Другие Звезды 2

Глава 3

Можно было бы, конечно, долететь до нашей новой конторы на флаере Димы, можно было бы воспользоваться и нашим собственным, десантным, на корабле имелся и такой, с расширенными возможностями, предназначенный для работы на планетах с тяжёлыми условиями, но мы решили пройтись пешком.

Во-первых, лишних пять минут ничего не решат, а во-вторых, Кэлпи нужно было именно пройтись. Шла она поначалу чуть неестественно, как-то деревянно, но с каждым шагом походка её становилась всё более уверенной, вот она уже и руками размахивать начала, и лёгкость появилась, от человека не отличить. Да и мне самому такая прогулка напомнила то время, когда нам каждое утро всей эскадрильей нужно было добираться от своих землянок до КП полка, и это не то, что успокоило меня, это скорее настроило меня на нужный лад, рабочий и собранный, всё же привычка — великая вещь.

Мы шли напрямки, по самой настоящей протоптанной кем-то тропинке через берёзовые посадки, иногда пересекая рулёжные дорожки, честное слово, какой-то парк культуры и отдыха, а не космодром.

Я шёл первым, маршрут показывать мне было не надо, он у меня и так был в голове, а потому на ходу я занялся тем, что начал проверять свою связь с кораблём через корабельную же сеть.

И никакой разницы в возможностях я не ощутил, что на борту, что здесь, что на другой стороне планеты, полный доступ был у меня в руках, как и у Олега, причём мои решения были для Кэлпи в большем приоритете. Хотя и не все, конечно, потому что всё то, что было связано с функционированием самого корабля — тут бортинженер был главным, но тут уже, как говорится, кто на что учился.

А я сейчас мог, допустим, вызвать Кэлпи в её корабельной ипостаси и вести над собой, как детский шарик на верёвочке, мог поставить ей какую-нибудь самостоятельную задачу, мог следить за тем, что происходит внутри и снаружи корабля, да много чего мог, и расстояние не было проблемой, была бы только связь.

Так что здесь, на «Надежде», я мог спокойно находиться где угодно, в любой точке планеты, а вот в других местах посмотрим по обстоятельствам, там я буду следовать должностным инструкциям и лишний раз с корабля вылезать не буду, первое время уж точно.

— Пришли, — окликнул меня из-за спины Дима, хотя я и так остановился на изрядного размера площади перед большим зданием с глухим фасадом, стоявшем наособицу от других зданий и ангаров, которые здесь, на этом космодроме, всё же имелись. На площади этой припарковались несколько сиротливо выглядящих флаеров, здоровая была площадь для кучки разноцветных машин, а все эти газоны, лужайки с березками и живые изгороди из аккуратно подстриженных кустов остались позади.

— Видим, — ответил ему Олег и тут же дёрнул меня, — с тебя полтинник, кстати.

— Держи, — я перекинул ему деньги сразу, но мне всё же захотелось узнать, что в этот раз. — А на кой?

— Ну, проставляться же будем, — пожал плечами он, — вечером. Кэлпи тоже хочет присоединиться, так что если с ней, то по полтиннику, а если вдвоём, то семьдесят пять с тебя. Решай, ты же у нас капитан. Он же лейтенант. Или вот, у моряков звание есть — капитан-лейтенант, как раз для тебя!

— А откуда у тебя… — начал я, посмотрев на них, но тут же осёкся, вспомнив, — ах да, корабельная касса…

На счету корабля деньги были, и немалые, причём сама Кэлпи могла весьма вольно обходиться с ними, мало ли, где и за что придётся платить, за стоянку там, за топливо, за обслуживание, за ремонт, представительские расходы, главное, чтобы на это не было моего или Олега прямого запрета. Плюс у неё самой, оказывается, я только сейчас это узнал, посмотрев документы, но лучше уж поздно, чем никогда, был свой собственный личный счёт, и перечислялось туда ненамного меньше нашего.

