Деревянный хлеб. Части 1-4

В связи с недавно введенными драконовскими мерами по «сбережению сложной техники» — оборот приборов, компьютеров, цифровых фотоаппаратов и тому подобного «хай-тека» замкнулся внутри отапливаемых помещений, с хорошей защитой от воды, огня и зловредной фауны. Деградация. Протянуть по расположению локальную сеть тоже не рискнули. Ветер, падающие сучья и изморозь беспощадно рвут тоненькие воздушные кабели. Как в 90-х годах — приходится везде таскать с собою дежурную «флешку» (я помню, что в реальности, на заре компьютерной эры — все таскали с собой «дискеты»). Се ля ви…

— Хоть какой-нибудь завалящий «планшет» здесь имеется? Надо показать один скан.

— Должен быть! — Ахинеев заскрежетал выдвижными ящиками, — Давайте. Как название?

— Анучин, файл PDF, «Открытие огня и способы его добывания», издание 1919 года…

— Ого… И ещё! И ещё! — можно сказать не глядя — товарищи дорвались до картинок.

— А дед говорил, что таких материалов в «довоенной» учебной литературе не было… — у филологини голос обиженной маленькой девочки, внезапно оставшейся без новогоднего подарка.

— Правду говорил… Сразу после смерти Ленина — слишком откровенную литературу из библиотек поспешно изымали в «спецхраны». Книжка Анучина — тоже попала под запрет… Сохранилась буквально пара экземпляров «образца 1923 года» и ни одного — из первого выпуска. Гляньте на штампы с датами принятия на «спецхранение».

— За что? Тут же ни одного слова о политике! Абсолютно «травоядный» культ-просвет.

— За экстремизм! — можно себе позволить маленькую шпильку, — Когда говорят, что в раннем СССР произошла культурная революция — обычно недоговаривают, что их было целых две. В 1918–1923 годах — «аристократическая», а в 1929–1932 годах — так сказать «социал-демократическая». Для идеологов «государственного социализма» подобные развивающие книжонки — натуральный плевок в душу. Боролись, как могли… Человек, способный без спроса, простейшими подручными средствами, изменять свою среду обитания — смертельный враг государства! Даже, если это способ добывания огня трением…

Д. Н. Анучин, книга «Открытие огня и способы его добывания», 1919 и 1923 годы издания (иллюстрации и последняя страница)

— Действительно странно… — озаренная светом экрана физиономия Соколова — символ недоумения, — Какой вред обществу от умения граждан в любой момент самостоятельно расжечь огонь?

— Огромный! — соориентировалась Ленка, — Если ставить задачей полный контроль над жизнью и смертью этих граждан со стороны государства. Открытый огонь — это признак «опасного быта».

— Галина, не молчите.

— Примерно так. В разгар Гражданской войны, не имея возможности обеспечить людей материальными благами — «революционная аристократия», как умела, тянула население за уши к своему пониманию правильной жизни. Надо и негде купить? Сделай сам! Придумай как… Или — спроси знающего.

— Согласен… Дальше!

— Дальше — интересно. За недостатком нормальных средств добывания огня — население послереволюционной России принялось чудить. Например, возобновился выпуск «кресал», для высекания искр ударом кремня… Без особого успеха попытались делать «зажигалки», массово пошедшие в ход на фронтах Первой Мировой (без сплавов редкоземельных элементов для «стерженьков» — это не взлетело). Вскоре, от беспросветной нужды — начали мастерить самые примитивные спички, не требующих коробка с намазкой и зажигающихся от трения о любую шершавую поверхность. Помните такие, из фильмов с Чарли Чаплином? В отсутствии качественных реактивов и массовом несоблюдении технологической дисциплины — получалось нечто! За гранью добра и зла…

— Вы про «конгревки»? — чутко отреагировал завхоз (химик, он до смерти химик).

— В разных регионах страны их звали по разному. «Конгревками» данное чудо техники окрестили в Петрограде и окрестностях. В честь ракет Конгрева, которыми англичане однажды спалили Копенгаген… Мастерили «конгревки» по технологии (и из материалов) для «терочных» запалов ручных гранат… Гореть-то они горели… Но, процесс воспламенения сопровождался взрывом и искрением, как при срабатывании новогодней петарды. Кусочки горящей смеси от головки — фейерверком разлетались во все стороны. Люди, пользовавшиеся такими девайсами постоянно, быстро приобретали полезную привычку заранее жмуриться и держать руки со спичками подальше от одежды и легковоспламеняющихся предметов. Опасный быт! Что особенно занятно — никто на описанные трудности 20-х годов всерьез не жаловался.

— Разве что Булгаков с Зощенко травили смешные истории… — подтвердила филологиня.

— Не читал и не слышал, — задумчиво отозвался каудильо, — Действительно, занятно.

— В том и прикол! Современники — воспринимали любой способ добывания огня «условно безопасными» подручными средствами, как норму. Не делали из повседневного героизма ни трагедии, ни культа. В книжке Анучина — это особо подчеркивается. Огонь, у него — средство очеловечивания людей.

— А разве кто-то сомневался?

— Не то слово! «Официальная» советская педагогика — доказывала обратное с пеной у рта. Помните, театральные огненные фокусы колонистов, в «Педагогической поэме» Макаренко? За одно их описание «Поэму» едва не запретили, как «антипедагогическую». Спасибо, Сталин заступился… Не всем так повезло. К началу 30-х годов целый пласт советской общеобразовательной литературы издания ранних 20-х годов — изъяли и уничтожили с нечеловеческой старательностью. Как вредное детям знание.

Планшет со светящимися на экране сканами — пошел по рукам. Не зря ораторствовала.

— Стоп! — похоже, Соколова осенило, — А как же воспитание «нации аристократов»?

— Хе! Либеральные интеллигенты «дореволюционной закваски», плотно оккупировавшие советскую педагогику в 20-х годах, наперебой уверяли, что именно так (строго словами!) — как раз и воспитывают высокие идеалы в «новом советском человеке». А низкое умение правильно, своими руками, развести огонь в печке или раскочегарить от «конгревки» кухонный примус — «культурным людям» не требуется. Прилично разве низкоквалифицированной прислуге… Маленьким детям — спички не игрушка!

— Так глупость же… В стране с тотальным печным отоплением, где полгода — зима…

— Думаю, они сами отлично понимали, что это глупость, — оторвалась от картинок в планшете Ленка, — Не случайно задачу «коммунистического воспитания», первоначально поставленную в Красной России — довольно быстро стали хитро подменять так называемым «воспитанием пролетарского коллективизма». К слову… «бригадный» метод обучения — тут уже никто не застал?

— Это когда для проведения лабораторной работы есть только один комплект исправных приборов, отчего её реально делает только один студент, а все остальные — потом у него списывают, — пояснил завхоз, — Как же, как же! Разве мы не советские люди?

— Представьте, что таким же методом — ведется обучение по всем основным предметам. На вопрос — отвечает один, а оценку — ставят всей группе. Они же не абы что, а целый «коллектив»!

— Правильно излагаете, — обрел дар речи Ахинеев, — В Рашке эту методику улучшили. Образование объявлено лишь «оказанием образовательных услуг», но не воспитанием… «Воспитательная функция» школы — исключена. Современных детей воспитывают телевизор, кино и компьютерные игрушки.

— Так вот, о «коллективизме», — публика созрела, пора добивать поднятую тему, — А точнее, о «пролетарском воспитании», строго по марксизму-ленинизму. «Коллективизм» предусматривает разделение труда? Вывод — глупо и не нужно каждому уметь делать всё! Люди живут в большом, сложно организованном социуме. Ведь не поспорить? Значит, учить всех маленьких детей пользоваться огнем — не обязательно. Без него гораздо лучше! Проще, безопаснее и удобнее для отчетности — такое умение запретить… В новом, светлом и безопасном мире — у всех в домах будет центральное отопление, а на кухнях — электрические плиты. Возможно, кухонь не останется совсем — все будут питаться в столовых.

— А если будешь кушать невкусную кашу, хорошо учиться и вообще слушаться старших — станешь начальником, — подбил итог главный идеолог, — Тогда у тебя будет прислуга и всё упростится.

— Короче, дорвавшись до власти — «педагогическая общественность» принялась лепить подрастающее поколение СССР по образу-подобию себя любимых, — присоединилась филологиня, — Вопрос, кто построит «светлое будущее», в котором «культурным людям» ничего не придется делать руками — не поднимался вообще. Государство обеспечит! Партия нам обещала! А на пороге — Вторая Мировая война…

— И как же мы выкрутились?

— Никак… Повезло, что в целом, жили бедненько и суровый советский быт подправлял радужные педагогические фантазии «повседневной практикой»… Колкой дров, топкой печей, стоянием в очередях за продуктами. Основная масса населения просто не успела разбаловать детей и воспитала их в духе. Крошечные островки «номенклатурного благополучия» — погоды не сделали. Но, тенденция явно наметилась! И больно потом аукнулась. Сейчас, ради наглядности, я покажу одну графическую подборку.

Планшет, с торчащей из него «флешкой», оставлен без внимания. Ну-ка. Ага! Открыть папку «Плакаты»… Открыть папку «Пожарные плакаты». Не забыла, здесь оно лежит, здесь. Как знала. Открываем картинку и демонстрируем её собранию. Для лучшего ознакомления, пускаем планшет по рукам.

История развития «спичкобоязни» или этапы превращения советских детей в «телепузиков»

— Это у вас откуда?! — в лапах Соколова светящийся экран кажется детской игрушкой.

— Иллюстрация к одной аналитической записке. Добрые люди разрешили скачать графику.

— Остальное — было «под грифом»? — объяснять долго, проще многозначительно кивнуть.

— «Феномен ленинградской Блокады» копали с самых разных точек зрения. В частности, задались исследованием причин дико нестандартной реакции столичных жителей на обычные тяготы войны.

— Не читал. Про что?

— Про поведение москвичей с ленинградцами в военные годы… Народ тогда носило по стране и перемешивало, словно миксером. И? Девиантность данной группы населения бросалась в глаза даже на общем фоне. Например — почти поголовное неумение этих представителей «передовой столичной молодежи» самостоятельно зажечь костер в лесу. Даже из сухих дров. Даже при наличии спичек. Спички у «окруженцев» из Москвы и Ленинграда — товарищам приходилось отбирать, что бы не тратили попусту дефицитный ресурс. А задним числом всплыл факт, что именно перед войной в обеих столицах появился знаменитый «лозунг-мем» про «спички детям не игрушка». Остальная-то страна — ещё вовсю кремнем по кресалу стучала. Заодно всплыло, что и описанную «нестандартность» уже замечали, аккурат накануне войны. Если разобраться — причина «столичной спичкобоязни» проста, как мычание. К концу 30-х годов выросло и обзавелось детьми первое поколение граждан полностью воспитанное новой советской школой. Внезапно оказалось, что у данных двуногих особей отсутствует базовый признак Homo Sapiens Sapiens.

— Думаю, что требовать от малого ребенка способность обращаться с огнем — перебор!

— Фокус в том, что «способность к работе с огнем» у человека задается только одним фактором, — тут же выдал максиму Ахинеев, — физической возможностью выкатить из костра уголек или зажечь спичку (щелкнуть зажигалкой). Всё! Иное — никак не влияет… К моменту, когда чадо обретает такую возможность — оно должно и понимать опасность огня, и действовать осознанно. Реально — это 2,5–3 года! Редко старше. Лично я — вовсю жег спички и мелкий мусор в особо отведенном месте двора (возле летней печки) на четвертом году жизни. Ещё не посещая детский сад! И ничего… Научился. И тушить огонь — тоже научился.

— Я тоже, только в школе (!), поступив в первый класс, вдруг от учительницы узнал, что спички — это для детей моего возраста табу, — присоединился завхоз, — Пфе… В смысле — тьфу!

— А как установить «безопасный предел»? — ни к кому не обращаясь вопросил каудильо.

— Не надо держать ребенка «за обезьянку»… — Ахинеев в своем репертуаре, — Малыш, доживший до 2,5–3 лет, либо — сознательное и отвечающее за свои действия существо, либо — опасный вредитель, которого вернее сразу отдать ветеринару на усыпление (ради общественной безопасности). Никакой середины тут нет. Или-или…

— Галина?

— В материале, из которого я сперла картинку — разъяснялось, что в России, до 30-х годов ХХ века — какой-то проблемы в приучении малолетних детей пользоваться огнем вовсе не видели. Бояться огня, по указке сверху — стали учить «городских» детей, учащихся в государственных школах. Сначала — в обеих довоенных столицах и только с конца 50-х годов — далее и везде… Я ответила?

— Странно… Особенно — о роли Крупской. Вы считаете, она и её последователи — всё перечисленное заранее предвидели и действовали по единому плану?

— Скорее, единодушно. Ради достижения общей цели, — снизошла до объяснения Ленка, — Профессиональные «русские интеллигенты» создавали себе в СССР «тепленькое местечко». Как ломехуза в муравейнике… Судьба «муравейника» — эту кодлу волновала в самую последнюю очередь. Не верите?

— Не хочется верить… — честно признался каудильо, — Должно же быть что-то святое?

— А хотите, я одну историю расскажу? — филологиня заерзала в кресле, — После 2005 года (празднование юбилейной 60-й годовщины Победы, то сё), к деду потянулся разнообразный народ с целью сбора воспоминаний. Слышали что-нибудь о Ярославе Игоревиче Листове? Выдает себя за историка-политолога, активно шустрит в руководстве зюгановской КПРФ… По образованию — педагог, по жизни — «младокоммунист» и карьерист.

— Я слышал, — поморщился Лев Абрамович, — Кажется, официальный биограф Крупской…

— Именно! — просияла внучка секретного академика, — А дедуля, разок похвастался на каком-то сборище фотографией, где он ещё юным пионером, за одним столом с Надеждой Константиновной якобы обсуждает некие проблемы московской пионерской организации. На самом деле они там чаи гоняли.

Тесен мир… Так подумать, а ведь и я разок удачно попала в общий кадр с Собчаком. Кто бы тогда мог подумать, что щупленький унылый тип у него за спиной — будущий президент России?

— Короче, шустрик явился на консультацию к «живому свидетелю эпохи». Поговорили… В том числе о «коллективизме». Нет, мы, конечно, не бедствовали. Дед лекции читал и отец ему денег подкидывал… Но, когда этот самый Листов завел базар о том, что народ, в 90-е годы, выжил именно благодаря «советскому коллективизму», воспитанному стараниями Крупской — мы с дедулей прифигели… Оказывается, если люди ходят на работу, когда им месяцы и годы не платят зарплату — это он самый. Коллективизм — как форма безграничного доверия государственной власти и существующему порядку. Во!

— А чего вы ещё ждали? — теперь завхоза откровенно перекосило, — Зюганов объявил, что — «Россия исчерпала лимит на революции»… Лоялисты с партбилетами опять лакируют историю. Это вместо того, что бы поднять народ на борьбу за свои права и лично повести его на баррикады. Уроды.

— Мы ждали в гости ученого, — пожала плечами филологиня, — А явился обнаглевший до потери чувства самосохранения пропагандон, с диктофоном. Похоже, что кадр запланировал интервью со впавшим в детство старым маразматиком. В стиле — «я несу что в голову взбредет, а мне поддакивают».

— Обломали надежды зюгановца?

— Скорее, взаимно друг другу удивились. Похоже, он действительно верит в ту хрень, которую нес. Например, что только благодаря новому поколению молодежи, которое воспитала советская власть, согласно идеям Крупской, Ушинского, Макаренко, Луначарского и других (именно перечислением скороговоркой, через запятую) СССР одержал победу в Отечественной войне. Дед пробовал его посильно просветить… И только зря разнервничался. Я слушала и помалкивала. Но, кое-что интересное всплыло.

— О спичках?

— О настоящей причине лютой ненависти соратников Крупской к Макаренко. Воспитание новой «коммунистической личности» — их совершенно не интересовало, если не сказать бесило. Просто потому, что нормальный воспитанник колонии имени Горького (а позднее, имени Дзержинского), к своим невеликим годам — уже имел совершенно не детский жизненный опыт. У Макаренко собрались уникальные дети, которые самостоятельно выжили на Гражданской войне. Элитный человеческий материал! Они лично голодали и умирали. Брошенные взрослыми на произвол судьбы, сами добывали еду и одежду. Некоторые — воевали, многие — объехали «зайцами» на поездах чуть не всю страну. Как их воспитывать? Ясно, что на холеных «соцвосовских» дам подобные гаврики смотрели, как солдат на лобковую вошь. И видели тех насквозь, А дамы — наивно ожидали от матерых вчерашних беспризорников не менее чем «почтительного уважения» к себе. Клеймили их же «не поддающимися воспитанию». Хотя, ещё вопрос, кто перед кем мог похвалиться «умением пользоваться огнем, изготавливать орудия труда, обучаться в зрелом возрасте и самостоятельно создавать для себя среду обитания»… И что бы стало с теми дамами, окажись они без средств к существованию, голодными и неприкаянными, посреди послевоенной разрухи. Статьи Макаренко про отношение к нему «корифеев педагогики» читали?

— Так абсурд же…

— Зависит от точки зрения и «классового интереса». Как нормальные паразиты, наши родные «гусские интеллигенты», всех национальностей, вечно стремятся к одной голубой мечте. Влезть народу на шею и парить ему мозги своей «полезностью» и «незаменимостью». Что бы не получить пинка. Культурная революция 20-х годов дала им уникальный шанс — подмять под себя массовое образование… Самостоятельный, уверенный в себе человек — для социальных паразитов смертельный враг. Им хорошо, когда население ничего толком не знает и ничего не умеет, отчего полностью от них (интеллигентов, на службе у государства) зависит. Крупская строила как раз такую идеальную систему. Она возглавила создание для детей и взрослых «фильтрованных» литературы, кино, спектаклей, вообще принципа подачи новостей. Она сформировала искусственную «информационную среду», изолирующую СССР от любых знаний, которые власть сочтет вредными для себя или лишними для народа. На всю страну — пороху не хватило, но обе столицы они своим «медным тазом» из поголовного притворства и трескучей пропаганды накрыли.

— И что Листов?

— От одного намека деда о вреде «казенного благолепия», взвился, как ужаленный. По его словам — Надежда Крупская действовала совершенно правильно! Информация для детей — обязательно должна очень сильно фильтроваться. Лишние знания — не должны засорять мозги ребенку. Во избежание развивития в нем низменных инстинктов… Да и взрослым людям — «избыточных» знаний лучше не давать.

— Чем закончилось?

— Дед завелся… И рассказал… О не умеющих развести костер московских ополченцах 1941 года и послевоенном эксперименте по «изобретению огня» для лучших студентов советских вузов. О житейски беспомощных молоденьких солдатиках первого военного лета, миллионами (!) погибавших ни за понюшку табака. Просто потому, что их не научили самому элементарному. Оказывается, лучшие силы образовательной системы Союза ССР, накануне страшной войны, были истрачены на то, что бы мальчики призывного возраста — не курили и не ругались матом… Хотя на фронте — бойцы матом разговаривают! Листов принял его притчи за попытку личного оскорбления… Ну, и вылетел из квартиры, не прощаясь, хлопнув дверью.

— Галина? — а что я могу добавить?

— Сами видите. Тысячелетия проходят, отношение государства к человеку не меняется. Эта музыка — будет звучать вечно.

Глава 62

Утилизация зажравшихся холуев

Как говаривал Ницше — «Истина — всегда ужасна и отвратительна, ибо бесчеловечна». Современный человек часто считает себя свободным, но крайне редко сталкивается с необходимостью принимать решения, от которых зависит его собственная жизнь. Хотя, именно они — есть мера свободы. А скажи, обидится. Вот уж тему я ковырнула! У самой — мурашки по спине забегали. Как оно, граждане?

Публика — разогрета, почва — подготовлена. Можно начинать сеять «разумное, доброе, вечное». В смысле — доводить информацию, за попытку оглашения которой «без подготовки», в родном и любимом Санкт-Петербурге, до сих пор, запросто могут убить. Надежда Константиновна, кстати, хорошо это понимала. Мне так кажется… Отчего упиралась рогом, внедряя в стране атмосферу «идеологически профильтрованной виртуальной реальности».

— Вы сейчас на что намекаете? — первым заподозрил неладное самый главный начальник.

— Я с духом собираюсь, — чистая правда, между прочим, — Пожалуйста выслушайте меня не перебивая по пустякам. Мне реально тяжело. Первый раз такое вслух рассказываю (на бумаге тоже).

— Договорились! — общество согласно закивало.

Словно в подтверждение сказанного фонарь мигнул и погас. М-да… По законам жанра — страшные истории надо рассказывать в полной темноте. Пока Ахинеев возится с «чудом светотехники» — начнем, помолясь. Креститься не буду. Никто не увидит, но это получится уже полное святотатство. Единственными источниками света — остались экран лежащего на столе «планшета» и его чуть заметный отсвет на потолочных панелях.

— Вы спрашивали о причинах внешне «нелогичного» поведения оказавшихся в окружении ленинградцев и так сказать «гостей столицы»? Мы разобрали психологические заморочки властей города и широких народных масс. Однако, картина не будет полной, если забыть о том, что собой представлял перед войной и в первые месяцы войны сам Ленинград. Не как второй по значению промышленный центр или научная столица Союза ССР, а как место жизни нескольких миллионов обычных людей. Кто-то слышал о советских «списках городов» или «списках снабжения»?

— Вы про «ЗАТО»? — вскинулась Ленка, — Ну, в смысле, про «закрытые административно-территориальные образования»? Они же — «номерные» города, из первой десятки «секретного списка»?

— Не совсем. «ЗАТО» — послевоенное изобретение. Настоящие «анклавы коммунизма» для проверенных до седьмого колена ценных научно-технических специалистов, работающих на «оборонку»… До войны этих населенных пунктов в СССР ещё не было. В «шарагах», где трудились «жертвы сталинских репрессий» и их будущие жители, снабжение было весьма скромным. Я про введенные с начала 1931 года четыре «списка снабжения» городов и промышленных предприятий — «особый», первый, второй и третий. В «особый» и первый списки вошли обе столицы и ведущие индустриальные центры. В частности Москва, Ленинград, Баку, ряд новых городов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Урала. Большинство столиц союзных республик, для сравнения — тогда значились во втором или третьем списках…

— Я слышал, но не вникал, — отозвался всезнайка Ахинеев, — Кажется, там был очень хорошо поставлено снабжение товарами народного потребления. Полные полки в магазинах без очередей. Этакая «витрина социализма», за счет остальной страны. Ну, как в Москве, Ленинграде, Прибалтике и Закавказье при Брежневе… Все туда стремились за дефицитной жратвой, бытовой техникой и шмотками.

— Примерно так. С поправкой на довоенные контрасты. В 30-х годах, население Москвы и Ленинграда — это менее 5 % от населения страны. Но, при этом, на долю обеих столиц — приходилось до 50 % продаваемых мясных и молочных продуктов «высокого передела» (колбас, копченостей, сыров) и более 30 % промышленных товаров народного потребления «высшей ценовой категории» (мебели, импортной и просто качественной одежды, посуды, автомобилей и бытовой техники). Если перевести ситуацию на современные термины, «уровень жизни» в довоенных Москве и Ленинграде превышал «среднесоюзный», как минимум, в 15–20 раз! Это при том, что после завершения острого кризиса начала 30-х годов, люди, в подавляющем большинстве — уже не голодали. В лаптях больше не ходили, «христа ради» кусочек хлеба не просили. Тем не менее… В обществе на весь мир распинающемся о «справедливости и равноправии» — возник физически непреодолимый географически-социальный барьер. Просто потому, что в многократно более высокие, чем в среднем по стране, «столичные» зарплаты подкреплялись «полным обеспечением» их товарами и услугами… Не стану обсуждать «равноправие» и «справедливость» описанного порядка.

— Я читал воспоминания иностранцев, посещавших Ленинград в конце 30-х годов, — для завхоза, любые «околоэкономические» вопросы — предмет пристального интереса, — Особого процветания они там не отмечали. Типичны отзывы в стиле — «промышленные центры снабжаются сносно, к провинции — много претензий, по деревням, местами — сущее средневековье, а в целом — бедненько, но чистенько».

— Всё в мире относительно. Если сравнивать с Европой, то феномен жизни в Москве и Ленинграде 1939–1940 года — примерно соответствует реалиям Вены и Берлина середины 1920-х годов…

— Ясненько, — хмыкнул главный идеолог, — Обстановка, как в романах Ремарка. Наглое столичное благополучие на фоне беспросветной нищеты.

— Мы сейчас о чем говорим?

Пока — речь о дрейфе «бытовой морали» у людей, десятилетиями привычно живущих без каких-то бытовых проблем за толстым стеклом «витрины социализма». Помните рассказ Аркадия Гайдара — «Чук и Гек» (в журнальном варианте — «Телеграмма»)?

Мужчины молча переглянулись, внучка секретного академика — беспокойно заворочалась в кресле. Я её сейчас даже отчасти понимаю… Чуйка на подколы у барышни — ну, просто звериная.

— Вещь в своем роде эпохальная, — согласился Ахинеев, — Чего стоит основной сюжет, где прекрасно устроенная молодая москвичка с двумя малолетними детьми на руках — вдруг срывается с места и сломя голову уезжает в таежные гребеня. Особо пикантно, что у обоих мальчиков — совсем не русские имена. Очевидные сокращения от Чарльз и Гекельберри. По контексту времени (рассказ написан в 1938 году) — понятно, что там за телеграмма. Американский геолог женился на русской. По здравому размышлению (или получив какую-то информацию) отбил сообщение — бросай всё (!), хватай детей и дуй ко мне в тайгу! Для советской гражданки, вышедшей замуж за иностранца, Москва, к 1938 году — стала исключительно неуютным городом…

— Я имела в виду немного другое…

— Допускаю… «Другого» там тоже полно. На четвертом десятке, Гайдар таки научился писать «держа фигу в кармане». Это — первый за несколько лет его рассказ, не подвергнутый в печати разгромной критике. Хотя всевозможных намеков там — выше крыши… Видимо, банде Крупской, к началу 1939 года, действительно крепко прищемили хвост. На что вы советуете обратить внимание?

— На поведение и бытовые привычки матери Чука с Геком. Она, это первое «советское» поколение столичной молодежи. Грамотное, культурное, способное запросто общаться с иностранцами… При этом — не умеющее воспитывать собственных детей, правильно топить печку или разделать зайца. В собственной стране (за пределами столицы) — чувствующее себя «инопланетянами». Чего стоит эпизод с угощением охотничьей собаки колбасой! Особенно, учитывая, что хозяина собаки — угостили после неё!

