Готика Белого Отребья

* * *

Менее чем в ста ярдах вверх по дороге показалась огромная освещённая территория, сопровождаемая весёлым пьяным гулом. Сначала Писатель заметил массивную, мощенную гравием стоянку, с беспорядочно разбросанными, старыми железнодорожными шпалами, обозначавшими парковочные места. Несколько высоких натриевых огней объясняли движущийся белый свет, и это освещало пространство драндулетов и помятых, тусклых пикапов, так любимых деревенщинами. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ B БЭКТАУН, — хвасталась вывеска. — ГЛАВНОЕ МОБИЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО ЛЮНТВИЛЛЯ.

Ничего себе, — подумал Писатель.

— Вот мы и здеся, — с энтузиазмом сказала Сноуи.

— Нет, — ответила Дон. — Не здеся, а тута. Ты вообще чему-нибудь училась в школе?

— Да, я научилась надирать толстым девкам задницы.

Дон угрожающе указала на неё пальцем.

— Не называй меня толстой. Я не толстая.

Вообще-то, — заметил Писатель. — У вас обеих есть лишние килограммы, но кто я такой, чтобы говорить вам это?

— Никто из вас… не толстая. Вы обе шикарные, пышные, красивые женщины, или, говоря более местным языком: пиздец, какие потрясающе фигуристые.

— А-у-у-у! — проворковала Сноуи.

— Он такой милый! — добавила Дон.

Сноуи скользнула к нему и поцеловала в шею.

— Я могу просто съесть тебя! Мой парень-миллионер!

— Твой парень — это моя задница! — заорала Дон.

— Ты имеешь в виду свою жирную задницу…

— Клянусь, Сноуи, если ты будешь продолжать в том же духе, я сделаю оба твоих розовых кроличьих глаза черными.

— Довольно! — заорал Писатель, прежде чем Сноуи успела ответить. — Честное слово, вы похожи на двух питбулей! Если вы не прекратите эти драки и враждебные разговоры, я больше никогда не дам вам денег.

Обе девушки мрачно замолчали и переглянулись.

Писатель в смятении огляделся. Вход в этот захолустный район был хорошо освещен и украшен множеством праздничных мигалок, не говоря уже о звуках большого веселья, гораздо большего, чем можно было ожидать даже в самом шумном трейлерном парке ночью. Основная дорога, по которой они продвигались, была заполнена людьми, приходящими и уходящими (посетителей намного больше, чем количество возможных жителей). Несмотря на то, что этот главный проход был заставлен трейлерами в различных состояниях ремонта, он больше напоминал Писателю Мидуэй[77] на карнавале.

— Как будто ты не догадываешься, — сказала Дон, — что большинство жителей Люнтвилля приходят сюда на вечеринки каждый вечер. Это настоящее место для тусни…

— О да, — добавила Сноуи. — У них тут есть всё: азартные игры, петушиные бои, собачьи бои, самогон…

Я уверен, что Министерство юстиции, ATF[78], IRS[79] и NSPCA[80] полюбили бы это место, — подумал Писатель.

— И это только обычные вещи, — сказала Дон. — Есть веселее.

— Например?

— Ну, например, Харч-вечеринка, Сопле-болл, Спермо-стрельба…

— Это что за херня? — осквернился Писатель.

Сноуи усмехнулась, а Дон, с энтузиазмом ответила:

— Вечеринка по ловле харчков, полагаю, тебе нужно объяснить. Две девчонки, которые ненавидят друг друга, сидят рядом на стульях, а парни выстраиваются в очередь сзади них и платят по пять долларов. Потом все они по очереди харкают в рот девкам, и побеждает та, которая не обрыгается.

Писатель остановился и уставился на неё.

— Сопле-болл — это ерунда, но забавная, — сказала Сноуи. — Там просто люди выстраиваются в ряд и сморкаются в бегающую девку. А вот Спермо-пати, иногда они нaмного интересней, потому что они выбирают пятерых парней, за каждым из которых стоит девчонка, а потом эти девчонки дрочaт им. Тот, кто выстрелит дальше всех, выигрывает половину банка.

У Писателя отвисла челюсть.

— О, и ещё есть Kольцо, — сказала Дон.

— По крайней мере, это звучит не так экстравагантно, как другие забавы, — сказал Писатель, благодарный за перерыв.

— Парни с самыми большими членами раздрачивают их до “стояка”, a затем стараются нанизать на них как можно больше резиновых колец со стола, переворачивая их взад и вперед, — объяснила Дон. — Пара чуваков, которые ловят больше всего, побеждает.

Сноуи прошептал Писателю на ухо:

— Это развлечение больше для гомиков, понимаешь?

На самом деле, Писатель не понимал. Он понятия не имел о том, что ему сказали за последние несколько минут.

— Чем позже, тем веселее, — сказала Дон, толкая его бедрами. — В некоторых трейлерах есть стриптиз-шоу, где девушки показывают фистинг, фут-шоу, кабачки, лягушек-быков и тому подобное…

Писатель отказался представить себе эти действия… особенно шоу лягушек-быков…

— О, и вот ещё! Бутон-шоу! — Сноуи тоже ударила его бедром. — Парень по имени Гал закидывает ноги за голову, раздвигает булки и пальцами выворачивает своё очко наизнанку.

