сотрясший всю округу, сбил его с ног. На голову сквозь неплотно пригнанные бревна посыпались пыль и струйки земли. Поднявшись на ноги, он рванул наружу.

На улице творился ад. Широко раскрытыми глазами Мишка смотрел на бегущих людей. Уши закладывало от грохота, взрывов, криков и стонов. Метрах в сорока от него в земле зияла большая воронка. Сверху раздался жуткий гул. Парень поднял голову. Прямо над ним, в небе, шел бой. Вот ушел в пике подбитый Юнкерс, а чуть левее отбиваются от атак обнаглевших фрицев наши Илы, а выше, над ними, видны «пешки» и Хейнкели. Там и тут, сверкая очередями сквозь дым и странную вонючую взвесь, похожую на грязный туман, поодиночке и парами проносятся истребители.

Мишка широко распахнутыми от ужаса глазами обвел знакомое расположение роты. Люди бегали, суетились… Вот смутно знакомый связист тянет бухту провода… Вот грязный, весь в земле и копоти солдат, пригибаясь и придерживая каску, бегом волокет по земле сразу четыре ящика с патронами…

Парню казалось, что горит сама земля. Все вокруг было закрыто клубами гари и пыли, и многочисленные дымы, пересеченные косыми росчерками горящих самолетов, поднимаются в небо на многие сотни метров.

Оглушенный и растерянный, оглядывался он вокруг. Он представлял себе войну… Но он совершенно не представлял войну! Невозможно представить эти крики и стоны раненых, которых бегом тащили на носилках в сторону медбатальона бойцы хозвзвода, этот гул самолетов над головой, свист бомб, разрывы снарядов… Сам воздух, напитанный огнем, дымом, грохотом, болью и страхом — животным, сверхъестественным страхом — казалось, загустел и превратился в некую субстанцию, поглощавшую в себя бегущих людей без остатка, но, пожевав, выплевывал их обратно как нечто неудобоваримое…

Перед потерянно стоящим и крутящимся вокруг себя парнем то и дело пробегали люди, что-то кричали ему, махали руками… Он не слышал, не понимал… Время для него словно притормозило свой бег. Оно замедлилось, став вязким как смола, почти осязаемым, и казалось, что всю планету вывернуло наизнанку, извергнув ад из ее нутра.

— Воздух! В укрытие! — раздалось совсем рядом, и Мишка, как завороженный, поднял голову вверх. Над деревьями, служившими батальону естественным укрытием, на бреющем полете пронесся Юнкерс, оставляя за собой след из маленьких точек, стремительно приближавшихся к земле. Через секунду земля вспухла разрывами и, смешавшись с воздухом и гарью, бросилась Мишке в лицо…

С трудом снова поднявшись на ноги, ничего не слыша из-за звона в ушах, он огляделся. Вместо землянки разведчиков зияла воронка, из которой торчали занимавшиеся огнем бревна… Чуть в стороне, где прежде стояла палатка, была вывернутая снарядом груда земли, а над ней, метрах в десяти от воронки, на одной из веток висела разорванная окровавленная гимнастерка с торчащей из рукава рукой…

Мимо Мишки проплыли носилки со стонущим раненым. Живот у него пропороло осколком, и белесые, сине-багровые внутренности лезли наружу. Раненый ловил их руками и пытался засунуть в зияющий живот… Запах стоял невыносимый.

Мишка, не в силах оторвать глаз от лезших из брюшины кишок, согнулся в жестоком рвотном спазме. Рухнув на колени и свернувшись в три погибели, он извергал из себя остатки утренней трапезы. Но вскоре блевать стало нечем. Он буквально выворачивался наизнанку от сухих рвотных спазмов, обливаясь слезами и крича, практически воя, и не замечая того. Парню казалось, что он выблюет себе желудок. Но перед глазами у него вновь и вновь возникала окровавленная грязная лапа, пихающая кишки внутрь живота… И он снова скручивался в рвотном позыве.

Чья-то рука подняла парня за шкирку и встряхнула.