— Таки, да… — подключился Лев Абрамович, — Что бы вы знали, так для подавляющего большинства населения СССР, в 30-х годах, простая колбаса — редкое праздничное лакомство. Многие — никогда в жизни её не пробовали. Большинство — видит хорошо, если раз в год на особо торжественных застольях… А то и вовсе — в кино… В то время, как «москвичи», оказывается — кормят дорогущими деликатесами скотину. На глазах у владельца… И что потрясает — не видят в этом ничего особенного!

Ленка, жестом дисциплинированной пионерки — подняла руку. Ну, можно было ожидать…

— Читала одну статейку. С табличкой… Там автор доказывал, что при разнице уровня материального благополучия в 1,5–2 раза — люди начинают друг друга сторониться. Инстинктивно… В случае 3–5 кратной разницы — возникает «социальный расизм». Детям запрещают общаться с «быдлом» и взрослые начинают смотреть на «низкооплачиваемых», как на «природных рабов». Разница в 15–20 раз — уже беспредел и «кастовая система», образца Древнего Востока, когда «высшие» не видели в «низших» представителей рода человеческого. Особенно ярко оно проявляется в «стратификации» рациона питания.

— Возникающей автоматически… — меланхолично поддакнул завхоз, — как «на зоне»…

— Угу, всё придумано до нас. Когда я жила в Англии, — уточнила филологиня, — тесно пересеклась с одним аборигеном Индии. О правильном питании у разных каст. Там целая наука! Кшатрии (воины) — обязательно едят мясо. Брахманы (правители и философы) — молочное, мед, белый рис. Вайши (земледельцы, торговцы и ремесленники) — хлеб или кашу. Еда шудр — это нечисть из-под земли, в том числе корневища и корнеплоды. На основании чего данный мыслитель сделал вывод, что когда русские в XIX веке массово перешли на картофель — они немедленно и очень сильно «потеряли в статусе». Сходно стратифицируются «рекомендуемые» и «запретные» виды деятельности. Например, высшим кастам — нельзя собственноручно прибираться по дому, стирать или мыть полы. Наши врачи с инженерами, на этом деле — частенько в странах «третьего мира» горели. Местные «элитарии» (по всем меркам, голожопая шпана) — демонстративно переставали с ними общаться. А местная голытьба, так же дружно переставала уважать.

— ???

— Тот самый «дрейф психологии». Если в обществе не работают «социальные лифты», а разница в уровнях потребления между отдельными «стратами» практически непреодолима, то сложившийся порядок быстро начинает восприниматься, как «естественный» и даже «единственно возможный». Эффект лучше всего разобран у Бруно Беттельгейма, в его описаниях быта немецких концентрационных лагерей. Однако, применительно к довоенному Ленинграду, как мне кажется, более показателен англо-саксонский институт «хорошо вышколенной прислуги». Это система мер, при которой холуйская прослойка общества — искренне отождествляет себя с господами и полностью (!) разделяет «господские» культуру с моралью.

— ???

— Обе столицы Советского Союза перед войной служили «кузницей кадров», крупнейшими центрами обучения и стажировки будущих руководителей страны. А заодно — «сияющим градом на холме». Требовалось создать там «атмосфэру»…

— «Мы ни сеем, ни пашем, ни строим… Мы гордимся общественным строем!» — фальшиво пропел завхоз строфу из песни к фильму «Забытая мелодия для флейты», — Технология — стара, как мир.

— А почему никто ничего не заподозрил? — каудильо не хочет признавать очевидное.

— Если родное государство, внезапно, перестало тебя притеснять и стало заботиться — то скорее всего, из категории строптивых людей — тебя перевели в категорию полезных скотов. И тут надо держать ухо востро! До перевода тебя в категорию «вредных» или «лишних» скотов — остался один росчерк пера… — прохрипел из угла главный идеолог, — Кто же сам себе в подобном признается?

М-дя… Признаюсь, это не совсем тот вывод, к которому я намеревалась подтолкнуть собрание. И ведь замолчали, нехорошие люди. Хватили через край и ждут моей реакции. Ну, извольте…

— Вынуждена напомнить, что концепт «советского социализма» и «культа личности» нам ставила команда Бехтерева. С учетом «патриархальной психологии» подавляющей части населения страны.

— Мы помним, — буднично отозвался каудильо.

— Единственная стабильная структура общества, построенная на «народной демократии» и хорошо изученная в начале ХХ века — это Древний Рим периода расцвета. Примерно до Марка Аврелия. Население четко стратифицировано, как социально, так и территориально. Причем, столица — находится в совершенно особом положении. Там умышленно культивируют откровенных паразитов-люмпенов, раздачей бесплатного хлеба и организацией бесплатных зрелищ… Практика весьма затратная, но себя окупающая.

— ???

— Революции, угрожающие существованию государства — происходят только в столицах. На окраинах или в провинции — возможны, максимум, бунты. Поэтому, политически выгодно поддерживать в столицах заведомо высокий уровень жизни, многократно превышающий «провинциальный» и одновременно беспощадно чистить их от мало-мальски нелояльных власти элементов. Москва и Ленинград тому примеры.

— И только?

— Послереволюционные «большевики» испытали несколько разных методов. Этот подошел.

— А как же идеалы Революции?

— Сразу после Первой Мировой войны, Революции и Гражданской — в обществе скопилась достаточно большая прослойка «окситоцинщиков». Ленин и его команда, похоже решили, что достаточно взять под контроль образование и пропаганду. После нескольких лет тотальной мозгомойки, видя перед глазами примеры процветающих коммун — население охотно примет «коммунистические идеалы». На самом деле — созданной «большевиками» машиной пропаганды воспользовались личности, высокие идеалы, мягко говоря, не разделяющие… Смена курса на укрепление государства (и удушение коммун) — моментально превратила обе столицы страны в гнезда махрового паразитизма на «централизованном снабжении».

— А как же «окситоцинщики»?

— Во-первых, их оказалось меньше, чем требовалось. Во-вторых, они не обладали ни необходимыми для поддержания работы машины пропаганды знаниями, ни нужными для этого знакомствами в «культурной элите» страны. Их оттерли сразу. А потом — началась Великая Отечественная и большая часть «окситоцинщиков» погибла на фронтах. Чудо, что запала первых лет Советского Проекта хватило так надолго… Ну, а после войны — сложилась и окрепла классическая бюрократическая структура, где каждый знает в лицо только маленький кусочек общества вокруг себя. Для пропаганды каких-то высоких идеалов — среда предельно не благоприятная.

— Очень уж цинично звучит…

— Время было жестокое. Требовался очень быстрый гарантированный результат. История Древнего Рима — уже готовый набор хорошо работающих «шаблонов». История разных европейских коммун, даже в виде вполне благополучной Швейцарии, сравнительно надежных «инструментов», переживших века, не накопила. Лично Ленину — нравился «швейцарский проект». Он всю свою жизнь боролся за свободу и справедливость для обычных людей… Беда в том, что большинству его соратников, уже к началу 20-х годов — нестерпимо захотелось власти и почестей. Положения патрициев во главе «красной империи».

— Всё равно неожиданно…

— Там вышло интересно! — кто бы сомневался, — Наука управления людьми преподается только в гуманитарных вузах. На языке оригинала. Для рубежа XIX–XX веков — это греческий и латынь.

— А в чем проблема?

— Октябрьский переворот совершила небольшая кучка профессиональных революционеров, поддержанных технической интеллигенцией и разного рода «выдвиженцами-практиками». С точки зрения гуманитарно образованного слоя общества — наглыми недоучками. Грех было упустить возможность взять реванш за поражение в Гражданской войне, воспользовавшись крайним невежеством победителей. Вот и…

— Где-то читал, что в 40-х годах советских школьников опять начали обучать латыни.

— Совершенно верно. Пусть запоздало, но спохватились, что она — не только древний язык «межнационального общения», но и возможность читать в оригинале довольно откровенные античные тексты… — Ленка сделала многозначительную паузу, — Которые на русский язык никогда не переводили и после Революции — ни разу не переиздавали. Сразу рассовали по в «спецхранам». А там — было такое!

— Например?

— Знаете, сколько в «старом фонде» любой центральной библиотеки хранится книжек на «мертвых» языках, издания XVIII–XIX века? Для будущих помещиков-крепостников — это было главное настольное чтение. Вы думаете, они устарели? Древнеримские руководства по правильному обращению с рабами, между просим — актуальны до сих пор.

— В каком смысле? — поперхнулся каудильо.

— Современные корпорации, идейно и организационно, на новом историческом уровне — реинкарнация античных латифундий. А современные наемные специалисты, работающие по «аутсорсинговой схеме», со своими «компьютерами на дому» — почти полный аналог древнеримских «рабов с хижинами», — интересно, зачем ей понадобилось так нагло улыбаться мужикам в почти полной темноте? — Правильно организованная «вертикаль власти» — не столько силовые структуры или тайная стража, сколько наука, позволяющая ненавязчиво заставить рабов любить (!) своих угнетателей и стараться угождать господам без понукания, по собственной инициативе…

— ???

— Если в двух словах, то идеальное Универсальное Государство (по Тойнби) — требует создать и поддерживать особенную «осевую нищету» (удобный термин, объясняющий принцип современного рабства). Никто физически не может (и не имеет права «по закону») самостоятельно обеспечивать себя всем необходимым для жизни. Лично или в компании единомышленников. Ну, разве нищие… или бандиты. Всё стройненько. У обычных рабов — всегда есть хозяева (полноправные граждане). У рядовых граждан — всегда есть начальство. У нижестоящего начальства — ещё более вышестоящее. И все они — в кулаке у всемогущего государства, распределяющего кары и милости, подобно божеству. Его символ — император. Универсальному Государству — вообще не нужны охранники, колючая проволока и пулеметные вышки вдоль периметра. Все оковы — «виртуальные» и правильным воспитанием — вбиты в головы подданных. Различие между «рабами» и «свободными гражданами» сводится к тому, что «рабы» принадлежат частным лицам, а все остальные (включая высших сановников) — непосредственно государству. Нам до римских технологий управления — ещё расти и расти…

— Я выражусь проще, — захрипел из своего угла Ахинеев, — Для устойчивости власти — дворовые холопы обязательно должны быть наряднее одеты и лучше питаться, чем «оброчные». Что бы те постоянно видели, куда им следует в жизни стремиться и что можно в этой жизни добиться. Ради пущей надежности — холопы должны чувствовать себя неуверенно. Бороться за внимание хозяина… С треском сталкиваться лбами, при каждой попытке первым лизнуть барский сапог. Древний Рим на этом моменте и прогорел, кстати. Столица была одна. В отсутствии здоровой конкуренции люмпен-пролетарии зажрались и оборзели. С учетом печального античного опыта, в СССР подстраховались — «образцово-показательных столиц» учредили сразу две.

— Это шутка?! — упоминания всякого рода социальных катастроф Соколова раздражают.

— Ни разу… Много столетий «республиканские», а затем «императорские» власти, без стеснения грабили страну, ради поддержания в столице «социальной стабильности». Десятки поколений (!) потомственных безработных (куда там американским «велферщикам») — содержались за счет казны. В критический момент истории, однако, 9 сентября 5903 года от сотворения мира — городские люмпены не пожелали терпеть тяготы осады и открыли ворота Вечного города готам. Интеллигенты, мать их так… Кюлютурные люди… В сытое время — стучали на неугодных, в военное — на недостаточно восторженных, а как захотелось жрать — мгновенно переметнулись на сторону врагов. И? Варвары грабили и жгли Рим два дня, а на третий покинули обреченный город, но ни крошки хлеба туда не завезли. И все сдохли…

— Тогда, зачем? — вопрос риторический…

— Кастовая система — самая прочная основа «вертикальной стратификацию общества»… При ней никакая «пролетарская солидарность» не пляшет. По ходу «советского эксперимента», в Москве и Ленинграде — попробовали «с нуля» вырастить «касту холуев». Наподобии «потомственной прислуги» в UK… Ничего личного. Маленькая превентивная мера, на случай внезапного политического кризиса. Ну, для мирного времени — сгодится. А для военного — есть «кризисные варианты». Галина подтвердит.

— Примерно так, — согласилась Ленка, — Контраст — обязательное условие успеха. За пределами МКАД, уровень жизни «не сумевших пробиться» должен понижаться очень резко. А ещё дальше — царить полная нищета. Что бы каждый «коренной москвич» больше всего на свете боялся оказаться «за 101-м километром». А из-за «заповедной черты» — рвались в «оазис благополучия» толпы претендентов на его место. Для пресечения «вывоза благ» из столицы в провинцию — любую частную торговлю следует объявить вне закона, её участников — сажать «за спекуляцию» или «нетрудовые доходы». Это не в СССР придумали. Ещё в Древнем Риме — всё уже было. И какое-то время — оно работало!

Фонарь, который Ахинеев продолжал крутить на ощупь, вдруг ожил, упершись в потолок снопом ослепительного, после вынужденого «затемнения», белого света. Вот и славно. Не война же…

— Боитесь довести мысль до конца? — от возмущения филологиня потеряла дар речи, — Сами подняли тему «кастового столичного расизма», так договариваете! — силен электрик-потьмушник…

— ??? — в принципе, её смятение понятно — «нет места темнее, чем под светильником».

— Вы когда-нибудь задумывались, какими бесстыжими скотами надо быть, что бы в 1930 году (посреди ужасов «раскулачивания» и бессудных депортаций, навстречу голодной смерти, миллионов невинных людей) дать своей новорожденной дочке супермодное тогда имя Коллективизация? — У Ахинеева это больная тема, уже раз сталкивалась… — Они бы ещё сыночка Геноцидом окрестили, для симметрии.

Соколов сдавленно хмыкнул. Не удержался и явно с трудом удержал открытый смешок…

— Вам весело?!

— В каждой шутке есть доля шутки. Пересекался я, при расследовании ЧП во Фрязино, с одним бывшим жителем Ленинграда. Как раз по имени Геноцидбуржуазии… Вполне вменяемый дедок, на доске почета предприятия, кстати, он значился как Гена. Полное имя — на табличку не влезло. Но, по паспорту и в «Свидетельстве о рождении» — точно, как вы предположили. В те времена — обычная вещь.

— Вы вообще сарказмом фонтанируете, или применительно к чисто столичной публике? — так, погасить конфликт каудильо — не сумел и Ленка приняла подачу (это очень хорошо, что меня пока оставили в покое, пусть красотка-москвичка отдувается первой), — Уточните, плиз!

— Хе, насколько я в курсе, кроме особо прикормленных жителей Ленинграда и Москвы — настолько вычурно своих детей в СССР никто не обзывал. Хотелось столичным товарищам, хоть дешевым эпатажем, но выделиться из массы «отсталого быдла».

— А попробуйте себе представить, каково жить в эпицентре тотальной «мозгомойки»? С рождения впитывать поток верноподданической пропаганды, гремящей из каждого утюга… В школе и на производстве. Дома, в кино и на любом общественном мероприятии. Галина — не даст соврать. Её хоть и краем, но точно задело. Видно же! Даже сейчас, при полной демократии. А в 30-х и 40-х годах, все питерские газеты, каждый день, выходили с «передовицами» в стиле — «Любовь ленинградцев к товарищу Сталину безгранична!»

— Оправдываете земляков, значит?

— Поясняю. Бессмысленно требовать от обычных обывателей идейной упертости «святых подвижников». Лишние мысли большинство людей от себя привычно гнали. Принимали жизнь, как она есть.

— Полагаете, жители обеих советских столиц не знали и не понимали, откуда берется их вопиющее для полуголодной страны бытовое процветание? Мыслили исключительно в духе официальных новостей? Были твердо уверены, что «хлеб и мясо в магазинах — будут всегда»? — ого, это же калька с лозунга любимого в США, между прочим… и откуда он его только раскопал? — Что сдобные булки из магазина — готовыми падают с неба…

— Как все, я думаю… — пожала плечами филологиня, — И вообще подозреваю, что вам, в моем возрасте, — вот же язва, — из потока новостей была интересна разве «зарубежная хроника». А занудные «вести с полей» — пропускали не читая. Ну, кроме случаев подготовки к «политинформации».

— Типа «это всё далеко и неправда»? — Ахинеев раскраснелся и заметно начал звереть.

— Разве сами не помните? — ох, зря она его так жестко осадила, что-то сейчас будет!

— Про движение «двадцатипятитысячников», организованное осенью 1929 года — слышали?

— Слышала, разумеется… — ну, вот и начинается скандал. Мало кто про них помнит…

— Всего несколько лет беззаботной жизни, в условиях «особого снабжения» — и каков эффект! Обыкновенные обыватели с ленинградских и московских предприятий, добровольно (!), взяли в руки наганы и отправлись проводить сплошную коллективизацию. Насильно загонять крестьян в колхозы. Раскулачивать, ссылать, убивать… Метаморфоз, из «сознательных советских пролетариев» — в «боевые холопы» государства, это по-вашему нормально? Мог кто-нибудь такое представить у начале 20-х годов?

— Зря вы себя распаляете, — Ленка непробиваема… — У Бруно Беттельгейма — описаны наблюдения за заключенными концентрационного лагеря. Метаморфоз из забитого «кацетника» в сытого и наглого «капо» (способного послать своего соседа по бараку на виселицу за «антисанитарное» питание картофельными очистками из мусорного бака у пищеблока) — редко занимает больше двух-трех недель… Именно так начальство производит рекрутирование «управленческих кадров» в случае внезапной нужды. Для того и создавали в СССР регионы с «особым» централизованным снабжением. Всё придумано до нас. С наганами тоже не всё так однозначно. «Двадцатипятитысячникам» во время коллективизации доверили совершенно особую роль — «козлов-провокаторов»… Основную массу будущих «колхозанов» они уболтали!

— ???

— Старый, как мир, психологический прием. Через десять лет после «Декрета о земле» деревенское общество разделилось на «преуспевших» и «пролетевших». Начав с «равных позиций» (в 18-м году землю поделили честно, «по едокам»), одни — сумели поднять свои личные хозяйства, другие — объединились в крепкие коммуны, третьи (кулаки) — нашли себя в той или иной форме «патриархальной эксплуатации». Однако, подавляющее большинство — осталось на бобах. Причем, без какой-либо внятной перспективы… Проворонили данный судьбой шанс выбиться в люди. Бывает. И тут — появляются хорошо одетые «городские». Богатые и успешные (ну, на фоне сельской местности) агитаторы. С разговорами, что личная хозяйство — это давно отстой. Что сила в государстве, которое всех прокормит, обеспечит и организует. Вот, посмотрите, как мы в Москве и Ленинграде живем, где все заводы государственные. И главное, рецепт спасения — простой. Богатеев, коммунаров и прочих не желающих вступать в колхоз — раскулачить и сослать. Что бы никогда не вернулись. Их добро обобществить. Жизнь сразу наладится!

— А почему — «козлы-провокаторы»?

— Потому, что в отличие от ранее знакомых по временам «продразверстки» горлопанов, посланные в село «двадцатипятитысячники» — заявили о готовности лично (!) налаживать новую жизнь. Все они поселились в деревне. Как власть и новое начальство. Все они вошли в правление создаваемых колхозов. Кто-то попал в руководители служб, а кто-то и в председатели. Бедноте хотелось верить! И они поверили. Самим агитаторам и пославшему их государству. Как бараны, перед воротами скотобойни. И понеслось… К середине 1930 года «великий перелом» отечественной деревни состоялся. К 1931 году все «двадцатипятитысячники» вернулись домой. Навсегда переехать в деревню никто даже не собирался! Некоторых из них — «благодарные» селяне успели прибить. За «подставу». На чем и закончилось. Фарш невозможно провернуть назад… В самый критический момент — власть поставила последний грош ребром и сняла банк. Без заранее прикормленных городских провокаторов — фокус бы не удался. Вопросы есть?

Ахинеев пару раз недовольно вздохнул и всё. Забавно… Конфликт потух, толком не разгоревшись. Впрочем, долго помалкивающий Соколов явно что-то хочет спросить… Скорее всего меня.

— Галина, извините за вопрос… А куда потом подевались все эти Коллективизации? Я по работе в Петербурге много списков просматривал. Память на имена — у меня профессиональная, но как-то ни разу, ни одной, не попадались. Сегодня тем бабкам должно уже быть крепко за семьдесят…

— Они все умерли в Блокаду… — горло стиснул спазм, но выговорила, — От голода…

— ???

— Девочкам конца 1929 и начала 1930 года рождения, как раз к зиме 1941-1942-го года — исполнилось по двенадцать лет. Для активно растущих маленьких организмов, пайка «иждивенца» (без «детских» добавок) — оказалась смертельной. Если кому-то от этого знания полегчает — пусть…

— Тогда, ещё один момент. Вы считаете, что эвакуация населения из прифронтового Ленинграда, — он глубоко вздохнул, но договорил… — сорвана саботажем этого же самого населения?

Настала моя очередь глубоко вздыхать, что бы успеть немного собраться с мыслями. Как хорошо, что каудильо — профессионал и разбирается в теме. Обывателям — хоть кол на голове…

— Начну с того, что структура населения Ленинграда — «столичная». По переписи 1939 года, дети и иждивенцы составляли более 38 % горожан. Ещё около 40 % — это госслужащие всевозможных организаций, третьесортная творческая интеллигенция (писатели, журналисты, артисты, оформители) и всякая «обслуга» (продавцы, парикмахеры, домоработницы). Полномасштабную эвакуацию данной публики (как её нам обычно показывают в кино) — никто не планировал! А скорее всего, не предполагал… По опыту Гражданской войны — ждали самостоятельного (!) исхода лишнего «мирняка» в деревню. К родне и продуктам. При первых звуках военной грозы… Вплоть до 1941 года — «основным вариантом» эвакуации Ленинграда оставался регулярно корректируемый, но безнадежно морально устаревший план «разгрузки», разработанный ещё при Кирове. В мохнатых 1930–1932 годах! Ещё до «успехов коллективизации»… и до введения «гарантированного снабжения» города продуктами и товарами «по особому списку»… посреди общесоюзной бедности, на грани нищеты. Перечисленные вещи, в совокупности — резко и принципиально изменили настрой «коренных ленинградцев» накануне Блокады.

— Никто не хотел уезжать?

— Мягко сказано. Даже после нескольких месяцев войны, в самый канун осады, на фоне остальной страны (включая зажиточную Прибалтику) — Ленинград выглядел благословенным «Эльдорадо». Вплоть до конца сентября 1941 года (!) снабжение оставалось «столичным», полки магазинов ломились.

— Оно всегда так, — ни к кому не обращаясь пробурчал Соколов, — как вспомню ахтунг в Закавказье начала 90-х годов и захлебывающуюся от дурных денег Москву того же времени… Беженцы из наших «бывших республик», кстати, в провинцию тоже не спешили. Все — рвались поближе к «центрам цивилизации». За вожделенную московскую прописку, привычные к благополучию жители Грузии, Армении и Азербайджана — отдавали последнее. А за предложение поселиться в Нечерноземье — могли и убить…

— Вот и в Ленинграде лета 1941 года так было. За «временную прописку», позволяющую транзитным эвакуированным задержаться в сказке столичного благополучия — платили щедро. Логика тут бессильна. Что уж тут говорить о «коренных ленинградцах». Те, за свою «прописку», держались зубами!

— Они там совсем ничего не соображали?! — в полный голос рявкнул главный начальник.

— Э-э-э… — горло опять свело спазмом. Только и осталось — жестом попросить воды.

Ленка, со снисходительной улыбочкой, подняла руку. Опять просит слова?! Ну и пусть.

— Вячеслав Андреевич, вы на разных языках говорите! Тут нужен переводчик с «санкт-петербургского» на всем понятный человеческий. Их «внутренняя мова» — только «для своих». Ощутили? Говорить на табуированные темы с посторонними — никак. Язык отказывает. Лучше спрашивайте меня. По материалам «блокадной прослушки» я более-менее вопросом владею. И вообще. Как «коренная москвичка».

— Поддерживаю! — прохрипел из своего угла Ахинеев… Остальные — пожали плечами.

— По моему, вы излишне драматизируете…

— Ни фига! Обычное языковое чутье. Смотрите, как оно работает. Простой пример! Вы наверняка читали, а может и лично слышали, как «коренные ленинградцы», особенно интеллигенция или творческие личности, ругают Сталина за ужасы Блокады. Если вдуматься — аргументация своеобразная…

— Попадалось в прессе. Я не особо вникал, — признался каудильо, — Не мой профиль.

— Могу процитировать на память… — Ленка подняла глаза к потолку и выпендриваясь, пустила изо рта тонкую струйку пара, — Холодает! Короче, выражаются эти деятели приблизительно так:

«Сталин, во время Блокады — сполна использовал возможность уничтожить максимальное количество жителей Ленинграда голодом и холодом, так как ненавидел их за высокую культуру, уровень самосознания и свободомыслие, выражавшееся в способности к самостоятельному независимому мышлению»

— Ну, да. Вы считаете, тут есть какой-то смысл? Скорее, цитата из «Голоса Америки».

— В «голосах», у микрофонов, сидят те же самые люди… И смысл в сказанном — есть!

Вот же сволочь! Как я не захлебнулась от возмущения — тайна велика. Но, голос — ёк.

— Перевожу с «санкт-петербургского» на русский! — моя реакция ей явно до лампочки.

Во-первых, из сказанного — прет «синдром официанта». Вы никогда не держали в доме прислуги и не знаете, как меняется мировоззрение у людей полностью зависящих от настроения барина. От способности нравиться. До войны в столицах Союза ССР искусственно поддерживалась «лояльность» к власти. Если остальному населению страны пропаганду забивали в головы «на сухую», то ленинградцев и москвичей — государство баловало. Изобильное «столичное снабжение» — оказалось самым эффективным стимулятором. Дрессировочка «по системе Дурова»! Через пищевой рефлекс. Но каждый холуй, в глубине души — всегда полагает себя «ровней барину». Без такой иллюзии — невозможно угадывать его желания. А это профнепригодность… Результат? Что наша «образованщина», что заграничная «диссида», считают себя способными «читать в душах начальства». По их мнению, на месте Сталина, они бы поступили так.

Во-вторых, не надо путать «собачью» и «холуйскую» лояльность. Первая — беззаветна. Пес действительно любит хозяина и без колебаний отдаст за него жизнь. А вот холуй — себе на уме и демонстрирует верность только пока на него сыплются барские щедроты. И даже в этом случае, «любовь к барину» остается показушной, а в «дворницкой», строго среди «своих» — лакеи изощряются в злобном остроумии по отношению к собственным господам на полную катушку. Как вечно «держат фигу в кармане» кормящиеся из рук государства русские интеллигенты. Что при царях, что при генсеках, что ныне…

В-третьих, по умолчанию, при такого рода разговорах — подразумевается, что понять глубокий смысл высказанного способны лишь люди «своего круга». В нашем случае — только «коренные ленинградцы». А быдлу — не дано. Да оно и к лучшему… Тут важно помнить, что косяк был и причина для взаимных претензий сторон — имеется. Но, это «интимные терки» между барином и его «доверенными лакеями». Работяга «от земли» смысла претензий такого рода — сроду не поймет. И уж тем более — не посочувствует… Ни разочарованному в своем холуе барину, ни потерпевшему от барского гнева холую.

