деньги не пахнут 5

Глава 10

В душном кабинете, где пахло тревогой, повисла вязкая тишина. За широкими окнами вечерний свет с трудом пробивался сквозь стекло, оставляя на стенах тусклые полосы. Лёгкое гудение кондиционера смешивалось с ровным тиканьем настенных часов – будто отсчитывалось время до неминуемого решения.

Блэкуэлл первым нарушил молчание. Его голос прозвучал глухо, как удар по деревянному столу:

– Будем вызывать ещё одного свидетеля?

Выбор теперь принадлежал ей – Холмс. В глазах женщины, обычно холодных и сосредоточенных, мелькнуло колебание, будто где-то внутри тлел огонёк сомнения.

– Какой вариант принесёт больше выгоды? – произнесла она негромко, чуть хрипло.

– Сейчас не время искать лучший исход, – ответил Блэкуэлл, опуская ладони на стол. – Сейчас важно избежать худшего.

Он говорил медленно, отмеряя слова, как дозы яда.

– Речь уже не о победе в суде. Нужно погасить подозрения, что вспыхнули из-за этих проклятых соглашений о неразглашении.

Пахло застарелым страхом и бумагой, которую слишком часто перелистывали нервные руки. Любое решение теперь казалось плохим.

Вызвать нового свидетеля – значит снова разжечь огонь обвинений: "давление", "запугивание", "попытка заставить молчать".

Отказаться – значит без боя отдать инициативу Сергею Платонову, позволить ему говорить и строить свои ловушки перед присяжными.

А впереди ждала защита, и значит – очередь Платонова. Его свидетели будут злыми, язвительными, готовыми рвать на куски каждое слово. И если уж с дружественными свидетелями едва удавалось удерживать равновесие, то что будет, когда в зал войдут враждебные?

Мысль об этом сжала грудь ледяной рукой.

– Может, всё-таки можно отозвать иск? – Холмс произнесла почти шёпотом.

– Нет. Даже если откажемся, его встречный иск всё равно продолжится. Процесс уже не остановить, – ответил Блэкуэлл, сжимая губы.

– Но если попробовать договориться ещё раз?..

– Бесполезно. Он не пойдёт на это.

– Но ведь он тоже рискует! Четыре и девять миллиарда – не шутка!

– Он осознаёт. И всё равно идёт вперёд.

Слова сорвались с губ Холмс как стон:

– Нелепость… он безумен!

– Именно, – твёрдо произнёс Блэкуэлл. – С таким не договоришься. Он наслаждается этим хаосом.

Перед внутренним взором вспыхнула короткая сцена – разговор с Платоновым, тот спокойный, почти весёлый взгляд, холодный, будто у человека, которому чуждо понятие страха.

– Он не слушает. Он просто играет, – тихо добавил Блэкуэлл.

В комнате повисла тишина, плотная, как пыль. Только часы продолжали отсчитывать секунды.

Потом, будто приняв внутреннее решение, Холмс выпрямилась.

– Тогда… выступлю сама.

Блэкуэлл поднял взгляд. На лице его отразилось недоверие, потом – усталое смирение.

– Если сейчас уступим ему слово, подозрения станут только сильнее. Люди должны услышать правду – из первых уст, – сказала она твёрдо, и голос её отозвался в стенах, будто в каменном колодце.

Он кивнул. В её взгляде сверкала сталь, знакомая всем, кто когда-либо стоял рядом. Холмс обладала странной силой – когда она говорила, даже воздух в зале словно внимал ей. Возможно, это был единственный шанс – рискованный, но необходимый.

***

На следующий день утро пахло свежим деревом. В зале суда царила напряжённая тишина – даже микрофоны на столах казались затаившими дыхание. Когда Холмс поднялась на трибуну, свет со стеклянного потолка скользнул по её волосам, превращая их в бронзовое сияние.

– Ньютон – это устройство, которое изменит мир, – произнесла она.

Голос звучал низко, густо, с металлическими оттенками, будто в нём вибрировало электричество. Каждое слово перекатывалось по воздуху, оставляя после себя ощущение весомости и смысла.

