Деньги не пахнут 6

Глава 3

На саммите предстояло решить две важные задачи: столкнуться с Акманом и привлечь новые инвестиции. Первое уже почти удалось, оставалось второе – собрать нужный капитал.

Но всё оказалось не так просто.

– Ещё 1,3 миллиарда долларов? – переспросил Киссинджер, нахмурив брови, будто не поверил услышанному.

Десять миллиардов уже лежали на счетах, и всё же этого было мало – мысль, казавшаяся ему абсурдной.

– Да, – прозвучало спокойно. – Следующий проект требует начального капитала в 1,7 миллиарда.

Речь шла о фармацевтической корпорации "Аллерган", где Акман собирался провернуть операцию по типу "Троянского коня". Чтобы противостоять ему, нужно было занять крупную долю – более пяти процентов акций. Только так можно было стать значимым игроком.

Акции "Аллергана" сейчас стоили по 116 долларов за штуку. Пять процентов от общей массы требовали вложения в 1,7 миллиарда – сумма, от которой кружилась голова даже у привыкших к крупным цифрам.

Киссинджер всё ещё не мог понять:

– Но если активы фонда составляют десять миллиардов, разве нельзя выделить из них нужную сумму?

– Увы, не так просто. Ограничение по позиции – пятнадцать процентов.

Это правило создано как предохранитель для инвесторов: чтобы никто не ставил всё на одну карту, как бывало раньше у безрассудных управляющих. Для этого фонда изначально просили разрешить двадцать процентов, но инвесторы, помня репутацию организатора, настояли на десяти. После долгих споров остановились на компромиссе – пятнадцать.

Значит, чтобы вложить 1,7 миллиарда в одну компанию, общий объём капитала должен составлять 11,3 миллиарда. А пока не хватало именно 1,3 миллиарда.

– Понимаю… 1,3 миллиарда, – тихо повторил Киссинджер, проводя пальцем по подбородку.

Сумма, звучала как нечто нереальное. Но дело было не в том, чтобы он сам достал эти деньги. Киссинджер оставался политиком, мастером переговоров, человеком влияния – но не финансистом.

Речь шла о другом. Нужен был не капитал, а мост – контакт с теми, кто управляет по-настоящему большими деньгами.

– Такую сумму способны вложить только институциональные инвесторы, – прозвучало в заключение.

На это Киссинджер неожиданно развёл руками:

– К сожалению, среди институциональных инвесторов никого не знаю.

Секунда тишины. Море за окнами шумело равномерно, будто стараясь заполнить неловкую паузу. Ещё минуту назад Киссинджер казался человеком, способным открыть любую дверь, но теперь его голос потускнел, стал осторожным, даже отстранённым.

Вряд ли у бывшего госсекретаря действительно не было нужных связей – скорее, он не хотел их задействовать. Хотя, если подумать, дипломат не обязан разбираться в финансовых кругах. Но ведь понимал же, о чём шла речь.

– Возможно, есть знакомые в суверенных фондах? – прозвучало предположение.

Суверенные фонды – государственные инвестиционные механизмы, управляемые странами. А кто, как не Киссинджер, с его десятилетиями дипломатического опыта, мог бы проложить туда дорожку?

Он на мгновение задумался, постучал пальцами по подлокотнику и нехотя ответил:

– Прямых контактов нет. Придётся запрашивать через послов…

Голос его стал тише, будто каждое слово приходилось выдавливать.

Даже после ухода с официальных постов Киссинджер, конечно, сохранял связи с дипломатами разных стран. Но теперь казалось, что он взвешивает – стоит ли игра свеч.

А в воздухе между ними повис запах дорогого табака, морской соли и тонкий, почти незаметный аромат сомнений.

Послы, о которых шла речь, неизбежно знали представителей суверенных фондов, тех самых, что постоянно бывали или работали в Нью-Йорке. Казалось, до цели оставался всего один шаг – нужно лишь попросить, сделать маленькое усилие, и нужные двери распахнутся.

