Эхо войны

Глава шестнадцатая.

Четыре шага вдоль, три — поперек. Палата похожа на конуру, такая же большая. Ремо снял с моего лица замусоленные бинты и что–то там колдует в соседней комнате.

Дверь открывается стремительно, без стука и прочих церемоний. Я оборачиваюсь на звук и подслеповато щурюсь. А вошедший застывает, будто влетев с размаху в стену. Криво улыбаюсь:

— Здравствуйте, комендант.

Я выдергиваю из–под куртки жесткий футляр и протягиваю мужчине, все так же стоящему на пороге:

— Экспедиция была удачной.

Он протягивает руку, глядя почему–то на грязные бинты, перетягивающие мои пальцы. Недоуменно кривит губы:

— Удачной?…

— Я привезла то, за чем меня посылали, разве нет?…

— Вы что, не видели себя в зеркале? — резко перебил он.

— Видела. И?…

— И вы считаете это удачей? — комендант рассматривал меня с брезгливым удивлением исследователя, которого в очередной раз неприятно поразила природа. — Вы сознательно притворяетесь святой или действительно блаженная?

— Да, я действительно считаю это удачей, — я посмотрела него. — Я жива. У меня на месте все конечности, а внутренности там, где им и положено — внутри. Я не лишилась глаз, и вполне удовлетворительно слышу одним ухом. Вы считаете, что мне не повезло?

— Куда вы вляпались? — вопросом на вопрос ответил он.

— Туда, где в дополнение к тому, чего уже нет, могла потерять все остальное. Разве вы не знали, что не бывает сокровищ без охраны?

Моей иронии он не понял.

— Тогда какого дьявола вы полезли на рожон?! Я не просил доставать эти «сокровища» любой ценой! Эта ваша идиотская идея…

— А. Теперь поняла, — прервала я его тираду. — Нет, я не собираюсь предъявлять вам счет за лечение, устные или письменные претензии, взывать к вашей совести или вымогать свою долю из того состояния, что стоят эти кубики, поскольку вы действительно меня ни о чем не просили. Я даже не собираюсь обременять ваше достойное учреждение своим сомнительным внешним видом — вы этого явно не хотите. Не волнуйтесь, я уеду в город. Там неплохие врачи — слух должны восстановить полностью. Впрочем, думаю, вам это неинтересно. Отчет о поездке будет у вас завтра вечером. Всего хорошего.

Я встала и пошла в соседнюю комнату. Добравшись до двери и не услышав щелчка замка, я обернулась.

— Вы можете ходить? — комендант все еще был здесь.

— Да, — я равнодушно пожала плечами. — Более того, я могу бегать. При необходимости — быстро.

— У вас, — он бросил короткий взгляд на мои руки, — только лицо в таком состоянии?

— У меня, — я сунула руки в карманы, — в таком состоянии все, но я еще вполне способна держать ружье и нажимать на курок. Только вас это не касается, поскольку я здесь больше не работаю.

— Для этого вам еще необходимо получить мою подпись и свои документы.

— Зачем?… Меня уволили еще месяц назад. Ваша подпись и документы у меня на руках.

— Приказ был отменен.

— Думаю, я вполне могу проигнорировать этот факт, — мягко заметила я. — Я сделала то, что считала правильным по отношению к этому месту, сделала все, что могла. На этом и расстанемся, ко всеобщему удовольствию. Вы же понимаете, что я, как ватар, не нуждаюсь в ритуальных плясках хорошего тона. Вы знаете, что не хотите меня видеть, и я знаю это же. Я сделаю вид, что не знаю об отмене приказа, вы сделаете вид, будто никогда его не отменяли.

Я нажала на кнопку двери и вышла. Нашла Ремо и попросила вернуть, наконец, эту чертову повязку мне на лицо.

Бросая вещи в так до конца и не распакованный месяц назад рюкзак, я задавала себе один вопрос: «Почему?». Не хотела уезжать, а поди ж ты… Придется уехать. Почему придется?…

Потому что не хочу я видеть такие глаза больше никогда. Так и никак иначе.