— Ты чего тут устроил, пацан? — заорал на него пожилой круглолицый мужчина с кровоточащей глубокой царапиной на щеке. — Ты чего нюни распустил, щенок?

— Нас убьют… Нас всех убьют… — с трудом прошептал пересохшими, потрескавшимися губами Мишка, не замечая текущих из глаз слез, промывавших светлые дорожки на извазюканном лице. — Дядька, я жить хочу!

— Убьют, не убьют! Чего сопли на кулак мотаешь, сученыш? Чтобы думать такого не смел! Еще раз такое услышу, сам тебя шлепну, чтоб не каркал! — орал побагровевший от ярости мужчина, встряхивая Мишку, словно куклу. — Ты на фронте, пацан! И сомнениям и слезам тут не место! Плакать надо было мамке в подол, а тута неча рыдать! Тут верить надо, слышь, пацан? Изо всех сил верить в Победу, в жизнь, в будущее! Слышишь меня, пацан? — снова встряхнул дядька парня. — Слышишь?

— Слышу… — прошептал Мишка, тяжело сглатывая горькую, пахнущую дымом и порохом, слюну.

— А коль слышишь, сопли утер! Пошли давай быстро! Там раненых сестрички с поля боя вытаскивают, их в санчасть надоть!

И, отпустив Мишкин ворот, солдат поднял с земли носилки и сунул их Мишке, сердито толкнув его в спину.

— Давай, боец! Пошел!

И Мишка пошел, а затем побежал.

Тамара, едва уснув рядом с братом и сестрой, испуганно подскочила от близкой канонады. Следом проснулись и младшие. Полинка испуганно разревелась, зовя маму. Кое-как успокоив сестру и оставив ее с Колькой, забившимся в угол палатки медсестер, она выскочила наружу.

Где-то недалеко начинался бой. Над ней, скрытые ветвями вековых деревьев, беспрестанно пролетали самолеты. В воздухе явственно ощущался запах гари и дыма. И в небе, и на земле то и дело раздавались взрывы. Они были настолько близкими, что дрожала земля под ногами. Тамара испуганно оглядывалась, ища взглядом хоть кого-нибудь… Но остановить и спросить пробегавших мимо людей было невозможно. Тамара кидалась то к одному, то к другому, но от нее отмахивались, словно от назойливой мухи, и бежали дальше. Растерянная и испуганная девочка дошла до входа в лазарет и замерла, не решаясь войти.

На пороге возникла дородная женщина лет сорока в белом халате с тазом грязной воды в руках.

— И таки чего ты ждешь? Уж не маны ли небесной? — обходя девочку и выплескивая из таза воду, поинтересовалась она. — Деточка, не делай тете Розе нервы! Евреи ее сорок лет выпрашивали, да и упала она лишь однажды. И я тебе совершенно точно заявляю, что с тех благословенных пор уж сколько веков прошло, а таки больше ничего, окромя бомб, оттуда, — подняла она вверх палец, — не сыпалось, — с акцентом и грассирующей «р» протараторила санитарка.

— Тетя… Там что, бой? — уставившись на нее огромными глазами, испуганно спросила Тамара.

— Боже мой, деточка! Ты вгоняешь меня в гроб и даже глубже! Конечно, краковяк танцуют, спешат тетю Розу порадовать. Думают, шо мене тут скучно, шоб они вечно так скучали, как тетя Роза тут скучает! — отозвалась женщина. — Таки шо ты стоишь, я тебя буквально в волнении спрашиваю? Ждешь, пока тетя Роза тебе особое приглашение выдаст? Ну таки вот тебе приглашение, — сунула ей женщина в руки таз. — Ступай в лазарет, быстро! Бинты скручивать шо, по-твоему, только тетя Роза станет? Ой, вот только не надо делать мене нервы! Таки я совершенно не понимаю сегодняшнюю молодежь! Я, деточка, не успею, у тети Розы не десять рук повыросло! — и, подталкивая в спину хромающую девочку, тетя Роза сопроводила ее в угол лазарета, где на расстеленной прямо на полу простыне высилась горка выстиранных бинтов.