Но в голосе Киссинджера слышалась заминка, будто каждое слово приходилось выталкивать сквозь сомнение.

– Могу попытаться запросить представление… но не раньше, чем через год. Сейчас – слишком рано. Нет подтверждённых результатов, а суверенные фонды требуют железных доказательств.

Его слова звучали спокойно, но за этой сдержанностью чувствовалась усталость.

С фондами, управляемыми частным капиталом, всё проще: богатые семьи и частные инвесторы действуют по наитию, полагаясь на личные связи, советы друзей, иногда даже на интуицию. Там царит правило "это мои деньги, решаю сам".

Но когда речь идёт о государственных фондах – всё иначе. Это не личные средства, а ресурсы целых стран, и каждая цифра должна быть подтверждена отчётами и опытом. Без года успешной статистики туда дорога закрыта.

– Есть год данных из "Голдман", – прозвучало тихо, будто между прочим.

Киссинджер покачал головой.

– Такое не примут за официальную операционную отчётность.

Ответ был ожидаем, но всё же неприятен. Ведь старый фонд, хоть и приносил прибыль, не имел нужной инфраструктуры, требуемой для крупной институциональной проверки. В его данных отражались лишь результаты торгов, без надлежащей структуры, без процедурной прозрачности.

И всё же, если бы Киссинджер захотел, стоило бы только ему позвонить – и вопрос решился бы. С его словом могли бы закрыть глаза на формальности.

Но теперь тон его стал осторожным, почти защитным:

– Сейчас не лучшее время просить подобные услуги. Ситуация хрупкая… слишком много внимания.

Пауза. Голос стих, осталась лишь негромкая музыка ветра и мягкое потрескивание углей в пепельнице.

Да, время и правда было неудачным. История с "Теранос" всё ещё стояла перед глазами общественности. Когда вскрылась правда о масштабном мошенничестве, имя Киссинджера оказалось замешано, пусть и косвенно. Репутация пострадала, а теперь любое вмешательство с его стороны могло вызвать подозрения.

Если бы он, бывший дипломат, попросил у иностранного посла связать новый хедж-фонд с суверенным фондом, а тот вложил деньги, опираясь на неполные данные… скандал был бы неизбежен. Обвинения в лоббизме, давлении, покровительстве – всё это вновь ударило бы по нему.

– Лучше подождать, пока всё уляжется, – сказал он, слегка прищурившись, и в голосе прозвучала нота сожаления.

Но за этим сожалением скользнул иной оттенок – едва уловимая настороженность. Не недоверие, нет. Скорее, внутренний страх, тихое "а вдруг".

Эта тень сомнения словно выросла из старых шрамов. После скандала с его внучкой Холмс, где обман и тщеславие смешались в один горький коктейль, Киссинджер стал осторожен, почти болезненно чуток к подобным ситуациям. Теперь рядом с ним сидел человек, напомнивший ту историю, – молодой, решительный, стремящийся к вершинам, тоже связанный с большими деньгами и рисками.

Память о прошлом, будто ожившая рана, поднимала тревогу.

Он видел перед собой не мошенника, но где-то в глубине души не мог отделаться от ассоциации.

Значит, прежде всего нужно было развеять эти сомнения – не словами, а делом. Показать разницу между теми, кто строил замки из воздуха, и тем, кто действительно возводит их из камня.

На лице появилось спокойное, почти покорное выражение – то самое, которое располагает к доверию и снимает напряжение.

– Разумеется, не стоит себя утруждать, – прозвучало мягко, с лёгкой улыбкой. – Упоминание об этом было лишь от отчаяния, не просьба о помощи.

Первое отличие: никакого давления. Если Киссинджер не желает – значит, вопрос закрыт.

В воздухе повисла короткая пауза. Затем последовал едва слышный выдох, и голова чуть склонилась, будто в знак сожаления.

– Жаль только, – прозвучало тихо, почти задумчиво, – ведь этот проект способен принести не меньше сорока процентов прибыли всего за полгода.

– Сорок процентов? – переспросил Киссинджер, приподнимая брови.

