Князь Рысев 4

Глава 16

Майя провожала нас едва ли не враждебным взглядом — ей казалось, что стоит только мгле скрыть нас от ее глаз, как мы тут же бросимся в объятия друг дружки и предадимся самому пошлому разврату. Хотелось бы мне, чтобы все было именно так, но опыт отрицательно качал головой и горько усмехался. Нет уж, говорил он. Братец, сейчас ты получишь от судьбы по заднице и будешь поставлен перед выбором. Как там было в «Ведьмаке»? Есть большое зло, есть маленькое…

Катька еще только выбирала, какую из личин натянуть на себя. Отойдя от остальных шагов на двадцать, я остановился, припал к стене. Свет нам даровала Нэя — не решившись бросать меня вновь, она желала прилипнуть ко мне своими крохотными ручонками. Гордо восседая у меня на плече, она хлопала почти стрекозиными крыльями. Искры ее света таяли во мгле.

— Федя, скажи мне, что ты ищешь?

— Тебя интересует только это?

Я почувствовал, как кровь отливает от лица. Сама же Катька бросила взгляд в сторону, будто не могла сказать ту самую весть глядя мне прямо в глаза. Проверил по ясночтению вновь — Кондратьич был жив, но что дело касается именно его, я даже не сомневался.

— Он не выживет, Федя. Я не знаю, сколько у него осталось времени — может быть день, может быть два. Не представляю, что тут у вас такое произошло, но кто-то очень аккуратно отчекрыжил ему руку, но перед этим накачал какой-то дрянью.

— Ты же алхимик, что значит «какой-то дрянью»?

Я вдруг понял, что звучу точно так же, как те самые тетки, что, выпучив глаза, вопрошают — как это не знаешь, ведь ты же программист?

Я принялся кусать собственные губы, закрыл глаза, что есть сил стиснул кулак, обрушил всю злость на ближайшую стену. Катька взирала на это безвольно, с каким-то странным осуждением, будто ей тяжело было видеть меня в таком состоянии.

— Мы не сможем тащиться с ним по коридорам. Я… я не знаю, в каких отношениях ты был с ним, но мне рассказывали, будто бы в свое время он заменил тебе отца. И вырастил едва ли не с младых ногтей. Я понимаю, он всего лишь обычный крестьянин, чернь…

Не удержался, отвесил ей затрещину. Менделеева охнула, рухнув наземь, схватила себя за ушибленную щеку, часто заморгала. Внутри нее боролись возбуждение с обидой, и непонятно что побеждало.

Я обтер руку о край куртки, словно пытаясь стереть прикосновение к ее теплой коже. Ругнулся, взялся за голову, чувствуя, как теряю над собой контроль.

— Прости, — брякнул и подал ей руку. Думал, что она вопреки этому отринет помощь, поднимется сама, но Менделеева не стала препираться. Словно это могло что-то изменить, я извинился еще раз.

— Он не просто «чернь», как ты выразилась, Катя. Он столько раз вытаскивал мою шкуру из самой задницы. Ты и жива-то только потому, что он остановил меня в самый последний момент. Не забыла? Я собирался снести тебе голову огненным зарядом.

Она сглотнула, вспомнив о собственном унижении в доме Тармаевых.

— Я понимаю. Дело не в этом, Федя. Это Туннели-под-мостом. Они, может, и существуют прямо под столицей, но официально находятся под контролем инквизаториев.

— Что?

— Что слышал. Официально всем, что здесь происходит, заведуют инквизатории. Но ты видел здесь хотя бы один патруль? Сдается мне, в эти адские пучины не суются даже они. Но все очень и очень просто объясняется. Вот.

Она протянула мне вытянутую ладонь. Осколок камня выглядел некрасивой, бесформенной кучей. Гравировка была измазана в глине и грязи.

— Видишь этот символ? Это не просто катакомбы, Федя: здесь едва ли не на каждом шагу встречаются эти символы. А знаешь, где они встречаются еще? В ритуалах призыва демона.

