Перечень сведений запрещенных к опубликованию в СССР (январь 1949 года)
От захватывающих дух переживаний — потянуло на сладкое. Даже приторное местное печенье показалось достойным внимания. Подумать только! Другое время, другая планета. Невероятные перспективы и открытия! К реальности меня вернул острый запах гари. Вот так… Стоило на полминуты отвернуться — а листки из папки уже полыхают в пепельнице. Предупреждать надо! Я бы ещё раз их перечитала… Или это такая шутка? Непохоже
— Забудь! — теперь дежурное слово? — Завтра прочтешь. Как и все, в официальной обстановке… Под подписку о неразглашении.
— А сегодня? — интуиция мне подсказывает, что наша «первая брачная ночь» накрылась медным тазом.
— Надо поговорить, — вот это действительно ново, первый раз за время знакомства ко мне обращаются подобным тоном.
— Слушаю, — кофе я себе всё равно налью. Самую большую чашку. И пусть хоть мир перевернется…
— Я подожду, — и действительно, плотно зарылся в мои бумажки. Быстро читает, как сканирует… Один лист — один вариант. «Альфа»… «Бета»… «Гамма»… Как обычно — на половину одной стороны стандартного листа А4…
Считается, что существует три основных метода составления научных отчетов. «Английская школа» — где по умолчанию, принимается, что читающий текст — равный тебе специалист, поэтому всё излагается предельно кратко и компактно. Только нужное. Ничего лишнего и очень конкретно. «Немецкая школа» — когда считается, что отчет будет читать полный дебил и все расписывается в мельчайших подробностях (как вариант — к листу обзорных материалов добавляется пухлая пачка приложений). «Китайская школа» (она же «азиатская») — где на каждый пункт делового содержания приходится хоть несколько слов лести руководству или же упоминается, что такое-то действие (опыт, проба) сделано согласно его указанию и только потому получилось, как следует… В идеале, согласно «китайской» традиции, следует заранее предугадать, что именно начальник хочет прочесть и писать только это. Азия-с! Прежний мой научный руководитель обожал «немецкую» манеру и частенько ругался, что вместо солидных километровых «простыней» я все пишу «на открытке». Володя наоборот — ценит «английскую» краткость. Стоп! Зачем же моё сразу жечь? Дым и так столбом. После первого пожарища вонища в воздухе — не продохнешь! Хоть форточку открой… Что? Номер с вытяжной вентиляцией? Действительно — генеральская гостиница… Как тянет! Заполнившее комнату марево истаяло буквально на глазах. Пепел растерт в порошок. Можно говорить…
— Галчонок, как ты полагаешь, если на той стороне — другой мир и другая планета, то и время там другое?
— Конечно! Сказано прямо — «окно в прошлое». Ориентировочно — начало XVII века. Значит — так и есть.
— Ошибка. Чему вас только в институтах учат. Время всегда и везде одно и то же. Как длина, ширина и высота… По научному, это называется — физическая константа. Какой вывод из сказанного следует сделать? Не научный, а организационный? Подумай.
— Всё, что будет происходить «на той стороне», для контроля и оперативного руководства «отсюда» почти недоступно. Мы там будем как экспедиция Колумба — герои первооткрыватели и «робинзоны», в одном лице…
— Тебя это радует? — весь подобрался, вцепился пальцами в колени.
— Нормально! Романтика! Свобода! — что-то не то я сказала, — людей, на другой стороне, почти и нет? Так?
— Цивилизованных — точно нет. Я спрашиваю о другом… — нет, определенно, у него проблемы. Крупные…
— Тогда кого нам боятся? Мы же не одни с тобой на ту сторону полезем? — ой, как он нехорошо зыркнул…
— В некотором смысле — одни. Мою группу расформировали. Ты — считаешься привлеченным экспертом, удобным по соображениям секретности. Теплица, парники, опытный участок, микроудобрения… Не более.
— Но ведь так и есть! — уставился, не мигая, — Ну, просто куда ты — туда и я. Без высокой политики.
— Не получается без политики! — вскочил, принялся вышагивать по ковру, — Политика везде! Что ожидает членов самой первой экспедиции в прошлое? — а вот пальцами попрошу в меня не тыкать… — Есть мысли?
— Зависит от ситуации. Если нам разрешат публиковать отчеты — слава, звания, может быть — деньги. Если не разрешат — просто звания и деньги… Плюс — статус «вечно невыездных». Секретность же. Ну, и что такого? Зато интересно. Многие за такую возможность сами приплатили бы. Даже я…
— Не понимаешь намеков, — устало плюхнулся обратно в кресло, — Хорошо, тогда попробую по-другому. Ты знаешь, что такое «единоначалие»?
— Нормальный порядок организации власти в экспедиции или воинской части, — очень странный вопрос.
— А что происходит, если в длительной (вот это слово мне сразу не понравилось) автономной экспедиции нет твердого единоначалия? — можно догадаться, не зря отчеты читала.
— Что угодно, вплоть до поножовщины и общей гибели. В первых полярных экспедициях XIX века такое случалось. Из-за неграмотного подбора групп в них оказывалось несколько неформальных лидеров. От скуки и тягот уединенного существования между ними начинались дикие ссоры, переходящие в смертоубийство. Даже термин специальный изобрели — «полярное бешенство». Умные образованные люди, на глазах звереют, делятся на враждующие группировки и буквально зубами рвут друг другу глотки… Иногда — до последнего человека. А что, разве сегодня такая проблема стоит? Вон, с тех пор, сколько разных экспедиций было… И где они только не работали… XXI век на дворе! Мы же не звери? Свои люди. Договоримся, как-нибудь… Что-то изменилось?
— Всё изменилось, — Володя выдвинул вперед правую руку и начал загибать пальцы, — Во-первых, снова в полную неизвестность уходит почти толпа. Секретность, мать её… (мне показалось, что он собрался плюнуть на ковер, но в последний момент передумал). Во-вторых, эту толпу готовили несколько разных ведомств…
— «У семи нянек — дитя без глаза», — вставила я в его паузу умное словечко.
— Точно! Отдельно в экспедиции участвуют подразделения ФСБ, МЧС, ГРУ и академия наук, прикрытие и силовую поддержку осуществляет Северный флот. Выторговали своё особое право, как первооткрыватели… Общего руководства — нет. Четкой системы взаимной подчиненности — никакой. И это всё, в условиях периодического отсутствия связи.
— Это как? — в бумагах с грифом про связь не было ни словечка.
— А так! Свет и радиоволны — когда проходят, когда нет. Проводная связь — тоже временами ненадежна. Кроме того, сам «проход» — не стабилен. Расширяется, сокращается, иногда — закрывается совсем. Что-то связанное с движением планет… В это время экспедиция будет полностью отрезана от «большой земли». Как бывало разве 300–500 лет назад. Считай — вернулась эпоха Колумба.
— И что тут страшного? Подумаешь, ну посидим недельку-другую без связи…
— Вот, ты тоже не понимаешь, — он с видимым отвращением загнул четвертый палец, — уже сто лет люди не посылают экспедиции настолько автономные, что с ними вовсе никак невозможно связаться. Даже в космосе связь есть всегда! — помолчал, — Между прочим, случаи «полярного бешенства» практически исчезли только с появлением радио. А экипажи атомных подводных лодок, для несения многомесячного боевого дежурства — подбирают так тщательно, что космонавтам и не снилось. И один черт, после всплытия — их нельзя выпускать к обычным людям, нужна реабилитация. Психология!
— Да что мы, немедленно взбесимся там что ли? — по-моему, Володя несколько сгустил краски.
— Не знаю! — неожиданно выдохнул он мне в лицо, — нет данных. Зато поводов — хоть отбавляй. А главное, нет объединяющей идеи. Все темнят. У всех — свои собственные цели. Как контролировать этот сброд — тайна.
— А надо? — по-моему, у него началась профессиональная деформация, — Зачем нас там контролировать?
— Затем, — поднял усталые глаза, — Если это действительно прошлое. Если это наше прошлое. Про «эффект бабочки» читала? Мало ли, кому какие мысли в голову придут. Это раньше, все собирались строить один и тот же коммунизм. «Все как один, плечом к плечу…» Других вариантов даже не рассматривали. А теперь, — скривился, — кто монархист, кто родновер… или технократ. А у кого — карьера не сложилась. Оглядится он там по сторонам, забьет болт на работу с начальством и начнет «исправлять историю». Прошлый раз уже был печальный прецедент, — осекся, — тебе этого знать не положено…
— Но, есть же какие-то надежные способы удержать людей в рамках приличия? — он криво усмехнулся.
— Способы — те самые «четыре К». Корысть, клановость, конкуренция и компромат. И «короткий поводок», снабжения всем необходимым, для верности. Что и наблюдаем. В чем заключается «поводок» — объяснять?
— Полной автономности экспедиции никто не допустит. Постараются урезать всё снабжение по самому минимуму. Что бы от единственной «дыры в XXI век» далеко не отходили и чуть что — обратно к ней бегом бежали.
— Правильно. Откуда знаешь?
— Читала, как царь-батюшка посылал народ завоевывать Сибирь с Дальним Востоком.
— Верно, — он загнул последний палец, — Именно так и планируется, — опять скривился, — Аварийный запас продуктов — не более чем на месяц (на случай если «дыра» временно закроется)… Топлива — в обрез… Патронов — не более двух боекомплектов на ствол… Тяжелого вооружения — вообще никакого. И всё возможное снабжение — отсюда. Даже шланг с питьевой водой для столовой — от водопровода из XXI века. Во избежание, — помолчал, — Время и люди не меняются…
— Хочешь сказать, что если «дыра» закроется на два месяца — то придется голодать? А если за это время кончатся патроны — отбиваться голыми руками? — читала, как же.
Жестокая оружейная и продовольственная зависимость от центральной власти, в XVI–XVIII веках, были теми цепями, на которых Московия держала своих «вольнолюбивых землепроходцев». Постоянно дергая за эти цепи, «шоб воры не забывались». Запрещая поселенцам сеять хлеб и ковать железо. Доходило до того, что пытаясь не пропасть по вине далекого и жадного начальства, сибирские казаки активно осваивали лук и стрелы, а пищали и прочие «"громыхалки» таскали чисто для виду. Ибо, изготовление ствола и пороха, по тогдашним временам, являлось технологией им недоступной… Да-с, пожалуй, в такой отчаянной ситуации мои наработки в области пищевой автономии могут очень даже пригодиться. Мелочь, а приятно… Получается — мы с Володей в заговоре. И это тоже приятно.
— Совсем не боишься? — удивленно поднялся, подошел, заглянул в глаза… обнял…
— С тобой — хоть на морское дно! — вырвалось.
— Молодец! — прижал совсем крепко, — Из каждого безвыходного положения есть не менее трех выходов! Но, запомни, ты — мой козырный туз в рукаве. Мало совершить подвиг, надо подгадать, что бы на тебя в этот момент смотрел генерал… Не понадобится — и хорошо. А случись что — у нас должны быть запасные варианты. Занимайся своими делами и молчи. Что бы вокруг не происходило. Когда вопрос встанет ребром — я сам скажу.
