Книга пяти колец. Том 9

Глава 11

Переход в новый круг в этот раз был намного тяжелее. Я очнулся с привкусом пепла во рту. Губы потрескались, глаза не сразу открылись — веки слиплись от запекшейся крови. Я не помнил, что произошло после того, как голодные духи уничтожили Желание. Он был следующей реальностью, вывернутой наизнанку. Земля уже приняла мою гордыню. Вода — сожгла мои страсти. Следующим должен быть огонь.

С трудом разлепив веки, я стер запекшуюся кровь и осмотрелся. Вокруг меня была лишь твердая поверхность без единой травинки. Больше всего она напоминала растрескавшуюся обожженную глину. Игнорируя боль во всем теле, мне удалось подняться. И увиденное мне крайне не понравилось.

Воздух был полон гари. Запах сожженных тел и укреплений соседствовал с жуткой вонью от гниющего мяса и тухлой крови.

Передо мной простиралось поле. Бесконечное, как океан. И оно было полно мертвых тел. На них были разные доспехи, разное оружие и знаки отличия, но их всех объединяло одно — они были мертвы.

Под темными небесами, закрытыми тяжелыми тучами, они валялись тут, отданные на корм тварям, если они, конечно, тут есть. Их никто не похоронил, оставив гнить. От увиденного внутри меня поднялось пламя гнева. Законы войны жестоки, но благородный человек должен позаботиться о мертвых. И дело тут совсем не в чистоте помыслов. Все дело в том, что неупокоенный мертвец притягивает к себе еще большее зло.

Губы искривились в ухмылке. Несмотря на то что я в аду, я все равно продолжаю думать как один из магистратов Нефритовой Канцелярии. Тел было слишком много, чтобы я мог их похоронить, так что мне оставалось лишь одно. Поклонившись, я негромко произнес:

— Спите спокойно, и пусть ваше следующее перерождение будет удачнее.

Прислушавшись к себе, я ощутил присутствие стражей, вот только меня тянуло одновременно в три стороны. Создавалось впечатление, что каждый из стражей находится от меня на равном расстоянии. Оставалось решить, куда двигаться в первую очередь.

Судя по количеству трупов, это испытание будет не столько на мое умение сражаться, сколько на умение командовать войсками. В памяти возникли воспоминания об Академии Льва и о том, что кольцо огня у меня раскрылось именно тогда, когда я начал разбираться в военной стратегии. Похоже, мир дает мне подсказку. Вопрос в другом — где мне раздобыть войска?

Я еще стоял посреди мертвого поля, когда небо над головой начало постепенно светлеть. Вот только это был не яркий свет солнца, пробивающийся сквозь тучи. О нет, это больше походило на извержение небесного вулкана. Сквозь тьму были видны отблески чего-то кроваво-красного.

Поначалу было трудно понять, откуда именно идет свет. Надо мной по-прежнему нависала тусклая завеса облаков или дыма, будто само небо здесь подожгли и забыли потушить. Но все же — там, далеко за серым потолком, нечто начало двигаться.

Пепельно-серое марево понемногу трескалось, словно старая скорлупа, пропуская жуткие лучи чего-то похожего на солнце.

И под воздействием этих лучей тела вокруг меня начали меняться. Сначала я подумал, что это всего лишь игра теней. Но нет. Кровь на щитах поблекла. Прорубленные доспехи, покрытые грязью, медленно рассыпались, словно они лежали столетиями под открытым небом и ржавчина взяла наконец свое.

Стеклянные глаза у убитых закрывались. Пальцы расжимались, отпуская рукояти мечей. Плоть оседала в прах, а прах поднимался вверх — и превращался в пар.

И вот уже не трупы лежат на земле, а белый туман вьется вокруг моих ног. Я стоял в его потоке, медленно разделяющемся на отдельные пряди. От него веяло холодом. Не мертвым, что промораживает тебя до костей. Нет, скорее я бы назвал его равнодушным. Каждый раз, когда он касался моей голой кожи, в моей голове возникали картины бесчисленных битв. Крик, боль, приказы командиров, удары клинков и свист стрел — все слилось воедино, пытаясь достучаться до моего разума.

Небо полыхнуло, словно сигнальный огонь.

Раздался первый рог.

