Инженер Империи. Дальний Рубеж

Глава 19

Хан Байрак не дрогнул. Лишь его глаза, похожие на два обсидиановых лезвия, сузились, впиваясь в пространство поверх голов гостей, словно пытаясь разглядеть приближающуюся угрозу сквозь стены пиршественного шатра и на огромном расстоянии от них.

Веселье вокруг него не утихало. Гремели кубки, смешивались голоса, плакал младенец на руках у дальней троюродной тётки. Этот шум был щитом, броней нормальности, которую он строил вокруг своего народа. И сейчас кто-то осмелился постучать по этой броне.

Он отпил из своей чаши медленным, размеренным глотком, поставил её на стол с тихим, но чётким стуком. Этого было достаточно. Несколько его верных нукеров, сидевших неподалёку, разом замолкли, их взгляды вопросительно устремились на хана.

— Воздух сменился, — тихо, почти ласково произнёс Байрак, обращаясь к сидящему справа старейшине. — Пойду, проветрюсь. Не дай остыть моему мясу.

Он поднялся, и его огромная тень, отброшенная светом очага, на мгновение поглотила половину стола. Шум поутих, но не прекратился. Он двигался меж скамеек неторопливо, с достоинством, кивая гостям, трепля по щеке заигравшегося ребёнка. Маска радушного хозяина не дрогнула ни на секунду.

За шатром, в резком ночном холодке, стояли трое его доверенных воинов и тот самый слуга, бледный как полотно.

— Сколько? — одним словом отсек Байрак все лишние вопросы.

— Не менее полусотни. С севера и запада. Пешие. Стоят в лесу, не выдвигаются. Ждут.

— Чьи?

— Знамени нет. Наёмники.

Байрак усмехнулся, уголок его рта дёрнулся. Кто-то другой. Кто-то, кто узнал о князе-самодуре. Кто-то, кто решил, что слава и милость более высокого покровителя стоят того, чтобы сунуться на территории, которые он считал по праву своими.

Князь Прохоров был его. Его добычей. Его козырем. Его головой. Головой, которую он приберёг для особого случая — чтобы торжественно отослать её в столицу в позолоченной шкатулке в знак собственной силы, когда это будет наиболее выгодно. Или, наоборот, оставить у себя как залог для переговоров. Это был лакомый, жирный кусок, и сейчас на него слетелись стервятники.

Он не мог этого допустить.

Хан повернулся к нукерам. Его лицо, освещённое луной, было спокойно и жёстко.

— Разбуди тихо два десятка наших лучших лучников. Пусть занимают позиции на верхушках деревьев близ Пытовки. Ты, Арслан, собери двадцать всадников вблизи южной границы их частокола. Если те шакалы решат напасть или хотя бы приблизиться ближе, чем на метр к моей Пытовке — уничтожьте их.

Нукеры молча кивнули и растворились в темноте. Хан Байрак остался один, вдыхая холодный воздух. Из шатра доносился громкий, уже немного натужный смех и песня. Он смотрел в сторону тёмного леса в том направлении, где располагалась деревня.

Они пришли за его добычей. Значит, они пришли за ним тоже.

«Ну что ж, — подумал хан Байрак, возвращаясь к пиру. — Охота начинается».

Ковёр шума снова накрыл его, едва он переступил порог шатра. Тёплый, плотный, пропитанный запахом жареного мяса, мёда и человеческого тела. Он снова был не грозным ханом, отдающим приказы в ночи, а радушным властителем, слегка уставшим от застолья.

— Ну что, проветрился, владыка? — крикнул кто-то из-за стола.

— Как будто заново родился, — отозвался Байрак с той самой лёгкой, не до конца искренней улыбкой, что держала на расстоянии и обезоруживала.

Он снова занял своё место во главе стола, взял чашу, сделал большой глоток. Мясо на его золотом блюде и вправду слегка остыло, покрывшись тонкой белой плёнкой сала. Он отрезал кусок и медленно прожевал, глядя в одну точку поверх голов гостей.