Второе отличие: обещание быстрой выгоды, ощутимой и реальной, а не расплывчатой перспективы в будущем.

Слова произвели нужный эффект – в глазах Киссинджера вспыхнул живой интерес. Сорок процентов за шесть месяцев – даже для опытного финансиста звучало как редчайшая удача.

– Минимум сорок, – последовало подтверждение. – Но тут главное – не упустить момент. Возможность уходит быстро, и если не собрать нужную сумму сейчас, она исчезнет бесследно. Вот и возник вопрос: не знаете ли кого-нибудь в суверенных фондах? Хотя, – голос стал твёрже, – вовсе не стоило бы вам просить кого-то от моего имени. Это было не намерением, а лишь рассуждением вслух.

Киссинджер прищурился:

– Есть и другая причина?

– Да. Те, кого представите вы, должны получить особое преимущество. Именно для этого хотелось раскрыть им одну функцию алгоритма, о которой другим инвесторам не рассказывалось.

После громкого дела "Теранос" имя Платонова уже звучало громко – его аналитическая система с точностью в восемьдесят процентов принесла славу и доверие. Но суть алгоритма оставалась тайной: публике были известны лишь внешние принципы, тогда как ядро, сердце программы, было надёжно скрыто.

Если же тем, кого приведёт Киссинджер, пообещать доступ к закрытой части системы, это перестанет быть просьбой – станет привилегией. Не он будет кланяться, а к нему придут за откровением.

Третье отличие: умение действовать так, чтобы сохранить достоинство старого дипломата.

Услышав это, Киссинджер расплылся в широкой улыбке, откинулся на спинку кресла и тихо рассмеялся:

– Ха-ха, удивительное умение учитывать даже то, что другие сочли бы незначительным.

– Не стоило бы ставить вас в неловкое положение, – прозвучало с лёгким поклоном. – Хотелось лишь хоть чем-то загладить ущерб, нанесённый той старой историей, пусть и в пределах своих скромных возможностей.

Тонкая благодарная складка появилась на лице Киссинджера, но вскоре в глазах его вспыхнуло любопытство:

– А что же это за "непубличная функция"?

Он слегка подался вперёд, и в мягком свете лампы блеснули очки.

В ответ последовал едва заметный жест: взгляд по сторонам, короткий наклон корпуса – и почти неслышный шёпот у самого уха.

Слова прозвучали тихо, но отчётливо.

Киссинджер замер, затем медленно поднял взгляд:

– Это… действительно возможно?

В голосе звучала не просто удивлённость – восхищение, смешанное с лёгким трепетом. Именно то, что и требовалось. Если подобная реакция вызвала искреннее изумление у Киссинджера, то можно было быть уверенным: когда он перескажет услышанное послам, а те – представителям суверенных фондов, их отклик будет тем же.

– Да, невероятно, но возможно, – прозвучал ответ, полный уверенности.

Так называемый "секрет" был не более чем тщательно приготовленной приманкой – блестящей наживкой, предназначенной для того, чтобы через Киссинджера попасть в нужные руки. И наживка уже легла в воду.

Теперь оставалось лишь ждать.

Может быть, удача улыбнётся прямо на этом саммите. Всё-таки здесь собрались ключевые фигуры – представители крупнейших фондов, министры, инвесторы. Если информация распространится быстро, встреча с нужными людьми может состояться уже в эти дни.

Хотя, возможно, надеяться на такое развитие событий слишком смело. Наживка, брошенная прошлой ночью, вряд ли успеет сработать мгновенно.

Но ветер с океана шептал иное – всё может произойти куда раньше, чем кажется.

И десять секунд назад всё казалось прежним – спокойным, выверенным, предсказуемым. Но тишину разрушил телефонный звонок. Голос на другом конце, с мягким иностранным акцентом, прозвучал почти почтительно:

– Это господин Платонов? Меня зовут Амар, фонд KIF. Надеюсь, не слишком рано беспокою.