— Тетя Роза! А сюда бомбы не прилетят? — с тревогой спросила Тамара, когда без умолку трещавшая женщина наконец ненадолго замолчала, пересчитывая полученные простыни.

— Шо ты спросила у тети Розы, деточка? — пересчитав простыни, повернулась к ней женщина.

— А бомбы сюда не прилетят? — скручивая бинт, повторила вопрос Тамара.

— А шо такого им тут понадобиться может? Разве шо старая тетя Роза привлечет их изощренное внимание, — присаживаясь на низенькую табуреточку и беря в руки бинт, проговорила она. — Таки я, конечно, сильно понимаю, шо даже бомбам хочется, чтобы тетя Роза обратила на них свое внимание, но что такое очередь, знают и они. К тете Розе, деточка, не только вся Одесса в очередь записывалась и терпеливо ждала, к тете Розе откуда только не приезжали в очередь записываться, и все таки терпеливо ждали, когда тетя Роза совершенно случайно найдет для них время освободиться. А я тебе так скажу: очередь у тети Розы просто таки огромная, и бомбы я пока в список не записывала. Вот ты мне таки объясни, деточка: ну на шо тете Розе в очереди те самые бомбы сдались? Красивые платья им необходимы? Тетя Роза очень сильно сомневается, шо бомбы таки кто-нибудь решится пригласить на бал. Так зачем им к тете Розе, я вас спрашиваю? А я тебе так скажу: те самые бомбы тете Розе совершенно без надобности, и таки им придется сильно подождать, пока список у тети Розы совершенно не опустеет, — со скоростью пулемета выдала женщина, ловко скручивая бинты.

Тамара против воли улыбнулась. Рядом с этой большой и какой-то уютной женщиной, без умолку что-то говорившей, было спокойно, и уже не пугали звучавшие где-то неподалеку разрывы. Девочка сосредоточилась на скручивании бинтов, уйдя в свои мысли, и лишь иногда поддакивая неустанно тараторившей женщине в ответ на ее регулярное: «Так ведь, деточка? Ну шо ты там себе думаешь?»

А вскоре начали приносить раненых, и тете Розе стало не до болтовни. Она металась между ними, снимая, а где не могла снять, там срезая одежду со стонущих солдат большими ножницами, смывала с них грязь, пыль и кровь, готовя их к осмотру врача и операции, ни на минуту не замолкая и регулярно подзывая Тамару:

— Деточка, ну что ты таки себе думаешь? У тети Розы в тазу давным-давно уже даже не вода, а сплошная жидкая грязь! И каким образом тетя Роза должна обмыть этих прилегших отдохнуть кавалеров, когда тетя Роза совершенно не имеет чистой воды? — добродушно ворковала женщина, продолжая свое занятие. — И таки шо ты мене тут стонешь, точно я тебе приятное сделать собираюсь? На тетю Розу сегодня можешь не рассчитывать, сегодня тебе приятное доктор делать будет, — тут же переключалась она на раненого. — А к тете Розе в очередь запишись, я вас уверяю, шо лет так через семьдесят я таки найду время освободиться и непременно сделаю тебе приятно.

Еще две санитарки, переглядываясь, улыбались на привычное ворчание этой совершенно уникальной женщины, и пытались разговаривать с ранеными солдатами, уговаривая их потерпеть, и между делом тоже подзывали девочку:

— Тамарочка, пожалуйста, там в углу стопка чистых полотенец, — звала девочку санитарка лет тридцати с короткими темными волосами, тщательно закрытыми косынкой.

Едва Тамара успевала подать ей полотенца, с другой стороны неслось:

— Тома, принеси мне чистой водички, пожалуйста, — рыжеволосая молодая санитарка, яркая и фигуристая, ловко управлялась с ранеными, так же, как и тетя Роза, подготавливая их к операционной.