Присяжные подняли головы, взгляды их застыли, словно под чарами. Холмс говорила о проекте, о вере, о прогрессе – не с пафосом, а с той искренней убеждённостью, что рождается после долгих лет борьбы.

Она повторяла эту речь сотни раз раньше – на конференциях, перед инвесторами, перед камерами. Но сейчас слова звучали иначе – не как обещание, а как последняя попытка удержать мир, скользящий в пропасть. В зале стояла тишина, будто даже дыхание присутствующих боялось нарушить это мгновение. Тихий гул кондиционеров, приглушённый шелест бумаг и редкие щелчки фотоаппаратов заполнили зал суда, когда Холмс вновь подняла взгляд на присяжных. На мгновение всё вокруг словно стихло, и только запах дешёвого кофе из автомата, смешанный с лёгким ароматом старого дерева, напоминал, что мир продолжает дышать.

Сначала она говорила о смерти дяди – о том, как его уход стал для неё ударом и откровением. О болезни, которую можно было предотвратить, если бы технологии шагнули чуть дальше. Слова ложились ровно и уверенно, будто каждая фраза уже давно выжжена в памяти. В каждом предложении звенел металл решимости и теплился тихий, почти материнский жар веры в собственное дело.

– Любое новшество, – произнесла она низким, ровным голосом, – неизбежно встречает сопротивление старого порядка. Потому мы и вынуждены были работать в тени. Иначе всё, что создавалось годами, рассыпалось бы в чужих руках. Да, в компании действовали строгие правила конфиденциальности, но они были не оружием, а щитом, единственным способом защитить идею, способную изменить мир.

В зале разлилось еле уловимое движение – словно воздух стал мягче, потеплел. Несколько присяжных слегка кивнули, кто-то прижал губы, задумавшись. Даже скептические взгляды, казалось, немного потускнели. На мгновение над именем "Теранос" словно растаяла тень.

Но впереди ждала буря.

Когда Блэкуэлл закончил допрос, наступил момент, которого боялись все. Сергей Платонов поднялся из-за стола защиты. В его движениях не было ни спешки, ни суеты – лишь холодная уверенность человека, привыкшего добивать. Тонкий шелест его бумаг разрезал тишину, будто лезвие.

Первый вопрос прозвучал просто, почти буднично, но в нём чувствовался прицельный холод.

– Использует ли компания "Теранос" устройства конкурентов?

На долю секунды лицо Холмс застыло. Под кожей на виске дрогнула жилка. Но голос её остался ровным, почти бесстрастным:

– Да, в распоряжении компании есть несколько подобных устройств. Они применяются исключительно для исследовательских сравнений.

Шёпот прокатился по залу, как лёгкий ветерок, заставивший качнуться занавески. Кто-то закашлялся, кто-то тихо чертыхнулся. Впервые за всё время процесса прозвучал прямой ответ, не прикрытый формулировкой "информация под NDA". На мгновение напряжение ослабло.

Но Платонов не дал отдышаться.

– А кроме исследовательских целей? Использовались ли устройства конкурентов для иных нужд?

Пальцы Холмс, сжимающие микрофон, побелели. Воздух стал густым, как перед грозой. На языке появился металлический привкус, в ушах зашумела кровь.

Компания действительно прибегала к чужим приборам – порой даже вскрывала их, переделывала, заставляла работать под свои протоколы, когда собственная технология давала сбой. Это знали единицы. Те, кто не мог выдать тайну, не разрушив самого себя.

– Они не знают, – мелькнуло где-то в глубине сознания, будто отголосок. – Не могут знать.

Ответ прозвучал почти спокойно, хотя голос дрогнул едва заметно:

– Нет. Устройства конкурентов никогда не использовались иначе, чем для исследований.

Ложь. Выверенная, ледяная, нужная.

Но Платонов не отступил. Его глаза блеснули, как у охотника, уловившего след.

– Хорошо. А модифицировали ли вы хоть одно из этих устройств?

Эти слова разлетелись по залу, будто сухая ветка, сломанная пополам. Шум стих, даже камеры перестали щёлкать. В воздухе повисла тишина, полная запаха страха и озона.

