деньги не пахнут 5

Глава 1

Когда дверь за Сергеем Платоновым мягко закрылась, в зале воцарилась короткая, тёплая пауза. По лицам членов совета прокатилось лёгкое, почти умиротворённое выражение – будто воздух очистился. На полированном дубовом столе звякнуло стекло, кто-то неосознанно покачал бокал, и янтарь вина дрогнул в отражённом свете ламп.

Киссинджер заговорил первым – низким, бархатным голосом, в котором всегда звучали уверенность и привычка к власти:

– Думал, нынешняя молодёжь думает лишь о себе. А этот парень… в нём есть ответственность перед миром. Редкость.

Остальные директора согласно кивнули. Сдержанные улыбки, шелест бумаг, тихий вздох кондиционера.

Холмс же напротив, едва заметно сжала кулак под столом – ногти впились в ладонь, оставив бледные полукруги. Её взгляд, острый как игла, скользнул по лицам коллег, но наткнулся на спокойное выражение Киссинджера. Тот продолжил мягко, почти наставительно:

– Вывод этой технологии на рынок – прекрасный шанс. В фармацевтическом и медицинском секторе, кажется, у вас затишье?

– Да, это так…, – прозвучало у Холмс почти выдохом.

Фармацевтический рынок был священным Граалем – огромным, но беспощадным. В лабораторных коридорах пахло спиртом и латексом, а каждая ошибка стоила миллионы. Строгие стандарты проверки душили любую новую идею ещё до старта. Терранос билась в этой клетке уже не первый год, с трудом удерживаясь на плаву благодаря обходным схемам и альтернативным каналам продаж.

И всё же предложение Платонова о клинических испытаниях казалось заманчивым, как отблеск золота на дне колодца.

Но тревога не отпускала.

Что скрывается за этим светлым взглядом? Почему человек, не доверяющий технологии Терранос, готов вкладывать в неё миллионы? Слишком странно. Слишком гладко. Пахло подвохом, как пахнет ржавчиной железо после дождя.

Следовательно, соглашаться нельзя.

Однако и отказать без причины – значит, вызвать бурю вопросов. В зале, полном старых лис, любое неверное слово роняло доверие, как каплю чернил на белую скатерть.

Холмс решила действовать иначе – осторожно, как хирург с лезвием.

– Разумеется, хороших возможностей упускать нельзя. Но… сомнения остаются. Не уверена, что эти люди надёжны.

– Надёжны? – переспросил кто-то с конца стола, поглаживая подбородок.

– RP Solutions – компания новая, ещё не окрепшая. Партнёрство с таким игроком рискованно. Их положение неустойчиво….

Фраза зависла в воздухе. Несколько директоров переглянулись, и один, пожилой, с очками на кончике носа, заметил с сухой усмешкой:

– А Терранос, простите, не стартап?

Комната наполнилась тихим смешком. Холмс почувствовала, как жар поднимается к шее, и поспешила добавить:

– Именно поэтому нужно искать опору прочнее. Риски должны уравновешивать друг друга. Если обе стороны шатки, падение неизбежно.

Эта логика сработала: кивки, тихие слова одобрения. Холмс вновь вздохнула свободнее.

Но Киссинджер не отводил взгляда.

Понимая, что сомнения в компании не принесли нужного эффекта, она сделала новый поворот – более личный, опасный.

– К тому же, намерения господина Платонова вызывают вопросы. Не исключено, что он подослан конкурентами. Шпионаж в отрасли – не редкость.

Эта мысль, родившаяся из страха, казалась ей единственно верной. В мире, где технологии стоили как нефть, доверять нельзя никому.

Для Терранос идеи были сердцем и кровью. Простая мечта – определять болезни по нескольким каплям крови, дать людям возможность сдавать анализы вне больниц – казалась настолько прекрасной, что сама становилась опасной.

Но совершенства технология ещё не достигла. Каждый прототип, каждая пробирка пахла стерильностью и отчаянием. Каждый раз результаты ускользали, как ртуть с кончика иглы. И всё упиралось в одно: в деньги.

С достаточно крупным капиталом можно исправить всё – или хотя бы скрыть несоответствия до времени.

Вот почему страх Холмс сжимался в груди, как тугая пружина. Что, если кто-то узнает правду? Что, если более богатая, более опытная корпорация перехватит идею, вложит миллиарды и сделает всё по-настоящему? Тогда Терранос исчезнет, как след от пальца на запотевшем стекле.

В комнате пахло дорогим кофе, лаком дерева и едва уловимым озоном от работающих ламп. А в глубине души Холмс медленно поднимался страх – не тихий, не жалкий, а хищный, живой, готовый защищать своё детище любой ценой. Воздух был настороженно плотным, словно перед грозой, и каждая реплика оставляла в нём тонкий, едкий след.

Любое слово, сказанное Холмс, теперь весило слишком много. Ошибись хоть на полтона – и качнётся шаткий баланс доверия, от которого зависела жизнь компании. Потеря контроля грозила катастрофой, способной раздавить всё, что она строила годами.

Но вместо страха в глазах директоров отражалось безмятежное одобрение. Киссинджер откинулся в кресле, позволив себе снисходительную улыбку:

– Да бросьте, он же из Голдмана. Ни один конкурент не рискнёт использовать такую структуру для шпионажа. Можно не беспокоиться.

Слова ударили тихо, но точно. Возразить означало вызвать раздражение, а значит – потерять опору. Пришлось сдержать реплику, едва не сорвавшуюся с языка. "Как вы можете быть так уверены?" – осталась не произнесённой, осела где-то между зубами, горькая, металлическая, как вкус крови.

Память напомнила о другом заседании, шестилетней давности. Тогда в зале пахло точно так же – пережжённым кофе, потёртой кожей кресел и тревогой. Тогда тоже стоял вопрос об увольнении. Сотрудники, уставшие от её скрытности, обратились к совету. Холмс оправдывалась, называла свои решения "мерами защиты от конкурентов", но никто не слушал. В их глазах светилось холодное разочарование. После двух часов спора ей удалось удержаться – лишь ценой обещания. Больше никаких тайн. Полная прозрачность. Безоговорочное следование советам директоров.