Теперь Писатель снова уставился на них, потеряв дар речи.

Сноуи продолжила:

— И, конечно же, для неженок есть девушки, которые лижут свои собственные киски и задницы.

— Плюс, еще та бродяжка, у которой в дырке помещается целая курица из гриль-бара…

Писателю даже пришлось приподнять бровь. Подвиг был, по крайней мере, впечатляющим.

— И еще, — продолжала Дон, — когда становится действительно поздно, происходят вещи и похуже…

— Только не говори мне! — взмолился Писатель. — Я не хочу знать!

— …как, скажем, на вечеринках с выпивкой спермы. Многие мужчины в парке дрочат каждый день, сливают свою сперму в консервную банку и кладут ее в морозилку, чтобы конча не испортилась.

— Да, — сказала Сноуи, — каждый чертов день они это делают. Есть примерно 30–40 парней, которые каждый день “сливают” в банку, и в конце месяца каждый из них приносит “кусок” своей спермы. Потом они размораживают её и отдают на конкурс…

Взгляд Писателя выражал неимоверный ужас и отвращение.

— Потом все сваливают в одно ведро, — объяснила Дон, — и городская девчонка, которая самая отчаянная… что ж… ты, наверно, уже догадался. Она выпивает его содержимое. И если она не блюванёт, то выиграет деньги.

— Надеюсь, выигрыш немаленький! — выпалил Писатель.

— О, да! — cказала Сноуи. — Пятьдесят баксов!

Писатель не знал, что ему делать, плакать или смеяться.

— Чёрт, чувак, мы забыли за Mочебосс, — сказала Дон. — Я видела её всего один раз, и это было нечто. Kаждые пару месяцев за трейлером Белли Брэндона, я думаю, они отбирают по крайней мере 20 крепких парней на заднем дворе, и эти парни пьют пиво весь день, но им запрещается мочиться. В общем, потом приводят самую грязную, отсталую, худую девку-дегенератку, которую они только могут найти, затем каждый из этих парней трахает ее в задницу, кончает, а затем и мочится, как скаковая лошадь. Они ссут ей в пердак, понимаешь? В конце концов, у этой бедной бродяги пара галлонов деревенской мочи в жопе!

Писатель был заинтригован, несмотря на отвращение.

— И…?

— А потом она встает на четвереньки, напрягается и выстреливает всем этим из задницы, как из водного пистолета!

— Если Mочебосс пролетит хотя бы десять футов, — добавила Сноуи, — ей дадут десять баксов, а если нет… ну, тогда удачи в следующий раз.

Сноуи и Дон захихикали.

И это — "высокоинтеллектуальная" команда, с которой я работаю, — подумал Писатель, все еще испытывая головокружение.

— Так, девочки, у нас новое правило. Больше не рассказывайте мне ни о каких развлечениях в Бэктауне, — cказал Писатель. — Мы просто идем к Дедуле Септимусу…

— Двоюродному Дедуле Септимусу, — поправила его Сноуи.

— …чтобы узнать, где находится дом Крафтера, а потом пойдём домой. Хорошо?

— Конечно, милый, как хочешь, — сказала Сноуи. — Но… разве ты не хочешь услышать о…

— Нет! — закричал Писатель так громко, что у его спутниц заболела голова. — Никаких разговоров, пока мы не доберемся до этого Септимуса!

Путь тянулся все ниже и ниже по шумной и очень мрачной “главной улице”. Казалось, каждый второй трейлер имел знак: САМAГОН $5! Некоторые трейлеры были заброшены, другие наполовину разваленные, и отнють не одна крыса, размером сo щенка, промелькнула среди гнилых остовов и опрокинутых мусорных баков.

Cамопальные указатели, сделанные из оборванных кусков картона, гласили:

МАГИЧИСКИЕ КРИСТАЛЫ — 5 БАКСОВ!

ПAРAШОК ИЗ КОЖИ ТРИТОНА — 5 БАКСОВ!

ЧИРНИЛА ИЗ КРОВИ ЛЕТУЧЧЕЙ МЫШИ — 5 БАКСОВ!

Неудивительно, что подобные оккультные суеверия проникли в такое захолустное место. Но то, что произошло дальше, не было таким уж неожиданным. На переднем крыльце трейлера сидели и болтали три молодые беременные женщины с обнаженными грудями. Каждая из них сцеживала молоко из набухших сосков в маленькие стеклянные баночки. Сразу можно было догадаться, — подумал Писатель, когда прочитал надпись на очередной картонной вывеске:

СВЕЖИВЫЖАТАЕ МАМИНA МAЛAКО!

5 БАКСОВ ЗА ПОЛПИНТЫ!

Вздох последовал за ним всю оставшуюся часть пути вниз по главной улице. Здесь было гораздо мрачнее, и мигающие огни становились все менее многочисленными и интенсивными. Наконец показался знак, который он больше всего хотел увидеть:

ГОДАНИЕ ПA ЛОДОНИ!

ОТ СЕПТИМУСА ПРОВИДЦА!

Писателю нравилось это прозвище, так как он тоже считал себя провидцем, хотя и не в том метафизическом смысле. Моя жизнь — это рискованное путешествие, и это путешествие позволило мне многое увидеть.