Саудовский KIF – суверенный фонд с капиталом под семьсот миллиардов долларов, гигант, чьё имя в финансовом мире произносили вполголоса, будто из уважения. И вот теперь они искали встречи.

Не успела трубка опуститься на стол, как загудел новый вызов:

– Говорит представитель Инвестиционного управления Абу-Даби. Участвуете ли вы в саммите?

За короткое утро, пока на столе ещё теплился кофе и пахло тостами, телефон обжигал ладонь десятком звонков. Один за другим – представители крупнейших мировых фондов, все с одинаковым вопросом: можно ли встретиться.

"Вот ведь Киссинджер… чудеса творит", – мелькнуло с лёгким восхищением.

После истории с "Тераносом" его репутация, казалось, пошла трещинами, но сеть его связей всё ещё держала мощь океанского течения.

Однако расслабляться было рано. Эти звонки означали лишь одно – приманка сработала. Интерес появился, но до инвестиций ещё далеко. Люди хотели услышать тот самый "секрет", шёпотом упомянутый накануне.

Главное сделано – рыба на запах пошла. Оставалось только подтянуть снасти и выждать нужный момент.

Но сперва следовало распутать пару узлов. Телефон набрал номер брокера из Goldman.

– Отмени все сегодняшние встречи. Срочно. Появилось нечто куда важнее.

Голос Ассо на другом конце взвился:

– Что? Это невозможно! Подождите! Я сейчас!

Через несколько минут он влетел в номер – взъерошенный, почти запыхавшийся, и не один: за ним следом – Добби, с мрачным лицом и тревогой в глазах.

– Это катастрофа! – Ассо едва не хватался за голову. – Эти встречи выбивал мистер Пирс лично, неделями уговаривал! А теперь – отмена в день переговоров?! Это же неслыханное хамство!

Он размахивал руками, будто пытался отогнать беду. Можно было понять – для брокера такие отмены сродни провалу сватовства в последний момент: невеста уже на месте, а жених просто не пришёл.

– Передай им извинения. Не отмена – перенос. Завтра, – спокойно прозвучал ответ.

– Они не согласятся!" – Ассо почти вскрикнул. – Институциональные инвесторы – народ гордый, осторожный! После такого даже на разговор не пойдут!

Он был прав… если бы всё было по-старому.

– Согласятся. Более того, будут добиваться новой встречи сами. Завтра объясню всё лично.

Пока говорил, руки нащупали пиджак, брошенный на спинку дивана. Ткань холодила пальцы, пахла гостиничным крахмалом и лёгкими духами.

Ассо побледнел ещё сильнее.

– Вы куда… собираетесь выйти?

– Да. Есть важные дела. Вместе идём…

– На саммит?!

В ответ – лишь взгляд, в котором ясно читалось: "А куда же ещё?"

Брокер отшатнулся, будто увидел безумца.

– Вы хотите отменить встречи… и появиться там?! После такого вас растерзают!

Добби, стоявший у двери, шагнул вперёд, преграждая путь. Глаза его метали искры.

– Вы же обещали больше не поджигать костры!

Обещание, данное накануне, всё ещё звенело в памяти. И нарушать его не входило в планы.

– Не волнуйся. Это не огонь.

– Не огонь? – Добби прищурился подозрительно.

– Скорее… лёгкое тепло.

Серые лица обоих стали ещё бледнее. Чтобы развеять тревогу, прозвучала тихая, почти добродушная усмешка:

– Правда, всё под контролем. Никаких пожаров.

В воздухе витал аромат свежесваренного кофе, на подоконнике трепетала занавеска, и где-то вдалеке доносился гул саммита – словно зов, обещавший бурю под безобидным словом "инвестиции".

Помощник из брокерского отдела "Голдмана" вцепился в рукав Сергея Платонова, стараясь не дать тому выйти за дверь. Голос дрожал от отчаяния, а пальцы оставляли на ткани вмятины – словно от этого зависела жизнь.

– Нельзя уходить сейчас! Хотя бы подождите, пока расписание не утвердят окончательно!