Где-то за окнами глухо гудел город, а в душном зале времени словно не осталось вовсе. Только один вопрос – и всё остальное зависло над пропастью.

Холод струился по пальцам, будто кто-то незаметно погрузил руки в ведро со льдом. На лице Холмс не дрогнул ни один мускул, но под поверхностью спокойствия клубился настоящий шторм.

Сергей Платонов выждал пару секунд, и его голос, сухой и точный, словно скальпель, разрезал воздух:

– Вы утверждаете, что ни разу не модифицировали устройства конкурентов и не использовали разбавленную кровь пациентов?

В зале стало тесно, как в подвале без воздуха. Где-то хрустнул карандаш, кто-то кашлянул. Холмс почувствовала, как дыхание застряло в горле. Этот вопрос невозможно было задать случайно. Звучал он так, будто Платонов уже видел всё изнутри.

– Как… откуда? – мелькнуло в сознании, но сейчас не время искать ответ. Главное – выстоять.

Голос сорвался едва заметно, но слова прозвучали твёрдо:

– Мы никогда не делали ничего подобного. Однако, в связи с действием соглашения о неразглашении, раскрывать подробности использования чужих устройств не имею права.

Стоило произнести эти три буквы – NDA – как зал взорвался.

– Опять это NDA! – выкрикнул кто-то с задних рядов.

– Что вы скрываете?!

Гул поднялся, словно волна на ветреном море. Кто-то вскочил, в зале зашуршали кресла, срывались голоса. Сухие удары судейского молотка прогремели, будто выстрелы.

– Тишина в зале! – рявкнул судья. – Ещё одно нарушение – и удалю всех!

Но тишина, когда она вернулась, уже не была прежней. В ней чувствовалась злость, недоверие, тяжесть. Взгляды присяжных холодно пронзали Холмс, словно сквозь прозрачное стекло. Всё, что строилось часами, рухнуло за секунды. Она вышла на трибуну, чтобы развеять сомнения, а оказалась в ещё более вязкой трясине подозрений.

– У истца есть дополнительные свидетели? – голос судьи прозвучал устало.

Блэкуэлл опустил голову.

– Нет. Истец завершает допрос.

Слова эти прозвучали, как приговор. Самый худший исход стал реальностью.

***

На утро заголовки вспыхнули, словно огонь на сухой бумаге:

– Холмс признала использование устройств конкурентов.

– Но это ещё не доказательство вины, – осторожно писали комментаторы. – В индустрии медицинских приборов подобное практикуется повсеместно, исключительно для исследований. Холмс пояснила, что речь шла именно о разработках и сравнении технологий.

Однако строчка ниже звучала тревожнее:

– Когда вопросы стали конкретнее, Холмс вновь укрылась за NDA. Осознав, что упоминание договора вызовет новый шквал подозрений, она всё равно пошла на это. Не говорит ли это о том, что правда – ещё страшнее?

На другом конце города Киссинджер, глядя на экран, тяжело выдохнул. Воздух вышел из груди с тихим свистом, будто из старого меха кузнеца. Он знал, насколько шатким стал канат, по которому шла Холмс. Один неверный шаг – и падение было неизбежно.

"Похоже, дорога назад для неё уже закрыта…" – мелькнула мысль.

После ухода из совета директоров Киссинджер сам связался с информатором. Выслушал всё – от первого до последнего слова. И ужаснулся.

За громкими заявлениями о прорыве скрывалась пустота. У компании не было своей технологии. Приборы конкурентов использовались тайком, а чтобы сэкономить каплю крови – образцы просто разбавляли.

Такие тесты ничего не значили. Результаты плясали, как тени на стене. А если на основе этих данных ставили диагнозы, выписывали лекарства… речь шла уже не о мошенничестве, а об угрозе человеческим жизням.

От осознания этого жгло виски и сушило во рту. Но чем яснее становилась правда, тем сильнее хотелось молчать.

Если мир узнает, что почти десять лет он, Киссинджер, финансировал компанию, чьи приборы могли погубить людей… чем обернётся этот позор?

Теперь всё зависело от исхода. Если "Теранос" победит, правда останется под землёй.