Ущемлять наш искусственный интеллект в деньгах никто не собирался, хотя для меня это стало новостью, вот уж никогда бы не подумал.

— Ну, — пожал плечами я, посмотрев на Кэлпи, — это дело добровольное, никто тебя не заставляет, тем более что ты сама ведь есть да пить не будешь, правильно? Ты в любом случае основной член экипажа, а это всего лишь дань человеческой традиции, так что…

— Пожалуй, я всё же присоединюсь, — улыбнулась мне она, — причём с удовольствием. Очень мне хочется поучаствовать в делах всей команды, капитан.

— Ну и молодец, — ответил я ей и посмотрел на Олега, — а сто пятьдесят не многовато ли? Это же, — я поискал, с чем сравнить, не нашёл, и тут мне на помощь пришёл Дима:

— Это примерно две студенческие стипендии. Причём усиленные, за отличную учёбу, хватит на месяц и на пожить и на повеселиться. Где-то так. Олег, ты ничего не напутал?

— Ничего себе! — присвистнул я, — а дай-ка ты экипажу отчёт в своих тратах прямо сейчас, товарищ бортинженер!

— Было бы в чём, — усмехнулся он, — ну, смотри: будем делать плов самый настоящий, правильный, по-московски, на небольшую компанию из тридцати человек примерно. А ничего же для этого нет, и я не про продукты, нет казана, нет печки, и, самое главное, нет беседки, где всё это можно провернуть. Садовых столов, стульев, прочей мелочи, вроде вилок и ложек, тоже. Но свой собственный задний двор у нашей новой конторы есть, понимаешь, о чём я? С газоном и деревьями, а больше ничего там нет, прям как по заказу!

— М-да, — покачал головой я, — и ты уверен, что всё успеешь?

— А зачем мне самому всё успевать? — посмотрел он на меня, как на не совсем сообразительного подростка. — Мы же в будущем, Саня! Кэлпи уже всё организовала, разрешение на строительство получено, всё необходимое заказано и летит сюда, беседка будет шикарная, с почти что кирпичной печью и мангалом, обещают в течении двух часов всё сделать. Час на доставку, час на установку, вот так.

— Кто обещает? — не понял я.

— Роботы обещают, Саня, — во все зубы улыбался Олег, уже что-то предвкушая, ну и весело ему сейчас было, прямо до невозможности весело, — то бишь мобильные платформы, а им, я думаю, верить можно, не забухают же они, в самом деле, и не потеряют ничего. Ну и Кэлпи проследит, конечно. Так что оставим мы тут хоть что-нибудь после себя, лишним не будет.

— Да я не про то, — отмахнулся я, — плов — это же долго?

— Это в самый раз, — Олег наставительно поднял палец вверх, — это как раз то, что нам и нужно. Совместно будем готовить, Саня, всем дело найдём, по пути по нескольку стаканчиков пропустим, чем-нибудь лёгким закусим, вот тебе и врастание в коллектив. Совместный труд объединяет, а уж приятный труд тем более.

— Хороший план, — подумав, я решил не выделываться, ведь и в самом деле хорошо Олег придумал, — действенный. Выношу обоим благодарность с занесением в личное дело.

Для меня такой вариант был и в самом деле лучшим. В той жизни многое мне пришлось принять нового и изменить в себе, стоило только лишь вырваться из родной деревни, но кое-что я побороть так до конца и не смог. В том числе и культуру этих самых застолий, будь они неладны. Всё же Дальний Восток не Кавказ, у нас свои правила, попроще, да и те же китайцы были с нами на одной волне, если не сказать хуже, хотя, казалось бы, древняя же цивилизация, поэтому до шестнадцати лет я был уверен, что жрать вонючий самогон или китайский спирт по праздникам как не в себя — это нормально, это в порядке вещей, это и есть самое настоящее, безудержное веселье.

