Джони, оу-е! Или назад в СССР

Глава 20

Готовый инструмент я по просьбе Андрея Петровича принёс на урок труда. Предусилитель позволял подключать гитару к какому-нибудь динамику, но я притащил с собой и акустическую колонку, которую собрал из большого «кинаповского» динамика, вставленного в собранный мной ящик и простенького усилителя звука.

Гитару с новыми японскими струнами, купленными мной аж за сто рублей у басиста Славика, ребятам я в руки не давал, а они, естественно обступили нас с учителем труда и восхищённо тянули к ней руки. Прикоснуться к гитаре, запретить, было невозможно, но струны я защищал активно, шлёпая по пальцам тем, кто всё-таки дотягивался.

Андрей Петрович едва не прослезился, взяв изделие в руки.

— Хорошая работа, Женя, — сказал он, кивая головой, вроде бы соглашаясь с самим собой. — На городскую выставку отправим…

Меня аж подкинуло.

— Не-не-не! Какая выставка⁈ Никаких выставок! Всё, что откручивается пооткручивают, звукосниматели и струны стибрят. Знаем мы эти выставки! «А» упало «Б» пропало… Это мой инструмент. Я на нём играю. В музыкальную школу хожу…

— Да, чо ты пиз… Ой, Андрей Петрович! — осёкся Кепов. Он после той нашей драки ко мне не приставал, но поддразнивал постоянно. — Я хотел сказать, что врёт он, что на гитаре может играть и в музыкальную школу ходит. Он боксом и самбо занимается.

— А зачем бы ему тогда была нужна гитара, если не играть? — переспросил Кепова трудовик.

Андрей Петрович потеребил первую струну. Гитара звучала пустым металлом.

— Включи? — попросил он.

Я подключил гитару к колонке, а «комбик» включил в розетку. Учитель труда заиграл, и гитара вполне уверенно выдала «Во поле берёзонька стояла…». Ученики захихикали, чем смутили Андрея Петровича.

— Смотри ка, звучит неплохо. На! Ты сыграй что-нибудь, чтобы душа развернулась, — сказал он, отдавая мне гитару. — Продемонстрируй её возможности.

— Хе-хе! Что бы душа, говорите, развернулась? — усмехнулся я, накидывая на себя ремень, сделанный из двух «портупей», купленных в магазине «Военторг» на Ленинской.

Поставив тембра в нужное положение, я пару раз дёрнул струны медиатором, и заиграл пока ещё никем ненаписанную музыку несозданной пока ещё рок-группы «Рейнбоу». «Тэмпл оф зэ кинг» была одной из любимейших моих песен. «Тун, тудудудутудутун…»[17] звучало из динамика, а рты одноклассников раскрывались всё шире и шире.

«Тун, тудудудутудутун…» проиграл я и запел:

— Ван дей…

Колонка звучала не сильно и моя глотка, натренированная каратэковским дыханием «ибуки» выдавала тоже вполне себе приемлемый звук. Слова песни были хорошо слышны. И песню услышали. Когда я играл проигрыш после первого припева, в кабинет труда зашли директор школы и завуч.

— Это что за самодеятельность⁈ — сурово вопросила Светлана Яковлевна, перекрикивая и гитару и меня. — И снова ты, Дряхлов? Кто бы сомневался, что весь этот шум устроил ты⁈

Я прервался.

— Проверяем гитару, Светлана Яковлевна. Мы с Андреем Петровичем сделали её на уроках труда, — сказал я.

— Не-не… Это всё он. Я только помогал! — сразу указал на виновника безобразия трудовик.

— Ты сделал гитару? — Даже не спрашивая, а утверждая, произнесла директор. Она наверняка тоже слышала, что Дряхлов делает электрогитару. Все об этом знали. И не только в нашей школе. — И она, значит, играет?

— Играет, — пожал плечами я.

— А ты, значит, поёшь?

— Пою, — снова согласился я.

— И что поёшь? Что за английская песня? Откуда стихи и что в них? Ты знаешь?

— Знаю. Это я их написал, — соврал я.