— Ты-то откуда знаешь? — спросил я и тут же прикусил язык. Ну в самом деле, откуда алхимикам об этом знать? Не они ж первыми эту хрень-то придумали…

— Неважно, — чуть покраснев, отозвалась Катька, поправила прядь белых волос. — Здесь повсюду, куда ни плюнь, стоят дьявольские алтари. Я не знаю, во что верят местные коротышки, но гмуры точно приносят здесь кровавые жертвы…

Ого, а список черных дел Егоровны-то, оказывается, растет не по дням, а по часам. Не может же быть, чтобы она ничего об этом не знала…

Менделеева поспешила продолжить зачитывать мне приговор, и с каждым ее новым словом я ощущал, как растет груз обреченности. Она говорила одно, а я слышал злорадное «ты отсюда выберешься только демонической игрушкой, твоя душа будет гореть в аду целую вечность, а еще…»

— Ты меня слушаешь? — Девушка окликнула меня, а я покачал головой, прогоняя наваждение. Она выдохнула, решив все повторить заново. — Я говорю, что у него есть дьявольская метка. Прямо у правого предплечья. Ты знал об этом?

Я лишь покачал головой. Ого, а у моего старика-то, оказывается, были и свои скелеты в шкафу. — Может быть, он тебе ничего и не говорил, но это место высасывает из него силы. Я бы могла сказать с точностью, если бы у меня был доступ к архивам. А он сейчас отравлен, изранен, потерял слишком много крови, и, по сути, эти глубины забирают его душу в свои объятия.

— И ты решила сказать мне об этом наедине?

Катя посмотрела в сторону, будто там были все остальные девчонки, заговорила вновь.

— Мы не стали за это время шибко дружны с ними, Федя. Я не пыталась, а они не хотели. Все, что нас объединяло, — это желание найти тебя. Что толку, если я расскажу им, если решение принимаешь здесь ты? Твоя ангел говорила мне, что дело очень серьезное и тебе нужна помощь. То, что ты ходил к инквизаториям, известно повсеместно — слухами земля полнится, ты же знаешь. А потом тебя невесть какие дьяволы тащат именно сюда по очень страшно важному делу. Мне все стало почти ясно, едва мы наткнулись на первый же алтарь. Но я повторю свой вопрос — ты нашел, что ищешь? Знаешь хотя бы, за чем охотишься?

Я пытался переварить все, что она вылила на меня. Проглотить это одним куском было очень непросто. Хотелось покачать головой, словно в фильмах ляпнуть, что это всего лишь сон. Что сейчас я открою глаза и…

Бежать от самого себя не было смысла. Кондратьич умирал, ясночтение чувствовало себя неловко, при следующей проверке заявив, что оно, наконец-то, обнаружило на теле несчастного ту самую дьявольскую метку. Просто она вот все время пряталась, а сейчас…

Мне показалось, что кто-то очень злой играет со мной в грязные игры. Проверил еще раз и еще, но появившаяся на старике отметка никуда не исчезала. Скорее, даже напротив — теперь мозолила глаза и как будто спрашивала, как я до сих пор этого не заметил.

— Федя? — Катька была настойчива, будто несущийся под откос состав, и требовала ответа здесь и сейчас.

Мне уже хотелось отрицательно покачать головой и заявить, что нет, но догадка как будто сама скользнула в голову. Наглая, усердная, маленькая догадка локтями распихивала все остальные мысли и прыгала, надеясь, что я обращу на нее внимание.

Что ж, своего она добилась.

Меня будто ужалила, я широко раскрыл глаза от поразившего прозрения. Как же я всего этого не понял раньше? Ведь ответ-то, по сути, лежал прямо у нас ладони, просто следовало хорошенько подумать!

Вита. Вот что Сатана мог звать злом, поселившимся здесь. Наверняка она время от времени наведывалась к гмурам, решая превратить их в новых кукол. Нарушались кровавые ритуалы, жертвоприношения не доходили туда, куда требуется. Я почти ухмыльнулся, вдруг изменившееся настроение страшно не понравилось Менделеевой — она почуяла себя неуютно и поежилась.

— Та девчонка. В татуировках, что устроила здесь представление, этот… кукольный театр…

Катя посмотрела на меня, словно на сумасшедшего — видимо, где-то в ее воображении то, что могло представлять угрозу самому Сатане, выглядело как-то совершенно иначе и монструозней. Меня же уже было не остановить. От отчаяния я готов был выдать один довод в пользу своих теорий за другим.

— Не смотри на меня так. Если бы ты слышала ее историю, то сразу поняла бы.