Потом я попал в город и кое-что понял раз и навсегда, а комсомол помог, до сих пор вспоминать стыдно, но и перейти на другую сторону я тоже не сумел. Времени не хватило и практики, наверное. Я резко запретил себе все алкогольные подвиги, потому что выпить у нас в авиации любили, и наплевал на все косые взгляды и обиды, идите к чёрту, а кто не понял, того могу послать и подальше.

Но и на тех долгих и почти трезвых посиделках, что устраивали вернувшиеся из Испании и нахватавшиеся тамошних обычаев лётчики, мне было скучно и хотелось уйти побыстрее. То же самое со мной приключилось и в Цхалтубо, в Грузии, в ведомственном санатории, умом я понимал, что так лучше, но принять эти кавказские пиры не смог, меня ведь к другому приучили за эти несколько лет — быстро поел, быстро выпил, встал, ушёл, всё!

А потому подготовка к празднику вместо самого праздника стала мне нравиться много больше, это я прямо полюбил, всю эту заполошную суету, всё это деятельное предвкушение радости. Так что Олег придумал очень хорошо, в первую очередь для меня хорошо, это он молодец.

Конечно, совершать ещё одну ошибку и пытаться казаться лучше, чем я есть на самом деле, для своих новых коллег тоже не стоит, это мы уже проходили. В армии, как и в тюрьме, ничего не скроешь, выделываться не надо, раскусят быстро. Но там был ещё один способ создать дистанцию, доступный для всех, хоть никто его и не любил, и способ этот назывался — дисциплина.

Я тогда затянул сам себя в такую струнку, что ни вздохнуть, ни охнуть, а комсомол мне в этом помог — смотрите все, вот, мол, какими мы правильными можем быть, как на плакате, честное слово. Сначала было тяжело, потом привык, потом даже перестал замечать, а когда попал в полк, уже и сам не мог разобраться, где я прежний, а где нет.

Конечно, здесь я мгновенно расслабился, как будто в отпуск попал, но нам ведь надо врастать в здешнее общество, надо попытаться сойти за своих, хоть и странных своих, так что включай голову, Саня, включай голову и веди себя естественно. В крайнем случае, на корабле отсидимся.

— Научно-исследовательский отдел! — мы успели подойди к входным дверям, спрятавшимися под нависшей над ними сплошной стеной глухого фасада, больше напоминавшего огромную гранитную плиту. Никаких признаков того, что в этом здании могло находиться, здесь не было, кроме вывески справа от дверей, и вот эту вывеску Олег теперь громко и с выражением читал вслух. — Управление чрезвычайных ситуаций! При Совете Надежды-Главной! Ну надо же! А со стороны посмотреть — прямо цитадель мирового зла, рейхстаг какой-то! Кусты колючей проволокой опутать, пулемёты в подвальные окна воткнуть, чтобы насквозь били — вообще за километр фиг кто подойдёт!

Живые изгороди и газоны тут и впрямь были чистый Версаль, много тут было открытого, ровного, ухоженного пространства, так что предложенный Олегом план обороны был в тему, хотя, думаю, тут и без него чем-то таким озаботились.

— Сначала вводный инструктаж, — предупредил нас Дима уже внутри, в огромном и светлом, но безлюдном холле, — думаю, за час-полтора уложимся. Остальное всё потом.

— Кто бы сомневался, — пробурчал Олег с недовольным, но всё понимающим вздохом, глядя на застывшую у дверей пару охранников, причём это были всё те же псоглавец и рептилоид. — Но вижу, что не побороли вы, товарищи потомки, бюрократию, не побороли. А уж я так надеялся!

Мой нейрокомп мгновенно отозвался на входящий запрос от охранной пары, подтвердив полномочия, у остальных тоже, и на этом всё, наше право находиться здесь признали и вопросов к нам по этому поводу уже не имели. Дмитрий вообще обратил внимания на этих двоих не больше, чем на фикус в кадке дальше по пути, я же с Олегом кивнули караульным и удостоились ответного кивка, а вот Кэлпи чуть задержалась, чтобы обменяться с ними какими-то странными взглядами, потом надо будет невзначай поинтересоваться, в чём там дело. Вдруг заговор?