Его мысли были далеко. Они метались, как подстреленная птица, между тёмным лесом, где затаились шакалы, и каменными стенами усадьбы князя Прохорова, где тот, напуганный и загнанный, ждал своей участи, которую теперь решили оспорить.

Внутри всё кипело. Гнев, холодный и острый, как зимний ветер. Кто? Кто посмел? Его разум лихорадочно перебирал имена возможных заказчиков. Конкуренты из соседних улусов? Слишком трусливы. Столичные вельможи? Слишком далеки. Кто-то из своих? Нет, он был уверен в преданности нукеров. Значит, кто-то новый. Сильный и наглый.

Но снаружи — только лёгкая, едва уловимая усталость на лице. Он слушал шутки старейшин, кивал в такт затяжной песне о любви и славе, подливал мёд соседу. Эта двойственность была его второй кожей. Пир был его крепостью, и он не мог позволить врагу увидеть даже брешь в стене.

Внезапно он хлопнул в ладоши, заставив замолчать уставшего певца.

— Гости дорогие! Старики говорят, что самый сладкий сон — это сон после доброго пира и доброго дела! — его голос гремел, наполняя шатёр. — Но я скажу так: самый сладкий сон — это сон под охраной верных друзей! Давайте же выпьем за тех, кто сейчас несёт дозор, кто зорко смотрит в ночь, пока мы греемся у огня и наслаждаемся миром!

Поднялся гул одобрения. Чаши застучали, заблестели на свету очага. Люди пили за здоровье стражников, даже не подозревая, что тост — не просто дань уважения, а приказ, отданный у них на глазах. Приказ быть начеку.

Байрак поймал взгляд своей старшей жены, Айши, сидевшей среди женщин. Она одна заметила едва дрогнувшую бровь, едва сжавшиеся на мгновение кулаки. Её тёмные, бездонные глаза спросили его без слов: «Беда?» Он ответил ей едва заметным кивком, таким коротким, что это можно было принять за движение в такт музыке. Этого было достаточно. Она тут же что-то весело сказала женщинам рядом, и они засмеялись, но её плечи напряглись чуть больше обычного.

Пир продолжался. Шум снова набрал силу, но теперь в нём появилась нотка тревоги, которую посеял тост хана. Смех стал громче, но менее естественным. Люди чувствовали, как воздух сгустился, хотя и не понимали почему.

А Байрак сидел и чувствовал тиканье времени в висках. Каждая минута, каждый вздох, каждый взрыв смеха — всё это было частью ожидания. Он мысленно считал шаги своих нукеров, представлял, как лучники бесшумно карабкаются на сосны, как всадники замирают в тени у частокола.

Он оторвал ещё кусок мяса, но не стал его есть. Просто повертел в пальцах, глядя на огонь в очаге.

И тогда снаружи, сквозь гул голосов, донёсся первый звук, не вписывающийся в гармонию пира. Короткий, отрывистый птичий крик. Не совы, не филина. Сойки. Один раз. Два. И после ещё раз. Так работала его сеть шпионов, когда надо было сообщить нечто срочное, но конфиденциально.

Маска на лице хана Байрака не дрогнула. Но его глаза, эти обсидиановые лезвия, встретились со взглядом Айши. В них вспыхнул жёсткий, холодный огонёк.

Он медленно, с наслаждением выпил свою чашу до дна. Поставил её на стол с таким же чётким, как и раньше, стуком.

— Что-то моё мясо совсем застыло, — громко сказал он, вставая. — Пойду, возьму на огне горяченького. Продолжайте пир!

На этот раз, выходя, он никому не кивал и не трепал детей по щеке. Его тень, отбрасываемая на выходе, была огромной и абсолютно чёрной. Она на минуту поглотила весь свет очага.

Хан вышел на улицу. К нему мгновенно подбежал слуга с рацией, усиленной магией, чтобы та могла бить на большие расстояния.

— Докладывай, — с холодной невозмутимостью отчеканил он в трубку.

Голос в трубке был шипастым от статики и напряжения, но слова резали чётко, как клинок:

— Дозор у Пытовки докладывает. Шакалы сдвинулись с места. Двумя группами. Половина идёт к деревне, вторая… рассеивается по лесу. Огибают. Цель — усадьба и завод.