Но Тамара, метавшаяся между санитарками, изо всех сил старавшаяся помочь тем, что было в ее силах, очень скоро заметила, что солдатики, ждавшие, когда у санитарок дойдут до них руки, чаще всего не сводят глаз именно с тети Розы, и из последних сил, скрежеща зубами, бормочут:

— Я таки подожду своей очереди до тети Розы…

А раненых все несли и несли… Уже валившаяся с ног от страшной усталости Тамара давно перестала замечать и доносившиеся до них звуки боя, и дым, и гарь, и взрывы… Они слились со стонами и криками раненых, умолявших о помощи и глотке воды.

Тамара с санитарками металась между ними с кружкой, пытаясь хоть немного облегчить страдания изувеченных людей.

Слегка обмытых, их по очереди забирали в операционную. Два хирурга не выходили оттуда, и только медсестры приносили и уносили людей. Прооперированных и забинтованных укладывали на лежащие рядком на полу палатки матрацы, принесенных с поля боя клали уже на улице прямо на землю — места в палатке для них уже не оставалось.

Часто прибегали прачки, приносили чистые простыни и все новые и новые матрацы, на обратном пути забирая снятую с раненых форму, грязные полотенца и бинты. Полотенца они уже не сушили — так и приносили обратно выстиранные и мокрые.

Поначалу Тамара еще замечала, как женщины украдкой вытирают красными, потрескавшимися, воспаленными от постоянной стирки руками мокрые от слез глаза, но вскоре перестала замечать и это. Девочке казалось, что весь мир сузился до этой душной, пропитанной стонами и кровью палатки, и в мире не осталось ничего, кроме боли, страданий и криков изувеченных солдат.

Медсестры, изредка выбегая из операционной, порой быстро проходили по узким проходам между ранеными, проверяя, как они. Иногда раздавался приказ: «Носилки сюда». Тогда живых максимально отодвигали в сторону прямо на матрацах, беспокоя их и вырывая новые стоны из затихших было людей, а на носилки, разложенные на полу, перекладывали умершего и куда-то уносили. На его место, перестелив постель, укладывали нового прооперированного.

К моменту, когда солнце поднялось в зенит, тетя Роза куда-то убежала, а спустя время на улице рядом с большой палаткой лазарета прибежавшие бойцы принялись натягивать тент. Палатка была забита ранеными до отказа. Теперь людей клали прямо на улице.

Вскоре закончились и матрацы… И хотя впервые вышедший из операционной шатавшийся от усталости врач и ругался последними словами, матрасов больше не было. Людей стали укладывать на одеяла. Но вскоре закончились и они. Теперь раненых складывали просто рядками на расстеленный на земле брезент.

Тамара не заметила, когда стихли звуки боя. Раненых несли и несли. К вечеру их поток увеличился. В конце концов в какой-то момент девочка, в очередной раз споткнувшись, упала ничком и уже не смогла подняться.

Она еще чувствовала, что ее тормошат, что в лицо брызгают водой… Слышала бесконечное бормотание тети Розы, встревоженные голоса медсестер и густой мужской бас, ругавшийся, что его оторвали от раненых ради упавшей в обморок трепетной девицы… Потом она куда-то плыла, все глубже и глубже проваливаясь в спасительную черноту.

Мишка, подталкиваемый в спину, вцепившись в носилки мертвой хваткой, бежал… Бежал туда, где раскаленный диск солнца то всплывал, то тонул в облаках пыли и гари. Низкий гул не прекращался. По мере того, как он приближался к передовой, гул превращался в оглушающий пульсирующий грохот, в котором с трудом можно было различить отдельные орудийные выстрелы, разрывы мин и снарядов. Огромные клубы черного, вонючего дыма и языки пламени, прорывавшиеся сквозь них и их же рождавшие, обложили такое большое пространство, что определить, где начинается линия фронта, со стороны было совершенно невозможно.

Небо было в безраздельной власти пикирующих бомбардировщиков. Они то летали друг за другом по замкнутому кругу, то вытягивались в пересекающиеся линии, расчерчивая небо рисунками смерти. Потом вдруг начинали снова вертеться в хороводе, поочередно сбрасывая бомбы на исстрадавшуюся, стонущую землю. Казалось, десятки, сотни таких хороводов кружат в пылающем небе, танцуя свой страшный танец. И снизу к ним вздымаются столбы дыма и пламени, летят куски лафетов и бревна, словно дополняя их безумные в своем постоянстве движения.

