деньги не пахнут 5

Глава 9

Когда Дэвид Пирс занял место свидетеля, воздух в зале стал густым, почти осязаемым. Люди перестали дышать – даже шелест бумаг стих. Где-то на галерее тихо скрипнул стул, и этот звук прозвучал громче, чем следовало.

Секретарь, чья мантия чуть шелестела при движении, произнёс слова присяги низким, властным голосом, будто рубил воздух лопатой:

– Клянётесь ли говорить суду только правду, всю правду и ничего, кроме правды?

– Да, клянусь.

Голос Пирса прозвучал твёрдо, но в этой твёрдости чувствовалось напряжение – лёгкая дрожь, как будто под ней пульсировало беспокойство. На виске скользнула капля пота, оставив холодную дорожку.

Он прекрасно понимал, почему оказался здесь. Глава специальной группы по делам "Тераноса", представитель крупного фонда – его присутствие в суде было предсказуемым, почти неизбежным шагом. Но тревожило не это.

Мысли клубились, цепляясь друг за друга, как туман за острые углы крыш:

"Что он замышляет?" – крутилось в голове.

Самое страшное заключалось в том, что предугадать Сергея Платонова было невозможно.

Пирс пришёл сюда с намерением помочь ему, насколько позволяли рамки приличия. Недели допросов со стороны совета директоров, долгие вечера под холодным светом лампы, когда пот стекал по спине, а язык пересыхал от бесконечных объяснений, – всё это имело цель. Установить прочные связи с влиятельными фигурами "Тераноса".

Но теперь, когда половина совета ушла, а Киссинджер вёл с Платоновым личные переговоры, выбор был очевиден.

"Нужно встать на сторону Платонова. Это безопаснее."

И всё же… его сторона не давала никаких указаний. Ни единого намёка, ни одной строчки. Когда он пытался понять, чего от него ждут, получал в ответ одно и то же спокойное, почти равнодушное:

– Говорите правду.

Эта простота сбивала с толку, будто за ней скрывалась бездна.

Тишину нарушил голос Блэкуэлла – звонкий, уверенный, как хлыст.

– Как бы вы охарактеризовали личность Сергея Платонова?

Пирс на мгновение замер. В памяти вспыхнули слова, которыми коллеги называли его за глаза: "заносчивый выскочка", "одержимый", "человек, у которого тормоза срезаны". Но произнести это вслух было нельзя.

– Не могли бы вы уточнить вопрос? – ответил он осторожно.

– Считаете ли вы, что Платонов работает во благо общества?

– Нет, не считаю.

После клятвы ложь казалась не просто грехом – почти преступлением против собственной совести.

Блэкуэлл сделал шаг ближе, чувствуя запах победы.

– Какое прозвище у Платонова в компании?

– Некоторое время его называли "Единорогом" – из-за точности созданного им алгоритма….

– Были ли другие прозвища?

Пауза.

Пирс втянул воздух, будто готовясь к нырку.

– "Бульдозер", "Безумец"… и "Неуправляемый локомотив".

– Многовато мрачных прозвищ для такого талантливого человека, не правда ли? Почему так?

Блэкуэлл улыбнулся – хищно, как акула. Вопросы его были словно крючки, и каждый цеплял плотнее предыдущего.

– Когда Платонов принимает решение, его невозможно переубедить, – ответил Пирс с натянутым спокойствием. – Он идёт до конца, невзирая на предупреждения.

– Такое упрямство можно простить в личных делах, но проявлял ли он подобное поведение при работе с другими людьми или клиентами? Были ли случаи, когда он действовал вопреки чужим возражениям?

Вопросы следовали один за другим, без передышки, как удары в барабан.

С каждым новым примером становилось всё труднее подбирать слова, не обжигаясь ими. Пришлось рассказать и о рискованных вложениях, когда Платонов одним махом поставил всё на одну акцию, и о том, как отмахнулся от предупреждений коллеги короткой фразой:

– Большой риск – большой выигрыш.

В зале повисла неловкая пауза. Кто-то кашлянул. Запахло потом – густым, нервным, человеческим.

Но адвокаты Платонова молчали. Ни единого возражения, ни шепота, ни поднятой руки.

Пирс опустил взгляд, чувствуя, как под ногтями похолодело.

"Ждут перекрёстного допроса?" – промелькнуло в голове.

И тишина снова опустилась на зал – вязкая, как дым после выстрела. Когда Пирс тщетно пытался понять, к чему клонят оппоненты, допрос неожиданно свернул в сторону.