Сколько мы так простояли — не знаю. Не хотелось шевелиться. Мысли путались. На самом-то деле — я ещё и жутко боялась. Смертельно как боялась! Что он — уйдет, за грань, добывать себе генеральские погоны, а я — ничем не смогу ему помочь… А если вместе… Да будь что будет! Кто сказал, что звания даются легко? Вот и…
— Разве они не понимают? — военный совет, после внезапного приступа нежности, принял организованный характер, — Им нас совсем не жалко? — кому им, понятно без слов. Таинственному начальству проекта «Остров».
— Галчонок, ты пока не понимаешь… Возник совсем другой слой реальности. Ещё три недели назад — никакой «дыры» в помине не было. Голый «пилотный проект» экспедиции, ссылки на несколько старых отчетов последних месяцев существования СССР и теория профессора Радека, который получил к тем отчетам доступ и предсказал дату очередного «открытия». Я готовил материал на свой страх и риск. Руководство меня поддержало. Но, кусок оказался слишком лаком…
— Позавидовали? — У Володи досадливо дернулся угол рта, — Нет? — Решительно помотал головой.
— Скорее, не смогли поделить ответственность. Когда «дыра» открылась и гипотеза подтвердилась, срочно назначили комиссию. И все «причастные» тут же захотели урвать свою долю. Открытие мирового значения! На уровне первого полета в космос. Каждый, случайно оказавшийся рядом, имеет шанс войти в историю. И каждый удачно примазавшийся — тоже. Вот меня и оттерли, — заметил беспокойство, поспешил утешить, — Это-то как раз пустяки. Пока — процесс идет штатно!
— Но, ты же оказался лишним? — как знакомо… В нашем институтском гадюшнике точно такие же нравы…
— Нет, я оказался «первым не по чину»… Знаешь поговорку — «У победы — много родителей, а поражение — всегда сирота»? Пока всё идет хорошо — мне… точнее нам — ничего не светит. И знаешь, как с этим следует бороться?
— Надо сделать, что бы всё неожиданно пошло вразнос… тогда халявщики срочно примутся искать «самого крайнего».
— В точку! — быстрый поцелуй, в нос, — А главное, что бы этот «крайний» в острый момент оказался вне зоны досягаемости разъяренного начальства. С другой стороны «дыры». Тогда он из категории «виновника» автоматически станет «участником», а немного спустя и «пострадавшим». Если всё правильно рассчитать, то, пока здесь будут грызть глотки соперникам и поспешно назначать виноватых, там, — он выразительно крутанул кистью, — произойдет «героическое спасение», не хуже эпопеи челюскинцев. Кто предупрежден — тот вооружен. Вот поэтому, я прошу молчать. Самый лучший экспромт — заранее подготовленный. И, надо рискнуть головой… Ты готова рискнуть? Повезет — вернемся в почете и славе… Не повезет — тоже не пропадем. Не у тебя одной есть запасные варианты.
— А отвечают пускай «ответственные товарищи»? Они этого достойны? — новый поцелуй, теперь в губы.
— Угу… Что бы стать генералом мало заслужить штаны с лампасами, нужно ещё создать вакантную генеральскую должность…
— Кто-то должен полететь в отставку… или на пенсию… или — под трибунал… Ой, а если погибнут люди? — гипотетическая перспектива быстрого карьерного роста наглядно повернулась своей отвратительной стороной.
— Значит, уцелевшие получат ещё больше плюшек и погремушек… Побед без жертв не бывает.
— А разве так можно? — что-то он подозрительно разоткровенничался. Да на трезвую голову. Не к добру…
— А как можно? Уточню, а как оно бывает в жизни на самом деле?
— Не знаю…
— Врешь, — посерьезнел, до холодности, — Знаешь… Давай, прямо сейчас, прикинем. На живых примерах.
Способность Владимира цитировать по памяти, целыми страницами — мне известна. Готовность смело и бесцеремонно привлекать зубодробительные аналогии — тоже. Но, каждый раз, наблюдая его анализ, тихонько шалела. Привычный мир, после разбора «внутренних связей» казавшихся очевидными событий — послушно становился набок и старой ржавой сковородкой катился в тартарары.
— Даю установку! — Ещё один Кашпировский нашелся, — Задачка-летучка! Восьмое сентября 1941 года… Немцы замкнули кольцо блокады Ленинграда… Более 3 миллионов его жителей (согласно переписи населения 1939 года), плюс транзитные эвакуированные, плюс сотни тысяч беженцев из ближних и дальних пригородов — вдруг, неожиданно для себя оказались отрезанными от остального мира. Образовалась толпа обывателей, совершенно к подобной «робинзонаде» не готовых. Это ожидалось?
— Ну, считалось возможным… наверное… Точнее — не возможным. К чему такие страсти, на ночь глядя?
— Случай уж очень жизненный, — он жестко усмехнулся, — Качественно избавляет от слюнявых иллюзий.
— Тогда — не знаю! Думаю, если бы кто-то из начальства произнес слово «блокада» летом 1941-го, то его б расстреляли, как паникера… С другой стороны — немцы быстро наступали… и можно было сложить два и два…
— Соображаешь! Когда от руководства требуют правду, но, за произнесение её вслух — расстреливают, умные люди молчат и готовятся к худшему. Результат этой «игры в молчанку» помнишь?
— Угу… В целях пропаганды вину за голод свалили на немцев. Они де разбомбили Бадаевские склады, где хранилось более 3 000 тонн муки и много тысяч тонн самых разных продуктов питания. Некоторые до сих пор верят, что если бы те склады не сгорели…
— А на самом деле?
— На самом деле месячное потребление мирным Ленинградом одной только муки — тогда составляло более 70 тысяч тонн. В сентябре 1941 года (до начала осады) — 2,5 тысячи тонн в сутки. В дальнейшем потребление муки стало быстро сокращаться. Уже к середине сентября оно составляло 2,1 тысячи тонн в сутки. В октябре — колебалось около тысячи тонн в сутки. В ноябре упало до 600–700 тонн в сутки, а к середине декабря — не превышало 500 тонн в сутки. Так что, на Бадаевских складах хранился, от силы, 2–3 дневный запас продуктов. Это удивительно мало, если забыть, что в августе предполагалось, что город будет оставлен немцам, отчего стратегические материалы и продовольствие из него спешно вывозили…
— Когда стало ясно, что город осажден, но не сдается и надо наоборот (!), срочно, любыми средствами, заново создавать там настоящий продовольственный запас, то что из этого получилось?
— Ничего не вышло. До самого конца 1941 года и после объем подвоза продовольствия неизменно оказывался в 5-7-10 и более раз меньше, чем реальная в нем потребность. Никаких запасов создать не удалось. Резервы, в виде мало пригодных для питания людей суррогатов, составили крохи от нормы, даже в абсолютном весе. Считается, что было обнаружено и пущено на помол, в качестве добавок к муке, около 8 000 тонн пивного солода, 5 000 тонн фуражного овса и около 18 000 тон всевозможных отходов… включая ядовитый хлопковый жмых, выбойки из мешков, сметки мучной пыли со складов, рисовую лузгу и прочего. Всё вместе — менее одной месячной нормы. По совокупности, расход продуктов, отпускаемых населению — постепенно пришлось уменьшить в 5–8 раз. При «физиологическом пределе» выживания — 2–2,5 раза. «Иждивенческая» норма в 125 граммов хлеба (с учетом 65 % припека, то есть на 2/3 состоящая из воды или банально мокрая), для взрослого человека — смертный приговор. Фактически, осажденный Ленинград был обречен на вымирание. Объективно, по медицинским показаниям…
— Результат?
— К осени 1943 года население города сократилось, по самым осторожным оценкам — впятеро, а «по гамбургскому счету» — на порядок. Выжили — не более полумиллиона из «предблокадных» обитателей. На Нюрнбергском Процессе — наши быстренько заявили, что от голода в Ленинграде погибло более 630 тысяч мирных жителей… Все были шокированы. Однако «официально» — никаких доказательств никогда не приводилось! И вообще тема не афишировалась. Вопиющий пример, когда представитель СССР на Нюрнбергском трибунале Рагинский, выступая 22 февраля 1946 года, на заседании особо посвященном Блокаде — перечислил сведения о бесчинствах германских войск и разрушениях, причиненных Ленинграду и его пригородам, но ухитрился ни разу не упомянуть (!) о человеческих жертвах многолетней осады. Особо занятно, что никто его не переспросил. Короче, уже там и тогда, всем рулила грязная политика.
— В смысле?
— Только по официальным отчетам «Управления коммунального обслуживания» Ленинграда за время Блокады похоронено в братских могилах 1 миллион 93 тысячи жителей, Плюс, ещё 115 тысяч — кремированы. В общей сложности — набирается уже 1 200 000 «жмуриков»! Если судить по воспоминаниям ветеранов «похоронного дела» перестроечных времен — то только к весне 1942 года эта контора успела прикопать больше 2 000 000 тел. О чем не без гордости рапортовала партии и правительству. Реально трудовой подвиг, если кто понимает. К их удивлению, Советская Родина — порыв достойно не оценила и обвинила бойцов «погребального фронта» в приписках. Для верности, изъяв всю отчетность… А из 900 тысяч «официально эвакуированных» дистрофиков (считая «в последних стадиях истощения»), умер почти каждый второй. Опять же, по «неофициальным» данным из города эвакуировали более 1 600 000 человек, что ныне оспаривается, как «информация, слабо подкрепленная документально»… Все остальные жертвы Блокады (ещё порядка, но не менее полутора миллионов трупов) — тупо «пропали без вести». Понимай — «утилизированы в виде фрагментов». Что на человеческом языке означает расчленены, «скелетированы» и съедены. Эти кости, найденные в вымерших квартирах, как нежелательное свидетельство повального людоедства, вовсе без учета — жгли в импровизированных крематориях (вроде кирпично-пемзового завода номер 1, что на месте современного Парка Победы). Или, что чаще — «самоуправно» закапывали родственники на городских газонах. Или, уже ближе к весне, во фрагментированном состоянии (как все подобранные во дворах, на пустырях и прочих задворках части человеческих скелетов, с обрезанным-обглоданным мясом) — тишком вывозили на помойки. Наравне с обычным бытовым мусором. Естественно, без какого-то внятного централизованного учета.
— Насколько достоверны сведения? — кто бы спрашивал…
— Сами же всё засекретили…
— Мы?! — выражение лица, удивленно поднятая бровь и тон Володи — суть воплощенное недоумение и оскорбленная невинность.
— А кто же ещё?! — краткий миг, и разговор на равных превратился в вежливый диалог студентки с профессором… уважительный до оскорбительного…
— Галчонок, ты хоть раз на Пискаревском кладбище бывала? — крайне странный интерес.
— Естественно! У нас, в определенные дни, из каждой школы, детей туда обязательно возят. Поголовно. Часто — по нескольку раз… Иногда — каждый год.
— И кто тогда обычно ведет экскурсии? — его тон нравится мне всё меньше и меньше.
— У нас — их всегда вела «классная». Один раз, как помню — «историчка». Школьные преподаватели, короче… А что в этом особенного?