Теперь одно из этих советов прозвучало снова, мягко, но с тем же оттенком недоверия:

– Ты ведь не снова зациклилась на конкурентах, Элизабет?

– Нет… просто… не даёт покоя это чувство. Что-то в нём не так.

– Чувство? – отозвался кто-то с лёгким смешком.

Директора обменялись понимающими взглядами, и кто-то произнёс почти по-доброму:

– Элизабет, нельзя окружать себя только теми, кто думает одинаково. Конфликты и несогласия – это рост. Попробуй увидеть в этом шанс.

Пальцы Холмс вновь сжались в кулак. На ногтях остались крошечные полумесяцы боли. Простые слова здесь ничего не решали. Совет был очарован Сергеем Платоновым – его историей, его манерой, его благородной миссией. Для них он был почти идеален: умный, сдержанный, молодой спаситель с безупречным происхождением.

Одного "плохого предчувствия" было мало. Чтобы отвергнуть его предложение, теперь нужно было перетянуть на свою сторону весь совет.

Но паника не взяла верх. В голове Холмс рождался план, холодный и чёткий, как хирургический инструмент. Завтра – последний день проверки. Завтра он непременно попытается найти слабое место в технологии. И вот тогда, когда начнёт противоречить сам себе – хвалить перед советом, но клеветать в лаборатории, – всё станет очевидно. Нужно лишь поймать этот момент.

***

Этим утром Холмс пришла раньше всех. Лаборатория ещё спала, пахла свежим спиртом, пластиком и ночным воздухом, застрявшим в вентиляции. Свет ламп, холодный и безжалостный, отражался в приборах. На лацкане пиджака тихо щёлкнула заколка – обыкновенная ручка, ничем не отличающаяся от других. Только внутри прятался микрофон.

Все приготовления завершены. Осталось дождаться, когда Платонов снова попытается загнать её в угол.

Но всё пошло не так.

Первый вопрос прозвучал неожиданно остро, как тонкий скальпель, разрезающий ткань тишины:

– Как решена проблема гемолиза?

Голос принадлежал не Платонову. Спрашивал сопровождающий его эксперт – человек с холодными глазами и внимательными пальцами, пахнущий ментолом и металлом лабораторий.

– Это…, – начала Холмс, чувствуя, как внутри всё сжимается.

Но Платонов перехватил инициативу прежде, чем она успела закончить.

– Эти детали относятся к запатентованной технологии, разглашение которых невозможно, – произнёс он с мягкой улыбкой. – Надеюсь, все понимают необходимость защиты ключевых конкурентных преимуществ.

Он говорил как представитель Терранос. С той самой уверенностью, с которой добивается доверия не инвестор, а хозяин.

Тон был безупречен – ровный, спокойный, почти заботливый. Но в этой безупречности слышалось нечто зловещее. За стеклом лампы гудели тонким звуком, где-то капнула жидкость из пробирки, запах спирта стал острее.

– Какое точное соотношение при разведении? – последовал новый вопрос.

В лаборатории стоял густой, почти осязаемый воздух: смесь антисептика, металла приборов и едва уловимого запаха свежего пластика. Свет ламп отражался на блестящих поверхностях приборов, создавая холодные блики на стенах, а тихий гул кондиционеров сливался с едва слышным звоном капель, падающих в пробирки.

Эксперт, казалось, был готов разорвать Холмс своими острыми, выверенными вопросами. Каждый звук его голоса разрезал пространство, заставляя лабиринт технических терминов и схем вибрировать.

– В хемилюминесцентных иммуноанализах кровь нужно разводить хотя бы один раз, чтобы отфильтровать пигменты, мешающие световому сигналу. Но в процессе Newton с таким объёмом крови точное измерение сигнала становится проблематичным. Как это было решено?

Голос Холмс, ровный и холодный, ответил привычным уклонением:

– Эта часть тоже относится к запатентованной технологии, поэтому подробности раскрывать невозможно.

Эксперт нахмурился, чувствуя, как его терпение тонет в непрозрачности ответов. Каждое новое уточнение заканчивалось той же фразой, будто ледяной щит вставал между ним и информацией.

– Даже портативные диагностические устройства на рынке проводят десятки тестов с трёх-четырёх капель крови, но более двухсот тестов сделать невозможно. Как вы решили это с ещё меньшим объёмом? Связано ли это с упомянутым процессом разведения?

– И это относится к запатентованной технологии, – ответ раздавался ровно и сухо.

Эксперт всё больше терялся в лабиринте скрытности.

– Если даже столько нельзя раскрыть, сложно дать профессиональную оценку….

И снова вмешался Сергей Платонов, спокойный, почти ласковый, как лёгкий ветер, рассекающий тяжесть воздуха:

– Мы будем благодарны за любые выводы на основе доступной информации.

Эксперт фыркнул, сарказм просочился сквозь его голос:

– Ни разу не встречал, чтобы компания настолько ограничивала информацию и при этом просила консультацию….

Холмс сжала кулак так, что кожа на костяшках побелела. В этом была скрытая ловушка – Платонов умело направлял ход разговора, заставляя эксперта проговорить мысль, будто даже стартапы не столь скрытны.

Каждый последующий вопрос лишь усиливал эффект. В конце концов, Холмс не получила ничего полезного. Запись была заполнена материалом, подчёркивающим недостаток прозрачности Терранос, а не подозрительность Платонова. Невозможно было показать это совету директоров – ничего, что подкрепило бы её аргументы.

– Ну что, завершаем проверку здесь?

На губах Платонова появилась лёгкая, хитрая улыбка:

– Через несколько дней сообщу окончательное решение, но можно считать инвестицию практически утверждённой.