Но далеко не уеду, это точно. По крайней мере, пока. Потом, конечно, нужно будет съездить на Солярику — если как следует потрясти папеньку, можно извлечь достаточно кредитов, чтобы хватило на хорошую клинику и хорошую пластику хотя бы лица, ладно уже тело. Пугаться перестанут — и на том спасибо.

Впрочем, сейчас это вообще дело десятое, если не двадцатое. Отлежаться недельку в городской больнице — и хватит вам.

Я поставила набитый рюкзак на кровать, села на нее сама и начала составлять рапорты. Отписку в две строки — сержанту, художественное послание, обильно политое ядом — для Беса, сухую казенную канцелярщину — коменданту. И — полное тревоги и сомнений письмо ушло в аналитический отдел Корпуса. После долгих колебаний его копия отправилось в столичную Академию.

Ядовитые жуки с равной вероятностью могли оказаться как обычным роевым полуразумом, так подействовавшим на меня лишь из–за численного превосходства, так и чем–то гораздо более опасным. В любом случае, они нуждались в одном — уничтожении, и побыстрее. Как это сделать силами провинциального форта — вопрос даже для меня, и, кроме трех десятков устойчивых к ментальному воздействию силовиков Корпуса в качественной броне и с плазменными пушками, в голову не приходило ничего.

Беса видеть не слишком хотелось, Тиссу — еще меньше, но ремонт за время моего отсутствия оккупировал административный этаж, захватив половину локальных сетей. В конце концов я вызвала Лаппо и, с видом умирающей разлегшись на кровати прямо в сапогах, бросила считыватель с отчетом ему.

Он фыркнул, весело блеснув глазами, и протянул, явно кого–то передразнивая:

— Ради вас, фарра, все что угодно. У счетовода в приемной сидит така–а–ая дама…

— Осторожно. Если она всерьез обратит на тебя свое венценосное внимание, мы тебя больше не увидим. В ближайшую неделю точно.

— Учту. В крайнем случае буду молить о снисхождении к ослабленному тяжелыми испытаниями организму, — он улыбнулся, широко, беззаботно. Сверкнули смехом черные глаза, заиграли ямочки на щеках.

— Ну… Как ты?…

— Все хорошо, — он успокаивающе качнул головой. — Спасибо, фарра.

— Скажи… — теперь, когда основным вопросом перестал быть: «Выживем ли мы?», я смогла вспомнить и о других. И осторожно спросила: — Ты помнишь… У тебя есть провалы в памяти?

— Есть. И много, — он помрачнел на глазах. От беззаботной мордашки не осталось следа — внезапно стало заметно, что ему уже за семьдесят. — Я, знаете ли, был очень удивлен, узнав здесь, какой идет год.

Он поднял на меня внимательный взгляд.

— Что–то мне подсказывает, — смешок, — что вы знаете — или догадываетесь, что за амнистия у меня была. Увы, сами понимаете, не могу ничего сказать прямым текстом. Но так иногда хочется сделать пакость в ответ на испоганенную жизнь, чтобы взялся за них хоть кто–то… Вы, фарра, несмотря на свой Корпус и на свое же поведение, все же…

— Ватар? — подсказала я.

— … порядочны, как ни странно. И, возможно, даже та, кто сможет сделать хоть что–то…

— Навряд ли, — я покачала головой.

— В мире каждый день происходит масса невероятных вещей, и я тому пример, — он печально улыбнулся. — Вы знаете, фарра, что я помню очень хорошо? Среди нас было очень много… Все мы были заключенными. Бывшими.

Он коротко поклонился и бесшумно направился к выходу.

Я проводила его глазами и вздохнула. Вот и кто бы мне сказал в середине лета, что до сих пор этот парень останется для меня одним большим черным знаком вопроса. Вопроса о том, не станет ли он тем, что уничтожит нас — самим фактом своего присутствия на территории форта.

Слишком серьезными структурами от него несло.

Я встала и начала собираться в амбулаторию. Тот факт, что мне нужно лежать в больнице, а не шляться по казарме, полностью игнорировать пока не получалось. Выглянув в окно, я рассчитывала всего лишь уточнить погоду, но получила гораздо больше: во дворе, подняв лицо к солнцу, со стеклянными глазами стоял комендант.