Мишка замер, пытаясь разглядеть, что происходит на поле боя. Подвижные и мобильные тридцатьчетверки всеми силами пытались сдержать тяжелые «Тигры» и самоходные «Фердинанды», за которыми прятались средние танки и самоходки. Даже ему, совершенно не разбирающемуся ни в моделях танков, ни в их видах, было понятно, что выстоять против волны чудовищ, надвигавшихся с той стороны и служивших прикрытием для пехоты, просто невозможно. Их было много… Слишком много!

Казалось, что эти коричнево-серо-зеленые чудища буквально утюжат землю, предварительно выжигая все на своем пути, прокладывая и подготавливая путь пехоте, лавиной двигавшейся за ними. И Мишка вдруг отчетливо понял: если наши позиции не выжгут и не отутюжат бронированные изобретения сумасшедшего гения, то они захлебнутся лавиной, неотступно следующей за танками.

— Парень, ты вообще нормальный? — заорал догнавший его дядька и сильно толкнул Мишку в спину. — Ты чего мишень из себя изображаешь? Убьют ведь! Ползи!

Упавший от неожиданного толчка в спину Мишка вдруг осознал, что вокруг летят пули и осколки. Приподняв голову, он попытался осмотреться. Из ближайшего окопа показалось потное извазюканное в земле и крови лицо медицинской сестры.

— Кто-нибудь, раненого заберите! — закричала она.

Мишка, выставив перед собой носилки, пополз к ней. Пожилой боец оказался быстрее и ловчее. Первым добравшись до сестрички, он протянул руки вниз и ухватил раненого. Поднатужившись, с помощью медсестры вытянул его из окопа. Подползший Мишка развернул носилки и увидел, как медсестра, ловко выбравшись с другой стороны окопа, змеей поползла на поле боя, периодически замирая, вжимаясь в землю и прикрывая голову руками.

— Чего опять рот раззявил? Не парень, а наказание какое-то, — забурчал боец, уже успевший уложить стонущего солдата на носилки. — Берись за носилки, потащили.

Выбравшись из зоны обстрела, дядька остановился, и, сняв с солдата ремень, изо всех сил перетянул ему ногу повыше жгута, наложенного медсестрой.

— Дядь, а это зачем? — следя за его действиями, спросил Мишка.

— Чтобы кровью не истек. Сестричка под пулями сильно затянуть не может — и высунуться нельзя, да и силы не те, бабьи. А ежели у него жила перебита? Покуда до хирурга дойдет, кровью истечь может, — торопливо пояснял Мишке старый солдат свои действия. — А так все же понадежнее. Бери носилки, побежали, — кряхтя, тяжело поднялся он на ноги.

Мишка с дядь Петей, как представился ему пожилой боец, успели вынести и доставить до медчасти восемь раненых и снова вернулись за девятым, когда Мишку внезапно сдернул в окоп солдат:

— Вот ты где… Тебя командир ищет… — заорал он, перекрикивая звук боя. — Давай к нему живой ногой!

Мишка, оглядевшись и сориентировавшись, повернулся, чтобы бежать к капитану, но солдат схватил его за плечо:

— Ты оглох, что ли? Или заблудился? — в ярости заорал он на парня. — Блиндаж там! — показал он рукой в противоположную Мишкиному направлению сторону.

— Сам дурак! — огрызнулся Мишка. — Там блиндаж! — ткнул он рукой в другую сторону.

— Тебя вызывает командир, майор Федотов Руслан Яковлевич, дубина! — проорал ему в ответ солдат. — Туда ступай! Там его блиндаж! — дергая Мишку за плечо, орал солдат.

— Понял! — отозвался Мишка и бегом бросился в указанную бойцом сторону.

Командирский блиндаж он отыскал быстро. Не затрудняя себя стуком или докладом, влетел вовнутрь.