С иностранными текстами сейчас было очень трудно, особенно зарубежными. В них искали крамолу и антисоветчину. И находили, даже там, где её и в помине не было. А заявляя о том, что стихи мои, я как бы чертил государственную границу, оставляя тексты на нашей территории.

— Ты⁈ Написал стихи? И на английском? Почему на английском?

— Э-э-э… Это кельтская легенда о древнем разрушенном завоевателями замке, куда пришёл человек, поднявший кельтов на борьбу с поработителями. Я прочитал легенду в книжке «Кельтские легенды». В деревне в библиотеке брал почитать. Мне понравилось, и я написал стихи и музыку.

— Кельтский эпос? — удивилась завуч и «языковик» по образованию. — Очень интересно. Король Артур? Очень интересно! И тебе, говоришь, понравилось?

— Очень, Людмила Фёдоровна. У меня ещё не тему тех легенд несколько стихов есть.

— Хм! Там, конечно, полно мистики, но в целом…

— Это разрешённая тема? — спросила озабочено Светлана Яковлевна.

— Абсолютно. Мы в университете изучали кельтский эпос и книги, действительно, выпущены. Жаль, небольшим тиражом.

Мне не было жаль уважаемых мной Ричи Блэкмора и Рони Джеймса Дио, потому, что жалеть их было не за что. Они ещё не написали эту песню. Да и сам Блэкмор не утруждал себя моральными озабоченностями, передирая у других музыкантов мелодии и рифы. И взяли они этот текст, практически целиком, из кельтской легенды, лишь немного добавив рифмы и сократив. В своё время я, задавшись целью, нашёл легенды, которые эти два уважаемых мной музыканта переделывали в тексты своих песен.

— Учитель английского тебя хвалит, но ты осторожнее с английскими текстами. Не все хорошо знают язык. Могут перевести и понять не правильно. Пиши на русском.

— Я пишу. Спеть?

— Не надо, — остановила меня Светлана Яковлевна. — На смотре художественной самодеятельности споёшь.

— Что ты сказал? Ты и на, э-э-э, родном языке пишешь стихи? — зацепилась за мою фразу Людмила Фёдоровна.

— Пишу, — беззастенчиво соврал я.

— Прочитаешь на уроке литературы?

— Да, пожалуйста.

Директор тем временем подошла ближе и прикоснулась к инструменту.

— Красивая! Молодец! На выставку отдадим!

Меня, как током ударило, но я промолчал.

— Хрен вам, а не гитара, — подумал я.

Дня через два после того, как мы продемонстрировали мой инструмент, прозвучав на всю школу, ко мне после первого урока подошёл Славка. В школе он к нам — малышне, обычно не приближался.

— Тут, это, с тобой Витька Попов поговорить хочет.

— И чего? — удивился я. — Пусть подходит и говорит.

— Ну, — Славка почесал щёку. — Вы с ним ведь поссорились. Ты, вроде обиделся на него…

— Вот же жучара! — возмутился я. — Я обиделся⁈ Да он у меня магниты хотел забрать, а я не отдал. Сказал ему, что пасть порву и моргала выколю и вообще урою его на том месте, где он стоял. Попов зассал и ушёл. Я, бля, обиделся!

— Да, ладно тебе, Джон! Ну… Не получилось же у него у него? Замириться он хочет.

— Пусть замиряется! Я, разве, против⁈ Пусть приходит и говорит.

— Да, ему неудобно к тебе самому подходить, он же старший. Выйди на лестницу. Он там ждёт.

— Неудобно спать на потолке и штаны через голову надевать, — буркнул я. — Ты-то, что за него вписываешься?

Славка покраснел и замялся.

— Да, так…

Я понял, что замешана девушка. Ни от чего другого пацаны не краснеют.

— Ха! — выдал я, дёрнув головой, но продолжать не стал. Не моё это дело лезть в Славкины любовные дела. Он уже парень взрослый. — Веди.

