Душа в тротиловом эквиваленте

02 декабря 1952 года

Вокруг комплекса зданий, сложенных в 1890 году из красного кирпича производства артели братьев Стрелиных, стояло усиленное, тройное кольцо оцепления.

Движение по Арсенальной набережной было перекрыто.

В кабинете бывшего начальника знаменитых на всю страну «Крестов», вдруг ставшим тесным, работала спешно собранная комиссия. Представители партийных, советских органов, милиции и госбезопасности скрупулезно протоколировали картину происшедшего, оставив все попытки понять, что послужило причиной драмы.

Сам начальник ни участвовать в работе комиссии, ни отвечать на ее вопросы не мог. Он лежал в переполненном тюремном морге, намертво зажав в окостеневшей ладони осколок граненого стакана, и улыбался миру широкой рваной раной, опоясывающей горло. На его лице навсегда застыла причудливая смесь страдания и надежды.

Из непрерывно поступающих докладов вырисовывалась достаточно странная картина. Событие случилось вскоре после полудня. Оставшиеся в живых вспомнили, сначала все как будто впали в странное оцепенение. Некоторые слышали Голос, но никто не помнил слов.

Неожиданно для всех, в больничке сами по себе исцелились безнадежные. Затем, сначала заключенные, а потом и персонал, впали в глубокую задумчивость. Через недолгое время, многие из них твердо решили лишить себя жизни, что и было проделано с переменным успехом тем, что оказывалось под рукой.

В ход было пущено табельное оружие, осколки стекла, ножи, бритвенные лезвия, ложки, карандаши. Особо одаренные умудрялись применять каустическую соду, бензин, снотворное.

Те, кого впоследствии удалось спасти, и кто мог говорить, слабым голосом материли эскулапов, но на вопросы отвечать не отказывались. Заключенный Попков так вообще заявил:

— Зря это вы, ребята. Все одно, руки на себя наложу.

— Почему?!

— Не смогу я жить, граждане. Я со вчера чувствую, как она умирала. Она же любила меня, а я… Каждый ее миг, каждую секундочку чувствую! Я зверем был, она долго умирала… Доктор, у тебя ж скальпель есть! Резани меня, а? Ну сделай милость…

Выжившие после пережитого ужаса тюремщики, тряслись от страха и охотно признавались в мелких прегрешениях, таких, как воровство из продуктовых передач, побои и издевательства.

При более детальном опросе, все выжившие, как один, начинали нести форменную чушь. Получалось, что они вновь и вновь переживают страдания, принесенные ими людям, как свои.

И все, тоже как один, просили смерти. Делайте что угодно, граждане, но прекратите ЭТО!

У молоденького сержанта не выдержали нервы. Благо сумели вовремя скрутить. А то упокоил бы кого парень из жалости, и сам бы пошел по этапу.

Члены комиссии обоснованно предполагали применение каких-то неизвестных боевых психотропных веществ.

Несмотря на наличие партбилетов, многие украдкой крестились, шепча:

— Есть Господь, однако, есть! Вон оно все как поворачивается…

Камеры были открыты настежь. Но никто не бежал. И никто не мешал бывшему бухгалтеру Канцелевичу неприкаянно бродить по территории, распевая нечто непонятное и заунывное, будто посвист пурги над снежной пустошью.

ОКБ — 172, расположенное на территории тюремного замка, совершенно не пострадало. Более того, в шарашке даже не заметили ничего странного, кроме двухчасовой задержки обеда.

Видимо, у содержащихся там конструкторов, скелетов в шкафах не оказалось. В отличии от ответственных товарищей, которые, знакомясь с ситуацией подробнее, начинали зябко ежиться.

Члены комиссии отчетливо понимали что все, запачканные тяжкими, непрощаемыми грехами, уже либо в мире ином, либо на его пороге. И то, лишь в том случае, если поторопились или выбрали неправильный способ самоубийства.

Как ни бились, как ни старались, причины происшедшего выявить не удалось. Последняя надежда на химиков, и та не оправдалась. Лучшие специалисты, привлеченные в помощь из Университета и НИИ Оргсинтеза, наличие психотропных, отравляющих, наркотических вещества в воздухе, воде, продуктах, категорически отрицали.

Оставалась лишь чистая метафизика. Отдельные безответственные личности распространяли слух, что, дескать странность была: в толпе женщин, ожидавших вестей под стенами, долго стоял мальчишка. Стоял, не смешиваясь с толпой, смотрел куда-то вдаль, шевелил губами, будто говорил с кем-то. А потом — повернулся и ушел.

Ни примет, ни роста. Как зовут — неизвестно. Да и был ли мальчик?

Страшно, граждане — товарищи, страшно…

… Поздним вечером следующего дня я со вкусом ел чебуреки в зале ожидания Казанского вокзала. Ныли плечи, болела голова, тело было залито по самое горло тяжелой, будто свинец, усталостью. Позади оставались старая Таганская тюрьма, Бутырка, Лефортово — как было пройти мимо?

Рядом, трое слегка выпивших мужичков, сидя на узлах и чемоданах, душевно пели бессмертное:

«Пьем за то, чтоб не осталось по России больше тюрем, пьем за то, чтоб не осталось лагерей!».

Патрули и милиция старательно обходили нас по дуге большого круга.