Он звучал не громко, но от его вибраций в груди задрожало, как будто кто-то ударил в огромный медный гонг прямо у меня за спиной. Рог вторично взревел. За ним высоко запел второй. Затем — третий. Каждый из них звучал с другой стороны света: запад, восток, юг.

Север — владыка мертвых — молчал.

Я застыл, вглядываясь в небо. Громадные тучи, словно слои обугленной кожи, рвались изнутри, пропуская жгучее багровое сияние. Этот свет не грел — он разъедал, как ядовитое пламя, лишенное жалости. Этот круг начал приобретать свою форму. Каждый звук, каждая тень приобретала болезненную отчетливость, как будто кто-то натянул в моей голове струну, и вот-вот она лопнет.

Туман клубился и отступал. Вихри пара растягивались, уходили к горизонту. В этом тумане мелькали силуэты: неясные, но знакомые. Контуры знамен, очертания шлемов, движения рук. Они не были мертвы — они готовились. С рассветом все начинало оживать.

Я сделал шаг — земля под ногами хрустнула. Обожженная глина, потрескавшаяся и сухая, будто хрустальные пластины, отозвалась глухим треском. Передо мной, сквозь туман, начали вырастать тени. И это были не призраки. Это были ожившие воины, которых я только что видел погибшими.

Первыми пришли стяги с востока. Следом за восходом этого жуткого солнца — или того, что тут его заменяло — через пепельные холмы, выросшие буквально за мгновения, поднимался отряд. Их шаги были четки, мерны. Знамена несли трое воинов в тяжелых панцирях. Они двигались как один. На их флагах пылал знак расколотого меча, охваченного языками черного пламени. Этот огонь не очищал — он пожирал все, до чего мог дотянуться.

За этой троицей двигалась армия. Они не кричали, не строились. Они просто шли. В их глазах было безумие — одержимость боем. Одежды — лоскутами, доспехи — вырваны из разных эпох и армий. Это были мародеры гнева, собранные из мира боли и поражений. А где-то за всей этой людской массой я ощущал стража.

Я отвернулся. Сердце билось с нарастающим гулом.

Запад встретил меня грохотом копыт. По холму спускалась конница, каждый всадник — словно воплощение древней ярости. Их лица были скрыты под масками зверей: тигры, лисы, драконы, чьи глаза пылали внутренним светом. Стяги на их пиках были черные, с изображением оскаленной пасти, вырывающейся из пламени.

Они несли с собой древнюю дисциплину. Их коней не пугал запах смерти. Эти не шли к бою — они несли войну как жертвоприношение. За ними, на повозках, запряженных волами, тянулись огромные барабаны, чьи удары били в грудь сильнее любого оружия. Второй страж был с ними.

Я повернулся на юг. Там не было холмов. Там был кратер, в котором кипела земля.

И из него поднимались воины, будто выкованные из лавы и дыма. Каждый шаг оставлял за ними тлеющий след. Их стяги были пылающими — пламя не обжигало ткань, потому что не было ткани. Это был огонь, сдерживаемый волей. Их символ — глаз в пламени, окруженный зубастыми червями. Я почувствовал, как от этого взгляда в животе рождается дрожь.

Так я увидел всех трех стражей. Но, скорее, даже не так — не их самих, а их волю. Все они были разными оттенками ярости. Первый — разрушитель. Второй — палач. Третий — предвестник безумия.

Каждый из них боролся за господство, но ни один не побеждал.

Я смотрел на поле, где три армии выстраивались в боевые порядки. Не успел я моргнуть, как прозвучал сигнал к атаке. И начался настоящий ад.

Без сигнала, без команды. Воины всех трех армий сорвались с мест, как цепные псы, порвавшие свои поводки. Их крики не были боевыми кличами — только безумный рев, вырвавшийся из глоток. Никто не держал строй, они бежали, желая лишь одного — вонзить свое оружие в тело противника. Тут не было правильной войны — лишь дикая жажда крови. Больше всего они напоминали лесной пожар — такой же безжалостный и страшный. И во всей этой массе только я один оставался в стороне.

Тяжелая кавалерия с Запада врезалась в строй пеших бойцов Востока. Они улюлюкали как дикари, насаживая противников на пики. Вот только, каким бы мощным ни был их разгон, пехота выдержала — и кавалерия завязла.

Один из всадников сбил грудью коня противника, и его зверь, весь покрытый хлопьями белой пены, топтал пехотинца. Но всаднику этого было мало — он хотел битвы. Я чувствовал, как бьется его сердце, и знал его тайные желания.