Несмотря на неблагоприятную оценку эксперта, он продвигался вперёд. Интуиция Холмс кричала – эта инвестиция не должна была состояться. Но убедительной причины для отказа пока не было.

И тут раздался неожиданный шум: звонкий шаг по плитке лаборатории, лёгкий шёпот.

– Эмми?

– Шон? Почему ты здесь…?

– Я для проверки.

Холмс заметила, как Платонов обменивается знакомым приветствием с сотрудницей. Морщины на лбу усилились, а пальцы снова сжались в кулак. Вспомнились шесть лет назад, когда из-за доносов сотрудников она чуть не потеряла позицию CEO.

– Свяжемся скоро, – прозвучало его приветствие, полное нестерпимой уверенности. И как только он исчез за дверью, Холмс мгновенно достала телефон.

На другом конце линии – частный детектив, работающий по её указанию.

– Следите за его перемещениями и контактами в реальном времени. Фотодоказательства присылайте сразу.

Параллельно Холмс вызвала руководителя лаборатории, чтобы выяснить о "проблемном сотруднике": когда возникали сомнения в лояльности, насколько предан коллективу, и была ли хоть одна попытка саботажа.

Теплый воздух лаборатории с ароматом антисептика казался теперь давящим, а гул оборудования – будто предостерегающим. Каждое движение, каждый звук могли стать ключом к разгадке.

Лояльность сотрудницы вызывала сомнения, словно тень колебалась над каждым её шагом.

"Наверняка что-то слила…."

Пока ожидалась следующая информация, пришёл первый отчёт детектива.

"Сейчас он встречается с белым мужчиной в лаунже отеля."

На фотографии, прикреплённой к письму, сердце Холмс сжалось до ледяного комка.

Джонатан Курц.

Журналист Wall Street Times, который неустанно копался в деятельности Терранос. Он проверял сотни медицинских центров с устройствами компании, фиксировал процент ошибок, акцентировал внимание на ущербе пациентам, допросы сотрудников шли один за другим, без передышки.

А теперь… встреча с Сергеем Платоновым?

Холмс сжала ногти так, что почувствовала резкую боль, звон в ушах, лёгкий привкус крови на языке.

– О чём они говорят?

– Просто обсуждают погоду.

Это казалось невероятным. Если эти двое действительно встречаются….

Как раз в момент, когда готовилась потребовать более детальной информации, раздался звонок телефона.

Бззз!

На линии оказался Киссинджер.

– Проверка сегодня закончена, хотелось узнать, как всё прошло, поэтому позвонил.

Только теперь дошло. Следовало сначала отчитаться. Но подозрения по поводу Платонова полностью поглотили внимание.

– На самом деле, он снова указал на слишком много недостатков нашей технологии….

– Хаха, это ожидаемо для внедрения в полевых условиях. Даже фармацевтические компании делали так же. Не воспринимай это как недоверие – это тщательность.

Намерение выразить недоверие Платонову было отброшено лёгкой рукой Киссинджера. Холмс заставила себя улыбнуться, будто прохладный воздух кондиционера не ощущался на коже.

Когда разговор почти подошёл к концу, появилась пауза, дыхание участилось, тёплый аромат кофе и стерильный запах пластика словно смешались в груди, и наконец прозвучали слова:

– Но на самом деле есть кое-что, что меня тревожит….

– Что именно?

– Не уверена, стоит ли это говорить.

После драматической паузы, как будто воздух вокруг стал плотнее, и каждый звук шагов за стеной казался громче, Холмс продолжила:

– На самом деле, проходя мимо, видела его… И… он встречался с тем журналистом, о котором говорила раньше….

Информация о встрече с репортёром Wall Street Times, ранее предупреждённым Советом, была ясной угрозой. Этот человек устраивал скандалы из-за малейшей ошибки, мог быть подкуплен конкурентами, чтобы сорвать запуск Терранос.

– Разве это не странно, что Сергей Платонов встречается с таким журналистом? Если бы он действительно доверял Терранос, такой встречи не должно было быть, верно?

Попытка выставить ситуацию как явно подозрительную не произвела нужного эффекта.

– Даже если они встретились, журналист, вероятно, первым подошёл к нему.

– Но если он действительно верит в нас, зачем слушать такого журналиста?

– Если дело в проценте ошибок, стоит выслушать – учитывая, что цель внедрение в полевых условиях.

Странно, но Киссинджер оставался совершенно спокоен. Холмс отчётливо слышала в голосе дыхание трубки, слабый шум вентиляции, но тревога не снижалась.

– Но характер этого журналиста сомнителен. Он даже намекнул, что хочет что-то взамен за отказ от публикации негативной статьи.

– Журналист Wall Street Times? Трудно поверить.

Киссинджер звучал так, будто доверяет репутации издания больше, чем словам Холмс.

Инстинктивно голос повысился, дрожь пробежала по плечам:

– Говорю вам, это правда!

Собственный всплеск эмоций поразил саму Холмс: лёгкое покалывание на коже, дыхание прерывистое, сердце колотилось, словно пробуя прорваться через напряжение.

На линии повисла тишина.

Киссинджер на мгновение замялся, затем мягко ответил:

– Не переживай слишком сильно. Даже если журналист действительно создаёт проблемы, это не будет критично.

– Как это может быть некритично?

– Сколько бы ни пытались нас оклеветать, правда всегда восторжествует. Всё, что было сделано до этого момента, не рухнет за одну ночь. Верь.

***

Время отправления рейса в Нью-Йорк назначено на восемь вечера, и воздух в зале ожидания уже пропитан предвкушением – лёгким гулом голосов, шелестом чемоданов по ковру и тем особым ароматом кофе из аэропортовых автоматов, что будит в душе смутную тоску по далёким горизонтам. Полевая инспекция завершилась ровно в два пополудни, оставив после себя просторный отрезок дня, полный ленивой свободы, словно свежий бриз с океана, ворвавшийся в душный офис.

