Эхо войны

Глава двадцать пятая

По щекам катится холодная вода, но это пещеры, здесь не может быть дождя. А я думала, что разучилась плакать, Тайл.

Мне хочется биться головой о стену. Только это не поможет.

Мне даны сутки, Тайл. Нужно решать. Но как?…

Нет смысла идти к коменданту, будь он мне хоть муж, хоть учитель, я знаю, что он скажет. «Ты не имеешь права».

« — Меня не интересует, как вы это сделаете. Простой обмен — неужели это не доходит до вашего высокоразвитого мозга, разумные? — безличный голос сочится ядом. — Жизнь за жизнь. Вы приходите к нам, а мы отпускаем — его. Наш контроль совершенен, он может умирать долго и крайне мучительно.

— Все читаете?… Никто не спорит, лучше вас никто не читает в сердцах. Но ВЫ же разумны не меньше! Зачем?!»

Ремо я не скажу никогда. Потому что я знаю, что он скажет, как скажет… И умрет вместе с тобой.

Тайл, я не могу спросить у тебя, но я знаю, что ты бы ответил. Ты не боишься смерти. Когда–то ты давал присягу защищать разумных даже ценой жизни.

Вот только твоей смерти боюсь я… И навряд ли слова могут перевесить причины.

« — Зачем?… — глаза, холодные и чужие, наконец смотрят на меня. — Когда убивали нашу королеву, вы не говорили нам причин!

— Тогда… это была ваша королева?…

— Тогда? — он криво улыбается, взгляд становится жестоким. — Вот она, вся ваша разумность — думать, что все ограничивается одной каменной глыбой посреди звезд! Нет, это было не здесь и не тогда, и нас не первый раз бросают в лед. Но больше не бросят никогда.

«И моя королева будет жить», — это не звучит вслух, но слова нужны далеко не всегда…

— Но вы ведь не т'хор! — я балансирую на самом краю, но по–другому уже не получается. — Тогда почему?! Почему вы истребляете собственный народ?!…

В замороженном взгляде на один миг вместо гнева мелькает печаль.

— Это уже давно не мой народ, а я — т'хор. Тот, кто уходит на Изнанку, остается там навсегда. Поэтому не думайте, что я пожалею вас. Не думайте, что, еще раз насильно поместив в спячку мой народ, отрезав от Изнанки настолько, что даже сейчас нам приходится пробивать точки перемещения там, где слаба материя Лица, вместо того, чтобы перемещаться куда угодно… Да, можете так и передать своим командирам, мы могли это. И скоро сможем вновь — действие артефактов не рассчитано на вечность, уже хотя бы поэтому вы обречены… — размеренный голос бесстрастен и пуст — так же, как пуста Изнанка, с которой он пришел. — Не думайте, что, даже если вам удастся совершить чудо вновь, вы избавитесь и от меня. Когда–то я был одной с вами крови, именно поэтому это невозможно. И у меня хватит сил разбудить мой народ снова.»

Мне хочется биться головой о стену, снова и снова, потому что из этого нет выхода. От правды не помогает ничего, даже слова — слова почитаемого в древности чуть меньше королей служителя. Потому что у каждого правда своя и своя злость.

Жизнь на жизнь. Простой обмен. Несложно понять, зачем ему я. Почему–то он уверен, что «Лед» должен быть здесь — может, оттого, что из разоренного города я бросилась не куда–нибудь, а сюда. «А может, — тоненький шепоток изводит душу мучительной надеждой, — оттого, что действительно знает…» Может, он бросился сюда не только из–за боязни утечки информации, а за тобой… за ним. И, перетряхнув за неполную неделю огромный замок от башен до подвалов, решил, что уж ты–то знаешь…

Если бы… Если бы я была уверена, что действительно не знаю. Но теперь я уже не уверена ни в чем. И в том, что мне снова не начнут приходить сны — тем более. Не мужчинам, которые тогда погибли раньше, чем успели что–либо узнать, а мне. И это — единственный наш шанс, призрачный, как утренний туман над пустыней.

Вот только я не могу, Тайл. Не могу разменять тебя, как младшую фигуру на игральной доске. Потому что действительно стала слишком эмоциональна для вымороженного болванчика с рассудочной душой. И долг наперегонки с чувствами рвут не привыкшую к этому душу на части.

Сутки.

Я не буду думать об этом сейчас, иначе сойду с ума.

Кто–то тронул меня за локоть. Я подняла глаза.

— Фарра, не волнуйтесь так, с ним все будет… хорошо, — Коэни печально улыбается.

— А с кем хорошо не будет? — глухо проговорила я. У нас с тобой внезапно стало много общего, мой солнечный мальчик.

— Что?…

— Послушай… Не терзай себя так. Не думаю, что ты что–то сможешь сделать со всей этой историей с Зимой…

— Я и не думаю… — тихо и неожиданно серьезно сказал он. — Я знаю. Вина — относительное понятие. А нам… Неужели вы в самом деле думаете, что кто–то не может измениться? — он поднял голову и посмотрел мне в глаза взглядом настолько взрослым, что по спине помимо воли пробежал холодок. — Не всегда для этого нужна тысяча лет.