– Какова была причина создания Следственной группы по делу "Теранос"? – спросила Холмс, откинувшись в кресле, её голос прозвучал ровно, почти без интонаций, но от этого только холоднее.

– Сергей Платонов выразил сомнения относительно деятельности компании "Теранос". Группа была собрана, чтобы провести тщательную проверку, – ответ прозвучал глухо, будто через слой ваты.

– Какие именно сомнения?

– Отсутствие результатов клинических испытаний и неправомерное использование документов технической верификации. Особенно письмо из Университета Джонса Хопкинса – его "Теранос" представлял, как подтверждение своей технологии, хотя там чёрным по белому было написано: "Это не является сертификацией технологии".

Эти слова повисли в воздухе, будто удар колокола в пустом храме. По залу прокатился едва слышный ропот – публика уловила, что момент переломный. Манипуляции "Теранос" с технической документацией стали очевидны.

Но адвокат Блэквелл вдруг изменил направление атаки.

– После того как были обнаружены эти подозрительные обстоятельства, вы обратились в "Теранос" за объяснениями?

– Нет, насколько известно, нет.

– Странно, – в голосе Блэквелла зазвенела тонкая насмешка. – Разве не логичнее было бы сначала задать вопрос самим фигурантам?

Теперь уже речь шла не столько о компании, сколько о легитимности действий самой комиссии.

– Зависит от обстоятельств, – осторожно произнёс Пирс. – Нет гарантии, что другая сторона скажет правду. Иногда сначала нужно провести независимое расследование.

– Значит, изначально исходили из того, что "Теранос" будет лгать?

Воздух в зале словно стал гуще. Кто-то неловко зашевелился на деревянной скамье, где-то щёлкнула ручка.

Блэквелл не дал Пирсу опомниться:

– Сергей Платонов когда-нибудь называл "Теранос" мошеннической организацией?

Пирс запнулся, взгляд его на мгновение метнулся к столу защиты, где Платонов сидел неподвижно, будто вырезанный из камня. Ответ прозвучал почти шёпотом:

– Он упоминал такую возможность.

– И это повлияло на ваше отношение к "Теранос"?

– Да. Тогда и у меня появились те же сомнения.

Блэквелл почувствовал кровь, как охотник, учуявший раненого зверя. Он шагнул вперёд:

– То есть Платонов изначально считал "Теранос" мошенниками, и именно под его влиянием вы пришли к выводу о необходимости создать огромную группу из шестнадцати человек?

Смысл был прозрачен.

– Вы ведь уже заранее решили, к какому выводу придёте, а потом просто подбирали доказательства, верно?

В зале стало тихо – до того, что слышно было, как кто-то сзади уронил ручку, и она прокатилась по полу.

– Мы действовали на основе оценки рисков, – произнёс Пирс, стараясь сохранить самообладание. – Сценарий, в котором "Теранос" оказался бы честной компанией, представлял куда меньшую угрозу, чем сценарий мошенничества. Мы обязаны были быть готовы к худшему.

Но его объяснение звучало неубедительно. Слова разбивались о тишину, словно волны о бетон. Даже самому Пирсу стало ясно, что в глазах слушателей он выставил Сергея Платонова человеком, действующим без доказательств, не давшим компании и шанса оправдаться.

И всё же… это было допустимо.

Перекрёстный допрос ещё впереди.

– На этом мои вопросы закончены, – произнёс Блэквелл, хищно сузив глаза и вернувшись на своё место.

Плавно, с лёгким скрипом скамьи, поднялся адвокат защиты. Его голос прозвучал спокойно, почти лениво:

– В ходе расследования были найдены какие-либо подтверждения подозрений Сергея Платонова?

– Да, были.

– Какие именно?

Но Блэквелл взвился мгновенно, словно пружина:

– Возражаю! Прошу напомнить свидетелю, что детали расследования подпадают под соглашение о неразглашении и являются конфиденциальными!

Пирс и без напоминания знал, что ответить не может. Одно неосторожное слово – и на него обрушится иск размером с небоскрёб.

– Не могу ответить. Это будет нарушением соглашения о неразглашении.

Адвокат Платонова только улыбнулся уголком губ, будто именно этого и ждал.

– Понимаю. Вопросов больше нет.

Он вернулся на своё место, и зал наполнился шепотом – тихим, как шелест листвы в вечернем парке. Пирс нахмурился. Даже Блэквелл и судья переглянулись, не понимая, что именно упустили.