– Давайте посвятим остаток времени чистому отдыху, – прозвучало в воздухе, как тихий вздох облегчения, и команда инспекторов, переминаясь с ноги на ногу, обменялась рукопожатиями – тёплыми, чуть влажными от пота под калифорнийским солнцем, – прежде чем разойтись по своим тропам.

Сергей Платонов, немедля ни секунды, направился прямиком в лаунж-бар отеля, где воздух был густым от приглушённого джазового саксофона, низко вибрирующего в груди, и тонкого, почти неуловимого запаха дубового паркета, отполированного до зеркального блеска.

Как и положено пятизвёздочному убежищу, здесь расстилались океаны мягких кожаных кресел, манящих погрузиться в их объятия, словно в тёплые волны Тихого океана, но Сергей нарочно выбрал стойку бара – узкую, интимную, с табуретами, что жались друг к другу, как заговорщики в полумраке. Расстояние между ними было таким тесным, что шепот соседей проникал в уши, как лёгкий сквозняк, неся обрывки чужих тайн: чей-то хрипловатый смех над анекдотом, звон бокалов, стук ложечки о фарфоровую чашку. "Этого хватит за глаза", – подумал он, устраиваясь поудобнее, чувствуя, как прохладная кожа табурета липнет к бёдрам сквозь тонкую ткань брюк.

Конечно, Холмс наверняка приставила к нему тень – невидимую, но ощутимую, как мурашки по коже от чужого взгляда в спину. Из уважения к их стараниям Сергей решил подыграть, не таясь, – словно подмигнул судьбе, оставив дверь приоткрытой для слежки. И вот бармен, с лицом, изборождённым морщинками, как старая карта сокровищ, и руками, ловкими, как у фокусника, склонился над стойкой, впиваясь взглядом в знакомые черты.

– Ого? Неужто… этот, э-э, Касатка, Убийца Акул? – вырвалось у него с хриплым удивлением, и в голосе звенела нотка восхищения, смешанного с трепетом, как эхо далёкого прибоя.

Ничего удивительного – по Калифорнии Сергей Платонов разошёлся, точно лесной пожар в сухой траве, и его узнавали чаще, чем лицо самого губернатора или мэра Сан-Франциско. Каждый ужин с инспекторами превращался в парад: то подойдёт парень в растянутой футболке, хлопнет по плечу – звонко, с лёгким шлепком, – и пробормочет:

Круто, чувак!

То дама средних лет, с румянцем на щеках, протянет салфетку для автографа, и воздух наполнится её духовыми нотками – сладкими, как спелый персик. Сила мемов, эти вирусные клипы, что кружили в сети, как рой светлячков, освещая лицо в полночном экране.

Лёгкий обмен репликами – шутка о погоде, что висит над городом тяжёлым одеялом, и запах цитруса от дольки лайма, которую бармен ловко раздавил в шейкере, – и вот заказ уже на подходе.

– Подскажите напиток, что бодрит тело и, если повезёт, прогоняет похмелье, словно утренний дождь, – прозвучало спокойно, и бармен, блеснув глазами, как сталь под лампой, предложил:

– А что, если безалкогольный мартини из кейла? Свежий, как роса на листьях.

– Ладно, рискну, – и через пять минут, когда стакан коснулся губ – холодный, с лёгким конденсатом, стекающим по пальцам, – в душу прокралась первая с момента возвращения горечь раскаяния.

За две жизни ничего подобного не доводилось пробовать: это был комок размолотой травы, пропитанной землёй и кислинкой йогурта, что царапал язык, как щетина неопрятного бородача, и оставлял во рту привкус мокрой листвы после ливня. Но бармен замер в ожидании, глаза его сияли, как у ребёнка с первым рисунком, и воздух между ними звенел от напряжения.

– Ну как? Это мой собственный рецепт, из головы родился, – выдохнул он, и Сергей, проглотив ком в горле, выдавил:

– Вкус… ну прямо здоровье в чистом виде.

– Серьёзно?

– Да, бодрит на диво – словно глоток океанского бриза.

Бармен явно рвался в разговор, слова его лились, как шампанское из вспененной бутылки, но ответы были коротки, как вспышки молнии, и вот уже смартфон лёг на стойку – гладкий, тёплый от ладони, с лёгким гудением уведомлений, что щекотало кончики пальцев. И правда, освежило: всего миг назад веки наливались свинцом, сон тянул вниз, как якорь в мутной воде, а теперь – ни следа дремоты, только лёгкая ясность в голове, словно паутина разорвана утренним ветром. Усталость же цеплялась, как соль на коже после купания, – въедливая, не отпускающая.

Вчерашний гала-вечер на яхте растянулся до трёх ночи: смех гостей эхом отражался от бортов, шампанское шипело в бокалах, оставляя пузырьки на губах, и воздух был тяжёлым от ароматов сигар – густых, с ноткой ванили и дыма. Сон выхватил всего два часа – коротких, прерывистых, под гул кондиционера, что жужжал, как потревоженный шмель, – а потом сразу инспекция, с её пыльными дорогами, скрипом ботинок по гравию и потом, что стекал по спине под рубашкой. График выматывал, как марафон по жаре, но сожалений не было – ни тени, только тихая гордость, теплая, как луч солнца на ладони.

"Ведь удалось собрать капитал, не зря старались". Теперь – пора в бой по-настоящему, к запуску фонда, где каждый шаг отдавался эхом в мыслях. Регистрация уже закрутилась: по последнему письму в почте, фирма встанет на ноги через три месяца, с хрустом свежих документов и запахом типографской краски. На деле же хедж-фонд не взлетит с места в карьер – обычно это полтора года мук, от девяти месяцев до года, пока всё не устаканится, как после бури.

Две главные ловушки тянут время: сбор капитала и мягкий запуск. Сбор – это танец на минном поле, где встречаешь богачей в их особняках, с коврами, что пружинят под ногами, и воздухом, пропитанным кожей и полиролью, объясняешь стратегию инвестиций – слова льются, как мед, но внутри ноет от унижения, – и чуть ли не на коленях молишь:

– Вложите, ради всего святого.