Багровый майор, крепко прижимая к уху телефонную трубку, яростно орал в нее:

— Что значит держитесь? Чем мне держаться, хреном? … Нет у меня больше зубов, товарищ полковник! Из сорока четырех танков у меня осталось восемнадцать, понимаешь? Восемнадцать! А фриц прет и прет! Я чем оборону держать должен? … Нет больше Климова! Сгорел к чертям собачьим! … И Шиванов сгорел! И Зуев, и Коротков! И еще двадцать экипажей! … Да херли толку-то? Лобовую броню Тигров и Фердинандов я тебе противотанковыми пушками пробивать буду? Да иди и пробей! Они ее в упор не возьмут! Тут только мины и тяжелая артиллерия нужны! … Ранены Зайцев и Шевцов! В санчасть еле живых оттащили! … Павел Константиныч, растудыт тебя в коромысло, ты че мне изобретаешь? Какой заслон? У меня половина личного состава уже легла! … Авиацию мне дай! Авиацию! Артиллерию хорошую! И минометы! … Мне не завтра, мне сейчас надо! … На меня немец танки сейчас гонит! Думаешь, он тебя до завтра ждать станет? … Есть выполнять, — майор швырнул трубку на рычаг и тяжело плюхнулся на лавку, медленно проведя рукой по лицу, вытирая пот. — Сууука… Какая же сука… — вдруг бахнул он кулаком по столу. — Ну чем я должен их остановить? Чем? Хером? — все еще не отойдя от телефонного разговора, ругался майор.

Обхватив голову руками, он уставился невидящими глазами в стол.

— Товарищ майор… — робко позвал его Мишка.

— А, Миша… Пришел… Хорошо… — устало подняв на него взгляд, проговорил Федотов. — Жигунов! — вдруг гаркнул он.

— Да, товарищ майор! Звали? — почти мгновенно возник в проходе солдат.

— Зови сюда тех двоих, которых Степаныч оставил, и радиста, — мрачно ответил ему майор.

— Ща! — кивнул солдат и моментально исчез.

— Миша, сколько нужно времени, чтобы дойти до той деревни? Горелинки? — глядя на Мишку уставшим, но твердым взглядом, спросил майор.

— Лесом и быстро — часов шестнадцать, — ответил Мишка.

— Долго… Очень долго… — задумался Федотов. — Надо быстрее, Миша. Намного быстрее. К вечеру, часам к одиннадцати, вы уже должны быть там.

— Невозможно… — покачал головой Мишка.

— Нет ничего невозможного, есть непродуманные действия, — произнес голос за его спиной. Мишка обернулся и встретился глазами с высоким кареглазым мужчиной. — Василий, — улыбнулся он, протягивая Мишке руку.

— Мишка… Михаил, — ответил подросток, пожимая протянутую руку.

— Арсен, — также протянул руку для пожатия стоявший рядом с Василием молодой улыбчивый солдат кавказской наружности.

— Роман, — представился лет на пять старше Мишки серьезный паренек в мешковато сидящей на нем форме и с наушниками на шее. — Радист.

Мишка, пожав руку и ему, кивнул.

— Ну, познакомились? Теперь к делу. Вася, излагай соображения, — серьезно посмотрел на него Федотов.

— Командир, техники полно! Пусть нас закинут туда. Все равно на чем — на самолете, танке или мотоцикле… Я бы и на машине поехал, — задорно отозвался Василий.

— Эээ, дарагой… Самолетом опасно — собьют. Танком — это уже нэ развэдка. Матациклом — слющай, ты адын такой умный, да? Фриц слепой совсэм, да? — покачал в ответ головой более серьезный Арсен.

— Значит, остается машина! — не сдавался Василий.

— Савсэм дурак… — тяжко вздохнул Арсен, качая головой.

— Твои предложения, Арсен? — усмехнувшись на перепалку разведчиков, видимо, уже привычную, спросил майор.

— Ножками, камандир, ножками… — отозвался Арсен.

— Сейчас двадцать минут третьего, — взглянул на часы майор. — В три выйдете. Ножками в быстром темпе вам топать шестнадцать часов. Во сколько вы там будете? — поднял он серьезный взгляд на Арсена.

— В сэмь утра, — отозвался тот.

