Джони, оу-е! Или назад в СССР

Глава 28

— Не нравится мне твоя «домашняя работа». Где это видано, чтобы ребёнку такую аппаратуру доверили чинить? Какой из тебя мастер? Это же японская техника. Даже у нас на заводе так не делают. Сравни наши радиолы и эти красавцы.

Мать покачала головой, разглядывая дек.

— Мам, ты не поверишь, но принцип везде одинаковый. Детали чуть получше, но не всегда. У наших деталей запас прочности больше, а потому они массивнее. А по качеству некоторые наши даже лучше Японских аналогов. Регулировка техники другая. Компоновка… А так ничего нового ещё никто не выдумал.

— И не выдумает, — мысленно добавил я.

— Но кто тебе это всё дал. Ты говорил, сегодня Валентина из пятого подъезда зайдёт. Заходила?

— Нет ещё. Жду.

Звякнул звонок.

— Вот и она! — улыбнулся я.

Мать открыла дверь.

— О! Здравствуйте! — поздоровалась Валентина. — Только позвонила и открыли.

— Да только сама с работы зашла, — махнула рукой мать. — Проходи,. Пошли поужинаем. Вон и борщом пахнет. Мой согрел для матери.

— Молодец, твой Женька! Вырос уже! А у меня Олежка дома не кормленный. Пришла домой, а он сидит голодный. Тоже борщ на плиту поставила и к вам.

Она с надеждой посмотрела на меня.

— Получилось что-нибудь починить, Женя?

— Получилось, тётя Валя. Бобинник «Акаи» оживил, сейчас включу.

Я степенно прошёл в комнату и включил «Акаи». Из колонок полилось: «Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения, и вижу в нём любовь…»

— Вот, оба канала работают, — покрутил я ручки усилителей. — У меня по одному усилителю на канал. Не собрал пока ещё себе стерео. Руки не доходят.

— А что это за песня? Не слышала такую… Хорошая… Голос…

Она увидела гитару.

— Сам, что ли поёшь? — удивилась она. — Да так чисто… Как на пластинке. Мы записывались на свой магнитофон, да там такой шум от микрофона…

Я промолчал, а Валентина, тут же перескочила на другое.

— Вот тебе твои детали. Посмотри, посчитай. Опись, протокол, как положенно…

Я посмотрел сличил с ведомостью, удивлённо расписался в акте приемапередачи.

— Серьёзно у вас, — вырвалось у меня.

— Торговля, это, во-первых учёт, а во-вторых — контроль. Завтра пришлём румына. Он заберёт «Акаи» на него покупатель уже есть. Да, на всё покупатели есть, — хохотнула она.

— Мне детали нужны, — успел вставить я. Трещала Валентина без умолку. Мать тоже что-то хотела вставить, но не успевала и рта раскрыть.

— Зачем? Какие детали?

— Для двух усилителей. Разобрался я с поломками.

Валентина всплеснула руками.

— Ну, надо же какой умничка. Золото у тебя, Рая, а не сын. Зо-ло-то…

— Ты скажи, Валя, это коробки из магазина?

— Ну, да! Откуда же? — удивилась соседка по дому.

— И ему, — мать ткнула в меня пальцем, — дали «это» починить?

— Ну, да! А в чём дело?

— Да в том, что ему ещё двенадцать лет, Валя. Мальчишка он ещё. Это вас не смущает?

— Ха! Этот мальчишка закупил радиодеталей на триста с лишним рублей и, как говорит его друг, клепает радиоаппаратуру, лучше фирмовой и продаёт её, между прочим. Ты в курсе, что у него такие деньги?

Мать как-то осунулась.

— В курсе, — сказала она, вздохнув. — После этого лета как кто нашептал что… Совсем изменился. И отметки в школе хорошие и так…

— А кто ж его научил паять? — поинтересовалась соседка.

— Говорит, что друг у него есть, что в соседнем доме живёт. Так и тому тринадцать лет всего… На год-то старше… Вот с ним они собрали этот магнитофон. Переделали полностью.

— Знаю я эту «Ноту»! У нас её мало кто берёт. И не звучит она так, даже через хороший усилитель. Мы проверяли. А они переделали, говоришь. По цене он и сотни не стоит, а звучит, как «Акаи». Не хуже нисколько. Уж я-то их наслушалась… Да-а-а… Наши детишки бегут впереди нас… Ещё бы мой таким вырос. Вроде и отец радист на судне, а Олежка совсем не хочет вникать…

— У вас, борщ на плите, тётя Валя, — напомнил я.