Он уже предлагал Холмс сделку: закрыть проект "Ньютон" – и взамен получит тишину.

Но тишина в таких историях всегда длится недолго.

Если бы Сергей Платонов всё-таки выиграл процесс, а правда всплыла наружу…

Тогда рассеялся бы последний туман – все увидели бы очевидное: мошенническая сущность технологий "Теранос" и финансовая поддержка Киссинджера были связаны одной цепью.

В душе Киссинджера бушевала буря. Совесть тихо, но настойчиво шептала: "Скажи правду". А гордость, тяжёлая, как камень, удерживала – не рушь репутацию, возведённую годами, выстраданную каждой строкой, каждым шагом.

"Но разве не остановлено дальнейшее зло?..", – словно бы оправдывался он перед самим собой.

Устройство "Ньютон" уже сняли с производства. Разве этого было мало?

Но тишину, натянутую, как струна, вдруг прорезал звонок.

Бзззт.

Резкий, дрожащий звук телефона пробежал по комнате, заставив тени дрогнуть. На экране вспыхнуло имя: "Сергей Платонов".

"Защита начинает выступление завтра."

Ещё одно сообщение. Одно из тех, что приходили почти через день.

И каждый раз с тем же содержанием — просьба выступить свидетелем.

Киссинджер тяжело опустил голос:

"…Пожалуйста, не вызывайте меня."

Но в словах не было твёрдости. Звучали они не как отказ, а как мольба.

Ведь Платонов обладал всеми средствами, чтобы заставить его говорить. Если бы тот направил официальный запрос – отказаться было бы невозможно.

А тогда перед Киссинджером открывались лишь два пути.

Первый – сказать правду. Но тогда пришлось бы признать: его руки тоже испачканы. Он сам помог вывести на рынок опасный, порочный продукт. И репутация, выстроенная десятилетиями, рассыпалась бы в прах.

Второй – спрятаться за договор о неразглашении. Сослаться на обязательства и замолчать. Но тогда он стал бы соучастником.

Любой выбор был равносилен падению.

"Понял. Не стану настаивать."

Слова Сергея будто сняли с груди камень. Киссинджер выдохнул. Слава богу – не давит, не шантажирует.

Он мог бы заставить. Мог бы надавить на совесть, мог бы прибегнуть к угрозам – но не сделал этого. Молодой человек держался с достоинством, чуждым современному миру.

Однако в конце послания появилась ещё одна строчка:

"Говорю лишь потому, что это может пойти тебе на пользу. Разве тебе не стоит самому отмежеваться от "Теранос"?"

Хотелось согласиться. Хотелось – но язык не повернулся. Реальность была сложнее.

"…Подумать нужно. Если решу иначе – ты узнаешь первым."

Так снова было отложено то, что нельзя было откладывать вечно.

Иногда промедление тоже становилось выбором. Оттягивание означало надежду – пусть крошечную, но живую, что всё рассосётся само собой.

***

После посланных сообщений Платонов не выглядел разочарованным.

"Если давить – эффект будет обратный", – размышлял он спокойно.

Ему было нужно не просто свидетельство Киссинджера. Он хотел, чтобы тот сам пришёл, сказал правду – и, уходя, не считал Сергея врагом, а видел в нём союзника.

Заставить было бы ошибкой.

Да и незачем – ведь завтра слово получала защита.

***

На следующий день зал суда гудел, как натянутая струна. Воздух казался плотным, наполненным тревожным гулом голосов и запахом бумаги, кофе и человеческого напряжения. Скамьи до отказа заняли зрители – ни пройти, ни встать. Камеры, две чёрные блестящие линзы, наблюдали за происходящим с холодным вниманием. Одна снимала для новостных каналов, другая передавала всё в прямом эфире.

Интерес к делу достиг апогея: один из кабельных каналов решился на дерзкий шаг – показать процесс без купюр.

Сергей Платонов чувствовал, как вокруг всё дрожит от ожидания. Сегодня его цель была кристально ясна – вызвать Киссинджера в качестве свидетеля.