— Да ладно тебе! — возмутился Дима, не заметив всего этого, — это ты ещё бюрократию настоящую не захватил, видимо! Тебя бы в Китай, в средние века, или в ту же Россию, вот там бы ты побегал! Вот там бы ты подоказывал, что не верблюд, вот там бы ты пыль поглотал!

— Согласен, — чуть подумав, ответил ему Олег, — про Китай не знаю, а вот про царские порядки наслышан. Было такое, не спорю, но мы это, кстати, побороли. Ладно, веди, Вергилий, на этот свой инструктаж. А кто, кстати, инструктировать будет, Анастасия?

— Зачем же? — удивился Дима и ткнул пальцем в Кэлпи, — вот она и будет, уж она-то не пропустит ничего. Да и смысл нам занятых людей от работы отвлекать? Сейчас найдём свободный кабинет, займёмся делом, пробежимся по всем пунктам, ответите на контрольные вопросы, потом зафиксируем это дело у планетарного искина и свободны!

— На втором этаже есть свободные помещения, — вмешалась Кэлпи, — как раз для нас. Предлагаю подняться и приступить, капитан.

— Вперёд, — пожал плечами я, потому что хотел уже всем предложить расположиться в этом холле, вон, сколько тут прекрасных мест, сколько островков с диванами, креслами и столами, и буфет есть, и стойка с напитками, и вообще уютно, и под охраной, — давайте уже поднимемся и приступим.

И Кэлпи уверенно повела нас куда-то вверх, по широкой лестнице на второй этаж, там мы прошли ещё немного по пустынному и тихому коридору, чтобы остановиться у двери в кабинет, неотличимой от десятков других таких же.

— Прошу, — Кэлпи не пошевелилась, но замок щёлкнул и дверь распахнулась настежь, — проходите и рассаживайтесь, в ближайшее время нам предстоит, как говорили в ваше время, ударно поработать.

— Давай без демаскировки, хорошо? — вдруг прицепился к ней Олег хорошо знакомым мне тоном, — и вообще, много вы знаете про наше время!

Я лишь вздохнул на это и прошёл внутрь первым, пусть его. Иногда с моим стрелком, тьфу ты, уже с нашим бортинженером случалось такое, да не иногда, а довольно-таки частенько. Он не переносил, когда всё вокруг было спокойно и окружающие расслаблялись, ему постоянно надо было всех теребить и вообще держать в тонусе. Причём он не успокаивался, когда ему равные по званию предлагали это сделать, и не затыкался, хотя никто ему этого и не предлагал, а взвинчивался ещё больше, пока не ставил всех своих подчинённых на уши, только тогда он мог вздохнуть с облегчением и его отпускало.

И ещё, странное дело, но у такого рубахи-парня, у этого всё понимающего, практически отца родного для своих подчинённых командира, но в подразделении его панибратства не было в принципе, а сержантам-мотористам да прочим оружейникам и в кошмарном сне не могло привидеться ответить ему так, как он вроде бы и предлагал им общаться.

Даже разжалованного, даже в солдатской грязной гимнастерке, они называли его товарищем старшим инженером полка, и лишь старые, заслуженные механики могли позволить себе после хорошо сделанной работы обратиться к нему, как к Олегу Васильевичу.

Сам Олег как-то с невесёлым смехом рассказал мне, в чём дело, да и то не сразу, а лишь после того, как я уже прямо в лоб задал ему этот вопрос и дал понять, что увиливания не потерплю, пусть тогда летает с кем хочет, вот так, то ему пришлось ответить. Не хотел сначала, пытался отделаться короткой сказочкой, а потом его прорвало, и я уже сам был не рад, что напросился.