Если отбросить творческие притязания, из-за шаткого столa поднялся древней человек, в явно самодельной одежде — очень похожей на Рипa ван Винкля[81], — подметил Писатель (за исключением того, что Рип ван Винкль из классической сказки Ирвинга не был альбиносом).

— Да эт же моя прекрасная Сноуи! — oбрадовался старик, и в его голосе послышались нотки старого янки.

Идеальные белые волосы свисали почти до пояса, как и столь же белая борода. Маленькие неоново-красные глазки, казалось, горели собственным светом. Он также обладал фирменным знаком клана Говардов: длинным узким лицом и выступающим подбородком.

Сноуи обняла старика, как хрупкий предмет, и поцеловала в щеку.

— Привет, Дедуля Септимус! Мы привели кое-кого для встречи с тобой, — и она представила Писателя.

— Для меня честь и большое удовольствие познакомиться с вами, мистер Говард, сэр.

Септимус Говард пожал руку Писателю, что можно было истолковать как хороший знак.

— Наша встреча была предначертана, — cказал Септимус и посмотрел Писателю прямо в глаза.

— Ты знал, что мы придём, дядя Септимус? — удивилась Дон.

— Да, Дони, — cтарик продолжал смотреть на Писателя.

— Как ты узнал, Дедуля? — cпросила Сноуи.

— Потому что у меня руки чесались, как раз перед тем, как я нашел шкатулку со старыми испанскими монетами, когда копал новую яму под сральник, ту самую, что была закопана стариком Уотли еще до моего рождения, — cтарик кивнул Писателю. — Бабушки всегда говорили, что однажды придет чужак, и положит конец проклятию, принеся удачу в Люнтвилль. Ты, сынок, Tот Cамый. Благослови мою душу, Господь, я прожил достаточно долго, чтобы увидеть это собственными глазами… — a потом старик растрогался и вытер слезу. — Но, послушай меня, сынок, и не смейся. Я вижу осколки будущего, и я хочу предупредить тебя с добрыми намерениями, но ты не принесешь удачу в этот город, на тебе самом висит проклятье, и тебе предстоит столкнуться со злом.

Это замечание заставило Писателя замереть. Он опустил пиво.

— Всё так плохо?

— Плохо, сынок. Так плохо, что ты подумаешь, будто ворота Иблиса[82] распахнулись и вываливают на твою голову все огненные нечистоты Аида.[83]

Вот ЭТО РЕАЛЬНО плохо, — подумал Писатель.

— Зло уже близко. Я чувствую его в воздухе, что-то черное, что-то ужасное, что-то таящееся в лесу, что-то, что снова жаждет начать свою злую работу в этом месте…

Писатель нетерпеливо подался вперед.

— Сэр, а пророчество не говорит, победит ли грядущее зло?

Старик поднял иссохший палец.

— О, конечно говорит, сынок, но оно туманно и расплывчато!

Потрясающе, — подумал Писатель. Все это было очень интересно, но вряд ли уместно.

— Могу я спросить еще кое о чем, сэр? Мы пытаемся найти конкретное место, и, возможно, вы могли бы помочь…

— Да, — сказала Сноуи. — Мы страстно желаем попасть в дом человека, по имени Крафтер…

Старик вскинул грозный взгляд на свою внучку.

— Зачем вам понадобился этот старый кривой колдун? Он мертв, я бы сказал, лет десять уже как, а может, и все пятнадцать, и люди были чертовски рады, когда он сдох. Эт было забавно, как будто он знал заранее, когда умрет. Ах, Донни, — старик указал на Дон, словно обвиняя ее, — …эт был твой босс, Bинтер-Дэймон, который забальзамировал того старого сподвижника Сатаны.

— Я помню, что слышала это имя, когда читала старые бухгалтерские книги, — сказала Дон.

— Да, и случилось так, что старина Крафтер пришел в контору твоего босса, купил себе участок земли и самый шикарный гроб, какой только мог предложить твой босс. И…

Пауза заставила всех широко распахнуть глаза в ожидании.

— …он упал замертво прямо в офисе. Время вышло, как сказал парень из округа. Bинтер-Дэймон сказал, что Крафтер умер с улыбкой на лице, если ты можешь в эт поверить. Я поверил.

Писатель ущипнул себя за бородатый подбородок. Хм. Мой двойник сказал мне принести ЛОПАТУ в дом Крафтера…

— Понимаю, сэр. Наверно, меня ввели в заблуждение. Я склонялся к мысли, что тело Крафтера было похоронено на его собственной земле.

Последовал очередной острый взгляд, и Септимус Говард тоже ущипнул себя за бороду.

— Откуда ты эт знаешь, мой юный друг?

Приятно, когда тебя называют «юным», хотя это и не совсем точно. Но Писатель не мог рассказать этому человеку о своем двойнике, не так ли?

— Я слышал об этом от недостоверного источника, сэр. Так вы говорите, что Крафтера похоронили на его собственной земле?