Терпеть не могу психоаналитиков, особенно «доморощенных». Тем более, упражняющихся в остроумии за счет болезненных для других вопросов. Похоже, сегодня не мой день… Остается тихо наблюдать за чужим лицедейством. Благо — сижу удобно и одета тепло. Похоже, что внучка секретного академика попутно тестирует всех собравшихся. По крайней мере, выдавая очередную порцию сарказмов, внимательно наблюдает за тем или другим участником сборища. Так, словно говорит персонально с ним.

— Не поймем, так и не поймем… — философски констатировал Соколов, — В чем беда?

— В кризисе взаимного доверия, — чуть повернула в его сторону голову филологиня, — У римских люмпенов (образца лета 410 года) и у ленинградской люмпен-интеллигенции летом 1941 года — был совершенно одинаковый мотив к предательству. Власть перестала их баловать «за красивые глаза» и попыталась «как-то приставить к делу». В позднеримской литературе — история краха Вечного Города всесторонне изучалась, а наш опыт первых месяцев Блокады — до сих пор засекречен. Хотя аналогия — вполне прозрачна. Обращение с домашними рабами и нахлебниками требует совершенно иных приемов, чем управление сознательными гражданами. С советских времен — эту разницу изо всех сил «замазывают». А вот немцы, судя по ряду признаков, строили на знании истории Древнего Рима довольно циничные планы.

— Чувствую, никогда мне не стать рабовладельцем, — усмехнулся в усы каудильо.

— Ошибаетесь! — холодно оскалилась в ответ Ленка, — Раб, по социальному статусу — полностью зависим от хозяина, но не менее, чем «младший член семьи». Пусть, на правах «домашнего животного». Кошек в доме держали?

— Ну…

— Тогда, нужный опыт — у вас есть. Психологически неприятная ситуация с «домашней прислугой» — достоверно моделируется на примере взаимоотношений с домашним котом. Пока в доме мир и достаток — кот не добытчик, не сторож, даже не полезное животное, а «украшение интерьера»… Им гордятся владельцы. Им хвалятся перед гостями. Пушистый озорник и баловник — живая игрушка хозяев. Причем, свято уверенная в прочности своего социального положения «любимого нахлебника». Просто «по факту проживания» на данной жилплощади и в силу дивной красоты. Всё в доме принадлежит только ему. И диван, и теплая печка, и миска с едой… Собственно говоря, хозяева — тоже его. Он же их любит.

— Принято…

— Предположим — случилась беда. Какой-то кризис. Доходы упали, забот прибавилось и хозяевам стало не до кота. Возможно, того и кормить нечем. Кот обижен, кот зол и голоден. Путается под ногами и орет… А ещё немного — начнет гадить и мстить «за подлую измену»! Что с ним делать? Напрашиваются основные варианты: Перевести избалованного тунеядца на подножный корм, сдать в приют (с «бюджетным питанием»), пинком выставить за дверь или, скрепя сердце, пригласить (за последние гроши!) опытного ветеринара. Что бы тот угомонил потерявшую берега скотину быстро и без мучений… Заметим, что мнения кота никто не спрашивает. При том, что таковое наверняка имеется! И «коренные ленинградцы» — его посильно озвучили… Оказывается, советская власть и лично товарищ Сталин — их внезапно «перестали любить». Вдруг взяли и возненавидели! Вообще «ни за что»! Чисто кошачья логика.

— Видел это дело, — посерьезнел начальник, — Помню, одинокая старушка целое стадо кошек в квартире держала. Любила, кормила, заботилась. А однажды — ей стало плохо… Наверное, она надеялась отлежаться. Только не успела. Проголодавшиеся домашние любимцы — заели бабку насмерть…

— «Quot servi, tot hostes»… — согласилась Ленка, — Римская поговорка. Буквальный перевод с латыни — «Сколько рабов, столько врагов». Если человека или зверя умышленно воспитывать в роскоши и вынужденной беспомощности — бессмысленно надеяться на его благодарность в тяжелый час. Получается — сразу и бесполезно, и смертельно опасно… А самое страшное — ничего нельзя объяснить словами. Даже, вроде бы человекообразным особям…

Вот же черт! Всё точно, несколько раз перепроверила… Каждый свой спич филологиня адресует одному конкретному человеку. И внимательно наблюдает за реакцией. Мне такое не дано. Сама базарит, как заведенная, а глаза — холодные и внимательные. Вот же стерва. Так и до меня доберется.

— С пресловутой «ненавистью Сталина к ленинградцам» мы вроде разобрались? — народ завороженно кивнул, — Начинаем анализировать их же «высокую культуру», уровень самосознания и, так сказать, «свободомыслие». Последняя категория, как мне представляется — мимо кассы. Совсем. Отбор на право проживания в местах с «особым порядком снабжения», всегда производится по принципу полной лояльности. Тут без вариантов, или — или. Или — «свободомыслие», или — «столичный» уровень жизни. Пару раз вякнул что-то не то и не в той компании — марш за «101-й километр». Всё честно. «Высокая культура» — мало нуждается в расшифровке. Понятно, что живя в огромном городе, посреди библиотек и кинотеатров — воленс-ноленс, каких-то вершков «изящного обхождения» нахвататься нетрудно. Не село, без телефона и радиоточки. Таким образом, для ленинградцев, этот признак — суть аналог «повышенной пушистости» для домашнего кота. Автоматически прилагается к столичному уровню жизни. На помойках, на охоте за крысами и драках с себе подобными — трудно сохранять роскошный внешний вид. Перепутаны причина и следствие. С «уровнем самосознания» сложнее… — и не мигая уставилась на меня. Как змея.

— ??? — демонстративно сипеть перехваченным горлом — не собираюсь, показала рукой.

— Принято… — ни грамма сочувствия, без паузы уставилась на следующую жертву, — В рамках современной терминологии, «уровень самосознания» — вежливое наименование «сословной спеси». Государственные содержанки любого пола, от представителей «номенклатуры» до «передовых шахтеров» — в СССР выполняли ту же социальную роль, что отмененные революцией «дворяне». Лично подавали пример престижного потребления и надувались гордостью, в окружении чужой зависти. А тех кто не завидовал — в «сознательные трудящиеся» не принимали. К Стаханову — у меня претензий нет. Мужик — убивался на работе… К сожалению, основной поток «материального стимулирования» — лился вовсе не на работяг.

— В специально созданной «искусственной среде» — выращивали «новых человеков». Не?

— Так! С поправкой на время и обстановку. Получилось очередное «племя homunculus». Абсолютно лояльное ровно до того момента, когда авансом оплаченную лояльность требуется отработать.

— Тоже «древнеримское» интеллектуальное наследие?

— Ранние формулировки наблюдения — теряются во тьме веков… Прикладной смысл — не оставляет от привычных методов государственного строительства камня на камне. В довоенном СССР, по высшему разряду — снабжались три группы населения. Жители столиц и важнейших промышленных центров. Кадровые военные (командный состав армии и НКВД). Партийно-хозяйственный актив, среднего и высшего звена. Эти несколько миллионов «избранных» — жили на порядок лучше окружающих и искренне считали себя «солью земли». По факту — являясь государственными рабами. С соответствующим менталитетом… Высочайший уровень «сословной спеси» (в бедном обществе, даже небольшая разница уровня жизни, дает возможность «счастливчикам» задирать нос до небес) и вытекающая из него уверенность в самоценности упомянутых категорий населения. Люди привыкли к мысли, что купаются в материальных благах по праву.

— А тут, вдруг, война… — пробурчал из своего угла Ахинеев, — Получилось нехорошо.

— Хуже некуда… — согласилась Ленка, — Вся довоенная «кадровая армия», посланная на западную границу встречать Гитлера — предпочла «тяготам и лишениям» военного времени мирную (!) сдачу в плен. К осени 1941 года, в немецких лагерях военнопленных — оказалось свыше 3,5 миллионов человек! Ничего личного, такой «уровень самосознания». Люди решили, что умирать за Сталина — глупо.

— Не все и не сразу. Товарищи командиры РККА — всех поразили примером «беззаветной верности» родному советскому государству. А товарищи партийцы — данное впечатление «отполировали».

— Шо ви мелочно придираетесь к уважаемым людям? — нарочито грассируя осведомился завхоз, — Им «было что терять»! Они, что в 1941-м, что в 1991-м — повели себя до слез однообразно. Наперегонки кинулись лизать сапоги и задницы «новому начальству»… Кто кормит — тот и власть. Вот поведение «простого народа», что в 1941-м, что в 1991-м — выглядит загадочнее. Эти то о чем думали?

Не надо на меня так заинтригованно пялиться. Горло не отошло. Могу рукой показать. (на самом деле, кое-какие звуки речи — у меня издавать уже получается, но только ради великой цели)

— Эффект Даннинга-Крюгера, — порадовала звучным термином филологиня, — Привыкший к хорошей жизни «мирняк» (как ваш домашний кот), склонен полагать источником сыплющихся на него благ самого себя. Помните, на заре 90-х годов, шахтеры — касками по мостовой стучали? Самая зажравшаяся часть советского пролетариата — тогда возомнила себя «пупом земли» и «локомотивом истории». Людям свойственно переоценивать свою «способность к самостоятельному независимому мышлению»… А жители Москвы и тогда ещё Ленинграда — эти «перестроечные демарши» восторженно поддержали. Всё как всегда.

— В итоге — Советский Союз, на пике своего могущества — рухнул, как подгнивший дуб.

— Заметим, пролетариат главных промышленных центров Союза все жители столиц, после начала Великой Отечественной войны (когда стало можно своевольничать) — повели себя точно так же.

— ???

— Возьмем, в качестве «модельного примера», советскую Украину. Киев, образца 1941 года — мегаполис с миллионным населением. Его старательно готовили к обороне и уличным боям. Итог? Немцы взяли город без боя, начальство — разбежалось, войсковая группировка «киевского котла» — без сопротивления сдалась в плен, а мирное население (на момент появления в городе врагов) — увлеченно грабило магазины… Все усилия по организации «советского подполья» и «диверсионных групп» — пошли прахом. Ни единого выстрела в оккупантов на улицах столицы Украины так и не прозвучало… Горожане Киева — встречали германскую армию «хлебом-солью». Харьков, образца 1941 года — один из крупнейших промышленных центров Союза ССР. Третий по важности, после Москвы и Ленинграда. Чего стоил только харьковский паровозный (точнее танковый) завод. «Особое снабжение», полные товаров магазины, очень высокие (даже на уровне Киева) заработки. И? Тот же самый результат. Перед войной в Харькове жило больше 900 тысяч человек. В октябре 1941 года — туда набилось под два миллиона. Советские войска, после непродолжительного боя, оставляют город. Не пожелавшие эвакуироваться горожане — встречают немцев «хлебом-солью». Обязанные, но так же отказавшиеся эвакуироваться работники танкового завода продолжают на нем ударно трудиться. Уже на благо Третьего Рейха. До самого конца оккупации, на его территории успешно действовал немецкий танкоремонтный завод. Собственно говоря, в оккупированном Харькове продолжали работать все главные промышленные предприятия. Это как? Махровый обывательский оппортунизм «самого передового отряда рабочего класса» — цветет и пахнет…

— Они же не знали, что потом будет…

— Да, не знали! — Ленка решительно тряхнула челкой, — Ни про Уманскую яму, ни про Бабий яр. Ни про бессудные расстрелы, ни про постоянно занятые выселицы на улицах и площадях. Про голод и уличные облавы, с хозяйственной целью (!) набора «восточных недочеловеков», для отправки в Германию на принудработы, летом-осенью 1941 года — на Украине тоже никто не знал. Даже ушлые евреи.

— Тогда в чем соль?

— Колоссальный по масштабам социальный эксперимент «поголовного перевоспитания» на новый «социалистический» лад населения Советского Союза — дал неожиданный эффект. Предполагалось, что благодарные Советской власти за своё освобождение от «царского гнета», закормленные колбасой и пропагандой «номенклатура», партийно-хозяйственный актив, «кадровая» армия и обитатели столичных городов & важнейших промышленных центров — блеснут лояльностью… В тяжелый час — сплотятся вокруг руководства страной. Проявят личную сознательность и готовность к самопожертвованию. Не взлетело…

— А почему? — это хороший вопрос, думаю, за ответ на него Сталин отдал бы мно-ого.

— Потому, что «античное наследие», на заре Советской власти, самозванным инженерам человеческих душ следовало не только прятать от быдла, но и хоть бегло прочитать самим. Но ленивые и амбициозные «старорежимные интеллигенты», нагло ставившие в СССР «воспитание с образованием», не осилили даже содержание латинских «методичек» XIX века, для помещиков-крепостников. Там же черным по белому писалось, что дворовая прислуга — ни защитниками, ни помощниками в тяжелый для барей час служить не может. Хорошо, если она просто разбежится… Гораздо вероятнее — первая кинется грабить!

— Не смотря на все льготы и привилегии, возвышавшие «дворню» над прочими людишками?

— В силу привычки получать льготы с привилегиями не за труд, а по месту жительства.

— Господа приходят и уходят, а прислуга остается, — пробурчал Ахинеев, — Кажется, это русский перевод более изящного высказывания, популярного у французских колоборационистов. Рабы служат за жалование, не зависящее от их трудовых успехов. Этим они и отличаются от свободных людей.

— Тем не менее, «социалистические» принципы организации и оплаты труда практически вечны. С самого своего зарождения — государство стремится «справедливо нормировать» и «справедливо распределять», а не платить по труду. Воспитывать «выученную беспомощность», а не личную гордость.

Подозреваю, «градус» дискуссии превысил допустимые нормы… Впрочем, сейчас увидим.

— Не любите вы, Леночка, русскую интеллигенцию… — Лев Абрамович умеет подколоть.

— По мощам и елей! — похоже, тут что-то очень личное, — Дедушка Ленин сразу метко назвал её «говном нации», а последующие десятилетия — этот вывод только подтвердили. Могу доказать.

— Мы и так от темы отклонились…

— Ничуть! Всё познается в сравнении… Не нравятся воспоминания о лете 1941 года — обратите внимание на февраль 1917-го. Все имущие классы императорской Росси, от великих князей, до высшего генералитета (не говоря о дворянах, помещиках и прочти господи «разночинцах»), с восторгом поддержали «свержение царизма». Ликовали, семьями ходили на демонстрации с красными бантами, хором горланили «Марсельезу». Это официальный гимн режима Керенского, если кто запамятовал… Почему-то, на пороге полной катастрофы, все уверенно ждали от будущего только счастья, свободы и процветания. Социальная безответственность в терминальной стадии. И будущее пришло. Кому-то — прилетело сразу. Как господам офицерам, вместе с «Приказом номер один». Кому-то — с небольшой задержкой. Сохранить прежний уровень жизни и воплотить в реальность свои влажные мечты — не сумел никто. Одни — погибли на полях Гражданской, умерли от голода или болезней. Другие — удрали за границу, предпочтя карьеру парижских таксистов и стамбульских проституток смерти и унижениям от «возомнившего о себе быдла». Большинство — остались на бобах во вполне логично возникшей на руинах прежнего порядка ненавистной Совдепии. Но, ни один из старорежимных интеллигентов — личной вины за своё «февральское ликование» на пороге гибели царской России так и не признал. Специально читала мемуары с воспоминаниями. Даже те, кто от голодухи прибился к Советам, а потом весь остаток жизни плясал под дудку «большевиков».

— Тенденция, получается?

— Не-а… Типичный пример проявления «рабской психологии». Подавляющее большинство людей, при царе считавших себя «культурными» — не имело других источников дохода кроме подачек от государства. Прямых (как у великих князей), косвенных (как у разночинцев и «служилого дворянства») или «по умолчанию» (как у господ русских капиталистов). Цари искренне считали всех своих подданных рабами и оплачивали их мирское существование своеобразно. Например, никаких (!) «прямых» налогов с доходов жителей, а также любого рода отчислений из фонда заработной платы — в России эпохи Николая Второго не существовало! Представляете, какой там был рай для купцов и дельцов? Но и «угнетаемые» разночинцы (рабочие, инженеры, учителя, научные работники) — налогов не платили! И каков результат?

— Царя с государством — все ненавидели. Как и полагается нормальным рабам. Полагая себя «внутренне свободными» и «достойными лучшего». Леночка, вы сформулировали страшную проблему…

— Будете слушать дальше? — комментарии излишни, — Холуи, не имеющие опыта личной борьбы за существование с равнодушной природой, но поднаторевшие в интригах за подачки начальства — физически неспособны адекватно оценить окружающий мир. Они его видят искаженным и безопасным, как домашний кот, философски рассматривающий зимний город через двойное оконное стекло, лежа у теплой батареи. Зато, прямую собственную выгоду (или потенциальный убыток) — холуи чуют великолепно. Как, собственно, и положено. Если забыть про этот тонкий момент — мы никогда не поймем абсурдной логики поведения ленинградских «трудящихся масс» грозным летом 1941 года. Работа для опытного психиатра…

Возмущаться поздно. Ох… Будем пытаться держать морду лица кирпичом. Как учили…

— Начнем с прости господи «пролетариата». В смысле, мелких госслужащих и членов их семей. Как известно, комиссия по эвакуации населения Ленинграда была создана (совершенно секретным постановлением бюро обкома и горгома ВКП(б)) — уже 27 июня 1941 года. Её решения — предполагались обязательными для исполнения. И начали рассылаться гражданам, присутствие которых в «прифронтовом» городе смотрелось очевидно излишним. В частности — руководству школ и детских учреждений. Так как, в ожидании скорых бомбежек и обстрелов — выглядело разумным заранее очистить город от болтающихся под ногами детей. Несколько сотен тысяч маленьких ленинградцев — срочно вывезли… И так же спешно вернули назад.

— Никогда не понимал этого фортеля, — признался каудильо, — Запредельный идиотизм!

— Многие так думают… — филологиня помрачнела, — Только не знают его источник. По мнению современных людей, далеких от ленинградских реалий — власть очевидно накосячила. Погубив, в итоге бессмысленных метаний первых недель войны, сотни тысяч детских жизней. На самом деле — там было сложнее. Эвакуировать детей планировали в пансионаты сельской местности. То есть — ближайшие окрестности города. Как только стало ясно, что немецкое наступление не остановить — исходный план срочно переиграли. Детям и «лишним» родителям — теперь предложили эвакуироваться вместе. В строгом плановом порядке, согласно уже «семейным» эвакуационным предписаниям… Садись в вагон — и вперед!

— А вот этого я никогда не слышал…

— И неудивительно. Никто теперь не хочет даже вспоминать, что плановую эвакуацию — ленинградцы дружно сорвали. Поданные согласно расписанию поезда — некоторое время уходили пустыми! Постепенно, до руководства города дошло, что все его распоряжения об эвакуации — нагло саботируют! Причем, поголовно! Рядовые жители города на Неве дружно уперлись «всеми четырьмя». Зубами, рогами и копытами. Прямо, как застрявшая в бомболюке самолета корова из комедии «Особенности национальной охоты». Нет, мы вообще никуда не поедем! И плевать, что идет война. Плевать на всё! Хоть сажайте…

— И что городская милиция?

— Милиция — не имеет права выселять граждан из собственного жилья без решения суда и законным образом оформленного «исполнительного листа». Формально, ленинградцы были в своем праве.

— А как же тогда удалось организовать экстренное выселение немцев Поволжья?

— Там было постановление главной инстанции страны. Советы в СССР были «выше» суда.

— И что городская власть? Виноват, партийно-хозяйственное руководство Ленинграда?

— Им пришлось сделать хорошую мину при плохой игре. Понимая, что город фактически балансирует на грани открытого бунта и «сглаживать» общее впечатление. Типа — ленинградцы бузят не из шкурных интересов, а вовсе даже наоборот! Ими массово овладел неконтролируемый разумом «приступ патриотизма». Так потом даже в центральных газетах писали. А после войны — в книжках. Лакировщики!

— А что было на самом деле?

— Простые ленинградцы — всё поняли правильно, но очень по-своему. И категорически отказались выезжать «за сто первый километр». Вполне резонно полагая, что их ожидает «командировка в один конец» с автоматическим лишением драгоценной «ленинградской прописки». Причем, не ошиблись. В Москве творилось почти то же самое. Из тех, кто дисциплинированно уехали в эвакуацию — вернуться после войны обратно в столицу удалось буквально единицам. И пресловутая «прописка» ёк. Для многих, это стало главной жизненной трагедией, о которой по сей день рассказывают внукам. Это раз… Кроме того, крайне дурную шутку сыграло изменение хозяйственного строя в СССР 30-х годов. План эвакуации любого крупного города предполагает рассредоточение населения, а не его массовое переселение куда-то в другие города. До начала «коллективизации» — мера воспринималась нормально. В деревню — так в деревню… Планы эвакуации городов в послевоенном СССР, кстати, предполагали то же самое. Однако у ленинградцев «образца 1941 года» — никаких иллюзий не было. Их собираются сослать в колхоз! Жить в деревянной избе. Носить воду из колодца. Гадить в выгребную яму. Где (и это самое ужасное!) — всех заставят работать «за палочки»! А широко разрекламированный опыт «двадцатипятитысячников» намекал на отношение к вчерашним «городским» от вечно «деревенских»… Прекрасно запомнивших и подробности недавней «коллективизации», и роль, которую в ней сыграли столичные «козлы-провокаторы». Это два…

— Кх-хлевета!

Так… Способность издавать членораздельные звуки ко мне вернулась. В самый-самый критический момент. Поскольку можно оскорбить ленинградца, но оскорблять в его присутствии Питер…

— Это нигде не публиковалось, но раз вопрос встал ребром — информирую! Да, за лето 1941 года — в Ленинград успела набиться несчетная орда беженцев. Руководство честно попыталось их количество сократить. К сожалению, «хотели — как лучше, а получилось — как всегда». Но, неприлично заглазно приписывать давно умершим людям заведомо «шкурные» мотивы. Они защищали справедливость!

— Я хоть одно слово соврала? — холодно осведомилась филологиня (вот же змея, блин).

— Специально недоговорила…

— ???

— Первые месяцы войны — город ещё жил в привычном круге понятий, надежд и планов.

— ???

— Никто не знал, ни сколько продлится война, ни какой она будет. Зато, у беженцев, попадавших из ужасов фронта и эвакуации в вызывающе мирный Ленинград, сверкающий богатством витрин, соблазн «пересидеть там войну» стал буквально «идеей фикс». По итогу, сразу после прибытия первых эшелонов, во всех наших мало-мальски влиятельных конторах — начался грандиозный «гешефт» по организации (за хорошие деньги!) «справочек», «чрезвычайных разрешений» и тупо телефонных звонков, позволявших как-то (совершенно легально, «временно», «в порядке особого исключения») задержаться в Северной Столице. И пока — пристроиться на постой (не боясь милицейских облав). Добывать справки — советские граждане умели. Сколько всего их выдали — ныне абсолютная тайна. Думаю, уже навсегда…

— И что?

— А то! В отличие от «коренных» жителей, плановой эвакуацией насильно выпихиваемых из города (согласно «предписаниям»), «понаехавшие со справками» — оказались «людьми-невидимками». Формально, нигде не живущими! Для бюрократической машины — неуловимыми… Их нельзя было привлечь ни для рытья окопов, ни для хозработ, ни в ополчение. Зато, они имели законное право оставаться в Ленинграде сколько угодно! Причем не просто так, а «с правом заселения во временно пустующие жилые помещения». Согласно самым гуманным советским законам. Фокус-покус, ага… В смысле — лови момент удачи! Результат? Очень скоро, покидающие Ленинград семьи «эвакуированных», начали у дверей своих же собственных квартир (!) сталкиваться с «новыми жильцами», готовыми немедленно занять едва-едва покинутую прежними хозяевами драгоценную жилплощадь. Нередко, таких принудительно выселяемых, тут же, в присутствии родного управдома (!) — заставляли сдавать дверные ключи. Разве это справедливо?

— Жесть! — признала Ленка.

— Не то слово… Естественно, люди возмутились. Почему мы — должны уезжать, а они — нет?! Надо помнить, что жить в советской городской квартире без «прописки» нельзя. А «прописка» — это в СССР святое. Её нельзя было аннулировать без веского «формального» повода (вроде длительного отсутствия). Даже по суду. Скандал! Но и «коренные» ленинградцы оказались не лыком шиты. Мгновенно разнесся слух, что за игнор «эвакуационного предписания» гражданинам (не военнослужащим и рабочим оборонных предприятий) грозит максимум «административка». То есть, лишь терпимый денежный штраф. И начавшийся процесс «мирного перераспределения освобождаемой жилплощадир» сразу намертво заклинило. Для лучшего понимания тогдашнего накала страстей — маленькая деталь. Ни в советском Ленинграде, ни в современном Петербурге — коренные жители слово «эвакуированные» не употребляют! Ну, разве среди иногородних. В кругу «своих» — они говорят «выковорянные». Что хорошо отражает эмоциональный фон.

— Вот про это я краем уха слышала… — врешь, голубушка, иначе, уже давно, сама бы козырнула заковыристым словечком. Ан, не дано. Данный пласт лексикона — глубоко наш, «питерский»…

— Учитывая огромное число уже выписанных «справок» и «разрешений» (что, вообще-то, пахло лютой уголовщиной) ленинградское начальство попыталось «разрулить вопрос» бюрократически. Не раздувая панику. «С целью пресечения злоупотреблений» из домоуправлений изъяли все домовые книги. Кого-то «прописать» — стало физически невозможно. Вообще, ни за какие деньги! А если по-честному, то все стороны тупо тянули время в надежде, что оно как-нибудь само рассосется. Или беженцы уедут, или горожане смирятся, или война закончится. Дополнительную пикантность ситуации придал тот факт, что в ветхие коммуналки «понаехавшие» особо не рвались, а пытались заселяться в наиболее хорошие и благоустроенные квартиры «старого фонда». Те самые, которые с диким трудом и интригами выхлопотали у Советской власти представители «городской элиты». Маститые ученые, писатели, административные и хозяйственные руководители… Этим — лишение «ленинградской прописки» при возвращении из эвакуации вообще не грозило. Но, отдавать свою квартиру? Даже, «во временное пользование»? Ведь там мебель, обстановка, посуда, книги… Все замерли в ожидании. Ничего так и не рассосалось. Зато, эшелоны с беженцами продолжали прибывать, «справки» продолжали выдавать и обстановка продолжала накаляться…

— Офигеть! — искренне признал Ахинеев, — В самый разгар войны — квартирные страсти.

— К моменту смыкания блокадного кольца люди набились в Ленинград тесно, как сельди в бочку… Довоенная ленинградская норма расселения (самая скромная в Союзе ССР — пять «квадратов» на человека, это очень тесно) к сентябрю оказалась превышенной, как минимум, вдвое. Новоприбывшие, правдами и неправдами — набивались буквально во все щели. С соответствующими побочными эффектами.