Получив мимолётное согласие, он выдохнул, бросил тревожный взгляд на Добби – мол, не дай ему и шага ступить наружу, – и почти бегом скрылся за соседней дверью.

***

Клиент настоял, а значит, весь список встреч на сегодня пришлось отменять. Пальцы судорожно скользили по экрану телефона, пот леденил ладони.

"Ну за что же такое наказание…" – мелькнула в голове безнадёжная мысль. Перед вылетом он мечтал лишь об одном: чтобы эта командировка прошла тихо, без взрывов и провалов. На подобных саммитах обычно ничего неожиданного не случается. Но когда в деле участвует Платонов – покой можно сразу вычёркивать.

Вчерашний вечер тому доказательство.

Пока Сергей разгуливал на приёме для особо важных персон, помощник бродил по коридорам и барным залам, надеясь обзавестись полезными знакомствами. Воздух там был густ от сигарного дыма, дорогого виски и полированных фраз, но даже сквозь шум посуды и гул музыки имя Платонова всплывало снова и снова.

– Слышал, он засветился на приветственной вечеринке?

– Вроде как весь разговор у камина у Киссинджера был устроен под него…

Это ещё были безобидные сплетни.

– Говорят, чуть не сцепился с Акманом.

– А с Белой Акулой о чём они шептались? Неужели помирились?

В тот миг холодок пробежал по спине. Фонд, который даже не успел официально открыться, уже гремел рядом с двумя акулами Уолл-стрит. Такого не бывало никогда.

А утром – новый удар.

Телефон взвыл на столе, и голос на другом конце провода произнёс нечто абсурдное: отменить все встречи. Без объяснений. Без вариантов.

"Он сошёл с ума!" – хотелось выкрикнуть. Ведь ради этих переговоров из кожи вон лезли – Пирс помогал, убеждал, вымаливал время у инвесторов. Никто из уважающих себя фондов не стал бы слушать новичка, если бы не такие усилия. И теперь всё перечёркнуто.

Но спорить с Платоновым бесполезно. Законы логики рядом с ним рушились, словно карточный домик. Клиент сказал – значит, так и будет.

Двадцать мучительных минут ушло на звонки и извинения.

– Понимаем. Перенесём позже.

– Никогда не думал, что "Голдман" способен на такое неуважение.

В каждом ответе чувствовался лёд. Некоторые собеседники даже не скрывали раздражения.

Когда последняя линия оборвалась, помощник, будто выжатый, выдохнул и вышел в гостиную.

Сергей уже стоял у окна, нетерпеливо поглядывая на часы – дорогой механизм сиял в солнечном луче, словно жидкое серебро. Ни к чему лишние слова: по самому виду этой вещицы можно было судить о владельце. А пиджак… ткань струилась под светом, мягко переливалась; крой строгий, безупречный. Настоящий "Бриони".

Такую роскошь редко увидишь даже на людях, всю жизнь проведших среди финансовых титанов.

– Можем ехать? Время поджимает, – произнёс Сергей, легко бросив взгляд на собеседника.

– Постойте! Хоть объясните наконец, куда и зачем?! – выдохнул тот.

– Всё расскажу по дороге, – ответ прозвучал спокойно, но с такой уверенностью, что все дальнейшие вопросы осели в горле.

За окном уже гудел город. Где-то вдали выла сирена, пахло влажным асфальтом и утренним кофе. Что бы там ни задумал Сергей Платонов, ощущалось одно – день обещал быть бурным.

Сергей Платонов вышел из зала, хлопнув дверью так, что стекла в рамах дрогнули. Воздух ещё хранил напряжение, будто от грозового разряда. Ассистент, растерянный, бросился следом, торопливо подбирая ноутбук и папку с документами. Добби, чуть морщась от неловкости, пошёл за ним.

На улице шумело солнце – жаркое, беспокойное. Воздух вибрировал, как раскалённый металл. Ассистент пытался подхватить хоть крупицу смысла в этой стремительной походке Сергея, но тот шагал так быстро, будто пытался обогнать собственные мысли.