Мы вышли из рекреации, и вышли на лестницу. Там я увидел Попова. У него, кстати, волосы висели и над ушами и сзади ниже воротника, что в школе категорически не поощрялось.

— Чего надо⁈ — спросил я дерзко у стоящего у окна Попова. Тот не долго думая, протянул мне руку.

— Давай замиримся, а? Ты, вроде, ничего пацан. Тоже, оказывается, музыкант. Я тогда не знал. Извини…

— О, как. «Ничего пацан»…Ты уже меня и оценил. Ты сам-то кто такой и какой из тебя музыкант? Может, как из говна пуля, — продолжал я хамить, проверяя его ко мне заинтересованность. Повод так вести себя он мне пока давал. Попов скривился, но не послал меня и не ушёл. Значит интерес у него во мне огромный. Обычно такого хамства старшие от младших не терпели, а, если сами не могли справиться, звали подмогу и наказывали младших толпой.

— Да, ладно тебе, Джон! Что ты как ёжик? Он же извинился⁈

— Извинился за то, и накосячил снова, — я иногда, при конфликтных ситуациях, пользовался сленгом девяностых годов. Это, кстати помогало, так как воспринималось пацанвой, как далеко не всем известная «феня». И мои словечки постепенно входили в пацанский оборот. Например ненавидимое мной слово-паразит «капец», уже «завирусилось» в нашей школе. А ведь я его и сказал-то раза два всего. Хотя… Полагаю, всё-таки оно лучше, чем слово «пи*дец», которым пацаны повсеместно выражали своё мнение о любом значимом событии.

Славка своим тоном и внешним видом умолял меня, а если ему надо, значит надо пойти на встречу его просьбе. Славка единственный во дворе старший, кто воспринимал серьёзно. В нашем доме старше меня кроме грека и Славки не было, а в одиннадцатом и в девятом старшие были. Наверное потому, что дома были построены раньше.

Так вот те ребята не вели себя со мной, как с равным. С одной стороны, я понимал, что Славка в пацанах своего дома имел, как бы, свиту. Но в том-то и дело, что со мной он и разговаривал совсем иначе, чем с ними.

— Ты Джон, как индеец Джо из фильма про Тома Сойера, — как-то сказал мне Славка. — У тебя такое же неподвижное лицо. Раньше, вроде, ты был обычным, а как спасли тебя, так… Словно повзрослел, что ли? Да нет, и у взрослых лицо подвижное и видно о чём они думают. А у тебя словно маска. Как у Чингачгука…

А ещё за три прошедших месяца я успел три раза подраться с Греком, он с первого раза не понял, что бить себя я не позволю. Во всех трёх случаях случилась «ничья», потому, что побить он меня не смог, а сам в тыковку получил не слабо. Первые два раза добивать его я не стал. Пожалел. На третий раз, когда он снова кинулся на меня с кулаками из-за противоречий в споре, мне пришлось его уложить моим любимым ударом в печень.

Мне, почему-то, «приятнее» бить простого хулигана по туловищу. Не знаю почему. Заметил ещё из той жизни. Может потому, что попав голову, ты можешь нечаянно стать убийцей, как уже случилось у меня в этом мире. Висел! Висел надо мной комплекс вины и тяжкого греха… Да-а-а… Наверное поэтому…

Уложив Грека на уже холодную октябрьскую землю, я наступил ему на правую руку в районе запястья. Он заныл, а я сказал так, чтобы слышали все пацаны:

— Ты, Грек, дурак, или просто притворяешься? Я тебя третий раз бью, а ты так и не понял, кто сильнее из нас? Так вот, глупыш, если ты и сейчас не понял, то я здесь не при чём. В следующий раз придётся сломать тебе руку. И я сделаю это с удовольствием, потому, что ты, Грек, зае*ал уже всех, кто младше тебя.

Валерка прошептал, что всё понял и ушёл домой. Примерно месяц мы его не видели и встречались с ним только в школе.