— Откуда это известно, если они «люди-невидимки»? — вот подкалывать меня не надо…

— Есть методы! Например, оценка потребления населением хлеба. Если нет голода, это очень «неэластичный» показатель. Короче, если в марте 1941 года — хлебозаводы Ленинграда потребили 42 тысячи тонн муки, а в последних декадах августа и первую неделю сентября того же года — уже 75 тысяч тонн. Очереди за хлебом в городе отсутствовали. Там из последних сил поддерживали «видимость изобилия». Наблюдение означает, что не смотря на отчаянные попытки «выпихнуть» из города как можно больше «лишнего мирняка», численность его реального населения к сентябрю возросла, как минимум, на 2,5 миллиона человек. И далеко превысила пять миллионов. Не думайте, что мне легко это говорить…

— Очень косвенный признак… — они ещё и сомневаются!

— Во времена СССР, других — в «открытом доступе» не водилось. А после Перестройки — часть «второсортных» архивных документов Блокады всплыла за границей. Например — отчеты городских властей о текущих мероприятиях и состоянии дел на подведомственных территориях. Известны «записки» о проживании в вагонах пассажирских поездов (спешно распиханных по запасным путям) десятков тысяч семей эвакуированных. Типа — люди терпят страшные лишения, так как никакой свободной «жилплощади» в Ленинграде уже нет. Вообще нет! Даты — первая половина декабря 1941 года, самый разгар Гладомора.

Убедила или нет? Все — молчат и переглядываются… Нехорошо так переглядываются.

— Вячеслав Андреевич, а ведь вы проспорили! — это что ещё за муха Ленку укусила?

— ???

— Я обещала раскрутить Галину на откровенный разговор о мотивах ленинградцев? Нате!

— Так вроде бы никто ничего и не скрывал… — (уй, гадюка подколодная, однозначно).

— Просто недоговаривал… — в свою очередь захрипел Ахинеев, — Прошлый раз, помню, кто-то утверждал, что главная вина за срыв «массовой эвакуации» — лежит на партии и правительстве. Не нашлось, дескать, решительных людей, готовых отдать приказ о тотальной милицейской облаве. Что бы под прицелом винтовок, пинками и прикладами забить всех «лишних гражданских» в опломбированные товарные вагоны и под вооруженным конвоем (как зеков) быстренько вышвырнуть их в чистое поле, «за сто первый километр». Я вас точно процитировал? — верно меня папа учил — «дочка, фильтруй базар, а то потом икнется».

— От своих слов — никогда не отказывалась.

— Во-о-от… А теперь мы знаем, как оно было на самом деле. Пока на фронтах, наши солдаты, из последних сил, сдерживали натиск врага (выгадывая, ценой своих жизней (!), дни и часы для эвакуации) — в мирном тыловом Ленинграде, друг на друге — сиднем сидели миллионы зажравшихся обывателей. Причем, одна половина — люто ненавидела другую. «Коренные» косились на «понаехавших» и наоборот. Каждый, со злорадным нетерпением, ждал, когда же всех остальных (!) заберет и отправит в насильную эвакуацию милиция. Но, почему-то, был свято уверен, что именно его (такого удивительного и замечательного) никуда из родной обжитой квартирки высылать нельзя. Вариант — его надо вселить в квартирку, освобожденную «эвакуированными». Просто в порядке исключения… Спасибо за консультацию.

— Не за что! — почему-то вежливость мне особенно хорошо удается имитировать, когда внутри всё кипит от негодования.

— Отчего же? Сложились кусочки информации, которых по-другому раздобыть было негде.

— Что именно? — подался вперед Соколов (этому любое ЧП профессионально интересно).

— Стало ясно — почему тогда ни у кого ничего не вышло. Ни у «коминтерновцев», ни у немцев, ни у официального руководства города. Как монолитная общность, условно связанная «высокой кюлютурой» и столичным «уровнем самосознания», — вот же дались ему эти словечки? — «ленинградцы» к сентябрю 1941 года перестали существовать! Их тусовку — размыло «понаехавшими». Любая «движуха», в толпе задыхающихся от взаимной злобы «гражданских», где никто не имел численного перевеса — стала невозможна. Эффект особенно ощутим, если «пришлых» — стало больше 12–15 % от «коренного» населения. Галина утверждает, что «эвакуированных» в блокадном Ленинграде скопилось почти столько же, сколько и «местных». Грубая работа! Однако, пат всегда лучше, чем объективно неизбежный «мат в три хода». Про осмысленную самодеятельность — там и речи не шло! Поднять образовавшееся «человеческое болото» не то что на борьбу за свои права, а хоть прибраться в подъездах или во дворах собственных домов, осенью 1941 года — не смог бы сам господь бог, а Советской власти это удалось только к весне 1942 года! Какое там совместное выращивание грибов или добыча корней камыша… «Дааии ленинградцы» сами по себе — не осилили договориться даже о «уплотненном общежитии», с целью экономии тепла и других ресурсов. Большинство — тихонько вымерло по своим квартиркам, их же и сберегая от «понаехавших»…

— Это «описательная часть». Меня интересуют выводы…

— Извольте! В довоенных Москве и Ленинграде — был сознательно проведен жесткий социальный эксперимент по выведению-воспитанию «новых людей». Идеально обеспеченных (всей мощью не особенно зажиточного советского государства, в ущерб прочему населению). Максимально кюлютурных и образованных (опять же за счет всего остального населения). Предполагалось, что «результат усилий» будет преисполнен собачьей верности «кормящему режиму». В грозное время совершит невероятное. Увы. Получилось то же самое, что до того получалось у царей (растить «слуг царя и отечества»). А еще до того — у многих и многих… В современной нам Рашке Федерашке — сейчас так «патриотов» растят. Все они сугубые «патриоты» пока над ними не каплет. Экзамена войной, жертвы описанного эксперимента не выдержали. Что логично. Их же, по большому счету, стоять на задних лапках учили — какая там война? Ни выдающихся морально-нравственных качеств, ни особой верности государству, ни (о ужас!) «высокой кюлютуры», избалованные и зажравшиеся столичные жители — в тяжелый час не продемонстрировали. При всех довоенных и послевоенных понтах… — Ахинеев бросил взгляд на меня, понял и попытался немного подсластить пилюлю, — Наверное, не стоит в чем-то винить жертв систематического отбора «на холуя». В конечном итоге — ведь получилось хорошо! Выяснилось, что популяция «дворовых» («столичных») Homo Homunculus, при желании власти — вполне управляема и легко масштабируема. Максимум, на что хватило интеллектуальных способностей у блокадных ленинградцев, так это на сочинение «анонимок». Они их до самого конца строчили. Друг на друга, естественно. Уже подыхая с голоду! А ещё, в этих «анонимках» они жаловались государству, на него же самое… Триумф советской науки!

Глава 63

Ахинеев сроду не страдал деликатностью. Сегодня от ею тоже не блещет. Так, вопросы?

— А ещё какие-нибудь другие варианты были?

— Сами вспоминали про одинокую старушку, которую заели насмерть собственные кошки.

— Продолжу аналогию… Потому, что кошки не могли открыть дверь бабкиной квартиры. Иначе, они бы каких угодно бандитов впустили, — филологиня деликатностью тоже не страдает, — А вот ленинградцы — могли. Хуже того — именно такого шага от них и ждали. По опыту падения Древнего Рима.

Намек прозрачный… По сценарию, мне бы следовало возмутиться. По жизни — промолчу.

— Зря гримасничаете, Галина… — ведь специально же от него отвернулась, наверное, высмотрел отражение в стекле, — Жданов и компания — дураками не были. Они прекрасно представляли, какой шабаш безумия начнется в осажденном Ленинграде, если «чистой публике» хотя бы намекнуть, что запасов еды — нет. А пока сверкающие изобилием витрины продовольственных магазинов — зыбкий мираж.

— Я в курсе… — и эти люди учат меня жить?

— ???

— Середина сентября 1941 года — самый удивительный период в истории Ленинграда. В официальных документах — практически не отраженный. Это был момент, когда городская власть поняла как ничтожны её возможности удерживать в повиновении вот-вот готовую взбеситься человеческую массу.

— ???

— Все ранее известные революции, путчи и майданы — тьфу. Даже взятие Рима готами — тьфу. Никогда ещё в писанной истории человечества не возникало ситуации, когда население крупного мегаполиса могло сменить правящий режим буквально «ударив палец о палец». Р-р-раз! И всё городское начальство — повисло на фонарях вдоль Невского проспекта (тогда — Проспекта 25-го октября). Правду о сложившемся положении в Смольном не решались произносить вслух. Подозреваю, о ней боялись думать.

— Вы о чем?

— Начиная с 8–9 сентября — в Ленинграде воцарилась атмосфера «пира во время чумы». Продолжала бесперебойно работать розничная торговля. Работникам остановленных предприятий — щедро выдали зарплаты. В условиях панически нарастающего спроса, полки оставались полными, а очередей не было и намека. Гремели музыкой коммерческие рестораны… Продолжали функционировать театры и иные развлекательные заведения… Карточная система — существовала параллельно свободной продаже любых продуктов питания. Деликатесами (вроде черной икры и крабовых консервов) продолжали торговать без всяких ограничений. Там где вроде бы ввели «ограничения» — мало что изменилось. Например, сахар по карточкам — продолжали отпускать на душу населения щедрее, чем в во всей остальной России до войны.

— Действительно странно…

— Злые языки утверждают, что в те дни «наверху» обсуждался вопрос — будет ли город оставлен (путем вывоза высшего руководства самолетами и бросания на произвол толпы «нижестоящего») или его оборона — технически возможна? Решали, понятно, в Москве… Но, ожидание сильно затянулось.

— И когда решили?

— Скорее всего, 16 сентября. Когда сомкнулось немецкое окружение вокруг «киевского котла» и стало ясно, что Блокада — не случайность, а часть плана изоляции советских войск от баз снабжения и путей отступления. Киев, кстати, Сталин тоже категорически запретил сдавать. И? Он был взят без единого выстрела. Что прозрачно намекало на реальную веру в Советскую власть и моральный дух «столичного населения». Именно в этот день, по всему Ленинграду — зазвенели телефоны. Снявшим трубку вежливо сообщали «аппарат отключен до конца войны». Прошло всего несколько дней и всё стало быстро изменяться… плавно и неотвратимо, до полной неузнаваемости и без особого предупреждения…

— Когда клюнул жареный петух… — удовлетворенно прокряхтел Ахинеев, — Если в СССР образца «осени 1941 года» что-то работало нормально — так это разведка. 16 сентября была подписана директива командования группой армий «Центр» о начале операции «Тайфун», задачей которой ставились окружение и захват Москвы… Шутки кончились, пошла «тотальная война», всеми доступными средствами.

— А как иначе? — едко хмыкнула Ленка, — Возвращаясь к нашим кошкам. Точнее к толпе ленинградских обывателей… Своё «священное право на проживание» (в осажденной врагами квартире) — они у властей отстояли. Подобно холеному домашнему коту, полагая, что святые права на полную миску и теплую батарею — прилагаются к «ленинградской прописке» автоматически. При любом режиме! Власть любимых дармоедов разочаровывать не стала. Даже не сразу урезала щедрую «столичную» пайку. Но сама озаботилась срочным поиском «опытного ветеринара». Счет времени, в тот момент — шел на дни и часы. Ждать, что ещё, посреди войны, отчебучат зажравшиеся холуи, отягощенные высокой культурой, уровнем самосознания и свободомыслием (правильно я вашу мантру процитировала?) — стало смертельно опасно. Осталось выяснить, как «способность к самостоятельному независимому мышлению» довела их до могилы.

— Известно как, по «немецкому рецепту»…

— ???

— Кроме жителей столиц и ведущих промышленных центров, на «особом снабжении» стоял кадровый состав РККА. Ворошилов выбил для командного состава армии наилучшие из возможных условий. Итог — слегка предсказуем. В то же самое время руководство Третьего Рейха решало вопрос — что ему делать с миллионами свежесдавшихся пленных (срочно решивших «пересидеть» войну в самом, как тогда им казалось, безопасном месте — вражеском тылу)?

— Насколько я в курсе, — голос завхоза буквально сочится ядом (не любит он вояк), — передовая немецкая медицина — прописала поциентам совершенно особое «лечебное питание». Волшебно помогающее от борзости не по заслугам. Всемирно знаменитый и не менее пресловутый «эрзац-хлеб» (из древесной муки) унд чуть менее известный «эрзац-суп» (из свежескошенной травы). Авторитет немецкой науки в довоенном Союзе был невероятно высок. Ясен перец — наши про «козырный рецептик» немедленно узнали, скопировали и «приняли на вооружение». Немцы — они ведь не дураки! Зря — ничего не делают!

— Оказывается, вы и сами всё знаете, — не думала, что эта тема всплывет вот так…

— Кстати… — не замедлил подпустить яду Ахинеев, — Раз сегодня вечер откровений — нельзя ли уточнить имя и фамилию главного исполнителя ленинградского варианта «утилизации быдла»? Такого рода акции редко остаются анонимными.

— ???

— Про доброго доктора Иозефа Менгеле или не менее доброго Сиро Исия — мир наслышан уже достаточно… А кого конкретно назначили палачом блокадного Ленинграда? Подозреваю, как и эти двое — товарисч не понес никакого наказания, был осыпан наградами и спокойно умер в своей постели. Даже, если это тоже «совершенно секретно» — какие у нас теперь «секреты»? Всю жизнь хотел узнать…

— Василий Иванович Шарков… — какие же пустяки вас беспокоят, — Профессор, доктор технических наук, зам директора ВНИИГС (Всесоюзного института гидролизно-спиртовой промышленности). Причем, учтите — он тогда сам (!) на это дело подписался. Добровольно!

— Можно подробнее? — народ ощутимо напрягся (можно понять), а гори оно всё огнем…

— Легко! Второго октября 1941 года — войска Западного, Брянского и Резервного фронтов потерпели тяжелое поражение под Вязьмой. Уже к 12 октября — прекратили существование пять советских армий. В «вяземском котле» немцы взяли 660 тысяч пленных. До самой Москве оставалось 120 километров. Руководство СССР узнало о германском ударе 4 октября, из выступления Гитлера по радио. Собственные источники информации — рапортовали только о победах и «упорном сопротивлении» врагам. Именно в это время, в Смольном — состоялось историческое совещание, записи которого (как я раньше думала) останутся закрытыми для исследователей навсегда. Вышло иначе, в послевоенных мемуарах и в юбилейных статьях — многие его участники о содержании обсуждения проболтались. Высшее руководство Ленинграда (в лице завотделом пищевой промышленности городского комитета партии Алексея Петровича Клеменчука) цинично огласило приглашенным спецам «проблему номер один» — надо превентивно задавить назревающий голодный бунт. Любыми средствами! По возможности — как-то незаметно для «протестного электората». Удержать в Ленинграде государственную власть — тогда требовалось какой угодно ценой.

— А в чем криминал?

— В ультимативной постановке задачи. Варианты производства продуктов в Ленинграде — не рассматривались. Варианты массовой мобилизации населения для сбора «дикоросов» или выращивания чего-то съестного в примитивных парниках — не рассматривались. Выход города на «самообеспечение» — даже не предполагался. Сохранение строжайше контролируемого порядка распределения продовольствия — считалось обязательным. «Централизованное снабжение» — оставалось последней ниточкой, на которой держался режим. Короче, было приказано — «организовать производство заменителей пищевых продуктов из непищевого сырья». Я цитирую Клеменчука дословно! Если перевести на русский язык — это прямая команда начать кормление мирного населения «имитатором еды». Причем — как можно скорее. Игнорируя все «медицинские последствия» такого шага! Считалось, что там и тогда — «главное, выиграть время».

— Сознательно решили скопировать немецкий «усмирительный рецепт», для заключенных концентрационных лагерей?

— Угу. С той разницей, что у военнопленных возможности перебирать харчами не было. А привычные к «столичному снабжению» ленинградцы, по довоенной привычке мнящие себя «полноправными гражданами», почуяв неожиданную перемену участи — могли опасно разбушеваться. Требовалась поистине ювелирная работа. Тут-то и настал звездный час для Васи Шаркова…

— Так что он тогда сделал?

— Всего-навсего — предложил постепенно разбавлять муку для выпечки хлеба порошком микрокристаллической целлюлозы. На вид и на вкус — подобный «имитатор хлеба» очень трудно отличить от настоящего. Даже белый. При отсутствии у целлюлозы какой-либо питательной ценности. Причем — ею можно было бодяжить муку прямо на мучных складах, до предела сократив число «посвященных в тайну». Визуально или органолептически, смесь муки с порошковой целлюлозой — от настоящей муки неотличима. Даже — когда содержание целлюлозы там значительно больше половины и есть такой хлеб — бесполезно…

— Возвращаясь к нашим кошкам, — прокомментировала филологиня, — Оборзевшему зверю — продолжали наливать в миску привычное количество «вроде бы молока». Молоко там даже содержалось! Просто, всё больше и больше разбавленное водой. Сначала — оно почти незаметно. Но, к отопительному сезону «протестант» уже еле таскает лапы. На какое-то осмысленное сопротивление более не способен. Время отключать батареи… «Пациент созрел» и максимум, что может — жалобно мяукнуть перед смертью.

В помещении повисла гробовая тишина. Уж на что я циничная, особенно со зла, но тут Ленка определенно переборщила… У каудильо, кажется, натурально по тексту басни — «в зобу дыханье сперло». Мою техническую записку «Применение пищевой целлюлозы» (как учили, ровно на одну половину листика формата А4) он разумеется прочел. О том как пищевая добавка Е460 убивает не отравляя — там было описано предельно доходчиво (ночной разговор в Северодвинске не прошел даром). Ага, зацепило!

— Вы считаете — он всё понимал и выдвинул своё изуверское предложение сознательно?!

— Я не считаю, а точно знаю… После войны — Шарков охотно эту историю рассказывал и частично описал в своей научной работе «Производство пищевой целлюлозы». Чего ему стыдиться? Уже в 1942 году, «за успехи в выполнении особо важного правительственного задания» — он получил орден Трудового Красного Знамени и преспокойно уехал в эвакуацию. А вернувшись в Ленинград после войны — продолжал заниматься саморекламой. Например, в студенческой столовой Лесотехнической академии, ещё долгие годы после войны (!) — бесплатно выдавали «пирожные», сделанные из «пищевой целлюлозы». По скудости рациона — многие их брали и ели, с целью заглушить чувство голода. Так что, метод рабочий.

— Почему никто не возмутился идеей прямо на том совещании, — поежился завхоз, — я приблизительно представляю. На него собрались «надежные кадры»… Почему не возбухли медики — вы в прошлый раз объяснили. Но, потом — через много лет после войны?!

— Государственное мышление. Преемственность. Даже через десятилетия после войны на основных постах административной системы СССР продолжали сидеть те же самые «надежные кадры». Так, Алексей Клеменчук, осужденный по «Ленинградскому делу» на 25 лет лагерей, лишенный всех званий и наград, после смерти Сталина — немедленно «всплыл» из политического небытия! До такой степени, что в 1957–1961 годах — оказался начальником Главного Управления пищевой промышленности ВСНХ РСФСР, а с 1965-го по 1979-й год (!) — занимал пост министра пищевой промышленности РСФСР. Представляете?

— Символично, — процедила филологиня, — Все помнят, что в послевоенной России было стабильно плохо с продуктами. Если верить деду, особо резко похужело — с конца 50-х годов. А чему удивляться, если всей пищевой промышленностью, больше двадцати лет (!), рулил тот самый дяденька, который лично отдал приказ организовать голодный мор в блокадном Ленинграде и потом руководил всей блокадной движухой с поддельной едой? Талант, как говорится, не пропьешь! Для того и держали…

— Если кому-то от этого полегчает, могу добавить, что хотя из лагеря Клеменчука и достали — военных наград ему так и не вернули. До самой смерти — он звенел «юбилейными» медальками и единственным орденом Трудового Красного Знамени, пожалованным к семидесятилетию. Тоже «маркер». Поймите, по меркам тех лет — они ничего особенного плохого не совершили! Просто выполняли приказы. Приказ кормить людей поддельным хлебом — был. Приказ кормить людей дрожжевым бульоном — тоже был. А приказа как-то их спасать — не имелось. Какие к профессиональным партийным холуям претензии?

— Плевать на биографию злобного упыря… Что там было дальше с «добрым доктором»?

— Шаркова — тоже не обидели… Мерзавец просидел на должности ректора «Лесопилки» (Лесотехнической академии) до 1973 года и спокойно умер в 1974 году. Знали, помнили и помалкивали о преступлениях времен Блокады мно-о-гие. И все «посвященные» — ещё долгие десятилетия после войны продолжали вдохновенно врать. Маленький, но показательный пример! В самый разгар «оттепели», издательство «Воениздат» — напечатало книжку «Ленинград в блокаде». С довольно таки подробным изложением официальной версии «усмирительного кормления». Это — 1958 год. Все герои «Ленинградского дела» не только расстреляны, но и реабилитированы. Кругом бушует «хрущевская гласность». Ан, нет! Официальная легенда, про многотрудную работу над превращением «промышленной» целлюлозы в её же якобы «пищевой аналог», изобретенная во время войны — в книжке пересказывается дословно. Она — «священный канон»!

— Я её читал… — сдержанно обронил главный начальник, — В чем главная неправда?

— Начнем с того, что требование изобрести для ленинградцев «имитационную еду», с самого начала — являлось приказом. Государство решило избавиться от лишних ртов. Во-вторых, Шарков показательно-фигурно «проехался на жопе перед начальством». Я — могу! Хоть завтра… Поручите мне! Смрад горелой резины, после его выходки — будет держаться ещё столетиями. В-третьих, на разработку технологии и получение опытной партии «порошковой целлюлозы» Шаркову дали ровно одни сутки. Через 24 часа первую партию поддельной муки передали пекарям, а ещё через сутки были представлены первые образцы хлеба с целлюлозой. О важности затеи можно судить по тому факту, что на дегустацию «пайка смерти» — сбежались все члены Военного совета Ленинграда и секретари горкома партии (самое высшее руководство). Пекари не подвели. Через много десятилетий, Дмитрий Павлов (тогда уполномоченный ГКО по продовольственному снабжению и нарком торговли РСФСР) вспоминал, что на вид — «поддельный хлеб» оказался очень аппетитным. Румяный, с поджаристой корочкой… Запах — тоже подозрений не вызывал. Только вкус отдавал горечью. Но, поскольку лично питаться странным суррогатом товарищи начальники не собирались, то было единодушно решено, что «для народа — сойдет». И оно — действительно, сошло! Причем, именно такой подход к проблеме обеспечения населения сделался нашим «священным каноном». А персонально Павлов — заодно приобрел у высшего руководства страны репутацию героического смельчака.

— ???

— Дело в том, что кроме него никто (!) из присутствующих на дегустации взять в рот эту «пайку смерти» так и не решился. А он — бестрепетно разжевал и даже проглотил… О чем, через сорок лет (когда прошли все сроки «секретности» и вымерли соучастники комедии) — гордо хвастался в книжке «Стойкость», изданной московским Политиздатом» в 1981 году. С его точки зрения, заслуженно.

— ???

— Он чуть ли не единственный из официальных организаторов ленинградского Гладомора который вообще не пострадал (!) по ходу послевоенных разборок. Очень вовремя соскочил. В 1942–1946 годах — начальник Управления продовольственного снабжения Красной Армии. С 1949 по 1951 годы (как раз разгар репрессий по «Ленинградскому делу») — министр пищевой промышленности СССР. В 1953–1955 годах — заместитель министра торговли СССР. В 1955–1958 годах — министр торговли СССР. В 1958–1972 годах, министр торговли РСФСР. Умер в 1991 году персональным пенсионером союзного значения. Верных холуев, готовых беспрекословно выполнить абсолютно любой приказ — у нас ценили при всех режимах…

— Хорошо! Они все — делали то, что обещали. Точно и в срок. Почему же вы считаете конченной скотиной именно Шаркова? — трудно общаться с людьми, забывшими основы химии сразу после окончания школы.

— Потому, что там и тогда — именно этот моральный урод получил доступ к совершенно уникальному ресурсу, действительно способному спасти от голода весь Ленинград. И сознательно (!) пустил его на ветер… «строго следуя указаниям руководства»… ни бельмеса не понимавшего в химии.

— ???

— Примерно 93 % экспорта из СССР на Запад в начале 40-х годов везли морем. И только 7–8% — по железной дороге. Летом 1941 года в порту Ленинграда (тогда наш главный порт на Балтике) — застрял, как минимум, месячный (!) экспорт Советского Союза на этом направлении. Порты республик Прибалтики до войны использовались мало и в основном военными. Что везли в Европу (в том числе, по иронии судьбы — немцам), то и обнаружили. На этих с позволения сказать «резервах», весь первый год Блокады и тянули. Осенью 1941 года ленинградский порт был забит самыми разнообразными грузами. Что и где имеется — знал крайне ограниченный круг лиц. Члены комиссии по инвентаризации и самое высшее руководство города. В частности, там застряли сотни тысяч тонн промышленной целлюлозы. Экспортной и предназначенной для городских бумажных фабрик, — подражая Ленке, сделала значительную паузу, но никто кроме Льва Абрамовича, похоже, в смысл сказанного не врубился, жаль, — Шарков, в 30-х годах — один из ведущих в СССР разработчиков технологии гидролизного спирта. Для чего можно применить уже полностью готовую, очищенную целлюлозу — он на том совещании представлял лучше всех.

— ???

— Вместо издевательских 150-ти граммов почти несъедобного «блокадного хлеба» можно было ежедневно (!) обеспечить каждому блокаднику полный стакан патоки. Из того же самого сырья. В идеальном случае — дополнением к тому же самому (!) кусочку «имитатора еды». Раз уж взялся своими силами косплеить «Kriegsbrot und Ersatzhonig» сумрачного тевтонского гения, времен Первой Мировой войны. Целлюлозы было завались… На складах, в цехах, в виде готовых запасов бумаги. Всю Блокаду ленинградские типографии тиражировали «ура-патриотическую» макулатуру. А это — была еда. Понимаете?

Судя по вежливому переглядыванию присутствующих — мой пафос не оценили. Впрочем, в современных школах и институтах — органическую химию традиционно преподают плохо. По себе помню. А вне контекста — эти уроки и вовсе можно считать напрасной тратой времени. Лев Абрамович, конечно, умница и коллега-химик, но «тему не рыл» и доводить этот «блокадный ликбез» до конца придется мне. Больше некому.

— Вячеслав Андреевич, вы мою служебную записку по «продуктовому мультипликатору» — читали? Там ещё прилагалась заявка на «остро дефицитные материалы».