"Чёрт, идёт, как ураган…" – мелькнуло у него.

Пришлось почти бежать. Галстук сбился, рубашка прилипла к спине, дыхание сбилось. И всё же, спустя мучительные минуты, они добрались до цели – к секции представления капитала на саммите.

Саммит делился на два мира – зону сессий и зону капиталовложений. Вчера Сергей бывал в первой – там царила тишина, сдержанная академическая строгость. Просторные лекционные залы, где учёные и инвесторы обменивались идеями в атмосфере, напоминавшей университет.

А вот здесь…

– Наш коэффициент Шарпа входит в десятку лучших по отрасли!

– Доходность за квартал выросла на двадцать процентов!

– Вы тоже придерживаетесь структуры 2–20?

Голоса сливались в гул, похожий на жужжание улья. В воздухе стоял запах кофе, духов, дорогих костюмов, пота и напряжения. Здесь торговали не товарами, а мечтами – деньгами, перспективами, будущим.

Двадцать пять стеклянных комнат служили отдельными "кабинами", где хедж-фонды вели ожесточённые переговоры. Между ними сновали люди – одни искали, куда вложить миллионы, другие старались доказать, что именно их фонд достоин этих денег.

Ассистент, лавируя между потоками костюмов и визиток, ощущал, как сердце подскакивает к горлу.

"Лишь бы не столкнуться с теми, чьи встречи отменили…" – молился он про себя.

Он надеялся, что шестеро недовольных клиентов ушли слушать лекции, а не слоняются где-то поблизости. Они шли, стараясь не привлекать внимания, но всё напрасно.

– Касатка? – послышалось сбоку. – Сегодня у вас презентация?

Сергей, высокий, статный, с лицом, которое невозможно забыть, выделялся даже в толпе. Поворот головы – и люди уже узнают. Несколько человек сразу шагнули к нему.

Ассистент судорожно сглотнул. Хотелось просто дотянуть до зала, где их ждала переговорная, но Платонов замедлил шаг, обернулся и, как всегда, улыбнулся – вежливо, уверенно, по-деловому. Начал обмениваться фразами, пожимать руки, словно не замечая, что время уходит сквозь пальцы.

"Сейчас не до светской болтовни…" – отчаянно подумал ассистент, но вмешаться не решился.

Он внимательно всматривался в лица. Ткань костюмов, блеск часов, тон галстуков – всё говорило о статусе. Те, кто сиял в строгих костюмах Hermès, были представителями семейных офисов. Их улыбки, мягкие и уверенные, подтверждали догадку.

– Рад, что встретились, – говорил один из них, смеясь. – Как раз хотел спросить о ваших цифрах.

Тёплые слова, дружеский тон. И всё же в толпе мелькнул кто-то другой. Чёрный костюм без излишеств. Сжатые губы. Холодный взгляд.

Всё внутри сжалось.

Институциональный инвестор. И не просто один из многих…

"Чёрт…" – только и успел подумать ассистент.

В зале, пропитанном запахом кофе и дорогих духов, воздух будто задрожал, когда к Сергею Платонову направился мужчина в строгом чёрном костюме. Его шаги звучали сухо, уверенно, точно удары метронома. Взгляд – острый, холодный, как лезвие бритвы. Это был представитель пенсионного фонда служащих города Сан-Диего – тот самый, с которым у Сергея была назначена встреча на десять утра.

– Вот и встретились, – произнёс он негромко, но с нажимом. – Я из SDERS. У нас была встреча на десять.

В голосе звенело раздражение, а сама фраза, с подчеркнутым упоминанием времени и организации, звучала как вызов: "Неужели хватило наглости отменить встречу и просто прогуливаться здесь?" В его осанке чувствовалась власть. Такие, как он, не спешили и не суетились – мир сам к ним тянулся. Люди с капиталом всегда держались с достоинством, но институциональные инвесторы стояли выше всех, словно вершители финансовых судеб.