Из зала донеслось растерянное:

– Постой… и всё?…

Когда зал суда наполнился гулом голосов, судья, устало постукивая молотком по дубовой поверхности, подняла глаза на защиту. Воздух был натянут, как струна, и казалось, что любое слово способно её оборвать.

– У защиты больше нет вопросов? – спросила Холмс, её голос прозвучал сухо, почти с оттенком удивления. – Вы осознаёте, что отказываетесь от перекрёстного допроса свидетеля, выступающего против вашего клиента?

Ответ прозвучал отчётливо, уверенно, без колебаний:

– Да. Защита признаёт, что у Сергея Платонова есть определённые характерные недостатки, что он с самого начала подозревал "Теранос" в мошенничестве и вёл расследование с целью доказать именно это.

В зале будто что-то взорвалось. Люди зашевелились, кто-то выдохнул в недоумении, послышался треск микрофона и шорох бумаг. Всё звучало так, будто само пространство не верило в то, что услышало.

Платонова фактически обвинили в предвзятости – и его собственная сторона даже не стала возражать.

Пирс, покидая свидетельскую трибуну, чувствовал, как под ногами гулко отдаётся каждая ступенька. В голове шумело, словно ветер гонял сухие листья. Всё, что происходило, казалось абсурдом. Но сомнений не оставалось – Платонов опять затеял что-то.

Так он всегда поступал. В самый неожиданный момент – шаг в сторону, внезапный удар, и контроль над ситуацией уходит из рук противников. За этой внешней капитуляцией скрывалось что-то гораздо большее.

Тревожный звон внутреннего чутья не стихал. Грядёт буря – без разницы, будет ли она похожа на землетрясение или на пожар, сметающий всё на пути. Одно было ясно: это рука Сергея Платонова. Судебное разбирательство лишь начало чего-то куда более масштабного.

***

Следующим вызвали Шарму, операционного директора "Теранос". Он говорил уверенно, сухим голосом человека, привыкшего к публике, расставляя акценты точно, словно заранее отрепетированные.

– Почему отсутствуют результаты клинических испытаний?

– Испытания были отменены, – ответил он, сдержанно пожимая плечами. – Пациенты неправильно пользовались устройством, из-за чего возникли ошибки. Если бы Сергей Платонов тогда обратился к нам напрямую, мы могли бы легко прояснить ситуацию. Но он этого не сделал.

– А как насчёт письма из Университета Джонса Хопкинса?

– Здесь произошла ошибка сотрудника. Документ, не предназначенный для официального подтверждения технологии, был использован по недоразумению. Если бы господин Платонов связался с нами, всё можно было бы исправить раньше.

Шарма говорил так, будто речь шла не о подлоге, а о незначительных бумажных неточностях. В каждом слове звучала тщательно скрытая снисходительность, а между строк – обвинение: виноват не "Теранос", а тот, кто слишком ревностно искал правду.

– С самого начала Платонов вёл себя как охотник, – сказал он, чуть прищурившись. – Казалось, что его цель – не истина, а добыча. Знаете поговорку: если два дня следить за любым человеком, рано или поздно поймаешь его на нарушении правил дорожного движения? Вот так он и действовал.

Его слова текли спокойно, ровно, но каждый из них был направлен в одно и то же место – в самую суть защиты.

***

Когда очередь дошла до перекрёстного допроса, в зале наступила почти гробовая тишина. Люди в зале – журналисты, присяжные, случайные слушатели – затаили дыхание. Все помнили, как защита повела себя с Пирсом, и теперь ждали чего-то подобного – грома, резких слов, разоблачения.

Но ничего этого не произошло.

– В ходе расследования были обнаружены какие-либо факты? – спросил адвокат спокойно, как будто обсуждал прогноз погоды.

– Расследование подпадает под соглашение о неразглашении. Не могу раскрывать подробности, – ответил Шарма.

– Понимаю. Вопросов больше нет.

Тишина обрушилась мгновенно.

На лицах присяжных застыло недоумение, журналисты переглядывались, кто-то негромко хмыкнул.

Адвокат Платонова снова признал:

– Мы подтверждаем, что Сергей Платонов проводил исключительно строгую проверку, исходя из предположения, что "Теранос" может быть замешан в мошенничестве.

Это заявление окончательно сбило зал с толку.

Кто-то сзади прошептал:

– Это вообще так должно быть?… Разве они не должны защищаться? Как в фильмах….

Но в этом странном молчании, в этой демонстративной покорности чувствовалось не поражение, а предвкушение. Как перед бурей, когда ветер вдруг стихает, и воздух становится тяжелее, будто ждёт грома. И этот гром был уже где-то совсем рядом.

