Эхо забытых стен

Глава 1

Небо над Острогом Забытых — так прозвали свою глухую деревушку немногие оставшиеся здесь старики, а за ними и молодежь — редко бывало ласковым. Чаще всего оно нависало свинцовой, равнодушной хмарью, словно вековечная плита на груди этого затерянного в северных лесах анклава стены Мария. Нынче же, в этот промозглый день поздней осени 844-го года от восшествия на трон Первого Короля, оно плакало мелкой, надоедливой изморосью, превращавшей глинистую землю под ногами в вязкое, чавкающее месиво.

Алексей, или Алекс, как он предпочитал себя мысленно называть, с усилием выдернул топор из расколотого пополам кряжистого полена. Дыхание вырывалось изо рта белесым облачком, смешиваясь с моросящим дождем. Ему было почти шестнадцать — возраст, когда в этом суровом краю мальчишки уже считались полноценными мужчинами, способными взвалить на свои плечи тяготы выживания. Но Алекс нес на своих плечах груз куда более тяжкий, чем любой из его сверстников, или даже старейшин Острога, мог бы вообразить.

Он был Аккерманом.

Эта мысль, это знание, не пришло к нему внезапно, не озарило его как божественное откровение. Нет, оно вползало в его сознание постепенно, мучительно, на протяжении нескольких лет, с тех пор как в возрасте лет десяти-одиннадцати он начал видеть… сны. Сны, которые были ярче и реальнее самой жизни в Остроге. Сны о мире за стенами, о гигантских, пожирающих людей чудовищах, о битвах, где люди летали по воздуху на странных механизмах, клинками вспарывая затылки титанов. Сны о предательстве, о страхе, о надежде, такой отчаянной, что от нее сводило скулы. Сны о мальчике с горящими яростью глазами, о молчаливой темноволосой девочке и светловолосом, пугающе умном пареньке.

Поначалу он думал, что сходит с ума. Делился обрывками этих видений со своим дедом, Игнатом, единственным, кто остался у него из родни. Старик Игнат, такой же жилистый и крепкий, как вековые сосны, что окружали их деревню, слушал молча, морщинистым лицом не выражая ничего, кроме глубокой, застарелой печали. Лишь однажды, когда Алекс, захлебываясь словами, рассказал о титанах, проламывающих стену, и о криках ужаса, дед тяжело вздохнул и произнес: «Значит, пробуждается кровь. И память предков. Тяжкое это бремя, внучек. Аккерманам всегда доставалась самая горькая чаша».

Тогда Алекс еще не понял всей глубины этих слов. Но сны продолжались, складываясь в цельную, пугающую картину. А потом, однажды, глядя на свое отражение в подернутой рябью поверхности лесного озера, он увидел не просто себя — черноволосого, сероглазого юношу с острыми чертами лица, худощавого, но с уже намечающейся силой в плечах и руках, — а нечто большее. Он увидел… себя прежнего. Себя — обычного парня из далекого XXI века, из страны под названием Россия, студента, зачитывавшегося фэнтези и смотревшего японские мультфильмы. В том числе и тот, что теперь разворачивался перед ним не на экране монитора, а в его собственной, второй жизни. «Shingeki no Kyojin». Атака Титанов.

Осознание пришло как удар обухом по голове. Он не просто видел пророческие сны. Он знал. Знал все. Знал о Колоссальном и Бронированном. Знал о судьбе стены Мария, о Шиганшине, о беженцах, о голоде, о чудовищной мясорубке, в которую превратится попытка отвоевать земли. Знал об истинной природе титанов, о Марлии, об Элдийцах, о Имир Фриц, о проклятии девяти титанов-шифтеров. Знал о путях, о координате. Знал о Рокоте Земли.

Это знание было его проклятием. Потому что он, Алексей Аккерман, забытый потомок гонимого клана, затерянный в глуши на севере стены Мария, был песчинкой, пылинкой перед надвигающейся бурей. Что он мог сделать? Кому рассказать? Кто поверит юнцу, твердящему о грядущем апокалипсисе, о котором не помнит никто, ибо Первый Король стер память своего народа, а Аккерманы, благодаря своей природе, были иммунны к этому воздействию?

Он пробовал. Несколько лет назад, когда видения только обрели четкость, он пытался говорить с деревенскими. Сначала робко, потом настойчивее. Его сочли либо тронутым, либо одержимым злыми духами. Дед Игнат тогда сурово его отчитал: «Молчи, внук. Молчи, если хочешь жить. Наш род всегда был бельмом на глазу у власти. За такие слова раньше на костер отправляли, а теперь, почитай, ничего не изменилось. Смирись. Живи. Выживай».

Слова деда легли тяжелым камнем на душу. Смириться? Жить, зная, что через год, каких-то несколько месяцев, тысячи, десятки тысяч людей погибнут страшной смертью? Что мир, каким его знают эти люди, пусть и ограниченный тремя стенами, рухнет?

Топор с глухим стуком вонзился в очередное полено, раскалывая его почти без усилий. Алекс почувствовал привычный прилив силы, ясности ума, обостренных чувств — наследие крови Аккерманов. Его тело было словно создано для боя: быстрые рефлексы, выносливость, невероятная координация. Он учился этому инстинктивно, повторяя в реальности движения из своих «снов», оттачивая их в ежедневном труде и охоте. Он был сильнее и ловчее любого в деревне, но старался не слишком это афишировать, помня наставления деда.

Деда Игната не стало прошлой весной. Старое ранение, полученное им еще в молодости при столкновении с гарнизонным патрулем (о чем дед никогда подробно не рассказывал, лишь бормотал что-то о «королевских ищейках» и «цене за свободу мыслить»), дало о себе знать. Алекс остался один. И теперь бремя знания давило на него с удвоенной силой.

Он перестал пытаться кого-то предупредить. Вместо этого он готовился. Каждый день, от рассвета до заката, он тренировал свое тело, оттачивал навыки выживания в лесу, которые и без того были на высоте у любого жителя Острога. Он чинил и укреплял старую дедовскую хижину на окраине деревни, создавал тайники с припасами — вяленое мясо, сушеные грибы и ягоды, инструменты, точила для топоров и ножей. Все это было каплей в море грядущего хаоса, он понимал это, но бездействие было еще мучительнее.

Морось усилилась, превращаясь в холодный, секущий дождь. Алекс поднял голову к небу. Стена Мария. Далеко на юге, там, где кипела жизнь больших городов, где наивные люди верили в незыблемость каменных исполинов, скоро разверзнется ад. Он был здесь, на севере, за сотни километров от Шиганшины. Сможет ли он что-то изменить? Или его судьба — лишь наблюдать издалека, как история неумолимо катится по предначертанному пути, перемалывая человеческие жизни?

Эта мысль была подобна ржавому гвоздю, вонзившемуся в самое сердце. Чувство вины и бессилия терзало его. Он, обладающий знанием будущего, не мог его предотвратить. Или все же мог? Пусть не глобально, пусть не остановить Колосса, но, возможно, спасти кого-то? Направить? Предупредить в самый последний момент тех немногих, кто мог бы его услышать?

Тяжелый вздох вырвался из его груди. Он собрал нарубленные дрова, перекинул топор через плечо. Холод пробирал до костей, но внутри горел огонь — огонь знания, страха и отчаянной, почти безумной решимости. Он не знал, что принесет ему завтрашний день, но он знал одно: он Аккерман. А Аккерманы не сдаются. Даже если весь мир вокруг рушится. Даже если надежды почти нет.

Он побрел к своей хижине, одинокой фигурой растворяясь в серой пелене дождя и наступающих сумерек. Впереди была долгая, холодная ночь, полная тревожных мыслей и воспоминаний из другой, давно ушедшей жизни, воспоминаний, которые здесь, в этом мире на краю гибели, становились его единственным компасом и его вечным проклятием. Год 844-й подходил к концу. И время, казалось, замерло в ожидании неизбежного.

Тяжелая, просмоленная дверь хижины Игната, а теперь его, Алексея, скрипнула с протяжным, тоскливым стоном, впуская внутрь порыв сырого ветра и несколько косых дождевых капель. Внутри царил полумрак, густой, почти осязаемый. Единственное узкое, затянутое бычьим пузырем оконце пропускало лишь самый скудный свет гаснущего дня. Воздух был спертым, пахнущим старым деревом, дымом от давно остывшего очага и чем-то еще, неуловимо-тревожным, что Алексей приписывал своему обостренному восприятию.

Он сбросил мокрую охапку дров на земляной пол у очага — грубо сложенного из дикого камня сооружения, занимавшего почти центральное место в единственной комнате хижины. Комната эта была и спальней, и кухней, и мастерской. Вдоль одной стены тянулись широкие, сколоченные из толстых досок нары, застеленные овечьими шкурами и старым, латаным-перелатаным одеялом — его ложе. У противоположной стены стоял грубый стол и две табуретки, тоже дедовской работы. В углу громоздились мешки с мукой грубого помола, сушеными кореньями, бочонок с солониной — запасы, которых должно было хватить на зиму, если не случится ничего непредвиденного. А Алексей знал: непредвиденное не просто случится, оно уже на пороге.

