Другие Звезды 2

Глава 10

Странное дело, но если бы кто-то из моих деревенских друзей сейчас узнал, что их Саня вновь собирается поиграть в Смелого Почтальона, причём не где-нибудь там, а в кольцах далёкого газового гиганта у далёкой-далёкой звезды, причём кольца эти состоят из хороших таких каменных и ледяных осколков, размером от обычной гальки и до среднего грузовика, причём всё это великолепие ещё и несётся в пространстве со скоростью многих и многих километров в секунду, то он бы, наверное, не только пальцем у виска покрутил, а прямо в глаза дураком бы меня назвал, и был бы при этом не так уж и не прав.

Но я сейчас, загребая воздух вёслами спортивного тренажёра, откидываясь всей спиной назад, елозя задницей на подвижной тележке, а потом вновь скручиваясь всем телом в клубок, всё больше и больше преисполнялся мрачной, торжественной решимости.

И эта решимость странным образом гармонировала с обстановкой этого небольшого тренажёрного зала, но здесь всё было такое, на свершения зовущее и не дающее расслабиться.

Что за чушь, думал я, накачивая сам себя, все эти метания, подбадривания, неуверенности и прочее, а потом вдруг вспомнил, как сам — а было мне тогда почти семнадцать лет, но выглядел я года на три старше, здоровый же был лось, сразу после побега в Комсомольск устроился в бригаду электромонтёров. Эти весёлые, разбитные, не боящиеся ни бога, ни чёрта парни казались мне небожителями, и я был рад до обморока, что сумел за них зацепиться.

А потом, в первый же день работы, сразу же, меня, деревенского увальня, эти ребята засунули на воздушные работы, без всяких раскачек и привыканий, не дав ни опомниться, ни что-то сообразить, и правильно сделали.

Они тогда, с шутками и прибаутками, ничего не объясняя, заволокли меня метров на пятнадцать от земли, невысоко, но мне показалось что прямо под облака, и начали сразу же что-то очень насмешливо и язвительно требовать, не давая ни минуты опомниться. То вот одному что-то срочно потребовалось передать через меня другому, но для этого мне надо было пройтись по балке шириной сантиметров двадцать, то потом снова первому что-то подержать, то второму помочь.

И я неуклюжей обезьяной ползал по высоте туда-сюда, прикусив губы до крови и стараясь не обращать внимания на трясущиеся ноги, потому что показать это было бы стыдно, очень стыдно, но прогресса всё не было, всё не смелел я никак, всё не мог привыкнуть, и вот уже накал их слов повысился, но тут же, заметив это, ко мне спустился Колька, наш бригадир и по совместительству секретарь комсомольской ячейки, и был это такой парень, что я тогда всё отдал бы за дружбу с ним, вот такой это был парень.

А он подошёл и присел рядом со мной, свесив ноги в пустоту, да внимательно посмотрел на меня своими пронзительными голубыми глазами, и я вдруг понял, что они, эти глаза, сейчас наполнятся или презрением, или одобрением, и всё это будет зависеть только от меня.

— Ну что ты вцепился в неё, как в роднульку, — постучав по укосине, вокруг которой я обвился, спросил он, и голос его был насмешлив и язвителен до предела, но может, мне это тогда просто показалось, — жениться на ней, что ли, собрался? Ты для этого сюда залез? Вас, может, тогда наедине оставить, чтобы не мешать? Ну так ты только скажи, а мы уважим!

— Нет! — зло выдохнул я и отцепился, выпрямившись, мысленно плюнув на всё, тем более что в случае чего тут падать есть куда, вон кусты и вон сугробы, — я сюда работать залез! Как все!

— А молодец! — поднявшись на ноги и ещё раз внимательно меня рассмотрев, ответил он, а потом, нацепив мой карабин от страховочного пояса на натянутый трос, добавил, — ну пошли работать тогда, вот только перещёлкиваться не забывай, не смотри на этих обалдуев, что без страховки лазят. Они всё форсят перед кем-то, а как по мне, так с поясом хотя бы просто теплее.

И мы пошли, и злобная решимость в моей душе вытеснила страх, и я доработал до конца этого длинного дня, держась на этой решимости, а вечером стоял на твёрдой земле в кругу настоящих друзей, как равный среди равных, но стараясь не подавать виду, что меня качает. И пояс, страховочный пояс в нашей бригаде был только один, и вот уже через две недели я работал без пояса, как все остальные, откидываясь спиной на фермы и держась только за счёт силы ветра, чтобы руки для работы были свободны.