Я застыла, пораженная. Не будь сейчас так важно другое, я бы не поленилась выяснить, намеренно ли меня ткнули носом в собственные слова, или это совпадение.

Он извиняющеся улыбнулся:

— Фарра, сходите, пожалуйста, за доктором Ремо. Он на озере и, судя по всему, забыл часы, а у него обход, — он посмотрел на Тайла. — Я попробую понять, что с ним происходит и смогу ли я что–нибудь сделать. Но это займет время.

— Только, ради Звезды, осторожнее… Это может оказаться слишком опасным.

— Я разберусь, фарра.

Я кивнула и направилась к выходу из пещеры, со странным чувством потери отмечая, что мальчик взрослеет гораздо быстрее, чем мне казалось. Но… юноша–подросток, пусть даже и чрезвычайно одаренный, не сможет перебить контроль такого противника — разве что ослабить. А псионов выше уровнем здесь просто нет.

На берегу лежала аккуратно сложенная стопка одежды. Я набрала воздуха в легкие и крикнула:

— Ремо!!! Вылезай, тебя уже заждались!

Раздался плеск, и соломенная макушка ремена показалась над водой. Отфыркиваясь и встряхиваясь, он выбрался на берег, сунул мне сетку с рыбой и начал одеваться.

— Орие, что случилось? На тебе лица нет. А точнее, оно одного цвета с волосами.

— Пока ничего, — я сжала губы. — Извини, Ремо. Правду сказать не могу, а врать не буду.

И это действительно так. Он ушел, а я осталась. Сидела на каменном берегу и пыталась найти выход там, где была глухая стена.

Из тоннеля с баррикадой, громыхая ведром, показался Зима и медленно пошел к ключу. Измениться… Измениться можно, лишь раскаявшись. И не напоказ, а на самом деле.

Я тихо поднялась и ушла, поскольку в окрестностях тоннеля связист будет болтаться еще долго — я видела его там не раз и не два. Несмотря на то, что Тисса в карауле не стояла, а якобы помогала на раздаче на кухне.

Где–то над горами всходило солнце. Час за часом я бегала по замкнутому кругу госпитальных дел, руки механически выполняли работу, а душу грызла тоска и безысходность. Ремо переглядывался с Коэни, сидевшим, как и обещал, у койки Тайла, и бросал на меня странные взгляды. Я делала вид, что не замечаю ничего.

Около полудня исчез куда–то Лаппо, и мне пришлось взвалить на себя еще и его обязанности по перевязке. А через час он вернулся — бледный, как угодившая в отбеливатель черная простыня, но улыбающийся странной, блуждающей улыбкой.

— Фарра, у меня к вам просьба, — начал он едва слышно, становясь рядом и начиная обрабатывать загноившийся ожог у лежащего без сознания солдата. — В два часа будьте… Вы знаете сеть пещер с северной стороны озера? — я кивнула. — По главной ветке третий тоннель направо, первая пещера. Будьте… где–нибудь поблизости. С чем–нибудь таким… — он неопределенно взмахнул баллончиком антисептика, обрисовывая нечто маленькое и квадратное. Я непонимающе покосилась на баллончик. — Ну… Возьмите шлем, думаю он там. Но, на всякий случай, будьте в своей амуниции, можно без бронежилета, — наконец сказал он, промучившись минуту над попытками обойти запрет достаточно далеко, чтобы его не засек чересчур умный блок.

Я кивнула. Обход мы заканчивали уже вдвоем.

Разнеся обеды, треть из которых заключалась в кормлении с ложечки, я сходила на кухню, взяла ведро, нагрузила его для вида грязной посудой, потом вернулась к своему лежаку и затолкала на дно шлем, прикрыв все теми же звякающими тарелками.

До времени «Х» оставалось еще полчаса, и я успела не только перемыть полведра посуды, но и тщательно осмотреть указанную пещеру. Стены были ровными и гладкими, без ниш и отдушин. Но у самого пола стена, смежная с соседней, крошечной, не пещерой — промоиной, была достаточно тонкой. Немного поработав портативным резаком в густой тени под горизонтальным стенным выступом, я получила более–менее сносную трещину.

Спиной вперед я на четвереньках забралась в узкую промоину. Тщательно проверила, чтобы меня не было видно из коридора, затем надела шлем, включила внешние микрофоны на максимум и прижалась лбом к трещине.

Через десять минут послышались голоса, мелькнул тусклый свет фонаря. А я наконец поняла, что именно имел в виду Лаппо — камеру портативного голографа. И включила запись.

— … И не думай, что сможешь с этим что–нибудь сделать, — холодный голос звучал безразлично, лицо — застывшая маска, как, впрочем, и всегда… А глаза, впервые на моей памяти, живые и беспокойные. — Объект 678–СN.

— И что — сдашь?… — Лаппо смотрел в эти глаза и ухмылялся — криво и зло.

— Уже, — отрезал майор. — И если понадобиться, отволоку на базу собственными руками.

Лаппо скрестил руки на груди, продолжая рассматривать северянина наглыми кошачьими глазами. Кто они друг другу, если обращаются на «ты»?…

— «Отволоку»… Скотина ты, шавка подзаборная, которую только что ногами не пинают, а она и счастлива! Что, выше шестерки подняться не дают?