Никто не ожидал такого поворота. В зале суда воздух стал густым, как перед грозой. По другую сторону стола юристы "Теранос" заметались, словно кто-то внезапно выбил у них почву из-под ног. Они готовились к ожесточённой битве – с криками, возражениями, перекрёстными допросами, тщательно расставленными свидетелями. Но теперь все их планы рушились, будто карточный домик под дыханием ветра.

– Просим перерыв на двадцать минут, пока прибудет следующий свидетель, – обратился адвокат к судье, его голос дрожал, хотя он изо всех сил пытался скрыть нервозность.

Холмс кивнула.

– Перерыв до обеда. Заседание возобновится после.

Золотые кольца на её пальцах блеснули в свете ламп. Судебный молоток коротко щёлкнул, и зал наполнился звуками – шелест бумаг, приглушённые шаги, сдержанные разговоры. В воздухе витал аромат кофе из фойе, перемешанный с сухим запахом старой древесины и лака.

Блэквелл остался стоять, глядя куда-то в никуда. На лице его медленно проступала мрачная тень. Всё шло не так. Непредсказуемый, безумный Платонов снова перехватил инициативу.

"Что-то идёт наперекосяк", – пронеслось у него в голове.

***

Каждое судебное дело – спектакль. А где спектакль – там драма. Драма питается конфликтом.

Но в этом зале конфликта не было. Только тихий монолог "жертвы", рассказывающей о своих страданиях, и бесстрастное молчание обвиняемого, который… соглашался со всем.

Отсутствие борьбы разъедало зал, как тишина после выстрела. Сначала публике это казалось странным, потом – тревожным, а вскоре все взгляды начали смещаться с "Теранос" на самого Сергея Платонова.

Почему он принимает каждое обвинение? Что задумал?

Ни одно из этих вопросов не звучало вслух, но они роились под потолком, как шершни, раздражённо жужжащие в ожидании удара.

***

После перерыва суд возобновился. Стук молотка вернул внимание публики.

– Следующий свидетель – господин Прескотт, – объявила судья.

В зал вошёл мужчина в дорогом костюме, с лицом, словно вырезанным из камня. Владелец инвестиционной группы "Херитидж Партнерс", человек, у которого не было причин помогать Платонову.

– Расскажите о разговоре с Сергеем Платоновым, который состоялся на яхте, – попросил обвинитель.

Прескотт говорил ровно, уверенно, без запинок:

– Сергей Платонов утверждал, что "Теранос" не получил одобрение FDA, выдавая за него сертификат LDT. Он упомянул отсутствие клинических испытаний и заявил, что компания намеренно вводит инвесторов в заблуждение.

– После этого ваше отношение к "Теранос" изменилось?

– Безусловно. Возникли серьёзные сомнения.

– Вы вложили деньги после этого разговора?

– Нет.

– А если бы этой беседы не было?

– Вполне возможно, что да.

Каждое слово било точно, как молоток по наковальне. С каждой фразой в зале становилось всё тише. Даже шаги судебного секретаря по паркету звучали, будто удары сердца.

Эти показания стали ударом. Они подтверждали, что слова Платонова привели к финансовому ущербу.

Всё складывалось против него.

И всё же защита вновь сделала то же самое.

– Вопросов нет, – произнёс адвокат Платонова спокойно, словно ничего необычного не происходило.

Пауза.

Затем – тихо, с уверенностью хирурга, делающего разрез:

– Мы признаём, что заявления Сергея Платонова нанесли "Теранос" финансовый вред.

Блэквелл побледнел. Его губы дёрнулись, как будто от вкуса горечи. Теперь всё стало ясно.

Безумие? Нет. Стратегия.

Платонов не защищался – он выстраивал ловушку. Клевета требует трёх признаков: ложь, умысел и ущерб. Он без колебаний признавал два – умысел и ущерб, – чтобы потом уничтожить третий.

Оставалось доказать одно: что его слова были правдой.

И вот тогда – театр, что разыгрывался в зале суда, станет лишь прологом к настоящей буре, которая готовилась за его пределами.

Едва переступив порог квартиры, Сергей Платонов щёлкнул пультом. Экран телевизора вспыхнул холодным светом, заполнив комнату ровным гулом новостных голосов. С каждой секунды эфир наполнялся напряжением – судебный процесс против "Theranos" гремел на всю страну, и журналисты, словно стайка голодных чаек, рвались первыми выдать свежую сенсацию.