Конечно, месяц-другой меня мучали кошмары в бараке, они не давали мне спать, всё мне снилось, что я падаю с опоры или вот-вот упаду, ну и ладно, мало ли кому чего снится, человек над своими снами не властен, зато днём я работаю так, что не стыдно смотреть ребятам в глаза.

Мы тогда выделывались друг перед другом своими трудовыми подвигами, по-настоящему, всерьёз, время было такое и люди были такие, мы строили города и заводы, все эти Магнитки и Днепрогэсы и гордились этим. Нам говорили, что это для потомков, что уж они-то будут жить при коммунизме, но мне было всё равно, я уже тогда был счастлив.

Счастлив с голой задницей, не имея ничего материального, даже место в бараке было не моё, но зато моими были: дружба с прекрасными людьми, я и сейчас помню каждого в бригаде так, как их родственники не помнят, ещё у меня учёба была, настоящая учёба, не как в деревенской школе, ещё мне давали повышенную пайку за ударный, стахановский труд, а ещё, самое главное, у меня был аэроклуб, были мечты, была настоящая цель в жизни, а все препятствия ломались и рушились под моим напором.

Я был счастлив тем, что моя работа имеет великий смысл, что мы строим первое в мире государство рабочих и крестьян, что нужно отдать все силы и всё у нас получится, уже получается, вот они — первые дома и цеха, и первый металл в первых печах, первые корабли и самолёты, собранные на краю земли, в глухой тайге, и ради всего этого стоит наступить на горло своему страху, чтобы спокойно работать на такой высоте, куда не всякий цирковой артист полезет, презрительно поплёвывая на отсутствие страховки.

А потом я с горечью узнал, что есть, оказывается, на строительстве ребята и погероичнее, это были вальщики леса, что готовили для нас, для наших опор, просеки в тайге, так они чего придумали — сырую, промёрзшую лиственницу не сразу срубишь или спилишь, в иную лиственницу даже гвоздя не вобьёшь, так чего же — темпы стахановские терять? Не, не пойдёт, а давайте один из нас будет залезать на верхушку дерева, привязывать там канат, а остальные тянуть, одновременно подрубая вылезшие корни, вот дело и наладится.

Попробовали — получилось, а чтобы время нагнать, тот смельчак, что канат привязывал, уже не спускался с высоты, не тратил драгоценные минуты, так его вместе с деревом и роняли на землю, а ветви смягчали падение до безопасного.

Такое нововведение прогремело на всю стройку как пример героического отношения к труду, и мы все, вся наша бригада, по одному сгоняли к ним в гости на лыжах, чтобы самим попробовать, на себе, что это за веселье. Эмоций я тогда выхватил по-полной, да ещё и глаза на той лиственнице чуть не оставил, но зато понял, что если не трястись от страха, то всё пройдёт нормально, видно же, куда падаешь и за что держаться. И вообще, если ты собран, готов ко всему и не боишься, то убиться там это ещё надо постараться, такие дела.

А ведь были ещё девчонки, девчонки-линейщицы, телефонистки, у нас в тот год с рукавицами был затык, не хватало их, и работа чуть замедлилась, так они затеяли комсомольский почин, что можно работать и без рукавиц, и сдержали слово, и руки их стали напоминать гусиные лапки, но мы застыдились и тоже стали работать голыми руками на морозе, разве что Колька заставлял нас обматывать кисти портянками, но мы сдёргивали их сразу же, как только кто-то из линейщиц проходил мимо, чтобы не позориться.

Бедные, бедные девчонки, вдруг кольнула меня запоздалая игла в сердце, да как же так, как же ваши милые руки потом, ведь и меня самого не сразу отпустило, не сразу они перестали ныть по ночам, да и потом руки иногда начинали болеть, стоило чуть-чуть сильнее подморозиться, но я-то уехал, меня-то вылечили, а вы остались!