Узнал точную стоимость пресловутого ящичка, по лицу видно.

Я отвернулась от окна и осела обратно на кровать, решив переждать, поскольку Торрили мне видеть не хотелось тем более.

Впрочем, небесам на мои ожидания было плевать с высокой колокольни — через десять минут он зашел в казармы сам. Подошел к койке, остановился и навис надо мной мрачной встрепанной тенью.

— Сколько кредитов вам нужно? — начал он без предисловий.

— Мне кредитов не нужно, — я скосила глаза в его сторону. — Если не ошибаюсь, я это уже говорила.

— Чтобы восстановить лицо и все прочее, я имею в виду, — хмуро уточнил он.

— На «лицо и все прочее» вполне хватит состояния моего отца, — я перевела взгляд на потолок. — Не беспокойтесь.

— Лжете, — отрезал комендант. — Во–первых, ваша семья не настолько богата. А во–вторых… — он выразительно хмыкнул.

— Ну хорошо, — я притворно вздохнула. — Восстановить кожу в прежнем объеме мне смогут в лучшем случае если через несколько лет, и выглядеть она будет как лоскутное одеяло. Именно эти душераздирающие факты вы хотели услышать?… Вот только зачем?

— Я не хочу, чтобы вы являлись мне в кошмарах.

— Боюсь, вы просто не хотите, чтобы совесть разговаривала с вами моим голосом. Полноте, неужели она замечает мерзких служителей прогнившего культа?

— Разве вы не обижены?… — он странно посмотрел на меня. — Не обижены на Звезду? Ведь она не защитила вас.

— Если кому–то покровительствует Смерть, это не означает, что он никогда не умрет, а если Жизнь — что он будет жить вечно, что, как вы могли заметить, одно и то же. Обижаться на Звезду — то же самое, что обижаться на солнце, потому что оно слишком жарко светит, или на дождь, потому что он льет на голову. Или на Смерть — потому что она забирает… — я осеклась на середине фразы, пораженная одной очень, очень простой мыслью, и с почти суеверным ужасом посмотрела на того, кого весь форт бездумно прозвал Мертвяком.

Очевидно, природа моего озарения была видна невооруженным глазом, потому что его лицо пошло пятнами, а потом комендант вздернул меня с кровати за локоть, больно вывернув руку, и выволок из казармы.

Отпустил меня он, только захлопнув за нами дверь своего кабинета.

— Если вы проговоритесь хоть одной живой душе, — прошипел он на одном дыхании, — моя совесть будет говорить совершенно по другому поводу.

Его голос напряженно вибрировал, еще немного — и он сорвется. Безумные глаза, побелевшие губы… Звезда моя, как же он боится…

— Не надо, — тихо проговорила я, осторожно коснувшись его рукава. — Я никому не скажу…

Он не ответил, часто дыша сквозь стиснутые зубы, закрыв глаза.

Что нужно было потерять, чтобы… Нет, кого потерять.

Как же все просто в этом мире… коллега. Мы примитивны, как геометрические фигуры на рисунке ребенка. И желаний, мотивов и стремлений у нас не больше, чем у этих фигур — граней.

Любовь, ненависть и обида — нет чувств сильнее, особенно для тех, кто служит Смерти. В прочем они ущербны, болванчики с замороженным взглядом и — вот оксюморон — рассудочной душой…

— Кому понравится видеть собственное отражение, вышедшее из зеркала, — услышала я собственный голос. — То самое, из–за которого хотелось разбить зеркало вдребезги… Прошу, не стоит добивать меня. Скажите, что вы не вампир. Я же никогда не смогу оскорблять саму себя в мужском обличье.

— Идиотка! — крикнул он и отвернулся. Жалобно хрустнула в судорожно сжатых пальцах карта–ключ от двери.

— Сноб. Как минимум, — я присела на край стола и скрестила руки на груди. — И попробуйте только сказать, что все это — не малодушие, в просторечии прозываемом трусостью, раз уж дали мне возможность оскорблять вас со спокойной совестью.

