Душа в тротиловом эквиваленте

31 декабря 1952 года. Лондон

— Мы получили ваше прошение, сэр Альвари. Но прежде чем дать делу ход, мне бы хотелось выяснить у вас лично, почему же вы объявляете себя неспособным более выполнять обязанности Посла. — сочувствующим тоном произнес Энтони Иден. И, после небольшой паузы, продолжил.

— До последнего времени вы с блеском выполняли возложенные на Вас правительством и Короной обязанности.

— Короне следует подобрать на мой пост более восприимчивого и сообразительного человека, господин Министр. Он совершит меньше ошибок.

— Какие же ошибки совершили Вы?

— Господин Министр, в своем отчете, написанном после известных Вам событий в Москве я написал, что меня спас дипломатический статус. Это не так.

— Достаточно спорное заявление. Хотя, действительно, в посольствах было много смертей. Однако они происходили в промежуток от суток до трех после События. Чем Вы это объясняете?

— Всего лишь профессиональной деформацией, свойственной людям нашей профессии. Даже поставленные лицом к лицу с Высшим Императивом, многие из нас способны долго изворачиваться, громоздя силлогизмы друг на друга.

— Пожалуй, Вы правы, — зябко передернул плечами первый граф Эйвонский.

— Далее. В отчете я писал о появлении у большевиков нового вида оружия, которое я определил как психотронное. Это тоже ошибка. И большевики тут абсолютно ни при чем. По моим наблюдениям, большая их часть к Событию совершенно непричастна. Люди просто пытаются выжить.

— То есть, вы хотите сказать…

— Да, господин Министр. В игре некая неизвестная нам сила. Доселе неизвестная. Или слишком хорошо известная. Настолько хорошо, что мы давно перестали верить в ее существование.

Как видите, я сделал множество ошибок, и должности Посла не соответствую.

— Не стоит делать такие категоричные заявления, сэр Альвари, — дружелюбно произнес хозяин кабинета. — В отличие от многих своих коллег, вы не только вернулись живым и в здравом рассудке, но и своевременно оповестили нас о новых угрозах. Может, все-таки вернетесь в Москву?

— Нет, господин Министр. Я и так отчаянно хочу вернуться, этот город снится мне каждую ночь. Но, просыпаясь от того, что дыхания не хватило, понимаю: жить там не смогу.

— Даже так? А знаете, сэр Альвари, расскажите мне чуть подробнее о своих личных впечатлениях. Не как министру, а как джентльмен джентльмену. Представьте, будто мы с вами старые приятели, беседующие в клубе за стаканчиком чего-нибудь согревающего. И кстати, не желаете ли виски?

— Не откажусь, сэр Энтони.

— Просто Энтони. Мы же в клубе, не так ли?

— Разумеется.

Гаскойн отхлебнул виски из стакана, налитого графом почти по-русски, поудобнее устроился в кресле, и начал рассказ.

— Господа со Смоленской площади, как водится, никаких комментариев не дали. Вот я и решил, что не худо бы прогуляться по столице ножками, и посмотреть своими глазами, что же происходит.

— Это могло быть опасно, — заметил Иден.

— Ни в коей мере, — спокойно ответил Гаскойн. — Уголовников там более не водится, а местные политики сами не понимают, в какую игру они нынче вынуждены играть. Потому к резким действиям сейчас никто не склонен.

— Неплохо бы съездить на воды, да так, чтобы тем временем в Ист-Энде порезвилась эта… сущность, — улыбнулся Иден.

— Даже не знаю, что Вам на это сказать, — грустно отозвался Гаскойн. — Как по мне, сжечь дом дотла, чтобы уморить тараканов — идея не самая блестящая. Но вы же явно пошутили, не так ли?

— Разумеется, пошутил. Продолжайте, Альвари.

— Я старался гулять там, где много людей. Это оказалось верным решением. Никого ни о чем спрашивать не пришлось. Я и так все узнал, и все почувствовал.

Сначала рядом с рынком меня остановила пожилая женщина, буквально силой втолкнула в руки pirozok и сказала: «Эк тебе душу покорежило, болезный. Но ничего, и это пройдет. Покушай вот».

И действительно, мучавшая меня головная боль отступила. Даже слегка улучшилось настроение. Хотя чувствовал я себя в целом отвратительно.

После встречи с удивительной пожилой леди, я начал замечать странности в своем состоянии и всерьез опасаться за душевное здоровье.

Ну как вам, например, такое: посмотреть на стайку подростков и ощутить радость от легкого морозца, желание слепить snezok, побегать, прокатиться с горки по раскатанному льду?

— Для джентльмена вашего возраста и положения — удивительно. И вы поддались искушению?

— Поддался, — вздохнул Гаскойн. — И, разумеется, не удержался на ногах. Вывихнул плечо, да так, что руки поднять не мог.

— Что же было дальше?

— Детишки доставили меня на санках в место, где бедолагам вроде меня оказывают неотложную помощь. Там работали почти такие же дети, разве что, чуть постарше. Один из них отобрал мою боль. И терпел ее, пока мне вправляли руку. Я навсегда запомнил его сосредоточенное лицо, покрытое мелкими каплями пота и сжатые в нитку губы.

— Что было потом?

— Потом я решил вернуться в посольство. А по дороге пара молодых людей подарила мне чувство восхищения прекрасным миром, и волшебным днем, когда у влюбленных все удается. Встреченный чуть дальше старик щедро поделился мудростью и спокойствием. Я же отдариться не смог, так же, как и не смог почувствовать ничего, кроме того, чем со мной делились.

— И вы немедленно вылетели в Лондон?

— Да, Энтони. Что мне оставалось делать? Было достаточно прогулки по городу, чтобы понять: для Короны я бесполезен. А есть свой хлеб зря… Это низко. По сравнению с этими людьми, я слеп, глух и бесчувственен. Многие из них способны видеть человека до донышка его души. Может ли вообще идти речь о традиционной дипломатии в таких условиях?

Осмелюсь задать вопрос: Вы когда-либо чувствовали себя слепым?

— Лишь однажды, когда во время охоты на лис конь вывернул меня в грязную лужу. В результате я несколько дней провел с повязкой на глазах.

— Тогда Вы поймете меня, Энтони. Зачем Короне слепой Посол?