Статичный треск на мгновение поглотил эфир.

— Ждут команды, хан.

Байрак стоял недвижимо. Лунный свет лизал суровые плоскости его лица, не в силах смягчить их. Воздух вокруг застыл, стал густым и колким, как предгрозовое марево.

«Умно, — холодной искрой промелькнуло у него в сознании. — Не лобовая атака. Диверсия. Отвлечь, зашуметь у ворот, пока основные силы подберутся к логову зверя с тыла. Князь — их приманка и их цель. Значит, знают, что он важен. Знают слишком много».

Он поднёс рацию к губам. Голос его был низким, ровным и не оставляющим места для сомнений.

— Лучникам: группу у деревни не трогать. Пропустить до первой линии домов.

Пусть почувствуют вкус добычи. Как только завяжется там шум — отрезать путь к отступлению. Ни одной мыши назад в лес. — Всадникам Арслана: снять тех, что идут к усадьбе. Тихо. Чтобы даже ворона не спугнули. Явных не оставлять.

— Слушаюсь, — тут же отозвался голос в трубке, и связь прервалась.

Хан бросил взгляд на слугу. Тот был бледен, но рука, державшая запасную рацию, не дрожала.

Из шатра по-прежнему лился поток голосов, смеха и музыки. Один, спотыкающийся голос затянул новую песню. Кто-то громко спорил о чём-то. Они пировали в своём ковчеге тепла и света, не подозревая, что глубина вокруг кишит акулами.

Байрак сделал глубокий вдох. Холодный воздух обжёг лёгкие, прочистил разум, вытравив последние остатки гнева. Осталась только ясная, ледяная решимость. Он повернулся и снова вошёл в шатёр.

Его возвращение было чуть более стремительным, чем уход. Маска гостеприимства была на месте, но в уголках губ затаилась не улыбка, а лёгкая, едва читаемая суровость. Он не пошёл к своему месту, а остановился у очага, в центре всеобщего внимания.

— Гости дорогие! — его голос, на этот раз без грома, но с металлической властностью, прорезал гул. — Пир наш крепок, а мир — хрупок. Я слышал, будто в лесу завыли волки. Но мои овцы — под надёжной защитой.

Он обвёл взглядом замерзающих гостей. Его глаза, эти самые «обсидиановые лезвия», скользили по лицам, выискивая не преданность, а малейший намёк на испуг, на вину, на осведомлённость. «Кто-то новый. Сильный и наглый». Возможно, тот, кто послал наёмников, сейчас сидит за этим столом и пьёт его мёд.

— Давайте же пить не только за стражу, но и за бдительность каждого из нас! — провозгласил он, поднимая найденную на ближайшем столе чужую чашу. — За зоркий глаз и твёрдую руку! Чтобы ни один враг, ни явный, ни тайный, не посмел нарушить наш покой!

Это был уже не просто тост. Это был вызов. Брошенный в лицо неизвестному предателю и всем, кто даже помыслил бы о предательстве.

— Я тебе говорю, — сидя перед костром и ножом очищая от кожуры яблоко, сокрушался Ворон, наёмник, с наполовину огрубевшей чёрной кожей на правой руке, — снег в августе — плохая примета…

Он отрезал тонкую дольку яблока и насадил её на кончик ножа.

— Сам видел, как однажды, в году, когда умер прежний император. Тогда тоже выпал снег. Вымерли отары, вымерзли посевы. Голод, мор… а потом и меч.

Он бросил взгляд на свою почерневшую руку, сжатую в рукояти ножа. Кожа на ней была не просто грубой — она напоминала высохшую, потрескавшуюся глину, усеянную причудливыми тёмными прожилками.

— Это не снег, — с сомнением произнёс низкий, спокойный голос высокого парня, закутанного в потертый плащ, он снял перчатку и протянул ладонь к теплу. — Это все проделки местного князя. Я убежден в этом. Помнишь, что нам говорили при найме? Что дело рискованное, что князь, хоть и хреновый, но маг.