Я думал, что она сейчас примется спорить, но алхимик как будто не привыкла тратить лишних слов и времени. Пожав плечами, лишь поверженно выставила перед собой руки, призывая меня к спокойствию. Будто говоря, что если я так считаю, то она примет этот довод.

— Допустим. Ты прав. Эта твоя… не знаю кто, она сбежала. У тебя есть карты туннелей?

Здесь мне уже пришлось признать поражение. Я понимал, что у нее на уме доводы куда сильнее моих. Словно желая разбить меня окончательно, она принялась жалить меня одним неудобным вопросом за другим.

— Эти чертовы пещеры тянутся почти на весь город. Ей достаточно просто укрыться где-то здесь. Забраться в самую глубокую пещеру — у нее, может быть, тоже не все время мира лежит в кармане обносков, да вот только явно побольше твоего, Федя. Если ты хочешь знать мое мнение, нам следует вернуться на поверхность. Иногда нужно сдаться и признать поражение.

Она замолкла почти на полуслове, будто ожидая, что я скажу следом. Я же ударился в задумчивость — отступать не хотелось. Словно бы решив, что я уже смирился с этой горькой мыслью, Катя продолжила свое словесное наступление.

— Успокойся. Не знаю, что за бес в последние месяцы в тебя вселился, но вижу совсем не того Рысева, каким обычно его видела. Раньше ты готов был ковром от ужаса стелиться передо мной. Бегал от пауков, когда Константин тебя ими травил в начальных классах — так, потехи ради. А сейчас вдруг резко окрутел…

Будто решив оправдать все опасения Майки, она вдруг мягко коснулась моих плеч. Будто и не было той гадкой пощечины несколько минут назад. Ее ладони были мягки, касания приятны, но девчонка не позволяла себе лишнего. Просто желала дать мне немного ласки сейчас, чтобы вернуть себе ее потом в мягкой постельке и с лихвой. Где-то внутри нее сидели мечты, что она сумеет вытащить моего старика с того света, а я буду отрабатывать.

— Окрутел, стал старше, возмужал. Мне всегда казалось, как в таком красивом теле мог прятаться распоследний трус. Но хотелось увидеть твою иную сторону — как будто знала, что если хорошенько на тебя надавить, то можно выжать что-то достойное. А оказалось, что выжимать будешь ты и из меня. Я… я почти целую вечность ждала этого, Федя, понимаешь?

Я понимал.

Мягко, но требовательно отстранил ее от себя, пока ее ухаживания не зашли дальше.

— Вернемся на поверхность. Подготовимся лучше — большая часть нашего пути удалась лишь нам из дерзости и наглости, ты сам это знаешь. Возьмем всего и больше — уверен, если ты хорошенько погладишь Тармаеву где надо, она вытащит из своих трусиков супероружие.

Мне тут же вспомнился пистолет, который она тогда дала мне и который был утерян в пожарище доходного дома. Да, эта игрушка точно была получше моего Подбирина.

Катя была словно змей-искуситель. Ее слова ядом проникали в душу, пачкая собой помыслы — в самом деле, чего я добьюсь сейчас? Надо уходить и попробовать еще раз. Но позже.

Вместо этого покачал головой в ответ. Нечто мне подсказывало, что стоит выйти из этих туннелей, и вход навсегда будет закрыт для меня. Вспоминалась та клятая история Кондратьича про несчастного офицера — дьявол не прощает тех, кто не держит перед ним слово. Обман выйдет мне боком — в конце концов, я ли не знал об этом, когда соглашался? Ребенок, вечно стонущий на задворках моего сознания, сейчас захныкал вновь, говоря, что старик был прав. Надо было бросить все и бежать в деревню, а теперь…

Что делать теперь?

Она ждала моего решения и часто заморгала, когда я его огласил.

Переспросила, будто ослышалась, разом поскучнела.

— Вы уйдете на поверхность вместе с ним.

Она опустила глаза, огладила мой плоский живот ладонями, нащупывая кубики пресса. Словно желала проверить — хватит ли у меня в самом деле сил на то, о чем только что смел ей заявить.

— Соорудим носилки. Майя проложит путь — быть может, сейчас она и не в лучшей форме. Да и Щука твоя: она ведь может пробить камень там, где не справится Тармаева?

Девчонка отрицательно замотала головой, плотно сжав губы.

— Не может. Щуку надо отпустить — эти поганцы становятся агрессивны через некоторый период. Феромоны… а, неважно. Федя. Ты в самом деле собрался идти в эту пучину в одиночку. Сам? Без всех?