Первым делом он занялся огнем. Сухие щепки и немного бересты, припасенные с лета, вспыхнули от высеченной кремнем и кресалом искры. Пламя нерешительно лизнуло сыроватые поленья, зашипело, но вскоре, подгоняемое умелыми действиями Алексея, разгорелось жарче, отбрасывая на бревенчатые стены пляшущие, причудливые тени. Тепло начало медленно изгонять промозглую сырость.

Алексей стянул через голову промокшую куртку из грубой ткани, повесил ее на вбитый в стену деревянный колышек поближе к огню. Остался в плотной льняной рубахе, уже изрядно потертой. Его тело, худощавое, но жилистое, с проступающими под кожей мускулами, было результатом не только Аккерманской крови, но и ежедневного тяжелого труда, помноженного на ту самую «память» из прошлой жизни — воспоминания о тренировках, о базовых принципах физической подготовки, которые он неосознанно применял, когда рубил дрова, таскал воду или охотился.

Он присел на корточки перед огнем, протягивая озябшие руки к теплу. Мысли текли медленно, тяжело, как смола по сосновому стволу. Он перебирал в уме события. Сейчас конец 844 года. По его расчетам, до появления Колоссального и Бронированного титанов у Шиганшины оставалось не более полугода, возможно, меньше. Точную дату он, к сожалению, не помнил, манга и аниме не баловали такими подробностями, но это была весна, скорее всего ранняя, 845 года.

Острог Забытых находился, по его прикидкам, в северо-восточной части территории стены Мария, довольно далеко от южного выступа, где располагалась Шиганшина. Чтобы добраться туда, даже если бы он знал точный маршрут по дорогам этого мира, которых он, разумеется, не знал, потребовалось бы много дней, а то и недель пешего хода. На лошадь у него не было ни денег, ни возможности ее достать в этой глуши. Да и что бы он там сделал? Кричал бы на площади: «Берегитесь, скоро придут гигантские титаны!»? Его бы приняли за сумасшедшего и, в лучшем случае, заперли бы в какой-нибудь каморке, а в худшем — гарнизон бы им заинтересовался совсем с другой стороны. Аккерман, бунтующий народ своими пророчествами, — это не то, что понравилось бы властям, даже если бы они ничего не знали о его истинном происхождении.

Он вспомнил карту Парадиза, которую не раз видел в аниме. Три концентрические стены: Мария, Роза, Сина. Между стенами — огромные пространства, леса, реки, редкие города и деревни. Острог был одним из таких затерянных поселений, практически на границе с «ничейными землями» между стеной Марией и неизведанным Севером, где, по слухам, бродили лишь дикие звери да редкие банды отщепенцев. Никаких титанов здесь, так близко к стене, никогда не видели. Стены считались незыблемой защитой. Какое же горькое пробуждение ждало этот мир.

Алексей встал, подошел к небольшому чугунному котелку, висевшему на крюке над очагом. Зачерпнул воды из глиняного кувшина, поставил греться. Затем достал из мешочка пригоршню овсяных хлопьев грубого помола и несколько кусочков вяленого мяса. Скудный ужин, но привычный. Здесь, в Остроге, не привыкли к изыскам. Выживание диктовало свои законы.

Его знания из прошлого мира касались не только сюжета «Атаки Титанов». Он был студентом технического вуза, пусть и не самым прилежным. Некоторые базовые принципы физики, химии, даже простейшей инженерии все еще жили в его памяти. Например, он знал о порохе. Здесь, конечно, было огнестрельное оружие у гарнизона, но оно было примитивным, кремневым, а порох — государственной монополией. Но теоретически… он мог бы попытаться. Или простейшие сельскохозяйственные улучшения, севооборот, которого здесь, кажется, и не знали толком, полагаясь на милость скудной земли. Все это было бы полезно, если бы у него было время и ресурсы. Но времени как раз и не было.

Размышляя об этом, он вдруг замер. Его слух, обостренный до предела, уловил что-то сквозь шум дождя и треск огня. Едва различимый, далекий звук. Скрип тележных колес и фырканье лошадей. Необычно для этого времени суток и такой погоды. Торговцы или случайные путники редко забредали в Острог, тем более осенью, когда дороги раскисали. И обычно они прибывали днем.

Он подошел к двери, плотнее прикрыл ее, оставив лишь крохотную щелку. Прислушался. Звук приближался, но медленно. Лошади были уставшими. Он узнал характерный скрип несмазанных осей телеги старого Мирона, единственного в деревне, кто еще держал пару кляч и возил на продажу в ближайший городок, Утес, что в двух днях пути к югу, излишки дичи или ремесленных поделок. Но что Мирону делать на дороге в такую ночь? И почему так поздно?

Его Аккерманская интуиция, то самое шестое чувство, которое не раз помогало ему в лесу, шептала, что что-то не так. Это не был страх, скорее, напряженное ожидание, готовность к действию. Он отошел от двери, его взгляд машинально упал на топор, все еще стоявший у очага. Он всегда был под рукой. Дед Игнат учил: «Аккерман спит с одним открытым глазом, а под подушкой у него топор или нож. Не потому, что мы кровожадны, внучек, а потому, что мир всегда был к нам неласков».

Вода в котелке начала закипать, пуская первые пузырьки. Алексей бросил туда овсянку и мясо, помешал деревянной ложкой. Запах еды немного развеял напряжение. Но он продолжал прислушиваться.

Скрип телеги стал громче, потом послышались голоса — низкие, мужские, неразборчивые из-за расстояния и дождя. Это точно был не один Мирон. Алексей нахмурился. Гости в Остроге были редкостью, а ночные гости в такую погоду — и вовсе событием из ряда вон выходящим.

Он решил пока не выходить. Хижина его стояла несколько на отшибе, на северной окраине деревни, и не сразу бросалась в глаза подъезжающим с южной дороги. Он подождет, посмотрит, что будет дальше. Знание будущего делало его подозрительным к любым отклонениям от привычного течения жизни. Каждая мелочь могла быть предвестником чего-то большего.

Дождь за окном не унимался, стуча по бычьему пузырю монотонно и уныло, словно отсчитывая последние мирные часы этого мира, который еще не знал, какая бездна разверзнется под его ногами. А Алексей знал. И это знание было холоднее осеннего дождя, тяжелее камней его очага. Оно было его бременем, его силой и его бесконечным одиночеством во мраке грядущих событий.

Каша в котелке забулькала основательнее, распространяя густой, чуть пресноватый аромат. Алексей снял ее с огня, поставил на земляной пол остывать. Аппетита почти не было, напряжение притупило чувство голода. Он продолжал стоять у двери, вслушиваясь в звуки снаружи. Скрип телеги прекратился — видимо, она остановилась где-то в центре деревни, у колодца или рядом с домом старосты, Еремея. Голоса стали отчетливее, но разобрать слова по-прежнему было трудно. Слышалось фырканье нескольких лошадей, не только пары Мироновских кляч. Значит, гостей было несколько, и они были верхом, помимо тех, кто ехал на телеге.

Это определенно выходило за рамки обыденности Острога. Даже патрули Гарнизона, изредка заглядывавшие сюда для проформы, чтобы удостовериться, что стена цела, а жители не замышляют бунта, передвигались днем и более организованно. Эти же гости прибыли под покровом ночи, в непогоду, что придавало их визиту оттенок скрытности или крайней необходимости.

Алексей накинул на плечи старую, но еще крепкую дедовскую волчью доху — грубо выделанные шкуры, сшитые мехом внутрь. Она была тяжелой и пахла дымом, лесом и чем-то еще, неуловимо звериным, но хорошо защищала от холода и сырости. Он решил рискнуть и выйти, осмотреться. Оставаться в неведении было хуже. Его хижина, стоящая на небольшом пригорке и чуть в стороне от основной группы домов, давала ему некоторое преимущество для наблюдения.

Тихо, как лесной зверь, он приоткрыл дверь. Дождь тут же хлестнул его по лицу мелкими, холодными иглами. Воздух был насыщен влагой и запахом мокрой земли. Небо оставалось непроглядно-черным, лишь слабый, рассеянный свет сочился из нескольких окон в деревне, где еще не спали. Одно из таких пятен света, более яркое, указывало на дом старосты Еремея. Именно оттуда доносились приглушенные голоса.

Алексей скользнул из хижины во тьму, двигаясь бесшумно, прижимаясь к стволам редких сосен, росших на склоне холма. Грязь чавкала под его сапогами из грубой кожи, но он старался ступать легко, перенося вес тела плавно, как учил его дед во время охоты. Обостренное зрение Аккермана позволяло ему различать предметы даже в такой темноте лучше, чем обычному человеку. Он видел силуэты домов, очертания заборов, темные провалы переулков.