Тот, конечно, боялся. Боялся не сцены, не огласки, а того, что многолетний труд и выстроенная до блеска репутация рассыплются, как стекло под каблуком. Стоило ему сказать правду – и толпа, жадная до крови, набросилась бы с вопросом: "Как мог не знать?" Одним ударом сотрётся грань между неведением и соучастием.

Потому план был прост, почти изящен в своей логике: нужно сделать так, чтобы Киссинджера не осудили. Чтобы публика не видела в нём преступника.

Сегодня настала очередь "Теранос" получить сполна.

Голос судьи раздался, глухой и торжественный:

– Защита приступает к выступлению.

В этот момент Сергей задумал невозможное – превратить Киссинджера в героя. Чтобы каждый, кто слушает, затаил дыхание, когда тот заговорит.

А для этого сначала требовался злодей. Настоящий. Безжалостный, яркий, запоминающийся.

Холмс уже не пользовалась любовью публики, но её образ требовал довести до предела.

Первым свидетелем стал бывший сотрудник отдела продаж, уволенный несколько месяцев назад. Он встал, нервно сжимая шляпу в руках.

– Назовите причину увольнения, – раздался вопрос адвоката.

– Меня уволили за то, что я требовал соблюдать восьмичасовой рабочий день. Вице-президент тогда….

– Протест! – выкрикнул представитель "Теранос". – Это нарушает условия соглашения о неразглашении!

Но защита не дрогнула.

– Свидетель говорит о внутренней культуре компании, о методах управления, а не о конкретных коммерческих секретах. Это выходит за рамки действия соглашения.

Судья коротко кивнул.

– Протест отклонён. Продолжайте.

Так, шаг за шагом, открывалась правда.

– Вице-президент следил за нами, словно надзиратель в тюрьме. Каждый день сверял отметки о приходе, угрожал увольнением, если кто-то задерживался на обеде. В конце концов, меня вышвырнули просто за то, что не улыбался, когда он требовал.

В зале пронёсся гул. Первое пятно на образе Холмс легло чётко – жестокий надсмотрщик.

– Однажды Холмс раздала нам книгу "Алхимик" и сказала: "Ньютон – величайшее изобретение человечества. Я не создаю бизнес, а творю религию. Кто не готов отдать себя целиком – пусть уходит.

Запах бумаги, на которой печатали ту книгу, словно снова наполнил зал – сухой, с оттенком старых чернил. Её харизма, когда-то вдохновлявшая, теперь выглядела как фанатичное безумие.

Следующим вышел сотрудник IT-отдела. Молодой, бледный, с дрожащими пальцами, будто от стыда или холода.

– Вы покинули компанию по собственному желанию? – спросили его.

– Да. Был приказ использовать мои технические знания… не по назначению.

– Протест! – тут же вскрикнула сторона обвинения. – Это напрямую связано с деятельностью компании и защищено соглашением!

– Если поручение не входит в законные бизнес-операции, оно не подпадает под защиту соглашения, – спокойно ответил адвокат защиты. – Это был стандартный служебный приказ?

– Никак нет. Именно потому и отказался.

Барьер NDA рухнул, как тонкое стекло.

– Что же вам велели сделать?

Ответ ударил, как камень по воде:

– Мне приказали извлечь порнографические материалы с компьютера недавно уволенного руководителя.

Тишина длилась мгновение – а потом зал взорвался. Возгласы, кашель, стук по столам. Кто-то шептал, кто-то вслух проклинал "Теранос".

Шум стоял такой, что даже камеры, бездушно мигающие красными точками, будто растерялись.

И именно в этом хаосе, среди запаха горячего металла от софитов, шелеста бумаги и тяжёлого дыхания десятков тел, рождался новый образ Холмс – не просто бездушного руководителя, а чудовища, возомнившего себя богом. Зал суда разорвался на крики, словно кто-то сорвал крышку с котла, где кипело человеческое возмущение. Воздух наполнился звуками – громкими вдохами, взволнованными шепотами, нервным перестуком каблуков по полу. Судья ударил молотком – сухо, резко, трижды, – но звук лишь тонул в этом море шума.

– Порядок в зале! – голос его звенел в тишине, которой так и не настало.

