Девушка и Ворон

Глава 9. Дракон и монастырь

Катю Вересову Алексей Никитич встретил на монастырским крыльце, она выходила из дома, где жили сестры, прижимая к груди огромную охапку красных лоскутных роз. Темная, тонкая до хрупкости фигурка на фоне сахарно-белых стен… Впрочем, на Кате было не монашеское одеяние, а строгое платье и косынка — траур по отцу.

И несмотря на это, ее лицо — утонченное, почти иконописное — просияло, едва она увидела Измайлова. Катя застенчиво улыбнулась, щуря от яркого солнца синие глаза, и поправила выбившуюся из-под косынки прядь каштановых волос, едва не выронив при этом розы. Алексей помог ей придержать букет.

— Спасибо, Алексей Никитич. Матушке Аркадии несу, сестры сделали из лоскутов. К празднику храм украсим. А скоро и за настоящими ухаживать начну.

— В саду работать станете?

— Пока что да. Отец… вы ведь знаете?

Конечно же… В Чудногорске, близ которого и находился Ивановский монастырь, Алексей заходил проведать старого приятеля и узнал, что тот скончался несколько месяцев назад. Сердце не выдержало многолетних бурных возлияний. Как и сам Измайлов, старина Вересов вдовел уже много лет. И теперь его дочь, за которой Алексей Никитич ухаживал перед своим отъездом в Москву, осталась совсем одна без гроша за душой. Монастырь принял ее на первое время.

— Постриг думаете принимать?

— Нет, что вы. Я тихая, но не монашка, — Катя светло улыбнулась. — Но пока поживу тут, пускай душа успокоится. Больно за отца. Помолюсь. А потом… работать пойду, наверное.

Странно, думал Алексей Никитич, ведь она, бесприданница двадцати семи лет, никогда не воспринимала всерьез его галантные заигрывания. Да и сам он не знал, что за чувства вызывает у него эта серьезная тихая девица. А сейчас нахлынули волнение и тоска. Как он прожил в Москве все это время и не стремился назад, к ее лицу, улыбке, взгляду, голосу? И почему именно сейчас… когда это стало никак невозможно…

— Знаете, вспомнилось, — сказала Катя, глядя на розы. — Мне ваша дочка сказку рассказывала про аленький цветочек, краше которого нет на белом свете. И вот делала я с сестрами эти розы и думала про Лизонькины слова, что волшебный алый цветок — он ведь тот самый, райский, что приносит птица Алконост, желая подарить человеку счастье. Взглянуть бы на него… Как она, Лиза?

— Невеста, — Измайлов вымучил улыбку. — Упрямая Лизка моя и разборчивая, Сокольскому отказала и, чувствую, женихов не раз еще отвадит.

— Так хорошо, что разборчивая. Жить-то с человеком ей, не с фамилией, не с положением… Простите, что задерживаю вас болтовней. Вы ведь к матушке Аркадии?

— Да, но сначала вы… Ее уже предупредили, наверное, что я приехал.

Он вежливо пропустил Катю на выложенную светлым камнем дорожку, что вела к домику игуменьи, а сам рад был хоть на чуть-чуть отложить разговор, с которым он шел к настоятельнице, доводившейся ему родной теткой.

…Честное слово, Катя не хотела подслушивать. И не терпела ее прямая скромная натура ничего подобного. Просто сестрам срочно понадобилось по некому вопросу решение игуменьи, а ее келейница куда-то запропастилась. Вот Катю и отправили как знакомицу прибывшего гостя спросить — не пожелает ли матушка ненадолго прервать беседу и выслушать их.

Катя вошла в домик, приблизилась к двери матушкиной кельи и только хотела по правилам вместо того, чтобы постучаться, произнести положенное монашеское приветствие: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас», как вдруг…

— Да, Алеша, ты дракон, — голос матери-настоятельницы был жестким и решительным. — Да, оборотничество унаследованное, но матерью твоей было приобретено недобрым путем, стало быть, проклятье. Но бояться тебе нечего, стань достойным христианином, зла людям не делай, добрее к ним будь. Тогда твоя душа не пострадает. Это как болезнь, Алешенька, придется терпеть.

— Терпеть? — голос Алексея Никитича дрожал и срывался. — Да как же терпеть такое, тетушка? Я вот девушку сейчас встретил на вашем дворе. Я жениться хочу на ней! А как мне теперь жениться?

— Девушку? Катю, что ли? Хорошая была бы пара. Но захочет ли…

— За чудище, за оборотня замуж идти? И слова ей теперь не скажу. Я ведь себя не помнил… человеком себя не ощущал. Только ярость, мощь, разрывающая грудь, готовность всех врагов подавить, хвостом, крыльями забить… и упоение этой силой. Змей крылатый… Ах, тетушка…

Кате, в страхе замершей у закрытой двери, показалось, что Алексей мучительно всхлипнул.

— Плохо, если так, — в голосе матери Аркадии слышалась озадаченность. — Если себя не помнишь, в гневе, в напасти какой можешь обернуться против своей воли.

— Вот в том-то и беда. И Катю такой опасности подвергать… если женюсь… дети…

Долгое молчание. А потом вопрос, заданный Алексеем почти с ужасом:

— А Лиза-то?

— Лиза… Сестра моя, когда открывала душу, рассказывала, что очень непростое было колдовство. По его условиям оборотничество передается из поколения в поколение, но только если родитель будет жив к тому времени, когда чаду исполнится девятнадцать. Именно в этом возрасте Варвара, мать твоя, и стала драконом. А тебе, дорогой, девятнадцать когда уж было… Я давно и думать забыла об этом, решила, что все, не сбылось… А вон оно как. А с Лизой… никто и не скажет наверняка.

— Я… пожалуй, поеду, тетушка, — сдавленно проговорил Алексей. — Прощайте, милая.

— Как? Только ж вошел. И на трапезу не останешься?

— Не до того мне, простите великодушно.

— Ладно, что уж там… поезжай. Отдохни, успокойся, подумай. Возвращайся тогда с Лизой. Маленькой-то ей нравилось у нас — светло, красиво, сестры добрые. Поцелуй ее за меня. И дай-ка благословлю тебя, Алеша. Не падай духом, Христос с нами.

Катя едва успела, отойдя от двери, укрыться в темном уголке. Но Алексей Никитич и в лоб столкнувшись с ней, быть может, ее бы не заметил. Мысли его сейчас были только об одном — девятнадцать Лизе исполнится завтра после полуночи. И он должен ее увидеть. Непременно увидеть любимую дочь в последний раз, перед тем как пустит себе пулю в лоб, избавляя ее от страшного проклятья.