Подобравшись ближе к центру деревни, он смог разглядеть картину более детально. У дома Еремея действительно стояла телега Мирона, накрытая мокрым брезентом. Рядом с ней топтались на месте четыре лошади, явно не крестьянские тягловые — породистые, поджарые, с дорогими седлами. На двух из них сидели всадники в длинных темных плащах с капюшонами, низко надвинутыми на лица, скрывая их от дождя и любопытных глаз. Еще двое, спешившиеся, стояли у двери старосты, один из них, высокий и широкоплечий, судя по всему, стучал. Слышался также недовольный лай собак из ближайших дворов, но он был каким-то приглушенным, словно псов быстро успокоили или они опасались приближаться.

Из дома Еремея донесся его дребезжащий старческий голос, полный удивления и некоторой тревоги. Затем дверь со скрипом отворилась, и на пороге возникла грузная фигура старосты с тусклой масляной лампой в руке. Свет лампы выхватил из темноты лица прибывших, но лишь на мгновение, так как они стояли чуть в стороне. Алексей заметил блеск металла на их поясах — рукояти мечей или длинных ножей. Не гарнизонская форма. Это были гражданские, но вооруженные и явно непростые путники.

Разговор шел вполголоса, но до Алексея долетали отдельные обрывки фраз. «…срочное дело…», «…королевский указ… но неофициально…», «…разыскиваем… особые приметы…». Сердце у Алексея тревожно екнуло. «Разыскиваем». «Особые приметы». Кого они могли разыскивать в этой глуши? И почему неофициально, по королевскому указу?

Он инстинктивно отступил глубже в тень, под крону разлапистой ели. Его разум лихорадочно заработал. Аккерманы. Они всегда были вне закона, всегда преследовались. Королевская семья не забыла и не простила их отказ подчиниться силе Прародителя и их иммунитет к стиранию памяти. Истребление клана было почти полным, но отдельные выжившие, рассеявшиеся по самым отдаленным уголкам стен, все еще могли представлять угрозу для власти, хранящей страшную тайну. Его дед Игнат не раз говорил о «королевских ищейках», которые рыскали по землям, выискивая последних из их рода.

Может быть, это они? Охотники на Аккерманов? Но почему сейчас? Спустя столько лет после основной чистки? Или это было связано с чем-то другим?

Алексей напряг все свое внимание, пытаясь расслышать больше. Дождь немного стих, и голоса стали чуть четче. Один из прибывших, тот, что повыше, говорил властным, холодным тоном, не допускающим возражений.

«…молодой человек… или девушка… около пятнадцати-семнадцати лет… темные волосы, светлые глаза… возможно, скрывается под другим именем… обладает необычной силой и ловкостью…».

Алексея прошиб холодный пот, не связанный с ночной сыростью. Описание… оно подходило. Подходило под него. Возраст, волосы, глаза. «Необычная сила и ловкость» — это уж точно про Аккерманов. И если они ищут кого-то с такими приметами здесь, в Остроге, то круг подозреваемых сужается до одного человека. Его.

Он не мог поверить, что спустя столько лет после смерти деда, после того, как он старался жить максимально незаметно, опасность настигла его именно сейчас, накануне глобальной катастрофы. Или, возможно, это было связано? Может, королевская власть, предчувствуя какие-то грядущие потрясения или получив некие сведения, решила зачистить последние «угрозы» внутри стен?

Страха как такового он не испытывал — скорее, ледяную сосредоточенность и вспышку гнева. Гнева на эту несправедливость, на вечное преследование его рода. Но сейчас не время для эмоций. Нужно было понять, насколько серьезна угроза.

Староста Еремей что-то отвечал, его голос звучал заискивающе и испуганно. Он явно не хотел проблем с вооруженными людьми, ссылающимися на королевский указ, пусть и «неофициальный».

«…у нас тут… таких не водится, господа хорошие… все свои, из роду в род… молодежь вся наперечет…».

«Мы проверим, старик, — отрезал высокий незнакомец. — Завтра с рассветом обойдем каждый дом. А пока — предоставь нам место для ночлега. И твоим людям — держать язык за зубами. Никто не должен знать о нашем визите, пока мы не уедем. Понял?»

«Понял, понял, ваше благородие… как не понять… — бормотал Еремей. — Проходите в дом, у меня тут… тесновато, но уж как-нибудь…».

Дверь в дом старосты закрылась, укрыв от Алексея дальнейший разговор. Двое всадников остались у лошадей, кутаясь в плащи. Дождь снова начал накрапывать.

Алексей медленно, стараясь не издать ни звука, начал отступать обратно к своей хижине. Мысли бились в голове, как пойманная птица. Они ищут его. Завтра утром они начнут обыск. У него есть всего несколько часов до рассвета.

Что делать? Бежать? Но куда? Лес большой, но они на лошадях, и если они действительно ищейки, то, возможно, у них есть собаки или они сами хорошие следопыты. Скрываться в деревне? Бессмысленно, его хижина на отшибе, и ее проверят одной из первых. К тому же, он единственный в деревне, кто полностью подходит под описание.

Единственный шанс — это лес. Но не просто бежать, а попытаться запутать следы, уйти как можно дальше и быстрее. И он должен был сделать это немедленно, не дожидаясь утра.

Вернувшись в хижину, он плотно закрыл дверь на тяжелый деревянный засов. Огонь в очаге еще горел, отбрасывая неровные тени. Алексей подошел к нему, но не для того, чтобы согреться. Его взгляд был прикован к пламени, но видел он не его, а лица ночных гостей, блеск их оружия, холодную решимость в голосе говорившего.

Бремя знания о грядущем падении стен отошло на второй план перед лицом непосредственной, личной угрозы. Но одно было связано с другим. Если его поймают, он не сможет ничего сделать, не сможет даже попытаться использовать свои знания. Его жизнь, его уникальное положение как попаданца и Аккермана, может оборваться здесь и сейчас, в этой забытой богом деревне, так и не сыграв никакой роли в надвигающейся драме.

Он должен выжить. Ради себя. Ради смутной, почти невыполнимой надежды хоть что-то изменить. И для этого ему нужно было действовать. Быстро и решительно. Аккерманская кровь забурлила в жилах, отгоняя остатки растерянности. Начиналась его личная битва за выживание. И она обещала быть не менее жестокой, чем те, что ему предстояло увидеть в своих «снах» о будущем.

Пламя в очаге потрескивало, словно разделяя тревогу Алексея. Он больше не колебался. Решение было принято — бежать. Бежать немедленно, под покровом ночи и дождя, которые могли стать его единственными союзниками.

Первым делом он быстро и методично начал собирать самое необходимое. Дед Игнат всегда держал наготове «тревожный узел» — небольшой, но вместительный заплечный мешок из просмоленной кожи, в котором хранились вещи для выживания в лесу на несколько дней. Алексей знал его содержимое наизусть и теперь лишь проверял и дополнял.

Сухари из ржаной муки, твердые, как камень, но способные утолить голод. Несколько кусков вяленого мяса, завернутых в промасленную тряпицу. Небольшой мешочек с солью — драгоценность в этих краях. Кресало, кремень и трут в водонепроницаемом кисете из пузыря. Острый охотничий нож с костяной рукоятью, подарок деда, который Алексей всегда носил на поясе. Моток крепкой пеньковой веревки. Небольшой медный котелок. Запасная пара толстых шерстяных носков, связанных еще покойной бабкой, которую он почти не помнил.

Он окинул взглядом хижину. Что еще? Оружие. Его верный топор, с которым он не расставался при работе в лесу, был слишком громоздким для быстрого бегства и скрытного передвижения. Но у деда был еще один, поменьше, с короткой рукоятью и широким, идеально заточенным лезвием — боевой топор, который Игнат прятал под нарами. Алексей помнил, как дед изредка доставал его, проверял заточку, протирал промасленной тряпкой, и в его глазах появлялось то самое выражение — смесь печали, ярости и какой-то затаенной гордости. «Это наследие, внучек, — говорил он тогда. — Аккерманы всегда умели постоять за себя. Не для нападения, но для защиты своей жизни и чести».

Алексей нагнулся, пошарил рукой под грубо сколоченными досками нар. Пальцы нащупали холодный металл. Он извлек топор. Он был легче обычного дровосецкого, идеально сбалансирован. Алексей несколько раз взмахнул им, ощущая, как он становится продолжением руки. Этот топор будет его главным оружием, помимо ножа.

Рядом с боевым топором лежало еще кое-что — длинный, узкий сверток из потертой кожи. Алексей развязал ремешки. Внутри, на подкладке из старого меха, покоился предмет, от которого у него всегда перехватывало дыхание. Это были остатки УПМ — Устройства Пространственного Маневрирования. Вернее, несколько его ключевых компонентов: два корпуса приводов с остатками тросов, рукояти управления клинками, сильно поврежденные, и пара чудом уцелевших, хотя и зазубренных, клинков из сверхтвердой стали.