— Все сказал? — ледяным тоном осведомился майор. — А я–то думал, что лагерную изящную словесность из тебя выбили еще в лаборатории. Или… — он цинично усмехнулся, — понравилось, на второй круг пошел? Так, говорят, там симпатичные мальчики в цене.

— Да уж не потомственная портовая шпана, с молоком матери не впитали, учиться пришлось! — процедил Лаппо. В его глазах вспыхнул опасный огонек. — А что, протезисты и пластические хирурги подешевели?… То–то ни зубы свои не бережешь, ни морду смазливую, неужели у меня одного руки чешутся подправить? Да, и извини, что не узнал сразу — как–то не ожидал увидеть форму вместо драных тряпок — она хотя бы чистая.

Северянин одним неуловимым движением шагнул вперед, сгреб парня за воротник и вздернул на ладонь над полом. Сверкнул глазами, прошипел:

— Зубы? Зубы тебе?!… Да я тебя, кота помойного, завяжу узлом нахрен безо всяких рук. Или под себя хочешь гадить до конца жизни?

— А, вот вылезла наружу и наша изящная словесность. Ланкарские трущобы, оказывается, тоже так просто не выбиваются, — Лаппо зубасто ухмыльнулся, неожиданно легко разжал дрогнувшие на мгновение пальцы и мягко приземлился на каменный пол. — Ладно, признаю, соврал — изменились вы, фарр майор. Глаза у тебя стали совсем отмороженные. Даже на последних стадиях такого не было — это я еще хорошо помню, меня же тогда только приволокли, вполне еще был в своем уме… Объект 667–СЕ. Или у самого с середины цикла провалы в памяти?

— Не твое дело! — процедил сквозь зубы северянин. «Объект?«… Я подкрутила регулятор громкости. Говори, говори, мальчик, знаешь ведь, что на камеру, больше говори, подробнее… — И не думай, что и в этот раз успеешь смыться. Моя группа таких, как ты, шесть лет отлавливала пачками. На базу ты вернешься в любом случае, даже в виде трупа.

— Где меня, как неудавшийся эксперимент, и расщепят на молекулы? А нашу девицу–ватара ты вместе со мной потащишь? — со злым сарказмом поинтересовался парень. — Такой экземпляр шикарный, эти головоногие из лаборатории прыгать будут до потолка — мало того, что вампир, так еще и псион, прямо как ты. Старовата, правда, ей уже за сотню, но что такое сотня для категории «Е»? Вы ведь, псионы, у нас круты безмерно, не то что какая–то несчастная «N». Кстати, а «С» что такое? Неужели и такие, как вы, фарр майор, для головоногих не предел? И есть еще «А» и «В»? Хотя, кого я спрашиваю — шестерок в дела руководства не посвящают, они и существуют–то только для размена… Не пожалели в горячую точку сунуть — вон уже руку–то и разменял.

Ледяные блеклые глаза жутковато блеснули, дернулись губы. Мелькнула в неестественно стремительном движении рука, и Лаппо швырнуло всем телом на стену — от одной только пощечины.

— Скажи спасибо своей второй стадии за целую шею, — северянин цедил слова так, как это мог бы делать тысячетонный айсберг — глухо, холодно и бесцветно. Лаппо медленно поднялся, потирая висок. Я откровенно испугалась за парня. То, что он его провоцирует, чтобы вытянуть информацию, может действительно стоить сломанной шеи. — «С» — это вампиры, если это последнее, что ты хочешь узнать в этой жизни. «А» и «В» законсервированы, как провальные. А что касается девицы… Ты хоть знаешь, безмозглый идиот, чья она жена?

— Нет. Но сдается мне, будь она даже женой Командора Корпуса, и подходи по всем параметрам, всем бы было глубоко начхать. Тем более, что они уже уйму лет вместе не живут.

Я яростно засопела. Ну и какого хрена здесь обсуждается моя личная жизнь?!

Майор едко усмехнулся, явно вспоминая моих «мужей». Скотина!

— Если тебя это утешит, твоя благодетельница не подходит и по гораздо более простой причине. Она не вампир. Откуда ты вообще это взял?

— Как?… — Лаппо совершенно по–крестьянски разинул рот. И я с трудом удержалась от того же самого. — Но она же…

— Я проверял. И не один раз, — северянин раздраженно перебирал пальцами косу и выглядел странно неуверенным. — Я, знаешь ли, тоже в курсе всех этих слухов по ее поводу.

Лаппо захлопнул рот и явно предпочел не развивать дискуссию, дабы случайно не убедить оппонента в обратном. В отличие от него, он имел абсолютно точные сведения на мой счет. Повисло молчание, заполненное странно нервным для северянина бегом пальцев по волосам. А я внезапно, впервые за много недель, прислушалась к себе. Ты стала слишком эмоциональной, — сколькие говорили мне это?…

Что со мной?…

Перед глазами встал сэбэшник с колючими цепкими глазами. Тот самый, что не нашел во мне того, что искал. Вампиры — редкий товар, вампиры–псионы — того реже. Еще сидя в карантине, вампиром я абсолютно точно была. Первого допроса должно было хватить, чтобы первый резидент СБ на нашу голову это заметил. А второй уже не нашел подтверждения… Хотя точно знал, что оно должно быть.

