Душа в тротиловом эквиваленте

27 сентября 1952 года, суббота

Аренд обнаруживает астероид № 3346.

К билету в купе, как оказалось, прилагалась пересадка в Киеве, поэтому дорога затянулась на сутки.

Но все когда-то кончается, и вот, наконец, я выбираюсь на перрон Киевского вокзала. Сначала вагон покидают самые торопливые. Мне спешить ни к чему — я еще мал, могут и углом чемодана задеть и толкнуть в спешке. К тому же, вещи весят как бы не столько же, сколько я сам. Приходится не идти, а переступать, переставляя то чемодан с вещами, то ящик с продуктами.

Едва ступив на перрон, попадаю в руки сестренки. Меня бесцеремонно крутят, осматривают и наконец делают вывод:

— А ты подрос! И выглядишь не на семь лет, а как-то постарше! Познакомься, это мой друг Андрей!

Надо мной нависает крупный молодой человек в полувоенной одежке. Протягивая руку, представляется:

— Андрей Чугунов. Староста группы. Отпросился с Верой встретить ее талантливого братца.

— Очень приятно, Юра Семецкий. Тот самый талантливый братец. А вы, Андрей, должны как староста знать, что Вера не менее талантлива. Она у нас читать научилась в три года, в школу пошла в шесть, в МГУ поступила с первой попытки!

Андрей без видимого напряжения подхватывает одной рукой ящик с продуктами, а другой — чемодан. Медведь, натуральный медведь! Молодой человек двигается с ленивой грацией крупного кота. Чувствуется, что он очень, очень силен. И голос соответствующий. Глубокий, низкий. Такие очень нравятся женщинам. А что, сестренка умеет выбирать!

— Юр! — вступает в разговор Вера. — Ты только скажи, точно ли все так, как ты писал, а то мне может быть неудобно, я же и декана, и ректорат на уши подняла.

— А ты спроси чего-нибудь, и успокойся, — отвечаю я.

Верочка скашивает глаза вверх, смешно морщит носик и выдает:

— Юра, а вот скажи своей необразованной сестре, что такое интеграл!

— Предел отношения частичных сумм при отрезке разбиения, равном нулю, — с деланной грустью отвечаю я. — Пошли уже, а то Андрей вещи держит, а они тяжелые.

Деньги у меня были, поэтому в общежитие, где на период собеседования мне выделили комнату, мы поехали на такси. Шикарная, еще пахнущая свежей краской и кожзаменителем «Победа» довезла нас за считанные минуты. В те годы в Москве пробок еще не было. Что удивительно, водитель со студентов взял строго по счетчику, то есть копейки!

Мы едва успели расположиться в выделенной мне комнатушке. Получили постельное белье у коменданта, поставили чайник, и было приступили к пиршеству, как раздался стук в дверь, после чего ее бесцеремонно распахнули.

— Кто тут Семецкий, — осведомился зашедший в комнату парень.

— Я Семецкий!

— Тогда пошли. Тебя декан ждет.

— Вер, Андрей, вы оставайтесь, кушайте, а меня вот молодой человек проводит, — сказал я. И пошел, куда было сказано, с сожалением оставив уже разложенное на столе изобилие. Желудок, уже приготовившийся к приему пищи, тихо возмущался.

— Меня зовут Арсений Александрович Соколов, — представился строгий мужчина в сером костюме. На правом рукаве у него виднелись крошки мела. Такое часто бывает с одеждой преподавателей. — Я взял на себя риск пригласить Вас на собеседование и сейчас попробую выяснить, так ли высок уровень ваших познаний. Заранее предупреждаю — если я останусь недовольным, вы этим же вечером выедете домой, а мне будет крайне неудобно перед товарищами.

Мы расположились в его кабинете, и собеседование началось. Через некоторое время стало ясно, что я свободно ориентируюсь в школьном материале. Арсений Александрович оказался занятым человеком. Его внимания попеременно требовали студенты, секретарь, лаборанты. Поэтому через некоторое время он перестал спрашивать меня устно. Нам принесли сборник задач по математике для поступающих в вузы, и он, пролистав его, отчеркнул номера задач, которые мне следовало до конца дня решить. Выдав мне стопку бумаги и ручку, он погрузился в повседневную текучку.

Я сидел и добросовестно решал задачи. По моим подсчетам, количество задач примерно вдвое превышало возможности среднего абитуриента. С этого момента мы молчали. Он работал с документами, я ожесточенно царапал бумагу. К концу рабочего дня все примеры были решены.

— Семецкий, похоже, ты действительно что-то знаешь, — удивленно протянул Соколов. — Завтра будем проверять твои познания в физике.

— Хорошо, — устало ответил я. Было уже восемь вечера. Я плохо выспался в поезде, весь день не ел, и на долгие разговоры сил уже не было.

