Душа в тротиловом эквиваленте

17 декабря 1952 года

Темный, смутный и страшный слух полз по пересылкам и тюрьмам. Реально случившееся, по мере того, как его пересказывали, обрастало домыслами, словно днище корабля — ракушками.

Разговоры, подобные случившемуся в знаменитой Владимирской пересыльной тюрьме, происходили по всему Советскому Союзу.

От cлов пожилого, болезненного, с серым лицом заключенного, веяло жутью. Но слушали его внимательно, примеряя случившееся на себя. Время от времени, вымотанный этапом до синих кругов под глазами человек замолкал. Ему подливали в кружку крепкого, дочерна заваренного чаю. Он благодарно кивал и разговор продолжался.

— Тебя же из Крестов сюда перевели?

— Да.

— Что там было?

— Да я и не видел ничего толком, — тяжело и устало вздохнул зека. — Просто утром вдруг навалилась на меня тяжесть, будто кто чувал с картошкой на загривок бросил. Аж коленки подогнулись. Присел, а перед глазами плывет.

— Да на тебя глядя, можно подумать, что у тебя до сих пор коленки подгибаются. Как сидор-то свой дотащил, и то непонятно, — последовала реплика с верхних нар.

Смотряга набрал втянул воздух, собираясь призвать наглеца к порядку, но сидящий за грубо оструганным столом страдалец покосился на светящуюся слабым желтым светом лампочку и неожиданно миролюбиво согласился:

— Ага, подгибаются. Только я уже через это прошел, а тебе, голубь, еще предстоит!

В спертом воздухе переполненной камеры повисло тяжелое, как запах несвежего белья, молчание.

Вновь прибывший неспешно отхлебнул еще глоток чаю.

— Рассказывай, не томи душу, — попросили его.

— У всех оно по-своему, — последовал неопределенный ответ.

— Ты про себя расскажи. У тебя же статья тяжелая, а вот ведь, живой остался, — сказали ему.

— Попробую, только рассказчик из меня никакой. Значит, навалилось на меня. Туман в глазах, черточки или точки какие-то мелькают. Так оно бывает, когда напрягся что поднять, но не осилил. И чувство, будто внутри хрустит, аж нутро вздрагивает. Ну, присел. Потом вспоминать стал.

— Что вспоминал-то?

— Как жил, как тех ублюдков резал, за которых уже вторую пятилетку мотаю. Подумал, что если бы еще раз, все равно бы так сделал. Вот, собственно, и все. Как полегчало, поднял глаза, а камера — настежь и кровища кругом. Аж на потолке брызги. Паша Ставропольский, что всю войну карточки воровал, на наре удавился, а я и не слыхал ничего, будто и не рядом был. И вонь кругом такая…

Сначала думал, кто-то в камеру с топором заскочил. Потом смотрю — каждый, кто руки на себя наложил, сам себе судьей и прокурором поработал. Палачом тоже.

Думайте теперь, как оно для вас повернется. Одно замечу — сам себя строже судишь. Не по закону, мать его, который что дышло! По совести.

Вохры и начальства в тот день тоже много в штабель сложили. Видел сам — увозили грузовиками. И еще говорят, что та же картина наблюдалась и в Смольном. Но что-то не верится мне, эти всегда выкрутятся.

Все, хватит, поговорили. Прилечь бы.

В диспетчерской автоколонны 1149 в это время тоже пили чай. И разговор был похожий.

— Колька правду говорил! — возбужденно доказывала диспетчер табельщице.

— Врет он все, твой Колька! Сам подумай, что может дитя малое сделать?

Остановившись в дверях, водитель, заходивший за путевым листом, обернулся к спорщицам и веско сказал:

— Я с Николаем с Волхова до Праги прошел. Быть того не может, что врет. Просто поверить трудно, да это уж ваше дело.

Водитель вышел. Затихший было разговор, возобновился.

— А теперь представь: ребенок, босой, в летнем пальтишке посередь дороги километров в двадцати от Станового. Твой вот, далеко ли ушел бы? — спросила табельщица, задумчиво позвякивая ложечкой в стакане с давно остывшим чаем.

— Не ребенок это вовсе.

— Что, дьявол?

— Не знаю, но сатана точно не стал бы Кольке язву лечить.

Каждый прожитый день приносил жителям одной шестой части суши массу новостей и поводов поразмыслить. А кто обещал, что будет легко? Жить в эпоху перемен всегда трудно. Но зато — интересно!

— Что говорыты, дывный час настав, — делился своими огорчениями Петро:

— Я ему говорю: гордись сынку, деды-прадеды козаковалы, лихими лыцарями были!