Соседка вся дёрнулась и помчалась к входной двери.

— Убегаю-убегаю… Завтра детали «румын» привезёт, — крикнула она уже с лестницы и дверь за ней я закрыл.

Мать прошла на кухню налила тарелку борща.

— Будешь ужинать? — спросила она.

— Я уже поел, мам, — крикнул в ответ. — Я поработаю! Музыкантам обещал.

— Паяй-паяй. Я уже к запаху твоей канифоли привыкла. Даже приятно.

— А у тебя на работе разве не пахнет канифолью?

— Пахнет, конечно. Но там вентиляция.

Она помолчала.

— Никогда не думала, что и ты по нашей линии пойдёшь, — сказала она.

— По чьей это, по вашей? — насторожился я.

— По моей и по отцовской, — не очень громко сказала мать.

Я вышел в прихожую.

— А он кем был, радистом, что-ли?

— И он был радистом и я. Когда служили.

Я раскрыл рот.

— Ты служила в армии?

— Во флоте, сынок, во флоте.

Мать медленно жевала хлеб, набирала в ложку борщ и аккуратно касалась её губами. Она ела очень аккуратно.

— На флот ведь женщин не берут, — с улыбкой сказал я.

— Это на корабли женщин не берут, а на берегу радиотелеграфисток много.

— Понятно. Значит и отец служил на берегу.

— Он был нашим начальником, влюбился в меня и мы поженились. Мы тогда жили в посёлке Бухта «Ольга».

Я не спрашивал её про отца, так как мне, откровенно говоря, было не особо интересно. У меня так и не включился механизм «родства». Мать же восприняла отсутствие вопросов как-то по-своему и лишь улыбнулась своим мыслям. Сама она рассказ об отце на этом прервала. Я, почему-то, кивнул и вернулся к работе. Сейчас я паял программатор сэмплов, который позволит мне кодировать электрические импульсы в звук формата миди.

Упросив мать написать записку, что занятия мной попущены по причине плохого самочувствия, я отправился в школу с чистой совестью. Сегодня первым уроком был английский, по которому англичанка мне уже выставила полугодовую отметку, а вторым уроком — физкультура, где физрук вручил мне и ещё восьми ученикам значки ГТО разной степени «достоинства». Мне выдали «золотой», как и Наташке Терновой. Остальным «серебряные» и «бронзовые».

Сегодня было двадцать второе декабря — суббота. До каникул и до школьного Новогоднего танцевального вечера-отдыха оставалась неделя. Мне почему-то казалось, что всё ещё наладится и за мной ребята придут. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Не думаю, что они перестанут репетировать мои песни. И пусть репетируют. Мне репетировать не надо. Хоть сейчас сыграю любую партию.

— И за что зацепился извращённый разум партработника? — размышлял я. — За «Лилипутика»? Там, конечно, любой криминал можно напридумывать. Что за «лилипутик-лилигном»? Что за леденец он сосёт? У кого? Почему это — «Лилипутчая работа»? Почему «лилипутику» конец? Вопросов к этой песне может возникнуть много. А еще, какие песни показались подрывными брату Виктора Попова? Вопрос вопросов…

На третьем уроке мы писали полугодовую контрольную работу по математике, к которой готовились всю неделю. Вроде написал… На четвёртом — писали диктант по русскому языку. Перед уроком Людмила Фёдоровна со словами: «потом обсудим», вернула мне тетрадь с «моими» стихами. Я равнодушно пожал плечами.

Честно говоря, я параноидально не исключал того, что отсечь меня от школьного ансамбля могла и русыня, попросив Попова сказать, то, что он сказал. Могла-могла… Та ещё интриганка, как я её ощущал… Чётко видно, как она стремится стать директором школы. Ну или, по крайней мере — хозяйкой. Завуч, — это же — «заведующая учебной части», как я понимаю. Так и занимайся учебнымпроцессом, то есть учителями. Нет, она лезла в «разборки» и с учителями, и с учениками. Заместителем директора по воспитательной работе у нас была зоолого-биологичка Наталья Сергеевна. Но та была маленькой тихой милейшей женщиной, ведшей себя с учениками, словно родная мать.