Энергетический дефицит не лечится, не проходит сам и легко распознается. «Но вам не стоит волноваться».

Не стоит волноваться, что я все еще представляю для СБ какую–то ценность?…

Однако, фарр комендант, вы знаете гораздо больше, чем хотите показать. Не за это ли вас начали топить?…

— Слушай, Лиор… — странным тоном начал наконец Лаппо. — Я знаю, ты и по жизни, до того, был скотиной редкостной… профессиональные издержки наемного убийцы и все такое… Но ведь три года на соседних койках, в одном боксе, чтоб его на атомы разнесло… До сих пор помню, как ты орал как резаный, чтобы головоногие не смели трогать твою косу… А самого корежило и ломало так, что на стенку впору лезть. Далась тебе эта коса, тоже мне, классовая гордость, — он криво и совсем невесело усмехнулся. Поднял глаза: — Из–за чего–то ведь ушел ты из этой карательной бригады… Может…

— Я не ушел. Меня ушли, — в безжизненном голосе северянина скользнул тот же странный тон. А во взгляде — почти сожаление. — На–пра–ви–ли… Но это совершенно ничем тебе не поможет. Потому что я теперь солдат. И выполняю приказы. Не говоря уже о том, что мне могут перетряхнуть мозги в любой момент. И… — он прикусил тонкую губу, но все же сказал: — Лучше бы тебе погибнуть здесь. Совет исключительно по старой памяти… хамло ты неуемное.

— Я учту, — серьезно кивнул парень. Встопорщил уши: — Направили… Это куда — следить, как сумасшедших отлавливают? Нашей–то конторе они зачем?

— Дурень ты… — тихо и почти ласково протянул северянин. — Из чего, думаешь, нас собирают? И откуда знают — как?… Что молчишь? — он мотнул головой, будто отметая глупые мысли. Скользнула за спину коса, сверкнула серебром в тусклом свете. — Можно подумать, первый раз, первая планета… Их просто успели вовремя перекрыть. А здесь — нет.

Раздался визгливый сигнал к окончанию смены. Мужчины одновременно вздрогнули, и, не сговариваясь и не прощаясь, торопливо вышли из пещеры.

Я вывалилась из своей промоины с застывшим до боли в каждой мышце телом и ощущением острой нереальности — в голове. Мир продолжает сходить с ума, и я бегу вслед за ним без оглядки.

Я брела по каменным коридорам ничего не замечающей сомнамбулой, пытаясь одним махом осознать то, что поддавалось этому в лучшем случае по частям. Были бы вменяемы все эти сумасшедшие, были бы они в состоянии бороться как следует, не теряя себя…Мои собственные мысли. Значит… Живое оружие уже создают? Действующее, могущее пробивать барьер без вреда для себя… Но не могущее остановить уже нахлынувшую чуму, а значит, еще только начавшее разрабатываться?

Чего же это стоит?

Убийц, уголовников, отребье этого мира, действительно ставят на службу обществу — это ли не мечта, почти утопия… Из них не испорченных душой, таких, как наш чумазый студент, едва ли один на сотню, а перед лицом подобной катастрофы оправданы еще и не настолько грязные методы — такова наша несправедливая и крайне далекая от идеала жизнь.

Но как же противно, боги мои, просто по совести… СБ Центра или смежная, еще более засекреченная контора — разницы нет. Успели перекрыть или нет — но они знали, что здесь происходит. И… использовали провинциальный город в качестве инкубатора для такого необходимого в разработке «оружия» сырья?…

Когда т'хоры окончательно выйдут из–под контроля, зараженные области просто накроют ковровой бомбардировкой из стратосферы. Или весь континент — как успеют. Вместе с нами, запертыми в горах.

Мы могли не слишком беспокоиться о передаче данных в Центр. Там и так все прекрасно знают…

А неприятно, однако, приносить себя в жертву благому делу. Да еще так… пассивно. Я криво усмехнулась. Зато утренний вопрос стоит уже далеко не так остро.

В Бездну все.

В Бездну.

— Атка, ну что ты, как детсадовская! Ну не плачь, ну чего ты…

За поворотом, в тесной нише на расстеленной куртке сидит дочь Ремо и горько рыдает, уткнувшись в узкие ладошки. Римс, горестно сложив брови домиком, сосредоточенно копается в карманах штанов, явно ища платок, и одновременно ломающимся баском пытается пресечь девчачий рев.

Популярное, однако, место для свиданий, этот лабиринт у озера.

— Атка, ну честное слово, я, по–твоему, что, не мужчина?

Атка судорожно кивает сквозь всхлипы:

— Му–мужчина. Но я все ра–равно боюсь, — она поднимает полные слез и обожания глаза. — Римс, ну не лезь никуда, ну пожалуйста… А вдруг тебя убьют? Они знаешь какие стра–страшные? — очередной всхлип прорывается высокой вибрирующей нотой.

— А если придется? — мальчик по–взрослому хмурит брови. — Видела, сколько солдат в лазарете? Может, каждые руки на счету будут.