Так вот, летом сорок второго года, в самое тяжёлое для страны и лично для него, Олега, время, когда гитлеровцы рвались к Волге и на юге творился сущий ад, вот тогда он, Олег, иногда и не помнил даже, когда он ел или спал. Правду говорят, кто в сорок первом или в сорок втором году не воевал, тот настоящей войны не видел.

Разгром, лютый разгром, мрачное отчаяние сверху донизу, страшная неразбериха от постоянных прыжков по родной стране, с аэродрома на аэродром, всё восточнее и восточнее, лётчики гибли пачками, он их уже даже не запоминал, зачем, зачем рвать себе сердце, а ещё не хватало ничего, точнее, не хватало вообще всего, в наличии были только собственные руки, вот тогда оно всё и началось.

Или, наверное, началось всё же чуть позже, уже осенью, когда комполка совал ему, Олегу, в рожу свой ТТ и мрачно обещал, причём так, что ему можно было верить, что он застрелит его и застрелится сам, если только он, Олег, не предоставит ему к утру полную боеготовую эскадрилью. И дело было даже не в приказах сверху, много их было, таких приказов, дело было в том, что некому же было, кроме них некому, разнести утром что-то там такое срочное, то ли вырвавшийся вперёд немецкий танковый клин, то ли свежую вражескую переправу через какую-то нашу родную и потому очень вредную сейчас для фрицев речушку, за которой уже скопились чужие орды в нетерпеливом ожидании ещё одного броска на восток, он, Олег, тогда не запомнил точно, да и какая теперь разница?

Короче, зимой сорок второго, в декабре, когда остатки полка вывели на переформирование и когда он, Олег, напоминал лишь тень былого себя, а другие были ещё хуже, вот тогда всё и началось.

Техсостав тогда не расслабился, нет, это неправильное слово, у техсостава полка тогда, у всех поголовно и у всех одновременно, как будто выдернули что-то из тела, какой-то стержень, что ли, что держал их на плаву. Да и не только техсостав, тогда весь полк был такой же, вроде бы по пустой голове пыльным мешком ударенный, одно БАО держалось, но тех ничего не брало, кроме угрозы отправить в пехоту, да столовая ещё более-менее себя чувствовала.

Но комполка отнёсся к этому с пониманием, дал отдохнуть, несколько дней они отъедались и отсыпались в тесных и вонючих, но при этом таких тёплых и уютных землянках, что не передать и даже вши, это извечное проклятие всех фронтов, даже вши не смогли им помешать. Несколько дней рая, это были несколько дней усталого, скорбного рая, вот и всё.

Отпускало всех по-разному, так ведь и хлебнули все не вровень, правда же? И, когда лётчики орали по ночам в своих землянках, они всё воевали с кем-то во сне, не зная ещё, что будут они это делать отныне и до самой смерти, а технари лишь молча совали поближе к огню свои отмороженные, изувеченные руки, всё пытаясь отогреть их с запасом, вот тогда его, Олега, и накрыло.

Он сидел тогда у печки, они поужинали тогда, хорошо и вкусно, многие наладились было закурить после еды и он выгнал их всех взашей на мороз, потому что в землянке было и так хоть топор вешай, не продохнуть, вот тогда и начали в нём, Олеге, лениво ворочаться мысли что хватит, наверное, припухать, пора бы уже и делом заняться, начальник он или кто.

Стал он неспешно прикидывать, что в первую очередь нужно сделать, что во вторую, что в третью, и понял он, что за время отдыха дела неотложные только накопились, потому что никто за него их делать не будет, поэтому нужно вставать да как можно скорее к ним приступать, ну и что, что вечер, и, как только он это понял, вот тут всё и приключилось.