— Рассказывают они вам, я предполагаю, точно одно и то же… — он что, издевается?
— Ну, да… Про сгоревшие Бадаевские склады… Про 600 тысяч погибших от голода и холода. Про два с лишним миллиона «мирняка», вдруг угодившего в кольцо окружения. Скучный официоз.
— Ты там была уже при Ельцине? После свержения «коммуняк» и переименования города в Петербург? Уже когда «обманутому российскому народу открылась вся правда»… и тому подобное?
— Естественно…
— Седьмой десяток лет, при всех «генсеках» и президентах, слово в слово, повторяют детям одну и ту же «стандартную бубнилку о Блокаде», сочиненную ещё при Сталине, сразу после войны?
— Ага… — тема разговора перестала мне нравиться.
— Какие основания этому верить? — что ни вопрос, то острая колючка… без паники…
— Для нас, детей — лекции звучали убедительно. Тем более, что и наша «классная», и наша «историчка» — из семей «настоящих блокадников». Таких, для солидности, специально подбирали.
— Обе тетки, наверняка — еврейки… — гм, ой! А он то откуда про такие вещи знает?
— Галчонок, ты прочла достаточно старых бумажек, тоже способна сложить два и два…
Мысли вихрем закружились в моей бедной голове, пока не сплелись в ответ, озвучить который — не хватило духу… Может быть, потом, когда улежится. Не сейчас, в нервной обстановке…
— Повторяю вопрос — можно ли этим россказням теперь верить? — как на минном поле…
— Неизвестно… Последние относительно надежные (без пропагандистских подтасовок) данные о численности населения Ленинграда — датируются 1931 годом. Накануне введения «паспортной системы» власти попытались выяснить — сколько же людей, на самом деле, там живет? Одновременно и независимо — анализировались отчеты ОГПУ (так тогда называлась милиция), по партийной, профсоюзной и жилищно-коммунальной линиям. Все эти источники дали очень разные результаты — в диапазоне от 2,8 миллиона до 3,5 миллиона человек… В спокойное мирное время, погрешность определения численности населения — составила около 700 тысяч! Что реально происходило через 10 лет, в условиях панической эвакуации начала войны — тайна уже навсегда. В любых «рассекреченных» документах, даже численность официальных (!) «блокадных» потерь — у нас «гуляет» в пределах плюс-минус полмиллиона-миллион… Особенно «мутные» данные — по 1941 и 1942 годам…
— Дело ясное, что дело темное. И какой самый верхний «предел человеческих потерь» сегодня называют?
— Ой! По данным немецкой разведки — в Ленинграде тогда скопилось не менее четырех с половиной миллионов. Михаил Стрыгин, например — пишет о как минимум шести миллионах окруженцев. Через железнодорожный узел Ленинграда, летом 1941 года, сплошным потоком шли эшелоны с беженцами и многие из них пытались под любым предлогом нелегально «задержаться» в столичном городе, а не ехать в прописанное им планом эвакуации среднеазитское захолустье. Только таких «хитрожопых», по его же прикидочным оценкам, к моменту смыкания кольца Блокады скопилось около трех миллионов. Все они, в первые же полгода осады — погибли, так как считались «нелегалами» и никаких продуктовых карточек им, естественно, не полагалось…
— Чего вдруг замолчала? Раз начала — так продолжай…
— В качестве косвенного подтверждения выводов Стрыгина обычно приводят независимый натурный эксперимент. Население третьего (после Москвы и Ленинграда) промышленного центра страны, Харькова, к 1941 году — оценивалось, как «слегка за миллион». Однако, оккупировавшие город немцы, уже по самым предварительным оценкам, обнаружили, что к моменту взятия города туда успело набиться не менее двух миллионов человек… За счет «случайно застрявших» транзитных беженцев и жителей из пригородов — количество харьковчан фактически удвоилась! Пережидать бедствия войны — все почему-то захотели в известном своим прекрасным снабжением благоустроенном месте, а не в окрестных деревнях.
— Оригинальное наблюдение…
— На продаже самовольно «осевшим» в осажденном Ленинграде семьям бывших советских начальников хлеба, за вещи и золото, невероятно поднялся местный «черный рынок» (крышуемый НКВД), — тяжело такое говорить, — И многократно взлетели цены на все продукты питания… Так как полетели к черту расчеты нормированной выдачи продовольственных пайков «законным» ленинградцам. Которые — в статистике потерь учтены. Это, на мой взгляд — абсолютная «демократическая чернуха». Распоясались! КГБ на них нет! — Володя только сдавленно хрюкнул.
— Что-то опять не так? — вот хоть убейте, абсолютно не вижу тут повода для смеха.
— Видишь ли… — беседа опять пошла «на равных», — В экскурсию на «Пискаревку» — я попал совсем маленьким, вместе с родителями. Ещё при Брежневе… По программе знакомства с городом.
— И что?!
— Память у меня и тогда была отличной. Лекцию «для иногородних» нам читал ведущий от туристического бюро. Дяденька весьма «научного» вида. Он спокойно вещал, что в городе к моменту смыкания окружения, застряло много больше четырех миллионов мирных жителей, умерло от голода — под два с половиной миллиона… Говорилось — не шепотом в подворотне, а в полный голос, посреди белого дня, многим десяткам взрослых людей. Групп туристов вроде нашей, по его же словам — у них в сезон, ежегодно, проходили многие сотни. И никто его, за оглашение вырвиглазных фактов, посреди ужасного советского тоталитаризма — в КГБ не потащил. За что? На тот момент, международно признанные данные.
— Зачем ты мне это сказал? — в принципе, догадалась…
— Хочу навести на мысли. Дано! Вам, в смысле, «коренным питерским» — болтают одно. Начиная с детства, многократно повторяя, для лучшего усвоения. Всем остальным гражданам — другое. Словно мы в разных странах живем. Попробуй назвать наиболее вероятную причину данного феномена…
— Намекаешь, что нам специально головы дурят? — он недовольно скривился, — Ради сохранения душевного спокойствия крошечной кучки «персональных пенсионеров союзного значения»?
— Не такой уж и крошечной…. И не только их одних… Галчонок, думай дальше сама. Как говорили древние римляне — «Is fecit cui prodest» (делает тот, кому выгодно).
Помню, ещё маленькой, как папа на праздники рассказывал гостям «военные анекдоты» от популярного тогда генерала Лебедя про армейскую тактичность. Тогда мне было смешно. Сейчас нет.
— Понятно, что в «блокадных гадостях» тесно замешаны тысячи рядовых исполнителей. Поддержание удобного «мифа о Блокаде» — в их интересах. Что бы соседи лишних вопросов не задавали.
— А ещё — в интересах их родных… внуков и наследников. Обрати внимание, замшелую советскую «дезу», наспех сляпанную в 1946 году для Нюрнбергского Процесса, от лица жертв Блокады — нам натужно декламируют либо потомки бывших начальников, либо — лица «самой демократической в мире национальности», чьи предки, без проблем, пережили Блокаду… Страшные байки, про голодные муки в умирающем городе — травят дети и внуки тех, кто, там и тогда, в лучшем случае — спекулировали едой на «черном рынке», обвешивали людей при выдаче «пайков» или как-то пристроились в «государственных органах». Тихо молчу про людоедов и «людоловов». Миллионы «без вести пропавших» в первую блокадную зиму — о чем-то намекают. Учти, что все настоящие, «рядовые блокадники», в нашей реальной истории, уже за первые пару лет войны, практически вымерли. Звонкий бренд присвоили себе совсем другие люди.
— Конспирология… — на мой всхлип души — Володя только равнодушно пожал плечами.
— Моё дело напомнить, что многолетняя брехня о Блокаде — это не «происки кровавой гэбни», а чисто ваша, питерско-ленинградская «послевоенная самодеятельность». ФСБ — здесь тоже не причем. Сами себе головы морочите, — уел, вот что значит свежий взгляд, — Так оно было и так будет.
— Всё равно — нечестно! — вырвалось…
— Не нам решать! Кто, из руководства Ленинграда, понес хоть какую-то официальную ответственность за массовую гибель гражданского населения? А из их непосредственных подчиненных?
— Никто… Сначала, их всех наоборот — наградили. «За героическую оборону города от захватчиков». Чествовали, как героев… До сих пор — чествуют…
— Теперь понимаешь?
— Угу… — как там, в популярной присказке? «Ты нам факты давай, выводы мы и без тебя сделаем…»
— Есть у тебя примерно такая же ситуация в аналитических наработках?
— Вариант «Омега»… — господи, я же не хотела! Это самый крайний, невозможный случай. Почти шутка.
— Вот и давай разберем — как из описанной катастрофы можно было выкрутиться? И что этому помешало? Или — кто персонально этому помешал? Без иллюзий.
От захватывающих дух переживаний — потянуло на сладкое. Даже приторное местное печенье показалось достойным внимания. Подумать только! Другое время, другая планета. Невероятные перспективы и открытия! К реальности меня вернул острый запах гари. Вот так… Стоило на полминуты отвернуться — а листки из папки уже полыхают в пепельнице. Предупреждать надо! Я бы ещё раз их перечитала… Или это такая шутка? Непохоже
— Забудь! — теперь дежурное слово? — Завтра прочтешь. Как и все, в официальной обстановке… Под подписку о неразглашении.
— А сегодня? — интуиция мне подсказывает, что наша «первая брачная ночь» накрылась медным тазом.
— Надо поговорить, — вот это действительно ново, первый раз за время знакомства ко мне обращаются подобным тоном.
— Слушаю, — кофе я себе всё равно налью. Самую большую чашку. И пусть хоть мир перевернется…
— Я подожду, — и действительно, плотно зарылся в мои бумажки. Быстро читает, как сканирует… Один лист — один вариант. «Альфа»… «Бета»… «Гамма»… Как обычно — на половину одной стороны стандартного листа А4…
Считается, что существует три основных метода составления научных отчетов. «Английская школа» — где по умолчанию, принимается, что читающий текст — равный тебе специалист, поэтому всё излагается предельно кратко и компактно. Только нужное. Ничего лишнего и очень конкретно. «Немецкая школа» — когда считается, что отчет будет читать полный дебил и все расписывается в мельчайших подробностях (как вариант — к листу обзорных материалов добавляется пухлая пачка приложений). «Китайская школа» (она же «азиатская») — где на каждый пункт делового содержания приходится хоть несколько слов лести руководству или же упоминается, что такое-то действие (опыт, проба) сделано согласно его указанию и только потому получилось, как следует… В идеале, согласно «китайской» традиции, следует заранее предугадать, что именно начальник хочет прочесть и писать только это. Азия-с! Прежний мой научный руководитель обожал «немецкую» манеру и частенько ругался, что вместо солидных километровых «простыней» я все пишу «на открытке». Володя наоборот — ценит «английскую» краткость. Стоп! Зачем же моё сразу жечь? Дым и так столбом. После первого пожарища вонища в воздухе — не продохнешь! Хоть форточку открой… Что? Номер с вытяжной вентиляцией? Действительно — генеральская гостиница… Как тянет! Заполнившее комнату марево истаяло буквально на глазах. Пепел растерт в порошок. Можно говорить…
— Галчонок, как ты полагаешь, если на той стороне — другой мир и другая планета, то и время там другое?
