Девяностые приближаются

Глава 30

Филипп бережно взял подарок.

— У меня отец собирает старинные музыкальные инструменты из разных стран, — тихо сказал он. — Можно я ему передарю?

— Твоя вещь! Владей! С днём рожденья тебя! Двадцать один тебе? — улыбаюсь я.

В честь праздника я решаю потратить ценные ресурсы, а именно, сделать десяток фото. Для начала снимаю всех вместе, немцев и нас, мы скорешились-таки, причём не только именинник с Иркой, а ещё и наше руководство. Потом отдельно фотаю Филиппа и Ирку, надо же им показать родителям фото друг друга, но об этом и не подумали — дети, чо. Ирка пыталась сначала изобразить роковую красотку, но я эту дурь быстро пресёк. Она не друзьям Филиппа должна понравиться, а родителям. То есть предстать скромной девушкой, я даже косметику заставил смыть. Получилось такое домашнее создание, причём, по причине насилия над ней после удаления косметики, Ирина сидела, даже не улыбаясь. Такая милота вышла, даже позавидовал немцу! Пришлось заряжать второй десяток пластинок. Иначе всем бы не хватило общих фото. Шесть немцев, восемь нас, два фото молодых, два фото Марты для моих самцов-соседей. Вот Марту я не ограничивал в сексуальности, и, если честно, я бы её ещё поснимал в отдельной, приватной, фотосессии. Два кадра остались в фотике, и ещё десяток про запас. Жаль вчера не вспомнил про выменянный фотик, когда мы возлагали цветы к памятнику красноармейца на горе Геллерта. Бабуле бы понравилось. На горе ещё стояла статуя свободы работы Штробля, но мы её осмотрели только издалека.

Объявили свободное время до восьми, потом выезжаем в аэропорт.

В зале осталось всего несколько человек, руководители делегации ушли к себе, Марта со свитой рванула по магазинам, Ирка бы с удовольствием составила им компанию, но не может по политическим мотивам. Шучу. Не по политическим, по личным — как ей жениха бросить? Ещё с нами сидела страшненькая подружка Марты и не менее страшненькая, но фигуристая Леночка-гимнастка. Запала что ли на меня, смотрит, почти не отрываясь.

— Ладно, я к себе, душ приму и, может, в город схожу, остатки денег потрачу, — сообщил я и отправился в номер.

Только я намылился, стук в дверь. Быстро смываю с себя пену, и, чертыхаясь, выхожу из душа.

— Ну кто там? — спрашиваю, не открывая, стараясь запрыгнуть в трусы, а потом и в шорты.

— Это я, Толик, — слышу голос Филиппа.

— Толик — это я! — возражаю недовольно я, всё же открывая дверь.

В комнату заходит Филипп с пакетом.

— Это тебе подарок за помощь с Ириной, — он протягивает пакет.

В обалдении вываливаю его содержимое на кровать:

— Бальзам «Уникум» (местный), джин (вроде как шотландский), упаковка кассет для плейера, парфюмерный набор из мыла и какого-то флакона, колготки женские или чулки и венец всего — джинсы немецкого производства «Shanty»!

Немецкого! Немцы закупили в своё время право на их производство. Размышляю, как поступить с подарками, брать не хочу — ломает. Хотя я уже отказывался и он всё равно принёс, видно, что от чистого сердца. И тем не менее.

— Джинсы сразу не возьму, дорогой подарок, кассеты можно, колготки и духи тоже лучше Ире отдай, — начинаю сортировать подарки на две кучки.

— Не могу я Ире, она сказала, и так могут наказать за «спекулясию», — произнёс сложное слово по-русски Филипп. — Я ей уже надарил сумку полную, а это куда деть?

— Подаришь подругам, — спорю я.

— Очень глупая смерть, Ира мне не простит, а врать я не умею, — признаётся влюблённый. — Ты мне подарил очень ценный подарок — инструмент, я не стал отказываться, и тебя прошу тоже не отказываться! Тут ещё журнал есть, сменял у японца, еще, когда вы не приехали.

Смотрю на японский журнал с рисованными картинками. А ведь это «манга», и название «Manga Erotopia» у него.

«Бог ты мой»! — удивляюсь фантазии японцев, листая журнал.

— Если не возьмёшь, то отдам твоим соседям, — добивает меня Филипп.

Немец ушел, а я стал укладывать своё богатство, всё, кроме журнала. Я внимательно осмотрел его содержимое и понял, что везти такое в Советский Союз чревато неприятностями. «Подарю Николаевичу», — решил я.

— А что делать? Виктор Николаевич, он бы отдал Мишке или Анатолию, а вдруг бы тебя взяли? И выкинуть рука не поднялась, да, гадость, но подарок. Давайте, выкинете вы! — оправдываюсь я.

— Ладно, правильно всё сделал, молодец. А то поймали бы на границе тебя или ребят с этой порнографией, — признал шеф.

Хрен он выкинет, больше чем уверен, зато я и про подарки рассказал немецкие, и от бомбы избавился, теперь, если что, можно сказать, мол, известил о полученных подарках руководство. Я не знаю как сейчас на такое смотрят. А журнал мне и не понравился, хотя загнать его в СССР можно было за приличную сумму, уверен.

Прощаемся с немцами, они уезжают завтра, Ирка рыдает на шее у Филиппа, да так, что я не удержался и потратил последние два снимка в кассете на эту сцену. Отдаю им, пусть покажут своим, маму уж точно бы тронуло любую. Я так думаю. Отдельно зацеловываю своих поварих, увидимся ли когда? Марта поцеловала меня, но в щёчку, а парней засосала по-взрослому. У Толика и Мишки отношения хуже некуда. Всё зло от баб. И никому ничего не обломилось. Наверное.