Он не ответил, пустыми глазами глядя в окно. На пол упала карта–ключ, сломанная пополам.

Вот так… Я ведь тоже болванчик с холодной рассудочной душой, поэтому спасать того, кто этого страстно не хочет… В Бездну это все. Гордому противятся сами боги, куда уж мне.

— Прощайте, — я пересекла комнату в два шага, потянулась к двери и замерла от одного слова:

— Почему?…

Я обернулась и приподняла брови.

— Мне показалось, или здесь не нуждаются в моих услугах?… Что еще мне здесь делать? — слова срывались с губ, резкие до грубости, и именно это заставило остановиться. Я склонила голову в полупоклоне: — Прошу прощения. Мои слова и действия недопустимы для ватара, — я подняла глаза. — Поэтому мое нахождение на этой должности и не имеет смысла.

— Идите сюда, — комендант требовательно протянул ко мне руку, опустив голову, прикрыв тусклые глаза. Волосы длинными встрепанными прядями закрыли лицо.

Видимо, я шла медленно. Видимо, он боялся передумать. Потому что сам шагнул мне навстречу, стремительно, как делает бросок змея. На лоб неожиданной тяжестью опустилась чужая рука.

— Да, я трус, — с нажимом процедил мужчина. — Я действительно боюсь, что вы будите сниться мне всю оставшуюся жизнь.

Мир покачнулся, и пол стремительно ринулся навстречу.

Первая мысль была о том, что комендант уже дошел и до попытки умышленного убийства. Вторая — о том, что лучше бы он довел ее до конца.

Тело казалось стеклянной игрушкой в сетке трещин. Движение — и оно рассыплется в колкую труху.

Невыносимо зудела кожа, у затылка пульсировала практически незаметной на фоне остального болью шишка. Я открыла глаза и осторожно повернула голову, автоматически пытаясь почесать руки сквозь бинты.

Я сидела в кресле в приемной. Секретарши не было, поэтому вставать я не спешила, боясь, что со мной действительно что–то по–крупному не в порядке — слишком странно вел себя организм.

Пытаясь почесать попеременно шею, лоб и подбородок, я окончательно сбила бинты. Наматывать их обратно было делом муторным и нудным, которое я охотно передоверяла Ремо, но и хождение в «естественном» виде по коридорам нельзя считать гуманным по отношению к окружающим.

Я вытащила из нагрудного кармана зеркальце и увидела свое отражение.

Зеркальный кружок выскользнул из пальцев и с жалобным звоном упал на пол, расколовшись пополам.

Я осторожно наклонилась и посмотрела в разлетевшиеся половинки. Нет, не галлюцинация. Это действительно мое лицо, то, что было у меня раньше… С тонкими, почти неразличимыми ниточками шрамов. Единственное доказательство, что это действительно было…

Я принялась остервенело сдирать бинты с шеи, с рук… Даже закатала штанину — просто чтобы убедиться, на сколько хватило моего счастья.

Дальше все очень просто. И очень сложно. Поэтому я поднялась и пошла в амбулаторию.

Как выяснилось, я тоже трусиха.

На лице Ремо был написан шок. На немой вопрос я лишь развела руками: я действительно не знала, как это объяснить. Правда, скорее с моральной, чем с физической точки зрения.

Впрочем, все это уже не имеет значения. Я с улыбкой выслушала поздравления и заглянула к тем, кому повезло явно меньше.

У кровати Зимы, сжав тонкие руки на коленях, сидел Отшельник и что–то тихо говорил. Связист покорно слушал, ни разу не вставив ядовитый комментарий, хотя по лицу можно было подумать, что его призывают не иначе как пойти нянечкой в детский сад. В дверях в шоке застыла Тисса, с изумленно вскинутыми бровями созерцая эту противоестественную картину.

Я хмыкнула и тихо дала задний ход, пока мое присутствие не стало очевидным. В соседней палате, впрочем, тоже было людно, но я осталась.

Лаппо, похоже, вместо адаптации нашего колониста последний час травил ему какие–то сомнительные байки — при виде меня чувство вины явно проступило на улыбчивой мордашке.