Ну, да и ладно! Так я рассуждал, мучая себя созданными мной страшилками, когда писал диктант, и даже сделал две грамматические ошибки, которые вовремя заметил и, зачеркнув, исправил. Всё равно пятёрки от «Людочки», как называли «завуча-русыню» ученики, мне не видать. Да и бог с ним с этим пятаком, хотя я его заслужил честным и упорным трудом.

— Так, проверяем работы и сидим тихо, ждём звонка! По звонку я собираю работы, вы встаёте и уходите. Кто работу не сдал. Сидит на месте. Всем всё ясно?

— Ясно, — прогудел класс.

Проверив работу, нашёл ещё одну ошибку. Вот же ж… Проверил ещё раз. Последнюю ошибку исправил обратно. Блять, скорее бы звонок!

Звонок. Людмила Фёдоровна собирает тетради, подходит ко мне и говорит:

— А ты, Дряхлов, останься после урока. У вас же четыре урока?

— Четыре, — вздыхаю я.

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — сказал, расплываясь в улыбке Симонов.

— Ты, Симонов, списал диктант у Дряхлова, вот и не…

Завуч сделала такую паузу, что у многих даже слюна потекла от ожидания продолжения.

— … э-э-э, юродствуй, — продолжила «Людочка». — Или писать диктант будешь вместе с Кеповым и Рошкалем после уроков.

— Молчу-молчу, Людмила Фёдоровна, — весело проговорил Симонов. Он, вообще был весёлый мальчишка, этот Федька Симонов. И не задиристый. Просто, у него «сидели» брат и отец и поэтому в семье было не всё в порядке…

Всё ученики разошлись, и мы с Людмилой Фёдоровной остались вдвоём.

— Тут нам сегодня звонили из райкома партии… Знаешь, что такое райком партии, Женя?

Голос у «русыни» резал слух добротой. Я задумался. Сам когда-то был членом КПСС, а что такое райком забыл.

— А что это такое? Как сформулировать? — размышлял я. — Выборный орган управления? Ага… Партийная конференция…

— Это выборный орган коммунистической партии Советского Союза. Его избирает районная конференция.

— Молодец. Всё правильно ты сказал, только не сказал, что это руководящий орган, Женя. Руководящий! То есть орган, который руководит всеми коммунистами, а через них и всеми предприятиями и организациями в нашем районе. И нашей школой и Радиозаводом, где работает твоя мама.

Я молчал, слушал и пытался унять начавшуюся дрожь в коленях. Вот уж не думал, что буду снова когда-нибудь трястись от слов «Районный комитет Коммунистической партии Советского Союза». Но стоял перед столом «русыни» и дрожал.

— Почему они не предлагают ученикам сесть? — думал я.

— Разрешите мне сесть, Людмила Фёдоровна, — вдруг сказал я, неожиданно для себя самого. — Что-то вчера…

Чуть было не сказал: «На лыжах накатался», но вовремя остановился.

— … э-э-э, температура высокая весь день была. Только потому, что полугодовые работы: контрольная и диктант, — сегодня пришёл. Так бы остался дома.

— Да? — рассеяно переспросила русыня, погружённая в свои, вероятно обо мне, думы. — Садись, конечно. Так вот… Звонили из райкома партии и интересовались тобой. Из отдела по идеологии и знаешь кто звонил?

— Да, откуда? — усмехнулся я грустно. — Наверное сейчас узнаю.

— А ты не смейся, Дряхлов, — голос Людмилы Фёдоровны, резко посуровел и из «русыни» они превратилась в… Хотел сказать в «Змея Горыныча», но нет… Почти, но нет! В завуча!

— Почему тобой заинтересовался лично третий секретарь райкома партии? — спросила она, сурово сдвинув брови.

Будь я действительно мальчишкой, я бы, наверное, рассказал, всё, что знал и о чём догадывался, но я не был простым мальчишкой. Я был очень непростым мальчишкой. И я вспомнил, что я всего лишь мальчишка.

— Не знаю, — просто сказал я.

— И это всё, что ты можешь мне сказать? — сильно удивилась завуч.

Она уже, сразу после звонка из райкома, имела разговор с Поповым Виктором, и тот рассказал про позавчерашнюю демонстрацию песен брату и про то, что тот по их поводу сказал, забирая бобину с песнями.