В прямом эфире тысячи зрителей по ту сторону экранов жадно следили за происходящим. Комментарии, как пули, летели по сетям:

– Это же просто ход короля, ничуть не меньше!

– Где ФБР? Это ведь уголовщина!

– Если бы кто-то написал об этом сценарий к фильму, никто бы не поверил – сказали бы, перебор!

А Сергей Платонов, стоя у своего стола, сохранял холодное спокойствие. Только тонкая складка у губ выдавала внутреннее ликование. План развивался точно по нотам.

"Хватит штрихов к портрету злодейки, – мелькнула мысль. – Пора показать преступления."

Следующим вызвали сотрудника исследовательской лаборатории. Мужчина в сером костюме подошёл к трибуне, руки дрожали, будто всё ещё помнили запах кислоты и химикатов.

– По какой причине вы были уволены? – спросил адвокат защиты.

– За то, что сообщил о нарушениях техники безопасности и экологических норм в лаборатории.

– Можете уточнить, о каких нарушениях идёт речь?

– Протест! – взвилась юрист "Теранос". – Эти сведения относятся к внутренним процессам компании и защищены соглашением о неразглашении!

Но защита уже была готова. Голос Сергея прозвучал спокойно, почти лениво:

– Согласно федеральным нормам CLIA, безопасность клинических лабораторий регулируется законом. Нарушение закона не подпадает под защиту NDA.

После короткой словесной дуэли судья кивнул, слегка постукивая пальцем по столу.

– Свидетелю разрешается продолжить.

В зале повисло напряжение.

– Компания полностью игнорировала правила обращения с реагентами. Просроченные химикаты хранились рядом с новыми. Контроль качества? Его не существовало. Анализы, которые должны проводиться минимум трижды, выполнялись….

Фраза оборвалась, когда с галёрки взвился чей-то крик:

– Эти преступники должны сидеть в тюрьме!

– Сколько можно прикрываться этим чёртовым NDA?!

Бах! Бах! Бах!

Судья стучал молотком, но толпа не стихала. Два охранника уже спешили к возмущённым зрителям, а камеры, как стальные глаза, продолжали писать каждое движение.

Пока в зале воцарялся хаос, интернет взорвался новой волной комментариев:

– Просроченные реагенты в анализах?!

– Говорит врач: это не халатность, это потенциальное убийство! Ошибка теста может стоить жизни – инсульт, инфаркт, что угодно.

– Это уже не коррупция, это покушение на убийство.

Публика быстро поняла: "Теранос" переступила грань. Это была не просто компания с тёмными методами – это угроза каждому живому человеку.

А Сергей позволил себе короткую, едва заметную улыбку. На глазах у миллионов Холмс превращалась из хищной бизнес-леди в чудовище. Властная, безжалостная, опасная – теперь ещё и убийца по неосторожности.

Следующий шаг требовал лишь одного – показать слабое место. Каждому злодею нужен момент падения.

На трибуну поднялся новый свидетель – худой мужчина с потухшими глазами.

– В компании мы называем это словом "исчезновение", – произнёс он с хрипотцой. – Люди просто… пропадают. Без объяснений, без передачи дел. Вчера сидели за соседним столом – сегодня нет даже имени в списке сотрудников.

В зале установилась мёртвая тишина. Даже камеры, казалось, замерли.

Журналистов, освещавших "Теранос", давно интересовала эта тайна. И вот, наконец, перед публикой распахнулась дверь к разгадке.

– Удалось найти одного из таких "исчезнувших"? – спросил адвокат.

– Да. Мы встретились вечером в кафе. А уже на следующий день меня вызвал вице-президент. Он знал, с кем я говорил. Знал, где. Спрашивал, что обсуждали….

– Как они могли об этом узнать?

– Не знаю. Возможно… следили.

– Протест! Недопустимые предположения! – выкрикнула юрист "Теранос".

Сергей мягко сменил направление допроса, словно заранее знал, куда приведёт этот разговор:

– Что сказал вам тот самый коллега, прежде чем исчезнуть окончательно?

Вопрос повис в воздухе, как капля ртути, блестящая и хрупкая, готовая сорваться – и навсегда изменить всё, что до этого казалось ложью или истиной.