Дед Игнат никогда не рассказывал, откуда у него эти реликвии. Лишь однажды, когда Алексей был еще ребенком и с восторгом рассматривал эти непонятные, но завораживающие механизмы, старик сказал глухим голосом: «Это то, что сделало нас сильными. И то, за что нас возненавидели. Это память о тех, кто летал, как птицы, и разил чудовищ. И о тех, кто предал эту силу».

Алексей знал из своих «снов»-воспоминаний, что УПМ — сложнейшее устройство, требующее газа, сменных клинков и, самое главное, специальной подготовки. У него были лишь фрагменты. Но даже эти фрагменты были бесценны. Клинки из такой стали невозможно было выковать в Остроге или любом другом известном ему месте внутри стен. Их твердость и острота были легендарными. Он взял один клинок в руку. Несмотря на зазубрины, лезвие все еще было опасно острым. Этот клинок мог стать еще одним его аргументом в борьбе за выживание, если правильно его использовать. Возможно, как длинный нож или короткий меч. Корпуса приводов и рукояти он решил пока оставить — они были слишком громоздки и бесполезны без остальных частей и газа. Но клинки он аккуратно завернул в промасленную тряпицу и спрятал в заплечный мешок.

Он быстро переоделся в самую прочную и темную одежду, которая у него была: штаны из плотной оленьей кожи, еще одну льняную рубаху, поверх нее — старый, но теплый дедовский свитер грубой вязки. На ноги натянул высокие сапоги, тщательно зашнуровав их. Волчью доху он решил оставить — она была слишком приметной и стесняла бы движения в лесу. Лучше положиться на скорость и скрытность.

Последним он достал небольшой, туго набитый кошель из оленей кожи — все его скромные сбережения, несколько медных и серебряных монет, вырученных за дичь и шкуры. Он не знал, пригодятся ли они ему там, куда он бежал, но лучше иметь их при себе.

Оглядев хижину еще раз, он почувствовал укол тоски. Это был его дом, единственный, который он знал в этой жизни. Здесь прошли его детство и юность, здесь он слушал рассказы деда, здесь учился выживать. Теперь он должен был оставить все это. Прошлое — и без того призрачное из-за воспоминаний о другой жизни — окончательно обрывалось. Впереди была только неизвестность, полная опасностей.

Он подошел к очагу. Огонь уже угасал, остались лишь тлеющие угли. Алексей зачерпнул из котелка немного остывшей, но все еще теплой каши, заставил себя съесть несколько ложек. Силы ему понадобятся. Затем он тщательно загасил угли, чтобы не оставить после себя следов огня, который мог бы привлечь внимание.

Тишина в хижине стала почти оглушающей, нарушаемая лишь его собственным дыханием и все еще стучащим по крыше дождем. Он прислушался — снаружи все было спокойно. Ночные гости, вероятно, расположились в доме старосты или в пустующем сарае.

Он в последний раз проверил свой мешок, затянул ремни потуже. Боевой топор засунул за пояс на спине, так, чтобы рукоять была легко доступна. Охотничий нож — в ножнах на правом боку. Он почувствовал себя собранным, готовым. Аккерманская кровь давала о себе знать не только физической силой и обостренными чувствами, но и какой-то внутренней стойкостью, способностью действовать хладнокровно в критической ситуации. Страх был, но он не парализовал, а наоборот, обострял инстинкты.

Он подошел к двери, на мгновение замер, приложив ухо к грубым доскам. Ничего. Лишь шум дождя. Он медленно, без скрипа, отодвинул тяжелый засов. Приоткрыл дверь на волосок. Ночная тьма и сырость хлынули в щель.

Прощай, Острог Забытых. Прощай, скудная, но привычная жизнь. Впереди — лес, неизвестность и погоня. И слабая, почти безумная надежда, что где-то там, за сотнями километров к югу, он сможет если не предотвратить катастрофу, то хотя бы сыграть свою роль в той кровавой драме, о которой он знал слишком много.

Алексей Аккерман, попаданец из другого мира, потомок гонимого клана, шагнул из своей хижины во тьму. Дождь тут же обрушился на него, холодный и безжалостный. Но он уже не обращал на него внимания. Все его мысли были сосредоточены на одном — выжить и уйти. И ночь была его единственным покровом.

Едва покинув хижину, Алексей прижался к ее стене, сливаясь с глубокой тенью, отбрасываемой крышей. Дождь усилился, превратившись в плотный, косой ливень, который тут же промочил его одежду до нитки, несмотря на кожаные штаны и свитер. Но сейчас это было даже на руку — ливень смывал следы и приглушал звуки его передвижения.

Он на несколько долгих мгновений замер, давая глазам привыкнуть к полному отсутствию света вдали от окон хижины. Слух его, напряженный до предела, ловил каждый шорох: шум дождя по крышам и листве, далекий лай собаки, приглушенный расстоянием и стихией, скрип старого дерева под порывом ветра. Ничего, что указывало бы на то, что его уход замечен.

План был прост и в то же время дерзок. Ему нужно было обогнуть деревню с севера, там, где начинался густой, почти непроходимый для неподготовленного человека еловый лес, который местные называли Медвежьим Углом. В Остроге мало кто рисковал заходить туда далеко — слишком легко было заблудиться, да и слухи о диких зверях и недружелюбных лесных духах отпугивали. Но для Алексея этот лес был единственным путем к спасению. Он знал его лучше многих, благодаря частым охотничьим вылазкам с дедом, а потом и в одиночку.

Он двигался медленно и осторожно, используя каждое прикрытие: темные провалы между строениями, густые кусты дикой малины у заборов, старые, полуразвалившиеся сараи на окраине. Его движения были плавными, почти звериными, он ставил ногу так, чтобы не хрустнула ветка, не зашуршала сухая листва под слоем мокрой грязи. Знания из прошлой жизни, почерпнутые из книг и фильмов о спецназе и выживании, удивительным образом накладывались на инстинкты Аккермана и навыки, привитые дедом.

Обогнув последнее строение Острога — покосившуюся баньку старой травницы Мивы, — он оказался на краю леса. Здесь стена деревьев стояла почти сплошной, черной массой, непроницаемой для взгляда. Воздух пах хвоей, прелой листвой и сырой землей еще гуще, чем в деревне.

Прежде чем сделать последний шаг в спасительную тьму леса, Алексей обернулся. Сквозь пелену дождя тускло мерцали несколько огоньков в окнах Острога. Там, в тепле и относительном спокойствии, спали люди, не подозревающие ни о грозящей им всем катастрофе, ни о том, что среди них жил тот, кто знал их будущее, ни о ночных гостях, ищущих его. Горькое чувство одиночества снова сдавило грудь. Он был чужим здесь, носителем знания, которое никому не мог доверить, обреченный на вечное бегство или борьбу.

Он отвернулся. Жалость к себе — непозволительная роскошь.

Сделав глубокий вдох, он шагнул под сень деревьев. Мгновенно его окутал мрак, еще более плотный, чем снаружи. Шум дождя здесь был иным — он глухо барабанил по густым кронам елей и сосен, а на землю падали лишь крупные, тяжелые капли. Под ногами была упругая, пружинящая хвоя, скрывавшая кочки и корни.

Первые несколько сотен метров он двигался почти на ощупь, полагаясь больше на память о знакомых тропах и звериных лазах, чем на зрение. Он старался не бежать, чтобы не нашуметь и не выдохнуться слишком быстро, но шел быстрым, размеренным шагом, постоянно оглядываясь и прислушиваясь. Его цель была — как можно скорее оторваться от деревни на значительное расстояние, чтобы к рассвету, когда его отсутствие обнаружат, он был уже далеко.

Он выбрал направление на северо-восток, углубляясь в лес, туда, где, по его расчетам, местность становилась более холмистой и пересеченной, что давало бы ему больше шансов запутать следы и скрыться от возможной погони. Лошадям там будет труднее пройти.

Дождь постепенно начал стихать, переходя в мелкую, назойливую изморось. Небо на востоке едва заметно начало светлеть, предвещая близкий рассвет, хотя до него было еще часа два-три. Алексею нужно было спешить.

Он пересек небольшой, но бурный из-за дождей ручей, бродя по ледяной воде почти по колено. Это должно было сбить со следа собак, если они у преследователей были. Одежда на нем уже не высыхала, холод пробирал до костей, но адреналин и напряжение не давали ему замерзнуть. Он думал о своих преследователях. Кто они? Просто наемники? Или члены какой-то тайной королевской службы, специализирующейся на поиске Аккерманов? Насколько они опытны?

Его Аккерманские способности давали ему преимущество в физической силе и выносливости, но он не был непобедим. Он был один, а их, как минимум, четверо, и они вооружены. Прямое столкновение было бы самоубийством. Только хитрость, знание леса и его уникальные инстинкты могли его спасти.

Примерно через час напряженного пути, когда он почувствовал, что достаточно удалился от деревни, он позволил себе короткую передышку. Нашел густую ель с низко опущенными лапами, которые создавали подобие укрытия от все еще моросящего дождя. Присел на корточки, прислонившись спиной к стволу. Дыхание было тяжелым, но ровным. Он достал из мешка флягу с водой — обычная вода, которую он всегда носил с собой, — сделал несколько глотков. Есть пока не хотелось.