– Сработало? – едва слышно пробормотал кто-то за кадром.

На экране ведущий с ровным, почти безжизненным голосом излагал суть конфликта:

– Юристы "Theranos" нанесли яростный удар, называя Сергея Платонова безрассудным и опасным человеком, ослеплённым мимолётной славой. По их версии, он просто выбрал компанию в качестве очередной мишени. В ответ сторона Платонова заявила, что "бизнес-практики Theranos балансируют на грани мошенничества", и потому обвинения в клевете несостоятельны – ведь обман действительно имел место.

Сухой голос диктора словно звенел от холода, беспристрастно раскладывая обе позиции. Всё шло именно так, как и было задумано. Но настоящая интрига только начиналась.

– Однако поведение Сергея Платонова во время допроса свидетелей вызвало вопросы. После одного-единственного вопроса он замолчал, фактически согласившись с доводами "Theranos" и даже признав нанесённый ущерб.

По губам Сергея скользнула улыбка. Суд всегда начинался с аргументов истца – сегодня не стало исключением.

Сторона "Theranos" вывела целую армию свидетелей и документов, выверенных до запятой. Все они должны были доказать одно: опасность Сергея Платонова, его злонамеренность и масштаб нанесённого ущерба. Но истинное содержание процесса знали только те, кто сидел в зале суда. Остальные видели лишь экран – и ту картину, что рисовали журналисты.

А журналисты, как и ожидалось, смотрели исключительно на него. Именно туда, куда их направляла подготовленная рука.

– После первого вопроса Сергей Платонов столкнулся с ограничениями NDA и замолчал. Он больше не задавал вопросов – будто дальнейшие слова потеряли смысл.

– И ведь речь идёт об "Касатке"! Разве он тот, кто сдаётся из-за бумажной преграды?..

– Однако его поведение не менялось – вопрос, пауза, молчание перед NDA и признание. Что же это значит?

Сергей тихо усмехнулся. Всё шло прекрасно.

На самом деле положение было катастрофическим. Чтобы выиграть процесс, требовались доказательства и свидетели. А доказательства – недоступны.

Фальсифицированные отчёты "Theranos" о доходах? Прямое подтверждение лжи – но засекречено. Конфиденциальная информация. Недопустимо к представлению.

Свидетели? Как и предупреждал Блэкуэлл, каждый подписал соглашение о неразглашении. Рты запечатаны.

Оставался единственный путь.

"Ударить по самому NDA."

Как раз к тому моменту, когда интерес к "Касатке" достиг пика, в "The Wall Street Times" появилась статья – о странных, почти садистских контрактах "Theranos", которые мучили сотрудников.

И вот теперь, в зале суда, даже "Касатка" заставили замолчать перед этим NDA? Люди не могли не задуматься.

– Что вообще такое NDA?

– Это соглашение о конфиденциальности, устанавливаемое компанией.

– Какие данные оно включает?

– У каждой фирмы – свои правила.

– Но насколько жестким должен быть NDA, если даже Сергей Платонов не смеет его нарушить?

Пока что это был лишь искорка, но стоило чуть подуть – и загорелось бы пламя.

На следующий день суд возобновился.

Свидетель со стороны "Theranos" – сухой, нервный кадровик – мял в руках папку, бормоча о "вреде, нанесённом компании действиями Платонова". Сергей не перебивал. Дождался, когда тот выговорится, и спокойно произнёс:

– Мы признаём, что заявления Сергея Платонова нанесли ущерб компании.

Реплика упала в зал, как камень в воду. Юристы "Theranos" торжествующе оживились, но ненадолго.

Сергей чуть склонил голову и бросил короткий, будто случайный вопрос:

– А какую программу использует ваш HR-отдел?

Свидетель вздрогнул. Этот вопрос уже всплывал на аудите, и ответ на него мог стать ловушкой.

– Возражаю! Вопрос не имеет отношения к делу! – взвизгнул адвокат "Theranos".

– Этот вопрос напрямую связан с заявленным ущербом во время аудита, – отозвался Сергей, спокойно, без нажима.

– Отклонено, – произнёс судья после короткой паузы.

Кадровик побледнел. Пальцы судорожно теребили уголок стола.

– Не могу раскрыть эту информацию. Она засекречена соглашением о конфиденциальности.

– Даже название программы? Оно тоже под NDA? – уточнил Сергей, склонив голову чуть набок, будто разглядывал редкую бабочку.

– Она не разработана внутри компании… но всё равно разглашать нельзя.