— Сейчас мы выпьем по стакану чаю, — улыбнулся Арсений Александрович. — И ты тоже сможешь меня о чем-нибудь спросить. У тебя же наверняка есть вопросы, на которые ты пока не смог найти ответа?

— Конечно есть. Только Вы вряд ли сможете мне ответить, — сказал я.

— А давай, проверим!

Некоторое время мы в молчании пили чай. Затем я собрался с мыслями и начал говорить.

— Мы сегодня весь день занимались математикой. Я когда ее изучал, вдруг понял, что самое важное в этой науке взялось как бы ниоткуда. Если хотите, это была серия догадок. Сначала люди вдруг понимают, что такое числа и как их складывать. Но это никак не объясняет появление понятия об отрицательных и тем более, мнимых чисел. Логически их существование никак нельзя вывести из факта наличия или свойств действительных чисел. Евклид вдруг додумывается до того, что параллельные прямые никогда не пересекутся. Доказать это невозможно, но все согласны. Нам это интуитивно понятно. Появляется классическая геометрия. Потом, снова вдруг, Лобачевский заявляет, что прямые все-таки пересекутся, и появляется столь же логичная, но совершенно другая геометрия.

В список загадочных находок можно включить изобретение колеса, закон всемирного тяготения, рычаг, парус! Да в конце концов, кто может сказать, в результате какого озарения придуман водолазный колокол или способ сделать огонь из дымовых труб незаметным для вражеской авиации всего лишь при помощи добавки в пламя солей меди — медного купороса!

— Эти находки называются эвристическими, — сказал Соколов. — Действительно, никто не знает механизма их появления. Хотя есть один изобретатель по фамилии Альтшуллер, он вроде бы разработал некие правила, по которым можно изобретать.

— И что, по его правилам кто-нибудь изобрел что-то, что можно поставить в один ряд с открытием колеса?

— Нет, конечно. Ты, кстати, еще не задал вопрос.

— Я только его формулирую. А вы меня перебиваете.

— Ладно, говори.

— Итак, мы легко можем убедиться, хотя бы и на примере математики, что имеющийся математический аппарат ни на одном этапе развития ни разу не позволил логично перейти к следующему этапу развития науки. Выходит, что вся математическая логика служит только внутри сложившегося математического аппарата. Иначе говоря, только для внутреннего потребления математиков. В природе нет рассматриваемых математикой точных форм и количественных соотношений. И мы в свое деятельности опираемся на приближенную науку, по какому-то недоразумению считающуюся точной.

С физикой еще страшнее. Она оперирует неточно определенным метром, непонятно откуда взявшейся секундой, странными законами квантовой механики, никем не доказанными постулатами классической механики.

— Ты не сообщил мне ничего нового. Карта всегда не соответствует местности, но пользуясь ей, мы приходим к цели. Квантовая механика — достаточно странная вещь, но ядерные бомбы исправно взрываются. Я все же хочу, чтобы ты сформулировал вопрос, а не перечислял общеизвестное.

— Если наука приблизительна, то я хотел бы знать способы увидеть мир не тем, чем он кажется, а тем, что он есть. И найти способы генерировать понятия, ранее считавшиеся эвристическими. Вот, собственно, и весь вопрос.

— У меня действительно нет на него ответа. Как я понял, идея Бога и божественного откровения тебя не устраивает?

— Не устраивает. Она требует веры без рассуждений и ничего не объясняет. Одни слова просто подменяются другими. Понятие эвристической догадки тупо заменяется неким откровением. Получается как-то кисло. И ничего не меняет в сложившейся ситуации. Академики строят теории, ничего не стоящие после нового озарения или, если хотите, эвристической находки. И, ради сохранения своего статуса не желают воспринимать тех, кто находит что-то новое. Получается, что за счет государства, то есть нас всех, мы тормозим свой же прогресс. Странно как-то получается.

— А ты сам пытался разгадать эту загадку? — с усмешкой спросил Арсений Александрович.

— Пытался, конечно. Только я ни до чего конкретного не додумался. Разве что, в голову пришла мысль о том, что люди как-то могут обмениваться мыслями с теми, кто жил до них или имеет больше опыта. Получается что-то вроде похода в громадную библиотеку, просто туда не всех пускают. А наука пусть будет исключительно прикладной. Дал результат — все правильно. Не дал — иди гулять. А фундаментальные теории это от лукавого.

— Сожалею, но это тоже не то. Считается, что фундаментальная наука все же нужна. Про одушевленную среду обитания писали мистики начала двадцатого века, о ноосфере много рассуждал Вернадский, но это опять же совсем не рядом, — задумчиво произнес Соколов.

— Вот и у меня разгадки нет, — грустно сказал я.

— Я с удовольствием буду тебя учить. Возможно, что разгадка спрятана где-то глубоко, например, в физике микромира. Возможно, что это лишь вопрос философии, разрешение которого принципиально невозможно. Но мы все же поищем ответ, — заканчивая разговор, произнес Арсений Александрович.