Ещё мне пришлось отлупить Банана, который, почему-то возомнил себя вправе отказать мне кататься на его велосипеде. Всем разрешал, а мне нет, видите ли. Он к женьке всегда относился с пренебрежением. Неприятный был пацан и не я ему давал такое прозвище. Нормального пацана так не назовут. Жадноватый был мальчишка. И приехал он от родственников к самой школе, а потому не знал, что со мной произошло. Вот и пришлось Банана просто слегка отпи*дить и велосипед забрать. Катались мы тогда на велосипеде с пацанами весь день, а не по пять минут.

Пришлось подраться с другим мальчишкой, тоже почему-то носившего прозвище «Грек». У них с нашим Греком и фамилии и имена были одинаковые, наверное, поэтому? Но у нашего Грека и лицо было смуглое и глазки кругленькие, а тот был бледнокожий… И жил здесь дольше, так как был из одиннадцатого дома.

С ним мы что-то поспорили, когда играли в футбол. Он был крупнее и старше на год. Он попытался меня ударить, я увернулся и пригрозил ему «пи*дюлиной». Старшие парни, поймали меня «за базар» и пригрозили, что если я не справлюсь с Греком, то они мне сами наваляют. Они тоже были из одиннадцатого дома и защищали свои интересы. Пришлось мне навалять и старшему Греку.

Подрались мы даже с Мишкой. Что-то у него было плохое настроение и он стал дразниться. Предупредив его пару раз, пришлось предупреждения исполнять. За слова надо отвечать, вот он и ответил. Но Мишка тогда даже не обиделся, потому, что я просто настучал ему по пузу. По пузу, всё-таки не так обидно, как по лицу, я считаю. Поэтому мы с Мишкой так и остались друзьями.

Так вот Славка в отношениях со мной, как-то подобрался. Скорее всего, он думал, что я попытаюсь доминировать и вести себя с ним вызывающе, как Грек, например, но я во-первых обращался к нему с уважением, а во-вторых почти вообще не выходил на улицу. Да и что мне там было делать? Пистоны «гахать»? Или в лягушек на озере из рогаток стрелять? Или головастиков конденсаторов мучать? И вообще я не знал, о чём с мальчишками разговаривать. Обсуждать просмотренные сто раз мультики или художественные фильмы, как этот того «бах», а тот этого «трах». Или эту…

Они сделали себе из сталистой проволоки «шпаги» и Мишка почти выбил Сашке левый глаз. Хорошо, что почти. Потом они додумались надеть на кончики «шпаг» пробки от вина, но это уже стали не шпаги и пацаны их забросили. Они пулялись друг в друга из рогаток и самострелов, стрелявших пульками и только чудом не по повыбивали друг другу глаза. Они взрывали карбидные гранаты и делали магниевые бомбочки.

И что? Этим должен был заниматься и я? Да, Боже упаси! Я осознавал всю степень риска быть ребёнком, и особенно мальчиком. Сам ведь всё это прошёл. Сам занимался такой же хернёй. И глаза чуть не вышиб и… Да чего только в моей детской жизни не было. Как вспомню, так вздрогну. И помнил и вздрагивал, глядя на них, но из окна. То есть, я не видел смысла в гулянках, а пацаны перестали видеть смысл звать меня на улицу. Аже Мишка перестал заходить ко мне, потому что меня вечно не было дома. И я перестал заходить к нему смотреть мультфильмы. И не потому, что мы купили телевизор. Мы его так и не купили. Мать по воскресеньям ходила его смотреть к соседке, где они пили чай и судачили, а мне телевизор был не нужен. Я купил себе новейший радиоприёмник «ВЭФ-202» и слушал иностранные радиостанции и иногда, когда можно было его поймать, «Голос Америки из Вашингтона». Купил ещё магнитофон-приставку 'Нота-303. Но о нём, чуть позже…

— Короче, — скривился я. — Чего надо⁈ Магнитов нет!

— Ты, это, гитару, говорят собрал?

— Ну, собрал, и что? — я старался не «чокать».

— И играет она, говорят, не плохо?

— И что? Короче можешь?