Для любого фонда встреча с ними была как благословение: заключи один контракт – и потекут реки денег, откроются двери на десятки рынков. Поэтому большинство представителей молодых фондов готовы были из кожи вон лезть, лишь бы снискать их расположение.

Но Сергей Платонов не склонил головы.

Улыбка легла на губы, спокойная, чуть насмешливая.

– Прошу прощения. В последний момент появилась встреча, которую невозможно было отклонить.

Слова звучали вежливо, но под тонкой оболочкой вежливости чувствовался стальной подтекст. Он не оправдывался – он ставил границы. Лицо представителя фонда чуть дрогнуло. Взгляд сузился, бровь едва заметно дёрнулась.

– Кто-то, кого невозможно отклонить? – произнёс он, холодно усмехнувшись. – Выходит, этот кто-то важнее нас?

Воздух между ними натянулся, словно струна. Ассистент, чувствуя, что ситуация вот-вот вспыхнет, мгновенно вмешался:

– Приносим глубочайшие извинения! Всё вышло из-за крайне плотного графика. Мы обязательно свяжемся в ближайшее время.

Он схватил Сергея за руку и почти силой потащил вперёд, прорываясь сквозь людской поток. Лишь когда дверь их переговорной захлопнулась, позволил себе выдохнуть.

– Что это вообще было?! – выдохнул он, глядя на Платонова. – Ради кого стоило всё отменять?

Ответа не последовало. Вместо этого – тихий стук в дверь.

Тук-тук.

Щёлкнула ручка, и дверь приоткрылась. В проёме показалось лицо мужчины – знакомое, серьёзное, собранное.

– Пришёл немного раньше… Можно войти?

Ассистент застыл, будто наткнулся на привидение. Лицо было слишком знакомым. Не знаменитость, но фигура в индустрии весомая. На подобных саммитах эти люди появлялись нечасто – но если уж приходили, то весь зал замирал.

Этот человек руководил инвестициями KIF – фонда, управляющего активами Суверенного фонда Саудовской Аравии. Второй по влиятельности игрок на глобальном рынке хедж-фондов.

В голове ассистента пронеслось одно ослепительное осознание:

"Он… он смог назначить встречу с этим человеком?!"

Мысли спутались, время будто сжалось. Такие инвесторы не тратили минуты на малоизвестные фонды – только на тех, кто уже доказал свою силу.

Но чудеса не закончились.

Снова – стук.

Тук-тук!

– Простите, можно войти? – раздался новый голос.

За дверью стояли представители инвестиционного управления Абу-Даби, Сингапурской корпорации инвестиций и Суверенного фонда Израиля. Их имена сами по себе звучали, как пароли в мир миллиардов.

Каждый из них – мечта любого управляющего фондом. Встретиться хотя бы с одним считалось удачей на десятилетие. А здесь они собрались все, в одной комнате, перед Сергеем Платоновым.

Ассистент ощущал, как по спине медленно скатывается холодный пот. Воздух стал густым, как сироп, и в этом вязком напряжении через приоткрытую дверь можно было различить силуэты тех, кто ещё недавно предъявлял претензии.

Те самые – из Сан-Диего.

Они стояли, глядя внутрь, будто не веря глазам. На лицах – смесь изумления и растерянности. И когда поняли, кто занял их место, слова стали излишни.

Сергей Платонов стоял спокойно, с лёгкой тенью улыбки на губах. В его взгляде не было ни злобы, ни торжества – только холодная уверенность человека, привыкшего к тому, что сила всегда говорит сама за себя.

Взгляды тех, кто ещё недавно кипел возмущением, медленно начали меняться. В глубине глаз мелькнуло неохотное, но явное признание: перед лицом столь влиятельных инвесторов даже уязвлённая гордость вынуждена была отступить. Впрочем, лёгкое замешательство оставалось – словно в воздухе висел запах непонятного, тревожного чуда.

Даже фонды со средним капиталом требовали к себе уважения, а тут – в комнату вошли те, перед кем склонялись короли финансового мира. Настоящая элита, чьи подписи двигали миллиарды. Атмосфера мгновенно изменилась – воздух стал плотным, электризованным, как перед грозой.