Главное сейчас — не оставлять четких следов. Он старался идти по камням, поваленным деревьям, по участкам с густой травой или мхом, которые меньше деформировались под ногами. Он пересекал ручьи и небольшие болотца, петлял, менял направление, чтобы сбить с толку любого, кто пойдет за ним. Это была изматывающая игра в кошки-мышки, где ставкой была его жизнь.

Вспомнились лица Эрена, Микасы, Армина. Их решимость, их борьба. Он здесь, в этом мире, уже шестнадцать лет. Они там, на юге, еще дети, их жизнь вот-вот будет сломана. А он, зная это, вынужден спасать свою шкуру от каких-то безликих ищеек. Эта мысль добавляла горечи и злости. Злости на себя за бессилие что-то изменить глобально, злости на тех, кто заставил его бежать.

Но он гнал эти мысли. Сейчас главное — выжить. Если он выживет, у него еще будет шанс. Шанс добраться до них. Шанс предупредить. Шанс использовать свои знания. Пусть даже этот шанс был призрачным.

Небо на востоке посветлело еще немного. Скоро рассвет. Алексей поднялся. Ноги гудели от усталости, мокрая одежда неприятно липла к телу. Но он должен был продолжать. Преследователи, вероятно, уже обнаружили его исчезновение или обнаружат с минуты на минуту.

Он снова двинулся вглубь леса, теперь уже более внимательно выбирая путь, стараясь не оставлять зацепок. Его чувства были обострены до предела. Каждый треск ветки, каждый шорох казался ему шагами погони. Но пока позади была только тишина леса, нарушаемая лишь пением первых проснувшихся птиц да шелестом утреннего ветерка в кронах деревьев.

Лес был его единственным союзником и его единственным убежищем. И он должен был довериться ему полностью. Потому что за его пределами ждали те, кто хотел лишить его не только свободы, но и самой жизни. А жизнь Алексея Аккермана, как он теперь понимал, была не только его личным делом. Она была связана с судьбой этого обреченного мира невидимыми нитями его знаний.

Чернила ночи еще не выцвели полностью, когда Алексей углубился в самые недра Медвежьего Угла. Лес принял его, как старого, хмурого друга, скрыв своей многовековой тенью. Морось превратилась в мелкий, противный дождь, который висел в воздухе густой пеленой, делая дальние предметы размытыми и искаженными. Свет изливался из-за горизонта не полосой рассвета, а скорее постепенным растворением тьмы, превращением ее в однотонную, бесцветную серость, одинаковую и на небе, и на земле, и в самой душе.

Под ногами был влажный ковер из опавшей хвои, еловых шишек, перегнивших веток. Земля здесь была упругой, болотистой местами, дышащей сыростью и холодным прелью. Воздух пах так, как может пахнуть только старый, дикий лес: влажной землей, мхом, горьковатой смолой, едва уловимыми запахами зверей, их следов, их невидимого присутствия. Алексей вдыхал этот запах полной грудью, чувствуя, как обостряются его чувства, как каждый нерв напряжен в ожидании.

Он двигался не по тропам — троп здесь, в этой глуши, практически не было, только звериные лазы да редкие, почти невидимые пути охотников. Он шел по наименее проходимым для других участкам, по гребням пологих холмов, чтобы видеть местность хотя бы на несколько десятков метров вперед, по вязким низинам, через которые, как он знал, шли мелкие, поросшие осокой и мхом ручейки.

Эвазионные маневры стали автоматическими, слившись в единый инстинктивный поток действий. Он ступал на камни, там, где это было возможно, перепрыгивал через поваленные, покрытые мхом стволы деревьев, старался наступать на плотную растительность — папоротники, черничник, мох — которая не так сильно деформировалась под весом. Там, где приходилось идти по голой земле или хвое, он ступал легким шагом, перекатом с пятки на носок, стараясь не оставлять глубоких, четких отпечатков. Время от времени он делал несколько шагов назад по собственным следам, а затем резко сворачивал в сторону, используя для прикрытия густые заросли кустарника или куртины молодых елочек. Дед учил его этому: «Запутай зверя, внучек. Заставь его сомневаться. В природе только хитрые и внимательные выживают». Теперь эти уроки применялись не против лесных обитателей, а против самых опасных хищников — людей.

Каждые несколько сотен метров, или по ощущениям, когда окружающий шум дождя или ветра давал такую возможность, Алексей останавливался, замирая посреди деревьев. Он закрывал глаза на несколько секунд, не для отдыха, а для того, чтобы полностью сосредоточить свое Аккерманское обостренное восприятие на звуках окружающего мира, отфильтровывая естественные шумы. Прислушивался к малейшему подозрительному звуку — шороху там, где не должен быть ветер, приглушенному скрипу кожи, фырканью животного, не похожего на местных обитателей. Затем он медленно поворачивал голову, осматривая окружающее пространство. Его глаза впитывали малейшие изменения в привычной картине — примятую ветку, нехарактерное движение, след, который мог оставить не лесной обитатель.

Пока ничего. Лес молчал, дыша лишь своей обычной жизнью. Но эта тишина не успокаивала, а скорее напрягала. Зная своих потенциальных преследователей, пусть лишь по их описанию, Алексей понимал — они профессионалы. Если это те самые «ищейки», о которых говорил дед, то они терпеливы, умны и чрезвычайно опасны. Они не будут трубить на каждом шагу. Они будут двигаться тихо, методично прочесывая местность.

Одежда, промокшая насквозь, тяжело висела на теле. Холод пробирал до костей, особенно когда он проходил через участки с густой влагой, вроде низин или бродов. Мускулы, напряженные от долгого быстрого шага и необходимости постоянно сохранять равновесие на скользкой, неровной поверхности, начали ныть. В голове за пульсировал слабый, назойливый стук — признак начинающейся усталости. Но останавливаться было нельзя.

Он вспомнил карту, вернее, то ее представление, которое сохранила его память из другого мира — стилизованное изображение острова Парадиз с тремя кольцами стен. Северная часть стены Мария, где находился Острог, представляла собой vast expanse — обширное пространство. До ближайших относительно крупных населенных пунктов, городов побольше, где могли быть полноценные отряды Гарнизона, где можно было попытаться хоть как-то получить информацию или найти убежище (хотя убежище от королевских ищеек найти было бы невозможно), были сотни километров пути по дикой или полудикой местности. Это дни, а то и недели пути, в зависимости от того, как быстро и безопасно он сможет двигаться. А за ним, возможно, уже идут те, кто хочет его остановить навсегда.

Чувство одиночества давило. Он один против всей системы, против всего мира, который жил в блаженном, или ужасающем, неведении. Его знание было стеной, отделяющей его от этих людей. Его Аккерманская кровь была печатью, обрекающей на одиночество и преследование. И этот мокрый, холодный лес теперь был его единственным домом.

Пройдя еще час или около того, он услышал это. Сначала еле слышно, как часть шума леса. Тонкий, протяжный звук, который в первую секунду можно было принять за крик дикой птицы. Но его тренированный слух Аккермана, его обостренные инстинкты тут же распознали — это был не птичий крик. Это был звук рога. Сигнал. Приглушенный расстоянием, заглушенный лесом и моросью, но это был он. Не сигнал бедствия — те были другими, прерывистыми. Этот был каким-то иным, официальным, тревожным.

В направлении звука — на юг, юго-восток, откуда он ушел — на горизонте, скрытом деревьями, появилось и начало медленно расти бледное пятно, предвестник наступающего дня. Рассвет. Их поиск начался. Они обнаружили, что он исчез. Или, может быть, рог означал что-то другое? Сбор группы? Вызов? Нет, слишком далеко и приглушенно для обращения к кому-то в деревне. Скорее всего, это был сигнал для группы преследования, рассеявшейся в радиусе деревни.

Алексей замер под раскидистой сосной. Он чувствовал, как адреналин снова приливает к конечностям. Время паниковать прошло еще вчера. Сейчас время действовать. Его преимущество было в том, что он ушел ночью и в дождь. Их преимущество — лошади (пусть и непригодные для глубокого леса), количество, возможно, лучшее снаряжение и опыт преследования людей.

Он возобновил движение, теперь еще осторожнее. Влага впиталась в мех его дохи, оставленной в хижине, но мешок за спиной тоже пропитался и казался тяжелее. Ему нужно было не просто уйти — ему нужно было оставить их с носом, убедиться, что они потеряют его след. А это требовало максимальной концентрации и хитрости.

Он вышел к небольшому озеру, окруженному камышами и высокой осокой. Дед когда-то охотился здесь на уток. Озеро было мелким у берегов, дно илистое. Идеальное место, чтобы сбить след. Алексей зашел в воду, побрел вдоль берега, держась за ветки деревьев, растущих прямо над водой. Он прошел так метров сто, стараясь поднимать как можно меньше брызг, затем вышел на берег далеко в стороне от того места, где вошел в воду, и тут же забрался в густой, колючий кустарник можжевельника. Колючки цеплялись за одежду, царапали лицо, но это было хорошее укрытие и очередное препятствие для тех, кто пойдет по его следам.