— Может, покажешь нам. Мы к вечеру новогоднему готовимся. Репетируем в спортзале. А ты говорят и песню клёвую сочинил… Может, придёшь сегодня? И гитару покажешь и песню?

Я сурово посмотрел на Попова.

— Витя, эта гитара мне очень дорога. А вы, боюсь, по глупости своей и непониманию политического момента, попытаетесь её у меня отжать. Дескать, аз сам пацан сделал, а не куплена она, то и грабежа никакого нет. Менты и заниматься не будут, если заявить. Но заявлять, Витя я не буду, если что, я вас всех просто замочу по-тихому в тёмном переулке. Перо в бок и ваши не пляшут.

Я сделал движение телом к ему.

— Ты чо, дурак, что ли? — отшатнулся Попов, хотя стоял вплотную к подоконнику.

— Я же тебе ещё тогда сказал: «за своё зубами грызть буду».

— Да мы ничего… Только посмотреть на гитару хотели.

— И я ничего, — проговорил я миролюбиво. — Если ко мне хорошо, так я к таким людям ещё лучше. Приду, но парням скажи, чтобы не борзели.

— Я им скажу, — успокоил меня Славка. — Они меня послушают.

— Ну и ладушки.

Я протянул Попову ладонь и пожал ему руку.

После уроков, которые уже стабильно проходили с моим активным участием, — я сходил на бокс, сделал домашнюю работу и взяв гитару и комбик, потащился в школу, где, к своему удивлению, в спортзале увидел Славку. Спортзал сейчас, в преддверии нового тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года и холода в нём, от физкультурных факультативов отказался и принял музыкантов. Ещё днём, когда светило солнце, спортзал через большие окна прогревался, а вечером остывал так, что изо рта валил пар. Что-то не так было с батареями.

Славка крутился возле симпатичной девушки. Девчонкой у меня не повернулся бы её назвать язык.

— О! А вот и Джон! — воскликнул Славка, словно я был задержавшимся в автомобильных пробках Дедом Морозом. — Прозвучало вообще, словно «Он». А вот и Он!

— Прикольно, — подумал я. — Надо запомнить!

— Всем привет! У меня мало времени. В двадцать два ноль-ноль я ложусь спать. Спортивный режим.

— Он у нас боксёр и самбист! — важно произнёс Славка, адресуя посыл девушке.

— Познакомь нас, Слава, — попросил я. — Хотя, как зовут меня, все уже слышали.

Славка покраснел.

— Это — Лера, — это — Саша, это — Григорий, это — Андрей, это — Виктор. Ты его уже знаешь.

— А я — Женя. Но они во дворе, — я мотнул головой в сторону Славки, — зовут меня Джон.

— Словно Джона Леннона. А ты песни Битлз знаешь?

— Естественно, — просипел я. — Кто же из музыкантов не знает «Битлз»?

— А что ты знаешь из Битлз, — спросила девушка.

Если бы я сказал «всё», я бы не соврал, но я сказал:

— Не очень много.

Тем временем я достал из «самопального» чехла гитару и ткнул в неё штекер. Другой конец провода, передав Попову, подошедшего ближе.

— Ткни куда-нибудь.

Виктор с готовностью принял шнур и ткнул его в усилитель.

— Ого! — подумал я у них и усилитель есть. — Ламповый похоже.

— Так что тебе сыграть из Битлов? — спросил я.

— А ты Мишель сможешь? А то наши не могут.

Она посмотрела на Попова.

— Там гитара сложная. Аппликатуру подобрать не получается.

— Можно и Мишель, — улыбнулся я. — Мне показывал один музыкант…

Включив гитару, я услышал фон от усилителя и переключил гитарный звук на спаренный звукосниматель. Фон оборвался.

Мишель — песня интересная для игры на гитаре, тут я с Поповым солидарен, но когда знаешь аппликатуру и сыграл её тысячу раз, ничего сложного. Пальцы, слава богу, меня уже слушались хорошо. Главное — знать, куда ставить.

— Мишел, ма бел[18]… — запел я, глядя в глаза девушки. Такие песни надо петь кому-то, тогда они звучат душевнее.