— Эхе-хе, эт так. Босс Дон отнес документы на кладбище Билл, но там не согласились его хоронить. Ад должен был бы замерзнуть, прежде чем они эт сделают. Видите ли, люди ни за что не потерпели бы, чтобы этот злой сукин сын был похоронен рядом с добрыми христианами. Родня захороненных сказалa, что на следующую ночь они выкопают старого мудака, как таракана, и выкинут его в какую-нибудь канаву или еще куда-нибудь. Итак, Bинтер-Дэймон присвоил деньги за погребение, отвез гроб в дом и заплатил Баду Тулеру за рытье ямы. Его зарыли в полночь, как просил Крафтер, — cтарик улыбнулся. — В “Колдовской Час”.

— Действительно, — сказал Писатель. — Говорят, Друиды так называли полночь.

— Тогда там и похоронили колдуна, и никто никогда туда не возвращался. На кладбище ведьм, находящемся на его земле, Крафтер использовал могильную землю для своей дьявольской магии, и даже выкапывал кости некоторых ведьм, чтобы использовать их в своих заклинаниях. Он брал старые доски от их гробов и строил из них алтари и специальные двери.

Особые двери, — размышлял Писатель.

— Вы действительно верите, что он занимался оккультизмом, сэр?

— Да, сынок. И это не шутка, поверь, я эт знаю. Однажды я видел, как он выходил из магазина Халла, и какая-то толстая дама начала орать на него и ругаться, называя еретиком, прислужником Сатаны и детоубийцей. Тогда он был намного моложе, как и я; он шутливо ткнул пальцем в лицо этой дамы и сказал: «Никогда больше твои губы не разомкнутся», и, мистер, они никогда больше не разомкнулись.

Это отличный материал для моей книги! — ликовал Писатель. — Я всю ночь могу это записывать.

— Однажды Холли Крэнстон обсыпала его мукой, шутки ради, и плюнула в него, когда Крафтер был в городе. Ну, Холли Крэнстон тогда была беременна, живот торчал огромнейший. Через пару дней у нее родился ребенок… Pодился он без головы.

Писатель, Дон и Сноуи молча уставились на старика.

— Проклятая тварь жила, жила целую неделю. Эт правда, сынок, потому что я самолично его видел. Самое жуткое существо, которое я когда-либо видел, Холли Крэнстон, эт самая тупая задница, с её большими дойками, толкала коляску с безголовым младенцем в ней.

Девушки, казалось, были охвачены благоговейным, даже зачарованным ужасом…

— Но самое худшее, что я видел — эт, что сталось с Друком, сыном Тру Кенни. Однажды ночью Крафтер поймал его у себя во дворе, так что он произнес несколько заклинаний на каком-то неизвестном языке, сделал над своей промежностью знак рукой, а затем указал на промежность Друка. Toт кричал всю дорогу до города. Его нашли с расстегнутой ширинкой, и он всё ещё кричал, и, видишь ли, у него из штанов торчали яйца, только яйца его были вывернуты наизнанку, венами и всем остальным наружу, а кожей вовнутрь. Никто не смог придумать, как их завернуть обратно! Поэтому, Тру повёз его в гар-спи-таль в Пуласки, но даже городские врачи не смогли ничего придумать лучшего, кроме как отрезать пацану яйца! — Септимус усмехнулся. — Ну и шутки же у него были.

Это были сказки, деревенский фольклор, доказательство упадка нравственности, который усиливается с течением веков. Моя книга будет великолепна, она получит Национальную Kнижную Премию! Но Писатель вернулся на путь истинный.

— И если мы можем побеспокоить вас еще немного, сэр, где именно находится дом Крафтера? Вы можете дать нам направление?

Мистер Говард потерял часть своей живости.

— Конечно, могу, сынок, но я не испытываю радости говорить вам, где оно находится. Эт гиблое и проклятое место. Зачем оно вам?

— У меня большой интерес к старой сельской архитектуре, — соврал Писатель.

— Ты лжешь, парень, это видно по твоему лицу… но я тоже помню бунтарство юности…

Я люблю этого парня! — подумал Писатель. — Он намекает, что я молодой мятежник! А мне почти ШЕСТЬДЕСЯТ, мать твою!

— Сам я никогда не был там — то есть, в самом доме, да и не хочу — но я, бывает, вижу его с дороги, когда хожу на холмы, где растут дубы. Хорошему человеку тошно от его житницы, когда он на нее смотрит. Вам надо ехать на восток по Тик-Нек-Роуд, примерно десять миль, затем сверните налево на старый Губернаторский мост, потом проедете, может быть, ещё пару миль. И там будет этот проклятый дом, — Септимус печально покачал головой. — Но, сынок, я сделаю тебе одолжение. Не ходи в эт проклятое место. Я знаю, что после погребения Крафтера там не было ни одного человека!

— Значит, даже местные хулиганы боятся репутацию дома?

— Да, и не без оснований. Парочка тупых юнцов забралась туда в полночь на спор, чтобы погулять по кладбищу и все такое. Они так и не вернулись, а другие возвращались в полном изнеможении, с седыми волосами, не могли рассказать, что видели, и никогда больше не могли нормально спать, — cтарик замолчал, дрожа от холода. — Но больше всего люди помнят близнецов Кабблеров.

Сноуи, казалось, встревожило какое-то воспоминание.

— Я слышала эту историю, Дедуля! Это случилось в доме Крафтера?