— Конечно! Сказано прямо — «окно в прошлое». Ориентировочно — начало XVII века. Значит — так и есть.
— Ошибка. Чему вас только в институтах учат. Время всегда и везде одно и то же. Как длина, ширина и высота… По научному, это называется — физическая константа. Какой вывод из сказанного следует сделать? Не научный, а организационный? Подумай.
— Всё, что будет происходить «на той стороне», для контроля и оперативного руководства «отсюда» почти недоступно. Мы там будем как экспедиция Колумба — герои первооткрыватели и «робинзоны», в одном лице…
— Тебя это радует? — весь подобрался, вцепился пальцами в колени.
— Нормально! Романтика! Свобода! — что-то не то я сказала, — людей, на другой стороне, почти и нет? Так?
— Цивилизованных — точно нет. Я спрашиваю о другом… — нет, определенно, у него проблемы. Крупные…
— Тогда кого нам боятся? Мы же не одни с тобой на ту сторону полезем? — ой, как он нехорошо зыркнул…
— В некотором смысле — одни. Мою группу расформировали. Ты — считаешься привлеченным экспертом, удобным по соображениям секретности. Теплица, парники, опытный участок, микроудобрения… Не более.
— Но ведь так и есть! — уставился, не мигая, — Ну, просто куда ты — туда и я. Без высокой политики.
— Не получается без политики! — вскочил, принялся вышагивать по ковру, — Политика везде! Что ожидает членов самой первой экспедиции в прошлое? — а вот пальцами попрошу в меня не тыкать… — Есть мысли?
— Зависит от ситуации. Если нам разрешат публиковать отчеты — слава, звания, может быть — деньги. Если не разрешат — просто звания и деньги… Плюс — статус «вечно невыездных». Секретность же. Ну, и что такого? Зато интересно. Многие за такую возможность сами приплатили бы. Даже я…
— Не понимаешь намеков, — устало плюхнулся обратно в кресло, — Хорошо, тогда попробую по-другому. Ты знаешь, что такое «единоначалие»?
— Нормальный порядок организации власти в экспедиции или воинской части, — очень странный вопрос.
— А что происходит, если в длительной (вот это слово мне сразу не понравилось) автономной экспедиции нет твердого единоначалия? — можно догадаться, не зря отчеты читала.
— Что угодно, вплоть до поножовщины и общей гибели. В первых полярных экспедициях XIX века такое случалось. Из-за неграмотного подбора групп в них оказывалось несколько неформальных лидеров. От скуки и тягот уединенного существования между ними начинались дикие ссоры, переходящие в смертоубийство. Даже термин специальный изобрели — «полярное бешенство». Умные образованные люди, на глазах звереют, делятся на враждующие группировки и буквально зубами рвут друг другу глотки… Иногда — до последнего человека. А что, разве сегодня такая проблема стоит? Вон, с тех пор, сколько разных экспедиций было… И где они только не работали… XXI век на дворе! Мы же не звери? Свои люди. Договоримся, как-нибудь… Что-то изменилось?
— Всё изменилось, — Володя выдвинул вперед правую руку и начал загибать пальцы, — Во-первых, снова в полную неизвестность уходит почти толпа. Секретность, мать её… (мне показалось, что он собрался плюнуть на ковер, но в последний момент передумал). Во-вторых, эту толпу готовили несколько разных ведомств…
— «У семи нянек — дитя без глаза», — вставила я в его паузу умное словечко.
— Точно! Отдельно в экспедиции участвуют подразделения ФСБ, МЧС, ГРУ и академия наук, прикрытие и силовую поддержку осуществляет Северный флот. Выторговали своё особое право, как первооткрыватели… Общего руководства — нет. Четкой системы взаимной подчиненности — никакой. И это всё, в условиях периодического отсутствия связи.
— Это как? — в бумагах с грифом про связь не было ни словечка.
— А так! Свет и радиоволны — когда проходят, когда нет. Проводная связь — тоже временами ненадежна. Кроме того, сам «проход» — не стабилен. Расширяется, сокращается, иногда — закрывается совсем. Что-то связанное с движением планет… В это время экспедиция будет полностью отрезана от «большой земли». Как бывало разве 300–500 лет назад. Считай — вернулась эпоха Колумба.
— И что тут страшного? Подумаешь, ну посидим недельку-другую без связи…
— Вот, ты тоже не понимаешь, — он с видимым отвращением загнул четвертый палец, — уже сто лет люди не посылают экспедиции настолько автономные, что с ними вовсе никак невозможно связаться. Даже в космосе связь есть всегда! — помолчал, — Между прочим, случаи «полярного бешенства» практически исчезли только с появлением радио. А экипажи атомных подводных лодок, для несения многомесячного боевого дежурства — подбирают так тщательно, что космонавтам и не снилось. И один черт, после всплытия — их нельзя выпускать к обычным людям, нужна реабилитация. Психология!
— Да что мы, немедленно взбесимся там что ли? — по-моему, Володя несколько сгустил краски.
— Не знаю! — неожиданно выдохнул он мне в лицо, — нет данных. Зато поводов — хоть отбавляй. А главное, нет объединяющей идеи. Все темнят. У всех — свои собственные цели. Как контролировать этот сброд — тайна.
— А надо? — по-моему, у него началась профессиональная деформация, — Зачем нас там контролировать?
— Затем, — поднял усталые глаза, — Если это действительно прошлое. Если это наше прошлое. Про «эффект бабочки» читала? Мало ли, кому какие мысли в голову придут. Это раньше, все собирались строить один и тот же коммунизм. «Все как один, плечом к плечу…» Других вариантов даже не рассматривали. А теперь, — скривился, — кто монархист, кто родновер… или технократ. А у кого — карьера не сложилась. Оглядится он там по сторонам, забьет болт на работу с начальством и начнет «исправлять историю». Прошлый раз уже был печальный прецедент, — осекся, — тебе этого знать не положено…
— Но, есть же какие-то надежные способы удержать людей в рамках приличия? — он криво усмехнулся.
— Способы — те самые «четыре К». Корысть, клановость, конкуренция и компромат. И «короткий поводок», снабжения всем необходимым, для верности. Что и наблюдаем. В чем заключается «поводок» — объяснять?
— Полной автономности экспедиции никто не допустит. Постараются урезать всё снабжение по самому минимуму. Что бы от единственной «дыры в XXI век» далеко не отходили и чуть что — обратно к ней бегом бежали.
— Правильно. Откуда знаешь?
— Читала, как царь-батюшка посылал народ завоевывать Сибирь с Дальним Востоком.
— Верно, — он загнул последний палец, — Именно так и планируется, — опять скривился, — Аварийный запас продуктов — не более чем на месяц (на случай если «дыра» временно закроется)… Топлива — в обрез… Патронов — не более двух боекомплектов на ствол… Тяжелого вооружения — вообще никакого. И всё возможное снабжение — отсюда. Даже шланг с питьевой водой для столовой — от водопровода из XXI века. Во избежание, — помолчал, — Время и люди не меняются…
— Хочешь сказать, что если «дыра» закроется на два месяца — то придется голодать? А если за это время кончатся патроны — отбиваться голыми руками? — читала, как же.
Жестокая оружейная и продовольственная зависимость от центральной власти, в XVI–XVIII веках, были теми цепями, на которых Московия держала своих «вольнолюбивых землепроходцев». Постоянно дергая за эти цепи, «шоб воры не забывались». Запрещая поселенцам сеять хлеб и ковать железо. Доходило до того, что пытаясь не пропасть по вине далекого и жадного начальства, сибирские казаки активно осваивали лук и стрелы, а пищали и прочие «"громыхалки» таскали чисто для виду. Ибо, изготовление ствола и пороха, по тогдашним временам, являлось технологией им недоступной… Да-с, пожалуй, в такой отчаянной ситуации мои наработки в области пищевой автономии могут очень даже пригодиться. Мелочь, а приятно… Получается — мы с Володей в заговоре. И это тоже приятно.
— Совсем не боишься? — удивленно поднялся, подошел, заглянул в глаза… обнял…
— С тобой — хоть на морское дно! — вырвалось.
— Молодец! — прижал совсем крепко, — Из каждого безвыходного положения есть не менее трех выходов! Но, запомни, ты — мой козырный туз в рукаве. Мало совершить подвиг, надо подгадать, что бы на тебя в этот момент смотрел генерал… Не понадобится — и хорошо. А случись что — у нас должны быть запасные варианты. Занимайся своими делами и молчи. Что бы вокруг не происходило. Когда вопрос встанет ребром — я сам скажу.
Сколько мы так простояли — не знаю. Не хотелось шевелиться. Мысли путались. На самом-то деле — я ещё и жутко боялась. Смертельно как боялась! Что он — уйдет, за грань, добывать себе генеральские погоны, а я — ничем не смогу ему помочь… А если вместе… Да будь что будет! Кто сказал, что звания даются легко? Вот и…
— Разве они не понимают? — военный совет, после внезапного приступа нежности, принял организованный характер, — Им нас совсем не жалко? — кому им, понятно без слов. Таинственному начальству проекта «Остров».
— Галчонок, ты пока не понимаешь… Возник совсем другой слой реальности. Ещё три недели назад — никакой «дыры» в помине не было. Голый «пилотный проект» экспедиции, ссылки на несколько старых отчетов последних месяцев существования СССР и теория профессора Радека, который получил к тем отчетам доступ и предсказал дату очередного «открытия». Я готовил материал на свой страх и риск. Руководство меня поддержало. Но, кусок оказался слишком лаком…
— Позавидовали? — У Володи досадливо дернулся угол рта, — Нет? — Решительно помотал головой.
— Скорее, не смогли поделить ответственность. Когда «дыра» открылась и гипотеза подтвердилась, срочно назначили комиссию. И все «причастные» тут же захотели урвать свою долю. Открытие мирового значения! На уровне первого полета в космос. Каждый, случайно оказавшийся рядом, имеет шанс войти в историю. И каждый удачно примазавшийся — тоже. Вот меня и оттерли, — заметил беспокойство, поспешил утешить, — Это-то как раз пустяки. Пока — процесс идет штатно!
— Но, ты же оказался лишним? — как знакомо… В нашем институтском гадюшнике точно такие же нравы…
— Нет, я оказался «первым не по чину»… Знаешь поговорку — «У победы — много родителей, а поражение — всегда сирота»? Пока всё идет хорошо — мне… точнее нам — ничего не светит. И знаешь, как с этим следует бороться?
— Надо сделать, что бы всё неожиданно пошло вразнос… тогда халявщики срочно примутся искать «самого крайнего».