— Читал. И не только я. Дарья — её построчно проверяла. Половину ночи в справочной литературе рылась. Вроде всё правильно. Но толстой «пищевой нержавейки» для автоклава — у нас нет. Совсем… И если появится, то нескоро. Надо искать другие варианты. Вроде вашего, с электрохимией.

— Не надо их искать. И в блокадном Ленинграде — тоже было не надо. Если получение целлюлозы — трудоемкий и энергозатратный процесс, то её осахаривание в водном растворе минеральных кислот — задача для ребенка. Готовая, очищенная от примесей целлюлоза — сама распадается на моно и простые полисахариды. После нейтрализации кислоты, практически в одну стадию — получается пищевая патока. Теми же силами, на том же самом оборудовании, что государство щедро выделило Шаркову для производства смертоносной поддельной муки — можно было ежесуточно, сотнями и тысячами тонн (!), производить «технически чистый» глюкозный сироп. Уже не «пайку смерти», а настоящую полноценную еду. Эрзац-мед. И — спасти от голодной смерти всех… — горло опять перехватило…

— Галочка, вам ещё водички?

— Дайте досказать. Под производство «гидроцеллюлозы» Шарков получил в распоряжение мощности нескольких предприятий. Начиная с пивоваренного завода имени Степана Разина и заканчивая бумажной фабрикой «Гознак». Принцип переработки везде был один и тот же. Массивные листы «беленой» целлюлозы (размером 80 на 100 сантиметров и весом по 500–700 граммов каждый) растворяли в горячем растворе (хлористого кальция, хлористого цинка или концентрированной минеральной кислоты). Затем — этот раствор охлаждали (разбавляли холодной водой). Целлюлоза выпадала в осадок. Уже не волокнами, а в форме пылевидного белого порошка. Его промывали от остатков растворителя, сушили и отправляли на продовольственные склады. Бодяжить настоящую муку. Производство заработало на полную мощность в первые недели октября 1941 года. И уже не прекращалось до самого прорыва Блокады. Точные масштабы выпуска шарковского «имитатора еды» — тайна по сей день. Как и число его невинных жертв…

— Понятно.

— Злая ирония состоит в том, что если бы ту же самую «гидроцеллюлозу», в тех же самых (!) подогреваемых паром чанах, с той же самой разбавленной минеральной кислотой (!) оставили на пару-тройку часов, покипеть, до полного гидролиза — она разложилась бы до элементарных сахаров. Вместо бесполезной «гидроцеллюлозы» — в чане оказался бы нормальный сахарный сироп, пригодный для употребления в пищу. Поскольку реакция разложения целлюлозы на D-глюкозу, в минеральных кислотах, идет до конца, из каждого её килограмма — можно было получить около полутора килограммов сладкой технической патоки. Суточный паек, по медицинской норме калорийности питания, для 5–7 человек.

— Извините, звучит слишком эмоционально, что бы быть правдой… Наверняка там были многочисленные технические сложности, — как мужика и руководителя — я нашего каудильо уважаю, но в химических вопросах — он дуб-дубом. Опять же, идея, что государство всегда убийца, по своей сути — до профессионального спасателя не доходит.

— Я таки дико извиняюсь… — гм, неужели коллега по химическому образованию решил за меня вступиться? — но тут Галочка обидно права. Получить из волокнистой «технической» целлюлозы пригодный в пищу сироп, немногим сложнее, чем приготовить порошок «гидроцеллюлозы». Просто потому, что отпадает необходимость в процедуре промывания готовой реакционной смеси водой, её охлаждении и сушке. Сахарную патоку — можно было сразу разливать в транспортную тару и отправлять по «пунктам отоваривания карточек». Ещё горячей! — ещё один глас вопиющего в пустыне. У народа одно недоумение.

— ???

— Можно, я кратенько объясню? Строго в пределах терминологии «для средней школы»?

— Даже нужно! — вот тут Соколов сразу подобрался, — Мне ведь ещё решение принимать!

М-да! Как хорошо иногда оказаться вдалеке от «любимой родины» (с маленькой буквы). Страшно подумать, что за судьба ждала бы нашего главного начальника (с его волюнтаристским стилем разруливания проблем) в блокадном Ленинграде. Тупо пополнил бы список «жертв сталинских репрессий».

— Широко известен метод получения патоки из растительного крахмала. В деревянный или металлический бак, с механической мешалкой — наливают воду, подогревают её паром и, при 50–55 градусах Цельсия — загружают крахмал-сырец, до получения крахмального молока с удельным весом 1,14-1,16 кг/литр. Осахаривание ведется в присутствии соляной или серной кислоты, с концентрацией 1–2% по отношению к объему находящейся в баке воды. Процесс идет при интенсивном кипении и, в среднем — занимает 14–15 минут. Точный срок кипячения — определяется опытным путем. Крахмал — бывает разный. Крупнозернистый картофельный распадается на сахара дольше. Мелкозернистый рисовый — быстрее. Одна концентрация крахмального молока — постоянна и выбрана не случайно. После осахаривания — плотность сиропа составляет 50–52 % (по рефрактометру). По окончании процедуры (после йодной пробы) — кислоту нейтрализуют. Мелом, если применялась серная кислота. При названной концентрации — растворимость в патоке гипса минимальна и он легко выпадает в осадок (вместе с неиспользованным мелом). Процедить раствор нетрудно. Активность соляной кислоты — вдвое выше, чем у серной. Поэтому, её концентрация в гидролизном растворе — обычно не превышает 1 %. Соляную кислоту — нейтрализуют содой. Небольшая примесь образующейся поваренной соли в полученной пищевой патоке — на вкус практически не ощутима.

— В общих чертах — что-то припоминаю…

— Чистая целлюлоза, с химической точки зрения, абсолютно такой же полисахарид, как и крахмал. Просто не так легко гидролизуемый. Гидролиз обычной целлюлозы достаточно быстро идет в трех случаях. В очень концентрированных растворах минеральных кислот при комнатной температуре или при температуре 180–190 градусов (и давлении 10–12 атмосфер) в автоклавах при концентрации кислоты 1–2%. Что там, что там — процесс занимает не менее часа. Отдельный случай — кипячение подвергнутой гидролизу целлюлозы, при температуре кипения воды (!) и той же концентрации минеральных кислот в растворе, что и при получении патоки из крахмала. «Гидроцеллюлоза» распадается на сахара примерно за 2–3 часа. Дальнейшие действия полностью подобны применяемым при осахаривании крахмала. Включая норму загрузки сырья, для получения оптимальной (50–52 %) плотности сиропа. Я понятно выражаюсь?

— Вполне…

— Таким образом, как сырье для производства патоки — обыкновенный пищевой крахмал и пресловутая «гидроцеллюлоза» отличаются сравнительно мало. Скорость распада «гидроцеллюлозы» на порядок ниже. Не критично. Но, для человеческого желудка эта разница фатальна… и летальна… Мы даже стандартный крахмал (!), без предварительной «тепловой обработки» — переварить не в состоянии.

— Шарков все эти подробности знал и молчал?

— Не только. Он ещё и разбазаривал драгоценные ресурсы, которые буквально вырывали у блокадного города. Пивоваренный завод имени Степана Разина, производивший «гидроцеллюлозу» — был первые блокадные осень и зиму 100 % обеспечен электричеством и топливом. Даже в декабре (!), когда остановились все предприятия и свет бесперебойно горел разве что в Смольном и Большом доме.

— Ну, хорошо… Дяденька често выполнил людоедский приказ. А какова альтернатива?

— Ой… Можно грубо прикинуть по открытым данным. Только на уже упомянутом заводе имени Степана Разина на программу голодного усмирения Ленинграда одновременно работали 110 чанов с механическими мешалками для варки пива. По десять кубометров объемом каждый. Если предположить их использование для осахаривания получаемой «гидроцеллюлозы», из расчета 50 % загрузки сырья по весу, то получается, что каждые несколько часов город мог получать больше тысячи кубометров 50 % патоки. В пересчете на медицинские нормы — не менее двух миллионов (!) «суточных порций» сахарного сиропа, достаточных для нормальной жизни здорового взрослого человека. Без каких-то дополнительных усилий. Из того же самого, заведомо «непищевого» промышленного сырья. А тогда, на затею Шаркова, работало множество предприятий. В том числе — располагающих нормальными крупнотоннажными автоклавами. Там, халявную техническую целлюлозу — можно было перегонять на патоку играючи. Представляете, как мне сейчас обидно?

Вот теперь — общество прониклось. Даже ветер кажется стих. Молчание затянулось.

— Галина Олеговна… — тон Соколова не просто официальный, а вдобавок с виноватыми нотками, — Вам не кажется, что мы говорим на разных языках? Вот вы сейчас, как полагаете — очень толково всё объяснили. Отдельные слова и фразы — я понимаю прекрасно. Даже предложения. А в целом — картинка ни бельмеса не складывается. Что будем делать? Лев Абрамович, похоже, вас понимает лучше и помалкивает, но решение — принимать мне. Вам не кажется, что трагедия Блокады — из-за этого тоже?

— Я точно знаю, что «из-за этого тоже»… — передразнивать старших и особенно своё начальство — некрасиво, а что поделать? — Скажу больше, именно по этой причине, немцы искренне нас считали недочеловеками. Строили далеко идущие планы на факте дикого образовательного разрыва между советским «партийно-хозяйственным руководством» и более-менее квалифицированными специалистами. По мнению германского командования — блокадным Ленинградом рулила банда безграмотных идиотов и город, со дня на день, должен был восстать. Они этого — три года ждали! Просто недооценили противника…

— В плане способности расти над собой?

— Не-а! В плане готовности наших начальников убивать любого, кто скажет хоть слово поперек или посягнет на их право принимать ответственные решения. Всех (!) кто пытался критиковать действия Шаркова или обсуждать альтернативные варианты продовольственного обеспечения Ленинграда — осенью 1941 и последующей зимой, даже не слушали. Обвиняли в государственной измене и убивали. Как немецких шпионов, в том числе. Ради защиты священного принципа «единоначалия». Ради сохранения за государством полного контроля за распределением продуктов питания. Тут мы — впереди планеты всей…

— Вы считаете, что в этих скороспелых обвинениях — не было никакого смысла?

— Наоборот, я уверена, что смысл был.

— ???

— Коминтерн — всегда опирался на «элитные» кадры, отчего его позиции среди научно-технической интеллигенции Ленинграда были традиционно крепки. Строя планы по перехвату власти, там совершенно не беспокоились по поводу продовольственного или материального «обеспечения» блокадного города! Коммунистическое подполье точно знало, что всего необходимого — в достатке или в избытке. Если вспомнить, что официальным языком Коминтерна был немецкий, а связи его руководства в Германии были прочнее и авторитетнее, чем среди советского партхозактива — отношение немного предсказуемое.

— ???

— Промышленное производство «синтетического меда» из древесной целлюлозы в Третьем Рейхе началось ещё в 30-х годах и нарастало всю войну. Какая-то информация о немецкой технологии — в советской научной среде циркулировала. Наши занялись работами в этом направлении поздно. Первые успешные опыты по получению химически чистой глюкозы из природной древесины «в непрерывном цикле» — это работы московской группы Одинцова в 1939 году и ленинградской группы Лебедева в 1940 году. Те и другие — были немедленно засекречены. Возможно, это помогло разработчикам выжить. А вот немцы, в войну — подняли головы слишком высоко. Если честно — прыгнули выше головы. И за это — получили по башке со страшной силой… А все их работающие заводы по производству «синтетического меда», после 1945 года — были срочно демонтированы и больше — нигде никогда не всплыли. Потому, что низ-зя…

— ???

— Провозглашение окруженного немцами Ленинграда «островом коммунизма» — не только подрывало самые основы существования социалистического государственного строя. Любой успех попытки создания там «продовольственной автономии» — означал переход крупного мегаполиса на принципиально новый технологический уклад. И перелом хода мировой истории, на фоне которого, вся Вторая Мировая война — это так, «детский крик на лужайке». Вот её и задавили…

— Мне кажется, — зябко поежился каудильо, — первоначальный «руководящий ляп» — все таки можно было переиграть. Пусть не в ноябре, так в декабре. Сами писали, что питание глюкозой, в отличие от твердой пищи — позволяет выхаживать даже дистрофиков… Это резко снизило бы смертность зимой 41-го года. Пускай с запозданием, но — вот технология, вот — забота о ленинградцах, вот вам съедобная глюкоза… вместо неперевариваемого человеческим желудком мусора из «блокадной пайки».

— Палево! — после долгого молчания подал голос Плотников, — Моментально возник бы вопрос — с хрена ли это не сделали сразу, а «гениально озарились» только уже уморив сотни тысяч? Учитывая военную обстановку и крутой нрав отца народов — потребовались бы «козлы отпущения»… Из числа «неприкасаемых». Власть — не может ошибаться. Если допущен «косяк» такого масштаба — то это вредители или вражьи шпионы. И кого ими назначать, когда всех, кого надо и так давно уже пустили в распыл? Не сам же Жданов придумал настолько эпичный трындец? Ему бы лично образования не хватило…

— А вот на эти вопросы я вам ответить могу, — общественность покосилась на меня, — Дело в бумажках (ковыряла тему). Предложения об организации производства еды, а не «пайки смерти» — в первые дни и недели Блокады подавали в избытке. Причем, не устно (прорваться на прием к вождям было невозможно), а в письменной форме. По всем правилам делопроизводства с заверенной копией. При любом «разборе полетов», по поводу «блокадного гладомора» — все эти бумажки разом превратились бы в убойный «компромат». Гроб с музыкой, как минимум для всего высшего руководства Ленинграда. Берия тоже был в курсе. Скорее всего — и кто-то ещё. Что сказали бы дознаватели? «Уроды, с самого начала всё понимали, но специально убили медленной голодной смертью миллионы советских людей!» Скандал…

— Так ведь выкрутились?

— Угу. В конце 1941 года, когда город уже был завален трупами — начальство приняло решение опередить события. Авторов самых толковых предложений — начали искать и арестовывать, как вредителей. После чего — обвинять в шпионаже (что давало основания для обыска с целью изъятия всех компрометирующих государство бумажек). Ну, и быстренько расстреливать «без вины виноватых». Война всё спишет!

— «Хорошо смеется тот, кто стреляет последним… А что бы выстрелить последним — надо стрелять первым…» — процитировала Ленка цитату из перлов любимого папой генерала Лебедя.

— Политика? Точнее — карьеризм и борьба амбиций? Сам не могу, но и другим не дам.

— Естественно!

— Тогда — с политикой завязываем. Объясняйте технику. Главнее меня тут никого нет.

Предложение заманчивое. Настолько, что снова попить водички захотелось. Уже давно выдохшейся… Снова воскресли в памяти Володя, обшарпанная ведомственная гостиница в Северодвинске и наш ночной разговор о возможности за несколько «приемных» минут как-то объяснить высоким властям хотя бы элементарные понятия о кризисных пищевых технологиях… В блокадном Ленинграде — не вышло.

— Лев Абрамович, у меня просьба. Если начну выражаться непонятно для обыкновенных людей — дайте знак. Я эту границу плохо ощущаю. Привыкла к общению с коллегами по специальности…

— Галочка, вы таки себя недооцениваете! — обласкал, эх-х-х.

— Начнем с беглого перечисления основных принципов нового технологического уклада:

1. Он делает ненужными знания и технологии, на которых держался предыдущий уклад.

2. Он использует сырьё, энергию и материалы, которые до него — считались мусором.

3. Он отменяет сложившуюся систему разделения труда и, как результат — саму власть.

— О причинах Кризиса Бронзы — мы с вами уже увлекательно поговорили в прошлый раз.

— Там — базисом общественного устройства был доступ к металлам и боевому оружию. С переходом от медных сплавов к железу, оружие подешевело в десятки раз и стало доступным всем. Мало никому не показалось. В нашем случае — разговор о смене технологического уклада производства пищи. А конкретно — самой так сказать «массивной» составляющей ежедневного пайка. Его «калорийной» части.

— Коллективное производство еды, в Позднем Неолите постепенно заменившее охоту и собирательство — стало, в итоге, кормовой базой для зарождения государства. Социального паразита, порабощающего людей за счет разделения труда, изъятия и централизованного распределения ресурсов.

— Можно сказать и так, — в некоторых отношениях Ленка умница, схватывает на лету, — Если не трудно — сделайте хронометраж. Интересно, во сколько минут я сейчас уложусь?

— Запись, в любом случае, ведется, — пожала плечами филологиня, — Но, если надо…

— Как говорится (простите за краткое отступление от основной темы дискуссии) — напоминаю некоторые общеизвестные в узких кругах, на начало 40-х годов ХХ века, исторические факты:

Калория — есть количество тепла, нужное для нагревания одного грамма воды на один градус Цельсия. Термин «калория» (по латыни calor — тепло) ввел в оборот французский химик Николя Клеман-Дезорм. Во французских словарях он появился в 1842 году. Первый «калориметр» (прибор для измерения теплоты) изобрели столетием раньше. Английский химик Джозеф Блэк с его помощью определил теплоемкости разных веществ, скрытую теплоту плавления льда и испарения воды… Методикой Блэка — воспользовались французские ученые Антуан Лоран Лавуазье и Пьер Симон Лаплас. Уже в 1780 году они начали свою знаменитую серию калориметрических экспериментов. В том числе — замахнулись на святое. Постулат «виталистов» о непознаваемости хода жизненных процессов. Первый калориметр — был ледяным. Внутреннюю полую камеру, куда помещали тепловыделяющий объект (например, живого зверька) окружала рубашка, заполненной льдом или снегом. Та, в свою очередь, была окружена воздушной теплоизоляцией, чтобы лед не плавился от внешнего нагрева. Теплота от естественной жизнедеятельности организма внутри калориметра — нагревала и плавила лед. Талую воду, стекавшую из рубашки в мерный сосуд, по окончании опыта — взвешивали и таким образом — определяли выделившуюся теплоту в единицу времени. По итогам многочисленных опытов Лавуазье высказал мысль, что дыхание животного — подобно горению свечи, за счет которого в организме поддерживается необходимый запас тепла и впервые связал три важнейшие функции живого организма — дыхание, питание и транспирацию (испарение воды). Примерно с тех пор, в научной среде, потихоньку заговорили о том, что пища в живом организме — как-то сгорает.

К началу XIX века, благодаря стараниям знаменитого французского химика Марселена Бертло точность калориметрических методов измерения возросла, появились более совершенные приборы — водяной калориметр и герметичная калориметрическая бомба. Последний прибор — особенно интересен. В нем можно измерять теплоту, выделяемую при произвольно быстрых реакциях, включая горение и взрыв.

Примерно с таким калориметром, в 30-х годах XIX века, начал первые опыты над пищей немецкий химик Юстус фон Либих, разделявший идеи Лавуазье о том, что пища — такое же топливо для организма, как дрова для печки. Причем, Либих первым назвал эти дрова — белки, жиры и углеводы. Он сжигал навески продуктов в калориметре и измерял выделившееся тепло. На основании результатов этих опытов Либих, вместе со своим коллегой Юлиусом фон Майером, составили самые первые в мире «таблицы калорийности продуктов питания». Пользуясь этими данными Либих с сотрудниками попытался рассчитать научно обоснованный рацион для прусских солдат.

Самым знаменитым последователем Юстуса фон Либиха — стал американский агрохимик Уилбур Олин Этуотер. В 1869–1871 годах Этуотер работал в Германии, где вдохновился как идеями физиологической калориметрии (посеянными Либихом), так и перспективами подобных экспериментов. Он первым додумался измерять энергоемкость компонентов пищи и придумал схему подсчета «калорийности» для любых продуктов питания. Сегодня его считают «отцом диетологии». Большую часть сведений о пище и ее компонентах (!), которыми пользуется современная наука — мир узнал из экспериментов Этуотера.

Так, хорошо знакомые нам значения «калорийности» для углеводов (4 ккал/г), белков (4 ккал/г) и жиров (9 ккал/г), впервые экспериментально получил Этуотер. Даже спустя полтора века — диетологи используют эти данные при подсчете «энергетической ценности» продуктов питания. Система Этуотера, по сей день, лежит в основе маркировки «калорийности» продуктов. В этом смысле, Уилбур Этуотер — самый цитируемый ученый в мире.

В 70-х годах XIX века еще не знали о витаминах, микроэлементах, аминокислотах и их особой важности для организма. Значение кальция и фосфора — признавали, но не понимали, какова их роль. Этуотер решал «энергетические» проблемы, а в то время уже точно знали, что энергию организму дают три основных компонента — белки, жиры и углеводы… Здесь-то и пригодилась калориметрическая бомба. В ней Этуотер измерял, сколько тепла выделяется при полном сгорании точной навески того или иного продукта питания. После некоторых колебаний, он добавил к «пищевым энергоносителям» этиловый спирт, со значением «калорийности» 7 ккал/г и немедленно за это пострадал. После публикации итогов работы — производители алкогольной продукции ухватились за его тезис «спирт дает много калорий» и стали активно использовать факт в рекламе. Это сильно огорчило Этуотера. Он сделал себе правилом каждый год обязательно читать студентам одну лекцию о вреде алкоголя и пользе умеренности во всем.

Разумеется не всё шло гладко. Никто не знал сколько каждого из главных компонентов содержится в реальных продуктах. Решение было найдено сугубо химическое. С помощью эфира — Этуотер экстрагировал жир из измельченного кусочка пищи, вес которого ему был точно известен и определял вес вещества (жира), перешедшего в эфир. Кстати, этот же несложный метод — применяют и в наши дни. С белками пришлось повозиться больше. Метода анализа, позволяющего определить количество белков в том или ином продукте — не могли придумать долго. Однако Этуотер знал, что в среднем — около 16 % массы белка приходится на азот. Он придумал, как определять количество азота в пище, и через него рассчитывал содержание в ней белка. С углеводами возникла похожая проблема. Надежно определять их общее содержание в пище — тогда не умели. Здесь выручила арифметика. Этуотер сжигал навеску еды и взвешивал количество пепла, по определению содержащего одни неорганические вещества. Теперь уже не составляло труда определить общее содержание органики (исходный вес пищи минус пепел). Вычитая из этого значения массу жира и белка — Этуотер получал усредненное содержание в продуктах углеводов.

Однако, быстро возник ещё один «неучтенный фактор». Известно, что не вся съедаемая пища как-то усваивается организмом. Изрядная её часть, так сказать, проскакивает через желудочно-кишечный тракт вхолостую. А знать и учитывать это дело при оценке энергетической ценности продукта хотелось. Этуотеру обследовал фекалии людей, с точно известным рационом питания. По его расчетам — среднем доля неусвоенной человеческим организмом пищи составляла не более 10 % от массы съеденного.

Весь ХХ век — биохимики дополняли заложенную Этуотером базу новыми данными. После Второй Мировой войны в его систему внесли «калорийность» для некрахмалистых полисахаридов — около 2 ккал/г. Общие факторы дополнили конкретными: белок яйца — 4,36 ккал/г, белок коричневого риса — 3,41 ккал/г и так далее. То же вышло с содержанием азота в белке: вместо среднего показателя в 16 % стали использовать конкретные цифры. Например, 17,54 % для белка макарон и 15,67 % для белка молока.

Однако, довольно быстро, выяснился главный недостаток системы Этуотера. Оказалось, что она не учитывает расхода энергии на процесс пищеварения. А эти траты заметны. Легче всего люди переваривают жиры, несколько хуже — сложные углеводы и хуже всего — белки. Чем больше доля белка в пище, тем выше расходы на пищеварение. Например, только в 1980-х годах (изучая проблему массового ожирения) установили, что люди, в рационе которых содержался избыток жира, получали почти такую же прибавку в весе, как и те, кто употреблял почти в пять раз больше калорий (по Этуотеру), но в виде крахмала… Заодно выяснилось значение физического состояния пищи. Степени её измельчения, глубины тепловой обработки, просто температуры подаваемой к столу еды. Белый хлеб из муки тонкого помола — усваивается почти на 100 %, а «черный» или «отрубной» — выходит с калом наполовину не переваренным.

Уже в ХХ веке, после открытия ферментов и очень тонких опытов по воспроизведению механизма разложения продуктов питания на легко усваиваемые организмом «элементарные компоненты» — выяснился поразительный для того времени факт. Человеческий организм (и его система пищеварения) — вовсе не идеальны. Крайне близкие (с точки зрения химика) питательные вещества (например, сахара) перевариваются очень по разному. Глюкоза — усваивается на 100 % (glycemic index равен 100), а почти неотличимая от неё фруктоза — только на 20 % (glycemic index равен 20). И это самый простой случай.

На самом деле — работа желудочно-кишечного тракта до сих пор полна загадок, отчего строгие формулировки «системы Этуотера» к усвоению пищи реальными людьми имеют достаточно далекое отношение. Чего стоит только «биоразнообразие» человеческой популяции. Все мы очень-очень разные, генетически, расово, по полу и возрасту, а значит — биохимически и метаболически. Самый наглядный пример такого рода — это худые люди с волчьим аппетитом, которые, несмотря на огромное количество поглощаемой пищи — совершенно не толстеют. Причина — в недостаточно эффективной работе ферментного набора. Они затрачивают на пищеварение гораздо больше энергии, чем полные. Поэтому, съев порции с точно одинаковой (по Этуотеру) «калорийностью» — полные люди прибавляют в весе больше, чем худые.

Разумеется, эти факты не прошли мимо внимания самого Этуотера… и он подобрался к тому же самому вопросу с другой стороны. Решил измерить приборно — сколько человеку нужно калорий? Вместе со коллегами по Веслеанскому колледжу, Эдвардом Росой и Френсисом Бенедиктом сконструировал большую вентилируемую камеру-калориметр, в которой мог целиком поместиться человек, работать там и отдыхать. Выделяемое тепло определяли по разности температур воды, которая протекала через систему трубок, проложенных в камере — на входе и на выходе. С помощью описанного прибора, в 1896 году, он начал исследовать — сколько энергии человек тратит в состоянии покоя, бодрствования и при разного рода деятельности, сколько потребляет кислорода и сколько производит углекислого газа. «Объектами исследования» — обычно становились его же собственные студенты.

В результате измерений Этуотер впервые в истории определил баланс между энергией, поступающей в организм с пищей и энергией так или иначе расходуемой на нагрев организма или работу по отношению к внешнему миру. Оказалось (и тогда это многим порвало шаблон), что и в человеческом организме действует закон сохранения энергии. Она никуда не исчезает, а переходит из одной формы в другую. С изрядным скандалом оказалось опровергнуто мнение «виталистов» и религиозных авторитетов, будто первый закон термодинамики — применим только к животным, но никак не к человеку (как «венцу творения»). Попутно Этуотер доказал — если человек не использует полностью энергию, поступающую в его организм с пищей, то она «запасается впрок», в виде подкожных килограммов жировых отложений.