А он мне чисто по-москальски:

— Было бы чем гордиться, батько. Я читал, что с шестого по одиннадцатый век в Поволжье, Приднепровье и на Северном Кавказе жили хазары, исповедовавшие иудаизм. «Хазара» на иврите означает «возвращение».

Исходно, славяне были их данниками, потом торговыми партнерами, и в конце концов, стали соперниками. Дело кончилось тем, что сначала Вещий Олег «отмстил неразумным хазарам», затем Святослав прошелся огнем и мечём по хазарским городам. В общем, Хазария распалась. Уцелевшие ушли в Среднюю Азию (бухарские евреи), но часть осталась на нижнем Дону и Днепре.

Позже туда бежали от половцев, печенегов, татар, своих князей множество славян и образовали чисто разбойничью вольницу, в которой хазары просто растворились, оставив битым и беглым в наследство лишь гордое название «хазаким» — сильные, или в единственном числе хазак — сильный.

Так вот, батька, если немного подумать, то кем он был, наш предок, бесшабашный казак Тарас?!

И про имя потом добавил, не наше оно, греческое. Означает смутьян, безобразник. А бесшабашный — это не синоним слов лихой, удалой и храбрый. Тарас просто шаббат (субботу) не соблюдал. Чем тут гордиться?!

— Так может запьем это дело? — предложил собутыльник, щедро наливая себе и Петру.

— Запьем, — ответил Петр, подозрительно покосившись на аппетитную, шкворчащую жиром на сковородке домашнюю колбасу.

— Что смотришь? Колбаса свежая.

— И с колбасой тоже одно недоразумение, — огорченно отозвался Петр.

— Мой-то что говорит: ковбаса наша — это слегка исковерканное русское слово колбаса. И почему оно русское, сыну тоже непонятно. «Коль басар» — в переводе значит «чистое мясо». Так до сих пор торговцы на Востоке кричат, чтобы покупатели знали, что жил, хрящей и прочей гадости в товаре нет.

— Да что ж это деется, люди добрые?! — сокрушенно вымолвил собеседник.

Похожие чувства испытала учитель русского и литературы средней школы? 101 города Москвы. Стоило ей оговориться, что тайна происхождения этого слова по сегодняшний день является предметом дискуссий среди языковедов, из класса послышалась реплика:

— Тоже мне, бином Ньютона нашли!

— Может быть Вы, ученик Кац, поможете развеять наше невежество? — ехидно спросила учительница.

— Да легко. В Ипатьевской летописи сказано, что князь Владимиро-Суздальский Юрий Долгорукий встретился на границе своего княжества с князем Черниговским Святославом Ольговичем. Они заключили военный союз, а потом переговоры плавно перешли в «пир велик». Ну, как обычно. Ключевое слово здесь — граница. А раз две неслабые дружины нашли, где разместиться, значит, и городок был немаленький. Раз граница, значит — таможня. Разумеется, в этом городке брали с купцов налог на въезд. На канцелярском иврите есть словосочетание мас кавуа — постоянный налог. МАСКаВуА. Кто предложит мне лучшее объяснение слова МОСКВА, тот пусть первым бросит в меня камень!

— И что, в русском много таких вот слов с ивритскими корнями?

— Достаточно. Вот например, кто-нибудь задумывался, почему слова кров и кровь так похожи? А ведь это элементарно! Под одним кровом живут люди одной крови, родственники. Единственная неувязочка — нет такого слова «кровня», а слово «кровник» означает кровную месть. Вот тут самое время вспомнить слово «кровим» — производное от слова «каров» — близко, и промежуток прекрасно заполняется.

Да кстати, какое животное было самым близким в крестьянской семье? Правильно, крова (близкая) — корова. А что является домом для коровы? Правильно, хлев. Не правда ли, до боли напоминает ивритское «махлева» — место, где получают халав — молоко. Случайные совпадения? Сомневаюсь.

Дети Страны Советов, получив возможность запоминать огромные массивы информации и затем сопоставлять их, заставляли старших задумываться в истинности того, что до сих пор казалось всем самим собой разумеющимся. И задавали массу вопросов, от которых голова у наставников шла кругом.

В обитом дубовыми панелями кабинете, человек с трубкой устало переспросил:

— Значит, так и сказал?

— Да, так и сказал. Цитирую дословно: «А кто вы, собственно, такие? Вы скоро уйдете, вас не станет. Вы — осколки прошлого, и нам неинтересны. Ваши дети уже думают по-другому. И скоро они не пожелают иметь с вами ничего общего. Им неинтересны идеологические мантры, их не сбить с толку дешевой демагогией. Они — другие, они устремлены в будущее».