В зале воцарилась тишина, в которой звенел каждый вдох. Где-то щёлкнула шариковая ручка, кто-то кашлянул, а судья, нахмурившись, сделал пометку в блокноте.

А за окнами, над зданием суда, кружили чайки – их крики звучали почти издевательски, как эхо происходящего внутри.

– Тогда сколько руководящих должностей сейчас остаётся вакантными? – спросил Сергей Платонов, глядя прямо на свидетеля.

– …Эта информация тоже подпадает под действие NDA, – пробормотал тот, нервно сглатывая.

– Вопросов больше нет, – спокойно произнёс адвокат и опустился на своё место.

Сергей слегка усмехнулся, качнув головой – будто в беззвучном признании: вот она, стена, глухая, гладкая, без единой трещины. Стена NDA. Невозможно проломить.

В зале стоял запах пвли и кофе, пролитого кем-то утром на ковёр. Воздух густел от напряжения, шелест бумаг казался громче обычного, а тиканье часов будто издевалось над каждым присутствующим.

Снаружи же, в глазах наблюдателей, всё выглядело иначе.

– И вновь Сергей Платонов оказался бессилен перед неприступной стеной NDA.

– Но ведь странно, не правда ли? С каких это пор количество свободных должностей у руководства стало секретной информацией? У любой компании этот список можно найти на сайте. Почему же "Theranos" прячет даже это?

Причина была проста и постыдна. Места главного финансового и медицинского директоров пустовали – и компания, занимавшаяся медицинскими приборами, фактически оставалась без специалистов по медицине и регуляциям.

– А уж когда HR-система становится "секретной разработкой" – тут и вовсе смешно.

– Если бы речь шла о какой-то инновации – другое дело. Но программное обеспечение отдела кадров? Обычный коммерческий продукт.

Всё это скрывали не случайно. Стоило назвать программу, и Сергей мог бы доказать, что во время аудита "Theranos" лгала. Лгала, и системно, и хладнокровно. Но это знали только участники процесса. Для остального мира компания выглядела как чудовищно закрытая организация, маскирующая даже мелочи под видом корпоративной тайны.

Интернет тем временем гудел, словно пчелиный улей:

– Серьёзно? Это засекречено? Невероятно.

– "Запечатанная" – вот подходящее слово. Что дальше – туалетная бумага под NDA?

– Что-то тут не чисто…

– Интересно, какую HR-систему они используют? Может, это программа для слежки за сотрудниками?

– Их NDA – как чёрная дыра. Поглощает всё.

Подозрения росли, как пожар в сухом лесу, подхваченные ветром общественного возмущения. Но этого было недостаточно. Нужно было подбросить ещё поленьев.

На следующий день адвокаты "Theranos" вывели нового свидетеля – представителя отдела по связям с инвесторами. Тот должен был доказать, как сильно пострадала компания.

– Мы признаём, что заявления Сергея Платонова нанесли вред "Theranos", – прозвучало спокойно и коротко.

После мгновения тишины следовал новый вопрос:

– Сколько времени уже вакантна должность финансового директора?

Ответ пришёл с заминкой, почти шёпотом:

– Эта информация защищена NDA.

– Вопросов больше нет, – произнёс адвокат, и зал вновь наполнился сухим шелестом бумаг.

Отчаяние. Безнадёжность. Всё повторялось, как заведённый механизм. Вопрос – стена – молчание.

Но именно в этом повторении и заключался план. Ведь секреты теряют силу, когда становятся публичными. Особенно в стране, где свободу слова чтут, как святыню.

– Главный финансовый директор – ключевая фигура для инвесторов, но даже эта информация скрыта под NDA? Это выходит за пределы здравого смысла.

– Существует ли вообще другое соглашение о неразглашении, доведённое до такого абсурда?

– Не пора ли провести расследование? Ведь подобное ограничение может нарушать конституционные принципы.

Резонанс рос, как шторм. Со всех сторон слышались голоса:

– Такой уровень секретности – как в Северной Корее! Неудивительно, что "Касатка" взялась за них!

– Что они там прячут? Рабов в подвале?

– "Theranos" – это что, тайное общество? Для обычной компании такие меры невозможны.

– Конгресс должен вмешаться.

– NDA, чтобы заткнуть сотрудников, NDA, чтобы ослепить инвесторов – идеальная схема мошенников!

– Где комиссия по ценным бумагам? Почему никто не проверяет эту компанию?

Имя "Theranos" всё чаще звучало рядом со словами "диктатура", "секта", "фабрика рабов".