Судебный зал будто замер. Воздух стоял тяжёлый, пропитанный напряжением, будто вот-вот должен был треснуть. За окнами гудели моторы, где-то щёлкал фотоаппарат журналиста, а в рядах публики царила гнетущая тишина.

Сергей Платонов стоял у кафедры, облокотившись на край стола. Голос свидетеля дрожал, словно тонкая струна, натянутая до предела:

– Он ничего не сказал. Просто побледнел и умолял не задавать вопросов.

Сказал:

– Не могу говорить из-за соглашения о неразглашении. Если хоть слово скажу – засудят.

– Вы ведь тоже работаете в "Теранос", верно? – уточнил Сергей, и по залу прокатилась едва слышная волна шёпота.

– Да…, – ответ последовал неуверенно. – Даже мне, коллеге, он сказал, что не может раскрыть ни малейшей детали. Ничего о лаборатории. Совсем ничего.

Эти слова повисли в воздухе, будто удар гонга. Главный смысл был очевиден: в лаборатории скрывалось нечто огромное, пугающе важное.

Что за тайна заставляла Холмс, женщину, которую уже считали безжалостным лидером и потенциальной убийцей, идти на крайние меры – следить, устранять, запугивать?

Когда в зал вошёл следующий свидетель, напряжение достигло точки кипения. Это был сам исчезнувший исследователь. Человек, о котором до сих пор ходили слухи.

– Какова была ваша должность в "Теранос"? – прозвучал первый вопрос.

– Возражаю! – резко вскочил адвокат компании. – Эта информация является внутренней и подпадает под действие соглашения о неразглашении!

"Теранос" цеплялся за NDA, как утопающий за спасательный круг. Всё, лишь бы скрыть, чем занимался этот человек. Свидетель колебался, комкая листок в руках. Пальцы дрожали, на лбу выступили капли пота.

– Не могу разглашать…, – выдавил он глухо. – NDA не позволяет.

Команда Сергея Платонова не уступала.

– Использовали ли вы устройства конкурентов?

– Не могу ответить. Это будет нарушением NDA.

– А модифицировали ли вы устройства конкурентов?

Вопрос словно ударил током. Именно его Сергей когда-то задавал Холмс:

"Подделывали ли вы сторонние аппараты и разбавляли кровь пациентов?"

Тогда Холмс ответила уверенно – нет.

Но теперь последовала пауза… и неожиданный удар, перевернувший всё дело:

– Согласно Пятой поправке Конституции США… воспользуюсь правом хранить молчание.

Одно предложение. Но оно прозвучало, как выстрел.

Пятая поправка означала отказ от самооговора – и, следовательно, косвенное признание.

В зале поднялся гул. Люди переглядывались, кто-то сдержанно выругался.

– Пятая поправка? Это же из криминальных сериалов! Почему её произносят здесь?

– Значит, он фактически признал, что преступление было!

– Корпорация прикрывает преступления NDA? Отвратительно!

Точка невозврата была пройдена.

До этого момента "покушение" звучало как метафора, но теперь процесс приобрёл криминальный оттенок. "Теранос" перестал быть просто аморальной компанией – он стал преступным сообществом.

Сергей воспользовался шансом и вызвал следующих свидетелей – сотрудников исследовательской лаборатории.

– Как именно использовались устройства конкурентов?

Ответы повторялись один за другим, гулко отражаясь от стен:

– Воспользуюсь правом хранить молчание по Пятой поправке.

– Воспользуюсь правом хранить молчание…

Толпа бурлила.

– Где ФБР?!

– Их всех нужно арестовать!

Люди, когда-то сочувствовавшие свидетелям, теперь смотрели на них с ледяным презрением. Молчание стало равносильно признанию.

И тогда Сергей вызвал последнюю свидетельницу.

В зал вошла Эмили. Её шаги гулко отдавались по мраморному полу. Каждый взгляд был прикован к ней – именно от неё теперь зависело, куда повернёт история.