— В точку! — быстрый поцелуй, в нос, — А главное, что бы этот «крайний» в острый момент оказался вне зоны досягаемости разъяренного начальства. С другой стороны «дыры». Тогда он из категории «виновника» автоматически станет «участником», а немного спустя и «пострадавшим». Если всё правильно рассчитать, то, пока здесь будут грызть глотки соперникам и поспешно назначать виноватых, там, — он выразительно крутанул кистью, — произойдет «героическое спасение», не хуже эпопеи челюскинцев. Кто предупрежден — тот вооружен. Вот поэтому, я прошу молчать. Самый лучший экспромт — заранее подготовленный. И, надо рискнуть головой… Ты готова рискнуть? Повезет — вернемся в почете и славе… Не повезет — тоже не пропадем. Не у тебя одной есть запасные варианты.
— А отвечают пускай «ответственные товарищи»? Они этого достойны? — новый поцелуй, теперь в губы.
— Угу… Что бы стать генералом мало заслужить штаны с лампасами, нужно ещё создать вакантную генеральскую должность…
— Кто-то должен полететь в отставку… или на пенсию… или — под трибунал… Ой, а если погибнут люди? — гипотетическая перспектива быстрого карьерного роста наглядно повернулась своей отвратительной стороной.
— Значит, уцелевшие получат ещё больше плюшек и погремушек… Побед без жертв не бывает.
— А разве так можно? — что-то он подозрительно разоткровенничался. Да на трезвую голову. Не к добру…
— А как можно? Уточню, а как оно бывает в жизни на самом деле?
— Не знаю…
— Врешь, — посерьезнел, до холодности, — Знаешь… Давай, прямо сейчас, прикинем. На живых примерах.
Способность Владимира цитировать по памяти, целыми страницами — мне известна. Готовность смело и бесцеремонно привлекать зубодробительные аналогии — тоже. Но, каждый раз, наблюдая его анализ, тихонько шалела. Привычный мир, после разбора «внутренних связей» казавшихся очевидными событий — послушно становился набок и старой ржавой сковородкой катился в тартарары.
— Даю установку! — Ещё один Кашпировский нашелся, — Задачка-летучка! Восьмое сентября 1941 года… Немцы замкнули кольцо блокады Ленинграда… Более 3 миллионов его жителей (согласно переписи населения 1939 года), плюс транзитные эвакуированные, плюс сотни тысяч беженцев из ближних и дальних пригородов — вдруг, неожиданно для себя оказались отрезанными от остального мира. Образовалась толпа обывателей, совершенно к подобной «робинзонаде» не готовых. Это ожидалось?
— Ну, считалось возможным… наверное… Точнее — не возможным. К чему такие страсти, на ночь глядя?
— Случай уж очень жизненный, — он жестко усмехнулся, — Качественно избавляет от слюнявых иллюзий.
— Тогда — не знаю! Думаю, если бы кто-то из начальства произнес слово «блокада» летом 1941-го, то его б расстреляли, как паникера… С другой стороны — немцы быстро наступали… и можно было сложить два и два…
— Соображаешь! Когда от руководства требуют правду, но, за произнесение её вслух — расстреливают, умные люди молчат и готовятся к худшему. Результат этой «игры в молчанку» помнишь?
— Угу… В целях пропаганды вину за голод свалили на немцев. Они де разбомбили Бадаевские склады, где хранилось более 3 000 тонн муки и много тысяч тонн самых разных продуктов питания. Некоторые до сих пор верят, что если бы те склады не сгорели…
— А на самом деле?
— На самом деле месячное потребление мирным Ленинградом одной только муки — тогда составляло более 70 тысяч тонн. В сентябре 1941 года (до начала осады) — 2,5 тысячи тонн в сутки. В дальнейшем потребление муки стало быстро сокращаться. Уже к середине сентября оно составляло 2,1 тысячи тонн в сутки. В октябре — колебалось около тысячи тонн в сутки. В ноябре упало до 600–700 тонн в сутки, а к середине декабря — не превышало 500 тонн в сутки. Так что, на Бадаевских складах хранился, от силы, 2–3 дневный запас продуктов. Это удивительно мало, если забыть, что в августе предполагалось, что город будет оставлен немцам, отчего стратегические материалы и продовольствие из него спешно вывозили…
— Когда стало ясно, что город осажден, но не сдается и надо наоборот (!), срочно, любыми средствами, заново создавать там настоящий продовольственный запас, то что из этого получилось?
— Ничего не вышло. До самого конца 1941 года и после объем подвоза продовольствия неизменно оказывался в 5-7-10 и более раз меньше, чем реальная в нем потребность. Никаких запасов создать не удалось. Резервы, в виде мало пригодных для питания людей суррогатов, составили крохи от нормы, даже в абсолютном весе. Считается, что было обнаружено и пущено на помол, в качестве добавок к муке, около 8 000 тонн пивного солода, 5 000 тонн фуражного овса и около 18 000 тон всевозможных отходов… включая ядовитый хлопковый жмых, выбойки из мешков, сметки мучной пыли со складов, рисовую лузгу и прочего. Всё вместе — менее одной месячной нормы. По совокупности, расход продуктов, отпускаемых населению — постепенно пришлось уменьшить в 5–8 раз. При «физиологическом пределе» выживания — 2–2,5 раза. «Иждивенческая» норма в 125 граммов хлеба (с учетом 65 % припека, то есть на 2/3 состоящая из воды или банально мокрая), для взрослого человека — смертный приговор. Фактически, осажденный Ленинград был обречен на вымирание. Объективно, по медицинским показаниям…
— Результат?
— К осени 1943 года население города сократилось, по самым осторожным оценкам — впятеро, а «по гамбургскому счету» — на порядок. Выжили — не более полумиллиона из «предблокадных» обитателей. На Нюрнбергском Процессе — наши быстренько заявили, что от голода в Ленинграде погибло более 630 тысяч мирных жителей… Все были шокированы. Однако «официально» — никаких доказательств никогда не приводилось! И вообще тема не афишировалась. Вопиющий пример, когда представитель СССР на Нюрнбергском трибунале Рагинский, выступая 22 февраля 1946 года, на заседании особо посвященном Блокаде — перечислил сведения о бесчинствах германских войск и разрушениях, причиненных Ленинграду и его пригородам, но ухитрился ни разу не упомянуть (!) о человеческих жертвах многолетней осады. Особо занятно, что никто его не переспросил. Короче, уже там и тогда, всем рулила грязная политика.
— В смысле?
— Только по официальным отчетам «Управления коммунального обслуживания» Ленинграда за время Блокады похоронено в братских могилах 1 миллион 93 тысячи жителей, Плюс, ещё 115 тысяч — кремированы. В общей сложности — набирается уже 1 200 000 «жмуриков»! Если судить по воспоминаниям ветеранов «похоронного дела» перестроечных времен — то только к весне 1942 года эта контора успела прикопать больше 2 000 000 тел. О чем не без гордости рапортовала партии и правительству. Реально трудовой подвиг, если кто понимает. К их удивлению, Советская Родина — порыв достойно не оценила и обвинила бойцов «погребального фронта» в приписках. Для верности, изъяв всю отчетность… А из 900 тысяч «официально эвакуированных» дистрофиков (считая «в последних стадиях истощения»), умер почти каждый второй. Опять же, по «неофициальным» данным из города эвакуировали более 1 600 000 человек, что ныне оспаривается, как «информация, слабо подкрепленная документально»… Все остальные жертвы Блокады (ещё порядка, но не менее полутора миллионов трупов) — тупо «пропали без вести». Понимай — «утилизированы в виде фрагментов». Что на человеческом языке означает расчленены, «скелетированы» и съедены. Эти кости, найденные в вымерших квартирах, как нежелательное свидетельство повального людоедства, вовсе без учета — жгли в импровизированных крематориях (вроде кирпично-пемзового завода номер 1, что на месте современного Парка Победы). Или, что чаще — «самоуправно» закапывали родственники на городских газонах. Или, уже ближе к весне, во фрагментированном состоянии (как все подобранные во дворах, на пустырях и прочих задворках части человеческих скелетов, с обрезанным-обглоданным мясом) — тишком вывозили на помойки. Наравне с обычным бытовым мусором. Естественно, без какого-то внятного централизованного учета.
— Насколько достоверны сведения? — кто бы спрашивал…
— Сами же всё засекретили…
— Мы?! — выражение лица, удивленно поднятая бровь и тон Володи — суть воплощенное недоумение и оскорбленная невинность.
— А кто же ещё?! — краткий миг, и разговор на равных превратился в вежливый диалог студентки с профессором… уважительный до оскорбительного…
— Галчонок, ты хоть раз на Пискаревском кладбище бывала? — крайне странный интерес.
— Естественно! У нас, в определенные дни, из каждой школы, детей туда обязательно возят. Поголовно. Часто — по нескольку раз… Иногда — каждый год.
— И кто тогда обычно ведет экскурсии? — его тон нравится мне всё меньше и меньше.
— У нас — их всегда вела «классная». Один раз, как помню — «историчка». Школьные преподаватели, короче… А что в этом особенного?
— Рассказывают они вам, я предполагаю, точно одно и то же… — он что, издевается?
— Ну, да… Про сгоревшие Бадаевские склады… Про 600 тысяч погибших от голода и холода. Про два с лишним миллиона «мирняка», вдруг угодившего в кольцо окружения. Скучный официоз.
— Ты там была уже при Ельцине? После свержения «коммуняк» и переименования города в Петербург? Уже когда «обманутому российскому народу открылась вся правда»… и тому подобное?
— Естественно…
— Седьмой десяток лет, при всех «генсеках» и президентах, слово в слово, повторяют детям одну и ту же «стандартную бубнилку о Блокаде», сочиненную ещё при Сталине, сразу после войны?
— Ага… — тема разговора перестала мне нравиться.
— Какие основания этому верить? — что ни вопрос, то острая колючка… без паники…
— Для нас, детей — лекции звучали убедительно. Тем более, что и наша «классная», и наша «историчка» — из семей «настоящих блокадников». Таких, для солидности, специально подбирали.
— Обе тетки, наверняка — еврейки… — гм, ой! А он то откуда про такие вещи знает?
— Галчонок, ты прочла достаточно старых бумажек, тоже способна сложить два и два…
Мысли вихрем закружились в моей бедной голове, пока не сплелись в ответ, озвучить который — не хватило духу… Может быть, потом, когда улежится. Не сейчас, в нервной обстановке…
— Повторяю вопрос — можно ли этим россказням теперь верить? — как на минном поле…
— Неизвестно… Последние относительно надежные (без пропагандистских подтасовок) данные о численности населения Ленинграда — датируются 1931 годом. Накануне введения «паспортной системы» власти попытались выяснить — сколько же людей, на самом деле, там живет? Одновременно и независимо — анализировались отчеты ОГПУ (так тогда называлась милиция), по партийной, профсоюзной и жилищно-коммунальной линиям. Все эти источники дали очень разные результаты — в диапазоне от 2,8 миллиона до 3,5 миллиона человек… В спокойное мирное время, погрешность определения численности населения — составила около 700 тысяч! Что реально происходило через 10 лет, в условиях панической эвакуации начала войны — тайна уже навсегда. В любых «рассекреченных» документах, даже численность официальных (!) «блокадных» потерь — у нас «гуляет» в пределах плюс-минус полмиллиона-миллион… Особенно «мутные» данные — по 1941 и 1942 годам…
— Дело ясное, что дело темное. И какой самый верхний «предел человеческих потерь» сегодня называют?