Но время было такое, ох и время было, жестокое к тем, кто его не понимал и не принимал, безжалостно давящее сброшенных на обочину, всех этих бывших, цепляющихся за своё прошлое, это было время, безразличное к отдельным личным трагедиям, лес рубят — щепки летят, лучше и не скажешь. Я ведь видел и заключённых на строительстве, много их было, всяких сутулых саботажников-вредителей, паршивых доходяг, едва поднимающих лопату, а их нужно было гнать сюда больше, ещё больше, ведь грунт на площадках сам себя не вынет, а меня тогда больше интересовал вынутый грунт да ударные темпы, чем их жалобные, слезящиеся глаза.

Это они умели, этому они научились — в глаза заглядывать, то слёзно-жалобно, с беспомощным недоумением, по-собачьи, то колюче-нагло, дерзко и вызывающе, но меня эти взгляды не трогали и не волновали, я был комсомолец, настоящий комсомолец, а все те, кто не разделял мои убеждения, кто не строил лучшее будущее вместе со мной, те для меня просто не существовали, ведь не разделять мои взгляды могли только недорезанные буржуи и попы, кулаки-мироеды да прочая контрреволюционная сволочь, жалости к которым нет и быть не может, да и вообще мы их с собою в светлое будущее не возьмём, зачем они нам в будущем?

Потом, конечно, я кое-что понял, повзрослел, стал умнее, особенно когда начал с курсантами возиться, но тогда, в шестнадцать лет, максимализм во мне бил ключом, хотелось свершений и геройства, и я свершал и геройствовал как умел, как оно тогда и требовалось, и не было чему-то другому места в моей душе.

Мещанин, интеллигент вшивый — хуже ругательства для нас не было, и боялся я показаться слабаком, боялся отстать от своих товарищей — а больше ничего я не боялся. И вот таким, заряженным и несгибаемым, меня отправили в лётное училище, на этих же старых дрожжах я пошёл на фронт, так чего я сейчас-то расслабился?

Не целая жизнь же прошла, всего лишь несколько месяцев, а смотри ты, уже наш Саня и не Саня, уже он прямо настоящий дэнди, и расслабленно пьёт шампанское в компании настоящей леди, и уже он к кому-то заранее снисходителен, и уже он готов кого-то пожалеть раньше времени, вот это да!

Так уж сложилось, непредставимым образом сложилось, что я сейчас — капитан корабля, вот я и буду этим капитаном, и сегодня, сейчас, я так протащу экипаж и корабль по испытательной программе, что Колька, мой первый бригадир, был бы мной доволен.

— Да, — сказал я себе, поднимаясь на ноги и успокаивая дыхание, — так и сделаем. Надо же понять, на что мы способны.

— Вы что-то сказали, капитан? — тут же откликнулась Кэлпи, уж она-то всё слышала и всё замечала, но я предпочёл просто отмахнуться, ничего не объясняя.

Так просто ведь это не объяснишь, не поймёт, тут нужно воспоминания показывать, с полным погружением, а я не был уверен, что это пойдёт ей на пользу. Тут надо быть помоложе и даже, наверное, немного если и не поглупее, то полегкомысленнее уж точно, чтобы правильно всё воспринять, всякому же овощу своё время, а то получим какую-нибудь новую Розалию Землячку в виде боевого корабля, всем чертям в галактике тошно станет, и первому — мне самому.

— Нет, ничего, — успокоил её я, — так, мысли вслух.

— Тогда хочу напомнить вам, что через сорок минут обед, — и в моём расписании загорелось получасовое окно, — экипаж приглашает капитана в кают-компанию.

— Спасибо, — отозвался я, — обязательно буду.

Следовало поспешить, ведь я хотел не только принять душ и переодеться, но и закинуть себе в библиотеку кое-какие материалы по Зевсу, этому самому газовому гиганту с кольцами, радиационными поясами и сотней спутников. Нет, так-то я район полётов знал, и знал хорошо, но появились у меня кое-какие идеи, вот и нужно было их обдумать. Будет, будет вам сегодня Смелый Почтальон, это уж точно. Фактически будет, без обмана, посмотрим, кто как по льдинам прыгает.

А потом я снова пришёл в кают-компанию последним, задержался, Олег и Кэлпи уже вертелись там, нашли же они себе объединяющее увлечение, вот и хорошо, кстати.

Я спокойно дождался взмаха руки бортинженера, между делом указавшего мне на место справа от его стула, в кают-компании Олег был главным, и главным всерьёз, это была давняя и не отменённая никем традиция и был в ней, наверное, какой-то глубокий смысл, вот и подчинимся, раз такое дело.