— Расслабьтесь, рядовой, мы не на фронте, — я с притворным вздохом уселась на соседний стул. — Да и я тебе больше не начальник. Отнес рапорт?

— Да. А… — тут он, наконец, понял, что именно во мне было не так. На меня пролился очередной дождик из поздравительных словес. Недоуменно разводить руки и благословлять небеса пришлось вторично.

— Как вы? — спросила я у того, к кому, собственно, пришла.

— Ничего, — тихо ответил ремен. Говорил он на сильно устаревшем всеобщем, который, видимо, и сам знал не слишком хорошо, поэтому понимала я его с ощутимым трудом. — Всего лишь анабиоз. Мне сказали, что на корабле больше… не выжил никто? — мужчина внимательно посмотрел на меня.

— К сожалению, по всей видимости это так. Проверить, не находится ли там кто–нибудь в таком же состоянии, что и вы, мы не могли, а больше… Если бы после нападения остались выжившие, думаю, корабли Солярики в свое время здесь бы встретила ременская колония.

— Эта планета… Деррин… Разве она не была уже колонизирована? Уже… — он запнулся. — При нас?

— По официальным реестрам колонизации — нет, — удивленно ответила я. — Да и по временным рамкам тоже. Почему вы так решили?

— Мне показалось… Не обращайте внимания, — он опустил голову и о чем–то задумался. Я пожала плечами и вдруг вспомнила о том, что стоило сделать в первую очередь.

— Извините, что забыла сделать это раньше, но… Как вас зовут?

— Шеско. Шеско Тауче. — ремен нахмурил белесые брови и спустя несколько секунд сказал: — Ведь это военный форт? Вы… собираетесь вернуться?…

Я не спросила, куда.

— Если бы решала я, то вернулась бы, с ротой солдат. Но такие вопросы вне моей компетенции.

— Не возвращайтесь, — он подался вперед, привстав с постели. — Он убьет вас. Даже с ротой солдат.

Я не спросила, кто.

— Шеско… Прошла почти тысяча лет. И солдаты, и оружие теперь другие.

— Вы не знаете, о чем говорите, — он покачал головой.

— Я–то как раз знаю, — вздохнула я. — Но если я что–то упустила при личном общении с упомянутой вами личностью, восполните этот пробел.

— Вы… видели его?… — голос ремена замер. Он смотрел на меня расширившимися глазами, в которых вдруг мелькнуло… сочувствие? — Он ведь обращался? И…

— И. В том–то и дело, — я забарабанила пальцами по колену. — Он немного неверно выбрал образ. Я так понимаю, это был вожак стаи?

— Нет. Не знаю… — Шеско медленно покачал головой. — Но больше мужчин…самцов на охоту не выходило. Мы думали, что он защищает их матку, королеву, но сейчас, когда вы сказали… Мне еще тогда показалось, что он управляет остальными самками, но…

— Но вы ремен. И на тот момент у вас был матриархат и соответственное мышление. Я знаю.

Он изумленно вскинул брови. Ясно, еще не сказали. Я улыбнулась, посоветовала получить всеобъемлющую культурологическую и историческую справку у собственного врача, и, степенно раскланявшись, удалилась.

На этот раз я дошла до казармы. И даже легла спать, как и советовал Ремо, вот только сделать это стоило до похода в амбулаторию, а не после.

Вожак, значит… Вот как…

Всего десятка минут мне не хватило, маленького запаса прочности, чтобы оставить этот рой без головы. Рой без матки распадается и погибает, и есть шанс, что он выполнял ее роль.

Перед глазами проносятся застывшие кадры, и я со скрытым мазохизмом смотрю на знакомое лицо, внезапно оказавшееся так недостижимо близко. Недостижимо для оригинала… Поднялась бы у меня рука? Да, но достаточно ли быстро?…

Я проваливаюсь в сон быстрее, чем ожидала, может быть, поэтому и вижу то, чего видеть не хотела.

Молодой военный в щеголевато наглаженном лазурном мундире многообещающе улыбается, отвешивая изящный поклон дочери посла. Глазами он говорит лучше, чем словами, редкими для сола темными, почти черными глазами.

По мне взгляд этих глаз скользит равнодушно.