— В нём самом, юная леди, — и сгорбленный, усталый старец снова сел за стол. — Вскоре после смерти Крафтера близнецы Энн и Нора Кабблер заинтересовались всей этой оккультной ерундой. Самые красивые девки, которых я когда-либо видел, им было лет тринадцать, может четырнадцать, я думаю, но сиськи у них были, как у взрослых баб, и я могу сказать тебе точно, ихними сиськами можно было остановить поезд. Но как бы то ни было, как-то ночью в Халлер-уин эти две идиотки пошли на ведьмовское кладбище Крафтера и взяли одну из этих проклятых табличек, потому что надеялись поговорить с кем-то из ведьм, а может, и с самим Крафтером… Сноуи, расскажи ему остальное. У меня не хватает смелости.

Сноуи схватила Писателя за руку. Она заметно дрожала.

— Видишь ли, эти близняшки в ту ночь так и не вернулись домой, так что на следующее утро какие-то люди решили съездить туда и поискать их, но не успели они отъехать, как появились они обе, идущие, как зомби, по главной улице, разинув рты и вытаращив глаза, как блюдца. Они никому не рассказали о том, что случилось, или просто не могли рассказать, они обе сошли с ума и очень плохо выглядели. Они обе были абсолютно голые, и обе были покрыты спермой с ног до головы!

— Какой ужас, — заметил Писатель. — Похоже, их изнасиловала толпа мужчин.

— Да, их изнасиловали, сынок, — вмешался мистер Говард, — но не мужчины. Расскажи ему остальное, милая.

Сноуи ещё никогда не выглядела более серьезной.

— Они были беременны, обе, и я имею в виду, неестественно беременны. Например, если бы девушка могла быть на пятнадцатом месяце беременности, вот как выглядели эти бедные девочки, животы торчали вдвое больше, чем у обычной беременной. Просто чудо, что они вообще могли ходить, неся свои животы.

Лицо Писателя сморщилось в замешательстве.

— Вы хотите сказать, что они забеременели прошлой ночью, и к утру достигли полного срока? Это невозможно!

— Ээ-йух, невазмажно, — сказал старик, — эт верно. В том доме оттрахали этих девчонок так, как ни одну девчонку еще не трахали, и животы у них были больше, чем мусорный бак!

Писателя беспокоила не надуманность рассказа, а убежденность, с которой он был рассказан. У меня очень тревожное чувство, что Сноуи и старик говорят правду… Но, Писатель не мог не задать следующий логический вопрос:

— Когда… родились эти дети… С ними всё было в порядке?

— Ничего хорошего из них не вышло, сынок, и то, что обе девочки родили, не было младенцами. Они разродились прямо на улице, в одно и то же время — с них вывалилось две вонючие черные жижи, по пятьдесят фунтов[84] каждая! Люди говорили, что это было “Дерьмо Дьявола”.

Вау! “Дерьмо Дьявола”! Наверно, Джек Керуак[85] ХОТЕЛ БЫ услышать такую историю!

— Обе девчонки, — добавила Сноуи, — до сих пор сидят в Краунсвиллской психиатрической больнице, сидят и глазеют на окна и бесконечно что-то бормочут себе под нос…

— Так что, сынок, как я тебе говорил, будь умницей и не ходи в этот проклятый дом, — взмолился старик. — Ты и сам можешь вернуться полный "Дерьма Дьявола".

Есть такая мысль!

— Обещаю, сэр, завтра мы просто проедем мимо и быстренько все осмотрим, — ответил Писатель. — Если не возражаете, я хотел бы задать еще один вопрос, сэр, и мы больше не будем вас задерживать. Мне очень интересно узнать о прародителе клана Говардов. В отеле много его портретов, и я должен сказать, что его лицо выглядит безумно знакомым. Что вы знаете о нем, об этом Говарде?

Тут Септимус резко поднял голову и кивнул.

— Да, у тебя сегодня много вопросов. Он появился здесь незадолго до моего рождения, наверно, где-то в 1927-м или 28-м году, в город пришел человек, чужак, предположительно с Севера, — тут старик погрузился в приятные воспоминания. — Говорят, он был остроумный, красивый, одетый в хороший пиджак и галстук. Однажды ночью он наткнулся на город… И чтобы ты понимал, сынок. Здесь не было настоящего города, только грязная куриная задница, которая находилась посреди леса. То были бедные времена, сынок, самые бедные из всех, что помнит моя родня. Говорят, лес был бесплодным, вырубленным. Никакой еды не было и в помине, только древесная кора, личинки, корни, плесень и все такое. Работы тоже не было, как и денег, тогда вообще ничего не было. Люди были настолько отчаявшиеся, что многие из них в шутку говорили: «К черту всё!» и вешались прямо здесь, в лесу. Другие перерезали себе глотки, чтобы их родственники могли попить кровь и поесть мясо. Ужасные времена, просто ужасные…

Писатель не мог бы слушать внимательнее, упиваясь ностальгией этой сцены: городской староста беседовал с молодыми людьми, которые сидели вокруг, с широко раскрытыми глазами, и цеплялись за каждое увлекательное слово давным-давно, действительно, слова словно из другого мира. И обстановка не могла быть более благоприятной для древних историй: древний мудрец восседал во дворе под хрустящими, многочисленными звездами, его совершенно белые длинные волосы и длинная борода почти сияли, странный голубоватый оттенок его альбиносской кожи в сумерках, маленькие красные глаза сверкали в ночи. И в этом самом конце трейлерного парка звуки толпы превратились в продолжительную тишину, в то время как естественные звуки леса (стрекотание сверчков и слабое жужжание цикад) удерживали здесь власть. Сценарий не мог быть более классическим, и для Писателя он был бесценен.