Только теперь помощник понял, что имел в виду Сергей Платонов, говоря о "жаре". Если новичку удавалось собрать за одним столом таких игроков, рынок неизбежно содрогался бы до основания.

Но затем в груди что-то неприятно кольнуло. В памяти всплыла знакомая картина – точно такой же приём Сергей использовал когда-то в "Голдмане", когда устроил внутреннюю гонку, заставив инвесторов бороться между собой за место в его проекте. Тогда это закончилось громким успехом и едва скрытой паникой среди коллег.

"Неужели опять?" – мелькнула мысль. – "Он собирается превратить это в торги?"

По спине прокатилась волна холода. И тут слова Платонова подтвердили самые мрачные догадки.

– Наш фонд закроет набор, как только сумма обязательств достигнет одиннадцати миллиардов трёхсот миллионов долларов. –

Голос звучал спокойно, даже мягко, но в нём звенел металл. Это была не просьба, а вызов. Первыми успеют только самые быстрые.

***

Хедж-фонды не принимают бесконечное количество денег. На первый взгляд кажется, что чем больше капитала – тем лучше, но в действительности всё сложнее. Если объём вложений превышает ликвидность акций, инвестор становится рынком сам – и любая ошибка ведёт к потере контроля. Слишком крупная позиция – как гигантская волна: поднять её можно, но удержать невозможно.

Поэтому каждый фонд тщательно просчитывает глубину рынка, чтобы определить, сколько капитала можно принять без потери манёвренности. Исходя из этого, и была установлена верхняя граница – 11,3 миллиарда.

– При нашей стратегии это предельная сумма, – произнёс Платонов, глядя на тринадцать инвесторов, расположившихся в полукруге напротив. Мягкий свет ламп падал на их лица, отражаясь в полированных столешницах, а в воздухе витал тонкий аромат дуба и кофе.

Тишину нарушил низкий голос – глухой, обволакивающий, с лёгким металлическим акцентом.

– Мы ещё не приняли решения о вложении, – произнёс мужчина с гордо поднятой головой. Представился ранее как представитель Саудовского суверенного фонда.

В его тоне сквозила уверенность тех, кто привык диктовать условия.

– Алгоритмические инвестиции в здравоохранение нам предлагались не раз. Уже вложены средства в три подобных фонда, и пока нет намерения расширять направление.

Эти слова прозвучали холодно и расчётливо. Инвесторы, как покупатели на аукционе, выбирали только одно лучшее предложение, остальное – лишнее.

– Подлинная эффективность алгоритма проверяется не на графиках, а на рынке, – добавил он с лёгким пренебрежением.

Послышалось тихое шелестение бумаг, чей-то короткий вздох. Атмосфера сгущалась, но на лице Сергея появилась лёгкая, едва заметная улыбка – почти тень уверенности.

– И всё же, – сказал араб, чуть наклонившись вперёд, – ходят слухи, что ваш алгоритм способен предсказывать "чёрные лебеди". Верно?

Слова повисли в воздухе, словно раскалённая капля, готовая сорваться вниз.

"Чёрный лебедь" – редчайшее, непредсказуемое событие, которое рушит устои целых экономик. Как кризис 2008 года, когда мир проснулся в новом порядке.

Это был тот самый крючок, заброшенный Платоновым через Киссинджера – слух, предназначенный лишь для тех, кто слышит полутонов.

Сергей спокойно кивнул.

– Да, – произнёс он. – Те самые двадцать процентов ошибок, что остаются за пределами восьмидесятипроцентной точности, – не просто промахи. Это – пространство, где начинает работать алгоритм предсказания "чёрных лебедей".

В комнате повисла звенящая тишина. Где-то в углу тихо щёлкнул кондиционер, в стекле бокала дрогнуло отражение. И всё, казалось, замерло – будто само время наклонилось вперёд, чтобы расслышать, что будет сказано дальше.