Ворон замер с куском яблока у рта.

— Тоже верно. Но мне все как-то на душе неспокойно, Рыба.

Рыба помолчал, глядя на языки пламени.

— И что предлагаешь? — вдруг выпалил он.

Ворон встал, и его тень, огромная и уродливая, заплясала на соснах, превращаясь в подобие пророческой птицы, давшей ему прозвище.

— Князь со своими фокусами… — Ворон хмыкнул. — Мне моя правая рука дороже всей его магии. Она чует подвох за версту. А сейчас она ноет, будто перед грозой.

Рыба мрачно кивнул, снова натягивая перчатку.

— И что предлагаешь? Свалить? А если узнают, что мы дезертировали и не убили князя, как нам приказано? Где ты после этого работу собрался искать? Трусов-наемников нигде не жалуют.

Ворон мрачно хмыкнул, разглядывая яблочную дольку на кончике ножа.

— Где искать? Да хоть на краю света. Моя кожа ещё ни разу меня не подводила. Она чешется не к богатству, а к беде. А сейчас она поёт так, будто по ней ударили наточенной сталью.

Он резким движением отправил яблоко в рот и встал, встряхнув правой рукой, будто сбрасывая невидимые оковы.

— Мы не трусы. Мы — осмотрительны. Нас наняли зарезать одного хилого князька-колдуна, а не воевать с самой зимой. Посмотри вокруг, Рыба! Это не наш клиент так постарался. Это что-то… большее.

Тень Ворона на соснах сжалась, превратилась в угрожающий коготь.

— Я говорю: уходим. Прямо сейчас. Пока не стало слишком поздно…

Он замолк,застыв с поднятой рукой. Его почерневшие пальцы судорожно сжались, а потом распахнулись, будто ловя невидимые нити воздуха. Его глаза расширились.

— Поздно.

Рыба мгновенно сорвался на ноги, автомат уже был в его руках. Он не спросил «что». Он просто посмотрел в ту же сторону, куда уставился Ворон — в кромешную тьму леса.

— Сколько? — выдохнул он, занимая позицию спиной к лагерю, где его братья по оружию продолжали весело проводить время, под прикрытием низко нависшей сосновой лапы.

— Не знаю, — скрипяще прошептал Ворон, приседая у самого костра и хватая свой пистолет. — Не слышно. Не пахнет. Рука… горит. Они уже здесь.

Тишина, которая нахлынула вслед за его словами, была оглушительной. Даже вой ветра куда-то стих. Искры костра трещали неестественно громко.

И тогда из мрака, прямо из стены мглы, вышли они. Бесшумные, как призраки. Плотные тени. Их было больше, чем мог сосчитать Ворон, так и не научившийся считать дальше пяти. Они ни бежали, ни кричали. Они просто возникли, уже завершив окружение, перекрыв все пути к отступлению. Стальной полумесяц, готовый сомкнуться.

В центре группы, прямо напротив костра, встал человек повыше остальных. Он не спешил обнажать оружие. Сквозь прорезь в капюшоне были видны лишь жёсткие складки у рта и неподвижный, тяжелый взгляд.

— Наёмники, — прозвучал его голос, низкий и ровный, без единой нотки вопроса. Он знал. — Ваш контракт аннулирован.

Рыба не дрогнул, лишь перехватил автомат покрепче.

— Кто спрашивает?

Человек в чёрном проигнорировал вопрос. Его глаза скользнули по Ворону, задержались на его чёрной, обугленной руке, сжимающей пистолет.

— Хан приветствует вашу бдительность. И предлагает выбор. Сложить оружие и получить шанс уйти. Или… — он медленно провел рукой по рукояти пистолета у пояса.

Ворон оскалился, и его тень на скале взметнулась, словно готовясь к взлёту.

— Шанс? — он фыркнул. — Я свою цену знаю. И она не включает в себя «шансы» от волков в человеческом обличье.

Высокий человек кивнул, будто именно этого ответа и ждал. Его рука молниеносно взметнулась вверх — отточенный, чёткий сигнал.