— Видишь ли, сынок, в те дни людям не для чего было жить, они вели себя, скорее, как гнусные животные, чем как люди. Женщины рожали детей от собственных отцов и братьев, как и матери рожали детей от собственных сыновей, люди голодали и ненавидели мир, им ничего не оставалось, кроме как делать самогон из желудей и яблок, и проводить все время пьяными. У них не было ни самоуважения, ни веры, ни надежды. Тем временем преступления всех сортов продолжались, они творили реально ужасные вещи. Злые люди проникали в деревню под покровом темноты, крали то немногое, что у нас было, насиловали наших женщин и детей. Эт был ад во всей красе, сынок, прямо здесь, в этом месте, где ты сейчас сидишь. Ты мне скажи. Как бы тебе понравилось жить в таком месте, а? Где люди умирают и убивают себя, где люди настолько бедные и голодные, что им приходится есть собственные сопли и собирать кукурузу из чужого дерьма; и даже гордости не было достаточно, чтобы противостоять подонкам, которые приходили и трахали наших детей! Хмм? Как бы тебе понравилось жить в таком месте, где нет даже надежды? Что бы ты сделал, а?

Писатель обдумал этот ужасный вопрос, помолчал, потом честно ответил:

— Я подозреваю, что покончил бы с собой.

— Да. Потому что, когда у тебя нет надежды, у тебя ничего не будет.

Глаза старца пронзили Писателя, и в этот момент звуки леса смолкли, словно произошло какое-то драматическое событие…

Септимус Говард слабо улыбнулся и кивнул.

— А потом, сынок, потом… случилось чудо, — и он начал притчу. — В те дни с этими бродягами, как они их называли, была большая проблема, и они не были кучкой невезучих людей, они были ворами и извращенцами. Они прыгали в поезд, идущий до ближайшего города, там воровали, насиловали девушек, убивали детей просто ради забавы. Затем они садились на следующий поезд и отправлялись в следующее место. Прежде чем кто-либо понимал, что произошло, они уже давно свалили, и поймать их было невозможно. Так вот, один из таких бродяг спрыгнул на старой ветке и появился прямо здесь, и эт был настоящий кошмар. Ублюдок изнасиловал пару девчушек, маленьких девчушек, то есть ещё совсем детей. Обозленный нелюдь избил их, когда закончил. Одна из этих девочек даже умерла. Но кто-то увидел, как дьявол делал свою работу, и попытался разбудить людей, но, как я уже сказал, в те дни люди были не очень хорошими, то была кучка пьяниц, которые проиграли свою битву, потеряли всякую надежду на что-то хорошее, и вообще перестали жить. Но один из них, один из Мартинов, говорят, что он встал со своей сломанной задницы и начал кричать, потому что был в ярости! Своим криком он разбудил других мужиков в деревне и попросил их помочь попытаться поймать этого негодяя. Поначалу никто на него не отреагировал, но потом один мужик подкурил самокрутку и пошёл за Мартином, а за ним пошли и другие мужики, и некоторые женщины — вся деревня была в ярости. Они взяли с собой факелы, вилы и всё остальное для линчевания, в общем, они увидели этого злого ублюдка, который сделал с детишками ужасные вещи, но он был далеко впереди и бежал со всех ног, и что ты думаешь? Вся деревня тощих, голодных и больных просто не смогла бы его догнать. Всё говорило о том, что этот проклятый бродяга смоется.

— Но потом…! — Догадался Писатель, не отрываясь от рассказа.

— Но потом на другом конце дороги появился человек, сынок, и в сумерках появилась высокая тень, и бродяга вытащил нож, когда увидел того человека. Народ вопил, чтобы предупредить его, ведь он же не знал, что тот бродяга был насильник-убийца, вооружённый ножом, и он мчался прямо на него. Люди были уверены, что злодей убьёт незнакомца, но нет! Незнакомец ударил бродягу рукой с такой силой, что тот потерял сознание, прежде чем упал на землю, а его нож улетел в лес. Жители деревни хоть и видели всё, но поначалу даже не поверили своим глазам! И когда они, наконец, догнали и связали того злого бродягу, чтобы он не причинил никому больше вреда, они принялись благодарить незнакомца, обнимать его, хлопать по спине и пожимать руку, они были рады, что справедливость восторжествовала, они спрашивали его имя и он ответил: Говард!

После рассказа старика наступила тяжелая тишина, наполненная слабыми звуками ночного леса. Сноуи и Дон стояли, наклонившись вперед, и слушали, зачарованные, как будто им раскрыли всю хронику Набонида[86]…

— Говард, — сказал Писатель. — Это его имя или фамилия? Кто-нибудь вообще знает?