— Так то если придется! Римс, ну дай мне честное слово, что только если никого больше не останется…

Под ногой поддался и с противным скрежетом вылетел из–под подошвы мелкий камешек. Дети насторожили уши, а через мгновение, почуяв чье–то присутствие, вскочили и кинулись вглубь запутанных переходов, только пятки засверкали. Я бросилась следом — еще заблудятся или покалечатся в темноте, буду потом виноватой…

Куда там… Куда уж силовику в чуть ли не полной амуниции угнаться за двумя котятами по узким коридорам… Ну хорошо, за одним котенком. И одной ящеркой.

Я остановилась, переводя дух и оглядываясь. Судя по скорости, не первый раз они здесь, выберутся. Как бы самой не застрять…

Услышав голоса на обратном пути, я уже почти не удивилась. Это все–таки место и день свиданий.

Они сидели на берегу ключа, другого, затерянного в дальнем углу лабиринта, почти ядовитого — в воде было слишком много серы. И — уже — молчали.

Двое юношей, и на самом деле, совсем невелика у них разница в годах. Может, поэтому. Может быть.

Две светлых макушки, различаемых только оттенком.

Никто не обратил внимания, тогда, наступая смерти на горло в приполярных болотах, как тих стал наш связист. А я, впервые, соотнесла две потери тех времен. Может. Может быть.

И какая, на самом деле, разница, кто погиб — живой друг детских лет или дар, сопровождающий с рождения. Твой мир рушится одинаково, хотя я и не понимаю, почему меня вдруг потянуло на сентиментальность.

Зато понимаю, почему их потянуло — друг к другу. И знала это, знала, что так будет, еще тогда — сидя на промерзшей земле, с отравленной иференом головой, глядя на то, как жмутся друг к другу двое мальчишек… будто прячась от холода, только не того, что снаружи, а того, что внутри.

Белокурый юноша, почти мальчик, держит твою руку в своих узких ладонях, гладит пальцы и что–то шепчет. И ты не замечаешь, что плачешь.

Вот только он маг, он видит все…

По бледному лицу скользят тени, по коже — редкие соленые капли. Он обнимает тебя, прижимает к плечу растрепанную голову, гладит по тонким серебряным волосам, как ребенка. Будто старше — он. И сильнее.

Ты цепляешься за него, как за последнюю соломинку, прижимаешь к себе хрупкое тело и, кажется, впервые за всю жизнь рыдаешь на чьем–то плече. Не сознавая, что ты — это и есть то, что дает ему силу.

Он перевернет вверх ногами мир ради того, кого любит.

Вы разные. Настолько, что не должны иметь ничего общего.

Снежинка, прекрасная, но колкая, жесткая и холодная… И такая же хрупкая.

Тонкий, стелющийся по земле побег, который так легко согнуть, но разорвать невозможно. Беспомощный на земле, но по подставленной руке взбирающийся к небесам.

Черт с тобой, Зима. Ты стал для него этой рукой.

И за это я тебя прощаю.

До госпиталя я добралась за два часа до заката. И молилась. За всех.

За всех тех, кому, милостью и провиденьем богов, не суждено дожить до осознания предательства. И в тысячу раз сильнее — за тех, кто, напрягая последние силы, доживет, надеясь.

Взревела тревожная сирена, избавляя мозг от ненужных переживаний. Вся амуниция и так была на мне, оставалась только добежать до бронежилета и затянуть пряжки. И, пожалуй, сунуть сонному коменданту в руки чип от голографа со словами: «Только не потеряйте, ради богов».

В общей пещере царил хаос. Бурлящий приказами эфир сбивал с толку, и больше трети солдат топтались на месте, не понимая, куда бежать и что делать. Прочие же растекались в двух совершенно противоположных направлениях, внося во всеобщий бедлам свою лепту.

Я потрусила вслед за теми, кто бежал к тоннелю с баррикадой — где–где, а там не бывает лишних солдат — и еще успела увидеть, как срабатывают установленные накануне ловушки: волной огня, заливающей пространство между двумя баррикадами. Она полыхала восемь минут, пока заваливали до конца внутреннюю баррикаду.

Пол вздрогнул. Раздался скрежет — падали сваренные между собой контейнеры, раздираемые когтями. Через щели у потолка и стен начала просачиваться едкая зеленоватая взвесь.

Передние ряды напряглись — еще с четверть часа, и т'хоры примутся за внутреннюю баррикаду. Мягко защелкали предохранители, в эфире пробежала цепочка команд.

За баррикадой завозились. В щели между стеной и ящиком мелькнул черный коготь, криво расцарапал металлическую стенку и упал, обрубленный десантным ножом под корень. Зеленая взвесь стала гуще, и без того заполнив весь тоннель. Невидимый офицер крыл матом солдата за сработавшие рефлексы. Неторопливое, почти задумчивое царапанье и скрежет возобновились.

Под ложечкой поселился противный скользкий комок. Что за дрянь они там готовят?…

Солдаты заволновались.

Внезапно меня схватил за локоть сержант, неизвестно как выловив в этой напряженной массе. Махнул рукой куда–то в глубину пещер и потащил за собой:

— Шевели копытами, Морровер, галопом, галопом! У нас с тобой дела покруче будут!