Мир вокруг мигнул и вдруг стал как будто бы чёрным, но не как ночью, нет, а как будто бы его смертной угольной пылью присыпало, и не осталось в нём белого и светлого совсем, остались только грязь и тоска. Накатила безнадёга, да не обычная, а огромная, всепоглощающая, холодная и насквозь равнодушная ко всему, вот вообще ко всему, и от того была страшна она по-настоящему, и вот тут понял он, Олег, что хорошо бы ему сейчас умереть, потому что нет впереди ничего, ни смысла, ни сил терпеть всё это дальше. Справятся как-нибудь сами и без него, незаменимых у нас нет.

Тяжело дыша, но не потому, что дыхание перехватило или воздуха начало не хватать, нет, тяжело дышал он от того, что заставлял себя это делать, не хотелось ему дышать, но надо было выйти из землянки, не мог он в ней больше находиться, все эти весёлые, улыбающиеся люди мешали ему, лезли с разговорами, вытаскивали последние крупицы сил, а о чём им было разговаривать, если он был уже мёртв, а они всё ещё были живы?

На негнущихся ногах, со страшным, равнодушным напряжением, молча и тихо вышел он из землянки в вечернюю темень, постаравшись при этом никого не задеть и ни на кого не посмотреть, чтобы, не дай бог, никто не почуял неладное и не прицепился, не увязался следом, никакая сердобольная сволочь.

Тяжёлыми шагами, заставляя себя дышать, идти и вообще жить, он пересёк небольшую, утоптанную снежную полянку и уселся на колоду для рубки дров рядом с огромной угольной кучей, припорошённой снегом, спрятавшись за этой кучей от возможных любопытных глаз, потому что больше идти здесь было некуда, степь да степь кругом.

Можно было бы, конечно, уйти в эту равнодушную степь, да и остаться там навсегда, эта степь видела и не такое, какая разница, но сил же не было никаких, сил ни на что уже не хватало.

Чуть посидев на месте без движения и начав от этого подмерзать, вялыми пальцами он равнодушно вытащил из кармана свой ТТ, перехватил поудобнее и безучастно уставился в чёрный зрачок его ствола. И он, зрачок этот, его больше не страшил, дырка да дырка, просто инструмент, и не боялся Олег дрогнуть, и уставшие руки его были уверенны и хватки, как будто собирались они совершить обыденную, рутинную работу.

Единственное, не захотел Олег портить себе голову, видел он уже такое, было раз, разнёс один придурок себе дурную башку, уперев древний наган под подбородок, и заляпал своими мозгами все дощатые потолки и стены, забил все щели, и воняло же потом, и крыли злобным матом этого дурака его оставшиеся жить сослуживцы, мол, скотина такая, слабак и скотина, ему-то уже всё равно, а нам нюхай!

В сердце, равнодушно подумал Олег, в сердце надо, оставит ему ТТ там своей быстрой, злой пулькой аккуратную дырочку, чин чинарём всё будет, как прописал ветеринар, без пафоса и без лишних проблем для товарищей.

Он знал, куда надо стрелять, и на автомате полез рукой под телогрейку проверить, нет ли там чего, напротив сердца, может, портсигар лежит латунный, может, ещё что, потерял за последние дни Олег уверенность в себе и в своих карманах, а хотелось совершить всё на верочку, как в аптеке, без осечки.

И вытащил он из левого кармана гимнастёрки свой рабочий, распухший от записей блокнот, партбилет свой вытащил, и уронил всё это в снег, себе под ноги. Нехорошо, конечно, с партбилетом так поступать, но и сил не было нагибаться, да и куда его совать-то?

А потом вытащил он из того же кармана небольшой портрет, запаянный им самолично в целлулоид, весной он получил этот портрет, тогда же и запаял, до всего ещё, но забыл и много времени не глядел на него, а на портрете этом, он знал это, знал, но вспомнить почему-то не мог, там жена его была и дети его были, мальчик и девочка, Коля и Зоя.