— Ой! По данным немецкой разведки — в Ленинграде тогда скопилось не менее четырех с половиной миллионов. Михаил Стрыгин, например — пишет о как минимум шести миллионах окруженцев. Через железнодорожный узел Ленинграда, летом 1941 года, сплошным потоком шли эшелоны с беженцами и многие из них пытались под любым предлогом нелегально «задержаться» в столичном городе, а не ехать в прописанное им планом эвакуации среднеазитское захолустье. Только таких «хитрожопых», по его же прикидочным оценкам, к моменту смыкания кольца Блокады скопилось около трех миллионов. Все они, в первые же полгода осады — погибли, так как считались «нелегалами» и никаких продуктовых карточек им, естественно, не полагалось…
— Чего вдруг замолчала? Раз начала — так продолжай…
— В качестве косвенного подтверждения выводов Стрыгина обычно приводят независимый натурный эксперимент. Население третьего (после Москвы и Ленинграда) промышленного центра страны, Харькова, к 1941 году — оценивалось, как «слегка за миллион». Однако, оккупировавшие город немцы, уже по самым предварительным оценкам, обнаружили, что к моменту взятия города туда успело набиться не менее двух миллионов человек… За счет «случайно застрявших» транзитных беженцев и жителей из пригородов — количество харьковчан фактически удвоилась! Пережидать бедствия войны — все почему-то захотели в известном своим прекрасным снабжением благоустроенном месте, а не в окрестных деревнях.
— Оригинальное наблюдение…
— На продаже самовольно «осевшим» в осажденном Ленинграде семьям бывших советских начальников хлеба, за вещи и золото, невероятно поднялся местный «черный рынок» (крышуемый НКВД), — тяжело такое говорить, — И многократно взлетели цены на все продукты питания… Так как полетели к черту расчеты нормированной выдачи продовольственных пайков «законным» ленинградцам. Которые — в статистике потерь учтены. Это, на мой взгляд — абсолютная «демократическая чернуха». Распоясались! КГБ на них нет! — Володя только сдавленно хрюкнул.
— Что-то опять не так? — вот хоть убейте, абсолютно не вижу тут повода для смеха.
— Видишь ли… — беседа опять пошла «на равных», — В экскурсию на «Пискаревку» — я попал совсем маленьким, вместе с родителями. Ещё при Брежневе… По программе знакомства с городом.
— И что?!
— Память у меня и тогда была отличной. Лекцию «для иногородних» нам читал ведущий от туристического бюро. Дяденька весьма «научного» вида. Он спокойно вещал, что в городе к моменту смыкания окружения, застряло много больше четырех миллионов мирных жителей, умерло от голода — под два с половиной миллиона… Говорилось — не шепотом в подворотне, а в полный голос, посреди белого дня, многим десяткам взрослых людей. Групп туристов вроде нашей, по его же словам — у них в сезон, ежегодно, проходили многие сотни. И никто его, за оглашение вырвиглазных фактов, посреди ужасного советского тоталитаризма — в КГБ не потащил. За что? На тот момент, международно признанные данные.
— Зачем ты мне это сказал? — в принципе, догадалась…
— Хочу навести на мысли. Дано! Вам, в смысле, «коренным питерским» — болтают одно. Начиная с детства, многократно повторяя, для лучшего усвоения. Всем остальным гражданам — другое. Словно мы в разных странах живем. Попробуй назвать наиболее вероятную причину данного феномена…
— Намекаешь, что нам специально головы дурят? — он недовольно скривился, — Ради сохранения душевного спокойствия крошечной кучки «персональных пенсионеров союзного значения»?
— Не такой уж и крошечной…. И не только их одних… Галчонок, думай дальше сама. Как говорили древние римляне — «Is fecit cui prodest» (делает тот, кому выгодно).
Помню, ещё маленькой, как папа на праздники рассказывал гостям «военные анекдоты» от популярного тогда генерала Лебедя про армейскую тактичность. Тогда мне было смешно. Сейчас нет.
— Понятно, что в «блокадных гадостях» тесно замешаны тысячи рядовых исполнителей. Поддержание удобного «мифа о Блокаде» — в их интересах. Что бы соседи лишних вопросов не задавали.
— А ещё — в интересах их родных… внуков и наследников. Обрати внимание, замшелую советскую «дезу», наспех сляпанную в 1946 году для Нюрнбергского Процесса, от лица жертв Блокады — нам натужно декламируют либо потомки бывших начальников, либо — лица «самой демократической в мире национальности», чьи предки, без проблем, пережили Блокаду… Страшные байки, про голодные муки в умирающем городе — травят дети и внуки тех, кто, там и тогда, в лучшем случае — спекулировали едой на «черном рынке», обвешивали людей при выдаче «пайков» или как-то пристроились в «государственных органах». Тихо молчу про людоедов и «людоловов». Миллионы «без вести пропавших» в первую блокадную зиму — о чем-то намекают. Учти, что все настоящие, «рядовые блокадники», в нашей реальной истории, уже за первые пару лет войны, практически вымерли. Звонкий бренд присвоили себе совсем другие люди.
— Конспирология… — на мой всхлип души — Володя только равнодушно пожал плечами.
— Моё дело напомнить, что многолетняя брехня о Блокаде — это не «происки кровавой гэбни», а чисто ваша, питерско-ленинградская «послевоенная самодеятельность». ФСБ — здесь тоже не причем. Сами себе головы морочите, — уел, вот что значит свежий взгляд, — Так оно было и так будет.
— Всё равно — нечестно! — вырвалось…
— Не нам решать! Кто, из руководства Ленинграда, понес хоть какую-то официальную ответственность за массовую гибель гражданского населения? А из их непосредственных подчиненных?
— Никто… Сначала, их всех наоборот — наградили. «За героическую оборону города от захватчиков». Чествовали, как героев… До сих пор — чествуют…
— Теперь понимаешь?
— Угу… — как там, в популярной присказке? «Ты нам факты давай, выводы мы и без тебя сделаем…»
— Есть у тебя примерно такая же ситуация в аналитических наработках?
— Вариант «Омега»… — господи, я же не хотела! Это самый крайний, невозможный случай. Почти шутка.
— Вот и давай разберем — как из описанной катастрофы можно было выкрутиться? И что этому помешало? Или — кто персонально этому помешал? Без иллюзий.
Перечень сведений запрещенных к опубликованию в СССР (январь 1949 года)
— Это такая вводная? — приучилась, понемногу, к «шпионской» манере цедить полезную информацию по крупицам, — Запасов продуктов — на месяц, а надо продержаться, на этих запасах — ориентировочно полгода?
— Ну, например… — что-то прикинул про себя… В бумагах, что я читала, о периодичности открывания и закрывания «дыры в прошлое» — молчок. То ли не знают, то ли скрывают. Ладно, возьмем быка за рога.
— Никак… — если бы я тогда знала, к чему приведет такая откровенность — вырвала бы себе язык. Увы…
— Переведи! — Володя тоже удивился… Похоже, что он всерьез ждал от меня какого-то особенного научного чуда.
— Не корректно поставлен вопрос. Что надо считать катастрофой? Катастрофа настала для рядовых ленинградцев. Для руководства города, она же — превратилась в личный триумф. Мы о ком конкретно сейчас говорим?
— А ты как считаешь? — и хищно прищурился. Вот же дура, забыла с кем дело имею. Но, меня уже понесло…
— Я, в любом случае — с тобой. А вот ты кем там будешь? — посерьезнел… помолчал… явно повеселел…
— Правильный подход! Скажем так, я буду не тем, за кого меня могут принять. Однако, немножко власти, для хорошего дела — найду. А дальше — как обстановка покажет. Возможно, что придется брать власть целиком. Но, не раньше, чем «всем кто в дыре» станет ясно, в какую задницу нас загнало предыдущее руководство… За кем попало, просто так, люди сходу не пойдут. Угроза гибели должна быть очевидной и всем понятной.
— Тогда, ничего у нас не выйдет. В смысле, повторится «ленинградский вариант». Выживут, ну… если очень сильно повезет — каждый пятый, — паршивый из меня психолог. Ожидала, что он хоть в лице переменится или как-то иначе отреагирует.
— Почему?
— Начальство в блокадном Ленинграде, не население спасало, а привентивно давило голодный бунт. Причем, тот факт, что подавляющее большинство населения, согласно этим планам, было обречено (!) с самого начала — успешно скрывался всю Блокаду… и продолжает замалчиваться, по сей день. Хотя, если бы правду о реальном положении дел объявили ленинградцам публично — то результат предсказать нельзя. Немцы, например, аж до конца 1943 года, вполне обоснованно рассчитывали, что в голодающем Ленинграде со дня на день вспыхнет восстание. «Город трех революций», как никак… Да и опыт «Парижской коммуны» (в 1941-м — гораздо более близкий) — определенно намекал на революционный вариант… Особенно, если вспомнить, сколько в совсем недавнем Санкт-Петербурге, накануне войны, проживало разнообразных «бывших», нервно дышавших в сторону советской власти…
— Ошибаешься! — одернул, — «Начальство», как ты выражаешься — успешно выполнило приказ Верховного командования… Отстояло город и, упреждающе подавив разношерстную «внутреннюю оппозицию», не допустило даже тени вероятности его сдачи врагу. Всё остальное — не имеет никакого значения. Ясно? Мы обсуждаем не цель, а методы. Полагаешь, что можно было иначе?
— Любой ценой? — черт, он же внятно дал понять, какова расстановка приоритетов. Ой, на что я надеюсь?
— «Победить сильного врага способен только тот, кто сначала победит свой собственный народ!» — Цитата из какого-то древнего китайца, кажется — из самого Шан Яна… Ох! Для военных и политиков люди, во все века — «расходный ресурс».
Глава 4
Перечень сведений запрещенных к опубликованию в СССР (январь 1949 года)
— Это такая вводная? — приучилась, понемногу, к «шпионской» манере цедить полезную информацию по крупицам, — Запасов продуктов — на месяц, а надо продержаться, на этих запасах — ориентировочно полгода?
— Ну, например… — что-то прикинул про себя… В бумагах, что я читала, о периодичности открывания и закрывания «дыры в прошлое» — молчок. То ли не знают, то ли скрывают. Ладно, возьмем быка за рога.
— Никак… — если бы я тогда знала, к чему приведет такая откровенность — вырвала бы себе язык. Увы…
— Переведи! — Володя тоже удивился… Похоже, что он всерьез ждал от меня какого-то особенного научного чуда.
— Не корректно поставлен вопрос. Что надо считать катастрофой? Катастрофа настала для рядовых ленинградцев. Для руководства города, она же — превратилась в личный триумф. Мы о ком конкретно сейчас говорим?
— А ты как считаешь? — и хищно прищурился. Вот же дура, забыла с кем дело имею. Но, меня уже понесло…
— Я, в любом случае — с тобой. А вот ты кем там будешь? — посерьезнел… помолчал… явно повеселел…
— Правильный подход! Скажем так, я буду не тем, за кого меня могут принять. Однако, немножко власти, для хорошего дела — найду. А дальше — как обстановка покажет. Возможно, что придется брать власть целиком. Но, не раньше, чем «всем кто в дыре» станет ясно, в какую задницу нас загнало предыдущее руководство… За кем попало, просто так, люди сходу не пойдут. Угроза гибели должна быть очевидной и всем понятной.