Его дыхание участилось, не только от усилия, но и от напряжения. Эта постоянная борьба, постоянная необходимость думать на два шага вперед, чувство незримого присутствия тех, кто мог идти за ним, изматывало. Он не был воином в привычном понимании, не сражался на полях битв с титанами, как герои из его прошлой жизни, как те Аккерманы, о которых рассказывал дед. Его борьба пока была более древней, более первобытной — борьбой беглеца за свою жизнь в диком, равнодушном мире.

Несмотря на усталость, его движения оставались точными, а разум ясным. Аккерманская физиология была даром и проклятием одновременно. Она давала ему силы выжить, но из-за нее же его и преследовали. И теперь эти силы, эти обостренные инстинкты, должны были спасти его.

Солнце, все еще скрытое за плотной облачностью и пеленой дождя, постепенно поднималось выше. Лес полностью погрузился в дневной полумрак. Алексей понимал — у него был шанс, пока погода такая, пока грязь и вода скрывают его следы. Но сколько это продлится? И насколько далеко он успеет уйти, прежде чем ищейки выйдут на верный след?

Он продолжал свой путь, сливаясь с серым пейзажем, растворяясь в шуме леса, каждый мускул его тела напряжен, каждое чувство направлено наружу, улавливая малейшие признаки опасности. Впереди был долгий, тяжелый день в одиночестве, день бегства через дикие земли, с незримой тенью преследования за спиной. И каждый шаг, каждый вдох был борьбой. Борьбой за выживание. Борьбой за шанс. Шанс на что-то, чего он еще не понимал до конца, но что интуитивно чувствовал — его знание не должно погибнуть здесь, в этом забытом углу стены Мария. Оно было предназначено для чего-то большего. И ради этого он был готов ползти, если придется, через этот холодный, мокрый ад.

День над Медвежьим Углом растянулся, казалось, в целую вечность. Серое, свинцовое небо так и не прояснилось, продолжая сыпать мелкую, противную морось, словно вселенная неспешно проливала на землю свои холодные, безрадостные слезы. В густых еловых и пихтовых лесах, куда углубился Алексей, свет еле-еле пробивался сквозь плотные кроны, создавая мрачный, сумеречный полумрак даже в полдень. Лес дышал холодом и влагой, запахами прелого мха, мокрых листьев и какой-то глубокой, изначальной дикости.

Его тело гудело от усталости. Часы непрерывного движения, обхода препятствий, подъемов и спусков по пересеченной местности, а главное — постоянное напряжение от ожидания погони, сказывались. Ноги болели, но он гнал эти ощущения прочь, подчиняясь железной воле и инстинктам Аккермана. Боль была второстепенна по сравнению с необходимостью двигаться, уходить, оставлять за спиной пространство и время.

Ему попадались небольшие полянки, поросшие высокой, поникшей травой, влажные, заболоченные участки, где каждый шаг грозил засосать в липкий грунт. Он старался обходить эти ловушки, предпочитая более твердые, каменистые гребни, хоть это и требовало больше усилий. При движении по камням он внимательно смотрел под ноги, выбирая наиболее устойчивые валуны, чтобы не оступиться и не оставить заметного следа. Камни хранили меньше информации, чем мягкая земля или глина.

Ручьи, которые встречались на его пути, он пересекал, идя по самому их руслу, где это было неглубоко, или шагая по выступающим из воды камням. Вода ледяной струей заливала его промокшие сапоги, но он стискивал зубы и шел дальше. Холод помогал сохранить концентрацию, отгоняя сонливость и тяжесть. Он понимал, что вода может быть как его спасением, сбивающим запаховый след для собак, так и потенциальной угрозой — промокшие ноги легче натереть, обморозить, и просто, будучи холодными и сырыми, они быстрее утомляются. Но выбор был очевиден.

Его путь лежал не прямолинейно. Он двигался широкими зигзагами, петлями, специально уводя в сторону от предполагаемого южного направления, чтобы запутать возможных следопытов. Он примечал ориентиры — причудливой формы скалы, старые, сломанные грозой деревья, раздвоенные русла ручьев — чтобы самому не потеряться и запоминать свой маршрут. Даже в самой плотной чаще Аккерманское чувство направления, которое он подметил у деда и почувствовал в себе, не давало ему окончательно заблудиться.

Несколько раз за день он останавливался для очень коротких передышек, не более пяти минут каждая. Просто чтобы перевести дух, проверить снаряжение, осмотреться. В эти минуты абсолютной тишины, когда он замирал среди деревьев, он снова превращался в слух и зрение. И каждый раз напряженно прислушивался. Пока, кроме обычных звуков леса — криков редких птиц, шелеста мокрой листвы под порывами ветра, далекого журчания воды — он ничего не слышал. Но тревога не отступала. Она была как тонкая, холодная нить, постоянно натянутая где-то глубоко внутри.

Ближе к середине дня он подошел к участку леса, который местные называли Волчьими Вратами — из-за узкого прохода между двумя пологими холмами, который служил своеобразными воротами в еще более глухие и дикие районы на севере. Здесь местность резко менялась: деревья становились более редкими, уступая место бурелому и обширным участкам, поросшим высоким папоротником. Вдалеке виднелись поросшие мхом каменные россыпи — остатки древнего обвала. Пройти этим участком быстро было сложно, но, возможно, это также замедлило бы и погоню. Или, наоборот, стало бы ловушкой?

Алексей решил рискнуть. В конце концов, главное было не просто уйти, а уйти туда, где его будет невозможно найти. А эти дикие, каменистые пустоши за Волчьими Вратами были как раз таким местом. К тому же, на каменистой почве оставлять следы было куда сложнее.

Двигаясь через папоротниковые заросли, достигавшие ему почти до пояса, он снова вспомнил отрывки из своей прошлой жизни. Сталкерские истории, книги про выживание. Эти знания, такие несовместимые с миром титанов и стен, тем не менее, давали ему некоторую, пусть и хрупкую, опору. Они структурировали его действия, превращая панический побег в осознанную эвакуацию. Он знал, что нужно постоянно контролировать дыхание, следить за пульсом, сохранять энергию, пить воду маленькими глотками, даже если не испытываешь жажды, и, самое главное, никогда не терять бдительности.

Проходя через расщелины между камнями, карабкаясь по валунам, он старался двигаться бесшумно. На мокром мхе камни были предательски скользкими, и несколько раз ему приходилось крепко цепляться за шершавую поверхность, чтобы не упасть. Его пальцы были стерты и побаливали, но он игнорировал это. Аккерманская устойчивость к боли была не мифом, а реальной, осязаемой чертой его физиологии.

Забираясь на высокий валун, поросший серым лишайником, чтобы осмотреться, он вдруг замер. Недалеко от подножия этого валуна, прикрытый нависающим каменным козырьком от прямого попадания дождя, на голой земле был виден четкий отпечаток. Не звериный след. След сапога. Свежий. И рядом еще один. А чуть в стороне — примятая трава, словно кто-то там сидел.

Алексея будто ударило током. Он упал за камень, сердце заколотилось где-то в горле. Следы были здесь, так близко! И они были совсем свежими, дождевая вода не успела их размыть. Значит, преследователи либо знали о его возможном маршруте, либо сумели выйти на его след, несмотря на все его попытки запутать их.

Холод прошел по его телу не от дождя, а от внезапного, резкого осознания — они уже здесь. Не где-то там, позади, на расстоянии часов или даже дней пути. Они здесь, совсем рядом. Может быть, они обошли его? Может быть, у них были какие-то знания о путях в этом лесу, которых не было даже у него?

Его обостренное зрение теперь сканировало каждый куст, каждую тень, каждый валун в радиусе видимости. Слух пытался уловить малейший неестественный звук.

Он осторожно сполз с валуна. Несколько раз медленно и бесшумно вдохнул и выдохнул, стараясь успокоить дыхание и навести фокус. Паники не было, лишь ледяная концентрация и острая готовность к действию. Дед говорил: «Когда зверь чует тебя, он ждет. Ищет слабину. Не показывай ее. Будь готов к схватке в любой момент, даже если видишь, что тебя превосходят».

Его рука потянулась к топору за спиной. Рукоять была холодной и влажной от дождя, но хват был уверенным. Нож на поясе тоже ощущался приятной тяжестью. Он был готов драться, если придется. Но бой в открытую против нескольких вооруженных и, вероятно, тренированных противников был бы безумием. Скрытность оставалась его лучшим оружием.

Осторожно, бесшумно, он двинулся дальше, выбирая путь еще тщательнее, стараясь держаться ближе к скалам, к тем участкам, где след был бы менее заметен или вовсе отсутствовал. Он чувствовал их присутствие — не видел, не слышал напрямую, но чувствовал где-то на периферии Аккерманского восприятия, как дикий зверь чувствует запах хищника. Они были где-то поблизости, прочесывая этот район.

