Голос металла

Глава 8

Вальхем проснулся словно от толчка и некоторое время лежал, распахнув глаза и таращась в густую ночную темноту. Вот, опять!

Дом содрогнулся, и с кухни донесся звон стоящей в шкафах посуды. С потолка посыпалась мелкая пыль, тут же набившаяся в глаза и нос. Вальхем чихнул и спрыгнул с кровати, нашаривая ботинки.

Над его головой загрохотали и заскрипели доски – вскочивший Торп также забегал по дому.

– Мать, просыпайся! – послышался его голос. – Нас снова трясет! Давай, вставай уже!

Накинув на плечи куртку, Вальхем выскочил из своей каморки. Дом сотряс еще один толчок, и мальчишка, потеряв равновесие, с разбегу врезался головой в бревенчатую стену. Перед глазами вспыхнули яркие сполохи, от которых, правда, светлей не стало. Ощупывая руками стену, он добрался до входной двери и, откинув щеколду, выскочил на улицу.

Следом за ним на крыльце показался и Торп, подталкивавший перед собой сонно щурящуюся Хелему в ночной рубашке и накинутом на плечи пестром шерстяном одеяле. Почти толкнув мать в объятия сына, он помчался в кузницу, чтобы проверить, как там дела. К счастью, на сей раз все обошлось благополучно.

– Печь цела, – доложил Торп, вернувшись. – Я уж боялся, что она опять треснет, как в прошлый раз.

– Ну ты сравнил! – фыркнула Хелема, зябко переступая босыми ногами. – Тогда, помнится, так тряхнуло, что у нас платяной шкаф упал, и вся посуда из буфета высыпалась.

И то было сущей правдой. Вальхем хорошо помнил, как вся их семья потом несколько дней вынуждено ела суп прямо из кастрюли, поскольку все тарелки разбились. Но прошлый случай представлялся скорее исключением, нежели правилом.

В окрестностях Цигбела землетрясения являлись вполне привычным делом. Примерно раз в месяц землю слегка лихорадило, что заставляло жителей выбегать из домов на улицы. Нельзя сказать, что подобные эпизодические встряски их сильно пугали, они к ним уже давно привыкли. Происходящее воспринималось ими с определенной долей юмора, как внеочередная возможность пообщаться с соседями, точно так же мающимися по другую сторону забора в ожидании окончания толчков.

Дом Торпа, правда, располагался несколько на отшибе (кузница, как-никак), а потому он, убедившись, что его домашние и кузня в безопасности, побежал проведать других жителей поселка. В той стороне виднелись мельтешащие огни и слышались испуганные возгласы, а потому стоило выяснить, не требуется людям какая-нибудь помощь.

– Вечно одно и то же! – недовольно проворчала Хелема. – Как караван – так обязательно трясучка случается.

– Ты думаешь, между ними есть какая-то связь? – Вальхему никогда не приходило в голову, что суетливая возня людишек способна стронуть с места земные недра. Эта мысль казалась ему совершенно нелепой.

– Приметы – штука надежная. Они пока еще ни разу не подводили, – поймав недоуменный взгляд сына, она пояснила: – Иногда даже крохотной песчинки достаточно, чтобы вызвать камнепад. А караван, согласись, отнюдь не песчинка! Когда он прибывает, во всем Цигбеле стекла в окнах дребезжат. Вот и отзывается ему эхом что-то в глубине земли, да так, что потом шкафы падают…

Вальхем задумался. Мысль о взаимосвязи тяжелых грохочущих караванов, заставляющих вздрагивать землю под ногами, и последующих толчков выглядела весьма привлекательной, но он навскидку мог вспомнить несколько случаев, когда, вопреки заверениям Хелемы, описанная схема не сработала. То прибывающие эшелоны не вызывали никаких последствий, то земля тряслась, роняя посуду с полок, без какой-либо видимой причины. В конце концов, после далеко не всегда означает вследствие.

Но народные приметы – такая хитрая вещь, что людская память в первую очередь фокусируется именно на тех примерах, которые их подтверждают, но полностью игнорирует ситуации, идущие вразрез с уже устоявшимся восприятием действительности.

Мальчишка уже открыл рот, собираясь высказать матери свои сомнения, но тут вернулся слегка запыхавшийся Торп.

– Все более-менее обошлось, – доложил он, утирая пот со лба. – Ору, как и всегда, много, а реально ничего страшного не случилось. Пара треснувших оконных стекол, разбившийся кувшин – сущие мелочи, в общем.

– Домой-то возвращаться можно? – озябшая Хелема уже начала подпрыгивать на месте, чтобы хоть как-то согреться.

– Думаю, да, – кузнец покрутил головой по сторонам, как будто высматривая неведомых злоумышленников, что сотрясали землю у людей под ногами. – Повторные толчки если и будут, то уже слабее.