Точнее, он помнил, что жена его сидела вот так, прямо, держа на сгибе левой руки замотанную в пуховый платок малышку, и насупленный Коля стоял справа, уставившись в объектив, а жена ещё развернула девочку так, чтобы он мог увидеть её лицо, ведь не видел он её никогда, но вот беда, не помнил он сейчас лица их всех троих, не помнил и всё тут!

Резко вскочив, откуда и силы взялись, поднял он над головой фотоснимок, пытаясь хоть что-то разглядеть, но вокруг не было ни огонька, темень и темень, режим светомаскировки соблюдался строго, а белый снег вокруг и яркие холодные звёзды в небе ничем не могли ему помочь.

Тогда, закусив фотоснимок зубами, принялся он лихорадочно искать по карманам зажигалку, свою огромную «Катюшу», где же она, должна же быть, спичек-то нет точно, а потом, найдя и схватив её в правую руку, а фото в левую, начал он бить по кремню, стараясь добыть огонь.

Но фитиль не загорался, да и чёрт с ним, ему хватило и отсвета искр на целлулоиде, и увидел он, и вспомнил, и его как будто поленом по голове огрели, выбив оттуда всё самое плохое.

Точнее, плохое-то выбило, а вот дурное нет, и сил всё не было так же, но зато появилась дикая злоба, и стыд появился, липкий такой, плохой стыд, но больше всего захлестнула Олега страшная боязнь, что не успеют они, ведь не готово же ничего, и не сможет тогда он, Олег, защитить своих маленьких.

И что надо всем вставать, и бежать, и приниматься за работу без раскачки, без перекуров, сразу и всем, разом, и убирать снег с побитых «Илов», и дефектовать их, и ставить на ремонт, да там прорва работы! Ну и что, что будем новые самолёты получать, а эти бросать здесь, в тот же ремонт или под списание, ведь может что-нибудь случиться, плохое случиться, прямо сейчас, а у него хотя бы один «Ил» не готов!

И всё это он попытался объяснить своим самым приближённым подчинённым, что делили с ним эту землянку, ворвавшись внутрь, сбив ударом ноги с низкой печки медленно кипящий чайник и стрельнув в потолок из ТТ для убедительности, что каким-то чёртом вновь оказался у него в руке.

Подчинённые сначала обалдели, а потом, переглянувшись в клубах пара от упавшего чайника, кинулись на него все разом, не слушая сбивчивых начальственных окриков и команд, один вцепился в правую руку, в кисть с зажатым пистолетом, направляя её вверх, другой в левую руку, третий в горло, четвёртый в ноги, так что, когда на выстрел примчался встревоженный комполка, Олег уже был надёжно упакован.

— Ишь ты, ответственный какой, — кисло похвалил Олега командир, выслушав объяснения, — Что ж, могло быть и хуже. Это ещё хорошо, что его в эту сторону двинуло, а не в другую. Ладно, тащите в санчасть, пусть его врач посмотрит.

Но военврач, зануда такая, куда-то делся, и хорошо, что делся, очень даже хорошо, потому что выпоили тогда его сослуживцы взбешённому Олегу два стакана водки насильно, не дав её выблевать, и отрубился он, уложенный лицом вниз, для безопасности, и проснулся с больной, но ясной головой, а утром хмуро объяснял начальству свои выходки алкогольными излишествами.

На пьяную лавочку в то время списывали многое, списали и это, эка невидаль, в самом деле, бывало и хуже, люди тогда шли вразнос, и радовался Олег, что обманул он всех, и обещал больше никогда так не пить. Мучала его мысль, конечно, что хорошо бы было показаться психиатру, ведь есть у нас на фронтах психиатры, и работают они, мы же не немцы, мы не эти скоты, уж они-то помогают своим психам немного по-другому, но страшила Олега неизвестность и ещё останавливало нежелание получить клеймо.