— Молодец, хорошо считаешь. И нахрена ты мне там в семь утра? — зло прищурился на него майор. — Вы мне там нужны самое позднее в одиннадцать вечера!

— Был бы снег, можно на лыжах… — задумчиво протянул радист.

— Щас, закажу в небесной канцелярии. Глядишь, специально для тебя и насыпят, — вздохнув, отозвался майор. — Роман, сейчас не до шуток. Не успеете — все погибнут, а немцы пройдут вперед и возьмут две армии в клещи, — глядя на съеживавшегося с каждым словом радиста, медленно проговорил Федотов.

— Товарищ майор, а танк — это вариант, — медленно произнес Мишка, задумчиво глядя в пол.

— Заяц, мы знаэм, что ты танки любищь. Но повэрь, дарагой, танк бальшой и щумный. А развэдка должэн быть малэнький и тихий, — закатив глаза вверх, мгновенно возразил Арсен.

— Погоди, Арсен, — остановил его майор движением руки. — Миша, излагай соображения.

— Есть карта? Можно карандаш? — вскинул на него глаза Мишка.

— Да мы туда вчетвером, да еще и с рацией, не поместимся… Миш, про танк я зря ляпнул, правда. Совсем не вариант, — тронув его за плечо, проговорил Василий. — Давай еще подумаем.

— Погоди, Вася, — остановил майор и его. — Он умный малый, у него голова насчет спрятаться и забраться варит так, что тебе и не снилось!

— Как сейчас идет бой? Где танки? — спросил Мишка.

Командир показал на карте. Парень задумчиво поводил по ней карандашом, потом кивнул.

— Командир, а захваченные немецкие танки есть? — вдруг спросил он.

В блиндаже повисла мертвая тишина. Все замерли, уставившись на Мишку с открытыми ртами.

— Ты хочешь прямо на немецком танке к ним въехать? — поражаясь наглости пацана и столь простому и очевидному решению, спросил Федотов.

— Неа… Зачем им танк отдавать обратно? Обойдутся, — мрачно проговорил мальчик. — Все гораздо проще. Вот смотрите. Бой идет здесь. Если наши немецкие танки подвести сюда, то фрицы решат, что это их танки прорвались к нам в тыл. Из них можно еще и популять для достоверности, только так, чтоб наших не подбить, а фрицевскую пехоту можно и чуть цапануть. Нечаянно, — улыбнулся Мишка. — К этим танкам пусть развернутся три-четыре наших танка, и вроде как погонят их. Стреляя по нашим фрицевским танкам и, естественно, промахиваясь. Так эти танки можно хорошо так загнать к немцам в тыл. Сторонкой. Вот так, — показал на карте Мишка. — Отсюда они развернутся и вроде как начнут отстреливаться. Наши танки вроде как побегут, но, оказавшись сзади немецких, смогут душевно так пострелять им в корму. Ну а наши немецкие танки вообще получат полную свободу. Пока фрицы разберут, кто там их танки подбивает, много машин можно вывести из строя, — задумчиво рассказывал пацан.

— А мы все это врэмя, пока они фрицэв бить будут, в том танке сидэть станэм? — серьезно спросил у него Арсен. — А если танк падабьют?

— А нам зачем? — удивился Мишка. — Когда они будут вот здесь, мы к ним прицепимся с левого боку, видно нас не будет за броней. А вот тут соскочим и пойдем потихоньку в деревню. Это я так, чтобы танки зазря не гонять… — смущенно взглянув на командира, тихо добавил он.

— Хм… — обхватив рукой подбородок, задумался майор. — Нагло… Очень нагло… — он пару минут прокручивал в голове Мишкино предложение. Наконец, усмехнувшись и качнув головой, хмыкнул. — А ведь может и получиться! Ну насколько нагло… — снова с восхищением в голосе повторил он. — Жигунов! — гаркнул он.

— Звали, товарищ командир? — словно черт из табакерки возник в дверях Жигунов.

— А ну-ка, дорогой, позови-ка мне сюда безлошадных командиров танковых экипажей, — приказал майор. — Бегом!

