Дочь мольфара

Глава 34

Может, так было всегда, а может, случилось только с возрастом, что в тихие ночи старику обычно не спалось. Он всё ворочался и кряхтел. От нечего делать иногда шёл в лес, поболтать с Чугаем.

Тот как-то спросил у старого друга:

— Который тебе годок-то стукнул?

А Янко ничего не смог ответить вразумительного. Не считал он, а если и считал когда-то, то давно уже сбился со счёту.

Знал лишь, что почти все знакомые ему по молодости давно почили. Даже отец Янко, голова Шандор, уж на что крепкий мужик был, и тоже много лет как отошёл к праотцам. Года три назад не стало дьякона Юхима. А дворовых псов мольфар и подавно перехоронил видимо-невидимо.

Это всё возраст. Точно возраст. С возрастом спать меньше стал, а лучше всего спалось в самые шумные ночи. Отчего так — неясно. Разве что старый мольфар слышал в раскатах грома и грозном завывании ветра какую-то одному ему понятную музыку? Может, так. А может, не так.

Янко мало задумывался над такими вопросами. Если уж что-то хоть чуть-чуть радовало, то уже было за радость. Дождь его радовал. А дождь с грозой и молниями радовал вдвойне. Тогда-то старику спалось удивительно приятно и глубоко. Янко видел сны, пока на небе играл лучший оркестр. Тогда видения обретали особую мягкость и пластичность, Янко вновь становился ненадолго молодым и сильным и обязательно видел нечто важное, очень и очень важное. Правда, что он видел, по пробуждении тут же забывал. Оставалось лишь одно ощущение важности.

И однажды мольфар решил, что обязательно запомнит это «что-то». В одну из рябиновых ночей он блаженно заснул, твёрдо намеренный, что ему надобно проснуться, как только придёт важный сон.

У него получилось.

Янко подскочил на кровати весь в поту, взволнованный и всклокоченный. Уже давно ничто не заставляло его сердце так громко стучаться, а сейчас оно стучалось не многим тише мощных ударов грома.

Тряхнув полностью седой головой, Янко быстро выбрался из кровати. Теперь он торопился поскорее одеться. Собирался так, будто судьба всей Боровицы, да что там — целого мира, зависит от того, насколько проворно мольфар облачиться в дорожный наряд.

Его совсем не смутило, что дождь и не думал угомониться, что молнии летят куда попало, а от небесного грохота в горах то и дело сходят небольшие оползни. Зато под грозовыми вспышками была видна дорога, зато идти было нескучно.

Янко шёл бодро, ничего не боясь, не скрываясь от непогоды. Он шёл и улыбался наполовину беззубой стариковской улыбкой. Хромый на одну ногу и тугой на одно ухо, чуть подслеповатый и давно ссутуленный, сейчас Янко чувствовал себя вновь по-настоящему молодым.

Он шёл час, шёл другой, шёл третий.

Дождь промочил его одежду и обувь. Ветер выхолодил его тело до костей. Тем не менее, Янко дрожащей от старческого тремора рукой уверенно постучал в потайную дверь.

Появившаяся на пороге Юстына не выказала ни капли удивления. Будто именно сейчас и именно Янко она ждала с минуты на минуту. Вештица отступила в сторону, давая гостю проход и заодно осматривая его.

— Дряхлый ты какой, — проскрипела Юстына.

В отличие от Янко, она выглядела намного моложе, хотя время не пощадило и её. От прежней дородной красы остались лишь скромные воспоминания. Юстына исхудала, но худоба не красила её, а по всему лицу и шее уже начали расползаться морщины, точно такие же, как у её предшественницы Космины.

Юстына повела мольфара к огню, усадила в кресло, принесла тарелку супа и чашку травяного чая. И покуда гость согревался, вештица не спускала с него внимательных глаз. Она не стала спрашивать, зачем пришёл к ней мольфар спустя столько лет.

Она лишь спросила:

— А как думаешь, Янко, могло у нас выйти что-то путное?

— Если б могло, вышло бы, — спокойно ответил Янко.

— И то верно, — согласилась Юстына. — Я только об одном жалею — что детишек у меня не получилось. А с приёмышками как-то не свезло.

— Может, ещё свезёт.

— Может, — она грустно вздохнула. — Наелся?

Мольфар утвердительно кивнул. Юстына поднялась со стула, забрала у гостя опустевшую посуду и помогла ему подняться на ноги.

Они пошли в тёплый уединённый зал в самой дальней части дома. Янко уже бывал тут — в ту ночь, когда Агнешка и Космина ушли в Навь. Янко наблюдал за их уходом. И, конечно, больше всего ему было жаль отпускать Агнеш.