А так отпустило и ладно, ушло и больше не возвращалось, хорошо же, зачем ему к врачу, ну разве что иногда, в спокойные дни, в нелётную погоду, когда все вокруг расслаблялись, то начинало Олега подтрясывать немного, и начинал чудиться ему временами, совсем-совсем редко, окровавленный клок светлых волос с кусочком кожи на пробитом бронестекле «Ила», но это прекрасно лечилось ударной работой для себя и для других, так что не о чем и говорить, такие дела.

Помню, выслушал я это тогда, сам же напросился, и даже сумел найти какие-то слова, поддержал Олега, успокоился он и поверил мне, но на этом и всё, больше мы к этому не возвращались. Ничем он меня не удивил, что-то в этом роде и ожидал я услышать, потому что много вокруг тогда было страшного горя, видел я, к сожалению, и не такое. Повалили с фронта в тыл раненые, да сильно раненые, имелись среди них контуженые, были и припадочные, но хуже всего было не это, хуже всего мне, молодому и здоровому, сидящему в безопасности, было видеть на улицах нашего мирного города женщин с потухшими глазами, детей с лицами стариков на их руках, и стариков, впавших в детство, и каждый из этих эвакуированных мог поведать мне историю во много-много-много раз хуже, чем у нашего бортинженера.

Так что Олег, по сравнению с ними, ещё легко отделался. Ну, чудится ему иногда что-то такое, ну и что с того, жить же не мешает, работать тоже, а жалость ему моя не нужна в принципе.

Тем более что всех вокруг пожалеть нельзя, но можно, например, не сидеть в тылу, обучая других, а самому пойти на фронт и тем заткнуть свою совесть. Именно так я и сказал начальнику училища, когда он в очередной раз наладился рвать мой рапорт с просьбой об отправке в боевые части, добавив только, что сегодня же пойду в самоволку, выпью водки, разобью витрину, подерусь с патрулём, для гарантии, и пойду под суд, в штрафники, но всё равно окажусь на фронте, если он мне этот рапорт сейчас не подпишет.

Но всё это было давно и, наверное, уже не с нами, тем более, и я знал это точно, Анастасия поправила голову нашему Олегу, мало того, она проветрила её и мне, так что были мы с ним психически абсолютно здоровы. Там очень всё удачно получилось с нашими смертями, деталей я знать не мог, знаний не хватало, но всё было как с той болезнью сердца, когда, чтобы его вылечить, нужно сначала это сердце остановить и запустить в работу снова, но уже правильно, вот так же и с мозгами.

Так что скандалил Олег больше по привычке, наверное, но как-то вяло и неуверенно, вот уж действительно лишь тень былого себя, а тогда, в расцвете славы, он походил на наглого трамвайного хама, с нетерпением ждущего возражений, быстрого, резкого и злого, с которым связываться — себе дороже выйдет, сейчас же можно не обращать никакого внимания на эти фантомные боли у абсолютно здорового человека, пусть его, он и сам всё понимает, и как бы даже не лучше, чем я.

Вся эта история вспыхнула и погасла в моей голове одной яркой вспышкой, оставив после себя не совсем приятное ощущение, я даже плечами передёрнул, но на этом всё и закончилось.

— А ты чего за нами ходишь? — теперь настала очередь Димы, — у тебя своих дел, что ли, нету? Или боишься, что мы без тебя не справимся?

— У меня приказ! — Дима что-то сообразил, умён был Дима, очень умён, хоть и не было в нём хитрости, правильный он был человек. — Быть с вами до вечера! Вот я и буду, понятно тебе?

— Ну и… — пожал Олег плечами, успокоившись окончательно, — ладно. Чёрт с тобой, ходи. Тем более что ты, про других не знаю, лично мне очень даже симпатичен. Ну что, пошли места занимать, товарищ капитан-лейтенант?

Но я его не слушал, я в этот момент вызывал по внутренней связи Анастасию, и слава богу, что откликнулась она мгновенно.

— Что у вас? — раздался её быстрый голос в моей голове, — что-то срочное?

— Да, — ответил я ещё быстрее, — Кэлпи зависла только что. Наглухо.