И постепенно эта волна негодования докатилась до самого суда, где запах бумаги и напряжение становились всё гуще, а каждое слово, произнесённое под присягой, эхом отзывалось за пределами зала – в сердцах тех, кто наблюдал за этим спектаклем со стороны.

Зал суда будто взорвался от глухого удара слов, прозвучавших с трибуны свидетеля

– Не могу разглашать эту информацию из-за соглашения о неразглашении.

Поначалу наступила короткая, напряжённая пауза – словно воздух сам затаил дыхание, не решаясь пошевелиться. А потом пространство взорвалось гулом.

– Бууу! – выкрикнул кто-то из задних рядов, и этот звук подхватили десятки голосов.

– Что вы скрываете?! – крикнули из другого угла, и тут же зал наполнился яростью, шорохами, тяжёлым дыханием и нервным перешёптыванием.

Пахло потом. Люди приходили уже не ради истины – ради зрелища, ради возможности выплеснуть злость на компанию, чьи договоры о неразглашении стали символом молчаливого зла.

Судья ударил молотком, его голос был хриплым и гневным:

– Тишина! Если беспорядки продолжатся, всех удалю из зала!

Но тишины уже не было. Воздух вибрировал от раздражения. Взгляды публики стали злыми, как у хищников, почуявших кровь – каждая пара глаз метала осуждение. Даже присяжные начали переминаться, обмениваться взглядами – в их лицах сквозила растущая тень сомнения.

За столом защиты лица побледнели. Блэкуэлл сжал ручку так, что побелели костяшки пальцев, а Холмс опустила взгляд, будто ощутив на шее невидимую петлю. Соглашение, которым они прикрывались, теперь душило их собственными руками.

Но это было лишь начало. Сергей Платонов затеял игру куда более опасную – и огонь, к которому он вел, только разгорался.

***

После заседания воздух в конференц-зале пах табаком и свежесваренным кофе.

Блэкуэлл первым нарушил тишину:

– Нужно остановиться.

Холмс нахмурилась, её голос прозвучал резко, с едва заметной дрожью:

– Разве у нас не преимущество?

– Да. Но оно тает, – выдохнул он, устало потерев виски.

В его глазах стояла тревога, словно на дне прозрачной воды пряталась черная тень.

– Если продолжим, накроет шторм. Люди уже кипят. Пахнет бедой….

Фактически, Платонов пока не предъявил неопровержимых доказательств. Закон всё ещё склонялся на сторону "Тераноса". Но интуиция шептала: выигранный процесс может обернуться катастрофой.

– Если дело не остановить, начнут расследовать ваши методы, ваши контракты…. Даже если победим в суде, вас растопчут проверками. Разве это будет победа?

Холмс молчала, сжимая пальцы на подлокотнике стула. Блэкуэлл говорил всё громче, почти шепотом, но с отчаянной настойчивостью:

– Это точка невозврата. Перейдём её – и начнётся буря на уровне страны. Лучше отступить сейчас, сохранить компанию.

Повисла тяжёлая тишина. Часы на стене тикали так громко, что каждый удар отдавался в груди.

– Осталось всего несколько свидетелей…, – произнесла Холмс, словно в надежде найти лазейку.

– Нет. Ещё один вызов – и Платонов повторит своё шоу: вопрос, NDA, молчание. И публика снова взорвётся.

В зале суда с каждой минутой их позиция крепла юридически, но рушилась нравственно. Народ уже выбрал сторону.

Блэкуэлл внутренне скрипнул зубами: "Чёртов ублюдок!" Он видел насквозь эту игру – молчание как оружие. Сначала считал её фарсом, но теперь это молчание оказалось громче любых обвинений.

Платонов не пытался выиграть суд. Он завоёвывал толпу. И толпа уже принадлежала ему.

Блэкуэлл откинулся в кресле, глаза устало сузились.

– Придётся договариваться. Сам займусь.

Холмс долго не отвечала, потом медленно кивнула. Для неё главное было одно – удержать инвесторов, не дать кораблю утонуть.

Когда заседание закончилось и здание суда опустело, воздух над улицей пах дождём и бензином. Блэкуэлл снял перчатки, посмотрел на свои ладони, потом набрал номер. Гудки звучали долго, глухо. Когда на том конце ответили, он сказал спокойно:

– Сергей Платонов? Это Блэкуэлл. Нам нужно встретиться. В моём офисе.

Голос был ровным, но внутри всё кипело, как перед грозой.