В 2013-м по Штатам хлынуло больше шестисот новых фондов ежегодно – стая голодных волчат, рычащих и толкающихся за место у кормушки, и среди этого гвалта, где визжат цифры, хрустят контракты и воняет потом отчаяния, как выделиться, как не утонуть в серой массе?

Конечно, через вихрь светских раутов и конференций, где воздух дрожит от шелеста дорогих платьев, что скользят по паркету, как шёлк по обнажённой коже, и от низкого гула голосов, переплетающихся с аккордами струнного квартета, – там, в этом хороводе, рождались связи, хрупкие, как паутинка под утренней росой, но цепкие, способные удержать внимание, словно магнит – железную стружку. Отчаянные попытки прорваться сквозь толпу, где пот смешивается с ароматом дорогих духов – тяжёлым, как мускус, с ноткой сандала, – и звон бокалов эхом отзывается в ушах, напоминая о цене каждого рукопожатия: тёплого, чуть липкого от нервного пота.

Но это лишь вершина айсберга, холодного и неумолимого, как океанская волна, бьющая в борт яхты. Ещё ждал роуд-шоу – месяцы скитаний по мегаполисам, где колёса самолёта стучат по взлётной полосе с гулким рокотом, а в номерах отелей простыни холодят кожу, пропитанные запахом стирального порошка и чужой тоски. Встречи с инвесторами – часами, что тянутся, как жвачка, полными их многословных историй: басовитый голос, вибрирующий в воздухе, как далёкий гром, и пальцы, барабанящие по столу, оставляющие влажные следы на полированном дереве, – а потом, в конце, лёгкий кивок, как хлопок двери, и ты на улице, под дождём, что хлещет по зонту, стуча по нейлону, словно насмешка.

Обычно этот марафон выжимает соки из души за полгода – пот, что капает с висков, скрип кожаных портфелей, пыль городских улиц, что оседает на ботинках, – но здесь всё перескочило разом, как прыжок через пропасть, благодаря той буре славы, что разразилась после скандала с "Эпикурой". Кто-то мог бы фыркнуть, сморщив нос от горечи кофе, остывшего в чашке: ну и что в том особенного, растревожить на экране какого-то белого воротничка, заставить его щёки вспыхнуть румянцем, а слова – заплетаться в узел? Но когда это сплелось с битвой китов в "Голдмане" – той схваткой, где ставки взмыли, как волны в шторм, с солёным привкусом адреналина на губах, – и с тем безумным "олл-ином", где сердце колотилось в унисон с тиканьем биржевого экрана, эффект вышел оглушительным, как взрыв фейерверка в ночном небе.

Большинство богачей держали счета у управляющих "Голдмана" – тихих, как тени в дорогих костюмах, с кожей, пахнущей дорогим лосьоном после бритья, – и вот они, лениво потягивая виски с кубиками льда, что позвякивают, как монеты в кармане, спрашивали у советников:

– А что там за парень?

И в ответ – потоки деталей, шепотом, с хрипотцой в голосе, как от сигаретного дыма, что висит в воздухе конференц-зала: истории, что липнут к ушам, оставляя послевкусие интриги. По крайней мере, многие из тех, кто вчера на яхт-клубе – под солёным бризом с океана, где паруса хлопают, как крылья чаек, и шампанское пенится, щекоча нёбо, – подходили ближе, уже зная про алгоритм, его хитрые виражи, что кружат в уме, как вихрь листьев в осеннем ветре.

"Влияние гала-вечера тоже не подкачало". Аналитик из "Голдмана", что смело швырнул десять миллионов на аукцион – голос его прорвался сквозь гул, как треск ломающегося льда, и воздух сгустился от любопытства, – если это зажгло искру в чьих-то глазах, то искра разгорелась пожаром: звонки в "Голдман", шорох бумаг под пальцами, объяснения алгоритма – круг замыкался идеально, как шестерёнки в часах, тикающих в тишине библиотеки. Налоги ушли в тень, а маркетинг расцвёл, как тропический цветок под лампами, и если такая волна накатит дальше, то полгода на сбор капитала сожмутся до пары недель – вспышки встреч, хруст визиток в кармане, запах свежей типографской краски на контрактах.

"Мягкий запуск, пожалуй, и не понадобится". Это та фаза, где фонд шевелится робко, с малой кучкой денег от инвесторов – как пробный заплыв в мелкой воде, где волны ласкают лодыжки, прохладные и манящие, чтобы проверить, держит ли стратегия удар. Даже если во время сбора капитала обещают золотые горы, деньги не хлынут рекой сразу – ждут, затаив дыхание, с лёгким трепетом в пальцах, пока не увидят прибыль, что заискрится на экранах, как солнце на воде. Обычно три-шесть месяцев этой томительной игры – шорох отчётов, скрип стульев в офисе, кофе, что горчит на языке от бессонных ночей.

Но здесь всё иначе, как река, что прорвала плотину: стратегия уже крутила шестерёнки в "Голдмане" почти год, принося доходы – звон монет в виртуальной копилке, тепло успеха, что разливается по венам, – доказывая свою силу, как кузнец молотом по наковальне. Две главные преграды пали, и впереди маячила последняя….

"Ключевой узел – в подборе кадров". Один в поле не воин: нужны те, с кем в прошлой жизни искры летели от идей, как от кремня о сталь, – смех в перерывах, запах пиццы из микроволновки в офисе, – и таланты, о которых шептали в кулуарах, лица, смутно знакомые по репутации, но не по рукопожатиям. Список уже корячился на экране – имена, что плясали под пальцами, как ноты на клавиатуре, – оставалось подступить к ним хитро, по ниточке, с планом, что зреет в голове, как хлеб в духовке, распространяя тёплый, уютный аромат.

Но вот, когда мысли вились, затягиваясь узлом, –

– Долго ждёшь? – раздался голос, знакомый, как старый винил, с лёгкой хрипотцой от бессонных ночей за статьями.