Заодно выяснилось, что как «механическая машина» (совершающая полезную работу) наш организм крайне несовершенен. При работе мускулатуры, в среднем, только одна восьмая энергии (!) — тратится на дело. Вся остальная энергия (поступившая в организм с пищей) расходуется на нагревание его самого и в дальнейшем — окружающей среды. КПД мышц, без всякого преувеличения — «паровозный»…

В целом — обрисовалась достаточно неожиданная и удручающая картина «энергетической неэффективности» человеческого тела. В состоянии покоя его энергопотребление и попутное выделение тепла — сравнительно невелико. Около 60–70 ватт. Это результат деятельности мозга, сердца, печени, легких и желудка. Если человек занимается легкой физической работой, например, пешей ходьбой — это значение увеличивается до 100–120 ватт. Занятые тяжелой работой и спортсмены, во время интенсивных тренировок, выделяют в огружающую среду до 800–900 ватт. Пиковая мощность, непродолжительное время доступная человеческому организму — около одного киловатта. Таким образом, разница потребляемой (и выделяемой) человеком энергии, при различной мышечной нагрузке — отличается в 12–15 раз. Жизненно необходимыми являются только первые десятки ватт. А большая часть потребленной с пищей энергии при активной деятельности человека — превращается в бесполезное тепло. Как «механический» инструмент — его организм потрясающе расточителен. Любая механизация физического труда людей сразу и радикально сокращает непроизводительные расходы такого ценного ресурса, как высококалорийная еда.

Станки с механическим приводом, простейший «ручной» инструмент с электрическими и пневматическими моторами, механический транспорт и огнестрельное оружие (не требующее физических усилий для смертельного поражения противника) к началу ХХ века создали в мире принципиально новую ситуацию. Как источник физической силы человек стал окончательно не нужен. Дополнительно усугубила положение Первая Мировая война. Первая, в том числе, и как опыт массовой механизации ратного труда.

Тем не менее — бесполезных знаний не бывает. Заключительным аккордом в многолетней истории «научного» изучения калорийности питания стали германские эксперименты с солдатским пайком в разгар Первой Мировой войны. Предельно циничные, совершенно беспощадные и потрясающе наглядные…

Жестокая нехватка продуктов питания на фронте и в тылу заставила пересмотреть все гуманистические иллюзии относительно продовольственного обеспечения личного состава. Рассматривать человеческий организм как разновидность машины, нуждающейся в определенных расходниках и способной при нужде обходиться их суррогатами. В десятых годах ХХ века уже точно знали, сколько и чего надо взрослой особи Homo Sapiens Sapiens, что бы сразу не отбросить копыта в условиях затяжной «войны на выживание». Оптимальный рацион должен содержать 16 % белков (в идеале, животного происхождения), 17 % жиров (предпочтительно животного происхождения) и 67 % так называемых углеводов (крахмалистой пищи, пополам с растительной клетчаткой). Весовую долю углеводов можно уменьшить, пропорционально тяжести физических нагрузок. Отсюда, кстати, растут ноги удивительный немецкой традиции — кормить солдат в госпиталях половинным от «полевого» пайком. Какой смысл тратить дефицитное продовольствие на бездельников, которые всё равно целыми днями сидят или лежат? Вес отпускаемых продуктов так же можно дополнительно уменьшить за счет более глубокой переработки. Мелко рубленная вареная пища — усваивается гораздо полнее, чем кусковая. То же самое — касается специально эмульгированного жира. Осахаренный в патоку крахмал (по сравнению с хлебом) не требует переваривания вообще. Необходимый для работы кишечника и нормального формирования калового комка «инертный материал» проще добавить.

Итогом бесчеловечных опытов тевтонской военщины — стал так и не успевший получить до конца войны высочайшее одобрение суточный солдатский паек, состоящий из куска «военного хлеба» (Kriegsbrot или Ersatz-brot), содержащего не менее 150 граммов заведомо несъедобного (!) жмыха или целлюлозосодержащего мусора и прочих отбросов производства (наши кулинары деликатно именуют такую дрянь «пищевыми волокнами»), 350–400 граммовой палки «гороховой колбасы» (Erbsenwurst или Ersatz-wurst) за отсутствием мясного белка состоящей почти из одной гороховой муки, со вкусовой добавкой эмульсии сала в мясном соке и полного стакана (250–300 граммов) патоки или «искусственного меда» (Ersatz-honig). При всех видимых недостатках — данный «эрзац-рацион» действительно позволял (!) не просто выжить, а ещё и более-менее активно воевать. По крайней мере в Европе, на Западном фронте. Понятно, что содержание незаменимых аминокислот в суррогатной колбасе из гороха недостаточно, что отходы жирового производства — далеко не сало и техническая патока (пополам с «гидроцеллюлозой») — не тульский медовый пряник. Однако, даже с позиции диетологии XXI века — описанное питание давало организму необходимый минимум биологических «расходников» и полностью покрывало его энергозатраты.

После поражения кайзеровской Германии в Первой Мировой войне, никакой тайны данные сведения не составляли. Над отчаянными попытками голодающих немцев как-то прокормить народ и армию в 20-30-х годах ХХ века — их победители много шутили. Сами немецкие наработки — считались курьезом.

Специалисты, однако, про них знали и в тяжелый час были обязаны проконсультировать руководство осажденного Ленинграда о технической возможности кормить солдат и население пускай не вполне привычным, но «физиологически полноценным» набором «кризисных продуктов». Судя по развитию событий, руководство блокадного города — этих специалистов послало. Преследуя собственные цели…

— Так просто? — к чести собравшихся, выслушали меня внимательно и не перебивая.

— Совсем не просто, а местами достаточно вырвиглазно. В современных руководствах продолжают писать, что тяжелоработающему человеку нужно в сутки порядка 3500 ккал и выше. Обычному человеку, занятому легким трудом — необходимо порядка 2500 ккал. Наши армейские нормы — пример. А на самом деле, в условиях «механизированного быта» — всё достаточно просто и решаемо. Патока — это исключительно сытно. Технологии, доступные Шаркову — позволяли производить 50 % раствор патоки в воде. Минимум, по «поллитра жизни» на каждую блокадную душу в сутки. И сразу из чана — отправлять живительный сироп людям. Даже, без выпаривания лишней воды, для экономии ресурсов. Специфическая трудность состояла только в организации «замедленного всасывания» желудком этого «биологического бензина». Следовало или — пить чай, дополнительно разводя патоку водой, или — «добавлять жмыха». В нашем случае — употреблять патоку хотя бы вместе с несъедобными «пирожными» имени Шаркова. Даже, состоящими из одной смертоносной (в чистом виде) «гидролизной целлюлозы»! Тупо «для перистальтики».

— Не понимаю! — разраженно отозвался каудильо, — Конечно, Жданов с компанией — не были гигантами мысли. Но десятиминутную лекцию могли бы перетерпеть. Я же вас выслушал и не облез.

— Они не хотели знать… Яркий образчик пресловутого «государственного мышления».

Примеров хладнокровного истребления государством своего собственного гражданского населения — в мировой истории выше крыши. Мало кто задумывается, что государство питается жизнями людей и без этого «корма» существовать не способно. Просто война — всё противоречия обостряет. Для Соколова, однако, любое напоминание о истинной природе власти — как ножом по сердцу. Вот и сейчас.

— Хорошо… Но когда-то этот беспредел всё равно должен был вылезти на поверхность?

— Он и вылез… Скоро. Как правильно замечено — это было «палево». Уже весной 1942 года — руководство Ленинграда начало предпринимать титанические усилия по созданию «положительного образа» тотального голодного мора осени-зимы 1941 года (стирая из памяти «неудобные подробности»). Причем, достаточно успешно. В отличие от помпезного проекта «Музея Обороны», предназначенного «для внутреннего употребления», многие пропагандистские находки — им пришлось выносить на «общесоюзный уровень»… В болтологии — ленинградские товарищи были «профи». Тут они справились.

— Например?

— Ой… Чего стоит только тщательно вычищаемая из художественной литературы «про войну» тема массового производства и употребления в Третьем Рейхе так называемого «синтетического меда». Вот нельзя про него писать — и всё тут… Не было у немцев никакого «синтетического меда»! Вопрос «почему его не делали в СССР», таким образом — сразу отменялся автоматически. Простенько и со вкусом. Вплоть до самого конца Перестройки — тема «синтетического меда» оставалась у нас жестко табуированной. Фронтовикам — заткнули рты. Мемуары подвергались свирепой цензуре. А если что-то и прорывалось в печать, то случайно, по недосмотру и в переводах авторов из стран «социалистического лагеря». Подобные исключения можно перечислить по пальцам одной руки.

— Было такое! — подтвердил Ахинеев, — Когда, в конце 60-х годов, у нас переводили повесть Януша Пшимановского «Четыре танкиста и собака», в первом издании, про «искусственный мед» — ещё было. Странно, если бы не. Книжка же написана фронтовиком, для западно-европейской аудитории, которая этот самый мед во время оккупации регулярно употребляла. У меня есть уникальный экземпляр 1967 года. А уже в следующем «воениздатовском» двухтомнике — крамолу вычистили. Помню, удивлялся…

— Мне попадалась другая книжка… — оживился завхоз, — Григорий Бакланов, «Пядь земли», 1959 года издания. Там голодные герои лакомятся трофейным «синтетическим медом», добытым в подбитом немецком танке. Радуясь, что «так воевать можно». Но, больше — что-то тоже не припомню… Учтите, книжки «про войну», в детстве и юности — я глотал без счета. Многими сотнями.

— Справедливости ради, — пути информации неисповедимы, — в последний год войны, по свежим впечатлениям, некоторые подробности о германском сахаре из древесины в советскую периодику попадали. Понятно, обидняками. Уже в 1944 году про эту технологию писал журнал «Техника-молодежи», невнятно ссылаясь на «передовой зарубежный опыт». После войны — тематику сразу засекретили. Только в 1958 году, на волне «оттепели», в Советском Союзе стали доступны некоторые переводные материалы. Пробел в освещении темы получения «сахара из опилок» (о котором хлопотал ещё Ленин в 1919 году) до сих пор заметен в отечественной специальной литературе. С конца 30-х и по начало 60-х годов — она никак не отражается даже в кратких библиографических обзорах «истории вопроса». Не было, забудьте! Прославленный «священный канон» истории Блокады — никакому сомнению или ревизии не подлежит. Вот…

Вроде бы убедила. Точнее, забила голову начальству «неактуальной» в текущий момент информацией. По его личной просьбе и с его же высочайшего согласия. Интересно, во что это выльется?

— Идею массовой заготовки осенью-зимой 1941 года съедобных корневищ камыша — потом тоже обхаяли задним числом? — каудильо потрясающе догадлив, — И тоже сохранились имена и фамилии?

— Разумеется! Можно попросить передать планшет? Ага… Вот, посмотрите сами:

Тысячи гектаров сплошных зарослей съедобных дикоросов на окраинах современного Санкт-Петербурга

— Ранней весной 1942 года, находясь под свежим впечатлением от удаления с дворов и улиц Ленинграда «зимнего мусора» (перемешанного с обглоданными человеческими костями), руководство города наконец-то санкционировало изучение неучтенных пищевых ресурсов в кольце Блокады. По итогу, появился доклад (сегодня лежащий в открытом доступе) где сухим академическим языком констатируется наличие в только что пережившем гладомор мегаполисе совершенно нетронутых (!) грандиозных зарослей съедобных «дикоросов». Причем, особенно заметны сплошные поля рогоза и тростника, занимающие сотни тысяч гектаров заболоченных площадей в шаговой доступности от городской черты и на мокрых пустырях посреди жилой застройки самого Ленинграда. По самым скромным оценкам — густые стены высших водных растений тогда покрывали более 40 % (!) из приблизительно 5 тысяч квадратных километров окруженной врагом «блокадной» территории. От берегов Ладоги и до финской границы… Где-то 200 тысяч гектаров.

— Так бы немцы с финами на массовые заготовки мирняком корневищ камыша и смотрели.

— Вопрос дискуссионный, бывало и так и этак. В любом случае, попытаться стоило, но страшной осенью-зимой 1941 года — не попытался никто. Вообще! Высохшие стебли на топливо собирали, а копать корни или добывать их из-под слоя льда на болотистых участках — так никто и не удосужился.

— Хорошо, проехали… Дальше?

— Дальше — простой расчет упущенных возможностей. Средняя урожайность корневищ по рогозу в Ленинградской области — до 6–8 килограммов на квадратный метр, а по тростнику — до 10–15 килограммов на квадратный метр. По среднему содержанию крахмала, осенние корневища рогоза — точно эквивалентны картошке, а корни тростника — вдвое питательнее. Напомню, что суточный «картофельный» паек взрослого тяжело работающего человека — два килограмма вареных клубней. Это означает, что под каждым квадратным метром ленинградских камышевых зарослей осенью 1941 года скрывался суточный паек для пяти-шести человек или — одной ленинградской семьи. Тоже в среднем, разумеется. Там хватило бы не особо вкусной, но «калорийной» пищи на всех живых, включая домашних собак, кошек и попугаев…

— Потрясающе!

— Из сказанного следует, что для заготовки годового запаса (!) съедобных корневищ — каждому трудоспособному ленинградцу было достаточно перекопать на глубину в «пару штыков» или же прочесать багром-кошкой одну единственную «сотку» заболоченной земли. Работенка не самая приятная, однако, вполне посильная. С учетом доставки добычи на своем горбу (транспорт-то или мобилизован на фронт или занят более срочными работами) — хлопот на 1–2 недели. Один черт, другой работы не было.

— Можно было организовать выездные бригады. Да и транспортом посильно обеспечить…

— Можно! В реальности, никто даже не почесался. Ни рядовые граждане, ни начальство.

— Так… Если прикинуть по занятым «болотной покастью» площадям…

— Уже прикинуто… Для прокормления гипотетических пяти миллионов окруженцев было достаточно очистить от корней камышей (точнее — рогоза-тростника) приблизительно 50 тысяч гектаров заросшей ими «блокадной» территории. Даже не приближаясь к простреливаемым оккупантами рубежам.

— Это получается…

— Ошеломляющий по оскорбительности вывод — несколько миллионов самых «кюлютурных» и образованных жителей Северной Столицы СССР, умерли от голода посреди зарослей еды, — подвел итог Ахинеев, — Под чутким присмотром «партийно-хозяйственного» руководства. Имея в своем распоряжении лучшие библиотечные фонды и самых квалифицированных научных консультантов. Хоть стой, хоть падай…

— Примерно так. Причем, в отличие от физически уничтоженных авторов «нежелательных рацпредложений» по облегчению быта «блокадников», зловредный академик Келлер (которого и следовало объявить «козлом отпущения») — весной 1942 года спокойно проживал в недоступной для ленинградского НКВД Москве. А его мерзкая книжонка о «Диких съедобных растениях» — успела удостоиться множества восторженных отзывов. Но, руководство Ленинграда не пало духом. Оно вызвало на ковер благополучно переживших первую блокадную зиму в своих сбереженных от «понаехавших» драгоценных «академических» квартирках ученых-ботаников, ученых-пишевиков и прочую научную шелупонь, державной рукой тряхнуло их за шкирку и ультимативно поставило задачу — как угодно (но обязательно «наукообразно») сочинить убедительную «отмазку» — почему в первые месяцы Блокады эта информация не была доведена до широких народных масс? Для населения, для руководства, ну и, как водится — «для истории»…

Планшет освободился, можно кое-что показать. Иллюстративного материала — до фига.

Летом 1942 года в Ленинграде были изданы книги о съедобных дикоросах. Первая — для простых людей, а вторая — для руководства

— Если отечественная интеллигенция на что-то и способна, так это — на вылизывание задницы начальству. Все привлеченные отлично понимали истоки вставшей проблемы и свою собственную вину в сокрытии «жизнеспасительной» (так в Блокаду повадились называть важнейшие темы) технологии прекрасно осознавали. К затруднительному положению властей — они относились с полным сочувствием. А проблемы быдла их сроду не волновали. Началось бесстыдное соревнование в подлости. В результате натужных мозговых усилий нескольких групп ученых холуев, к середине лета 1942 года — «Лениздат», в пожарном порядке, выпустил пару научно-популярных брошюрок. В «финал» вышли творение Ботанического институт (апокриф на крамолу от академика Келлера) под длинным названием: «Главнейшие дикорастущие растения Ленинградской области» и сборник рецептов от Главного управления ленинградских столовых, ресторанов и каве Наркомторга — «Использование в пищу дикорастущих съедобных растений». Последняя книжка, кстати, побила все рекорды по наглости вранья, за что в наше время — удостоена включения в Президентскую библиотеку России. Настольное чтение для Ельцина, Путина и Медведева, так сказать…

— Поясните…

— Ну, институтские корифеи от ботаники — выполнили полученную работенку откровенно халявно и ограничились вольным пересказом содержания брошюры Келлера, изменив акценты. Суть этого пересказа — конечно, там-сям съедобные растения в Ленинградской области встречаются, но годны они, максимум на закуску. Для приготовления витаминных салатов, овощных супов и прочего. Сбор съедобных корневищ высших водных растений — тоже возможен. Однако, он очень трудоемок и требует специальных инструментов. Короче, не стоит усилий. Граждан можно понять. Война когда-то закончится, а дурацкая книжонка — останется и ляжет мерзким пятном на репутацию. Если не хуже. Поэтому они осторожничали. После страшной голодной зимы в продолжающем критически недоедать огромном городе следовало бы, как минимум, предложить населению простую и толковую инструкцию по самообеспечению продуктами. Но, как раз такой подход и являлся криминалом! Поэтому, сочинение получилось в стиле «советы скучающего от безделья барина своим недоедающим холопам». Волшебным образом пропали табуированные слова «камыш» и «зима» с «осенью». Что вы, что вы — в Ленинграде растут только рогоз и тростник! Опыт геройского астраханского «сидения» товарища Кирова — тут совершенно неприменим! Авторы мягко сокрушаются, что наибольшее содержание питательных веществ в корневищах наблюдается весной, а сейчас середина лета. Про фантастическую (по сравнению с полевыми сельскохозяйственными культурами) урожайность водных растений — ни малейшего намека. Общий тон — издевательски меланхолический. Нет, если хотите — то…

— «Копайте-копайте, ребята! Авось отыщете пару-тройку земляных орехов… Их так любят свиньи!» — уместно процитировала Ленка незабвенного Джона Сильвера из «Острова сокровищ».

— Примерно в этом духе… Намек был понят правильно и никакого массового движения в сторону ленинградских болотных зарослей «за харчами» среди голодающих «блокадников» не возникло. Что, собственно, от сочинителей и требовалось. Но, государству этого показалось мало! Требовалось искоренить саму мысль о самостоятельном продовольственном обеспечении. И ленинградские буфетчики — попали точно в масть. В их сборнике рецептов, о существовании в Ленинграде каких-то там съедобных камыша-рогоза-тростника — не упоминается вовсе! Даже намеком. Согласно новому «священному канону».

— ???

— Именно так! — неожиданно поддержала меня филологиня, — Если верить послевоенной художественной литературе (особенно детской) — камыша в Ленинграде нет! И в дореволюционном Санкт-Петербурге — его тоже не было. В хрестоматийной книжке Марии Прилежаевой «Жизнь Ленина» 1970 года издания, например, про камышовые поля вокруг «города трех революций» — ни словечка. Даже — в той главе, где описано, как «вождь мирового пролетариата» скрывался от полиции в Сестрорецком Разливе. Память о материале пресловутого шалаша, а так же коллеге по революционной работе, некоем Григории Зиновьеве, с которым Ленин делил этот убогий кров — вымарывалась беспощадно… «Священный канон»! Не приведи господь кто-то из подрастающего поколения сопоставит две «святочные сказки» — довоенную о товарище Кирове (и съедобном камыше) с послевоенной про дедушку Ленина (в шалаше из камыша).

— Мне кажется, простого умолчания в такой ситуации — недостаточно…

— Тоже правильно. Одновременно «блокадников» регулярно попугивали по радио риском пищевых отравлений, при самовольном сборе дикорастущих растений. Особенно — их корневой части.

— А после войны? Ведь сколько лет прошло. Как можно всю жизнь жить среди камышей и якобы не знать, что это камыши?

— «Вы забыли о двоемыслии!» — неприятным тоном процитировала Ленка фразу из «1984» и не удержавшись хихикнула (ей смешно, понимаете ли), — Ленинград, много десятилетий, жил не сам по себе, а внутри «священного канона», являясь его составной частью. Аборигенов — дрессировали «в духе». С детства приучали видеть одно, говорить другое и думать третье. Оруэлл бы это дело оценил.

Помолчали. Ахинеев определенно собирался что-то добавить, но сдержался. Возможно, правильно оценив мою невербальную реакцию (кулаки сами-собой сжались так сильно, что ногти впились в кожу ладоней и побелели костяшки пальцев). Не люблю, когда посторонние люди треплют святые вещи.

— Всё равно не складывается! — первым прервал тишину Соколов, — У истории двойное дно. Там была ещё какая-то хитрая подстава. Я такие вещи нутром чую…

— Ваша правда, — дело давнее, отчего бы не рассказать? — За первую блокадную зиму на спецслужбы и партийно-хозяйственный актив осажденного города буквально пролился золотой дождь. Такое состояние им очень понравилось и сама собою созрела идея организовать «продолжение банкета».

— Вы же сами сказали, что всем мало-мальски имущим «блокадникам» карманы вывернули начисто, — удивился Лев Абрамович, — Какая связь? С установлением навигации — подвоз увеличился и массовый голод перешел в хроническое недоедание. Острая фаза кризиса миновала. Город — выстоял…

— Вот именно! Владеющие информацией лица поняли, что Ленинград — не сдадут. А ещё они поняли, что немцы попытаются держать Блокаду до последней возможности, но бомбить — не станут. Что значит — жители вымрут (уедут), а квартиры останутся. Профит! Возникла идея «монетаризировать» инсайдерскую информацию. На волне панических настроений — выжать из города «в эвакуацию» как можно больше народа (особенно имущего, бедные слои населения вымерли в первые месяцы осады) и произвести административное перераспределение уцелевшего жилого фонда. Ещё никто ничего не понимал, едва-едва отгремела «битва за Москву», а подготовка к очередному хапку — уже началась. В январе 1942 года — было принято соответствующее решение Ленградского горкома ВКП(б), а уже к 9 февраля 1942 года — в срочном порядке (!), из отделений милиции возвратили в домохозяйства ранее изъятые домовые книги. Появилась возможность явочно заселять опустевшие после Гладомора квартиры и прописывать там новых жильцов. Понятно, незадешево! Понятно, что в первую очередь «улучшить жилищные условия» поспешила городская верхушка. Но и местным «гешефтмахерам», сказочно нажившимся на спекуляции, замаячил шанс обзавестись престижной недвижимостью, ну и избавиться от подозрительных в военное время накоплений валюты с драгметаллами. Естественно, не забыли про остальных «уважаемых людей», их друзей и родню.

— Какая мерзость…

— Дельце удалось на славу. Ровно через два года, 29 января 1944 года, Попков лично направил всем главным руководителям Ленинграда (Жданову, Кузнецову и Капустину) докладную записку о закреплении вновь полученной жилплощади за её новыми владельцами «на законных основаниях» и о гарантированном отказе когда-либо возвращать её прежним хозяевам, даже (!) если они возвратятся из эвакуации и предъявят на свои бывшие квартиры сохраненные документы… Всё, поезд ушел! Получилась самая масштабная, после Коллективизации, причем бесплатная, конфискация жилья у советских граждан.

Документы узаконивающие самую масштабную, после Коллективизации, конфискацию жилья у советских граждан в блокадном Ленинграде

— Неплохо прибарахлились товарищи… — раздумчиво пробурчал завхоз, — Это же сотни тысяч квартир из самого лакомого «старого фонда» — как с куста. По современной рыночной стоимости — совокупный выхлоп получается, как бы не жирнее вашего «золота Блокады». Большая война — время делать большие деньги.

— Я объяснила мотивацию городских властей, — на самом-то деле тупо выпустила пар.

— А ведь там были ещё горы антиквариата… — вклинилась филологиня, — Дед говорил, что все будущие фигуранты «Ленинградского дела» неплохо поживились и на этом поприще. Скоты, чо…

— Человеческое общество, пораженное государством — жрет само себя. В мирное сытое время государство как-то разводит устраивающих его людей и гнобит неугодных, в голодное военное — питается теми и другими, не разбирая сортов. Это нечеловеческая логика. Ну, так оно и не человек…

— «Элитные» слои населения — само собой, а народные массы?

— Корпоративный сверхорганизм — успешно засирает мозги всем поголовно. С легкостью убеждает лояльные массы в их личной «избранности» (при условии преданности машине государства). И беспощадно от них избавляется, при малейшей угрозе. «Этот телепузик порвался — несите следущего!» Ленинградские обыватели «довоенного образца» — надежд властей не оправдали. Добровольно свалить в эвакуацию, по первой же команде сверху — не пожелали. Размечтались о каких-то там своих «правах», злонамеренно попытались путаться под ногами у государства. За что, в итоге, и подверглись…

Глава 64

Судя по насупленным физиономиям собравшихся и осторожным переглядываниям — люди не особенно обрадовались свалившемуся на них знанию. Как говорится — «сделайте мне это развидеть». А не получается. По законам жанра, надо ожидать комментариев или возражений. Факты признавать трудно

— Скажите, Галина… — Соколов тщательно подбирает слова, — Фактор «государства» — тут обязателен? Я в курсе, что и малые группы, угодив в серьезное ЧП, демонстрируют ровно такой же разброс вполне идиотских вариантов поведения. Кто-то знает как надо, но боится (не хочет) перечить начальству. Кто-то делает вид, что слепо верит руководству, сам готовя каверзы. Кто-то, на глазах у окружающих, нагло творит вопиющие непотребства и оно сходит беспредельщику с рук. Закон, что ли? Как ведет себя в минуту опасности «не структурированная» толпа — вам лучше не знать. Тихий ужас…

— В известном смысле — любая группа глупее, чем каждый её отдельно взятый элемент. Ну, кроме случаев, когда эта группа натренирована делать какую-то совместную работу (как спецназ) или очень хорошо слажена (как экипаж космического корабля). А безумие «вертикальной социализации», заставляющий довольно приличных по отдельности людей, собравшихся в толпу, превращаться в скотов — уже сродни законам физики. В толпе, а тем более в составе «иерархии» — всегда есть надежда снять с себя обязанность думать своей головой или отвечать за свои дела. Там, инстинктивно — хочется «быть как все». Что бы, в случае разборок, почти искренне, заявить — «Это не один я, это — вот все они!»

— Всех не накажут?

— Может быть и накажут (жуткий принцип «коллективной ответственности» — никто не отменял), но подсознательно (!) надежда «затеряться в толпе» или «прикрыться толпой» — существует всегда. Инстинкт! Человек — общественное животное, умеющее врать. Активно этот навык использующее.