– Ну наконец-то!

Они вернулись в дом, разбредясь по своим комнатам. Вальхем стряхнул с кровати мусор, выбившийся из щелей между потолочными досками, и снова забрался под холодное, а оттого казавшееся влажным одеяло. Он еще долго ворочался в неуютной остывшей постели, безуспешно пытаясь согреться, но сон упорно не шел. Его голову плотно оккупировали мысли о завтрашнем дне.

После таких землетрясений в окружающих Огненное Озеро грядах всегда случались осыпи, открывавшие доступ к новым находкам и новым открытиям. А потому стоит выйти пораньше, взяв с собой весь необходимый набор инструментов. Да и на перекус что-нибудь прихватить не помешает, день обещает быть долгим. Тут главное – добраться до трофеев первым, а если что не получится унести за один раз, то часть добычи можно припрятать, чтобы забрать уже позже.

От предвкушения предстоящей «охоты» у Вальхема даже засосало под ложечкой. В прошлый раз он, помнится, как раз натаскал упругих пластин, из которых они с отчимом и выковали те самые ножи. Если не зевать, то и завтра наверняка тоже попадутся интересные штуковины, поэтому встать надо будет пораньше…

* * *

Минувшая ночь у Голстейна также выдалась беспокойной. Поскольку Цигбел располагался чуть дальше от гор, на самом краю пустыни, то и подземные толчки здесь ощущались слабее, что, однако, ничуть не мешало его жителям точно так же выбегать в одном исподнем на улицу и оглашать ее тревожными возгласами.

Инспектор знал, что здешние края время от времени потряхивает, но переживать подобное лично ему ранее не доводилось. В отчетах, что проходили через его руки, говорилось о крайне редких случаях разрушений, а уж тем более человеческих жертв во время этих землетрясений, но ему все равно стало немного не по себе, когда пол под ногами вдруг начал гулять, словно палуба корабля на хорошей волне.

Тем не менее, Голстейну хватило выдержки, чтобы сохранить трезвость ума и не мчаться в панике к выходу. Тем более в одних трусах. Боевым генералам подобное малодушие не к лицу.

Суматоха за окном довольно скоро улеглась, и он вернулся под одеяло, где еще некоторое время ворочался на комковатом матрасе, гадая, насколько правильно поступил, отклонив приглашение губернатора.

В городской ратуше, помимо всего прочего, имелось более чем достаточно гостевых комнат, что обеспечивали куда больший комфорт, нежели каморка в городской гостинице. Они были и просторней, и светлей, и чище, да и матрасы в тамошних кроватях не походили на мешок со свеклой. Тем не менее, Голстейн предпочел остановиться в стандартном номере.

Он хотел ближе пообщаться с местными жителями, прочувствовать их настроения, выведать, что они думают об Империи и Братьях. Хотя Моккейли его и отговаривал, сокрушаясь о том, что слишком близкое общение с некоторыми городскими обитателями вполне может закончиться ножом под ребрами.

Ну, насчет ножа это мы еще посмотрим, а вот с уровнем комфорта дела тут обстояли и в самом деле неважно.

Утром Голстейн проснулся довольно поздно, неторопливо и обстоятельно умылся и, надев легкую рубашку, спустился вниз, в столовую, чтобы позавтракать. Другие постояльцы, основная часть которых прибыла с караваном, уже давно разбежались по своим делам, а потому он оказался единственным посетителем, которого в итоге обслуживал сам хозяин заведения.

Трактирщик держал себя с Инспектором подчеркнуто тактично и вежливо, умудряясь, тем не менее, ясно дать понять, что ведет себя так исключительно в силу служебной необходимости. В его голосе постоянно присутствовала определенная сухость, а тарелка, что он поставил перед Голстейном, ударилась о столешницу заметно громче обычного.

– Приятного аппетита! – буркнул хозяин таким тоном, что фраза прозвучала как пожелание поскорее отравиться и сдохнуть.

– Что не так, уважаемый? – Голстейн вооружился ножом и вилкой, склонившись над поданным блюдом. – Откуда в вас столько желчи?

– А как, по-вашему, я должен относиться к человеку, ответственному за смерть нескольких десятков моих соотечественников? Или, думаете, я не знаю, что вы – тот самый генерал Голстейн? Знаменитый «Кровавый Папочка»? – мощные кулаки трактирщика уперлись в стол, и он подался вперед, наклонившись к самому лицу Инспектора. – Я был еще мальчишкой, когда возглавляемый вами караван просто переехал баррикаду, на которой дежурили мой отец и старший брат! Мне, желторотому юнцу, пришлось занять их место за стойкой, взвалить на свои плечи всю тяжесть заботы об оставшейся без кормильцев большой семье! И вы еще имеете наглость спрашивать меня, что не так?! Вам следовало бы благодарить небеса за то, что я не прикончил вас в первый же миг нашей встречи!