Поднялся взгляд – и там Джонатан, журналист из "Уолл-стрит Таймс", тот самый, с кем пути пересеклись раньше, с глазами, что блестят, как у лисы в кустах, и пальцами, испещрёнными чернилами от ручек.

Джонатан опустился на стул – скрипнувший, с лёгким шорохом обивки по брюкам, – и махнул бармену, заказ проступил в воздухе, как дым от сигареты. Как раз когда его напиток – с лёгким шипением пузырьков, что лопаются на поверхности, и ароматом лимонной цедры, свежей, как утренний сад, – коснулся стойки, в поле зрения мелькнул белый мужчина: уселся в кресло справа, через одно, с видом, будто случайно, но тело напряглось, как струна, и ноздри уловили лёгкий запах его одеколона – острый, как перец, с подтоном табака. Шансы высоки: один из людей Холмс, тень на хвосте, что придвинулась ближе, чтобы ловить обрывки слов, как паук – муху в паутине, с еле слышным шелестом одежды.

Пора на сцену, под софиты воображения. Встреча с журналистом здесь, в калифорнийском знойном мареве, где пальмы шелестят листьями, как страницы газет, имела единственную цель – кольнуть Холмс в подозрении, раздуть иллюзию, что Сергей Платонов сливает прессе сокровенное, важное, как нефть из скважины. Но на деле – ни крупицы правды: NDA висит дамокловым мечом, готовым хлестнуть штрафами, холодными и беспощадными, как зимний ливень по спине. Так что спектакль – чистой воды: подозрительный фасад без начинки, слова, что висят в воздухе, как дым, не оставляя следа.

– Ну, насчёт того, о чём ты раньше говорил… Думаю, это будет сложно, – лицо омрачилось, как небо перед грозой, брови сдвинулись, оставляя морщинку, тёплую от напряжения, и предложение отлетело, как осенний лист, подхваченный ветром.

А дальше – болтовня ни о чём, лёгкая, как пёрышко, с Джонатаном:

– Погода – сплошной зной.

– Но Калифорния, слава богу, не такая душная, как Нью-Йорк, – здесь зной обволакивает кожу лёгким, сухим покрывалом, без той липкой паутины влажности, что в Нью-Йорке цепляется за волосы и заставляет рубашку прилипать к спине, как вторая кожа, пропитанная потом и ароматом уличных хот-догов, жарящихся на гриле.

– Ты же говорил, что был на гала-вечере вчера?

– Да, и на аукционе тоже отметился.

Слова тянулись, как нити паутины в полумраке бара, с нарочитым акцентом на слогах – будто код, шепот заговорщиков, где каждый шорох губ эхом отдавался в воздухе, густом от дыма сигарет и сладковатого привкуса вишни из коктейлей, – создавая мираж тайного сговора, что колыхался, как пламя свечи на сквозняке.

На деле же – пустая трепотня, слова, что лопались, как мыльные пузыри на языке, оставляя лишь лёгкую горечь эспрессо и шелест льда в стакане, позвякивающего о зубы.

– Настоящий разговор – потом.

В Нью-Йорке, где слежка утонет в толпе, как капля в океане, – в укромном уголке, где стены обиты бархатом, приглушающим шаги, и воздух пропитан ароматом старых книг и кожи от кресел. А здесь – чистый фарс, чтобы детективы отрабатывали свой хлеб с маслом, скрипя ботинками по паркету и чувствуя, как воротник натирает шею. Фарс, что царапал нервы Холмс, как когти кошки по бархату – лёгко, но неотвязно, оставляя красные следы раздражения.

Через пятнадцать минут этого балаганного танца – слов, что вились, как дым от сигареты, и взглядов, что скользили, как масло по сковороде.

– Ладно, у меня ещё встреча, так что свалю-ка я.

Всё свернулось гладко, как узел на верёвке, кивок вышел учтивым, с лёгким поклоном головы, и стул отъехал с тихим скрипом ножек по плитке, холодной и гладкой под подошвами.

Следующая остановка – Café Karma, притон для сотрудников "Тераноса", где воздух дрожал от гула кофемашины, шипящей паром, как разъярённый кот, и витал запах свежемолотых зёрен, густой, землистый, с подтоном корицы от булочек, что золотились в витрине, маня хрустящей корочкой.

Сергей Платонов нарочно устроился у стойки – на высоком табурете, что жёг дерево под ладонями, вполголоса, – месте, где его заметят мигом, как маяк в тумане: свет лампы над головой отбрасывал блики на лицо, а шум с улицы – гудки машин и шелест шин по асфальту – врывался в дверь, колокольчиком, звенящим при каждом порыве.

– Ого? Неужто… Касатка, Убийца Акул…?

Как и следовало ждать, узнавание вспыхнуло, как спичка в темноте: лица повернулись, глаза расширились, и в воздухе повисло эхо удивлённых вздохов, смешанное с ароматом карамели от латте, что паром клубился над чашками.

Поприветствовав подходящих – рукопожатия тёплые, чуть влажные от ладоней, и смех, что звенел, как колокольчики, – Сергей углядел: немало из них щеголяли бейджами "Тераноса", пластиковыми, с лёгким блеском под лампой, и запахом свежей печати, что ещё не выветрился.

С ними он расцвёл особенно – улыбка растянулась, как солнечный луч по ковру, слова лились обильно, с лёгким наклоном тела вперёд, и воздух между ними потеплел, пропитавшись нотками ванили от их духов и лёгким трепетом от близости чужих дыханий.

Чем теснее сплетались сотрудники "Тераноса" с Сергеем Платоновым – касания локтей в толпе, шорох бумаг в карманах, – тем острее скручивались нервы у Холмс, как пружина в замке, готовая лопнуть с металлическим звоном.

И тут в поле зрения вплыло знакомое лицо – бледное, как фарфор под лампой.

– О? Эмили? Снова пересекаемся.

– А, да….