Он спрыгнул вниз и тут же вонзил свое копье в живот нового врага, проворачивая его. Копье застряло в ребрах, и он, немедля, шагнул вперед, выдернув кинжал и нанеся мощный удар по шее. Голову наполовину отделило от тела, кровь плеснула на землю, но он уже сцепился с новым противником.

Справа двое сошлись в поединке. Один был в уже кем-то порубленном панцире, второй — в пестром халате. Панцирник рубанул с плеча, но ловкач в халате легко уклонился, тут же нанося рубящий удар прямо в разруб панциря. Отбив удар, он шагнул вперед и тут же его голова, словно молот, ударила в лицо бронированному противнику. Надеть доспех и забыть про шлем — сверхглупо, что ловкач и доказал, перерезав горло врагу. Но тут же оказался сбитым с ног. Очередной боец оказался сверху него, сдавливая горло обеими руками. Ловкач брыкался, пытаясь сбросить противника, его нож бессильно скользил по защите врага. Потом я словно услышал хруст — и грудь в пестром халате перестала вздыматься. Его убийца поднялся, шатаясь, и тут же упал от копья, прилетевшего прямо в лицо.

В гуще толпы старик в легионерских доспехах старого образца держал короткий топор и щит. Он дрался, как демон: отбил удар меча, шагнул вбок, перерубил бедро, повернулся, нанес два коротких удара по животу следующего. Упал, когда сзади его пронзила пика. Пронзивший закричал от восторга, но тут же получил стрелу в глаз от неизвестного лучника с холма.

В тумане мелькнула вспышка — в дело пошли шугендзя, не щадящие ни своих, ни чужих. Огненный выброс снес троих, четвертого опалил — тот заверещал и бросился в реку, которая мгновенно закипела от его жара. Кожа с него слезала лоскутами. Из воды его никто так и не вытащил. Но откуда тут появилась река?

Я словно видел картины боев из разных миров и эпох. Безжалостная злоба, кровавая ярость вела всех этих людей. Они хотели не победы — они хотели лишь одного: чтобы их враг сдох.

Что-то внутри меня шептало, что мне надо туда. И мне ничего не оставалось, как последовать за этим ощущением.

Шаг за шагом, медленно, через бойню я шел вперед. Туда, куда меня звало мое чутье. Никто не замечал меня. Никто не останавливался. Копья пролетали, задевая мои волосы, мечи мелькали в паре сантиметров. Но ни один удар не предназначался для меня. Они дрались между собой. Их мир сузился до кровавой бойни, которой мог бы позавидовать любой демон резни.

Слева сцепились трое. Один из них был безоружен, его меч валялся рядом. Но он умело финтил, используя остатки своих доспехов, подставляя их под атаки врагов. Он был похож на загнанного в угол зверя, который решил продать свою жизнь подороже. Один из нападавших сломал ему колено своей булавой, второй пробил челюсть мечом. Зубы вылетели, и изо рта полилась кровь. Воя от боли, он упал, но прежде чем умереть от удара клинка, успел достать нож, чтобы всадить его в пах своему убийце. Тот завыл как дикое животное и начал хаотично втыкать меч в тело мертвеца, на изуродованном лице которого сияла улыбка.

Кто-то поджег плащ соседа, и тот, охваченный пламенем, бросился на своих же. Один за другим падали под его горящей тушей. Они орали, пытались сбить пламя, но только разжигали его сильнее. Один рухнул в огонь и пытался выползти, волоча обугленные руки. Я смотрел на него. Он полз ко мне, пока кто-то не наступил на его голову сапогом и не раздавил череп. Он раскололся, как спелый плод, и мысли, которые он так берег, вытекли в грязь.

Один прыгнул на спину другому, вгрызаясь в ухо, как дикий зверь. Второй швырнул его через плечо — и тут же вогнал нож ему в горло. Выпрямившись, он услышал тонкий свист. Чья-то стрела вошла ему между ребер. Он схватился за грудь, попытался выдернуть древко, но пошатнулся и рухнул в грязь.