Тени ринулись вперёд. Бесшумно. Смертельно. Глубина, кишащая акулами, наконец-то показала свои зубы.

И чей вассал этот Лысак? Вопрос висел в холодном ночном воздухе, не находя ответа. Он был ключом ко всему. Бездомный бандит с горсткой головорезов не смог бы собрать и содержать такую силу. За ним стоял кто-то могущественный. Кто-то, кому было выгодно стравить окрестные дома и посеять хаос у наших границ.

— Смотри, — внезапно прошептала Маша, указывая чуть левее скопления огней. Я присмотрелся.Сначала ничего, лишь мельтешение теней у костров. Но потом я уловил движение — тёмную массу, отделившуюся от главного скопления света и медленно поползшую в нашу сторону. Она была ещё далеко, но направление не оставляло сомнений.

— Разведгруппа. Или головной дозор, — сжал я зубы. — Они режут расстояние.

Время истекло раньше, чем я ожидал.

— Поднять тревогу! — мой голос прозвучал громко и чётко, разрезая обманчивую тишину ночи. — Расчёт арбалетов — на стену! Огни на поле! Немедленно!

За спиной тут же взметнулась суета. Заскрипели лебёдки, загромыхали щиты, зазвучали отрывистые команды. Спустя мгновение в небо взмыла осветительная ракета, выписывая дугу над тёмным полем. На несколько секунд местность перед стеной озарилась резким белым светом.

И этого было достаточно.

Там, внизу, метрах в трёхстах, замерла группа наёмников. Человек двадцать. Не разведка — уже полноценный боевой отряд. Они заслонились от света щитами, но я видел их камуфляжную форму. Наёмники Лысака.

Один из них, похоже командир, резким жестом отдал приказ. Группа развернулась и начала отходить назад, к своим кострам. Они поняли, что обнаружены, и теперь исчезали во тьме, чтобы доложить.

— Целиться? — спросил арбалетчик рядом со мной, уже положив болт на ложемент.

— Нет. Пусть идут, — остановил я его. — Пусть расскажут, что мы бодрствуем. Это не остановит штурм, но заставит их быть осторожнее. Выиграем ещё несколько часов.

Ракета догорела, и тьма снова поглотила поле, став ещё гуще и опаснее после вспышки. Но иллюзий больше не было. Буря была у наших ворот.

Я обернулся к Маше. Её усталое лицо было теперь сосредоточенным и холодным. В её глазах читалась та же готовность, что и у меня.

— Некогда отдыхать, — повторила она свои слова, глядя на меня. — Что делаем?

— Делаем то, на что и рассчитывал, — тихо ответил я, глядя на север, где полыхало зарево чужого лагеря. — Ждём гонца от де Нотель. И готовимся к войне.

Тишина, наступившая после того, как ракета погасла, была звонкой и зловещей. Она была гуще прежней, наполненная невысказанными угрозами и притаившейся яростью. Мы выиграли минуту, может, две. Но часы? Это была самонадеянность.

— Капитан! — мой голос снова резал ночь, но теперь он был жестче, отточеннее. — Удвой посты на всех ярусах. Сменить расчеты арбалетов — пусть поспят два часа, пока тихо. Потом смена. И чтоб каждый был сыт и с горячей едой. Не знаем, когда следующая возможность будет.

За спиной раздались подтверждающие крики, и механизм обороны заскрипел, застучал, зажил новой жизнью. Мы больше не просто ждали. Мы готовились.

То самое зарево на севере пульсировало, как гнойная рана на теле ночи. Они были там. Готовились. И ждали чего-то. Или кого-то.

Время тянулось мучительно медленно. Ветер снова усилился, принося с собой запах дыма и хвои, а теперь ещё и едва уловимый, тревожный аромат чужих костров. Часовые замерли, вглядываясь в мрак. Лучники нервно перебирали тетивы.

И тогда мы услышали это. Сначала это был лишь отдаленный, едва различимый звук мотора, заглушаемый ветром. Но он нарастал, становился яснее, неумолимее и множественнее. Это не была какая-то одна машина, шла целая колонна. Кажется, это и ждал Лысак — подкрепления.