Эмили, что витала над меню, уставившись в него, как в бездонный колодец, с пальцами, замершими на странице, пропитанной запахом типографской краски, только теперь опомнилась – щёки вспыхнули румянцем, горячим и неровным, и взгляд метнулся, как загнанный зверек.

– Я тут спешу, так что… пойду я….

Она шарахнулась от его глаз, заказав наспех бутылку с напитком – холодную, с конденсатом, стекающим по стеклу, как слёзы, вместо привычного кофе, что дышал жаром и горечью, – и вылетела прочь, будто от погони: дверь хлопнула, колокольчик над ней звякнул жалобно, и на улице её шаги застучали по тротуару, быстрые, неровные, с лёгким шорохом юбки.

Казалось, выбор сменился в последний миг – импульс, что кольнул в груди.

Вероятно, пряталась от посторонних глаз, чтобы не светить общение с ним, как факел в ночи.

– Её уже пометили?

Эмили как-то обмолвилась: в "Тераносе" раз пометили – и жди беды, домогательств, что лезут со всех щелей, как тараканы из-под плинтуса, – шепотки в коридорах, холодные взгляды, что жгут кожу, и бумаги, что множатся на столе, с запахом чернил и отчаяния.

А теперь – приветствие на виду у людей Холмс, открытое, как книга на полке, с лёгким эхом голосов вокруг и ароматом свежих круассанов, что таял в воздухе.

Не миновать: теперь она на их радаре, мигает красным, как сигнал тревоги, с гудением в ушах.

Сергей это предвидел, но не думал, что так скоро – за сутки – краски слетят с лица, оставив бледность, холодную, как утренняя роса на листьях, и глаза, что потухли, как свечи на ветру.

"Что ж они с ней сотворили?"

Пока неясно, туман в мыслях клубился, как дым от костра.

Но правда о тех издевательствах над Эмили вот-вот выплывет, как обломки на волнах – солёных, пенящихся, с привкусом соли на губах.

"Жалко, конечно, чуток, но…"

Без его вмешательства Эмили всё равно угодила бы в паутину – жертва в лапах мошенников. А вместо того, чтобы гнить в этой конторе, ковыряясь в фальшивых диагностиках, что высасывают силы, как пиявки из вен, оставляя пустоту и привкус металла во рту, лучше раздавить эту банду поскорее – хрустом, как скорлупу орех, с запахом горелой бумаги и эхом сирен в ночи.

С этим самооправданием, тёплым, как глоток чая в холодный день, взгляд скользнул по часам на запястье: стрелки замерли на шести, с лёгким тиканьем, что вибрировало в коже, и циферблат блеснул, отражая огни кафе.

"С этим… всё, что нужно на этой вылазке, сделано?"

Всё необходимое убрано в карман – тёплый, от тела, с шорохом ткани: связи, что теплились, как угли, и секреты, что жгли ладонь.

Пора скинуть маску, выдохнуть, чувствуя, как плечи опускаются, с лёгким потрескиванием суставов.

По пути в аэропорт – где гул турбин нарастал, как далёкий гром, и воздух наполнялся запахом авиационного топлива, резким, с металлическим привкусом, – Сергей Платонов снова влился в команду полевой инспекции у отеля: рукопожатия, что хрустнули костяшками, смех, что разнёсся, как эхо в холле, и чемоданы, что катились по ковру с глухим стуком колёс.

Лица у всех сияли, как после удачного улова – румянец на щеках, глаза искрятся, словно утреннее солнце на росистой траве, и воздух в холле отеля пропитан лёгким возбуждением, смешанным с ароматом свежезаваренного кофе из лобби, где пар клубится, как дым от костра, и ложечки позвякивают о фарфоровые чашки с тихим, уютным звоном.

Особенно Лиллиана казалась отважной путешественницей, что только что распахнула завесу над неизведанным континентом: волосы растрепались от ветра полевых дорог, на коже ещё теплилась пыль калифорнийских трасс, а в голосе звенела нотка восторга, как эхо далекого прибоя, бьющегося о скалы.

– Все инспекции такие? Мне редко выпадала удача поучаствовать в подобном.

Лиллиана трудилась в отделе кадров, где дни тянулись серой лентой бумаг и звонков по телефону – холодному, с лёгким треском в трубке, – так что её присутствие здесь было редкостью, как снежинка в июле, тающая на горячем асфальте.

– Вечно твердят, что это сплошной кошмар, а тут – чистое удовольствие, с искрами в крови.

На её слова команда синхронно качнула головами, как колосья под порывом ветра, – шелест волос и лёгкий шорох воротников, пропитанных потом от дневной жары.

– Удовольствие? Обычно – гора документов, что давит, как осенний листопад на плечи, бесконечный и душный.

– Такая бурная инспекция – раз в год, если повезёт, с привкусом адреналина на языке.

Обычные полевые проверки готовились заранее, с тщательностью, что напоминала плетение сети из паутины: документы, идеально разглаженные, как скатерть на столе, перебирались в поисках крошечных трещин – пятнышка чернил, сдвинутой даты, – под гул ламп дневного света, что жужжали, как потревоженные пчёлы, и запахом пыли из папок, старой и сухой, как пергамент.

А эта – допросная, с напором, как волна, что хлещет по бортам, – была редкостью, вспышкой молнии в пасмурном небе, оставляющей озон в ноздрях и мурашки по коже.

– Это была самая плодотворная инспекция в моей жизни – с хрустом открытий под пальцами.

– А компания – самая хаотичная из всех, что попадались: ни единого порядка, бумаги вразброс, как листья после бури, и пришлось давить, толкать, как таран в ворота, – обычно такого не бывает, всё гладко, как масло по сковороде.

– Но разве не зажигало? Словно сыщики в плащах, с фонариками, что шарят лучами по теням, ловим их на крючок фактов – твёрдых, холодных, как сталь! Этот трепет в груди, как биение барабана в тиши, – незабываемо.