— Там что, тоже прорыв?!

— Прорыв–шморыв!… И один, и второй, и Бездна с небесами! — яростно, но непонятно прорычал сержант на бегу. — Там весь лазарет в крови и соплях! Не видела, что ли?!…

Мы пронеслись мимо лазарета, — мелькнули на секунду ряды окровавленных солдат, которых не было еще полчаса назад. Метались врачи и санитары в тщетной попытке разорваться надвое, а лучше — натрое, с залитыми кровью халатами и тихой паникой в глазах.

Кровь?… Не ожоги?

— Разведчики кого–то за собой приволокли, — ответил, не оборачиваясь, на мои мысли сержант. Зло тряхнул стриженой головой: — Нам сейчас этой хрени еще не хватало для полной задницы!

Мы вылетели в короткий коридор, которым кончалась главная пещера и начинались высоченные естественные залы с частоколом сталагнатов. Я крепче сжала приклад и выругалась сквозь зубы.

Солдат здесь было мало, зато много было пещерных плакальщиц — жутких сгорбленных тварей в треть моего роста, с выпученными белесыми шарами вместо глаз в половину плоских морд, длинными костлявыми лапами, свисающими ниже колен, и серповидными когтями, царапающими землю.

Победно взвыв при виде столь обильной добычи, они рванулись вперед, подпрыгивая на коротких кривых ногах больше чем на два локтя вверх.

Задерганные т'хорами солдаты отреагировали машинально — слаженной пальбой плазмой, что и стоило не меньше чем десятку здоровья, а одному–двум — и жизни. Мелкие, стремительные и слишком маневренные цели с легкостью уклонялись от тяжелых, редких и низкоскоростных зарядов. Пока над строем не прокатились щелчки переключателей режимов, первая волна уже успела перемахнуть середину зала и вцепиться в ноги солдат, а кому слишком не повезло — допрыгнуть немного выше.

Под сводами пещеры заметались вопли — уже соланские. Те, кого послали сюда, не носили «чешуи» — только бронежилеты, и у половины загнутые внутрь когти пропарывали ноги насквозь.

Я обежала стоявшего впереди парня, медленно оседающего на пол, хватаясь за пах, до боли в пальцах вцепилась в скалящуюся игольчатыми зубами морду, уже примеривающуюся к животу, и рванула в сторону, сворачивая шею. И тут же вскинула «мать», нащупывая курок.

Вторая волна пошла следом, не делая пауз. Загрохотали очереди, разрывая круглые тела с обвислыми животами в клочья. Заметалось эхо, а я начала молиться, чтобы от стрельбы не случилось обвала.

Их было много — целая стая, и далеко не всех удавалось выкосить даже шквальным огнем. Те, кто прорывался, с голодным остервенением кидались на солдат, стараясь воткнуть когти как можно выше.

Под ноги упала пустая обойма. Я торопливо запихивала в гнездо новую, пытаясь пинком отшвырнуть подскочившую за время заминки тварь.

Фарра! Вы меня слышите?!

Голос в голове раздался так внезапно, что обойма соскользнула и отправилась вслед за первой, а плакальщица извернулась и всадила коготь мне в бедро над коленом.

— Твою мать!!! — рыкнула я, схватила тощую лапу и с размаху швырнула тварь на стену, выдергивая неглубоко засевший коготь. Все, хана «пузырю».

Брешью в обороне мгновенно воспользовались еще с полдесятка плакальщиц. Ближайший солдат нашел время развернуться и полоснуть очередью и «моих», пока я наконец не перезарядилась.

Снова рявкнула «мать», засвистели пули, и я попыталась настроиться на волну, одновременно не выпуская из виду ближайшие десять шагов.

В глазах начало двоиться.

Фарра, вы можете сейчас прийти в лазарет?

Коэни, ты сдурел? Какой лазарет?! Тут и так солдат в два раза меньше, чем нужно!

Фарра, он умирает.

Сердце ухнуло. Дрогнули руки, очередь едва не прошла мимо цели. Сутки. Но ведь сутки еще не прошли, провались он в Бездну!!

Десять минут назад внезапно начали падать все жизненные показатели, никто не может понять, почему. Прибыло столько раненых, за этой суматохой вообще чудо, что заметили. Фарра… тут столько тяжелых, которые без срочной реанимации умрут, что даже доктор Точе не может вырваться. Я думал, может, вы захотите быть…

Я буду, Коэни. Постараюсь успеть…

Он отключился.

А я взревела раненым зверем, отшвырнув прикладом снова подобравшуюся слишком близко тварь и проломив череп еще одной. Звезда моя, да что же это за жизнь у нас такая! Когда в десяти шагах от врача умирает его собственный брат, а тот не может даже подойти, лихорадочно спасая чужие жизни! Потому что у него — присяга. Когда на другом конце пещер умирает друг, а я не могу даже попрощаться, потому что у меня — все та же гребаная присяга!!!

Я стиснула зубы, палец яростно надавил на курок.

А провались ты в Бездну, такая жизнь!

Спустя полчаса в отупевшем от бесконечной стрельбы мозгу окончательно перемешался отраженный пещерным эхом грохот, вопли раненых и вой плакальщиц. Стаю частью расстреляли, частью обратили в бегство, и теперь мы сновали по залу, отлавливая тех, кто затаился в нишах и за сталагнатами.