Голстейн, не выпуская вилки, поднял взгляд и некоторое время пристально смотрел на трактирщика, отчего тот вдруг обмяк, съежился, и даже его пышные усы, казалось, безвольно обвисли.

– Вы, как я погляжу, сейчас не особо заняты, – заметил Инспектор и кивнул на табурет по другую сторону стола. – Думаю, у вас найдется для меня пара минут. Присядьте, пожалуйста, будьте так любезны.

Подождав, пока трактирщик перестанет грозно хмурить брови и все же последует его совету, Голстейн заговорил снова.

– Во-первых, я искренне сожалею о гибели ваших близких, – его собеседник вспыхнул и уже собирался выдать ему гневную отповедь, но холодный взгляд генерала заставил его захлопнуть уже открытый, было, рот. – Меня, как человека военного, всегда огорчают бессмысленные жертвы. А смерти вашего отца, брата, да и других защитников Цигбела именно такими и являлись. Пытаться остановить несущийся на полной скорости караван, встав на его пути – глупо. Просто глупо.

– Они погибли, защищая свою родину от вашей Империи! – прорычал трактирщик, восстановив утраченное самообладание. – Или вы считаете глупостью патриотизм и желание отстоять свою землю от чужаков?!

– Хм, – Голстейн демонстративно неторопливо отправил в рот очередной кусок бифштекса и некоторое время молчал, сосредоточенно его пережевывая. – По моему убежденному мнению, патриот – это тот, кто желает своей земле и своим соотечественникам лучшей, более счастливой доли. Ради такого и жизнь отдать не жалко, по себе знаю. Я прав?

– Именно поэтому никто не вправе указывать, как нам строить свою жизнь, и каким богам молиться! Мы – свободные люди, и хотим сами определять свою судьбу, без чужих советов!

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – Инспектор согласно кивнул, и в его глазах промелькнула ехидная искорка. – Но как тогда следует называть тех, кто с оружием в руках, не считаясь с лишениями и потерями, отстаивает свое право и дальше жить в грязи, насилии и дикости? Должно ли почитать как героев тех, кто пал, сражаясь за возможность быть ограбленным на лесной дороге или изнасилованным в ближайшей подворотне? Кто отдал жизнь, защищая власть бандитов и воров? Что скажете, уважаемый?

Лицо трактирщика налилось багрянцем и он угрожающе подался вперед.

– Вы на что тут намекаете?! – прохрипел он, едва не задыхаясь от гнева. – Что мои родные ходили в услужение лихим людям?! Мои отец и брат были честнейшими людьми, и никто не вправе оскорблять их память!

– Сядьте! – резкий окрик генерала отбросил бедолагу обратно на табурет. – Не стоит разговаривать со мной таким тоном. Я вам не юная трепетная девица, на меня подобный нахрап не действует!

Воспользовавшись возникшей паузой, Голстейн закинул в рот еще один кусок.

– Знаете, – заговорил он, продолжая жевать, – я ведь хорошо помню, как выглядел ваш городок лет десять-пятнадцать назад, когда мы пришли сюда. Тяжелые железные решетки на всех окнах, закрываемые на ночь толстые ставни, обязательная дубина под прилавком и кромешная тьма по ночам, выходить в которую отваживались лишь вершители темных дел, да самые лютые пропойцы. Когда даже при свете дня, буквально у всех на виду с тебя могли сорвать сумку или срезать кошель с пояса. А кто сейчас помнит те времена?

Инспектор выразительно кивнул на ближайшее окно, свободное от каких-либо решеток или крепких запоров, за которым виднелась просторная площадь с беззаботно прогуливающимися горожанами.

– У вас теперь на центральных улицах даже фонари есть, под которыми влюбленные парочки по ночам свидания назначают! – Голстейн нацелил вилку на трактирщика. – И вы по-прежнему будете утверждать, что раньше было лучше?! Когда только от нападений на дорогах каждый год гибло больше людей, чем пало от мечей Империи! Если хотите – сами посчитайте, сколько жизней мы вам сберегли!

– Любой народ вправе самостоятельно определять свою судьбу, – угрюмо повторил трактирщик. – Нам не требовалась ваша помощь чтобы навести порядок. Мы и сами были способны совладать с бандитами и прочим ворьем!

– Правда? – Инспектор изобразил на лице искреннее изумление. – В вашем распоряжении имелось несколько столетий, чтобы решить данную проблему, но все перемены странным образом случились только в последние годы, с приходом Империи. Чего вы раньше-то ждали, а? Что мешало вам разобраться с орудовавшими в лесах бандами, приструнить обнаглевшую Гильдию Перевозчиков, наладить стабильную торговлю, чтобы подстраховаться от возможного неурожая и неизбежного голода? Что мешало?