Через пятнадцать минут двенадцать серьезных мужиков внимательно выслушивали командира. Поняв, что именно он им предлагает, мужики сперва уставились на него большими глазами, но, сообразив, заулыбались.

— Значит, командир, — водя желтым от махорки пальцем по карте, проговорил невысокий коренастый мужчина в годах с забинтованной рукой, висящей на перевязи, — вот так сторонкой обойти, вроде в догонялки играют… и зайти им прямо в хвост? И они спокойно пустят?

— А чего им свои-то танки и не пустить? — отозвался второй танкист. — Мы ж на ихних Тиграх и пойдем. Зайдем им за спину… — и вдруг замолчал, что-то яростно соображая. — Командир… Так что же это… Они ж впереди будут… А мы — сзади? Вот прям сзади? — удивленно глядя на майора, медленно проговорил он.

Майор, ухмыляясь и следя за реакцией танкистов, молча кивнул. По лицам танкистов начали расплываться кривые злобные улыбки, в глазах медленно разгоралась жажда мести.

— И мы их прямо в жопы… Как в тире… — с восторженным придыханием почти прошептал танкист.

— Это самоубийство, — покачал перевязанной головой третий, и широко улыбнулся. — Мой танк почти починили, товарищ майор. Жаль его, конечно, но в серьезный бой он не сгодится, а вот для отвлечения… Вполне!

— И мой тоже, — отозвался еще один танкист.

— А мой всё… тю-тю… — развел руками другой, с обожжённым лицом. — Но за Сеню я с Тигра знатно отомщу, — потирая руки, криво ухмыльнулся он.

Мишкин план начинал стремительно воплощаться в жизнь.

В половину пятого вечера три немецких Тигра и одна Пантера каким-то образом оказались в тылу русских, просто чудом не напоровшись на мины. Правда, их быстро заметили и, едва не расстреляв, но, как всегда промахиваясь и бездарно тратя боеприпасы, захватить и даже подбить не смогли. Правда, упорства русским было не занимать, и они упрямо погнались за танками.

Немецкие командующие, внимание которых привлекли странные гонки танков на левом фланге, забыв о поле боя, смеялись над потрясающей глупостью русских. Ведь невооруженным глазом видно, что экипажи танков попросту дразнят и завлекают этих глупых русских в ловушку. И те с такой легкостью попались на удочку! Немцы, не отрываясь от созерцания гонок и делая ставки, попадут русские хоть раз или нет, следили за «догонялками». Немецкие танки то прибавляли ход, отрываясь от русских — по всей видимости, подбитых (слишком тихий ход был у этих Т-34, да и дымили они что-то очень уж сильно), то почти останавливались, словно поджидали противника, и, когда русские, уже догнав, начинали наводить орудие, чтобы расстрелять немецкие танки практически в упор, резко ускорялись, виляя в сторону. В результате выстрелы русских бездарно уходили в «молоко». Но те не сдавались, и упрямо продолжали преследовать танки великой Германии. Командиры панцерваффе даже дали приказ не стрелять по ним, и взять в плен упрямцев живыми. Смеялись до тех пор, пока Т-34, беспрепятственно подойдя едва ли не вплотную к их расположению, вдруг напрочь забыв про танки, которые догоняли, не открыли по ним огонь. Немецкий командующий умер, так и не увидев, как три Тигра и Пантера, зайдя в хвост танкам великой Германии, принялись методично и неспеша их расстреливать.

Пока немцы разобрались, в чем дело, пока отдали приказ на расстрел своих собственных танков, те успели уничтожить тридцать два немецких танка и пять Фердинандов.

И никто, наблюдая за гонками танков, не заметил, как в какой-то момент от них отделились четыре человеческих фигуры и нырнули в обожженую рожь.

После такой наглой, подлой и коварной атаки русских немецкое наступление захлебнулось. В этот день бой был закончен.

Все шесть экипажей танков, участвовавших в беспрецедентной операции, остановившей наступление фашистских захватчиков и давшей возможность подойти подкреплению Советской Армии, получили звание Героя Советского Союза посмертно.