Я вырвалась оттуда при первой возможности — когда позволила совесть. Прибежала в маленькую пещеру, мысленно готовясь услышать о том, что опоздала.

Коэни встретил меня у койки, медленно, будто во сне, стягивая окровавленные перчатки. Повел большими печальными глазами:

— Знаете, фарра… Это странно, но все в порядке. Уже. И я снова не знаю, почему.

Я впилась взглядом в такое знакомое лицо, встрепанные золотые волосы, жадно, до боли, и почувствовала, как возвращается и начинает биться провалившееся, должно быть, в саму Бездну сердце.

Я знаю, что это. Это демонстрация сил, и предупреждение — мне и только мне.

— А что… там? У баррикады.

— Раненые, но убитых почти нет. Т'хоры разворотили обе баррикады, немного пошумели и ушли — почти как в прошлый раз. Как–то странно все это…

Это–то как раз не странно. Разведка и изматывание противника — нет резона терять на этом слишком много воинов.

— Знаете, фарра, через пару часов здесь станет полегче. Я постараюсь все же разобраться, что с ним происходит. Может…

— Спасибо, Коэни, — я слабо улыбнулась. — Но не изматывай себя слишком сильно.

Тем более, что это все равно не поможет…

Я дотащилась до своего лежака, устало стянула бронежилет, скинула перчатки и кобуру. Закатала побуревшую от крови штанину, с трудом отдирая прилипшую ткань, прыснула антисептиком и кое–как перевязала.

Жить буду, и черт с ним, что недолго. Хватит с меня такой жизни.

«А с остальных — хватит?…» — тонкий шепоток снова тревожит душу. Добро бы решала за себя — за других ведь решаю… Предательство доверившихся — как ни посмотри. Да только по масштабу разное предательство…

И это тупик. Как на него ни посмотри.

— И что творится на этом свете, пока я его не вижу? — вдруг поинтересовался комендант, до этого молча прислушивавшийся к беготне и крикам в соседних «палатах». Я вкратце обрисовала ситуацию. Поколебалась, но спросила:

— Как вы?

— Терпимо, — он сел, уже гораздо увереннее, чем вчера. — Хотя командование прямо сейчас не приму, — и без всякой связи добавил: — Ты что, снова нарвалась на неприятности?

— Да нет, ерунда. Даже шить не надо, — отмахнулась я, машинально складывая амуницию у лежака.

— Я не о том, — он протянул руку, нашарил скальный выступ, ухватился и, поморщившись, начал медленно подниматься. — Толку от тебя там, — он кивнул на другие пещеры, — все равно никакого, так что пошли, прогуляемся. Потому что меня все чаще посещает ощущение, что вместе с глазами я лишился заодно и ног.

— Сомневаюсь, что вам это сейчас полезно, — отрезала я, но поднялась следом. Подхватила под локоть: — Будете себя так вести, пойду и скажу Ремо.

— Если не ошибаюсь, он сейчас очень занят, — с нескрываемым сарказмом сообщил комендант. — От пары шагов я не развалюсь, Птар поводил меня тут немного.

— И далеко вы ушли, фарр Торрили? — ядовито поинтересовалась я.

— Достаточно. Так что… пойдемте, фарра Морровер, — чужая рука тяжело опустилась мне на плечо. — И, Орие… — он криво улыбнулся, — смею надеяться, ты прекрасно знаешь, как меня зовут. «Раз мы так долго и продуктивно знакомы».

Я вздохнула и придержала его за пояс, когда мужчина неловко качнулся, делая первый шаг.

— Ну и зараза же ты… Этан, — я сжала губы. В конце–то концов, он сам этого хотел. Сам, сам виноват. — Хорошо, я знаю одно место, где, похоже, свидания устраивает половина форта.

Мы медленно пошли к выходу, провожаемые удивленными взглядами. Странная из нас была пара — я хромала, комендант и вовсе шатался, как лист на ветру, спасаемый от падения только тем, что намертво вцепился мне в плечо. У меня было огромное подозрение, что, если бы не приличия, собственное мужское эго и наши сложные отношения, он бы с удовольствием повис на мне окончательно. А с еще большим удовольствием вообще остался бы под одеялом.

Мы медленно доковыляли до выхода из пещеры и начали спускаться к озеру. В середине пути, чувствуя, как напрягается под пальцами его спина, я все же поняла, что кого–то переоценила — его, себя или дорогу. Судя по ругательствам, которые комендант бормотал под нос каждый раз, как спотыкался или поскальзывался — то есть постоянно, так и было.

— Ну? — прервал он наконец затянувшееся молчание.

— Что «ну»? — угрюмо поинтересовалась я, в очередной раз ловя его сзади за ремень.

— Чем ты себя изводишь до такой степени? — требовательно произнес он. В тоне привычно прорезались приказные нотки. Я сжала губы в нитку. А то я не знаю, что вы скажете, фарр комендант… что ты скажешь, учитель мой.

— … А вы… ты думаешь осчастливить меня мудрым советом? — у меня вырвался нервный смешок. — Тогда скажи: как предавать лучше — по уму или по сердцу? Потому что я не знаю.