Однако, звонившая по поручению секретаря по идеологии Первомайского райкома КПСС, не представившаяся женщина, совсем не угрожала санкциями, а просила вышеназванного Дряхлова предоставить под светлые очи третьего секретаря. Сегодня же. К назначенному часу секретарская машина должна была приехать, забрать оного ученика и отвезти в райком.

И то, что ученик, зная причину или догадываясь о ней, молчит, как партизан и пучит на неё якобы «невинные глазки», Людмилу Фёдоровну сильно разозлило.

— Ты, Дряхлов, зря так себя ведёшь. За подрыв коммунистической идеологии с тебя, скорее всего, не спросят. Зато спросят с твоей матери, которая тебя воспитала таким.

Я, увидев выступившую на её лице красноту и почувствовав в словах эмоциональный выплеск, улыбнулся.

— Зря вы так нервничаете, Людмила Фёдоровна. Я пишу стихи по наитию. Что льётся, то и записываю. Не сидится мне за листами тетради. Все записи сделаны мной простым карандашом на взятых с собой листах бумаги. Это потом всё то, что вы читали, было переписано в тетрадь. И не в одну, кстати… Если я что-то неправильно думаю, то только от того, что я ещё маленький. И мама моя учит меня любить родину, партию, школу и вас, Людмила Фёдоровна, учителей. И я вас люблю.

— Ага, — хмыкнула завуч. — Любит он… Рагиню довёл до того, что она уволилась.

— Хамить не надо было, — хмыкнул я. — А детей любить учитель обязан. Согласно штатному расписанию, кстати. А вот ученик нет… Ещё подискутируем на эту тему? Вроде бы закрыли её…

Мы и правда три месяца назад неплохо подискутировали на тему педагогики. Аж вместе с представителями РОНО, приехавшими по моему заявлению. Они все пытались меня нагнуть, но нагнул их всех я. Тогда на меня и накинулись все школьные «гарпии». Однако «тритон» оказался проворный, грамотно расставлял для «гарпий» ловушки, а сам не подставлялся.

— Нет, Дряхлов, дискутировать с тобой на тему должностных обязанностей учителей и кто кого должен в школе любить я не стану. Похоже, что ты больше всех знаешь о любви.

А я вдруг встал из-за парты и запел:

Людмила Фёдоровна, вздрогнула, было, от неожиданности, но потом, тяжело вздохнула.

— Ты, Дряхлов, совсем с ума сошёл со своими песнями.

— Творчество процесс спонтанный. Вашими словами о любви стихи навеяло. Вот слушайте дальше… Мою песню услышат! Тысячи глаз моё фото раскупят тысячи рук. Моё солнце мне скажет — это про вас. Посмеётся над текстом лучший друг. И я стану сверхновой суперзвездой, много денег, машина, все дела. Улыбнувшись, ты скажешь: «Ну, ты крутой»! Я тебя обниму: «Ты права!»

— Кого это ты обнимешь? — напряглась завуч. — Меня, что ли?

— Да, что вы, Людмила Фёдоровна. Когда я стану «суперзвездой» вы про меня уже и забудете. Сколько нас таких звёзд мимо вас проходит. Неужели вы про всех помните, и знаете, кто кем стал?

Людмила Фёдоровна задумалась.

— Не пойму я тебя, Дряхлов, что ты за человек. Никак не могу тебя раскусить…

— Не надо меня кусать, Людмила Фёдоровна и тогда нам обоим будет легко жить. Вот увидите, в райкоме всё будет хорошо. Мои песни там понравятся.

— Так ты, всё-таки знаешь, из-за чего тебя приглашают? — удовлетворённо хмыкнув, проговорила завуч.

— Не знаю, но могу только догадываться. Так же как и вы, уважаемая и любимая Людмила Фёдоровна.

Завуч нахмурилась, улыбнулась, крутнула и покачала головой.

— Ох и хитрый ты, Дряхло-о-в… Ох и хитрый…

— А это разве плохо? Хотя не хитрый я.

В класс забежала секретарь директора.

— Машина райкомовская приехала, — сказала Верочка.

— Вот, Дряхлов. Приехали за тобой. Отведи его, Вера. Замучил он меня. Видеть его не могу.