— Моя жена. Орие.

Я молча киваю роскошной, ухоженной красавице. Опять. Опять… Боги мои, ну сколько же можно!

Попытка увести мужа в другой конец банкетного зала неожиданно легко удается. Он оборачивается всего раз, но этого хватает, чтобы все стало ясно.

Наверное, меня уже не грызет ревность. Наверное, я устала. И то, каким взглядом он провожает работницу ресторана, уже, пожалуй, не имеет особого значения.

Я смотрела на него так же, как и добрая половина женщин в этом зале — со смесью восхищения и черной зависти к той, что сможет назвать его своим. Он был высок и строен, но не был ослепительно красив, вовсе нет. У него были редкостные глаза и самые обычные, черные, волосы, остриженные слишком коротко, чтобы это казалось красивым нашему народу.

Он весь состоял из контрастов, но женщины готовы были упасть, нет, не в его объятья — к его ногам. Как готова была я.

— Советник… — я кланяюсь согласно своему статусу внезапно появившемуся из толпы мужчине.

— А, Орие!… — он добродушно улыбается и сцепляет пальцы на намечающемся животе. — Сколько времени прошло, подумать страшно… А наш сорванец вырос в весьма симпатичную барышню. Старик Морровер еще не гоняет с ружьем твоих кавалеров?

— В этом уже нет необходимости, фарр, — я улыбаюсь в ответ. Улыбка выходит печальной. — Познакомьтесь, это Рой, мой муж.

Советник раскланивается с ним с искренним удовольствием.

— Военный, да? — хитро щурится он.

— Так точно. Капитан силовых войск, фарр советник.

— Ну что ж, капитан, всегда буду рад помочь семейству папочки вот этой красотки. Как–никак–родственники, — советник рассмеялся и добродушно подмигнул. — Тем более, что путь военного тернист и труден.

Рой рассыпается в благодарностях, зарабатывая отеческую улыбку и покровительственное похлопывание по плечу. Советник отходит, и на лице моего мужа блуждает хищная улыбка предвкушения.

Прием тянется, как тоскливый, бесцветный сон. Звезда, как же надоело…

— Рой, давай поедем домой. Я устала. Такая тоска…

— Кто ходит в такие места развлекаться? Не маленькая, должна бы знать, — он раздраженно цедит сквозь зубы, вынужденный обратить на меня внимание. Его взгляд скользит поверх голов, выискивая нужные лица. — Мне нужно еще кое с кем поговорить. Если хочешь — можешь ехать одна. Бери гравилет.

— А ты?…

Он отмахивается: «Возьму такси», и почти сразу же исчезает в толпе. Я смотрю ему вслед, чувствуя, как дрожат губы.

В Бездну.

Я еду домой, прижавшись лбом к окну и думаю, что делать со своей жизнью дальше.

Я выходила замуж потому, что того требовала политика высокопоставленных семей. А еще я любила без памяти. Он женился, потому что я была дочерью своего отца.

О том, что он изменяет мне, я узнала через неделю после свадьбы. О том, что не любит — через год. Когда решилась спросить.

Я открыла глаза злая и не выспавшаяся, надо полагать, потому, что надо мной стояли две мужские фигуры, одна из которых дергала меня почему–то за ногу. Оной же ногой она и отгребла, ибо сегодня я была мрачна и не склонна к сантиментам.

Фигура впечаталась в пол пятой точкой, выругавшись голосом Ди. Вторая фигура подняла первую за шкирку и обматерила уже меня голосом сержанта. Я обозлилась.

— Ди, какого хрена ты в казарму приперся?!

— Цыц, Морровер, — цыкнул сержант. — Поднимай свой зад, и к счетоводу в кабинет — шагом марш!

— О моя Звезда! — пробормотала я, нашаривая сапоги и куртку. — С вами, что ли?

— С нами, с нами. Устроят тебе прилюдную порку, всесторонне освещенную прессой, — Ди потирал одной рукой грудь, другой — зад, и выглядел крайне недовольным. — Ты все–таки больная, Морровер. Кстати, говорят, ты в кислоту на Корке влезла. Правда, что ли?