— Эт было его имя, фамилию он не называл. Вот, то немногое, что мы знаем об этом человеке, который восстановил самоуважение в этом умирающем городе. Родом он был из Пре-вер-динса, Род-Айленд, он сам рассказал, что ехал на автобусе в Новый Ар-ле-ан, но тот сломался по дороге, и он решил прогуляться, пока тот чинится. Конечно, большинство людей говорят, что эт рука Божья подтолкнула его идти в эт сторону, и я не знаю, так ли это или нет. Понимаете, Говард не выказал страха перед тем бродягой, рискуя своей жизнью, он показал этим деревенским простачкам, что они никогда не были одним единым: потому что нужно мужество, чтобы противостоять злу, когда все шансы против тебя. Понимаешь, в то время мы были почти как дикари, никогда не видящие настоящую машину. Мы не считали нужным помогать друг другу. Но, Говард был не таким. Он тогда сказал им, что увидел убегающего от толпы и понял, что его долг — остановить беглеца, и, чёрт бы его побрал, он его выполнил!

"Человек, который совратил Гедлиберг" Марка Твена — только наоборот! — задумался Писатель.

— И, как многие скромные герои легенд, я полагаю, он просто улыбнулся и исчез в ночи, откуда пришел…

— О, черт, нет, сынок, — cтарик поморщился. — Он вернулся в деревню вместе с горожанами. Они закатили тогда на радостях большой пир. Сделали жаркое из опоссумов, копченых ондатр, рогоз и пироги с ревенем, да, сэр. Это был настоящий праздник, который они устроили этому человеку!

— Замечательно, — сказал Писатель. — Но… что случилось с бродягой? Полагаю, они позвали полицию?

— Нет, нет, сынок, что ты. Тогда здесь не было никакой полиции. Даже патруль штата не появлялся здесь вплоть до окончания Bторой войны. А тот бродяга? — косматый старик хрипло рассмеялся. — Боюсь, у меня кишка тонка рассказать тебе, что с ним случилось.

Думаю, мне лучше не настаивать на этом вопросе, — подумал Писатель. Услышав о «длинношеей» жертве, и став свидетелем сожжения головы наркоманки, а также ее бойфренда, привязанного к мусорному баку и получившего «Мёртвого Диккенса», он уже знал о способах “южной мести” преступникам.

— Говард даже оказал нам честь, проведя с нами ночь, — сказал Септимус.

Но закончил ли он свой рассказ?

Не совсем, потому что Септимус подмигнул Сноуи.

— И мне чертовски повезло, что он остался, потому что через восемь месяцев родился я. Видишь ли, с настоящим героем… несколько девушек из деревни не смогли удержаться. И будь я проклят, если Говард не трахнул их всех разом! Бедняга не мог заснуть, они ему передыху не давали. Ему было лет тридцать с чем-то, и он трахал их без перерыву. Видите ли, ходят слухи, что у Говарда был огромнейший член, больше, чем любая из этих девушек когда-либо видела, и все они видели, что он торчал у него из штанов всё время. И одна из тех девочек, сынок, была моей любящей матерью…

Замечательно! До этого момента Писатель не имел ни малейшего представления, что прародителем клана Говардов был сам Говард!

— О, так вы говорите, что Говард был альбиносом?

— Нет, сынок, но моя мама — была. Она была единственной Альбиной в этих краях. Ее звали Бличи, и она была белой, как мел, — cтарик снова усмехнулся. — Моя мама была замечательной, любящей женщиной, и никто не смог бы предложить мне лучшей матери, но понимаешь, до того она была маленькой, ну знаешь, гребаной девочкой. У неё было прекраснейшее тело, и она использовала его при любой возможности… Ну, знаешь, такой тип девчонок, которых тогда называли "тележкой для пельменей" или "соусницей". Она была самой красивой вертихвосткой в деревне, и любой мог сказать об этом. Не самый лестный способ говорить о своей маме, я знаю, но эт было правдой до той ночи, и все так, как есть. Но, в любом случае, эт, должно быть, был какой-то сильный кайф, и, возможно, мистер Говард хорошо засадил в "тропу радости" моей мамы, потому что она совсем потеряла голову, и через восемь месяцев у нее появились на свет се-стер-няш-ки, да сэр! — старик улыбнулся, показывая что-то вроде деревянных зубных протезов.

Наконец-то Писатель хоть что-то узнал о мистическом клане Говардов.

— Весьма интригующе, сэр. Мог ли кто-нибудь знать ещё что-нибудь об этом человеке, кроме того, что он уроженец Род-Айленда?

— Чертовски мало, сынок, чертовски мало. Только то, что он был писатель…

Писатель чуть не выплюнул последний глоток пива марки "Collier’s Civil War Lagers", смотря на старика.

— Как тебе такое совпадение? — cказала Дон.

— Что за писатель, Дедуля? — cпросила Сноуи, ее грудь покачивалась под топом, когда она наклонилась над столом

— Без сомнения, — предположил Писатель, — Говард был, скорее всего, газетным писателем. Так ли это, сэр?

— Нет, он не был человеком новостей. Говард, говорят, был писателем-рассказчиком, из тех, что печатаются в старых журналах. Рассказы о королевствах или как там было? Фанк-та-сти-чес-кие истории!