— Тогда, ничего у нас не выйдет. В смысле, повторится «ленинградский вариант». Выживут, ну… если очень сильно повезет — каждый пятый, — паршивый из меня психолог. Ожидала, что он хоть в лице переменится или как-то иначе отреагирует.
— Почему?
— Начальство в блокадном Ленинграде, не население спасало, а привентивно давило голодный бунт. Причем, тот факт, что подавляющее большинство населения, согласно этим планам, было обречено (!) с самого начала — успешно скрывался всю Блокаду… и продолжает замалчиваться, по сей день. Хотя, если бы правду о реальном положении дел объявили ленинградцам публично — то результат предсказать нельзя. Немцы, например, аж до конца 1943 года, вполне обоснованно рассчитывали, что в голодающем Ленинграде со дня на день вспыхнет восстание. «Город трех революций», как никак… Да и опыт «Парижской коммуны» (в 1941-м — гораздо более близкий) — определенно намекал на революционный вариант… Особенно, если вспомнить, сколько в совсем недавнем Санкт-Петербурге, накануне войны, проживало разнообразных «бывших», нервно дышавших в сторону советской власти…
— Ошибаешься! — одернул, — «Начальство», как ты выражаешься — успешно выполнило приказ Верховного командования… Отстояло город и, упреждающе подавив разношерстную «внутреннюю оппозицию», не допустило даже тени вероятности его сдачи врагу. Всё остальное — не имеет никакого значения. Ясно? Мы обсуждаем не цель, а методы. Полагаешь, что можно было иначе?
— Любой ценой? — черт, он же внятно дал понять, какова расстановка приоритетов. Ой, на что я надеюсь?
— «Победить сильного врага способен только тот, кто сначала победит свой собственный народ!» — Цитата из какого-то древнего китайца, кажется — из самого Шан Яна… Ох! Для военных и политиков люди, во все века — «расходный ресурс».
Глава 4
Логика власти
Сегодня мне жутко это вспоминать, но признаюсь — со студенческих времен я не помню такого азартного обмена мнениями по относительно отвлеченному поводу. В институте — бывало всяко… В последующей жизни — никогда. И вот опять. Ощущение, что ты стремительно мчишься на вагонетке в темноту тоннеля, сзади тебя с грохотом осыпается порода. Непередаваемо. Самое естественное в такой ситуации — немного отвлечься на еду. Блин, тут и есть-то ничего не осталось… Жалкие остатки печенья, непочатая пачка черного чая, початая банка растворимого кофе и сахар… Как говорится — «Почувствуйте себя студентами!» Ой! Я это вслух произнесла?
— Почувствуйте себя курсантами! — в тон отозвался Владимир и ногой подтянул к себе ближайшую сумку.
— У тебя выпить, ничего нет? — мучительно захотелось снять скопившееся за безумный день напряжение…
— У меня есть всё! — вытянул из глубин багажа бутылку марочного коньяка и солдатскую фляжку.
— Стаканы тут найдем? — правильный студенческий чифирь готовится в прозрачной посуде, чай не зеки…
— Держи! — потрясающе! Цилиндрические… Тонкие… В мельхиоровых подстаканниках… С ложечками.
— А сгущенки случайно нет? — словно великий фокусник, из недр той же сумки, Владимир одной рукой добыл банку сгущенного молока и пару шоколадок, веером зажатых между пальцами. Тоже — очень кстати!
— Помогать? — потенциальный собутыльник с растущим интересом следит за моими манипуляциями.
— Не-а… Пора начинать совместное ведение хозяйства. Будем химичить по очереди! Что во фляжке?
— Спирт, естественно, — с сомнением проследил за смешиванием в двух стаканах молочного и спиртного.
— Годится! — в отличие от традиционного уголовного зелья, коктейль «Мишка на Севере» — пьется теплым. Половина стакана зверски крепкого чая, примерно четверть сгущенного молока, всё остальное — спирт. Молоко допускается заменять сливочным маслом… Если нет молочных продуктов — получается просто «Медведь». Не путать с «Бурым медведем» (коньяк с шампанским) и «Белым медведем» (шампанское со спиртом). Солидные взрослые люди собрались под покровом тьмы для серьезного разговора. Делить шкуру неубитого медведя, ха…
— Сладенький… — Володя с сомнением сдвинул пустой стакан. Варвар! Мог хоть притвориться довольным.
— Для мозгов — самое то, — нервные клетки работают на глюкозе, а спирт — расширяет сосуды.
— Посмотрим… — надо же, сколько скепсиса в голосе. А напрасно. Организм не любит химически чистых веществ, пищеварительная система рассчитана природой на употребление смесей. Я это, как биохимик говорю.
— Ближе к делу! — Владимир явно решил расставить все точки над i, — Хочешь, я тебе наглядно докажу, что решение планово уморить голодной смертью пару-тройку миллионов лишнего «мирняка», для руководства обороной Ленинграда в 1941 году — было единственно верным? Или желаешь сама к нему прийти? Рискни! Вот, ты власть…
— Из безвыходного положения (Блокаду не прорвать) есть три выхода… — одобрительный кивок, — Делить то, что есть в наличии. Изыскивать резервы. Сокращать потребности до минимума. То есть — срочно убирать лишних едоков. Хоть на небо… или в могилу.
— Правильно! Именно так и делалось. Строго в рамках возможного! — учуяв намек на возражение, он повысил тон.
— Но, ведь уже имелись технологии производства продуктов, из совсем негодных… — удар рукой по столу.
— Нет! — Владимир вскочил, — Привыкай не путать фантазии с реальностью. Власть — очень жесткая штука, — чуть успокоился, сел на место, — Попробуй посмотреть на ситуацию глазами «ответственного товарища», а не «интеля» из институтской курилки. Требовался гарантированный, — последнее слово он подчеркнул, — успех. А не ещё одна попытка поймать журавля в небе. Слова — это только слова. Если их ещё следует проверять — грош цена тем словам. Нет на проверку ни времени, ни ресурсов, ни возможностей… Есть готовое решение — давай! Нет готового решения — пошел вон, следующий! Мнение очкастого умника, пусть со степенью — не котируется. Мало ли, что он наобещает. Тем более — что умников много и каждый предлагает своё. Передраться готовы…
— Ты считаешь, что убить голодом миллионы собственных граждан — хороший способ победить? — нет, его логика в голове не укладывается. Презрительное молчание стало мне ответом…
— Убери из формулы слово «голод» и повтори ещё раз, — взгляд откровенно насмешливый, — Шла война! А «на войне, как на войне». Люди там гибнут, причем, как раз миллионами. Такова цена военной победы. Когда стоит выбор между голодным бунтом в ближнем тылу и «бескровным сокращением избыточного населения» — грамотное руководство выбирает последнее. Тем более, пример стоял перед глазами, — поморщился, — забыла?
— Намекни, — внутри похолодело, не смотря на только что разлившийся по жилам «спиртовый» пожар.
— Легко! Точно такая же проблема, причем, в то же самое время, стояла в 1941 году перед немцами. Куда девать миллионы (!) советских военнопленных? Попытаться их срочно перестрелять — опасно, а кормить зимой громадные толпы дармоедов — нечем. Если кацетники поймут, что их ждет, вероятен массовый бунт взрослых, прилично обученных воевать мужиков, с непредсказуемым для Рейха эффектом. Вспомнила? Что там вышло?
— Немцы постепенно снижали выдачу продовольствия, пока не опустили её ниже физиологической нормы. К тому моменту, когда пленные наконец осознали, что их хладнокровно морят голодом — силы уже иссякли… Никакого активного сопротивления не было. Смертельно истощенные люди просто не пережили зиму, — м-мда!
— Хочешь спорить? — не хочу верить, он издевается… — Давай, сравним нормы выдачи продовольственного пайка узников концлагерей с ленинградской блокадной пайкой… Ах, да, ты же ученая! Давай, сравним рецепт немецкого «остен-брот» с составом того хлебушка, которым в 41-м потчевали блокадников. Найдешь отличия?
— Но, почему? — предположим, что это — правда. Жуть! Да за такие сравнения в Ленингр… да и в Питере…
— Потому, что было принято решение — «Город не сдавать!» — Владимир припер меня к стенке, — «Священный символ», видите ли. Каждому — своё… Мои прадеды, 300 лет, таскали по степи ржавый трофейный «будильник», — выбрал таки момент припомнить мне презрительную мину во время осмотра «часов из Азова», — твои — померли за не менее виртуальную блажь другого сорта. А кто-то, таким образом, укрепил собственную власть. Власть — всегда убивает. Странно было бы не перенять у противника такую полезную и уже проверенную в деле технологию как «сокращение избытка населения»…
— А как же тогда «Музей обороны Ленинграда»? Разве случившееся не было великим подвигом? — смешок.
— Галчонок, ну, пожалуйста, потерпи ещё. Правда — очень горькое лекарство. Особенно — с непривычки.
— Какая такая, правда?! — сейчас я его точно ударю…
— Ты же сама недавно признавала, что сказать населению города правду осенью 1941 года было нельзя. Умолчание и ложь — вынужденные меры, повышавшие боеготовность… А избыток недовольных — её ослаблял… Попробуй согласиться: сообщать военнопленным, что Рейху угрожает сам факт их существования и проблему вот-вот решат радикально, немцам не следовало по сходной причине. То и другое — трагедия, а не победа. Хотя делалось ради победы. Гордиться нечем… Люди — слепо доверились власти, а та их, по своей надобности — сочла полезным умертвить… Это — тебе наука!
— Значит, решение не создавать с той стороны «дыры» запас продовольствия — для нас смертельно опасно?
— Дошло, наконец! — Володя нервно потер ладони, — Хуже! Это — буквально смертный приговор. Как в Блокаду… Бежать некуда, жрать нечего, урезать пайки и делить эти крошки поровну — нет смысла. Один черт — на всех не хватит. Несколько сотен современных горожан, посреди сибирской тайги, на подножном корму… Не смешно. Большей части придется помереть… Осталось выбрать — кому?
— А кто-то после будет красоваться с правительственными наградами «за проявленный героизм»… — как мерзко…
— Не без того, — покладисто согласился мой оппонент, — в довесок, служебный рост и прибавка жалования. Возможно — мировая слава.
— А правду — никому не скажут. Более того, тоже откроют специальный музей для пропаганды — «Так было надо!»
— Знаешь, — поменял Владимир тему разговора, — Я думаю, музей будет лишним… Имеются прецеденты… Вождь и учитель не зря, уже в 1949 году, «Музей обороны Ленинграда» первый раз прихлопнул. Не по чину, наглым холуям гордиться и похваляться тем, чего нормальные люди должны стыдиться и скрывать… Скромнее следовало быть товарищам. Тем более, что порученную работу они выполнили на редкость топорно. Грязно. Без выдумки… Ведь уже тогда имелись технологии массового производства искусственной пищи, из совершенно несъедобного сырья? И начальству их предлагали?