Его собеседник молчал, насупившись и тяжело дыша. Мало кому понравится, когда его в упор расстреливают голыми фактами, которым абсолютно нечего противопоставить, как бы того ни хотелось. Голстейн подобрал с тарелки последний кусок бифштекса и взял бокал с вином.

– Ваша беда в том, что вы постоянно концентрируетесь на личных обидах, упуская из виду общее благо. Вы, в силу своей местечковой ограниченности просто неспособны мыслить большими масштабами, заглядывать чуть дальше завтрашнего дня, заглядывать за горизонт. Такой размах доступен только более высоким уровням организации, до которых вы еще не доросли, отчего и огрызаетесь, поскольку не понимаете, не видите общего замысла.

– Да мне плевать на ваш «общий замысел», если ради него под колесами каравана погибли мои родные! – раскрасневшийся трактирщик снова подался вперед. – Если во имя вашего чертового «завтрашнего дня» вы закатали в грязь десятки моих знакомых! Ваше насильно навязываемое «светлое будущее» не стоит этих жертв!

– Хочу вам напомнить, уважаемый, – ледяной голос генерала подействовал на него как ушат холодной воды, – что мы никого, как вы выразились, в грязь не закатывали, и всех, кто погиб, героически сражаясь с нашими войсками, похоронили как положено, отдав им все необходимые воинские почести! Мы показали вам пример, отнесясь к вашим павшим как к равным, в то время как именно вы постоянно пытаетесь Империю оскорбить и унизить любыми доступными вам способами. Вы ненавидите нас как раз потому, что где-то внутри осознаете, что мы достойней и честнее вас. И всячески сопротивляетесь нашим попыткам вытащить вас из грязи, в которой вы барахтаетесь, и сделать вас лучше. Пусть даже насильно.

Голстейн сделал большой глоток, чтобы промочить пересохшее от пылких речей горло, в то время, как сидящий напротив него коренастый мужик хлопал ртом в поисках достойного ответа.

– Ваша прошлая жизнь, если подумать, представляла собой одну большую кровавую лотерею, в которой считанные единицы обогащались, оставляя других умирать в голоде, холоде и нищете, – продолжил добивать его Инспектор. – Империя принесла на ваши земли относительный порядок, позволяющий людям меньше беспокоиться о завтрашнем дне, обеспечивающий более-менее равные шансы для всех, а не только для избранных. Но нет же! Вместо благодарности вы затаили на нас злобу, обвиняя нас в том, что мы украли лично ваш счастливый билет, помешали вырвать у судьбы причитающийся исключительно вам приз! И только интеллектуальная немощь не дает вам понять, что для подавляющего большинства призом вполне могло стать место на кладбище! Мы же предлагаем вам Жизнь… но увы, такое предложение оказалось никому не интересно.

Голстейн отставил в сторону пустой бокал, ожидая ответной реакции, но трактирщик не спешил. Он задумчиво пожевал губами, словно изучая повреждения, полученные после пропущенного удара в челюсть.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – заговорил он, наконец. – Ваши слова все равно ничего не изменят.

– Почему же? – Инспектор вскинул брови. – Вот вы, к примеру, более не горите желанием прикончить меня прямо здесь и сейчас. Уже прогресс!

– Все, что вы тут наговорили – всего лишь пустое сотрясание воздуха, которое не вернет покойников с того света. Я сейчас о куда более приземленных вещах беспокоюсь.

– Например? – Голстейн заинтересованно наклонил голову.

– Люди уже знают, что вы в моей гостинице остановились, и народной любви мне это вряд ли прибавит. Постояльцы наверняка будут обходить мою гостиницу стороной. А тот факт, что я сидел и мило беседовал с вами у всех на виду, грозит мне вполне осязаемыми неприятностями, – трактирщик кивнул на окно. – Сами же видите, решеток никаких нет, ставен нет, любой желающий мне теперь красного петуха подпустить может.

– Только за то, что вы со мной разговаривали?

– Для многих этого более чем достаточно. Вы просто не представляете себе, насколько сильна в людях ненависть к Империи!

– Но все, на что они способны – это подпалить гостиницу, в которой я остановился? – Голстейн вздохнул. – Именно так и выглядит настоящее бессилие. В глубине души они прекрасно понимают, что проиграли, но все еще изображают сопротивление. Я же говорю – интеллектуальная немощь! – он запустил руку в карман и выложил на стол несколько крупных монет, покрывавших стоимость завтрака с большим запасом. – Не беспокойтесь, если из-за меня у вас случатся какие-нибудь неприятности, Империя сполна возместит вам все убытки.