С тех пор прошло много-много времени. С тех пор переменилось несколько поколений людей. Однако дом вештицы стоял на прежнем месте, и гора, которая его объяла, тоже никуда не делась. Также и любовь Янко к Агнешке — осталась незыблемой, нерушимой, как что-то почти невозможное постоянное в этом переменчивом мире.

В конце концов, всюду ведь найдутся исключения.

— Готов? — спросила Юстына.

— Давно уже готов, — ответил Янко.

В эту ночь он впервые увидел во сне Агнешку. И пусть знание о её красоте не могло стереться даже временем, Янко в самом деле успел позабыть, насколько же она была прекрасна. У него захватило дух при виде любимой, и каждая клеточка его тела запела и ожила, напоённая любовью.

Агнешка ничего не сказала губами. Но руки её сообщили доподлинно и красноречиво о том, что она призывает к себе своего возлюбленного.

— Настал час, Янко, — улыбнулась вештица.

Она перетирала в ступе засушенные цветы хладной руты вместе с разными иными травами, пока не превратились они в ароматный, тончайший порошок, из которого Юстына заварила напиток.

— Пей, — она передала Янко котелок с пахучим варевом.

Мольфар вдумчиво и неторопливо сделал несколько больших глотков. И когда он отнял котелок от лица, Юстына увидела уже иное лицо — молодое и светлое, без морщин и бородавок, с ясными глазами и тёмными бровями. Плечи Янко распрямились удальски, руки и ноги перестали трястись, губы наполнились алым соком.

Вештица хлебнула отвар следующей, а потом попросила у Янко гребешок, который когда-то давным-давно принадлежал Агнешке, но всё ещё помнил шёлк её волос. Юстына распустила свои косы и мягко расчесала их гребнем.

— Агнешка… — Янко произнёс любимое имя всё ещё опасливо, всё ещё неуверенно. Но сразу после одного раза нестерпимо захотел повторять ещё и ещё: — Агнешка… Агнешка…

Агнешка предстала перед ним. Родная и нетленная. Настоящая, живая. Чернобровая, белолицая.

Янко чувствовал её дыхание, чувствовал тепло её кожи, чувствовал, что сердце его вот-вот разорвётся от счастья.

Они взялись за руки. Они повязали друг другу ленты. Они произнесли клятвы — друг для друга и не для кого иного. Не нужны были ни свидетели, ни благословители, ни плакальщицы, ни весёлый оркестр. Никто и ничто было ненужным.

— Отныне и довеку клянусь идти за тобой, куда бы не повела нас жизнь. Отныне и довеку клянусь беречь тебя ото всех напастей. Отныне и довеку клянусь в чистоте своих помыслов, что не задумаю дурного, не изреку ложь, не утаю правды. Отныне и довеку мы есть друг у друга, а иному уже не бывать.

Вот и настал этот миг. Миг целования.

Агнешка взялась за ленту на руке Янко, осторожно и трепетно приложила к губам, оставляя на атласе нежный поцелуй.

Янко взялся за ленту на руке Агнешки, медленно и аккуратно приложил к своим губам, замирая от переизбытка чувств.

— Навечно твоя, — произнесла Агнешка.

— Навечно твой, — произнёс Янко.

Их губы нашли друг друга, слились воедино, прижались сильно-сильно.

Гром радостно ухал в горах. Молнии весело рассекали небо. Дождь смывал все грехи и все следы, чтобы к утру никто уже не смог догадаться, куда и зачем убрёл старый мольфар.

Целый мир, целая жизнь уместились в этом поцелуе. И любые сожаления, любые горести, любые обиды улетучились без следа. Как улетучились и последние сомнения, стоило ли того ожидание.

Сейчас Янко знал твёрдо — стоило. Каждой минуты, каждого часа, каждого дня.

Он прожил одну хорошую жизнь мольфара. Настало время прожить одну хорошую жизнь простого человека.

— Любимая… — прошептал Янко, плача от счастья и нежности.

— Любимый… — ответила Агнешка, эхом отражая его волшебные интонации.

Через мгновение в её руках сверкнул острый кинжал. Влюблённые обнялись крепко-крепко. Тонкое острие вошло в горло Янко сразу по самую рукоять.

Мольфар захрипел. Брызнула фонтаном кровь из артерии. Полумрак комнаты затопило алыми брызгами и предсмертными стонами. Умирающе тело конвульсивно дёргалось, глаза выкатились из орбит.

Всё продолжалось не дольше минуты. Но даже эта минута показалось умирающему целой вечностью.