В зале суда пахло старым деревом и нервами. Воздух дрожал, будто под потолком завис ток высокого напряжения. Судебный секретарь тихо перевернул страницу протокола, и в эту тишину, наполненную глухим гулом ожидания, раздалось мягкое, но отчётливое:

– Свидетель Эмили, расскажите, почему сотрудники "Теранос" боялись говорить правду.

Эмили подняла глаза. Голос звучал устало, словно через него прокатывались годы страха и бессонных ночей.

– Контакт с Сергеем Платоновым был, – сказала она спокойно. – И, да, кое-что рассказала. Только не о работе – о людях, об атмосфере. В итоге мои слова легли в основу статьи в "Уолл-стрит Таймс".

Эта статья прогремела, как взрыв. И теперь перед всеми стояла та, кто дерзнула запустить цепную реакцию.

В зале стало слышно, как где-то в углу тихо зазвенело стекло в окне – ветер с улицы ударил по раме. Эмили продолжала:

– После публикации меня начали допрашивать. Вице-президент приходил каждый день. Без остановки. Где, когда, о чём говорил с Платоновым. Следили на улицах, из машины у дома. Телефон исчез.

Каждое слово отзывалось в груди свинцовой тяжестью.

– Потом заставили подписать заявление, – её пальцы теребили край подола. – Обещание, что больше не скажу ни слова журналистам. А если уже сказала – заплачу компенсацию. Я отказалась. Тогда пригрозили судом за нарушение NDA, обещали растянуть процесс, забрать дом у семьи.

– Подписали? – спросил юрист.

– Нет. После этого они пошли дальше. Сказали, что ни одна компания в Силиконовой долине больше не возьмёт меня на работу.

– И всё равно не подписали?

– До конца держалась, – голос её чуть дрогнул. – Тогда они добрались до родителей. Позвонили им. Сказали, что потеряют дом, если я не соглашусь. Мама плакала, просила просто поставить подпись….

Слова обрывались в тишине, густой, как пыль. Стало понятно, почему остальные свидетели молчали.

"Теранос" не просто пугал сотрудников. Он давил на самое дорогое – на семьи.

В задних рядах зашептались:

– Они угрожали её родителям?

– Это же прямое запугивание!

– Это не корпорация, это мафия.

Холмс, сидевшая неподвижно, выглядела теперь не просто хищной главой корпорации. В этом лице читалось нечто куда мрачнее: фанатизм, жажда контроля, безжалостная уверенность в своей безнаказанности.

"Теранос" больше не казался аморальной компанией. Это было организованное преступное сообщество, прикрывающее беззаконие бумажными щитами из NDA.

На лице Сергея Платонова появилась тень улыбки. Он будто почувствовал, как воздух в зале стал гуще. Пришло время готовить финальный удар.

Тем временем по всей стране вспыхивали обсуждения. Толпы требовали расследования. Журналисты обрывали телефоны прокуратуры. Но ведомства молчали.

– Почему до сих пор ничего не делают? – возмущались в эфирах. – Этого свидетельства мало?

– Руководство FDA должно лишиться кресел!

– Где ФБР? Почему их двери ещё целы?

Юридические эксперты заполнили телеэкраны. Один говорил с ледяным спокойствием:

– Сам по себе факт ссылки на Пятую поправку не является основанием для расследования. Без прямых доказательств суд не выдаст ордер.

– Значит, даже после всего этого ничего нельзя сделать?

– К сожалению, да. Нужны осязаемые улики – документы, образцы, признания. Пока их нет – дело стоит.

Выхода не было: свидетели молчали, доказательства спрятаны за стенами NDA.

– Если же действия компании незаконны, NDA теряет силу? Разве нельзя дать свидетелям иммунитет?

– Можно, но только если они сначала дадут существенные показания. А для этого им нужен иммунитет. Замкнутый круг.

Все понимали: в лаборатории творилось нечто преступное. Но доказать – почти невозможно.

Требовался один человек. Тот, кто рискнёт всем – работой, будущим, безопасностью. Кто не поддастся угрозам.

Мир ждал героя.

И на следующее утро двери зала вновь распахнулись. Судебный распорядитель объявил имя нового свидетеля.

– Генри Киссинджер.

По рядам прокатилась волна удивления. В зале стало тихо, как перед бурей.