— Да… В самой Германии, до самого конца Второй Мировой войны, голода не было. В отличие от времен Первой Мировой…
— Немцы учли собственный печальный опыт и вовсю фабриковали суррогатные продукты питания?
— Да, — странно, только что со мной спорил, а теперь перехватил инициативу и повторяет мои же доводы… — получилось, как с искусственным бензином. Дороже, хуже, но есть можно.
— Заметила? — хищно улыбнулся, — Главной ошибкой при разговоре ученого с властью является ваше любимое — «А я лучше всех знаю!» Власть такого тона не терпит, а таких деятелей — в упор не видит. Особенно, когда за ними правда. Потому, что стремление публично говорить правду — всегда воспринимается, как претензия на власть и единоначалие. У нас с тобой должно получиться лучше. Ты — умеешь молчать… Я — имею право командовать… Что и почему, ты мне сейчас на словах объяснишь. Самую суть. Потом будет некогда. Тебе — просто не поверят. Я — могу приказать.
Сегодня мне жутко это вспоминать, но признаюсь — со студенческих времен я не помню такого азартного обмена мнениями по относительно отвлеченному поводу. В институте — бывало всяко… В последующей жизни — никогда. И вот опять. Ощущение, что ты стремительно мчишься на вагонетке в темноту тоннеля, сзади тебя с грохотом осыпается порода. Непередаваемо. Самое естественное в такой ситуации — немного отвлечься на еду. Блин, тут и есть-то ничего не осталось… Жалкие остатки печенья, непочатая пачка черного чая, початая банка растворимого кофе и сахар… Как говорится — «Почувствуйте себя студентами!» Ой! Я это вслух произнесла?
— Почувствуйте себя курсантами! — в тон отозвался Владимир и ногой подтянул к себе ближайшую сумку.
— У тебя выпить, ничего нет? — мучительно захотелось снять скопившееся за безумный день напряжение…
— У меня есть всё! — вытянул из глубин багажа бутылку марочного коньяка и солдатскую фляжку.
— Стаканы тут найдем? — правильный студенческий чифирь готовится в прозрачной посуде, чай не зеки…
— Держи! — потрясающе! Цилиндрические… Тонкие… В мельхиоровых подстаканниках… С ложечками.
— А сгущенки случайно нет? — словно великий фокусник, из недр той же сумки, Владимир одной рукой добыл банку сгущенного молока и пару шоколадок, веером зажатых между пальцами. Тоже — очень кстати!
— Помогать? — потенциальный собутыльник с растущим интересом следит за моими манипуляциями.
— Не-а… Пора начинать совместное ведение хозяйства. Будем химичить по очереди! Что во фляжке?
— Спирт, естественно, — с сомнением проследил за смешиванием в двух стаканах молочного и спиртного.
— Годится! — в отличие от традиционного уголовного зелья, коктейль «Мишка на Севере» — пьется теплым. Половина стакана зверски крепкого чая, примерно четверть сгущенного молока, всё остальное — спирт. Молоко допускается заменять сливочным маслом… Если нет молочных продуктов — получается просто «Медведь». Не путать с «Бурым медведем» (коньяк с шампанским) и «Белым медведем» (шампанское со спиртом). Солидные взрослые люди собрались под покровом тьмы для серьезного разговора. Делить шкуру неубитого медведя, ха…
— Сладенький… — Володя с сомнением сдвинул пустой стакан. Варвар! Мог хоть притвориться довольным.
— Для мозгов — самое то, — нервные клетки работают на глюкозе, а спирт — расширяет сосуды.
— Посмотрим… — надо же, сколько скепсиса в голосе. А напрасно. Организм не любит химически чистых веществ, пищеварительная система рассчитана природой на употребление смесей. Я это, как биохимик говорю.
— Ближе к делу! — Владимир явно решил расставить все точки над i, — Хочешь, я тебе наглядно докажу, что решение планово уморить голодной смертью пару-тройку миллионов лишнего «мирняка», для руководства обороной Ленинграда в 1941 году — было единственно верным? Или желаешь сама к нему прийти? Рискни! Вот, ты власть…
— Из безвыходного положения (Блокаду не прорвать) есть три выхода… — одобрительный кивок, — Делить то, что есть в наличии. Изыскивать резервы. Сокращать потребности до минимума. То есть — срочно убирать лишних едоков. Хоть на небо… или в могилу.
— Правильно! Именно так и делалось. Строго в рамках возможного! — учуяв намек на возражение, он повысил тон.
— Но, ведь уже имелись технологии производства продуктов, из совсем негодных… — удар рукой по столу.
— Нет! — Владимир вскочил, — Привыкай не путать фантазии с реальностью. Власть — очень жесткая штука, — чуть успокоился, сел на место, — Попробуй посмотреть на ситуацию глазами «ответственного товарища», а не «интеля» из институтской курилки. Требовался гарантированный, — последнее слово он подчеркнул, — успех. А не ещё одна попытка поймать журавля в небе. Слова — это только слова. Если их ещё следует проверять — грош цена тем словам. Нет на проверку ни времени, ни ресурсов, ни возможностей… Есть готовое решение — давай! Нет готового решения — пошел вон, следующий! Мнение очкастого умника, пусть со степенью — не котируется. Мало ли, что он наобещает. Тем более — что умников много и каждый предлагает своё. Передраться готовы…
— Ты считаешь, что убить голодом миллионы собственных граждан — хороший способ победить? — нет, его логика в голове не укладывается. Презрительное молчание стало мне ответом…
— Убери из формулы слово «голод» и повтори ещё раз, — взгляд откровенно насмешливый, — Шла война! А «на войне, как на войне». Люди там гибнут, причем, как раз миллионами. Такова цена военной победы. Когда стоит выбор между голодным бунтом в ближнем тылу и «бескровным сокращением избыточного населения» — грамотное руководство выбирает последнее. Тем более, пример стоял перед глазами, — поморщился, — забыла?
— Намекни, — внутри похолодело, не смотря на только что разлившийся по жилам «спиртовый» пожар.
— Легко! Точно такая же проблема, причем, в то же самое время, стояла в 1941 году перед немцами. Куда девать миллионы (!) советских военнопленных? Попытаться их срочно перестрелять — опасно, а кормить зимой громадные толпы дармоедов — нечем. Если кацетники поймут, что их ждет, вероятен массовый бунт взрослых, прилично обученных воевать мужиков, с непредсказуемым для Рейха эффектом. Вспомнила? Что там вышло?
— Немцы постепенно снижали выдачу продовольствия, пока не опустили её ниже физиологической нормы. К тому моменту, когда пленные наконец осознали, что их хладнокровно морят голодом — силы уже иссякли… Никакого активного сопротивления не было. Смертельно истощенные люди просто не пережили зиму, — м-мда!
— Хочешь спорить? — не хочу верить, он издевается… — Давай, сравним нормы выдачи продовольственного пайка узников концлагерей с ленинградской блокадной пайкой… Ах, да, ты же ученая! Давай, сравним рецепт немецкого «остен-брот» с составом того хлебушка, которым в 41-м потчевали блокадников. Найдешь отличия?
— Но, почему? — предположим, что это — правда. Жуть! Да за такие сравнения в Ленингр… да и в Питере…
— Потому, что было принято решение — «Город не сдавать!» — Владимир припер меня к стенке, — «Священный символ», видите ли. Каждому — своё… Мои прадеды, 300 лет, таскали по степи ржавый трофейный «будильник», — выбрал таки момент припомнить мне презрительную мину во время осмотра «часов из Азова», — твои — померли за не менее виртуальную блажь другого сорта. А кто-то, таким образом, укрепил собственную власть. Власть — всегда убивает. Странно было бы не перенять у противника такую полезную и уже проверенную в деле технологию как «сокращение избытка населения»…
— А как же тогда «Музей обороны Ленинграда»? Разве случившееся не было великим подвигом? — смешок.
— Галчонок, ну, пожалуйста, потерпи ещё. Правда — очень горькое лекарство. Особенно — с непривычки.
— Какая такая, правда?! — сейчас я его точно ударю…
— Ты же сама недавно признавала, что сказать населению города правду осенью 1941 года было нельзя. Умолчание и ложь — вынужденные меры, повышавшие боеготовность… А избыток недовольных — её ослаблял… Попробуй согласиться: сообщать военнопленным, что Рейху угрожает сам факт их существования и проблему вот-вот решат радикально, немцам не следовало по сходной причине. То и другое — трагедия, а не победа. Хотя делалось ради победы. Гордиться нечем… Люди — слепо доверились власти, а та их, по своей надобности — сочла полезным умертвить… Это — тебе наука!
— Значит, решение не создавать с той стороны «дыры» запас продовольствия — для нас смертельно опасно?
— Дошло, наконец! — Володя нервно потер ладони, — Хуже! Это — буквально смертный приговор. Как в Блокаду… Бежать некуда, жрать нечего, урезать пайки и делить эти крошки поровну — нет смысла. Один черт — на всех не хватит. Несколько сотен современных горожан, посреди сибирской тайги, на подножном корму… Не смешно. Большей части придется помереть… Осталось выбрать — кому?
— А кто-то после будет красоваться с правительственными наградами «за проявленный героизм»… — как мерзко…
— Не без того, — покладисто согласился мой оппонент, — в довесок, служебный рост и прибавка жалования. Возможно — мировая слава.
— А правду — никому не скажут. Более того, тоже откроют специальный музей для пропаганды — «Так было надо!»
— Знаешь, — поменял Владимир тему разговора, — Я думаю, музей будет лишним… Имеются прецеденты… Вождь и учитель не зря, уже в 1949 году, «Музей обороны Ленинграда» первый раз прихлопнул. Не по чину, наглым холуям гордиться и похваляться тем, чего нормальные люди должны стыдиться и скрывать… Скромнее следовало быть товарищам. Тем более, что порученную работу они выполнили на редкость топорно. Грязно. Без выдумки… Ведь уже тогда имелись технологии массового производства искусственной пищи, из совершенно несъедобного сырья? И начальству их предлагали?
— Да… В самой Германии, до самого конца Второй Мировой войны, голода не было. В отличие от времен Первой Мировой…
— Немцы учли собственный печальный опыт и вовсю фабриковали суррогатные продукты питания?
— Да, — странно, только что со мной спорил, а теперь перехватил инициативу и повторяет мои же доводы… — получилось, как с искусственным бензином. Дороже, хуже, но есть можно.
— Заметила? — хищно улыбнулся, — Главной ошибкой при разговоре ученого с властью является ваше любимое — «А я лучше всех знаю!» Власть такого тона не терпит, а таких деятелей — в упор не видит. Особенно, когда за ними правда. Потому, что стремление публично говорить правду — всегда воспринимается, как претензия на власть и единоначалие. У нас с тобой должно получиться лучше. Ты — умеешь молчать… Я — имею право командовать… Что и почему, ты мне сейчас на словах объяснишь. Самую суть. Потом будет некогда. Тебе — просто не поверят. Я — могу приказать.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