С юга ворвался боец, больше похожий на огненного плясуна храма Огня. Пара клинков в его руках пела молитву владыке Чонли, а его последователь не бился — он танцевал. Поворот, шаг — и первый клинок прорубает пах первому врагу. Сместиться — и второй враг лишился руки, еще сжимающей оружие. Третьего он располосовал от горла до живота. Он все еще двигался, неся смерть, пока его танец смерти не прервал какой-то копейщик. Монах сплюнул кровь под ноги и, смеясь, двинулся вперед, насаживаясь на копье, пока какой-то грязный бородач не поставил точку, разрубив его голову топором.

Один пехотинец ползал на перебитых ногах. Когда к нему подошли, он зарычал, будто дикий пес, и бросился вперед, наплевав на боль. Его пронзили насквозь, но даже тогда он пытался вцепиться зубами в горло убившего его.

Мальчишка — не старше пятнадцати — упал с разрубленным животом. Он плакал и звал мать, пытаясь запихать вывалившиеся кишки обратно. Его никто не добил, и мальчик медленно умирал.

Я стоял посреди поля, усеянного телами, когда звук скрещивающейся стали, ломающихся костей и диких воплей начал стихать. Рев, что сотрясал небо и сердце, ослабел. Вопли боли и крики ярости уходили вглубь земли, как будто, насытившись ею сполна, она требовала тишины.

Ко мне пришло ощущение: будто ткань самого мира натянулась до предела и готова была лопнуть от напряжения. Пламя боя еще дышало в редких схватках, но их становилось все меньше. Звук шагов, ударов, визга и стонов гас, словно огонь, которого лишили воздуха.

Я огляделся. Грязь под ногами потемнела от крови, в ней тонули оружие и обломки. На лезвиях мечей отражался багровый свет, но небо будто гасло, точно насытившись пиршеством. Последние бойцы добивали друг друга с тупой решимостью палачей. Не было ни крика триумфа, ни мольбы о пощаде. Только звуки смерти — такие же будничные, как шорох песка.

Вот двое сцепились, падая в грязь, и один с трудом воткнул обломок меча в глаз другого, прежде чем упасть мертвым рядом. Трое последних замерли в треугольнике, смотрели друг на друга из-под пробитых шлемов — и бросились, как хищники, потерявшие разум. Один пал первым, но успел ударить. Второй разрубил третьего, но в этот же миг упал на колени, держась за грудь, в которую воткнулся клинок. Он не умер сразу. Пытался встать. Но небо уже отвернулось от него. Он рухнул лицом вниз, как и сотни других до него.

Я остался один среди целого поля мертвецов. Все поле умолкло. Тишина была абсолютной, неестественной. Даже ветер остановился.

Сначала пришла тень.

Не тень облака — небо по-прежнему полыхало багровым огнем. Это была иная тень, тяжелая, как груз веков. Она тянулась от трех сторон поля — с востока, запада и юга. И вместе с нею — шаги.

Я повернулся к востоку. Первый из них был как ожившая скала. Высокий, с телом, покрытым следами ожогов, он был облачен в доспех из сгоревших черепов, скрепленных черным золотом. В его глазах не было белков — лишь два пятна багрового пламени. Он нес огромный двуручный клинок, окованный по лезвию железными письменами, что шептали что-то на древнем наречии, от которого пульс в моих висках участился. Это был Первый Страж — гнев, питаемый разрушением.

С запада пришел второй. Он был меньше ростом, но куда страшнее. Его доспехи были как броня зверя — вырезанные из костей, покрытые знаками многочисленных жертвоприношений. Его движения были точны, отточены, как удары палача. В руках — два тяжелых солдатских дао. Он не смотрел по сторонам — он видел только меня. Его шаг был ритмичен, как движения убийцы. Это был Страж Запада, и имя ему было Месть.

Юг породил третьего. Он не шел — он плыл, как дым, как пепел в воздухе. Его лицо скрывала маска с множеством глаз. Каждый из глаз жил своей жизнью — смотрел, моргал. Он был одновременно и слеп, и зряч, но главное — он был безумен. Одежды его горели темным огнем. Он не нес оружия — но оно ему было совсем ни к чему: вокруг него пульсировали всполохи огня и мрака. Он был хаосом в чистом виде. Это был Страж Юга, и имя ему было Безумие.

Трое остановились на равных расстояниях от меня. Их присутствие давило на грудь, вызывало тошноту и гнев одновременно. Они не говорили. И не нужно было. Я понимал: это они правят этим кругом. Это они скармливали друг другу войска, повторяя цикл снова и снова.

И единственный мой шанс пройти этот круг — победить этих троих…