Общая оценка витала в воздухе, тёплая и липкая, как сироп на блинах, – кивки, всплески ладоней, что шлёпают по столу с лёгким хлопком, и смех, что разливается, эхом отражаясь от мраморных стен холла, с привкусом соли от вчерашних эмоций.

Но вот, когда все по очереди раздували щёки рассказами о своих подвигах – голоса переплетались, как нити в гобелене, с хрипотцой от усталости и блеском гордости в глазах, – один из команды повернулся к Сергею Платонову, и в его тоне скользнула тень сомнения, как облачко по синему небу.

– Но… ты же говорил раньше, что инвестиция в компанию Холмс почти на мази? А тут такой бардак… правда пойдёте до конца?

Инвестиция обязана была хлынуть вперёд, как река после дождя, – бурля, с пеной на гребнях и гулом камней под водой.

Главная ставка – суд, где карты лягут ровно, без фальши: чтобы прижать "Теранос" на равных, нужно встать в позу жертвы, не постороннего зеваки, а того, кого обманули в упор, с привкусом горечи на губах и холодом предательства в кулаке.

– Клиентская фирма настроена решительно, как скала под штормом.

Не ложь – слова правдивы, как удар молота по наковальне, с искрами и звоном металла.

Представителем клиентской компании выступал Дэвид, и их номинальный CEO, Дэвид, с лицом, изборождённым морщинами, как старая карта, протолкнёт вложение точно по плану – твёрдым шагом, с хрустом гравия под ботинками.

Услышав ответ, член юридической команды сдвинул брови, оставив складку, тёплую от напряжения, и осторожно подал голос, как пробуя воду пальцем – прохладную, с лёгкой рябью.

– Не хочется каркать, но… не лучше ли уговорить клиента отложить? Не берусь судить, но прятать информацию вот так… это отдаёт чем-то подозрительным, как тень в углу комнаты.

– Фальшивкой?

Лиллиана врезалась в паузу резко, как нож в масло, с блеском в глазах и ноткой стали в голосе, что звенела, как струна гитары.

Юрист поспешно отмахнулся, ладонью по воздуху – шорох рукава по ткани, – и поправился, с лёгким смешком, нервным, как шелест листьев.

– Не до такой степени, но… что-то нечисто. Слишком часто они вертят историей, как флюгером на ветру, – то туда, то сюда, с привкусом дыма от лжи.

Посторонние могли купиться на красноречие Холмс – слова её лились, как мёд, густой и золотистый, обволакивая слух, с ароматом убеждения, – но эта полевая инспекторская команда стояла особняком, закалённая тремя днями: они ковырялись в уликах, холодных и бумажных, с запахом чернил и пыли, что оседала на пальцах, и глазели на реакции "Тераноса" вживую – под лампами, что жужжали над головами, и в душных комнатах, где воздух густел от напряжения.

А поведение их – больше чем подозрительно: суета, как у муравьёв в разорённом муравейнике, шорохи шагов по ковру и взгляды, что метались, как крысы в клетке.

Юрист выдал предупреждение серьёзное, как удар колокола в тиши – низкий гул, вибрирующий в груди.

– Уговаривайте клиента. Если это и впрямь афера, отыграть потери – как воду из решета лить: суды тянутся, с привкусом плесени от старых дел, доказать само мошенничество – уже подвиг, с хрустом зубов от усилий.

– Но они же нагло морочить голову пытались, разве нет?

Лиллиана вспыхнула, раздражение её сквозило, как сквозняк по спине, – кулаки сжались, ногти впились в ладони, оставляя полумесяцы, и голос задрожал, как лист на ветру.

– Раздували байки, как воздушный шар, тянули резину, когда доказательства требовали – пальцы барабанили по столу, с лёгким стуком, – а под конец вывалили совсем иное, с запахом отчаяния в воздухе.

Но юрист стоял на своём, крепко, как корень в земле, – плечи расправлены, с лёгким шорохом пиджака.

– Этого маловато, чтоб ткнуть в "намерение обмануть". Они отмажутся "неумелостью", "память подвела" или "просто осечка" – слова скользнут, как масло, оставляя скользкий след. Чтобы их прижать, надо намерение выволочь на свет – бледное, дрожащее, – и это не сахар: шансы на выигрыш – как песчинка в пустыне.

Верно подмечено, как укол иглы – острый и точный.

Сокрушить в деле о мошенничестве – словно за звёздами тянуться руками, холодными от ночного воздуха, пальцы цепляют пустоту, а сердце стучит в унисон с далёким громом.

– Да, попробую клиента уломать.

Так прозвучало, с лёгким вздохом, что растворился в гуле разговора, но на деле – ни тени желания шевелить это, слова повисли, как дым от сигареты, тая в воздухе.

По-настоящему манило иное – сокровище в глубине.

Юридическая команда перелопатила все бумаги своими руками – шорох страниц под пальцами, запах типографской краски, свежий и едкий, – вот шанс выудить мнение эксперта, как жемчужину из раковины.

– Если чисто теоретически… по всему, что вы тут накопали, хватит ли зацепок, чтоб засудить "Теранос" за нерадивость?

На эти слова лицо юриста переменилось, как небо после грозы: забота слетела, сменившись вспышкой озарения – глаза загорелись, как лампочка в потёмках, с тихим щелчком, и воздух между ними потеплел, пропитавшись ароматом кофе, что остывал в чашке.

Да, именно это и было загадано с самого начала – нить, что тянется к победе.

Умный полководец не лезет в битву, где флаги уже в крови: лучше бить там, где трофеи греют ладони, тёплые и тяжёлые.

Потому и не стоило браться за почти невыполнимое – выволакивать намерение обмана, скользкое, как угорь в масле.

Проще ухватить за хвост отговорки, что Холмс сама наплела – щедро, как нитки из клубка.

CEO, что спотыкается на каждом шагу, неумелый, с ошибками, что множатся, как сорняки в саду, – для акционеров это само по себе преступление, с привкусом предательства, горьким, как полынь, и холодом разочарования в костях.