Солнце клонилось к закату, хотя за облаками его было не видно, лишь полумрак в лесу начал сгущаться. Новая ночь приближалась. Ночь, которая могла принести либо временное перемирие в этой охоте, либо решающее столкновение. Алексей не знал, что ждет его за следующей грядой камней или за следующим стволом ели. Но он знал одно — сдаваться он не будет. Никогда. Ведь его знание и его жизнь были последней, может быть, единственной надеждой в этом мире на что-то иное, чем уготованная ему жестокая судьба. И ради этого призрачного шанса стоило бороться до последнего вздоха.

Осознание того, что преследователи настолько близко, обрушилось на Алексея с острой, пронизывающей ясностью. Те короткие секунды, когда он, замирая, рассматривал четкие отпечатки сапог у подножия валуна, вместили в себя больше напряжения и информации, чем целые часы предыдущего пути. Следы, не размытые, значит, оставленные недавно. Крупные, глубокие, вероятно, мужские. И их было два, по крайней мере, на этом клочке земли. Они шли вместе или стояли здесь, осматривая местность. Отсюда, с этого возвышения, действительно открывался неплохой обзор на окружающую каменистую низину. Они могли видеть далеко. Могли видеть его.

Не паника, нет. Это чувство было ему незнакомо в полной мере, особенно после пробуждения Аккерманской силы. Скорее, мощный выброс адреналина, мгновенно отогнавший усталость и обостривший все чувства до предела. Тело напряглось, готовое к рывку, к схватке, к чему угодно. Разум, ставший удивительно острым и холодным, начал лихорадочно перебирать варианты. Они обошли его? Вышли прямо к Волчьим Вратам, предполагая, что он пойдет этим наиболее логичным путем для ухода на север? Или это просто случайность, их поисковый веер совпал с его маршрутом? В любом случае, он был в зоне повышенного риска.

Сдвинувшись за валун так, чтобы он полностью скрывал его фигуру, Алексей позволил себе лишь мгновение для анализа. Куда двигаться теперь? Прямо вперед, через каменную россыпь, где их следы? Это опасно — они могут находиться еще ближе. Назад, откуда пришел? Повторять маршрут — глупо, он мог бы вывести их на себя. Остается обойти этот опасный участок. Либо подняться выше по склону холма, туда, где начинается еще более густой и непролазный еловый лес, либо попробовать обойти его снизу, через сырые, поросшие кустарником ложбины, ведущие в сторону более мелких озер.

Он выбрал второй вариант. Низменности, заболоченные участки — идеальное место для заметания следов. И там было больше растительности, дающей укрытие. Быстрым, но предельно осторожным движением он сполз с валуна, прижимаясь к его шершавой поверхности. Дождь продолжал моросить, и эта его однообразная завеса была сейчас его лучшим союзником. Она приглушала звуки, ухудшала видимость и, главное, не давала следам полностью высохнуть, делая их обнаружение более трудным, но и маскировку более эффективной.

Алексей двинулся вниз по склону, не идя, а почти ползком, используя камни и густую поросль папоротника как прикрытие. Его глаза непрерывно осматривали каждый уголок окружающего ландшафта. Он чувствовал себя мышью, пробирающейся в норе, когда рядом охотится хищник. Каждое движение было просчитано, каждый шаг проверялся прежде, чем на него переносился вес. Он ставил ногу так, чтобы не хрустнула ветка, чтобы сапог бесшумно опустился в мокрый мох или на камень.

Лесная подстилка становилась все более сырой и мягкой по мере спуска в низину. Чавкающая грязь и холодная вода мгновенно пропитали остатки сухости в его сапогах и одежде. Запах болотистой тины, разлагающейся листвы и чего-то затхлого, кисловатого, висел в воздухе. Низкорослые кустарники цеплялись за одежду, но он терпел, проталкиваясь вперед. Густая листва и переплетение веток здесь создавали плотное, хотя и влажное укрытие.

Смеркалось. Свет становился совсем призрачным, лес погружался в сизые, а затем и чернильные тени. Видимость резко ухудшалась. Это было хорошо для маскировки, но плохо для движения по пересеченной местности и обнаружения потенциальной угрозы на расстоянии. Теперь он мог видеть только то, что находится на расстоянии вытянутой руки или двух, а дальше был сплошной мрак. Ему приходилось больше полагаться на слух, обоняние и то самое шестое чувство, которое пробуждалось в нем, Аккермане.

Именно это чувство вдруг заставило его резко остановиться. Он замер посреди густого кустарника, скрючившись в три погибели. Он не слышал ничего необычного, не видел. Но внутри что-то закричало, предупреждая. Он напрягся, пытаясь уловить что-то, чего не мог распознать сознательно. Это было как легкое колебание воздуха, сдвиг в общей атмосфере тишины и сырости. Присутствие. Чужое присутствие.

Где-то неподалеку. Не близко, не на расстоянии десятков метров, но и не на расстоянии сотен. Где-то на грани слышимости и видимости в сгущающейся тьме. Медленное движение, скрываемое шорохом дождя по листве, или, может быть, лишь напряженное ожидание?

Алексей провел рукой по лезвию ножа, убеждаясь, что оно легко вынимается из ножен. Дыхание его стало еще тише, практически неощутимым. Он просидел так, затаившись, несколько долгих минут, которые показались часами. Лес дышал. Сырой ветер шевелил ветви. Падающие капли дождя шлепали по листьям. И сквозь все эти естественные звуки он продолжал ощущать то самое смутное присутствие.

Они прочесывали эту низину. Или поджидали. Усталость начала брать свое, мышцы дрожали от напряжения и холода. Но он не мог двинуться. Не мог издать ни звука. Это было одно из тех критических мгновений, когда жизнь или смерть решаются тишиной.

Наконец, ощущение чужого присутствия начало ослабевать, отодвигаться. Постепенно оно растворилось в ночи и шумах леса. Алексей выпрямился, осторожно, по миллиметру разгибая затекшее тело. Напряжение ушло, оставив после себя тяжесть и новую порцию усталости. Но он был жив. Пока.

Было очевидно — провести ночь в таком состоянии, таясь в кустах, было невозможно. Он промок до нитки, его уже начало слегка трясти от холода. А главное, они могли вернуться. Или обойти и встать на пути. Ему нужно было найти убежище. Не просто укрытие, а что-то более надежное.

Вспомнились старые карты Острога и окрестностей, которые висели на стене в доме старосты, и на которые он, пользуясь своим иммунитетом к стиранию памяти, смотрел с особенным вниманием после «пробуждения» своих знаний. Дед также говорил о природных убежищах в Медвежьем Углу. Пещеры — слишком заметно. Разбойники могли их использовать. Но были еще небольшие гроты, вымытые водой у подножия каменных насыпей, или просто глубокие, прикрытые нависающими скалами ниши. Такие места, где можно было бы укрыться от дождя и ветра, оставаясь при этом незаметным.

Где-то в полукилометре от его текущего местоположения, чуть дальше к северу, начиналась небольшая гряда пологих холмов, покрытых смешанным лесом и выходящих кое-где на поверхность каменистыми обнажениями. Дед Игнат упоминал, что там есть «заячья нора» — небольшая ниша под скалой, которую часто использовали мелкие зверьки как убежище, и которую они иногда использовали для ночевки, когда заходили далеко в лес. Это было идеальное место.

Осторожно, стараясь не произвести шума, Алексей изменил направление. Теперь он двигался быстрее, хотя и с прежней осторожностью. Мрак окутал его полностью. Двигаться стало крайне трудно. Приходилось ориентироваться по ощущениям под ногами, по направлению наклона деревьев (в эту сторону склон обычно шел вверх, в ту — вниз), по смутным запахам, которые Аккерманское обоняние позволяло ему улавливать даже сквозь сырость — запаху сосен, лиственниц, влажной почвы. Время от времени он едва не спотыкался о невидимые препятствия — поваленные ветки, выступающие корни. Но каким-то чудом, ведомый то ли инстинктом, то ли глубокой памятью места, он продолжал двигаться в нужном направлении.

Наконец, его ноги почувствовали твердость камня. Он достиг подножия гряды. Теперь оставалось только найти «заячью нору». Это оказалось сложнее в полной темноте. Он начал осторожно пробираться вдоль основания каменной гряды, ощупывая шершавую поверхность рукой, наклоняясь, пытаясь разглядеть провалы или углубления в скале. Камни были мокрыми и скользкими от мха.

Его пальцы, затекшие от холода, наконец, нащупали пустоту. Неглубокое, горизонтальное углубление в скале, прикрытое сверху каменным козырьком, а снизу — нагромождением валунов, создававших небольшой естественный лаз. Он протиснулся внутрь. Пространство было крошечным, буквально на одного человека, чтобы сидеть, поджав колени. Пахло сырой землей, мхом и каким-то затхлым звериным запахом. Но это было убежище. От дождя здесь было сухо, а за каменными стенами холодный ветер не так пронизывал.