Приехали в аэропорт рано, до вылета ещё часа два, вылет в двадцать три по местному. Мелочь, оставшаяся только у меня, нам всем пришлась кстати — туалеты действительно платные. Остальные потратили свои форинты под ноль, а у меня ещё тридцать пять форинтов на остатке. Иду по зданию аэропорта, решая, куда их потратить. Вижу «швепс» продают, его и в других местах продавали, но у него как бы сказать… имиджа нет. Советским за счастье «пепси-кола» и «кока-кола», «швепс» никто не покупал, да и я не люблю его. Но у меня есть джин! Вернее джин и бальзам у Виктора Николаевича на хранении, боюсь, тормознут меня с бутылками на таможне, а шефу не в падлу для меня пронести, он ко мне симпатией проникся, причём возможно и из-за изделия японской полиграфической промышленности. Не выкинул его, листает украдкой. Короче, купил я «швепс» этот, четыре бутылочки, и магнитик с изображением Будапешта. Осталось совсем мелочь, ну уже и не нужно, объявили посадку на наш рейс.

В самолёте мне не повезло, со мной летели два дяди с задницами по полтора кресла каждый, причём, оба важные по самое не хочу. И соответсвенно, смотревшие на меня с недовольством. Как посмел сидеть рядом? Я сидел посередине, и сразу грамотно вдавился в спинку кресла, выставив локти, прижатые к спинке, по сторонам. Две рыхлых глыбы сначал не поняли, что им давит так в бока, а потом синхронно посмотрели на меня и потребовали убрать руки.

— Можно я с краю сяду? — предложил я.

— Ну-ка руки убрал! Ты кто такой! — рассвирепел тот, кому я предложил поменяться местами.

«Не поменяется», — грустно подумал я, и закрыл глаза, якобы сплю.

— Можно этого хама пересадить от нас? — громко спросил тот, что сидел у окна у проходившей мимо стюардессы, чем некстати для себя привлёк внимание Виктора Николаевича.

— Анатолий, что тут происходит? — услышал я его голос, и нехотя открыл глаза.

— Не знаю, я сплю, — отвечаю шефу, укоризненно глядя на него, мол, сам не видишь что ли?

— Пусть локти уберёт, — пропыхтел толстяк с краю.

— Я своё место занимаю, и локти у меня за спинку не выпирают, — констатирую очевидный факт я.

— Вы мужчины сядьте скромнее, а вообще, худеть вам надо, — сказал вдруг шеф.

«Бухнул уже опять, что ли»? — подумал я.

— Ты кто? — зло спросил у него крайний, документы покажи!

Николаевич хмыкнул и достал корочки. КГБ СССР! Подполковник Муратов, успел прочесть я. И толстяки тоже, по крайней мере, они сразу припухли, наверное, рыло у них в пуху, не хотят с конторой ссориться. А шеф какой жук, сам из КГБ и молчал! А я ему журнал отдал ещё и алкашку! Вот я доверчивая душа! Думал, раз бухает на работе, значит свой!

Прилетели в Шереметьево ночью, пока получали багаж, пока таможню прошли уже рассвело. Мне можно было никуда и не уезжать, ведь у меня рейс на Красноярск через десять часов. Но охота и по Москве погулять, тем более, деньги у меня есть, рубли в смысле. Нас собрали перед расставанием и поблагодарили за отлично проведенное мероприятие, пообещав дать отзывы на нас только в самом лучшем виде. Ребята обменивались телефонами и адресами, а я не стал. Разбежимся и не встретимся ведь больше. Хотя затиховаться не вышло, подошла гимнастка и скромно попросила мой адрес в Красноярске. Дал, пришлось брать и её, оказалась коренная москвичка, уже сто лет они живут в Москве! Как будто это о чём-то мне должно говорить.

Виктор Николаевич отдал мне моё спиртное, ещё и журнальчик предложил, мол, на, Анатолий, порнушку. Я с гневом отказался.

Оставшись один, первым делом иду в отделение связи, дать телеграмму бабуле и отцу. На знаках не экономлю, вышло аж на восемь рублей, по двадцать копеек за слово, это срочная, а простая шла по пять, но мне для спокойствия бабули не жалко, а батя? А батя и так в меня верит, родная же кровь, чё со мной будет? Отдаю сумки в камеру хранения багажа, так как в автоматических камерах нет свободных ячеек. Сажусь на автобус и еду в Москву, замечая, что некоторые пассажиры странно на меня смотрят! Почти все что-то читают, примета этого времени — читают в транспорте, газеты, журналы, книги, учебники. Сейчас мы реально самая читающая страна в мире. Приглядевшись, замечаю странную закономерность, на меня смотрят только те, кто читает газеты. Причем «Комсомольскую правду»! Стараюсь уловить, какая в этом связь, но из-за тесноты заглянуть никому за плечо не удаётся, лишь по прибытию к станции метро я увидел свое фото в газете и неразборчивые текст! Бегу к ларьку и прошу «Комсомолку».

— Нет уже, — бубнит старушка и мне приходится искать ещё ларёк, хорошо хоть сейчас это нетрудно! Наконец покупаю газету и читаю заголовок над моим фото с последнего доклада, где я отвечал на нападки империалистов.

И сама статья!

«Кто? Я потребовал? Кто бежала? Это была сама Опра»? — завертелись мысли у меня в голове. — «Вот засветился, так засветился я».