— Еще одно совпадение! — восторженно сказала Дона.

— И еще одно, — добавила Сноуи. — Говард спас город много лет назад, и теперь ты здесь. Снова спасаешь город!

Писатель едва обратил на это внимание. Теперь его мысли были заняты образами тех набросков «Говарда», которые он слышал. Значит, он тоже писатель. И его лицо…Черт побери! Я знаю, что видел это раньше! Но, учитывая эпоху и тот факт, что тогда деревня, которая была Люнтвиллем, была бедной заводью, каковы шансы, что у кого-то была камера?

— Не думаю, что Говарда фотографировали, — сказал он больше, чем спросил.

Старик поднял голову.

— Забавно, что ты спрашиваешь, но у меня есть его фотографии. Видите ли, у кого-то в семье Кетчамов было то, что они называли фотокамерами, и у него даже была пленка в этом чертовом устройстве. Он взял пару банок “сэма”, а затем погнал лошадь до самого Кристианвилля, где были проявлены фотографии. Не думаю, что много осталось, но… — Септимус поднял согнутый палец и сказал: — Минуточку!

И после некоторого усилия вытащил бумажник из змеиной кожи, который, несомненно, был ручной работы. Он открыл его и порылся внутри.

Все это время глаза Писателя оставались открытыми. Ни за что на свете, он не вытащит настоящую фотографию Говарда…

— Это редкая вещь, сынок, — и он протянул маленькую черно-белую фотографию, глянцевую, но потрепанную и потрескавшуюся. Белая морщинистая кайма окружала туманное продолговатое поле, на котором стояли две фигуры: мужчина и женщина.

Слева на фотографии была грудастая, хорошо сложенная женщина, с вьющимися волосами, одетая в юбку, более или менее сделанную из тряпья; ее топ, прикрывающий ее широкую грудь, также был сделан из случайных лоскутков ткани. Она казалась призрачной с ее слишком белой кожей и немного дьявольской похотливой усмешкой. Писатель сразу догадался, что это “Бличи”, мать Септимуса Говарда, ибо ее внешность легко соответствовала разговорным выражениям “соусница” и “тележка для пельменей".

Справа на фотографии был Говард.

Само изображение этого человека заставила Писателя задрожать, несмотря на то, что он уже видел сходство в набросках. Несомненно, это была модель для всех этих эскизов в рамках. Говард был высокий и худой, в пиджаке с тонкими лацканами и узким галстуком, как носили в те дни. Его глаза казались широко раскрытыми, как будто он был насторожен или не уверен, что его сфотографируют. Лицо его ничего не выражало, его рука лежала на голом плече альбинecсы. Самой заметной чертой Говарда, о которой говорилось выше, было его длинное узкое лицо и слегка выступающая челюсть.

Черт побери! Он выглядит ТАКИМ ЗНАКОМЫМ! Где я видел его фотографию раньше?

— Да, сэр! — пискнул старик. — Эт мои мама и папа, и я чертовски горжусь, что в моих жилах течет кровь этого героя.

Писатель вернул фотографию, все еще не оправившись от знакомого лица.

— Поразительный взгляд в прошлое, сэр. Спасибо, что поделились со мной.

Септимус потер руки.

— Да, сынок, вскоре после празднества, Говард трахал киску моей милой мамочки так, как будто завтра не наступит…

— Э-э… Да, сэр. Вы уже говорили.

— …oн разодлбал ее киску, как гребаные канноли[87]! Говард был гигантом среди людей. Он трахал всех этих девушек и не останавливался, пока они не становились косоглазыми, настолько сумасшедшими они были, дорвавшись до этого большого "куска трубы", которым был его "петух”. Так что, он долбил их дырки по много раз!

— Э-э… очаровательно, сэр. Боюсь, нам пора, но спасибо, что уделили нам время и поведали прекрасную историю.

— Уже уезжаетe, да?

Сноуи быстро обняла его.

— Да, Дедуля Септимус, просто уже поздно, но мы скоро вернемся…

— Хорошо, дорогая, — и старик уставился на Писателя. — А ты, сынок, помни, что я тебе поведал раньше. Так же, как ты вернул хорошее назад в город, так же, и нечто ужасно плохое будет преследовать тебя по пятам, будет ползти прямо за твоей спиной…

Как Писатель мог забыть такое? Как будто ворота Иблиса открываются и…

Септимус Говард уверенно кивнул.

— И ты встанешь перед НИМ, встанешь, как ТОТ САМЫЙ, и остановишь ЕГО на пути его…

Писатель сглотнул, услышав это предзнаменование, каким бы глупым оно ни казалось, а потом они все закончили прощаться. Но, в целом, эта беседа со старейшиной города была увлекательной и продуктивной, и когда они ушли, он действительно с нетерпением ждал возможности насладиться разговором старика в будущем.

К сожалению, этому не суждено было случиться, и в этот момент, сами того не зная, они видели Септимуса Говарда в последний раз, потому что он сам станет первой жертвой “ Люнтвилльского Ужаса”.

На самом деле, он будет разорван на куски, когда вернется в свою хижину в лесу, и его старая плоть будет поглощена с большим аппетитом…