Пахло вкусно, хоть корабельная вентиляция не давала запахам шанса, в коридор они не прорывались, но всё же здесь, за столом, было очень тепло и уютно. Олег вновь затеял обед из множества блюд, хорошо хоть порции были маленькие, ну да так-то, с комбайном-то, чего не готовить? Не сам ведь картошку чистишь, иначе бортинженер поскромничал бы, а так всё равно что в игрушки играешь.

Но и в игрушки играть тоже надо уметь, а потому я спокойно сидел и ждал, с удовольствием принюхиваясь и выбирая себе цели. Вот куриная суп-лапша в небольшой пиалушке, вот ляпка картофельного пюре с котлетой и несколькими дольками солёного огурца, вот хлеб, вот компот, а больше ничего мне и не надо. Ну, ещё пирожное, наверное, вот это. И, может быть, ещё вон то. И компота ещё стакан, я всегда в столовой училища по два стакана выпивал, нравится мне это дело.

— Ну что, готово! — Олег оглядел стол, потом, довольный, перемигнулся с Кэлпи, но ведь и правда это был небольшой пир, правильно сервированный, с правильно подобранными блюдами, появился даже небольшой оттенок праздничности, — можно начинать! Благословишь, командир?

— Слава труду! — благословил я его и Кэлпи поднятой ложкой, — приятного аппетита!

Я не хотел наедаться, мне хотелось сохранить лёгкость, и с таким столом это было очень трудно сделать, но я справился. Немного, но вкусно и очень разнообразно, что может быть лучше, разве что ещё пирожное, компот-то допить надо, а потом я заметил, что Кэлпи снова ёрзает.

Она сидела за ещё одним маленьким стаканчиком чего-то сложно заваренного, какого-то чайного сбора, принюхивалась с удовольствием, составляя нам компанию, но нетерпение брало вверх, и вот она поглядывала на меня, думая, что я ничего не замечаю.

— Чего тебе опять? — вздохнул я, откидываясь на спинку стула, Олег-то ещё не доел, не буду же я выскакивать из-за стола, не стоит этого делать, неприятно это другим, выходить из-за стола нужно всем вместе, так что можно и поговорить, компот как раз допить между делом спокойно.

— Скажите, капитан, — оживилась она, — а сегодняшний полёт, вы планируете…

— Сегодняшний полёт, — негромко, но с нажимом, перебил её я, глядя прямо в её удивившиеся глаза, — пройдёт согласно утверждённой программе с небольшими вариациями, и проведу его я лично. А ты, Кэлпи, отвечаешь за матчасть, ты у нас, собственно, и есть матчасть, и я хочу быть уверен, что эта матчасть нас сегодня не подведёт. Не тем у тебя мозги заняты, не о том ты волнуешься и не того боишься. Понятно?

— Ого! — Олег даже замер с ложкой в руках.

— Вот тебе и ого, — посмотрел на него я, — тебя это тоже касается.

— Согласен, — кивнул тот, вновь принимаясь за еду.

— Пристегнуться не забудь, — мне захотелось достучаться до него, а то больно легко нашего бортинженера отпустило, — чтобы не было, как в тот раз.

— Саня, не надо, — передёрнуло его, — ты чего задумал, Саня?

— Ничего такого, — ответил я, — всё будет в рамках наших возможностей.

— А что было в тот раз? — очень заинтересовалась Кэлпи, но я кивнул на Олега, мол, этот тот раз был его, вот пусть он сам и рассказывает.