— А ты, как всегда, сама деликатность!

— Киска, я журналист. Так да или нет?

— Да. Но последствия устранили, как что не пытайся заглянуть мне под рубашку, извращенец. Ничего интересного ты там не увидишь.

— В таком месте можно увидеть массу интересного даже при отсутствии «последствий», — он хмыкнул и демонстративно облизнулся. Я сложила не менее демонстративную комбинацию пальцев.

— Морровер, не будь ты условно ранена, — скучающе заметил сержант, заметно побалансировав на слове «условно», — сидела бы уже на гауптвахте. На хлебе и воде.

— Вместо пиявок? Вы слишком добры, сержант, — пробормотала я. Он сделал вид, что не услышал, ухмыляясь в воротник, и вытолкал нас из казармы. Остаток дороги Ди, включив диктофон, докапывался, с какой радости меня потянуло на пиявок.

В кабинете счетовода не было никого, кроме него самого, и я даже не знала, радоваться этому или нет. Впрочем, в том, что комендант в курсе моей ночной побудки, сомневаться не приходилось — Бес выглядел если не так же потрепанно, то, по крайней мере, так же недовольно, как и я.

Мягко говоря.

— Фарра Морровер, я потрясен вашей глупостью, — с места в карьер начал он, расцвечивая простую фразу пафосными тонами.

— И в чем же состояла моя так называемая глупость: в том, что я привезла то, что от меня требовалось, или в том, что вернулась вообще? — агрессивно процедила я, глядя на счетовода в упор. Да, меня тоже подняли среди ночи, и я заслуживаю нормального отношения, провались ты в Бездну, аристократ недоделанный!

— Не дурите, — он недовольно посмотрел на меня и неожиданно угрюмо заметил: — Класть жизнь на алтарь правого дела, тем более, чужого, вас никто не просил.

— О боги! — я воздела руки к потолку, не в силах больше выносить этот цирк. — Знаете, фарр Бэйсеррон, этот вопрос мы уже обсуждали. Честно. Лично с комендантом, если вам это интересно. Поэтому, ради всех демонов Бездны, избавьте меня от продолжения банкета.

— Я заметил, — сухо ответил он на мою тираду. — Беседа с комендантом, несомненно, пошла вам на пользу.

— Мне — да.

Многозначительная фраза повисла в воздухе. Сержант и Ди недоуменно переглядывались: мое поведение не лезло ни в какие рамки, как и реакция на него, а точнее, ее отсутствие, со стороны нашего великого и ужасного интригана. На выходе отсюда мне припишут еще одного любовника и однозначное пристрастие к невысоким мужчинам.

— Что, собственно, из того художественного бреда, что вы мне прислали, является правдой? — прервал счетовод затянувшуюся паузу.

— Я полагала, что все. Вы думаете иначе?

— Я, — с нажимом начал он, — надеялся, что вы приврали. Потому что иначе я, как государственный служащий и в каком–то смысле военный, обязан на это все среагировать, хотя бы из чувства гражданского долга… И сядьте вы, наконец!

— Рада слышать, — я села на жесткий, как подошва десантного ботинка, стул для посетителей, и криво улыбнулась: — Поверьте, мне, как пообщавшейся с «этим всем» лично, кажется именно так. Это потенциально разумная раса… Либо полуразумная с чрезвычайно высокоразвитыми инстинктами, что мало что меняет.

— Были бы они разумными, боюсь, я бы не имел удовольствия видеть вас в своем кабинете больше когда–либо.

— Может быть, — легко согласилась я. — Но вы забываете, что это рой. И коллективный разум еще никто не отменял. Но, думаю, что это просто дифференцировка по физическим и умственным характеристикам. В составе этого сообщества — как минимум две формы существ, может — больше.

— А вот я думаю, — задумчиво протянул Бэйсеррон, — откуда солдат вообще знает такие слова?

— Я училась в столичной Академии. Начальный курс биологии, медицины и генной инженерии прошла, — огрызнулась я.

— Что с вами сегодня такое? — неожиданно спросил он с искренним интересом естествоиспытателя. — Из вас просто–таки… фонтанируют эмоции.