Я ткнул пальцем в парящую над ухом Нэю, будто говоря, что ее точно возьму с собой. Она и оружие, и светильник, и средство от того, чтобы попросту не свихнуться.

Вздох мне был ответом.

— Повзрослел, возмужал, окрутел. Но остался столь же наивен, как и был. Я не буду тебя удерживать — в отличие от остальных, научилась ценить в тебе твое умение сказать свое слово. А вот другие девчонки не оценят. Хочешь сказать им об этом прямо сейчас?

Тянуть не было ни сил, ни желания, ни смысла.

— Федя?

Майя сразу заподозрила неладное, едва мы вышли вместе с Катей, привстала. Готова была подскочить ко мне. Я остановил ее одним лишь взглядом, заставив сесть. Словно послушная девочка, она медленно опустилась назад. Успевшая задремать на ее груди Лиллит, только что закончившая рассказывать очередную свою байку, устало терла глаза, зевнула.

Алиска пряла ушами — то, что я собирался сказать, она чуяла едва ли не нутром, если и вовсе не слышала звериными ушками.

Катя стояла у меня за спиной, будто монолит. Ее взгляд так и буравил мою спину: казалось, что она насмехается: «Там, во мгле, ты был смел и отважен сказать любую глупость. Хватит ли тебе теперь смелости повторить, глядя прямо им в глаза?»

Шмыгнул носом — это в самом деле оказалось непросто. Стиснув кулаки, натянув на лицо маску серьезности, я боялся только одного — голос даст петуха, и прозвучу слабо и жалко.

— Вам надо уйти.

— Возвращаемся?

Майя, казалось, просияла от только что услышанного; ей успели порядком надоесть эти треклятые руины и катакомбы. Как и всякая девчонка, она жаждала вырваться из этой темноты наверх, поближе к солнцу и мороженому. Мысленно уже пребывая в мелких заботах, она была готова броситься собираться в дорогу прямо сейчас.

— Вам надо уйти, — сделал нажим на первом слове. — Вам, девочки. Возьмите с собой Кондратьича и идите наверх. Я остаюсь.

На Тармаеву страшно было смотреть — ее лицо спешило сменить одну маску на другую. Внутри девчонки бились чувства, ей жаждалось сначала переспросить, но по моей позе, моему лицу она сразу же поняла, что я сказал именно то, что сказал.

Она хотела умолять, трясти меня за плечи, колотить по щекам обидами пощечин и не верить.

— Федечка… Федя… мы ведь только, а ты…

— Ты обезумел?

Алиска сменила непосредственность на ярость, абсолютно полностью согласная с лучшей подругой. Не помня саму себя, ища защиты, Майка рванулась к ней в объятия — все ее тело сотрясали девичьи рыдания. Краем глаза я заметил, как лыбится Менделеева — не их слезам, но их реакции. Словно она так и желала сказать — ну я же говорила!

Она говорила. Мне показалось, что прямо с невысокого пещерного потолка на меня ухает груз ответственности и вины. Завел в эти пещеры, едва не погубил, сам чуть не пропал, а теперь, когда они вылезли из этой заварушки, прогоняю, как безродных псин. У совести была тысяча слов на этот счет, и она обещала меня грызть весь дальнейший путь.

— Вы разве не видите? Ему плохо! Кондратьич ведь не переживет тягот дальнейшего пути…

— И потому ты решил заставить нас бросить тебя здесь? Почему уходим мы, почему ты не хочешь идти с нами?

Алиска была непреклонна, желая отхлестать меня плетью упреков. Майка бросала на меня взгляды, словно надеясь, что, узрев ее, доведенную до слез, я тут же сдамся, выдохну и изменю свое решение. Интересно, сколько раз этот фокус срабатывал на бывшем Рысеве?

— Потому что… — Я вдруг поперхнулся, поняв, что нормального ответа на этот вопрос у меня попросту нет. Чем могу оправдаться? Тем, что Вита ускачет дальше, сгинет в этих пучинах навсегда — и мы не сможем вернуться сюда вновь? Даже если так, они не поймут.

Или попросту не захотят понимать. Я закусил губу, но был стоек и тверд. Сказал слово, значит, надо его держать. Главное, убеждал себя, — это не ухнуть в пучину оправданий, а я чувствовал, что разговор готов был скатиться именно в них.