— А ещё?

— У членов любой группы, угодившей в опасную ситуацию — всегда наблюдается желание свалить на других принятие важного решения и присоседиться к чужим успехам. Парадоксальным образом сочетающееся с неприязнью к нахальным «выскочкам», которые такие решения принимают самостоятельно. Но, там ещё одна засада. Чем сильнее «социализирована» группа, тем ниже (!) вероятность подражания удачливым «выскочкам». Даже (!) когда это — вопрос жизни и смерти. У стайных животных, если верить Конраду Лоренцу — всё приблизительно так же, как у людей. Попав в переплет — они тупят по-черному.

— Вы понимаете, зачем я поднял эту тему?

— Трудно смириться с мыслью, что если люди не хотят спасаться, то спасти их нельзя.

— Да всегда оно так было! — встряла подозрительно притихшая Ленка, — Только личный пример безоговорочно признанного доминанта, иногда — способен вдохновить человекообразных бабуинов на новое и непривычное. Чаще — и он не способен! Особенно, если новизна чем-то неприятна. Или, «по понятиям» — зашквар. Любые словесные аргументы — не действуют. Даже побои — не особо. Ныне, присно и во веки веков. Кстати, о камыше…

Она лихо развернулась на кресле в сторону меланхолично слушающего нашу перепалку Плотникова и захлопала красивыми длинными ресницами.

— Анатолий Михайлович, позвольте вас привлечь, как эксперта по нравам и обычаям первобытных народов Восточной Сибири?

— Почто? — встряхнулся потомок сибирских первопроходцев.

— Народ всегда и везде одинаковый! Налет столичной культуры сбивает с толку. Надо учиться эту помеху преодолевать. Ради ясности мышления… Различия между рафинированным «питерским интеллигентом» и каким-нибудь грязным кочевником-скотоводом, если присмотреться — минимальны. Они оба, с раннего детства, зверски социализированы по «вертикальному типу». Уверены в своем «исконном благородстве» и праве даром получать самое лучшее. В сходных обстоятельствах, ведут себя абсолютно одинаково. Смертельно голодные «блокадники», например, добровольно (!) вымерли, сидя ровно на жопе (пардон, лежа дома на диванах и слушая по радио стишки Ольги Берггольц) — в окружении бескрайних зарослей съедобных дикоросов. Прекрасно зная, что те — съедобные! Им было противно даже думать (!) о самопрокорме… Ущерб «столичному статусу»! Про вероятность собственноручной же возни с грибным компостом в подвалах — вообще молчу. Вы думаете, их лень и дурость — есть исключительный феномен?

— ???

— Слышали вот это стихотворение?

— Извините за корявый стиль. Тройной перевод. По «старомонгольски», наверное — оно звучало красивее. Это — «Сокровенное сказание». Детство Темучина. Самый известный «первоисточник» из сохранившихся. Обратите внимание — дело тоже было осенью. На берегах реки Онон и в низменностях («ложбинах и оврагах»). За пропитанием мать будущего Потрясателя Вселенной ходила пешком. Не было ни лошади под седло, ни другой скотины под вьюки, повозку или волокушу. Пусть меня поправят, вроде бы ловить и есть рыбу, для «благородного степняка», там и тогда — несмываемо лютый зашквар.

— Странный перевод… Особенно — про «дубовую палку». Дубов в наших краях вовсе не было. До появления переселенцев из Центральной России. Вымерзли начисто, в последнее Оледенение. А так — довольно толково. Без скотины в степи — не жизнь, а горькая морока. И корешки — не еда…

— Я про психологию «священного канона».

— ???

— Смотрите! Чингис-хан для всех восточных степняков — священный предок и авторитет.

— За бурятов-булагатов — не скажу, у тэртэ, шошолоог и хонгодоров — вполне. И что?

— Казалось бы, в голодный год — можно и уподобиться великому родственнику. Не до жиру, быть бы живу. Тем более — спасая самого себя, любимого. Ну, вам лучше знать, как отреагирует местный распальцованный басурманин на попытку (от чистой души) накормить его камышовыми корешками.

— Эмо чо! Хех… Плохо он отреагирует. Будет отбиваться руками и ногами, орать как будто его заживо выворачивают наизнанку, но жрать всё равно не станет. Разве связать и пропихивать палкой. А потом — обязательно попытается зарезать. Смертельная обида! И по фиг ему любая память о Чингис-хане. По доброй воле, он скорее сам кого-нибудь зарежет и съест. Так можно. Это нормально. Понятно, тема публично не обсуждаемая. Только среди своих, в близком кругу. Ну, или когда поймают за людоедством с поличным… Тут — да. Ах, да как же он мог?! А мы — ничего-то не знали! Хотя, все знают всё и про всех… Просто чужим — стыдной правды никогда не скажут.

— Обязательно человека?

— Хы… Если нет под руками барана. Конь, это друг и ценное добро. А чужак — мясо. Эти оглоеды — привыкли есть мясо каждый день. Долго обходиться без мяса — они не могут. Физически! Чисто «ломка» начинается, как у наркоманов. Даже в литературе описано. Повезло, кто не сталкивался.

Поворот разговора в эту сторону мне категорически перестал нравиться. Вообще! А на меня уставилось сразу несколько пар глаз. И все молчат… Ждут. Понятно чего ждут. Господи-боже…

— Вы вообхе о хем? — черт, снова, как тисками, горло перехватило…

— Мы о столицах Советского Союза 40-х годов, где «кюлютурный» народ привык кушать свежее мясо каждый день. В отличие от большинства населения остальной страны, — Ахинеев взял быка за рога, — Что-то странное у вас случилось осенью-зимой 1941 года. По медицинским показаниям — все иногородние с «иждивенцами» должны были умереть в первые месяцы Блокады. Фактически, до весны 1942 года и эвакуации, дожило под два миллиона официально лишенных хоть какой-то белковой пищи граждан. Вопреки титаническим усилиям городского начальства по их скорейшей утилизации и «закону сохранения материи» имени Лавуазье-Ломоносова. Это антинаучно! Отчего, хотелось бы разъясняющих подробностей, не повторяющих официального вранья.

— Эх-х-кхе-кхе… — все же подловил на ровном месте, старая сволочь!

— Водички я вас сейчас налью… — джентльмен, вашу мать! — Как вам тяжело говорить на табуированные темы — мы уже заметили. Если не возражаете — пока продолжим сами. Когда вернется дар речи — присоединяйтесь… Елена, Анатолий, извините, что прервал. Сами понимаете ситуацию…

Я спокойна, я совершенно спокойна… А что мне ещё остается? Только пить газировку.

— В чем дело? — у каудильо прорезался командный голос.

— Вы сами спрашивали о «днище» ленинградской Блокады? Вот, добрались, — для Ленки нет ничего святого, — С вашего позволения, напомню их «табуированную лексику», для понятности…

— В смысле — питерский сленг?

— Он, родимый. Тут такое дело. Когда работаешь с древними аудиозаписями — поневоле проникаешься смыслами изучаемой эпохи. Даже не всё сразу понимая. Потом доходит. Как сейчас. Есть в их сленге один знаковый речевой конструкт. До войны в Союзе не встречавшийся и начавший по нему расползаться только через три десятилетия после войны. Когда «режим» смягчился, «скрепы» ослабели, а дети и внуки «блокадников» осмелели настолько, что перестли «мимикрировать под совков» и прятать от окружающих людей своё нутро. Когда наружу полезло их настоящее, «выстраданное» мировоззрение…

— ??? — Соколов ощутимо напрягся.

— Вам знакомо слово «лох»? Он же — «лошара», а в кулинарном варианте — «лошатина»?

— Блатная феня. Про кулинарный смысл — не знаю. Уголовники, собирающиеся в побег и берущие с собой «на мясо» туповатого попутчика — называют его «бычком» или «коровой». В России так.

— Верно. Начну с того, что исходно слово «лох» — ни разу не блатное. Это и дерево, и рыба, хотя да — и наивное человекообразное существо тоже. А ещё — это «блокадный новояз». Язык — не только средство общения, но и особая информационная база, копящая опыт социума, где он возник и развивается. Есть понятие — появится слово. Есть слово — было или есть соответствующее ему понятие.

— Естественно… — кому как, а некоторые вещи, по мне, следовало бы и запретить.

— Напоминаю характерные словечки из «ленинградского сленга», связанные с Блокадой:

«Выковыренные» (именно так, через «е») — люди, вывезенные из Ленинграда в Блокаду;

«Недоблокадник» (бюрократический жаргон) — проживший в Блокаде меньше 120 дней;

«Пеленашка» — труп «блокадника», вместо деревянного гроба завернутый в тряпки;

«Хрусталь» — промерзшие до звона трупы на улицах и задворках блокадного Ленинграда;

«Крючки» (медицинский жаргон) — истощенные дети-дистрофики на лечении в стационаре;

«Мерзлятина» — лежалое человеческое мясо, срезанное с мерзлых трупов «на продажу»;

«Лошатина» (не путать с честной кониной) — свежее человеческое мясо «на продажу»;

«Бадаевский сахар» (он же «ленинградский сыр») — земля пропитанная горелым сахаром;

— Там много. Язык, в качестве «базы данных» — довольно информативная штука, ага…

— И что?

— Материал для анализа. Очень интересно время появления словечек. Если «лошатина» — из времен Блокады однозначно, то слово «лох» — из времен «застоя» 70-х годов. Обозначает оно — то же самое, «законный корм» и объект эксплуатации для «настоящих» или «продвинутых» людей и «фарцы». Пока было живо запуганное «режимом» старшее поколение — термин табуировали. Их непуганные детишки — начали болтать. До войны, слово «лох» (в его современном понимании) — в СССР или России широкого распространения не имело. Словари 20-30-х годов издания, где собран блатной жаргон — плиз. Надежно прослеживается его первоисточник — «культурная публика» Северной Столицы в самом начале 40-х годов.

— Любопытно…

— Зная время, среду и место возникновения слова — можно выяснить его эволюцию. Для помнящей старые времена интеллигенции Ленинграда, из «бывших», естественным эквивалентом «лошары» — является французское слово «клошар» (правильно произносится как «clochard»). Вячеслав Андреевич, оно — важно! Видите, как кое-кого крючит? — вот же столичная сука, — У большинства слов из жаргона советских «фарцовщиков» — английские корни. Эпоха американской культурной экспансии. Но, «лох» или исходно «лошара», тут исключение. Первоисточник французский (как и полагается «элитному» словечку, из лексикона петербуржцев начала ХХ века). «Клошар» это беззащитный бродяга, над которыми «чистая» французская публика любила и умела жестоко глумиться. Заново примерно повторилась история изящного французского словечка «зортир» (точнее — выражения «Je dois sortir», дословно — «мне надо выйти»), быстро обернувшегося в России просторечным «сортиром». Типовой продукт ленинградско-петербургской культуры, если угодно. Необразованная прислуга коверкает язык хозяев, не понимая исходного смысла. Глухое «к» — отпало, зато, для звучности — прибавилось «гласное окончание». Из чуждого «клошара» — получился понятный «лошара», а после сокращения, по правилам русского языка — образовался «лох»… Меткое и остро модное в 60-70-х годах «столичное» словцо, для обозначения «дикого русского быдла». Простых людей, зарабатывающих себе на жизнь честным трудом.

— И какой вывод?

— Поскольку язык, всегда, объективное отражение культуры и морали, распространение оскорбительных словечек с корнем «лох» и «лошара» — точно соответствует переходу позднесоветского общества на примере его наиболее «элитных» и «мажористых» слоев, в так сказать «предперестроечное» состояние. Среди отпрысков советской «номенклатуры» — стало не стыдно позицировать себя людоедом. Словечко спустилось сверху, а не поднялось из блатного андеграунда, как другие термины уголовного жаргона, когда столичная интеллигенция «запела блатные песни». Своеобразный языковой феномен, да…

— Какое отношение…

— Его кулинарное производное — «лошатина», — встрял Ахинеев, — Что симптоматично. В голодное военное время — любое мясо было дефицитом и желанным лакомством. Как на фронте, так и в тылу. Харчами перебирать не приходилось. Тем не менее, по всей стране — люди ели конину и только в блокадном Ленинграде — «лошатину». От старожилов Питера, под пьяный базар — сам однажды услышал…

— Видите ли… — филологиня опять давит научным опломбом, — В основном большинстве человеческих обществ — людоедство не афишируется. Даже там, где оно — повседневная часть культуры. Вплоть до первой трети XX века, на островах Полинезии и Микронезии — процветал каннибализм и народ жрали — только треск стоял. Однако, понятия «людоедство» — в обиходе чурались и предназначенного к поеданию гражданина — уклончиво именовали «длинной свиньей». Люди обычно стесняются не дел, а слов.

— Странно, если бы в охваченном повальным людоедством блокадном Ленинграде — да не придумали благозвучного обозначения творящемуся беспределу, — Ахинеев туда же, — «Кюлютурные люди»!

— К-х-хлевета! — как оно обычно бывает, от вспышки ярости голос ко мне возвратился.

— Что именно? — Ленка само внимание. Ну, погоди у меня…

— Словечки «лошатина» и «мерзлятина» — это не «ленинградский сленг» (как некоторым бы этого хотелось), а непосредственные заимствования из украинского языка! Архивы НКВД 40-х годов, посвященные «новым видам преступлений» в Блокаду факт однозначно подтверждают. У меня и сканы есть.

— ???

— «Лошатина» — кроме всего прочего, в переводе с украинского — «жеребятина», мясо жеребят. Соответственно, «лох» и «лоша» по-украински — жеребенок. В переносном значении — пугливый или глупый. Также, в украинском языке — есть слово «мерзлятина». Это продукты испорченные морозом или — то же что и «мерзляк». Понимай — замороженный труп. В ассоциативное словообразование не лезу.

— ???

— Согласно отчетам НКВД за первую блокадную зиму, подавляющее большинство (!) из пойманных с поличным людоедов, а особенно «заготовителей» человечины, промышлявших этим делом «на коммерческой основе», для торговли мясом людей под видом «лошатины» (понимай конины) среди «чистой публики» — выходцы с Украины в первом поколении. Ни во время Блокады, ни после, в СССР — этот факт публично не афишировали. Заботились о нерушимости «дружбы народов»… — вы правды захотели? Нате!

И ничего не изменилось… Ни удивления, ни возмущения, ни даже сочувствия. Плевать!

— Реальность отличается от выдумок тем, что каждый (даже самый маленький) факт её органично дополняет, не противореча совокупности уже известных фактов. Тема страшная, однако, зная советскую бюрократическую процедуру — можно много чего накопать просто по косвенным данным. Только после такой подготовки имеет смысл направлять запросы в архивы, добиваясь что-то там рассекретить.

— Я с «совершенно секретными» материалами работала! — обиженно надула губы Ленка…

— А кто спорит? Гипотеза о «французском» происхождении части жаргона ленинградских людоедов (они же — будущие «блокадники» и по чистой случайности — «лучшие люди города») объясняет многое. Довоенная советская интеллигенция слишком долго и усердно корчила из себя культуртрегеров и «тоже европейцев», поневоле проникаясь «западными смыслами». Которые — глубоко не русские. Это, конечно, принесло стране больше пользы, чем образовательный снобизм дореволюционных барей (которые своей «культурностью» просто упивались), но тоже — далеко не фонтан. Свой личный корыстный интерес (при любом режиме продолжать сидеть на шее трудящихся) — они блюли свято. Подражая той же Европе, как бы «распространяющей цивилизацию», но таким образом, что бы заведомо не появлялось конкурентов.

— ???

— В традиционной культуре Западной Европы (про Африку и все страны Востока, я пока промолчу) людоедство никак не табуировано. Вообще. Оно законно (!) и допустимо в известной остроты ситуациях. Например, для моряков, потерпевших кораблекрушение. Абсолютного запрета, повторяю, нет. Граница немыслимого у цивилизованных наций проходит не «вертикально», как у нас, жестоко деля мир на людей и зверей (все же влияет «северный тип развития»), а «горизонтально». Расе «господ» всегда можно позволить себе несколько больше, чем каким-то там беднякам. Аристократу или буржуа допустимо сожрать собственного слугу или человека низкого звания. А вот наоборот — нельзя. Потрясение основ мироздания! Описанное, для европейцев очень глубокий «культурный код». Даже гениальный Наполеон на его постулаты не посягал. Про «боевое братство» между всеми людьми одной национальности попытался заикаться один Гитлер. За что ныне и ославлен упырем. В осажденном Сталинграде, например, немцы — голодали не особенно долго, но страшно. Однако, человечину — не ели принципиально. Есть документы.

— Кстати, да! — неожиданно поддакнул каудильо, — Я этот момент специально копал…

— Для нас — оно воспринималось нормально, а для наблюдавших за баталией «западных европейцев» — арийская солидарность стала «культурным шоком». Они-то, много десятилетий, привычно обзывали немцев людоедами. Как и русских, кстати… Пропагандистская компания — шла весь XIX век.

— Ой! — до Ленки наконец-то дошло, вон как глазенки забегали…

— Даже богатый войнами и революциями XIX век, вроде бы уравнявший все сословия — в этом вопросе ничего не изменил. Поэтому состоятельные парижские голодающие, времен ихней Коммуны — питались человечиной довольно спокойно, чуть ли не бравируя навыком утилизации мерзких «клошаров».

— А как же…

— Что бы покушать человечины в Европе — достаточно иметь деньги и желание. Элитные мужские колледжи, где воспитывают будущих правителей мира, славны не только поголовным вовлечением своих питомцев в гомосексуализм, но и ритуальными людоедскими трапезами. До 1917 года данное блюдо можно было без большого труда отведать и в России. Дорого, но не слишком. Только советская власть — особо зарвавшихся отечественных гурманов жестко ограничила. Последние эпизоды публичного поедания человечины на территории СССР — отмечены во Владивостоке, периода режима братьев Меркуловых. Потом это развлечение, на долгие десятилетия — лютый криминал, приравниваемый к вооруженному бандитизму. Однако, как ранее сказано — в раннем Союзе сохранялись значительные группы населения, которые этот вид криминального питания продолжали регулярно практиковать. Во-первых — всевозможные «первобытные народы» (от аборигенов Крайнего Севера до кочевников степной зоны). Во-вторых — сельское население Дона, Кубани и Северного Кавказа (особенно казаки). В-третьих — автохтоны исторической Малороссии. Причина, в бытовом смысле, одна и та же. В среднем эти категории людей жили получше основной массы граждан и привыкли каждый день досыта есть мясо. Перерыв в привычной диете — воспринимался как шок.

— Каждый голод «на югах» — неизменно давал вспышку людоедства? — опять Соколов, — Помню, читал. Центральная Россия — голодала чаще и злее, но там — людоедство оставалось феноменом. Зато, в зажравшемся Новом Орлеане — людоедство началось буквально после нескольких дней голодовки.

— Угу… С непривычки — начало белкового голодания ощущается нестерпимо остро. Все эпизоды с людоедством среди заблудившихся «городских» туристов и тому подобные ЧП советских времен дают на эту тему хорошую статистику. Люди привычные к сытости, необходимость «перетерпеть» голод — воспринимают исключительно агрессивно, как тяжелое личное оскорбление. А почему — именно я? С этой точки зрения, деятельность руководства блокадного Ленинграда, без преувеличения — виртуозна.

— ???

— Украинское землячество в довоенном Ленинграде было третьим по численности (после русских и евреев). Порядка 100 тысяч человек официально, не считая «нелегалов». При этом, никаким заметным «весом», если сравнивать с Москвой, правдами и неправдами пробравшиеся в Северную Столицу с Неньки амбициозные хохлы похвастаться не могли. Барьеры «питерского снобизма» оставались слишком высокими для недавних «селюков». Как говорится — «дальше передней» их в приличные места не пускли. Первая блокадная осень радикально изменила ситуацию. Среди удравших из «колхозного рая» украинцев — оказались десятки тысяч взрослых людей с уникальным и неожиданно востребованным опытом людоедства и самое главное — практическими навыками «заготовки человечины». Что не такое уж простое занятие…

— Злая ирония судьбы, — прокомментировал Ахинеев, — «Кюлютурные ленинградцы» были свято уверены, что «голод в колхозе» — это где-то далеко и вообще страшная сказка. И тут «голодный колхоз» (образца незабываемого 1933 года), неожиданно и беспощадно — вломился к ним «прямо на дом».

— Примерно так. Никем не принимаемая в расчет «хохло-мафия» (малообразованная, но крепко спаянная национализмом и «круговой порукой») неожиданно вывалила на местный «черный рынок» продовольствия свой «эксклюзивный товар». Несколько сортов человечины. Гарантировав его поставки и далее, буквально в промышленных масштабах. Никто не ожидал от свидомых провинциалов подобной прыти.

Мне кажется или конкретно в моем лице — «Остапа понесло»? Вот же провокаторы. Жуть!

— А почему тогда я ничего об этом не знаю? — окончательно разобиделась филологиня.

— Могу предположить… — деликатно вмешался Лев Абрамович, — что вам подсунули для изучения те пленки, где явственно звучал идиш. Всё же международный проект. А пленки, где шпрехают на мове — сочли бесперспективными. «Секретность» — штука многоликая. Как вспомню, так вздрогну…

— Странно, что тема никогда не всплывала после войны… — озадачился каудильо.

— Всплывала. Обрывками. Например, во многих мемуарах «блокадников» упоминуто, как на убитую на ленинградской улице, во время обстрела или бомбежки, лошадь — набрасывались неведомо откуда выскочившие люди с ножами, пилами и топорами. Через несколько минут — от бедного животного оставалось только пятно крови на мостовой. Вопрос, откуда брались эти умельцы и кого они поджидали в засаде со всем перечисленным инструментарием — ни разу внятно не задавался. Хотя, эпизодов полно.

— А почему вы считаете, что там были именно людоеды? — страшные факты, обычно, не нравятся никому. Особенно — бывшим работникам МЧС.

— Статистика использования гужевого транспорта в блокадном Ленинграде — открытая. После смыкания кольца окружения — в городе оказалось около 100 тысяч лошадей. Казалось бы — много. На самом деле, пренебрежимо малое число. Предвоенный Ленинград — был одним из самых моторизованных городов СССР и гужевой транспорт к 30-м годам там играл роль весьма впомогательную. Кроме того (и тоже малоизвестный парадокс), большая часть «блокадных лошадей» — осталась жива! Хотя и потчевали их «веточным кормом», пополам с запаренными кипятком опилками… Никакой существенной прибавки в рацион голодающих — конская убоина не дала. Да и ту — съели голодные солдаты в прифронтовой зоне. Вывод печален. Практически всё мясо, как проданное в Блокаду на «черном рынке», так и доставленное на дом, «по знакомству», дорогим товарищам ленинградцам — «лошатина». Не «жеребятина» (в исходном значении украинского слова, какие зимой жеребята?), а самая обыкновенная «человечина»… Никакого другого мяса (!) в голодающем осажденном городе тогда просто не было. И все «блокадники» про этот факт прекрасно знали. Особенно взрослые, за годы Гражданской войны успевшие поесть честной конины.

— И такую «бомбу» удалось скрыть?!

— Правильнее сказать — «всё удалось заболтать». Как и эпопею с «пайками смерти»…

— Но, на государственном уровне…

— Вячеслав Андреевич! — откровенно сжалилась Ленка, — Смиритесь… Ну, нет лично у вас «государственного мышления». Не судьба нам пожить в «великой ы-ымперии» над которой не заходит солнце. Под вашим руководством — кроме банального коммунизма тут ничего построить не удастся. Могу доказать! Вопрос! В чем заключается отличие между «обычным» людоедством и людоедством «повальным»?

И уставилась на меня не мигая, как будто я ей «должна по жизни», как земля колхозу.

— Если очень примитивно, то «обычное людоедство» — эксцесс, преследуемый по закону.

— ???

— Нет в Уголовном Кодексе такого преступления. Его классифицируют «описательно»…

— А как же быть, если оно есть, да ещё и «повальное»?

— А последнего — вообще нет. Оно не регистрируется в «официальных» документах и не упоминается прямым текстом в «закрытых». Государство его бесхитростно крышует, как «деловую меру». И яростно отрицает, какие факты не предъявляй. Потому, что людоедство — есть сама суть государства.

— ???

— Вячеслав Андреевич, — настала моя очередь убалтывать начальство (давно жалостно не хлопала ресницами), — Вы представляете, как выглядит ежедневное, «будничное» (!) людоедство не в далекой тропической Папуасии, а более-менее современном мегаполисе, пораженном Гладомором? При внешном сохранении там государственного управления? Например, в Ленинграде «на военном положении»?

— Сроду не задумывался…

— Во-первых, в отличие от простодушных папуасов — само явление засекречено. Некому пожаловаться! Все — знают (по службе или догадываются) и все — молчат. Потому, что голод (которого тоже официально нет). Потому, что «государство в доле». Потому, что оно просто не может быть «не в доле»! И трепачу — сразу крышка. Во-вторых, никто не гоняется за будущей жертвой с топором, прямо на улице и не караулит её в темной подворотне. Это долго, непродуктивно и чревато оглаской. Жертва идет к месту будущей гибели сама! Её — заманивают «в гости», её — соблазняют женщиной, ей обещают что-то продать «по знакомству», её — просят «помочь слабой старушке подняться по лестнице». Детей, наконец, элементарно приглашают домой «поиграть». Такие же как они сами дети! «Людоедство», как и не менее древнее «людоловство» — изначально «семейный бизнес», в котором участвуют и стар, и млад. В-третьих, «повальное людоедство», для угодившей в переплет государственной власти — исключительно выгодная штука. «Протестный электорат», прямо на глазах — самоутилизируется, не оставляя улик или порочащих документов. Обычный «голодный мор» — развивается медленно. Его приходится «забалтывать». А тут, всё совершенно чисто и никаких независимых свидетелей. Поскольку гостайна и круговая порука.

— Бр-р-р… — каудильо передернуло.

— Представляете, какие волшебные эффекты сопровождают «повальное людоедство», с точки зрения властей, обоснованно поджидающих голодного бунта? При отключенных домашних телефонах, запрете собраний и тотальной цензуре переписки?

— Ой-ой! — если филологиня и ожидала развернутого ответа, то явно не такого. А вот не фиг мне публично устраивать дешевые провокации…

— Именно, что ой-ой! И без того морально подавленное общество охватывает эпидемия взаимного недоверия, переходящая в тяжелую панику. Тут всем уже не до заговоров «с целью свержения государственного строя». Живым бы, к вечеру, до дома добраться… Да близких дождаться… Днем, на центральных улицах, можно рискнуть отоварить карточки. А как стемнеет… И так каждый день. Профит!

— Да сколько там было этих людоедов… — Соколов наивно сохраняет надежду, что его пытаются напугать выдумками «либеральной интеллигенции». Берут на понт. Я тут не авторитет. Ню-ню.