Вытащив из мешка промокшую шерстяную тряпицу, Алексей попытался протереть ею руки и лицо. Дрожь не проходила. Но сейчас самое главное было — оставаться незаметным. Забраться сюда на лошади или двигаться здесь в полный рост было невозможно. Любой, кто захотел бы его найти здесь, должен был бы ползти по камням и вглядываться в каждый закуток скалы.

Он прижался спиной к холодному камню, натянув мешок на колени. Оружие — топор и нож — лежали рядом, легко доступные. Сердце билось медленно, ровно, но весь его организм находился в состоянии повышенной готовности. За пределами его крохотного убежища была ночная тьма, мокрый, холодный лес и те, кто, возможно, все еще его искал, их шаги едва различимы в шуме дождя и ветра.

Усталость навалилась тяжелым грузом, но заснуть он не мог. Не здесь. Не сейчас. Его Аккерманские инстинкты, знание, что опасность где-то рядом, удерживали его на грани сна и яви. Каждый шорох заставлял его напрягаться. Каждое завывание ветра звучало как далекий крик. Ночь только началась. До рассвета было еще много часов. И эти часы казались бесконечными, заполненными лишь темнотой, холодом и призраками незримой погони, бродящими где-то поблизости, в сыром, враждебном лесу. Его единственное утешение — это знание, которое отличало его от них и от всех, кто жил за этими стенами. Знание, ради которого он бежал. Знание, которое, если он выживет, возможно, еще сыграет свою роль. Но это «если» висело над ним так же тяжело, как каменный козырек его убежища.

Часы, проведенные Алексеем в каменной нише, были безмолвным, физическим выражением одиночества и обреченности. Дождь почти стих, лишь тонкая водяная пыль продолжала висеть в воздухе, пронизанном осенним холодом. За каменным козырьком убежища царила непроглядная тьма. Здесь, под скалой, было сухо, но от этого не теплее. Холод камня пробирался сквозь одежду, вползая в тело, сковывая мышцы, делая каждый вдох неглубоким и осторожным.

Он сидел, поджав колени к груди, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Заплечный мешок лежал у его ног, его слабо ощутимый вес напоминал о скудном содержимом — всё его нынешнее достояние. Рука крепко сжимала рукоять боевого топора, положенного рядом на шершавый камень. Нож лежал на коленях. В полной темноте он осязал их знакомую форму, ощущал вес — они были осязаемой реальностью в мире теней и неопределенности, его единственные верные спутники.

Аккерманские чувства, изощренные и напряженные до предела, сканировали ночь за пределами его убежища. Он слушал не ушами в привычном понимании, а всем телом, каждой клеткой, ловя вибрации земли, изменения в шуме ветра, шелесте мокрой листвы. Даже самые обыденные звуки леса — далекий треск ветки под тяжестью птицы или ночного зверька, тихое падение капель воды с листьев, шепот воздуха между деревьями — казались ему подозрительными, требующими анализа, мгновенного отсева природного от потенциально рукотворного.

Чувство близкого присутствия преследователей, то самое тревожное ощущение, которое заставило его свернуть в низину и искать укрытие, так и не покинуло его полностью. Оно сжалось, отошло на второй план, но все еще тлело где-то на периферии сознания, как тлеющие угли давно угасшего костра. Он не мог быть уверен, что они ушли далеко. Возможно, они знали об этом убежище? Возможно, они прочесывали район методично, и это место — лишь вопрос времени?

Эти мысли не давали покоя, заставляя мозг работать даже в изможденном состоянии. Кто эти люди? Дед Игнат никогда не называл их имен или званий, лишь «королевские ищейки». Были ли это члены Центральной Военной Полиции из внутреннего круга, отвечающие за самые деликатные и грязные поручения Короля? Или какая-то отдельная, засекреченная служба, созданная специально для поиска и устранения Аккерманов, знающих правду? И как они вышли именно на Острог? Возможно, кто-то в деревне все-таки проговорился? Или у них была какая-то иная информация?

Размышления скользили, цепляясь за отрывки знаний из прошлой жизни, за редкие рассказы деда, за его собственные догадки. Система власти за стенами, её одержимость сокрытием правды, страх перед Аккерманами как единственной неподвластной ей силой — всё это складывалось в зловещую картину. Он был опасен для них не из-за какой-то своей вины, а из-за своей природы и из-за своего знания, которое было не просто памятью предков, но знанием из мира, которого здесь никто не знал, мира, где их стены и титаны были лишь историей на страницах комикса.

Время текло бесконечно медленно. Каждый час тянулся, казалось, дольше обычного. Его тело протестовало — затекшие конечности, промокшая и остывшая одежда, голод, который начал назойливо напоминать о себе, как только ослабело напряжение последних часов. Он дотянулся до мешка, осторожно достал кусок вяленого мяса и небольшой, черствый сухарь. Еда казалась почти безвкусной на фоне усталости и нервного истощения, но он заставил себя медленно, тщательно прожевать ее, выжимая из нее каждую крупицу энергии. Каждый калорий сейчас был на вес золота.

Попытка заснуть была бессмысленной. Мозг был в состоянии боевой готовности. Даже когда веки наливались свинцом, а тело хотело рухнуть в забытье, Аккерманский инстинкт или, возможно, постоянный фоновый страх от знания о близкой погоне, дергали его, не давая погрузиться в глубокий сон. Он проваливался в короткие, тревожные полудремы, полные обрывков видений — лица преследователей, размытые тени в лесу, чувство стремительного падения.

При каждом порыве ветра, чуть сильнее обычного шумевшем в кронах деревьев над скалой, Алексей напрягался, полагая, что это может быть шум шагов или голосов, уносимых порывом. Но каждый раз это оказывался лишь лес, дышащий своей жизнью. Охотничий инстинкт подсказывал ему — хищник выжидает. Если преследователи опытны, они знают, что беглец после быстрого рывка обязательно сделает привал, чтобы передохнуть и скрыться под покровом темноты. Возможно, они просто расставили патрули или устроили засады в ключевых точках, терпеливо ожидая утра, когда вести преследование по следам станет легче. Или же они сами нашли себе более комфортное убежище неподалеку и пережидают непогоду, будучи уверенными, что загнали его в ловушку где-то в этом лесном массиве.

Эта неизвестность была самым мучительным. Отсутствие информации рождало множество вариантов, большинство из которых были неутешительными. Его единственное оружие в этой ситуации было знание другого будущего, которое, увы, мало помогало в настоящем, непосредственном противостоянии людям-охотникам в темном лесу. Его знание об УПМ, о природе титанов — это всё инструменты для той борьбы, для которой ему еще предстояло дожить. А чтобы дожить, нужно было пережить эту ночь.

Он осторожно извлек один из зазубренных клинков УПМ из своего мешка. Металл был холодным, его невероятная острота ощущалась даже через ткань, которой он был обернут. Этот клинок был осязаемым доказательством того, что он нес в своем сознании — обломком другого, более технологичного мира, принесенным сюда непонятным образом. Этот кусок металла был гораздо ценнее любого золота или серебра в этих землях. Если бы он только знал, как использовать его силу по-настоящему, как это делали Аккерманы в своих УПМ-схватках из его видений…

Но сейчас это был просто очень хороший клинок, длиннее ножа, но короче меча, тяжелый и непривычный для владения в бою на земле. Однако, если понадобится, он не побоится использовать и его.

С первыми признаками предрассветной синевы на горизонте, еле заметной сквозь ветви деревьев и тучи, напряжение Алексея достигло пика. Скоро взойдет солнце, и охота возобновится, скорее всего, с новой силой. Ему нельзя было оставаться здесь, ждать, пока его найдут. Нужно было двигаться дальше, пока еще царили сумерки, пока его следы снова могло скрывать утреннее влага или роса.

Медленно, болезненно разгибая затекшие конечности, он приготовился покинуть свое ненадежное убежище. Мышцы болели от холода и долгого неподвижного сидения в неудобной позе. Голод снова сжал желудок. Но усталость не отключала, а наоборот, обостряла разум. Ему нужно было выбрать новое направление, новый план. Отходить дальше на север в непроходимые дикие земли? Это самый безопасный путь с точки зрения погони, но и самый суровый с точки зрения выживания. Попытаться прокрасться на юг, ближе к людям, рискуя напороться на другие патрули или города? Это могло бы дать больше возможностей, но и риск был гораздо выше.

Приближающийся рассвет нес с собой не только свет, но и возобновление опасности. Ночь дозора, ночь страха и одиночества подошла к концу. Впереди ждал новый день бегства, неопределенности и борьбы. И единственным, что придавало ему сил выстоять, было жгучее осознание собственной уникальности, тяжести возложенного на него бременем знания и отчаянной, смутной надежды на то, что он не зря оказался здесь, в этом гибнущем мире, со всем грузом своих невероятных воспоминаний и этой странной, преследуемой силы Аккерманов. Он поднялся, прислушиваясь к слабым, просыпающимся звукам утра. Время выходить.