Я молча пожала плечами. Редкое явление для вампира, понимаю. Но это абсолютно не его дело.

— Так что же вы собираете…

Завыл на одной тревожной ноте переговорник за ухом. Нужно сменить наконец звонок…

Я нажала на кнопку сброса.

— Извините.

— Я собираюсь, — сухо начал счетовод, — если вы это хотели спросить, дать делу ход. Именно поэтому помимо вас в моем кабинете находятся эти два фарра, — он посмотрел на сержанта и Ди. Перевел взгляд на меня и сжал губы в нитку. — Фарр Диметро, я бы попросил вас ознакомиться с этими документами, а так же выслушать соображения по этому поводу фарры Морровер. И донести эту информацию до своего начальства. Если руководство Лидры сочтет возможным предоставить нам военную помощь, мы будем крайне благодарны.

Ди сузил глаза и кивнул, протягивая руку за считывателем, изучением которого и занялся, не сходя с места. Пепельные брови, подскочив к волосам после первых же абзацев, там, похоже, и остались.

— Вас, фарр сержант, как командира элитного отряда, я бы попросил произвести инструктаж своих солдат также в соответствии с этим документом, — Бэйсеррон протянул считыватель и сержанту. — И начать подготовку отряда к возможному участию в уничтожении этой… Гм… формы жизни. Вашему командованию об этом сообщат.

— Так точно, — сержант с непроницаемым лицом вскинул руку в салюте. Но кажется мне, что кое–кому он это еще припомнит со своим фирменным садизмом.

— Я же, в свою очередь, — невыразительным тоном продолжил счетовод, глядя почему–то на меня, — собираюсь послать запрос в столичную Академию, о которой вы, фарра, с такой страстью уже упоминали. Очень жаль, что нет генетического материала для анализа, но надеюсь, что факультет ксенологии в курсе, с чем вы имели дело.

— Запрос в Академию я уже отправила.

— В таком случае, я потороплю их с вердиктом, — спокойно отозвался он. — И подам прошение на помощь регулярных войск Мерры. А вас, фарра Морровер, я бы попросил об одном: обдумать возможность вмешательства в эту проблему Корпуса, если никакой другой помощи нам не предоставит ни наша колония, ни Лидра.

— Вы не боитесь Корпуса?

— Идет война, — он принялся вертеть в пальцах световое перо, поджав губы. — Для уничтожения настолько расплывчатой угрозы Центр не пошлет ни одного солдата. Если нам не помогут ближайшие соседи — все это так и останется лежать на Корке. И, думаю, вы вполне осознаете, какой бомбой замедленного действия оно может оказаться. Корпуса я опасаюсь, пожалуй, меньше.

— Зря. Но вы сами сказали — идет война. Война, которую ведет Корпус. Я гарантирую вам отказ, — безжалостно отрезала я.

— И все же… Попробуйте.

— Как хотите.

— В таком случае все свободны. Обо всем, что касается этого дела, докладывать лично мне.

Мужчины прощально поклонились и потянулись к выходу, я же чуть задержалась на пороге, обернувшись:

— Почему это говорите нам вы? Почему не комендант?

— Он не в состоянии. Думаю, вы знаете, почему, — безжалостно припечатал счетовод. — Но если вы хотели узнать, чья это была идея, то — его. Впрочем, я поддерживаю ее.

— Как всегда, — пробормотала я и вышла, коротко поклонившись.

«Знаете, почему»… Знаю. Или догадываюсь. Но я никого ничего делать не принуждала.

Плохо только, что эта фраза почему–то кажется мне знакомой… Как и совесть, говорящая отнюдь не абстрактным голосом.

Мы снова в одной лодке, и это вовсе не кажется мне хорошим знаком, Торрили.

Я медленно пошла по коридору, набирая номер Ремо — звонил мне он. Врач ответил сразу же, будто дежурил с рукой у уха.

— Орие? Подойди в амбулаторию.

— Что случилось? Что–нибудь срочное?

— Вскрытие — вещь не слишком срочная, — нарочито легкомысленный тон разбили нервные нотки. Я встревожилась.

— Ремо, кто умер?…

— Шеско.