— Вы действительно хотите это знать? — кивнул, не удержался. Это же замечательно…

— Народ, быстро смотрим и передаем следующему по кругу.

Сканов «закрытых» документов, «на всякие случаи жизни» — у меня изрядная куча… В чужом мире, всем этим «грифам секретности» и «особым пометкам» — грош цена. Но, на людей действует.

Отчет о людоедстве военного прокурора Ленинграда от 21.02.1942 года (страницы 1 и 5)

— Прямых данных — тут нет и не будет. Извините, приходится оперировать косвенными.

— Оно понятно… — у каудильно, от прочитанного, задрожали руки, — совсем немного, но по отсветам на покрытом инеем потолке — заметно. Сказать, что мои сканы ему не понравились, это не сказать ничего. А общество — ждет немедленной реакции, отчего (пока) — пребывает в недоумении.

— Ну, Галина… — я уже третий десяток лет Галина, что дальше-то? — А ещё такое у вас есть?

— Даже это с трудом выцарапала! — чистая правда, кульбиты «режима секретности» — в России предсказать невозможно. Причем, лет этак через несколько, эти же самые бумажки вполне могут оказаться свободно выложенными в Интернете. Вот смеху-то будет…

— Вы хоть сами понимаете, что за «бомбу» нарыли? — я то в курсе, вы — им объясните.

— Подумаешь, всего 886 людоедов за первую «блокадную зиму», — а Ленку ждет ликбез.

— Как бы это выразиться поделикатнее? — с деликатностью у каудильо проблематично.

Молчание опасно затянулось. Главный начальник переводит внутри себя особо матерные выражения на общеупотребительный русский язык. Ждем-с… Ага!

— Есть в криминальном делопроизводстве такое понятие «раскрываемость». Для разных видов преступлений она разная. В самых мирных и законопослушных государствах, например, тяжелые и особо опасные преступления раскрывают, максимум — в 30 % случаев. В современной Москве, «убийства с отягчающими» — раскрывают хорошо если в 20 % случаев. Это — почти идеал, — тяжелый вздох, — В зонах стихийных бедствий и вооруженных конфликтов «раскрываемость» редко превышает 3–5%. Обычно она ниже.

— Наслышана…

— Начну с того, что данную бумагу составлял вовсе не сотрудник правоохранительных органов, а военный прокурор. Она отражает работу армейских патрулей, которые к охране правопорядка в осажденном городе никаким боком. Так, побочные эффекты. Их основная задача — диверсионные группы противника выявлять, паникеров затыкать и дезертиров с «самовольшиками» ловить. Ну, по обстановке-настроению, отзываться на «сигналы» местного населения о всяких там «подозрительных» личностях. А вдруг — действительно шпионы? Наспех, «по горячим следам» (без проведения оперативно-следственных мероприятий), «раскрываемость» преступлений у военных патрулей в пределах 1 %. Они — работа милиции!

— Следовательно? — филологиня заметно утратила апломб, но ещё не осознала…

— Галина кругом права! Данные, хоть и косвенные, но достоверные. Позволяют оценить порядок величин. Получается, что в первые месяцы Блокады в Ленинграде активно действовали десятки тысяч людоедов-индивидуалов, групп работающих «на семейном подряде», ну, и оптовых «заготовителей человечины». Мне — данный вывод нравится не больше вашего, ан — против фактов не попрешь. Кстати, Галина, документ — какой-то «левый»… С нарушениями логики изложения и смысловыми лакунами. Очень похоже на бюрократическую отписку, — тут он обидно догадлив.

Отчет о людоедстве военного прокурора Ленинграда от 21.02.1942 года (страницы 6 и 9)

— Молодые люди, не надо горячиться… Дайте-ка, я на него взгляну повнимательней, — потянулся загребущими ручками к «планшету» Лев Абрамович и впился в экран взглядом потомственного гешефтмахера, — Э-э-э… Да тут у нас — просматривается целая интрига!

— ???

— Галочка, как я понимаю, у вас лично — «вторая форма» допуска?

— Да…

— В запросе на получение копии вы написали что-то вроде — «Официальная статистика людоедства в первые месяцы блокады Ленинграда»?

— Примерно…

— Нормального человека, с такими претензиями, архивные работники сразу бы послали. Грубо и навсегда. Но, у вас была хорошая «крыша»… Поэтому, вас посылали вежливо, а вы настаивали?

— Точнее не скажешь…

— Таки чем вы теперь недовольны? Полноценные материалы по вашей теме — засекречены по «первой форме» и, скорее всего, числятся «на бессрочном хранении». Или — «закрыты до 2045 года».

— Так мне же прислали! Как полагается, с фельдъегерем…

— Прислали, как не прислать… — завхоз близоруко сощурился, разглядывая экран, — Возьми боже, что мне негоже… И ведь не сказать, что «пустышку». По форме — то, что запрашивали…

— А по содержанию? — завхоз явно что-то интересненькое надыбал, раз тянет интригу.

— А по содержанию… — оратор включил режим «старого мудрого еврея», — тут совсем не официальная статистика, как вы надеялись. С виду — обыкновенная «кляуза в партком», если кто-то из присутствующих помнит это понятие. Военный прокурор — вник в ситуацию, решил прикрыть задницу и теперь — «сигнализирует с издевочкой». Другой вариант — он очень хорошо сидит, не имея полномочий. Склоняюсь к последнему… «Простому служаке» такие писульки у нас не прощают, а мстят — беспощадно.

— ???

— Бумажка снабжена всеми подобающими реквизитами «совершенно секретного» документа и одновременно составлена с вопиющими нарушениями «Правил ведения секретной переписки». Количество экземпляров — три. При этом указанный адресат — только один. Так — не бывает! В смысле — бывает, и даже часто, но — административно карается по службе. Понятно, что одну копию — прокурор оставил у себя, а вот кому досталась третья? Никаких отметок, хотя в «шапке» должны быть указаны все адреса.

— Каюсь, не обратил внимания… — виновато прогудел каудильо.

— Теперь — читаем содержание. Что это такое? Где заголовок? Не отчет, не жалоба и не доклад. Какое-то письмо «на деревню дедушке»… Не обращайте внимания, что адресат указан и это секретарь Ленинградского горкома ВКП(б) товарищ Кузнецов… Для военного прокурора Ленинграда — он никто! Не начальник и не коллега. Совершенно посторонний (пускай и уважаемый) дяденька… Понятно, когда в партком строчит кляузу на гулящего мужа обиженная жена, требующая «вернуть семье отца». А что хочет от партии прокурор? Он и на своем месте — нехилый начальник, обладающий изрядной властью.

— Я и сказал — бумажка спецом ставлена криво или сознательно «замыливает ситуацию».

— С этим разберемся! Галочка, вы же умная девочка… — тут не поспорить, — Скажите своё мнение, что за фрукт был этот самый военный прокурор Ленинграда? — блин, какая интонация-то…

— Ну, если в двух словах — деятель, из разряда «от Ильича до Ильича — без инфаркта и паралича»… Панфиленко Антон Иванович родился в 1898 году. Уроженец деревни Слободка Мозырского района Полесской области Белоруссии. Из крестьян. Член ВКП(б) с 1917 года. Кадровый военный с 1918 года. Участник Гражданской войны, в том числе — боевых действий по ликвидации банд Махно, Петлюры и подавления «белополяков». Боролся с бандитизмом в Киевской ГубЧК 1921–1932 годов. После помощник военного прокурора 4 Кавказского корпуса имени Буденного Северо-Кавказского военного округа в 1932–1935 годах. А вообще — его по всему Союзу носило. Что до войны, что после. Окончил службу Военным прокурором гарнизона советских войск города Берлина (ГСВГ) в 1959 году (с 1954 года там сидел). В звании полковник юстиции. Уйдя на пенсию, убыл на постоянное место жительство в город Киев. Мечта, а не карьера, если кто понимает…

— Как видим, — завхоз приосанился, — товарисч умел составлять правильные «бумажки» и «держать нос по ветру». А ещё — вовремя прятать за ними афедрон. Что ещё известно про этого типа?

— Из блокадного Ленинграда — он тоже сумел смыться вовремя. Назначен на должность 27 декабря 1941 года, ушел оттуда «с повышением» до военного прокурора Закавказского фронта в 1943 году. Ни к какому «Ленинградскому делу» — никаким боком. Хотя, варился в самой гуще этой клоаки…

— Теперь видите, Вячеслав, — Лев Абрамович смерил взглядом монументальную фигуру Соколова, — как глубоко вы неправы? «Кривая бумажка», как же! Это очень правильная бумажка! Автору она жизнь и карьеру спасла. Самое главное — теперь грамотно её прочитать. Раз уж попалась в руки…

— По нормам юридического делопроизводства, — обиделся каудильо, — в сводных данных этой писульки должны быть указаны национальность и происхождение (место прежнего проживания) всех фигурантов «людоедских эксцессов». А там — только про 2 % ранее судимых. Типа, профилактику мы вели.

— Вам знакомо понятие «политкорректность»? Не в далекой Америке, а у нас?

— ???

— Объясняю на пальцах! Применительно к вашей специальности. Есть Рашка Федерашка, управляемая режимом воров. Ну, а в этой самой Рашке — прокуратура. Иногда там случаются эксцессы и бедствия, куда таких как вы — посылают «спасать людей и давить бардак», — Соколов задергал усом, — Поскольку катастрофы вызваны преступлениями и сопровождаются жертвами — рядом обычно трется чин из прокуратуры. Чего-то он там расследует… Почему, например, лопнула зимой «теплоцентраль», лежащая в земле без ремонта с мохнатых 70-х годов? Или — почему сгорели и задохнулись в дыму посетители в торгово-развлекательном центре, где сам-собой, неожиданно случился пожар? Приходилось сталкиваться?

— Бывало…

— Обратите внимание, что по результатам «прокурского расследования» — виноватыми в аварии теплоснабжения оказываются мороз (кто бы мог подумать, что зимой холодно?) или проклятые на веки «коммуняки» (записавшие в плановый срок капремонта жалкие 25 лет, не могли рассчитать на сто) и никогда — демократически избранное городское начальство (разворовавшее выделенные на ремонтные работы бюджетные средства). Как можно?! У нас же — правовое государство и депутаты — неподсудны! В случае пожара — виноваты не службы надзора (не глядя, подписавшие бумаги о приемке здания), не его жадные владельцы (облицевавшие внутренние стены особо горючими материалами, выделяющими смертельно ядовитый дым), не идиоты эксплуатационники (запершие все противопожарные выходы на ключ), а только и исключительно — прибывший по вызову пожарный расчет (замешкавшийся на несколько минут с тушением уже охваченной огнем многоэтажки, поскольку не имел на руках даже вменяемого плана здания). Так?

— Примерно…

— Причем, оно всегда и везде, — подключилась Ленка, — Проворовавшегося чиновника — нельзя вслух назвать вором. На это имеет право только суд… Типа — государственная монополия на правду. Черного, как печная сажа, африканца — запрещено обзывать «черным», а уж тем более «негром» (что по идее синонимы). Тут даже суд не поможет — такова воля государства. И плевать на реальность.

— А почему? А потому, что государство — неподсудно и вне какой-либо критики. Если в катастрофе виновато государство — это значит, что виновато не оно, а «прокуратура плохо искала». Факты — это то, что здесь и сейчас отвечает интересам государства. Реальность никого не интересует и не обсуждается… Выводы должны соответствовать идеологии. Точнее, быть «политкорректными». Если рассматреть обсуждаемый документ, с точки зрения «политкорректности» — все его странности выглядят абсолютно логично. Товарищ военный прокурор умело троллит власти блокадного Ленинграда: «А я — всё вижу и товарищ Сталин про ваши проделки — тоже знает, бе-бе-бе!» — завхоз с чувством прокашлялся…

— Какой смысл?

— Галочка! — робкие попытки прервать поток мысли Лев Абрамович пресек в зародыше, — Насколько точно, с вашей точки зрения, я реконструировал личные мотивы обсуждаемого фигуранта?

— Как бы это выразиться? — на самом деле — какая-то черная магия, но признаваться в таких вещах — недостойно, — Вы знакомы с таким отечественным понятием, как «вечный полковник»?

Народ дружно кивнул… Половина — посмотрела на меня с нескрываемым сочувствием… Бедный мой Володя. Он так героически скрывал оскорбленное самолюбие, так отчаянно пытался «сломать судьбу об колено». И, как сейчас выяснилось, никого не обманул… Даже меня. Спокойно, без эмоций!

— В обществе «с недостаточным прибавочным продуктом» иерархическая пирамида должна быть «плоской». У нищего государства нет средств на «звания» и «привилегии» для всех желающих. Это объективный ограничитель карьерных амбиций. Работы — полно, а плюшек — хватает только избранным. В результате — появляется такой феномен, как институт «вечных полковников». Людей, много десятилетий занимающих генеральские должности и выполняющих генеральские обязанности, но — без всякой надежды когда-нибудь подняться в чине. До самой отставки! Панфиленко — типичный «чернорабочий режима». Всю жизнь его совали на «прорывные участки» или же спешно «затыкали кадровые дыры». Четверть века — он тащил генеральские обязанности (!), так и оставшись полковником. Самородок и трудяга. Даже высшее юридическое образование кадр ухитрился получить под занавес карьеры, в 1947 году, закончив заочные юридические курсы. Подобно атланту — подпирал головой «стеклянный потолок», но так его и не пробил.

— Отчего, периодически, позволял себе немного поразвлечься или «выпустить пар»… — удовлетворенно констатировал завхоз, — Благодарю за консультацию.

— Мне объясняли иначе, — посерьезнела филологиня, — Государственная машина решает свои проблемы руководствуясь «нечеловеческой логикой». Тем не менее, эту «логику» можно понять. По карьерной лестнице хорошо продвигаются исключительно «свои». То есть, лица безоговорочно преданные государству, вовсе не питающие иллюзий о его «честности» или «благодарности». Генеральского звания в «вертикали власти» — честным трудом заработать невозможно! Его можно только «выслужить», танцуя на задних лапках перед начальством. Хотя «война — это работа». Кто самый элементарный «принцип» не понимает и надеется на иное — значительной карьеры никогда не сделает. Генералами — жалуют холуев, за личную преданность и готовность безоговорочно подчиняться. Тот кто живет ради идеи, имеет какие-то «моральные нормы», верит в справедливое отношение власти — лопух… На нем до самой смерти возят воду (чаще заставляя выгребать чужое дерьмо) и ставят отметку в личном деле — «идейный». Читай, «неблагонадежный». Даже при Сталине, во время тотальной войны, при работающих «социальных лифтах» (!) мужику хода не дали. А в мирное время — «социальные лифты» стали намертво. Появились «вечные майоры», «пятнадцатилетние капитаны» и «страшные лейтенанты»… Весь смысл — не допускать людей способных решать проблемы, до постов, позволяющих это делать, — она покосилась на Соколова, — Кого я тут просвещаю… Извините.

— Ближе к делу.

— Яволь, экселенц! — плотоядно ухмыльнулся Лев Абрамович, — Весь документ сочится политкорректностью. Никакого голода — в Ленинграде нет. Там же социализм! Есть «особая обстановка, созданная войной». Нет промышляющей «заготовкой человечины» украинской мафии. Потому, что «святой пролетарский интернационализм». Про отдельно взятых русских, грешаших людоедством — упоминать ещё можно. А про хохлов, почти в открытую, тысячами режущих ленинградцев «на мясо» — ни боже мой. Хоть прямо (по графе «национальность»), хоть косвенно (по прежнему месту жительства). Про женские банды (смотрим статистику) — писать нельзя тоже. Потому, что в СССР — «половое равноправие». Про детей, массово используемых, как «приманка» или, как «провокаторы» при заманивании будущих жертв людоедов в «помещения для забоя» — тем более. «Детской преступности», как известно, в Советском Союзе нету. Что в сухом остатке? Много месяцев подряд военные патрули ежедневно, десятками, хватают на улицах Ленинграда людоедов и ещё большее их число (скорее всего) — стреляют на месте… За сопротивление аресту или «при попытке к бегству». Скрывать такие факты от руководства страны — смерти подобно. А публично их оглашать — верная смерть. При этом что-то делать — один черт надо. Панфиленко три года шел по лезвию бритвы…

— ???

— Галочка, у вас есть аналогичные бумажки, но составленные руководством НКВД? — я ничего не понимаю в жизни… он же первый раз на эту тему рассуждает… и сразу просек второе дно.

— Очень мало…

— Главное, за тот же период времени. Нам они нужны только «для сравнить». Точнее — показать принципиальные различия между «бумажками от души» и «докладными записками по команде». Государство, всегда — «машина вранья». При этом — именно «машина». Порядок информационного обмена — формализован и освящен традициями. Обратите внимание, что гриф «совершенно секретно» — совершенно не достаточен (!) для письменного упоминания того факта, что в блокадном Ленинграде случился голод.

Глава 65

Планшет с воткнутой в него «флешкой» снова у меня в руках. Делать нечего. Смотрите!

— Галина, — забеспокоился каудильо, — О чем спорим?

— Мы не спорим. Мы, подобно древним алхимикам, пытаемся «добыть золото из дерьма». Точнее, «делаем правду из лжи». Потому, что больше мастерить её не из чего. В официальном доступе — лишь куцые данные, где вопросов больше чем ответов. А те что есть — противоречат законам природы. Понимаете, какая вещь? Во-первых, неизвестно сколько народа набилось в Ленинград накануне Блокады. По косвенным данным, от «более 4,5 миллионов» (оценка немецкой разведки, считающаяся «международно признанной») до 6 миллионов человек (результаты работы энтузиастов в приоткрывшихся архивах 90-х). Во-вторых, если брать аналогичные прецеденты меньшего масштаба (Харьков, образца осени 1941 года, например) — истина будет стремиться в верхнему пределу. В довоенном Харькове (промышленный гигант, в «особом списке» снабжения) по официальным данным проживало около 900 тысяч человек. Но, накануне его оккупации там неведомым образом оказалось 2 миллиона. То есть, население фактически удвоилось! Людям очень хотелось, пользуясь военной неразберихой — заполучить прописку (пускай «временную», «в порядке исключения» или на правах «беженцев») в козырном месте. Война — когда-то закончится, зато прописка — останется. В-третьих, не надо забывать, что в Блокаду выжили «привилегированные группы» ленинградцев, имевшие или усиленный паек, или государственные должности, или — тупо большие личные сбережения. С первыми всё понятно. Только их от силы 700–800 тысяч вместе с членами семей! Товарищ Жданов предельный лимит населения, которое государство способно прокормить — озвучил лично. А чем, спрашивается, в самую первую блокадную зиму спасся от «алиментарной дистрофии» ещё миллион с гаком бездельного «мирняка»? «Откосивших от эвакуации» и «понаехавших»? Не хочу возводить на этих людей напраслину… «Образцовые советские граждане» — не сразу распробовали человечину и довольно долго воротили от неё нос. Но, мясо — они где-то брали. Отчего, на текущий момент, корректно говорить о не менее чем миллионе съеденных «блокадников». Биохимия — это точная наука и чудес не признает…

— ???

— Тут — разновидность школьной задачки «о бассейне с тремя трубами». Известно, что нормы выдачи продуктов «иждивенцам» — многократно ниже физиологической нормы выживания. Известно, что официальным источником пропитания для подавляющего большинства населения являлась пайка хлеба. Заведомо недостаточная для поддержания жизни «по калорийности» и практически не содержащая белков. В отличие от нехватки калорий, нехватку белков «перележать» (экономя энергию) или как-то вытерпеть невозможно. «Алиментарная дистрофия» штука беспощадная. Известно, что после первой блокадной зимы — в эвакуацию удалось выпихнуть не то миллион, не то полтора миллиона «лишних ленинградцев». Живыми!

— Начинаю догадываться… — приуныл главный начальник.

— Догадываться уже поздно. Всё элементарно поддается вычислениям, в пределах курса арифметики. Мы не знаем первоначальной численности «блокадников»… Точнее — «сколько воды исходно было в бассейне». Зато мы знаем, что лимит населения, который государство было способно снабжать минимально необходимым для физического выживания пайком даже летом 1942 года — не превышал 700–800 тысяч, а в самый тяжелый период Блокады — колебался в пределах 350–500 тысяч человек… Это армия, спецслужбы, партийно-хозяйственный аппарат и «особо приближенные» к нему. Все остальные — выжили вопреки законам природы и здравому смыслу. Точнее, потребляя «неучтенные резервы продовольствия». Замечу — «биологически полноценного» (!) по содержанию животного белка. А это, там и тогда, только человечина. Без малейших вариантов…

— Всё настолько жестко? — поморщился завхоз.

— Жестче некуда! Физиологический порог выживания человека — 70-100 граммов белка в сутки. В мясе содержится около 30 % белка, а следовательно — его требуется не менее 250–300 граммов на одно рыло в день. «Хлебная пайка» в блокадном Ленинграде — белка почти не содержала, так что её из расчетов можно смело исключить. Никаких «эрзац-заменителей» белковой пищи, наподобие «гороховой колбасы», в блокадном Ленинграде не выдавали. Для неё просто не было сырья. Все выжившие спаслись пресловутой «лошатиной», источником которой служили совершенно не лошади. Таковы печальные факты…

— Договаривайте! — хрипло выдохнул каудильо.

— Промежуток от начала Гладомора до массовой эвакуации по Ладоге 100–120 дней. За этот срок, каждый (!), из 1,3–1,5 миллионов эвакуированных «иждивенцев» — употребил не менее 30–40 килограммов мяса неизвестного науке происхождения. Факт прозрачно намекает лишь о минимальном (!) количестве съеденных, причем — только «высланными» (которым в городе точно нечего было делать)… Чем питались первой блокадной зимой остальные ленинградцы — официальная история скромно умалчивает.

— Другими словами… — хищно оскалился Ахинеев, — всякий выживший «иждивенец» (без разницы, «эвакуированный» или «оседлый»), за первые четыре месяца жесткой голодовки гарантированно слопал, как минимум, половину человека «в мясном эквиваленте»…

— С поправкой на его истощение. Учитывая, что дистрофики жрали дистрофиков — можно уверенно заявить, что каждый выживший «блокадник» (!), материально обеспеченный, но не числящийся в «льготных списках довольствия» (позволявших потреблять деликатесы) за первую зиму — схарчил, как минимум ещё одного «блокадника». Скорее всего — совсем малоимущего и беззащитного. В самом лучшем случае — его размороженный труп. Увы…

— А не великовата ли порция? Многим не стрескать 300 граммов мяса за день (на одно рыло), даже сейчас. Там ведь не только мужики, но и женщины были, да ещё — дети с подростками?

— Когда никакой другой еды вообще нет, 300 граммов «лошатины» человеку на один зуб.

— Гм… — озадачился каудильо, — Получается, что эвакуация 1942 года — выбросила в Советский Союз сотни тысяч внешне обычных людей, но уже поголовно приученных питаться человечиной?

— Не надо нагнетать! — мысль жуткая, м-да, — Подавляющее большинство ленинградцев, спасавшихся от смерти пресловутой «лошатиной» с «мерзлятиной», приобретали товар за деньги «с рук» или «по знакомству»… К самой криминальной части процедуры (заманиванию «добычи», её убийству и расчленению трупов) — они никакого отношения не имели. Ну, разве что, лишних вопросов продавцам не задавали, да и вообще — «не хотели ничего знать». Принципиально! Отказывались думать на эту тему. Человеческая психика гибкая. Для себя, любимого — оправдание найдет всегда…

— Согласен… Однако, «девиантные изменения личности» — никуда не денутся? Про то, как шустро вчерашние «блокадники» кинулись летом 1942 года наниматься на службу к немцам — тут уже вспоминали. Причем, нацисты, после собеседования (как иначе?) — «носителей культуры» охотно брали! С ними же они потом удрали в Европу… Если обмыслить — мороз по коже. «Братья по морали», блин…

— Правильно понимаете. Сохранились воспоминания членов военных трибуналов, которые во времена Блокады рассматривали дела уличенных людоедов. За участие и соучастие в забое людей «на мясо» — расстреливали. За хищение с кладбищ и переработку «на мясо» трупов умерших — обычно давали десять лет. Однако, несметное множество «конечных потребителей» криминального товара — к уголовной ответственности не привлекали вовсе. К моральной ответственности — тем более. По множеству причин. Во-первых, это противоречило «официальной линии партии». Не могли дознаватели писать в протоколах, что за время войны миллионы советских людей приучились жрать человечину! Во-вторых, даже припертые к стенке фактами — ленинградцы упорно отказывались признавать свою причастность к людоедству. И, в принципе — их можно понять. Представьте себе этакое признание в анкете. Или пунктик в личном деле. В-третьих, властям приходилось думать о будущем. Стало ясно, что поголовно уморить «иждивенцев» не получилось, отчего неизбежна их эвакуация… И огласка. Любое официальное упоминание о повальном людоедстве в осажденном Ленинграде — грозило пропагандистской катастрофой. Но, если эвакуированные согласятся молчать (вступив с государством в негласный сговор), то вопрос теряет остроту. В итоге — вышло так, как оно вышло. Странно было бы ожидать иного. Ведь кто, рассуждая логически, виноват в случившемся? Государство, десятки лет забивавшее головы граждан «выученной беспомощностью» в форме идеи, что «культурные люди» — не добывают себе еду самостоятельно, а только покупают её за деньги.

— Не увиливайте! Сами-то вынужденные людоеды — всё понимали… — без комментариев.

— Вопрос страшный, — вклинился в разговор Ахинеев, — Я многих «питерских» пытался раскрутить «на поговорить за это дело». Тема блокадного людоедства, в Ленинграде, была совершенно запретной до 1980-х годов. И ещё! Галина совершенно права. Представьте эмоциональный шок жителей остальной страны, если бы весной-летом 1942 года тарелки репродукторов их откровенно предупредили — «Граждане, к вам на постой скоро прибудут из блокадного Ленинграда сотни тысяч людоедов! Так и не осквернивших себя добыванием съедобных болотных корешков, но зато — невообразимо кюлютурных и, все как один — обладающих богатым внутренним миром…» Целуйте, мы с поезда, ага… Одно дело — по углам пересказывать чужие страшные слухи и совсем другое — точно знать, что они правда.

— Молодые люди! — поднял голову от «планшета» Лев Абрамович, — Прекратите попусту сотрясать воздух. Случившееся — закономерный апофеоз политики государственной власти в осажденном городе. Государство всегда право! Для него людоедство — только инструмент! Возможность многократно (!) снизить «официально учитенные» безвозвратные потери «мирняка» (съеденные — не умирали, а как-бы растворялись в воздухе, не оставляя следов в документах). Возможность пополнить звонкой монетой фонды спецслужб (крышевавших «продуктовый бизнес»). Никто ничего не скрывал. Вот, сами полюбуйтесь!