Странно, но он задумался. Мы наконец дошли до лабиринта и я завернула в ближайшую же пещеру. Ну и куда ему, боги мои, вообще ходить? Дубина упертая.

Только начав расстегивать куртку, я увидела, что он делает то же самое.

— Не надо, я свою постелю. Еще простуды вам… тебе не хватало для полного комплекта.

— Кто из нас здесь мужчина? — он криво усмехнулся и сбросил куртку на каменный пол. Наклонился, на ощупь расправляя складки. — Бросай свою сверху, если так хочешь.

Я постелила и уселась сверху. Комендант медленно, все еще неуверенно, опустился рядом. И неожиданно серьезно сказал:

— Не предавай. Если сможешь — не предавай никогда. Даже если это меньшее зло.

— Вопрос, к сожалению, стоит не так, — я скривила губы. — Вопрос стоит — что именно предать. Кого предать… Всех или одного.

— Одного… кого? — тихо спросил он. Я сказала. Он внезапно улыбнулся — по–настоящему, как улыбаются те, кто уверен, что все в их жизни идет прекрасно. — У нас с тобой все традиционно — ты опять меня убьешь. Только опосредованно и с кучей народа заодно.

— Что?…

— Скажи честно, ты ведь все уже решила? — я кивнула, забыв, что он меня не видит. — Я не умею переубеждать. Но скажи хотя бы, в чем дело.

Я поколебалась, но все рассказала. В глухой надежде, что чего–то не знаю…

Он замолчал надолго. Из–за повязки не так просто понять, что выражает его лицо, но когда он не хочет, чтобы это увидели, это сделать невозможно вовсе.

— Это очень странный вопрос… И я не хочу, чтобы ты шла на самоубийство. Не говоря уже обо всех прочих доводах, — его пальцы переплелись. — Но… Один раз, один–единственный раз, я, как ты выражаешься, «предал доверившегося», потому что так нужно было моей богине. То самое меньшее зло. Я сделал то, что она хотела, но после этого отвернулся от нее — навсегда. Иначе сошел бы, наверное, с ума. Поэтому… — он замолчал. — Тебе решать.

— Кого?… — тихо спросила я.

Дрогнули губы, и тут же застыли, сжавшись.

— Тебе не нужно это знать. Совсем не нужно.

Укололо сердце, болезненно и тягуче. Руки дернулись, схватили мужчину за воротник, тряхнули в странном, нелепом порыве:

— Кого?!

— … Сыновей, — наконец тихо шепнул он. — Наших сыновей.

Он гладит мои руки, судорожно сжавшиеся на воротнике рубашки:

— За это ты меня и убила. И была, в общем–то, права. Еще раз хочешь?

— С тебя хватит и того, что все–таки пошел к ней на поклон, из–за меня. Во искупление вины, так ведь?… Вот уж ирония судьбы… — я выдернула руки, сложила на коленях. — Чего еще я не знаю?… Да, кстати, и куда внезапно делся мой энергодефицит?

— Не внезапно, а уже давно, — комендант пожал плечами. — Еще когда в первый раз…лечили. Дефектные энергетические потоки мешают при передаче, так что это исправили… бесплатно.

— Бесплатно, значит, — сощурившись, я посмотрела на него. — Скажите–ка, фарр, вы знали, чем это мне грозило?

— Скажем так… — он помолчал. — Единственной альтернативой было бы тебя убить — закономерная участь тех, кто слишком много знает. В СБ из тебя бы все вытрясли в течение суток. И — да, я знаю, что несколько последних лет она собирает вампиров под любыми предлогами. Не знаю, правда, зачем, но… скажем так, я имел неосторожность не слишком корректно выразиться, когда пять лет назад мне предложили предоставить форт под некоторые нужды правительства.

— И поэтому…

— И поэтому, — твердо проговорил он. — Больше в своей жизни — ни в одной из них — я не собираюсь участвовать ни в каких предприятиях, даже правительственных, которые потом будут камнем висеть на моей совести. Лучше каторга.

Опять, как и много раз до этого, я ощущаю себя дурой. И снова понимаю, что не знаю ни этого мужчину, ни себя. И — да, я решила. И если это будет самоубийство, то кое–кого я утащу за собой, даже если придется разрывать чужое чешуйчатое горло зубами.

Мы просидели в сырой пещере еще час. Просто потому, что я не хотела оставаться одна. Говорили о ерунде, и он действительно не пытался отговаривать, хотя — и это было видно — хотелось. Обжегшись один раз так, что хватило с верхом, он зарекся советовать вообще что бы то ни было.

За полчаса до срока я пришла прощаться. Кто кого — уже, в общем–то, не важно, ведь с тобой, Тайл, мы не увидимся больше никогда.

И поэтому, когда мне навстречу вылетает радостно улыбающийся Отшельник, я просто улыбаюсь в ответ.

— Фарра, фарра, — теребит меня за рукав мальчик. — Получилось!

— Что?…

— У меня — получилось! Он очнулся!

Я оседаю на пол с ухнувшим куда–то глубоко–глубоко сердцем.

И понимаю — это и есть счастье.