Поднял голову, стараясь звучать как можно убедительней. Разгневанные женщины — это почти что мой криптонит. Черт, да тут любой мужчина скажет, что спорить с ними то же самое, что ссать против ветра!

— Если я уйду, больше никогда не смогу сюда войти. Помните ту мелкую тварь у входа? Он ясно дал понять, что путь сюда для меня открыт всего лишь один раз. Выберись мы все вместе — и моя смерть лишь станет делом времени. А Кондратьич — что вы хотите мне предложить? Бросить его здесь? Оставить на растерзание этой всепоглощающей мгле? Гмуры, что доберутся до его трупа, обглодают кости и…

— Если ты останешься здесь, они обглодают твои кости, Федя! — не выдержала Майя.

На ее лице тотчас же отразилась озлобленность: признавать мою правоту она не желала. Обиды, копившиеся в ней годами, из крохотных червей разрастались в огромных огнедышащих драконов. Оторвавшись от велески, Майя наступала на меня, словно огнеметный танк.

— Ты останешься один. Здесь водятся гмуры, здесь полным-полно таких огромных, пожирающих камни и не брезгающих человеческим мясом червей! Здесь водятся такие чудовища, какие ты даже себе представить не в состоянии. Мы не рассказывали тебе, что нам попалось на пути и как мы выпутались из всех этих передряг, но там хватило бы на целый бестиарий!

Она старалась пошире расставить пальцы, будто желая показать, насколько огромным получится тот самый мнимый, написанный фолиант. Хотелось подойти к ней, обнять, дать понять, что я все равно рядом с ней.

Но сейчас Майка жаждала не моих объятий, а лишь излить все, что успело накопиться в ее душе. Грань истерики уже давно была позади, девчонка держалась на одной только нечеловеческой силе воли.

— Мы хотели поскорее найти тебя. Убивали, купались в крови, рисковали — и все ради того, чтобы найти тебя здесь. С… с полуголой девицей и с еще одной, не более одетой. Бех понятия, чем вы здесь развлекали друг дружку, но теперь я узнаю, что все эти жертвы были для того, чтобы мы попросту расстались вновь? Вот так?

Она вспыхнула огнем, стоило сделать шаг в ее сторону. Будто предупреждала, что, если посмею провернуть один из своих привычных трюков, она обожжет меня. Будет жалеть об этом, проклинать до конца своих дней, но сейчас не отступит. Импульсивность лилась из нее через край.

— Ты ведешь себя, как ребенок. — Я прищурился, прежде чем ответить ей. — Как большой, капризный, привыкший к уступкам ребенок. К мягкости подушек вокруг себя, вырвавшейся, наконец, на свободу. И все шло хорошо ровно до тех самых пор, пока мир не показал тебе клыки, Майя. Ты сама не понимаешь, чего хочешь. Я стою перед выбором — бросить того, кто был мне как отец, или завершить начатое в одиночку.

Она тяжело дышала. Я вдруг понял, что еще одно мое слово — и это станет последней каплей. Из союзницы она обратится в противницу, полоснет мне огнем прямо по лицу, подпалит ноги, чтобы я не мог стоять — и вот уже тогда, дико извиняясь и разливаясь в мольбах о прощении, будет радоваться, что я не в силах продолжить задуманное.

— Они съедят тебя, Федя. Не гмуры — эти чертовы стены, эта мгла. Она словно проклятая — выедает нас изнутри. Подтачивает, грызет, не оставляя больше ничего. У тебя есть запасы, чтобы вернуться потом? У тебя будут силы, чтобы пойти назад? Ты гонишься за призраком непонятно чего. Тебе кажется, что ты поймал цель за хвост, но тебе никто даже не удосужился рассказать, в чем и из чего она состоит…

Мы стояли друг напротив друга, непримиримые друзья. Коса нашла на камень, мнения разделились. Она вдруг закрыла глаза, подняла руки — гнев, еще мгновение назад обуявший ее, выгорел без остатка, оставив лишь боль высказанных нами обоими слов.

— Поступай как знаешь. Я уведу отсюда девчонок. Мы выспимся — всего пару часов, а потом… потом оставайся здесь хоть навсегда, Федя.

Мне показалось, что перед моим носом только что громогласно и со всей дури хлопнули дверью…