— А в тот раз, Кэлпи, — Олег даже помотал головой от избытка чувств и воспоминаний, — в тот раз я чуть было не погиб смертью раздолбая. Я, когда с другими летал и сидел сзади, в кабине стрелка, то не привязывался никогда, да и никто же не привязывался! Во-первых — неудобно, брезентовая лента, на которой стрелки сидели, низко была расположена, непродуманно её туда воткнули. Не высунешься, от этого и обзор плохой, и пулемётом вертеть не так лихо получается. Во-вторых, если подобьют, а если ещё и не дай бог ранят, то не сразу и выпрыгнешь, а ведь там счёт на секунды идёт. В-третьих, смысла не было, те лётчики летали, честно сказать, вот как моя бабушка на прогулку выходила, воздухом подышать, вот так они и летали, осторожненько и с оглядкой, без огонька. Ну, вспомни, чего я тебе утром рассказывал, они больше собственной машины боялись, чем немцев. А вот он, — и тут Олег ткнул в меня пальцем, — как начал над целью крутить, противозенитный-то манёвр крутить, как начал вензеля в воздухе выписывать, что твой истребитель! Это наш-то утюг! Правда что, и отбомбились мы очень хорошо в тот раз, как вспомню, так сердце радуется, и дырок в крыльях домой не привезли, все зенитные трассы мимо прошли, остальных-то, аккуратных-то, всех потрепали, да.

Олег залпом добил свой компот, собрался с мыслями, и продолжил:

— Схватился я, значит, при отходе от цели за пулемёт, я всегда на отходе, если кто бегал по земле в пределах досягаемости, всегда давал им прикурить, на половину ленты примерно, не больше, чтобы на обратный путь хватило, и я ведь попадал даже иногда, а тут! Чувствую, что кто-то меня из кабины прямо тащит! И не за шиворот, а всё тело тащит!

— Отрицательные перегрузки, — помогла Олегу Кэлпи, глянув на меня, и я кивнул.

— Именно! — наставительно поднял палец бортинженер, — именно они! Но ведь не делал так никто и никогда, понимаешь? Никто и никогда! Ну ладно, вцепился я в пулемёт, одну ногу вперёд, в перегородку упёр, вторую назад, под брезентовую ленту, раскорячился как смог, локтями упёрся, зубами схватился, визжу как поросёнок, но кто бы меня там, кроме фрицев, услышал, и чувствую, что ничего не помогает, сейчас вылечу и всё тут! Там ведь не одно «же» перегрузки было, там я килограмм двести весил, причём весил именно в сторону выхода из кабины! Но тут, слава богу, всё кончилось, меня опять в кабину вдавило, потом резкое левое скольжение, потом правое, потом снова левое, потом крен туда, потом обратно, потом снова туда! А я башкой своей дурной об правый борт — бац, потом об левый — тресь, потом снова об правый — шмяк! В глазах потемнело, ничего не соображаю, забился под брезентовую ленту, вцепился в неё и ору! Ведь чуть не обделался я тогда, Кэлпи!

Девушка смотрела на нас квадратными глазами, не попадая в общее настроение, потому что я улыбался, прикрывшись рукой и вспоминая, как Олег в тот раз, уже на земле, из кабины выскочил и что он мне тогда в сердцах наговорил, да и сам Олег улыбался до ушей, вспоминая всё это.

— И ведь он меня предупреждал! — ткнул в меня рукой бортинженер, — перед вылетом-то! Пристегнуться, мол, товарищ стрелок, не забудь! Будем активно над целью маневрировать! Но я ведь умнее всех, у меня уже пятнадцать боевых вылетов, а он кто? Что эта морда плакатная себе позволяет, кем он себя возомнил, а? Да я и не таких видал, через плечо кидал! За восемь-то лет службы! Но оказалось, что нет, не видал, а потому ко второму вылету я себе такую сбрую в кабине сварганил, что сам чуть в ней не запутался, а остальные стрелки начали про Саню всякие сказки страшные на ночь друг другу рассказывать! И пристёгиваться тоже начали, от греха подальше!

— Вообще-то, это смешно, — когда Олег выдохся и замолк, сказал Кэлпи я и она осторожно улыбнулась. — С иронией к такому нужно относиться, только так и никак иначе, это традиция, байки травить называется. А если начнёшь всерьёз слушать, то он тебе такого наплетёт, мама дорогая, чего он тебе наплетёт, и это тоже будет традиция.

— Ну ты, Саня, даёшь, — оскорбился немного Олег, — ты за кого меня принимаешь? Я ведь понимаю, что она у нас человек свежий, необкатанный, постараюсь без этого обойтись. Но и ты, Кэлпи, уши не развешивай, вникай в культуру общения! Если всерьёз ко всему относиться, с ума же можно сойти!

— Вот и хорошо, — я встал из-за стола, собрал свою посуду и посмотрел на часы, — тогда через полтора часа команде быть на мостике, начнём тормозить, а пока можете заниматься своими делами.