В тесном, пропахшем кофе и кожей кабинете Блэкуэлл разложил перед Сергеем Платоновым аккуратную кипу бумаг. Каждое движение его было отточенным, холодным – как у хирурга, готовящегося к сложной операции. Воздух стоял густой, неподвижный, с запахом перегретого пластика и едва уловимым ароматом дорогого парфюма.

– Предлагаю прекратить тяжбу с обеих сторон, – произнёс он ровно, будто читая приговор. – Объявим, что достигли мирного соглашения. Взамен мы отказываемся от всех исков и требований по компенсации убытков.

На губах Платонова расцвела спокойная, почти лениво-насмешливая улыбка. Следа той подавленности, что он показывал в зале суда, не осталось. Блэкуэлл ощутил, как в груди растёт раздражение, горячее и колкое, словно в рот набросали уголь. Но лицо его оставалось безупречно спокойным – ледяная маска профессионала.

– Это не самый плохой вариант, согласись? – продолжил он, чуть понижая голос. – Иначе дело мы всё равно выиграем, а тебе придётся выплатить четыре и девять миллиарда долларов.

Сергей медленно выдохнул и склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то внутри.

– Ах, значит, вы пришли предложить милость? – в голосе его звучала лёгкая насмешка, а на губах играла улыбка, почти беззвучная, но отчётливо режущая слух.

Блэкуэлл сжал пальцы на столешнице. В воздухе пахло железом и потом. Он проглотил раздражение и сделал последний ход:

– Что тебе нужно?

Ответ прозвучал просто, почти шутливо:

– Иск.

Мгновение тишины.

– Продолжим.

В глазах Платонова мелькнул блеск – не ярость и не безумие, а азарт. Тот самый, что появляется у человека, который видит впереди не поражение, а интересную игру.

Блэкуэлл почувствовал, как по спине пробежал холод.

– Подумай хорошенько. Даже если "Теранос" рухнет, ты останешься с долгом в четыре миллиарда девятьсот миллионов. Потянешь?

– Ничего. Готов к такому риску.

– Серьёзно?

– Раз уж зашли так далеко – дойдём до конца.

Блэкуэлл поднял брови.

– Ты ведь понимаешь, что выиграть невозможно?

Платонов чуть наклонился вперёд, глядя прямо в глаза:

– Если это повторять слишком часто, люди начнут сомневаться. Может, решат, что пытаетесь заставить замолчать.

Слова зависли между ними, как лезвие. Блэкуэлл не сразу ответил – слишком очевидной была ловушка.

Продолжить процесс – значит, будто подтверждать обвинения. Прекратить – значит признать вину. Вызывать свидетелей – давление. Молчать – тоже давление.

Капкан захлопнулся. "Теранос" оказался в нём беспомощно, как зверь, пойманный в стальную петлю. Безвыходность пахла отчаянием, страхом и антисептиком.

– Ну что ж, – сказал Платонов, поднимаясь. Его голос был лёгким, почти весёлым. – Поживём – увидим.

Он вышел, оставив за собой тихое потрескивание кондиционера и горький запах остывшего кофе, к которому так и не притронулся.

***

Такси мягко покачивалось на вечерних улицах. За окном тянулись неоновые огни, стекло покрывали капли дождя, и город шумел низко, как огромное море. На переднем сиденье, наконец нарушив молчание, адвокат повернулся:

– Блэкуэлл говорил правду, – произнёс он тихо, будто опасаясь, что слова сорвутся не туда. – Даже если толпа за нас – закон может повернуться против. Продолжим в том же духе, и выплаты будут колоссальными.

Дождь барабанил по крыше, пахло мокрым асфальтом и бензином. Платонов смотрел вперёд, взгляд его был спокоен, как у шахматиста, уверенного в своём ходе.

– Всё в порядке. Победу решит один человек.

С самого начала ставка была сделана на одного свидетеля. Киссинджера.

Стоило ему выйти на трибуну – и весь процесс перевернётся. Вопрос был только в том, заговорит ли он.

– Ты уверен, что он согласится? – спросил адвокат с сомнением.

Платонов улыбнулся. Киссинджер жил репутацией. Признать на публике "Меня обманули" – всё равно что выстрелить себе в сердце. Пока что – немыслимо.

Но общественное мнение, если разгорится по-настоящему, способно вывернуть даже железных людей.

Платонов взглянул в мутное отражение в окне, где огни города дрожали, как огоньки на воде.

– Нужно лишь чуть сильнее надавить. Совсем немного, – произнёс он тихо, и уголки губ вновь дрогнули в улыбке.